— То есть по принципу «В человеке всё должно быть прекрасно»? — процитировал Ковальский.
      — Как бы да… Ей для души нужна была внешняя гармония во всяких мелочах. Мужики по ней сохли капитально, сперва я дергался, после привык. Удержать невозможно. Для нее это как наркотик, но не в смысле секса. Ей постоянно необходимо впитывать людей, понимаешь? Как тебе объяснить?..
      — Я понимаю, — кивнул Юджин. — Новые впечатления.
      — Ну, нет, скорее, как спасательный круг, чтобы держаться на плаву… Она ведь к тому же больна серьезно. Ну, все мы через это прошли: кто-то из ребят загнулся, а кто на белом плотно сидел, и до тридцатки не дотянул. Да… Она живет, понимаешь, как бы в другом ритме, в другом времени…
      — Горит?
      — Можно сказать и так. Я научился, это было непросто, но я научился под нее подлаживаться, делать так, чтобы она чувствовала тыл. О, мы могли дико поругаться! Точнее не мы, а она. Но я уже привык и принимал ее, как есть. Пока другие только успевают принять решение, она уже с головой окунается в новое дело…
      — Ей быстро всё надоедает?
      — Ты знаешь, сначала я тоже так думал. Думал, она разбросана. Но тем она меня, наверное, и тянет, и восхищает все эти годы, что умеет выбирать. Она переключается с одного на другое, но делает это лишь потому, что в сутках всего двадцать четыре часа. Она всё время живет за троих…
      — Почему она от тебя ушла?
      — Ну, обычное дело. Она давно носилась с этим путешествием, и я был не против. Ради Бога! А тут переезд сожрал столько денег, что поездку пришлось отложить. В Берлине не так-то просто найти работу, а я еще плохо понимаю язык…
      — Какую поездку?
      — На Юкатан.
      — Что? Что ты сказал?! — Ковальский поперхнулся кофе. — Она собиралась в Мексику?!
      — Да, а что тут такого необычного? Просто дорого очень. Я хочу сказать, в теперешнем моем положении дорого.
      Юджин вскочил с кресла. Ему вдруг почудилось, что из громоздкой связки ключей, которую он безуспешно перебирал последние дни, вдруг выпал единственно подходящий к заветной скважине.
      — Расскажи мне подробнее. Почему именно Юкатан?
      — О, это долгая песня…
      — У нас есть время! — Ковальский сменил последний диск, приподнял защитную пластину над панелью датчика, ввел шифр. Загорелись два зеленых огонька из пяти, нехотя качнулась риска на шкале. Должно хватить…
      — Я тебе должен немножко растолковать Инкину философскую доктрину, как я ее понимаю. Она считает, что мысль Дарвина насчет «венца творения» следует поправить… Нет, не в том споре, произошли мы от гориллы или от Адама. Она думает, что человек сегодняшний — еще не венец творения, что еще многое изменится, что мы вроде гусениц, из которых, пардон, когда-нибудь вылупятся… Уж не знаю, бабочки или что похуже, но с крыльями, и это будет круто. Ее выражение.
      — Твоя супруга — поклонница Ницше?
      — Если у нее и есть кумир, то скорее Кастанеда. Так вот, она, когда слегка выпьет или косячок подкурит, способна рассуждать часами: типа человеку не требуется десять тысяч лет, чтобы перестать быть гусеницей. Ты бы видел ее глаза, когда она спорит на эту тему! Все гадости, которые присущи людям, все самые чудовищные поступки она относит на счет нереализованных творческих возможностей. То бишь ежели потенциальным убийцам дать возможность раскрыться, каким-то волшебным образом стимулировать их скрытые таланты, то резко приблизится золотой век. Или вернется. Уж не знаю, как вернее будет сказать… Скачок в развитии, по ее мнению, возможен уже сейчас и был возможен и пятьсот, и тысячу лет назад, но нам никак не «скакнуть», потому что мы живем по неверной схеме.
      — Извини, пока не вижу ничего оригинального. Насколько я помню, схема проста: жевать грибы и тихо тощать среди кактусов. Для этого и нужна поездка в Мексику?
      Оба компьютера заявили о полной готовности. Ковальский совершал привычные механические движения, втыкал штекеры, менял режимы восприимчивости, наконец, помедлив, выдал на контакты датчика самый малый ток. На панели засветился третий диод, пару раз моргнул, погас, затем снова включился — уже окончательно. Руки Юджина двигались, а в ушах всё отчетливей раздавался скрежет открываемого замка. Она стремилась в Мексику…
      — Ты хотел услышать — я рассказал! — не обиделся Роберт. — Инна туда не за грибами собиралась, для этого переть на край света нет смысла, достаточно в Амстердам сгонять. Она вбила себе в голову, что… ну, что, может быть, ей там полегчает с диабетом…
      — А? — Ковальский невольно разинул рот.
      — Да, потянуло и всё тут, ничего не сделаешь. Последний год только и разговоров, чуть ли не грезит своими индейцами. Конкретной цели никакой — пирамиду там новую открыть или навсегда поселиться… Я же говорю, живет за троих, на месте не удержишь. За то и люблю, наверное, хотя врагу такой жены не пожелаю. Я сам-то довольно чокнутый, как ушел от предков в семнадцать лет с гитарой, так и вращаюсь. Это здесь, в Берлине, болото, народ сидит вечерами по барам без музыки, точно на поминках, а там мы чудили обалденно. Но, по сравнению с Инкой, признаюсь, я пас…
      Ковальский переводил взгляд с одного монитора на другой. Как всегда при разгоне датчиков, его охватило чувство сродни религиозному экстазу. Шесть лет прошло с того дня, как они впервые научили крысиный мозг жить без тела, а затем добились обратной сенсорной связи на простейшем рефлекторном уровне; но каждый раз, запуская сигнал побудки, он трясся, будто фанатик перед святыми мощами. Трясся и переставал замечать происходящее.
      Роберт продолжал еще что-то говорить, приканчивая шестую бутылку пива. Как бы парень ни храбрился, ни создавал видимость, что понимает ситуацию, в глубине души он, несомненно, начинал чувствовать, что не всё так просто, что сегодняшний побег супруги — вовсе не побег. Ковальский пока ни слова не сказал ему о своих худших предположениях. Тем более Мексика…
      Он поймал затухающий шлейф. Всё как тогда, в Калифорнии, когда Гарсия передал результаты первичных наблюдений. Фантастическая амплитуда в бета-развертке, зона покоя в шестнадцать раз меньше активной, что совершенно немыслимо и не встречалось ранее ни у одного рецептора, и процент наложения… Он переметнулся ко второму монитору, забегал по клавишам.
      — О, Боже, на сей раз почти девяносто шесть процентов!
      — Что такое? Чего ты стонешь? — перепугался Роберт. — Ты соображаешь в этой белиберде? Ты ее нашел?
      — Нет, пока нет, я же говорил, это не радар! Я вижу только, что некоторое время назад — пока не могу сказать точно когда, идет обработка данных, но скорее всего ночью — ее мозг опять вышел на контакт…
      — Контакт с кем? С пришельцами, что ли?
      — Сомневаюсь. Есть у меня одно предположение, но проверить его можно только в нашей лаборатории… На всякий случай я отослал записку своему шефу, вдруг у них осталась капля разума. Но наши с тобой головы так не умеют, это уж точно.
      Датчик негромко пискнул, один из огоньков погас. Плохо дело…
      — Женя, ты думаешь, что Инка… сходит с ума?
      — Успокойся, я тебе десять раз повторял, все рецепторы абсолютно нормальны.
      Не мог же Ковальский сказать издерганному мужу, что показатели возмущения таинственной зоны на Юкатане, по данным компьютера, уже на девяносто процентов совпадают с показателями мозга Инны Кон! Потому что тот задал бы сразу логичный вопрос: что будет, когда совпадение достигнет ста? И на вопрос этот у Ковальского подходящего ответа не имелось, прежнее максимальное наложение у той мексиканки с Аляски достигало, помнится, восьмидесяти трех процентов.
      И уж тем более он не допускал и мысли рассказать Бобу о крысах…
      О крысах знали только он, Эдвард и Большой П. Рапорт они составили по всей форме, а Пендельсон собрал их после и спросил: «С чем мы столкнулись? Смелее, ребята!»
      — Полагаю, недопустимая халатность, сэр! — Как младший по должности, Сноу козырнул первым.
      — Ваше мнение, Ковальский? — Большой П. выглядел совершенно разбитым.
      — Вопиющая халатность, сэр! — подтвердил Юджин. — Я указал в объяснительной, что этот лаборант, Тенесси, находился на рабочем месте в состоянии опьянения и, безусловно, должен быть немедленно уволен. Своей вины я не слагаю, сэр. Я отвлекся и не провел обязательный контроль перед заступлением на смену.
      — А что он сам пишет в объяснительной? — спросил Большой П. с таким видом, будто ничего не читал.
      Они все вместе разыгрывали небольшую партию на случай вмешательства более крупного начальства. Слава Господу, в ту ночь Сноу заступил дежурным оператором, а старик Пендельсон знал его еще студентом. Они могли доверять друг другу — все трое — и на ходу прокручивали варианты поведения…
      — Он пишет, что отошел ненадолго в туалет, а когда вернулся, обнаружил тлеющую проводку автопоилки. Сообщать дежурному не стал, хотя это вменено инструкцией. Надеялся справиться собственными силами. Он перевел животных из четвертого вольера в третий, поднял крышку, обесточил поилку и отправился за инструментом, чтобы вывернуть консоль. Когда он вернулся, увидел, что крысы сбежали. Видимо, неплотно защелкнулся замок на дверце вольера…
      — Юджин… — Большой П., как всегда в состоянии крайнего возбуждения, крутил в пальцах незажженную сигару. — Юджин, через час я докладываю о результатах расследования Большому Ю., и копия докладной уходит в аналитический отдел. Как по-твоему, версия о вопиющей халатности выглядит достаточно достоверно?
      Ковальский понимал, что на самом деле вопрос звучит иначе: «Юджин, достаточно ли глупы парни из службы безопасности, чтобы не потребовать кусок сгоревшей проводки, которого не существует в природе? Достаточно ли они ленивы, чтобы не заглянуть в лабораторный отсек, дверцы на вольерах которого сконструированы так, что ни одна крыса даже при открытом замке не в состоянии выбраться наружу?..»
      — Да, сэр! — глядя профессору в глаза, подтвердил Ковальский. — Этот Тенесси был попросту пьян. Я провел с ним беседу, он признал этот факт.
      — Хорошо! — Пендельсон оторвал от сигары верхний лист. — Идите работать.
      Они вышли, переглянулись и отправились работать. Спустя неделю Большой П. собрал их снова. Они провели сутки, безуспешно пытаясь собрать в кучу разрозненную картину прошлой субботы. После они собирались снова и снова, всякий раз перебирая тысячи вариантов нагрузки, но наложение у крыс, как и всегда, не превышало семнадцатипроцентного порога. Обычный штатный уровень телепатии одомашненных животных. У диких особей порог непременно оказывался выше, что лишний раз говорило в пользу более развитых механизмов внутривидовой коммуникации и не более того. Данная тема обсасывалась тысячи раз и с научной точки зрения никого на базе особенно не занимала. С незапамятных времен человек принимал как должное, что меньшие братья телепатически общаются между собой, особенно во время охоты, опасности или массовых миграций. Гораздо более обидным представлялось, что ни один из многочисленных добровольцев-людей, включая поголовно весь персонал института, не реагировал на активность генератора. Показатели у женщин, впрочем, оказывались вдвое выше, чем у мужчин, но в целом человеческий разум оставался глух. Феноменальное исключение составляла мизерная кучка разбросанных по планете рецепторов.
      Через два месяца Большой П. сдался. По умолчанию признали, что имел место сбой приборов. Больше о происшествии двухлетней давности не было сказано ни слова. Потому что проще было добровольно отправиться в психиатрическую клинику и поставить на «Секвойе» большой жирный крест…
      Про крыс и про многое другое Ковальский рассказать Бобу не мог: где-то тут, очень близко, проходила граница национальной безопасности. И хотя она была уже не единожды нарушена, усугублять положение явно не стоило. Вместо этого Юджин спросил:
      — Скажи, а ты в курсе родословной своей супруги? Вдруг это у нее наследственная тяга?
      Роберт пожал плечами, не отрывая завороженных глаз от экрана, разделенного на четыре квадрата, в каждом из которых разворачивался многоцветный хоровод цифр и линий.
      — Точно не знаю… Вот ты сейчас спросил, так я вспоминаю. Вроде бы она как-то говорила, что ее прадед был моряк, то ли бразилец, то ли испанец… Гляди, вот тут изменилось! Что это значит?
      — Это значит… — Ковальский потер щетину на подбородке.
      Совершенно некстати вспомнилась Лайза, она ненавидела его небритым. Черт подери, какую-то неделю назад он имел уважение, которого добился годами каторжного труда, уютный дом в самом центре Силиконовой долины и любимую подружку. А теперь он прячется, словно мышь в норе, на пару с русским рокером и даже толком не знает, от кого ждать пули.
      — Это значит, — злобно сообщил он, — что твоя жена не одна!
      — Понятно, что не одна. С этим, кучерявым…
      — Ни хера тебе не понятно, Боб! С ней еще двое рецепторов, именно это и пытался передать на базу Чарли перед тем, как ему прострелили глотку! Одного из них я проверил еще вчера: наш бывший клиент, в свое время был признан не заслуживающим внимания. А вот другой, точнее сказать, другая…
      — Так с ними еще и баба! — Роберт почему-то повеселел. — Ну точно, как всегда! Нашла себе Инка очередную тусовку, хипарей каких-нибудь местных…
      Ковальский не стал его разубеждать. Еще вчера, первый раз взглянув на показания, он чуть не лишился дара речи. Эта женщина, кем бы она ни была, никогда раньше не попадалась и не реагировала на грубые попытки имитации «естественных» сигналов. Ее потенциал пикового выброса в противофазе превосходил по плотности сигнал Инны Кон в шесть раз! Если бы резервные датчики оказались включены на восприятие не во время остаточного шлейфа, а в момент передачи, база лишилась бы второго полевого комплекта…
      Но продолжить размышления Ковальский не успел, потому что Роберт вдруг застыл с поднятой рукой, указывая глазами на дверь в прихожую.
      Юджин похолодел.
      В замке поворачивался ключ. Почти одновременно погас свет.
      Дальнейшее произошло очень быстро, и по той четкости, с которой действовали непрошеные гости, Ковальский понял: это явно не те люди, что ранили Пристли и пытались вскрыть CD-рум. Эти бы не промазали и взяли то, что нужно. Один приставил пистолет к уху, ловким движением развернул Юджина к стенке, выкрутил руку и защелкнул наручники. После этого обыскал с профессиональной скоростью и забрал себе обнаруженный в кармане нож. Второй проделал то же самое с очумевшим Робертом, но рокер вдруг заупрямился и немедленно получил заряд из шокера. Всё это делалось абсолютно молча. Лиц нападавших Юджин разглядеть не успел. Его развернули, больно вывернув указательный палец, сопроводили в кухню и усадили на стул, в стороне от окна. По пути, в темном коридоре, он разбил о филенку колено. Затем на пороге показался третий, судя по повадкам, главный. Первым делом он задернул шторы, затем поставил на стол небольшой ящичек, нажал кнопку и только после этого махнул своему подчиненному. Загорелся свет.
      — Привет! — почти дружелюбно произнес главный налетчик, устраиваясь не напротив Юджина, а несколько сбоку, вне пределов досягаемости. Его внешность не отличалась ничем примечательным. Крепкая мужская фигура, задрапированная широкой длинной курткой, простецкое лицо. Единственной приметой можно было бы назвать выдающуюся тяжелую нижнюю челюсть и несколько смешную складку губ, наводящую на мысль о схожести с какой-то хищной птицей.
      — Теперь нас с тобой никто не слышит, можем спокойно потолковать. Договоримся так: я спрашиваю — ты быстро и внятно отвечаешь. Предупреждаю, убивать тебя не буду, но могу сделать так, что единственной твоей женщиной до конца дней станет больничная сиделка. Задерживаешь ответ на две секунды — я тебе разрезаю сухожилие на ноге. Не хочешь отвечать или пытаешься обмануть — протыкаю барабанную перепонку. Еще одна попытка — выкалываю глаз. И учти, с Женевской конвенцией я хожу в сортир. Всё понятно?
      Ковальский обреченно кивнул. Если бы так сильно не болело ушибленное колено, он позволил бы себе внутренне рассмеяться. Вечер встречи соотечественников, да и только!
      — Вот и славненько! — Губастый глядел в зрачки, не мигая. Один из его молчаливых напарников бесшумно открывал кухонные шкафы и молниеносно исследовал содержимое. — Как тебя звать-то?
      — Юджин…
      — Ответ правильный, ты на верном пути. Вежливость взамен на вежливость. Меня можешь называть Пеликан.

18