Я попробовал.
Горько и гадко, вяжет рот, как настойка дубовой коры, и не обошлось без расстройства желудка. Но сок ржавого леса не отторгается организмом! Замечательно уже то, что мы сможем создать запас коричневого варева, перед тем как направиться в свой последний и решительный бой...
Очень смешно. Я же предупреждал, что мы упускаем время. Утром, после бессонного плаванья в поту, я сумел вытащить на чердак Белкина, депутата Мартынюка и Муслима. Я показал им то, что, по моему мнению, должно было их насторожить.
— Ну и что? — без всякого интереса спросил Белкин. Скорее всего, его мысли были всецело прикованы к страданиям супруги. Кроме меня, хирург ни с кем не делился. Речь идет о мелких черных прыщиках, вскочивших у меня сзади на шее и на спине; я их с трудом усмотрел в зеркале. У доктора тоже вскочили прыщи, но у Нели, его жены, прыщи уже превратились в язвы.
— Что вы пытаетесь доказать? — скучно поскреб щетину депутат.
— Они сближаются, разве не видно? — Я протянул ему бинокль. — Ржавый лес уже вплотную притерся к стене поселка. Еще немного, и...
— Он прекрасно горит, — снова зевнул Мартынюк. — Подожжем, и все. Что вы панику наводите?
— Оно горит быстро, но еще быстрее растет на выжженных участках.
— Кажется, именно вы ратовали, чтобы мы попрятались в погребах? — сощурился Мартынюк. — А теперь вы будете подбивать людей к поджогам?
Они ушли, но Муслим остался.
— Ржавые кусты уже перешагнули забор, — сообщил он. — Там пониже, отсюда не видать. Асфальт в два счета вскрывает, да... Это вот, я что хотел сказать? — Он помялся, моргая воспаленными глазами. — Если к Белому пойдете, я с вами...
... Я снова забыл, о чем собирался рассказать. О том, как у ряда ответственных товарищей возродилась идея отрядить команду в Новые Поляны. Люди быстро забывают плохое, они забыли, чем закончилась первая вылазка. По счастью, первую вылазку организовала не наша «коммуна», а соседи. Казалось бы, они рассчитали верно: не пошли по открытому пространству вдоль берега озера, а побежали через проходную, к ближней роще. Из шестерых трое погибли, не добравшись даже до опушки, а ведь тогда там росли еще вполне узнаваемые сосны. Розовые гирлянды напали молниеносно, точно поджидали в засаде. Уцелевшие дачники достигли соснового бора, а наутро двое вернулись в поселок. Они рассказывали то, что знал и без них. Укрываясь под деревьями, достигли шоссе. Асфальт был залит кровью и выглядел так словно дорогу недавно бомбили. Повсюду валялись куски автомобилей, словно распиленные гигантским лобзиком.
Там прокатилось стекло.
Трое парней перебрались через шоссе и нагнали стекло уже на подходе к Полянам. Потом они услышали или почувствовали, что сзади их настигает следующая волна. Парни отыскали траншею, залегли и пропустили стекло над собой. Эта волна несла зной и катилась гораздо быстрее той, что была впереди. Осталось неясным, просочилось второе стекло сквозь первое или они слились, но пропускать людей наружу прозрачная преграда отказывалась. Не проявляла агрессивности, но и не пропускала. Она ползла по крошке в час, а ребята шли вдоль нее на юг, приканчивая остатки воды, пока не додумались сделать подкоп.
Точнее, они стали искать узкий овражек или траншею, по которой можно пролезть наружу. И нашли, на свою голову. Это был полузасыпанный окоп времен войны, расположенный перпендикулярно фронту стекла. Парни поползли и каким-то чудом успели отбежать, пока стекло не нарезало из них гуляш.
Потому что снаружи оно миролюбиво не больше, чем помесь мотопилы с сенокосилкой.
Трое отважных дачников уберегли конечности и припустили к Полянам. Они с восторгом окунулись в привычную прохладу Карельского перешейка, чуть ли не с восторгом восприняли укусы комаров. Они обнимались и уже верили, что спасены. Тут-то парней и поджидал главный номер нашего лесного цирка. О подобном и я не подозревал.
Трещина.
Ребятам никто не поверил, кроме меня и, пожалуй, Зиновия. Они видели белые пятиэтажки поселка, припаркованные целенькие автомобили, видели витрины магазина и... ряд черных люков на утоптанном футбольном поле. Они видели ларьки, в которых, без сомнения, поджидали бесчисленные упаковки с водой... Однако добраться до Полян и до ларьков мешала трещина. Разлом в земле выглядел самым ужасающим образом. Со слов ребят, до противоположного края было метров двадцать, снизу поднимался горячий дым, трещина уходила в обе стороны, насколько хватало глаз.
А сзади мягко настигала стеклянная смерть.
Парни бежали вдоль трещины минут сорок, пока окончательно не выдохлись. Несколько раз они наткнулись на останки воскресных пикников. Вспоротые авто, четвертованные человеческие тела, свинина в маринаде и на шампурах, готовая к жарке.
И окаменевшая вода в открытых бутылках.
Ребята поняли, что их опередила еще одна волна, а может быть, и не одна. Надежды на спасение таяли, но Господь, если он есть, послал им еще одно искушение. В какой-то момент ребята выбрались на приличную асфальтовую дорогу, на которой стоял нетронутый катаклизмом сияющий легковой «пежо». Слева дорога обрывалась, разрубленная дымящейся трещиной, а направо манила далекая перспектива. Чистая серая полоса асфальта, без признаков крушений и и смертей. Все, как прежде, если не оглядываться на провал и не обращать внимания на протянувшуюся вдоль обочины цепочку черных люков.
Это была одна из объездных магистралей, вытянувщаяся, как стрела, почти до самой кольцевой. Сюда еще не пришел африканский зной, еще не потекли под землей раскаленные реки протоплазмы. Неизвестно, куда подевался водитель из «пежо». На торпеде валялись солнцезащитные очки, на пассажирском сиденье — дамская сумочка, в замке покачивались ключи.
Все трое были взрослые ответственные мужчины. У них в поселке остались дети и жены. Все трое подумали об одном — можно забраться в чужое авто и махнуть до Петербурга. Сейчас становилось можно все. Чем черт не шутит, рассуждали они, а вдруг это подаренный шанс спастись? Позади приближалась растекаясь кошмарным лезвием до самого неба, стеклянная гильотина. Стена ползла наискосок, прижимая беглецов к трещине. Становилось ощутимо теплее.
— Валим в Питер? — предложил самый молодой.
— У меня жена в поселке, — помотал головой другой.
— У всех жена, — зло сплюнул молодой и взялся за дверцу машины.
— Меня двое детей ждут, — с тоской пробормотал третий.
— Всех дети ждут, — парировал молодой.
Он прыгнул за руль, а двое решили возвращаться к семьям. Они смотрели, как красивый бежевый автомобиль с визгом развернулся, сорвав щебень с обочины, и устремился к городу. Несколько секунд мужчины с завистью глядели вослед и боролись с желанием броситься за товарищем. «Пежо» проехал метров тридцать, не больше, а потом случилось то, что оба вернувшихся никак не смогли внятно описать.
Что-то выпрыгнуло из ближайшего к проезжей части черного люка.
Даже не так. Круглая пластина, так похожая на чугунную крышку, не распалась, не перевернулась и не отъехала в сторону; по крайней мере, человеческий глаз не успел засечь этот момент. От люка словно бы протянулась длинная жирная клякса, чмокнула о боковое стекло летящей машины и втянулась обратно в землю. «Пежо» всеми четырьмя колесами оторвался от дороги, завалился набок и еще несколько секунд скользил по инерции на боку, высекая шлейф огненных искр из асфальта. Затем он уткнулся бампером в столбик ограждения и замер.
Уцелевшие дачники переглянулись. Им страшно не хотелось подходить к машине, но и сбежать так просто они тоже не могли.
— Ты видел? — спросил один.
— Похоже на лягушку, — ответил товарищ. — Надо взглянуть.
Он пошарил глазами вокруг себя, подбирая оружие. Нашлась толстая палка с заостренным концом. — Не н-надо, — предостерег первый. Несмотря на подступающий зной, у него стучали зубы.
— Оглянись, — предложил товарищ с палкой. — Их тут полно, этих люков, но никто еще не пострадал. Это машина. Я уверен — дело в машине!
Он убедил себя в том, что черный люк питается быстро катящимися автомобилями. Оказывается, совсем не сложно убедить себя и в гораздо более неправдоподобных вещах, когда хочешь остаться в здравом рассудке. Позже, вернувшись в поселок, парень горячо убеждал и нас в коварном характере люков, а нам так не хотелось верить в его слова. В окрестностях поселка люки вели себя весьма пристойно; Муслим и Зиновий даже рискнули попрыгать на одном из них, и оба не провалились.
А другие очень быстро поплатились жизнью. Как супруги Рымари. Мы поверили, мы уговорили себя, что черные люки охотятся исключительно на «пежо» и «мерседесы».
Это неправда. Хищник охотится, когда голоден.
В данном очевидном постулате заключен краеугольный момент, исток наших ошибок. Мы наведались в гости к соседям, дом раньше принадлежал семье художника, и там выслушали всю эту историю с хищным люком. Мы выслушали, но не сделали выводов, даже после того как Саша-Нильс озаботился питанием расплодившейся нечисти.
— Что же они жрут, когда мы не выходим?! — воскликнул он, но никто не ответил.
В тот момент нам казалось, что существуют более серьезные проблемы. Например, нехватка воды.
Я выступал против похода в Новые Поляны, учитывая печальный опыт соседей. Однако наше «парламентское большинство» подняло гвалт, меня обвинили чуть ли не в стремлении уморить детей голодом. Хорошо, нет — так нет, ступайте. У меня не было ни сил, ни малейшего желания спорить, только вот воду и остатки продуктов следовало бы делить по-честному. А они забрали себе большую часть, мотивируя тем, что вернутся из Полян с добычей.
Они сами стали добычей.
21
ЗВЕЗДОЧКА К ЗВЕЗДОЧКЕ, КОСТОЧКИ В РЯД,
ТРАМВАЙ ПЕРЕЕХАЛ ОТРЯД ОКТЯБРЯТ...
Проще всего, конечно, заплевать меня слюной, но. Велика вероятность, что завтра плеваться станет некому. Мне и сегодня не к кому обратить пафос слов «Граждане судьи!»...
Капельку сострадания, капельку, попытайтесь понять Белкина. Я же не сказал «простить», прощение не для меня, но.
То, что я сделал, необратимо.
Дед просил записать подробно, чтобы. Чтобы что — невнятно. Для поколений будущих мутантов, хе. Подробно — так подробно. Только писать — увольте, еще работает диктофон. Я расскажу, как мы выручили девочку Катю, и какой ценой далось ее спасение. Лучше бы девочка Катя умерла от голода.
Это говорю я, врач.
Ничего, я еще и не такое скажу. Например, последние три часа я усиленно размышляю по поводу крови, да. Насколько кровь полезнее, чем дерьмо, выпаренное из рыжих кактусов.
Кровь вкуснее, хе.
Кате двенадцать лет, она добрая, открытая, очень мужественная малышка. Не знаю, удалось бы мне сохранять присутствие духа в инвалидной коляске. До пяти лет ребенок бегал, играл, затем болезнь начала прогрессировать. Кошмар в том, что она помнит, как была раньше подвижной, нормальной, веселой...
Лучше бы Катя умерла до того, как мы пришли за ней.
Я не полено, да. Я плачу, когда думаю о своей жене, да. И с полоумным сержантом я в Поляны не пошел, чтобы.
Чтобы что?
Чтобы не покидать Нелю надолго.
Однако Белкин трус, да. Ничего не попишешь. Я сбежал от Нели, чтобы не видеть ее глаз. У нее... У нее понимающие глаза, хе. Я решил, что прогулка по поселку меня несколько взбодрит, отвлечет... В результате трус Белкин в проигрыше, хе. В полном ауте. Потерял все, да.
Однако я не притворяюсь, как другие, что верю в боженьку. Это же ваш боженька наказал мертвых оставить мертвым, а мы постараемся выжить.
Мы не все сгнием, как считает дурная Тамара Маркеловна.
Сгниют те, кто устал бороться.
Мы многого добились, хе. Я имею в виду, за двадцать первых «коротких» дней. Научились перебегать дорогу, даже когда шевелится земля. Научились отпугивать белых. Научились пить сок ржавых проволочных деревьев. Научились мыться песком. Научились прятаться от розовых. А прятаться от стеклянных волн — проще простого. Надо просто следить за поведением белых, слушать их под землей. Медведи и розовые шары прячутся заранее, они ощущают, когда материя встает на дыбы... Но гораздо печальнее другое.
Мы снова научились спать. Я имею в виду, жизнь налаживается, хе. Милое дело. Есть и другое мнение... У части оппозиции, скажем так. Относительно страшного будущего. Я трогаю свое лицо, оно становится подвижным. Оно подвижное, но пока еще глаза на месте, уши тоже, только волосы выпадают клочьями. На их месте растут другие, рыжие, жесткие, как щетина от карщетки. Не хочу думать, что там на спине, не хочу.
На спине режутся крылья, хе.
Когда выходили, поцеловал жену, оставил ей гранату. Намеренно не смотрел на Нелю, умолял не покидать гараж, чтобы. Чтобы не привлекать внимания, чтобы отсиделась в темноте. В гараже темно, да. У Нели имелся шанс, хе. Назовем это шансом.
Шабаш, о личном — молчок, молчок!
Первые обычные сутки никто не сомкнул глаз. Я торчал у подвального окошка и слушал эти гулкие вздохи, доносившиеся с озера. И соседи слушали. Кто-то молился, иконку притащили. Двое ушли наружу, они не поверили Деду насчет стекла и заявили, что им не нужны чужие вши, и они не будут спать вповалку. Милое дело, хе. Я с этой парой, Зинчуками, немножко был знаком, неплохие ребята, у них свой цех колбасный, двое мальчишек. Кажется, Зинчуки так и не поверили, что владельцы коттеджа, родители Элеоноры, утонули. Ушли, хлопнув дверью, поругались с Дедом и милиционерами. Понеслись искать своих мальчишек. Родительский инстинкт, милое дело, да.
Минут десять было тихо, потом закричала женщина.. Она вопила и вопила, громче и громче, на пределе дыхания, и, кажется, пока она извергала легкие, никто не смел вдохнуть. Потом крики резко смолкли, и донесся противный этот звук. Точно долгий печальный вздох. Милое дело...
Никто не вышел посмотреть, что случилось с Зинчуками.
А на озере монстров не наблюдается, огоньки только в темноте. Так что вздохи театральные рождаются гораздо дальше, из-за леса доносятся. Вскоре мы к стонам и вздохам привыкли, а в первые часы я просто не мог себя заставить отойти от окна. Хорошо, что появились раненые, хе.
Я имею в виду, хорошо для моей психики. Позволило отвлечься слегка от мыслей гадостных. Отвлечься слегка от гранаты, которую хранил с первой чеченской, да. Да к тому же Неля. Ее спина меня пугает. Так что, пусть будут раненые, чтобы. Одним словом, отвлекать...
Вначале мнилось мне, что вот-вот на пустую улицу выползет чешуйчатая мокрая тварь, вроде анаконды из фильма. Никто так и не выполз, костяные медведи бегают в сторонке, зато асфальт и сухая земля в саду заблестели, как начищенный паркет. Паркет выдавился из пор матушки-земли, растекся, как вулканическая лава, как жидкий парафин. Он гладкий, блестящий и вначале очень горячий. Там, где паркет, не растет уже ничего — ни рыжая проволока, ни цементные поганки. Но пусть лучше паркет, чем обычная земля.
По крайней мере, на паркете нет черных люков.
Несколько раз на Сосновой кричали дико, аж мороз по коже, и тогда все мы съеживались и прятали друг от друга глаза.
Это провода добивали живых. И не только провода. Мужчины не поверили Тамаре. Кто бы мог поверить, что провод от торшера или телефона способен задушить человека?
Милое дело...
Первые часов шесть мы вообще считали, что директорша тронулась, из-за того что за ней белый гонялся. Любой от такой беготни свихнется! Когда я впервые вблизи мертвого белого увидел, чуть не. Чуть не дал волю мочевому пузырю, да.
Маркеловна орала, что мы погибнем, металась по подвалу, потом слегка притихла. Она нас не обманывала. Если бы знать раньше, мы бы и других на Сосновой успели от проводов спасти.
Только ради чего? Сообща стагнировать, соскребать друг у друга со спин коросту, хе.
Кстати, не только проводка. Все металлическое, что в землю воткнуто, все, обладающее токопроводностью. Явление имеет место в зоне наступления пемзы. Так называемого цементного леса. Сквозь почву поступает не привычный электрический ток, а кодированная информация... Цементный, а грамотнее сказать, учитывая прочность, бетонный лес превращает все на своем пути. Превращает в новые заросли себя же, да.
Милое дело. Представляю земной шар серого цвета, торжество технологий. Торжество нанотехнологий, как выразился мой многоуважаемый оппонент. Дед старательно подводит научную базу под капризы Вселенной, да. Не хочется рассуждать, потому что.
Потому что, если мы рассуждаем о технологиях, течение спора приведет нас в тупик. Столь масштабный театральный проект невозможен априори, да. Дед, чуть ли не с радостью, демонстрирует соседям обломок пемзы в банке. Соседи шарахаются, хе. Мы привыкли, это наш миленький малютка, наше напоминание об...
Об аде, друзья мои. Да, это говорю я, врач.
Пусть нано, пусть что угодно, пусть антиразум, какая разница, если серая дрянь жрет планету. Только с металлом у нее проблемы, металл не переваривается сразу. Зато металл можно подчинить, изменить его структуру, придать гибкость и текучесть.
Чтобы легче было уничтожать местные формы жизни.
Опять же, не имею привычки присваивать чужие гипотезы. Относительно внеземных форм жизни — это теория Зиновия. Он толковый малыш, Зинка. Я другими глазами на него стал смотреть, хе. Ну не знаю. Не буду писать про это, хотя Дед утверждает, что все по теме. По теме абсолютно все, поскольку никогда не угадаешь причинные связи явлений...
Мы привыкаем к жаре и к паркету.
Если я перестану заботиться о старушках, если Усядусь, как некоторые товарищи, и буду только бурчать и поливать других помоями, то мы очень скоро сгнием в собственных испарениях. Но до того, как мы сгнием, я сойду с ума. Мне постоянно хочется лечь и завыть, потому что всего этого не может происходить.
Я не полено, хе. Я — местная форма жизни.
Жмемся друг к дружке, как овцы. Дед говорит так: популяция неосознанно вырабатывает новую стратегию существования. Новая стратегия, хе. Тихая деградация, язвы, изменения скелета, замечательно.
Это первые часы соседи смелые были, пока мы Сосновую не посетили. Еще когда составляли списки, Зиновий предложил всех уцелевших разбить на три группы и записывать разными цветными ручками. Я малыша похвалил, потому что следует классифицировать, да. Различная степень заражения, различные симптомы. Разноцветные ручки не сразу нашлись, первое время галочки разной формы напротив фамилий ставили. Одна галочка — если человек жил на Сосновой, повидал гибель близких, две галочки — если только последний «налет» пережить довелось, и совсем без пометки — это те, кто спокойненько спали в своих домах на Березовой и проспали все самое интересное.
Но дело не в том, что проспали. Дело в степени заражения, вот так. У тех, кто вырвался с Сосновой, — у них раньше других начали расплываться лица.
Даже раньше, чем у пожилых, вроде нас с Нелей. Тамара Маркеловна и Жан Сергеевич, и еще трое, подружки-сестрички в панамках. В первые часы внешне изменения никак себя не проявляли, и пальцы не вытягивались, но Зиновий предугадал верно.
Граждане с Сосновой теряют рассудок. То бишь не граждане с Сосновой, а все те, кто во время первого «налета» очутился на территории цементной грибницы.
Я постоянно думаю о том, что будет с моим лицом. He могу себе приказать не думать. Стоит закрыть глаза и тут же вижу старуху, запертую сержантом Комаровым в кладовке гаража. Она уже не вполне человек, но странное дело... Всякий раз, когда я прохожу ми мо, меня тянет к ней, хе. Нет, не потому что врач, отнюдь. Не стоит предполагать, что хирурга непременно соблазняют патологии.
Почему-то старухи меняются быстрее молодых, хе. Это даже не объяснить толком. Чуточку сглаживаются морщины вокруг глаз, носогубные впадины, затем начинает казаться, что смещаются глаза. Глаза как будто торчат, растекаются в разные стороны, становятся уже, а рот подвижнее...
Нет, не описать, страшно.
Дед прочитал эти мои записи и «утешил». Оказывается, у него тоже растут пальцы, и кожа на ногах стала твердая везде, как кора. Он брючину закатал и мне показал. Любопытное зрелище, милое дело... Вспоминается кое-что. Неважно, многое вспоминается, в госпиталях повидал. Видел гораздо страшнее, посему мне легче, чем молодежи. Мне легче, хе. Жуть просто! Лицо у Деда пока симметричное, но дело-то не в этом! Дед, в принципе, никогда не жил на Сосновой, он сторожил коттедж в самом углу, у озера, а в то утро, когда громыхнуло, вообще пытался уехать в город и бродил от поселка очень далеко.
Значит, Оно нас всех изуродует.
Наплевать. На вонь, на прыщи, на повальное лежбище в подвале наплевать. Трогаю икры, стопы. Визуально кожа как кожа. Потная, шелушащаяся, в прыщиках, но самая обычная кожа. Пока, во всяком случае. Наверное, Лексей Лександрыч прав: начинается со стариков. Я отважился его ногу пощупать, спросил — почему так? Значит, не психическое, не стресс? Дед засмеялся и предложил заглянуть ему в рот. Я сначала отшатнулся — вдруг, думаю, и он, как хохол этот, уголовник, начнет белки закатывать?
У Деда десны набухли, только и всего. А еще он сам себе три коронки оторвал. Мешают потому что. Зубы новые растут. Милое дело...
Тут я несколько запутался. Новые зубы — это мило, а короста зеленая на лодыжках и суставы лишние на пальцах — смотрятся мерзостно. Если еще и лицо перекосит, как у старух, так хоть иди и вешайся! Дед на это возразил, что беда не снаружи, а внутри. Корка на ногах, скорее всего, нужна для защиты от укусов или порезов. Прочие изменения тоже функциональны и, с точки зрения вновь образованной биосистемы вполне оправданы, и так далее...
Вот только... Какое насекомое так кусается, чтобы кожа в наждак превращалась?
Пациентки мои, тоже можно потерпеть, но.
Они, когда «выключаются», плюются, полностью теряют контроль, глазные яблоки ходуном, да. Поэтому заранее легко определить, когда это начнется, и можно успеть привязать. Жана связывать тяжело, с женщинами легче. Когда ребята собирались на Сосновую, хохла сержант Нильс хотел наручником пристегнуть к трубе. Он так раньше уже с ним делал, а Жан очень злился, и директорша Маркеловна тоже, у нее шпильки отобрали и ножнички маникюрные. Вот уж я посмеялся вдоволь, когда змея белобрысая шипела. Она себя в зеркале не видит, уродина. Нетактично, я согласен, нетактично и недостойно медика ронять подобные эпитеты, но. Не стоило ей оскорблять Нелю. Она обозвала Нелю старой обезьяной, да.
Теперь у самой рот набок ползет. Это говорю я, врач, хе.
Очень скоро мы начнем убивать друг друга.
Некоторые, впрочем, не доживут до светлого праздника каннибализма. Те, кто утром мирно спали по обе стороны Березовой и проснулись от стрельбы. Эта категория оказалась самой тупой. Именно проспавшие рванули в деревню или на станцию. Они так и не поверили нам про розовых и белых.
Большинство из беглецов погибли, даже не дотянув до опушки. Не в ту сторону торопились, хе.
На Сосновой уцелевших не нашлось, кроме колясочной больной. Есть, есть лишний повод усмехнуться в ответ на гримасу создателя, хе. Нашел Господь, кого уберечь. На Сосновой погибли практически все, даже в тех домах, что уцелели среди минаретов. Дед твердил, как молился, что в случае с Катей налицо очередной феномен. Девочка в кресле сидела на террасе второго этажа и непременно должна была погибнуть от стекла.
А почему непременно, хе. Что мы знаем, кто мы такие, чтобы рассуждать, да...
Она видела стекло. Она видела, что стало с папой и мамой. Родители завтракали напротив. Когда стекло прокатилось, от взрослых остались оторванные кисти рук и больше ничего, даже крови не было. Малышка дотянулась до сотового и позвонила в милицию. Сержант Саша-Нильс твердил, что она жива, что ее необходимо вытащить.
Ложь во имя. Ложь во имя себя.
Ох, как я смеялся, выволакивая на себе малышку, после всего что случилось. Я смеялся, когда узнал истинную цель похода. Истинная цель, хе. В доме прокурора водилось охотничье оружие.
А у сержанта Саши почти не осталось патронов.
А про стволы мне, захлебываясь от гордости, доложил генерал Томченко; доложил по пути тихонько, не при всех, чтобы ненормальные вроде Комарова или Жана не услышали. Эти не услышали, они второсортные, хе. Опять же, они второсортные лишь потому, что чуть раньше начали сходить с ума. Милое дело...
Он жутко гордился, что разработал столь хитрый план, наш стратег, наш гений военного искусства. Не могу не признать, план гениальный, достоин Ганнибала и Суворова — захватить три старых охотничьих ружья ценой гибели всего отряда, хе... Старый маразматик, ублюдок. Если бы я догадался раньше, подарил бы ублюдку мою гранату без чеки.
Это говорю я, врач.
Впрочем, буду последователен. Деду я обещал вести летопись последовательно, не забегая вперед.
Генерал Томченко, оказывается, к Катиному отцу захаживал, выпивали вместе, и видел сейф с охотничьими ружьями, целую коллекцию видел. Только он знал, как отыскать потайную оружейную. Якобы дверь скрыта за мебелью, хе. Конспирация... На Березовой ребята переворошили все дома, но ничего подходящего не нашли. А Томченко все время напирал на необходимость вооружиться.
Так что Катеньку мы спасали попутно. Молодые захватили ломики, чтобы вскрыть сейф. Генерал, как бы в шутку, спросил Нильса, выдаст ли тот лицензию на ношение. Раду расшумелся, что все взрослые мужчины должны носить оружие. Короче, у них составился клан, или скорее — заговор. Еще участие принимал Валя, вахтер наш, и дагестанец этот седой, шабашник. Муслим, кажется. Но Муслим остался прикрывать Деда. Вернее сказать — не Деда, а воду, на которую могли покуситься беспринципные товарищи. Стратеги, хе...
Кстати, кто мне внятно пояснит, что есть беспринципность в нашем случае? Беспринципность — это когда пьешь ничейную газировку, украденную из чужой дачи? А кто тогда человек с принципами, кто тогда эпохально честен? Тот, кто последнюю воду раздаст старушкам, а сам протянет ноги? Есть о чем поразмышлять, однако. Принципы, честь и совесть — милейшие понятия, но для иной системы координат. В новой системе координат мужчинам нужны ружья, хе...
О девочке на коляске никто не вспоминал.
Мне после уже рассказал сам Нильс, когда раненый лежал. Наверное, его совесть замучила, а исповедоваться было некому. Он посмеялся еще, хотя больно смеяться было, что, мол, гордыня обуяла, партию составить хотел. Составил партию, молодца!
Обхохочешься, я вам скажу! Генерал и сторож Валя не хотели иметь дело ни с Муслимом, ни с Раду. Томченко чуть ли не зубами скрипел. Он уговаривал Нильса, что приезжим шабашникам доверять нельзя. Тогда Нильс генералу сказал: «А я тоже приезжий, что теперь? Честные люди только у вас в квартире водятся?» Генерал приосанился, штаны пижамные подтянул и говорит: «Уж в моей квартире-то все честные, слово офицера!» На «слово офицера» и Нильс, и Валя засмеялись, а Валя сказал так: «Про покойников негоже говорить плохо, но я бы с вашим приятелем — прокурором в одном поле не присел!»...
— Вообще-то я молдаванам этим тоже ни на грош не верю, — запел новую песню Валентин. — Напустили их в поселок... Тут и кражи случались, и всякое...
Мне было странно, что генерал цеплял Раду. Он ведь солдат. Я сам солдат, я не улавливаю разницы. Я сказал им: «Ребята, я разрезал несколько сот, а может быть, тысячу человек. Разрезал вдоль и поперек, я это умею, дьявол вас побери! И никто, слышите — ни один не имел внутри квадратное сердце или шестеренку вместо желудка! Дьявол вас побери, все они, тысячи, были внутри одинаковые, белые, черные и желтые, афганцы, хохлы и чечены, хе...»
Молдаванин только пыхтел, как буксир под парами, но помалкивал. Я подобный типаж давно изучил. Он действительно напоминает паровой котел. Огромный такой, добрый, с клешнями-руками, и беззащитный. Таких вечно обсчитывают, таким недодают зарплату и считают недотепами, но.
Но в какой-то момент котел может не выдержать давления, и тогда — берегись! Лопнет и всех раскидает...
Одним словом, кое-как экспедицию собрали, хотя идти следовало совсем в другую сторону. В результате мы потеряли еще один день. И не одну жизнь, но разве мы умеем ценить чужие жизни?..
Мы не подобрали, мы купили старые ружья. Да уж цена оказалась высокая... На Сосновой нам встретилось такое, что у самых смелых разом пропало желание поодиночке бежать на станцию. Зря мы не взяли с собой Комарова. Первые четверть часа мы крались вдоль заборов и никого не приметили, пока не добрались до проулка, ведущего к Сосновой аллее.
В проулке, в двух шагах от Катиного дома, мы нашли оторванную ногу. Вначале одну ногу, потом еще и еще.
Маленькие ноги. Не совсем маленькие, но детские. В шлепанцах и сандаликах.
У жены генерала застучали зубы, а я ничего особенного не почувствовал. Конечно, разве хирург способен чувствовать чужую боль? Я глядел на ноги с какой-то странной пустотой в голове, без страха, без паники, а словно бы вспоминал что-то важное, подходящее к моменту. Мужики озирались во все стороны, Валентина буквально колотило; его ружье так и плясало. Я смотрел на ножки и думал, что, не дай бог, Валя пальнет. По нам же и попадет.
Но стрелять было некуда. Слева — глухой забор и справа, а впереди — поваленные ворота, за воротами — красивый кирпичный особнячок. Я силился и не мог припомнить, кто же из соседей тут жил. Слишком многое поменялось вокруг, стерся привычный ландшафт…
Что-то там было не так, в особнячке, я не разобрался. Просто отметил некоторую неправильность и отключился, полно других дел наметилось, поскольку. Десятка полтора детских ножек валялись впереди, прямо у нас на пути, на блестящем покрывале паркета. Кровь из них почти не вылилась, и мухи не кружили. Милое дело...
Нам необходимо было пройти именно здесь. Слева и справа серые минареты вгрызались в Сосновую аллею, нависая черными тенями на фоне фиолетового неба. Только здесь оставался нетронутым узкий проезд. Надо было решиться и пойти между валяющихся как попало детских ног. Я различал на ножках мелкие царапины, родинки и белые квадратики пластыря.
