Да, в пятницу… Я как раз вернулся из клиники, где навещал Костадиса, болтал с Гириным, жевал тосты и машинально поглядывал в охранный скрин. Этот тип с квадратным затылком, который сейчас шепчет что-то на ухо блондинке, он тогда был с приятелем. Что они делали возле моей квартиры? Убедились, что я вернулся, доложили кому-то и уехали? Слишком сложный и глупый способ слежки, да и незачем за мной следить…
      — Я едва дождалась вечера, так соскучилась по тебе…
      Я забираю у нее сумочку, руки официанта в белых перчатках пододвигают для моей женщины стул.
      — Слушай, на меня так пялился лифтер, что перепутал этажи… — Она приглушенно смеется, обнажив под верхней губой влажный ряд перламутровых зубок. — Ты чем-то огорчен, милый? Как мне тебя развеселить?..
      Тот я, который лежит в темноте бокса, в переплетении проводов, вздрагивает от острого ощущения дежа-вю. Так близки, так избиты и так насыщены болью эти интонации.
      Как мне тебя развеселить?
      Что я могу сделать для тебя?
      Что мне совершить во имя твое?..
      Как мне вырвать перо из рук Его, дабы вписать в страницу твою хотя бы толику любви ко мне?..
      …Она не красавица, совсем не красавица, бедра могли быть поуже, а шея чуть гибче и длиннее. Но отдел перфоменса добился почти невозможного. Они придали Милене тот несравненный шик, который заставляет замирать мужские сердца и совершать их обладателей идиотские поступки.
      Руки в белых перчатках ставят передо мной блюдо с запотевшей зеркальной крышкой. Я вижу в нем собственное искривленное лицо. На горячую крышку попадают и тут же испаряются мелкие капельки вина. Официант наклонил бутылку над бокалом; темно-рубиновая струя кажется плотной, как живая змея. Когда он отступает назад, я показываю Милене на бутылку. Это чилийское коллекционное вино, у бутылки очень длинное узкое горлышко. Милена под столом проводит по моему колену ногтями.
      — Что мне сделать для тебя, милый? Хочешь, прокатимся на озеро? Или поедем к тебе? Поиграем во что-нибудь, я тебе сделаю массаж…
      …Я вспоминаю, как проходил первый этап масштабного «мейкап-шоу». Двенадцать финалисток появляются перед почтенной публикой обновленными. Достаточно сильно, но не до конца. Достаточно кардинально, чтобы не походить на себя прежних, но изменений явно не хватает, чтобы взять приз в конкурсе красавиц. Скорее наоборот. Имиджмейкеры сделали все, чтобы зритель отшатнулся, а качнувшись назад, затем еще с большим рвением качнулся вперед. Женщины прелестны в своем незавершенном уродстве, и беззащитно-отважны, чем еще больше раззадоривают публику.
      Они ковыляют, они шепелявят, они сморкаются и трясут щеками. Рейтинг шоу взлетает в заоблачную высоту.
      Уродов любят все.
      «Дамы и господа! Не прекращаются смехотворные попытки оскорблений… Глупцы обзывают наше шоу „рекламной акцией“ концернов „мейкапа“! То, что добротно сделано и востребовано миллионами, не нуждается ни в каком представлении. Но мы действительно рекламируем, мы рекламируем новую концепцию мировоззрения. Если хотите, мы рекламируем гражданина будущей России, и нам вдвойне приятно, что будущее за такими прекрасными девушками! Они ничего и никого не стесняются, они готовы идти до конца в поисках своего „я“! Разве не такими мы втайне мечтаем видеть себя? Разве не главное чаяние человека — освободиться от предрассудков, сбросить оковы нелепых приличий и прожить жизнь ярко?! В очередной раз наша великая держава показала, откуда распространяются по планете истинная духовность и истинные гуманитарные ценности. И запрет нашего замечательного шоу в Америке лишь подтверждает косность и упадничество западной цивилизации…»
      Теперь финалисткам предстоит борьба за право стать настоящей красавицей. И когда борьба началась, миллионы зрителей вздрогнули, потому что столь жестокого формата никто не ожидал.
      Первоначально обкатывался и вариант мужского шоу, и нашлось достаточно много претендентов, но Экспертный совет идею отклонил. Опросы показали, что в публике борьба мужчин за обворожительное личико не вызовет ни сочувствия, ни азарта. По-настоящему жесткую схватку могли показать только женщины, припертые к стенке своим уродством. И они показали схватку, на которую не могли рассчитывать даже режиссеры…
      — …Наклонись, — говорю я.
      Милена подается вперед, наклоняясь над крахмальной салфеткой. Не знаю, что она ожидает услышать; я протягиваю руку, запускаю под корсет и беру в ладонь грудь. Ее глаза моментально обволакивает туман, даже на расстоянии я чувствую, как слабеют женские мышцы, превращаясь в пластичную, подвластную мне массу. Человек в белом кителе с золотыми пуговицами стоит у нее за спиной. Рядом с ним еще один мужчина, в расшитой льняной рубахе, с дымящимся подносом и подсвечником.
      — Накройте нам в кабинете! — говорю я, и белый китель сгибается, блеснув лысиной.
      За нашим столиком проходит узкий балкончик, в нем четыре или пять дверей отдельных кабинетов. Вся стена со стороны общего зала зеркальная, а наверху плавно переходит в прозрачный стеклянный купол. Метрдотель распахивает одну из дверок. Оркестр в зале начинает играть какую-то русскую тягучую мелодию, цыган со скрипкой проходит вдоль столов, собирая купюры в глубокую черную шляпу. Его поддельные золотые зубы блестят, как часть сервировки. Секунду я вижу перед собой обнаженный затылок Милены, я трогаю пальцем бугорки ее позвонков. Девушка тут же замирает на полушаге, ее голая спина под шнуровкой покрывается мурашками. Я не могу это почувствовать, но наверняка ощущения Костадиса сродни удару тока. Эмоциональный стрим заказчика выверен на девяносто два процента, и в сфере сексуальных предпочтений эта женщина представляет собой вершину того, о чем он подсознательно мечтал. Несмотря на разницу в возрасте, они созданы друг для друга. Остальные восемь процентов бессознательных порывов не под силу одолеть даже режиссерам перфоменса.
      Девушка первая заходит в кабинет, и на секунду я теряю ориентацию. Мне кажется, что мы очутились на улице, настолько прозрачно внешнее стекло. Это угол Невского и Садовой, мы находимся в самом основании дождевого перекрытия. В метре над головой разбегаются чуть подрагивающие многослойные тросы, которые удерживают купол над перекрестком, еще выше, над куполом, видны опоры легкового монорельса и массивные аркады воздушного метро. Внизу на двухъярусных тротуарах кружит толпа. Внешнее стекло выдается над стеной, как раздувшаяся капля. Я помню, как эти «капли» выглядят снаружи. Постоянно меняют свой цвет, участвуя в «бегущей строке», и никогда не бывают прозрачными. Милена подходит вплотную к окну, кладет на него руки и смеется.
      — Красота… — шепчет она. — А можно как-нибудь открыть? Я хочу им что-нибудь крикнуть…
      Я оглядываюсь. Столик уже сервирован, горят двенадцать свечей, метрдотель бесшумно захлопывает дверь. Теперь никто не войдет, пока я не позову. Внутри «капли» — два фиолетовых диванчика полукругом, низкий столик, покрытый настоящей накрахмаленной скатертью, на нем серебряные приборы и высокие бокалы с вензелями. В таких заведениях все натуральное…
      — Сними юбку, — говорю я, не оборачиваясь. Последняя возможность глазами Костадиса заглянуть в общий зал. С этой стороны стена прозрачная, и все как на ладони. В верхнем зале абсолютно ничего интересного, если не брать в расчет не просто шокирующей — бьющей наповал роскоши. Среди золотых купидонов и орехового рококо две румяные нимфы в кокошниках таскают на цепи медвежонка. Иностранцы хлопают, балалаечник и гармонист хохочут. Гарсоны усаживают за освобожденный нами столик троих крепких толстячков. Костадису все это неинтересно, он скидывает пиджак, расстегивает рубашку. Ему не терпится заняться девушкой, но я успеваю заметить.
      Мужчина с квадратным затылком потерял к блондинке всякий интерес. То есть он делает вид, что ушко спутницы занимает его больше всего на свете, но это не так. Краем глаза он следит за дверцей нашего кабинета.
      Я запомню этот профиль…
      …Двенадцать финалисток первого «Тотал-мейкап» были поставлены перед непростой задачей. Только три призерши могли рассчитывать на возвращение к своей прежней, неказистой внешности. И только лучшая, завоевавшая первое место, могла рассчитывать получить оболочку кинозвезды, полный курс омоложения, контракты с ведущими рекламными агентствами и денежный приз с шестью нулями. Остальным светило навсегда остаться недоделанными страшилищами, поскольку завершение коррекции обошлось бы в десятки тысяч евро. У одной разъехались в стороны и страшно косили глаза, а плечи опустились вниз настолько, что кисти рук доставали до колен. У другой испортился прикус, нижние зубы почти уперлись в нос, а грудь приобрела устрашающие размеры. Третья, ранее довольно миловидная, стала все больше смахивать на мужчину, говорила басом и прятала за спину мосластые кулаки. Кто-то согнулся дугой или приобрел невообразимо кривые ноги, кто-то набрал сотню кило жира…
      И почти все обросли волосами, начав походить на стаю уродливых обезьян.
      Тысячи феминисток и правозащитников всех мастей визжали во весь голос, предрекая устроителям шоу немедленный крах. Они вполне справедливо утверждали, что ни один человек с нормальной психикой не усядется у телевизора смаковать страдания своих несчастных сестер. В первый же вторник оказалось, что психическим отклонениям подвержены семнадцать миллионов россиян. Подал в отставку министр информации, замшелый ретроград, не пожелавший идти в ногу со временем. На заседании правительства он произнес с трибуны дословно следующее: «…Создатели гнусного „Тотал-мейкап“ ставят под угрозу основы цивилизации. Этот сверхэкстремальный проект перешагнул все границы дозволенного. Эти женщины, в прошлом добропорядочные служащие, работницы, хозяйки… Они готовы идти по трупам, идеология шоу буквально подталкивает их к страшным преступлениям. Они своим поведением расшатывают гуманистические коды, они ставят под сомнение все ценности, воспитанные демократией и христианством. Они размывают границы, за которыми человек перестает быть сознательным существом, контролирующим инстинкты…»
      Министр долго бы еще брызгал слюной, но ему отключили микрофон, а затем его вежливо вывели из зала. Враги шоу просчитались. Оказалось, что чем больше страданий терпели конкурсантки и чем больше несчастий приносили они друг другу, тем больше зрителей неслось к телевизорам.
      Милые улыбчивые дамы выгрызали победу друг у друга. Поскольку шоу шло в интерактивном режиме, в первом же туре на уродин обрушился шквал вопросов. Вечер вторника начался под лозунгом: «Насколько я знакома с женщиной в зеркале?»
      «Вы согласны с тем, что все черномазые должны вернуться в свои республики?»
      «Вы бы придушили своего ребенка, если бы он родился кретином и о вашем преступлении никто бы не узнал?»
      «За миллион евро вы поступили бы на год в гарем? »
      «Если бы у вас была волшебная кнопка с правом на убийство одного человека, кого бы вы убили?»
      «Вы согласны, что голубым надо запретить воспитывать детей? »
      Девушка, которая первой засмущалась, немедленно потеряла очки и к окончанию второго часа выбыла из игры. Само собой, побеждала смелость…
      …Я поворачиваюсь к Милене.
      — Скажи мне…
      — Я люблю тебя… — Она угадывает, что я хочу услышать.
      — Откуда ты знаешь, что я?..
      — От верблюда, — смеется она. — Разве ты ждал не этого?
      — Еще раз скажи…
      — Люблю тебя, только тебя. — В глазах ее набухают слезы.
      — Но почему?
      — Потому что все на «у»…
      — Почему ты улыбаешься?
      — Потому что я счастлива…
      Она послушна настолько, насколько мечталось заказчику. Оказывается, у этого платья легко отделяется нижняя часть. Комок переливчатого шелка, лен и позолота бессильными ручьями стекают на тонкие щиколотки. Она смотрит мне в глаза чуть исподлобья, покусывая нижнюю губу. На фоне ослепительно белых кружевных трусиков ее бедра кажутся почти черными. Одной рукой она теребит на груди шнуровку, в другой держит начатый бокал с вином. Пурпурная жидкость чуть подрагивает, на краешке бокала остался след помады. Верхняя часть ее тела скрыта, и это придает особую пикантность. Огни свечей дробятся в атласе ее кожи. Девушка стоит спиной к окну; на противоположной стороне проспекта вспыхивает реклама, и нежный пушок на ее щеках и плечах поочередно окрашивается сиреневым и розовым. Я не могу открыть рот, а Костадис молчит. Я не могу даже догадаться, что он будет делать в ближайший момент, и чувствую зависть. Несмотря на почтенный возраст, в обращении с женщиной этот человек гораздо талантливей меня. Непонятно почему, но я чувствую что-то вроде ревности, я вспоминаю о Ксане. Моя жена никогда не будет такой. Даже когда она кричит, что принадлежит мне, мы остаемся двумя разными островками. Даже нет, скорее островом можно обозвать меня. А Ксана отчаливает, как юркий независимый пароходик, или как загулявшая яхта, случайно бросившая якорь в одной из моих лагун…
      Я начинаю переставлять все на столе. Убираю в сторону блюда с дичью, менажницы, ведерко со льдом. Забираю у девушки бокал. Присаживаюсь на диванчик и смотрю на нее снизу вверх. — Снимай трусы.
      Милена делает это артистически. Невыразимо медленно она спускает резинку с левого бедра, затем с правого. Теперь свечи стоят иначе, и я вижу многоцветные рисунки на ее ногах. Зачем Костадис обманывал меня, что заметил их лишь в тот злополучный вечер? И зачем он вообще решил показать мне этот отрывок? Ведь он не прислал весь отснятый материал…
      — Садись. — Я указываю рукой на стол. — Садись, я сказал!
      Секунду Милеша колеблется, а затем усаживается на скатерть прямо передо мной. В таком положении лица ее не видно. Столик очень крепкий, стоит на четырех мощных тумбах, от ее манипуляций даже не вздрогнула посуда.
      — Откинься назад.
      — Пожалуйста… — шепчет она. — Пожалуйста, не надо, не сейчас…
      — Ляг, я тебе сказал!
      Она вытягивается на освобожденном пространстве скатерти, локтями закрывая лицо.
      — Не здесь, Тео… Увези меня отсюда… Четыре подсвечника и двенадцать свечей вокруг живой шоколадной статуэтки. Горками салфетки в нетронутом перламутре фарфора, три вида ножей холодными рыбками плывут вдоль ее вздымающейся груди.
      — Разведи ноги.
      Я Не кричу. Я говорю очень тихо. Здесь прекрасная звукоизоляция. В общем зале пустились в пляс, а я слышу, как шипит воск на фитилях свечей.
      — Подними туфли на стол и разведи ноги.
      Она слушается, но вздрагивает всем телом, когда я провожу пальцами по внутренней поверхности бедра. Мне не дано ощутить этих прикосновений, но Милешу передергивает слишком заметно.
      — Увези меня, пожалуйста… Я буду делать все, что ты захочешь, но здесь я не могу…
      — Ты любишь меня? — Я поворачиваюсь и что-то достаю из кармана лежащего на диване пиджака. Маленькая синяя коробочка.
      — Я люблю тебя, милый, люблю тебя, люблю… Я обхожу стол и останавливаюсь напротив ее роскошной прически, напротив мерцающих гирлянд, напротив ее шепчущих пунцовых губ. Голыми локтями Милена все так же прикрывает глаза. Я слышу хриплый стон и не сразу понимаю, что этот стон издает Костадис. Потом на несколько мгновений картинка расплывается, я что-то делаю очень близко от своего лица…
      Черт подери, я плачу! То есть не я, а он, этот противный гадкий миллионер, этот трусливый враг нашей фирмы и всего прогрессивного человечества. Он плачет и вытирает салфеткой глаза. Это настолько неожиданно, что я на минуту забываю о почти обнаженной женщине, лежащей между столовых приборов.
      — Чего ты хочешь, Милеша? — Я вожу указательным пальцем по ее губам; ее рот тут же открывается навстречу. Она так и норовит заглотить мой палец. — А что я могу сделать для тебя? Чего бы ты хотела, не сейчас, а вообще?
      — Ничего, милый… Только не оставляй меня, я всегда хочу быть с тобой…
      — До самой смерти?
      — Да, до самой… Увези меня к себе, я буду твоей рабыней… Я хочу любить тебя постоянно…
      Я ей не верю, хотя она говорит правду. И Костадис ей не верит, хотя тоже слышит правду. Кажется, я начинаю понимать, зачем он адресовал эту запись персонально мне. Он псих, настоящий псих, несмотря на все свои регалии в бизнесе. Похоже, он намерен доказать, что истинна только ложь…
      …Я снова окунаюсь в исследования лжи и правды. Настоящие скандалы при показе «Тотал-мейкапа» еще впереди. Итак, отсеивается самая нервная претендентка на победу. Второй день соревнований — и более увлекательные приключения. Режиссеры сделали все, чтобы девятнадцать миллионов зрителей прилипли к экранам. Внешне все начинается достаточно благопристойно.
      «А на что лично вы готовы пойти, чтобы изменить жизнь к лучшему? » — риторический вопрос ведущего. «Спросим себя, — подмигивает он в камеру, весь такой красавец-жиголо. — Спросим себя, дорогие дамы, что бы мы отдали за возможность стать красоткой, и вдобавок — знаменитой и богатой красоткой?! Не будем забывать, драгоценные мои, что жизнь заканчивается до обидного быстро, а красота и молодость — еще быстрее! Итак, нынче нам предстоит окончательно выяснить, насколько все мы честны перед собой!..»
      Девиц привозят в какое-то мрачное место, похожее на пещеру, дно которой занимает пруд с маленьким островком посредине. Пылают факелы, колотят в землю копьями обмазанные жиром «дикари», зловеще скалятся настенные монстры. Одиннадцать женщин привязаны к креслам, лицом к центру островка, они пленницы загадочных мерзких шаманов. Каждой подносят нечто вроде кальяна, звучит гонг, и зрители вступают в игру. Им так не терпится закопать нелюбимых кандидаток на победу, что шквал звонков даже оттесняет заготовки ведущего. Итак, все предельно просто. Участницы достаточно много времени провели в своем кругу, их готовили специальным образом. Они неделями ночевали в одной спальне и кормили друг друга историями из своего унылого прошлого. Тема сегодняшнего состязания: «Почему моя соседка недостойна стать победителем?»
      Кресла дергаются и сдвигаются назад. Связанным девушкам подносят микрофоны по очереди, позволяя поливать грязью соседок не более одной минуты.
      «Она говорила по телефону с братом и сказала, что это шоу — полное дерьмо, и те, кто здесь заправляют, — сплошные подонки…»
      «А она названивала подружке и клялась, что готова тут трахаться с каждым осветителем, лишь бы получить хоть какой-то приз…»
      «А она хотела подсыпать нам порошка в йогурт, чтобы у всех начался понос…»
      «А ты зато на первом туре в своем Сыктывкаре избила в туалете двух подруг и заперла их там, чтобы опоздали на кастинг!!»
      «А ты стучишь на всех начальнику охраны! Сама с нами курила в павильоне и нас же закладывала! Мы видели, как ты с ним шепталась!..»
      «Она все врет, а сама пишет отчеты в отдел безопасности! Она говорила, что если лизать зад федералам, можно всего добиться!»
      «А ты, а ты…»
      Ага, состязание приобретает остроту! Оказалось, что участницам давалась возможность подслушать частные разговоры своих соперниц, и теперь все самое неприглядное становится достоянием гласности! Поглядим же, что там у нас на экране зрительских симпатий? Мы видим, как с каждой минутой кресло той или иной девушки, укрепленное на направляющих, сдвигается на шажок от центра в сторону обрыва. Восхитительная работа оператора! Теперь мы догадываемся, что ждет ту, которая первой достигнет края островка. На краю приплясывают полуголые мужики в звериных масках, а дно пещеры покрывает, кажется, совсем не вода. В маслянистой черной жидкости быстро перемещаются какие-то шустрые твари, может быть, просто рыбки, а может быть, что-то похуже… Один из «шаманов» хватает длинную палку с наколотым на конец куском мяса и опускает в воду. Миллионы зрителей визжат от восторга, палка едва не вырывается у мужика из рук. Мясо оторвано и съедено, в черной каше бурлит настоящая драка…
      «Не верьте этой сучке, она украла у меня деньги в раздевалке!..»
      «А ты только притворяешься, что любишь мужиков, и в прошлый раз все наврала! Я знаю, ты приставала к Дине и Софи и предлагала им полизать!..»
      «А она хвасталась, что обула троих старичков, врала им, что у нее парализованная мать. Старички были инвалиды, им давно никто не давал, а эта уродина на все соглашалась ради денег! А мамашу свою она запирает в темноте!..»
      «А ты сто раз говорила, и все слышали, что ненавидишь нашу страну и, если получишь бабки, сразу сбежишь! Она куда угодно готова сбежать, хоть во Вьетнам…»
      Щелк, бумц!
      Кресла катятся назад. Кто-то более симпатичен зрителям, а кто-то уже у самого края. До сих пор непонятно, что произойдет, когда колесики кресла Достигнут края спаренных рельсов…
      Щелк, бумц!
      «Шаманы» хохочут, оператор выхватывает в жирной грязи чей-то морщинистый хвост. Уж не молоденькие ли аллигаторы завезены сюда на потеху публике?
      Щелк, бумц!
      Одна из девушек нажимает кнопку на подлокотнике. Она кричит, что больше не в состоянии выносить это… Отлично, одна сошла с дистанции!
      Щелк, бумц! «Вернемся к вам после рекламы…»
      …Я накрываю Милене горло бриллиантовой диадемой. Я беру в руку один из подсвечников, я наклоняюсь и целую ее рот. Наверняка она очень вкусная, и наверняка я причиняю ей какую-то боль, потому что девушка начинает извиваться, лежа на столе. Я приказываю ей не шевелиться и снова обхожу стол. Милена безумно притягательна; она лежит, опираясь на столешницу затылком, плечами и ягодицами, а под выгнутую арку спины можно легко просунуть толстую книгу. С ее губы по подбородку стекает капелька крови; очевидно, я укусил ее… Треугольные каблуки туфель рвут скатерть, коленки согнуты, на бесконечно длинных лодыжках переливаются орхидеи и звенят цепочки. Словно чувствуя мое приближение, она невольно сводит коленки, но я с силой раздвигаю их очень широко. Хорошо, что она такая гибкая, она раскрывается в шпагате. Я беру бутылку с длинным горлышком, вытаскиваю пробку и смотрю на свет. Там внутри еще полно первоклассного вина семилетней выдержки. — Покажи мне, как ты меня любишь… Я резко двигаю бутылкой. Горлышко очень длинное. Коллекционное чилийское вино тонкой струйкой сочится наружу. На шершавом льняном снегу
      расплывается пурпурное озеро. Я наклоняюсь очень низко, почти вплотную разглядывая ее побелевшие губы. В моей руке оказывается фиолетовый пуфик с дивана, я подкладываю пуфик под нее, слегка придерживая бутылку. Милена послушно приподнимается, каменные шарики икроножных мышц играют под кожей.
      — Я люблю тебя, Тео, люблю, люблю… Увези меня отсюда…
      — Куда тебя увезти? — Я подставляю ладонь, я растираю рубиновый алкоголь по ее распахнутой бархатной промежности.
      — Увези меня к себе… Я люблю тебя, забери меня отсюда…
      Она слишком настойчива для женщины, которой только что причинили сильную боль. Она не переигрывает, она совершенно искренне влюблена в седого проказника, но ее плененная сущность живет сразу в двух измерениях. Я вспоминаю, как Костадис подчеркнул, что тоже замешан в индустрии. В госпитале он вел себя со мной как обиженный клиент, но теперь я вижу, что он хотел сказать совсем другое, Потом он передумал делиться, вместо этого он решился выставить напоказ свои интимные забавы…
      Я беру бутылку за донышко и закручиваю еще глубже. Теперь девушка не смогла бы свести вместе ноги, даже если бы и хотела. Она стонет, повторяя неразборчиво одну фразу. Я растираю по ней вино, Огоньки свечей отражаются от ее промокших ягодиц и ляжек. Милена вскрикивает, когда я подношу к ее нервной шоколадной дырочке горлышко фарфоровой вазы.
      — Пожалуйста, Тео, не надо… пожалуйста, не здесь…
      — Значит, ты не любишь меня? Ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? — Я берусь за вазочку покрепче.
      — Нет, нет, пожалуйста, не бросай меня, не отпускай меня… — Она рыдает; я вижу, как слезы текут по ее запрокинутому лицу, Милеша вытирает их локтем.
      Я опять думаю, какая же Костадис сволочь, какая он высокопрофессиональная сволочь. Он испытывает на прочность не только установки ее стрима, он прогибает до предела полотно, вытканное лучшими мастерами перфоменса. Он намерен заглянуть Милене Харвик туда, в оставшиеся восемь процентов, неподвластные режиссерам. Как же это, наверное, интересно — выяснить, где кончается бесконечное чувство? Ради этого можно безостановочно мучить и себя, и ее…
      — Ты ведь не любишь меня, детка? — Я обмакиваю узкое фарфоровое горлышко вазочки в сладкий брусничный соус. — Ты ведь обманываешь глупенького Тео? Если бы ты меня любила, ты бы не требовала…
      Я не успеваю закончить тираду, потому что Милена перестает сопротивляться. Наверняка ей по-настоящему больно; девушка подвывает, закусив свою руку. Вазочка маленькая и рассчитана на один цветочек, но имеет забавную пузатую форму. Теперь виднеется только голубое донце с тавром производителя. На вспотевшем горлышке Милены сияют бриллианты. За подобную драгоценность Костадис мог бы купить на месяц целый взвод гетер.
      Но купил одну лишь Милену Харвик…
      «…Дамы и господа! — сказочно приятным баритоном взывает ведущий. — Мы стали свидетелями захватывающей и, не побоюсь этого слова, суровой борьбы! Итак, три претендентки не выдержали нервозной обстановки и сходят с дистанции… Поприветствуем оставшихся участниц!»
      Если нервозной обстановкой можно назвать угрозу опрокинуться, привязанной к креслу, в болото с крокодилами, то ведущий попал в точку. Еще два кресла подкатились к самому обрыву, оставалось добавить совсем немножко язвительности, пролить еще капельку правды, и… Никто не знает, что бы произошло, но девушки сами нажали спасительную кнопку. Двадцать миллионов зрителей чуточку разочарованы, но самое интересное впереди.
      «Тотал-мейкап» выходит на следующий круг. Восемь финалисток снова готовы ответить на вопрос: «А на что я готова ради победы?» После второго дня состязаний они совсем не так доброжелательны к соперницам, как раньше. Точнее, отмечает ведущий, они с самого начала готовы были перегрызть друг другу глотки, но почему-то стеснялись в этом признаться.
      «И очень зря стеснялись, — хохочет второй ведущий. — Ведь наши парни любят горячих, беззастенчивых девчонок, и никто не любит обманщиц! Ха-ха…»
      Следующий конкурс можно было бы обозначить как эротический, если бы в конкурсантках осталась хоть толика эротизма. Тем не менее из публики наугад отбираются двадцать четыре молодых человека, абсолютно не знакомых друг с другом. Они тоже проходят своеобразный кастинг на предмет своей сексуальной просвещенности, достаточной развязности и, конечно, внешних данных. Молодые мужчины не знакомы между собой, и компьютер их объединяет в случайные тройки. Теперь каждая из восьми финалисток оказывается в режиме видеоконференции с тремя парнями и, соответственно, под взглядами двадцати семи миллионов зрителей. Да, да, к нам подключилась Украина, и популярность «Тотал-мейкап» стремительно растет!
      «Итак, милые дамы! Королева красоты должна быть секси, она должна волновать и смущать, будоражить и даже шокировать! Мальчики, вы готовы задавать вопросы? Тогда — впере-е-ед!»
      …Голова Милены запрокинута, свесилась с края стола. Я придерживаю ее затылок левой рукой, а правой — обе ее нежные кисти. Я смотрю на нее сверху вниз, смотрю в глаза. Не только потому, что мне нравится на нее смотреть. Я стараюсь контролировать ситуацию, я стараюсь не упустить момент, когда она начнет задыхаться. В таких случаях я немного ослабляю напор, позволяю ей передохнуть.
      Я не хочу смотреть на это, я был бы рад пропустить минут пять, но ничего не могу изменить. Стрим невозможно перемотать, как древнее пленочное кино, его можно только просмотреть пошагово. Я терплю гораздо дольше пяти минут, у старого хрыча долго ничего не получается. Потом он возводит глаза наверх, мы вместе созерцаем отраженные огни и перекаты песчаных дюн в потолочном театре. Я стараюсь напевать про себя, чтобы не слышать звуков. Потому что я не хочу слышать, как девушка плачет.
      Милена Харвик плачет. Когда я покидаю ее рот, она остается в той же позе, среди рябчиков, гусиных паштетов, трюфелей и холодного серебра. Укрывшись локтем, с разорванными гирляндами, рассыпавшейся прической и опустевшей бутылкой…
      — Скажи мне, что я подонок, скажи!
      — Нет, ты самый лучший мужчина…
      — Скажи, что я грязная свинья! Я не обижусь, ведь это правда! — Я кидаю в нее салфетками.
      Милеша обтирается, кое-как со стонами избавляется от вазочки и бутылки.
      — Тео, прекрати, ты самый славный…
      — Но почему?! Почему?!! — Я подскакиваю к ней и безжалостно трясу за плечи.
      Тень от ее растрепанной прически мечется по стенам кабинета. Милеша не успела толком вытереть лицо. Вокруг глаз — разводы туши, слезы сохнут на щеках, перемешиваясь с белесыми потеками в уголке рта.
      — Потому что я страдаю без тебя.
      — Ты не можешь страдать из-за меня… — Я еле сдерживаю крик, я шепчу ей прямо в ухо. — Я старый и некрасивый, посмотри на нас в зеркало, посмотри! Ты захочешь иметь детей с молодым. Ты захочешь, чтобы тебя носили на руках и купали в шампанском, ты захочешь ночей без сна и совместных вечеринок со сверстниками. Опомнись, девочка…
      — Тео, увези меня к себе… — твердит она, не поднимая глаз. — Если ты меня забудешь, я умру. Хочешь, я буду твоей служанкой, вместо «домового»? Хочешь, я брошу университет?
      — Ради чего? — безжалостно допрашиваю я, оставляя синяки на ее голых плечах. — Университет, надо же! А я вообще не верю, что ты там учишься… Послушай меня, Милеша, послушай очень внимательно. Ты способна сосредоточиться?
      Она кивает, но чересчур торопливо. Между ее обнаженных ног морщится скатерть, пропитанная вином.
      — Тебя заколдовали. Ты сама этого очень хотела, вот и заколдовали. Ты не учишься ни в каком университете, ты актриса из персонального шоу, слышишь?
      Несмотря на слезы, она заливисто смеется.
      — Тео, милый, я поняла. Это новая игра, да? Какой же ты у меня молодец, с тобой никогда не скучно, милый…
      — Да выслушай же! Я заплатил деньги, купил сценарий. Ты — всего лишь часть сказки, красивая девочка, которой положено меня любить…