— Мне позвонили и сказали, что благодаря тебе угроблена машина стоимостью в триста тысяч! Какого черта, Януш?
      — Я полагал, что машина застрахована…
      — Естественно, иначе бы я уже читала некролог на твоей могилке. Но когда ты меня просил о содействии, кажется, речь не шла о колумбийском траффике? Ты не предупреждал, что схватился один на один с картелем!
      — Клео, у меня неплохая идея! Я сейчас подскочу и все-все расскажу как на духу, а ты за это…
      — И тебе хватает наглости? Я за твои бредни еще что-то обязана?! А кстати, откуда ты знаешь, где я нахожусь?
      — Новости смотрю.
      — Вот сукины дети!
      — Клео, хочу облегчить суровую долю твоих ребят. Этот парень с пробитой головой — еще один наш клиент. Эта штучка, которую вы нашли, скраббер, она нужна для того, чтобы расплавить чип прямо на радужке…
      Госпожа подполковник молчит секунд десять, невероятно долго для нее. Я успеваю завести машину на рельс и взлетаю над озябшим городом.
      — Черт подери, Януш… Так это правда, что под вас копают московские федералы? До меня дошли слухи, что убийством вашего перформера… как ее?
      — Харвик, Милена Харвик.
      — Да, точно… Ее убийством занимается специальная бригада, прилетевшая из столицы. Как ты понимаешь, они свои результаты наружу не выносят, но ходят всякие сплетни…
      — Например?
      — Например, что Сибиренко и компания очень хотели бы представить гибель несчастной девочки как обычную бытовуху, а на самом деле это следствие безумия, в которое впал один из клиентов.
      — Но это бред… Ее заказчика и рядом не было…
      — Тем не менее он сбежал.
      — Черт… Об этом тоже шепчутся?
      — Мало того, Януш. Шепчутся и о том, что сбежавший заказчик нашел подпольную студию, снял там запись собственного стрима и передал ее какому-то там дознавателю, из команды Сибиренко… — Клементина глядит не моргая.
      — Интересная версия… — Я кидаю козырь. — Ну, я тоже что-то слышал. Говорят, на той матрице не было ничего интересного…
      — Как я могу судить, если не видела?
      — Зато ты получишь снимки сегодняшних убийц, если мы поспешим… — Кажется, я беру на себя слишком много, но выхода нет. — Клео, федералы уже едут. Они очень спешат, наверняка хотят сделать как лучше и поскорее раскрыть преступление, но в запарке можно ведь и напутать… Они заберут труп для детального освидетельствования, потом, возможно, вернут… Но одно неверное движение, и вместо аккуратной матрицы с записью образуется оплавленный комок…
      Госпожа подполковник шевелит квадратной челюстью:
      — Ты уверен, что… напутать так легко?
      — Это не мое мнение. Пропусти наших ребят к трупу, они ничего не тронут, запустят ему лазер в глаз, это на полминуты…
      — А если не пропущу? — Хмурая физиономия Багровой вплывает в скрин. — Януш, под меня и так копают…
      Внезапно мне становится наплевать на этикет.
      — Ты сама знаешь, чем все закончится, останешься снова полной дурой. Они приедут и заберут все, а вас отстранят. Они выжгут ему глазной принт и вернут никому не нужное туловище.
      — Во-первых, на сей раз они ничего не отберут. — Клео недобро усмехается. — Потому что я заполучила одну важную бумажку… Как думаешь, за чьей подписью? Зама генпрокурора по надзору за следствием… Пусть попробуют сунуться, им придется звонить в Москву. А во-вторых… Ты полагаешь, на этом туловище мало интересного? Ты знаешь, что наш супергерой умер с дилдо в заднице?
      Я замолкаю на полуслове.
      — Вот и я о том же, — пыхтит «комиссарша». — Даже если бы у нашего приятеля вообще не было головы, на его жопе наверняка найдется немало интересного.
      — Клео, если они захотят, то вернут вам покойника в стерильном виде, обработав его за пять минут. Потому что у них есть техника, которая вам не положена.
      — А вам положена?
      — Клео, не будь формалисткой…
      — Полонский, ваша гражданская лавочка, согласно годовой лицензии, получила права лишь на ограниченную эксплуатацию стационарного комплекта декодировки, или как он там правильно называется. Стационарного! Полевое оборудование — это жесткая прерогатива Серого дома, никто не имеет права вынуть из человека информацию «на ходу», и неважно, зачем человеку встроена камера. А ты мне на что намекаешь? Что якобы у ваших техников в руках аппаратура, за которую могут упечь лет на десять?
      — Клео, они даже не будут искать убийц, потому что им нужно совсем другое. Я не знаю, что им нужно, Клео, но только не убийцы… А потом они дадут очередную пресс-конференцию, на которой о скраббере ни слова не скажут. Они скромно похвалят себя и в сто первый раз поставят вопрос о передаче убойного отдела в ведение их конторы. Раньше их меньше всего интересовало, кто кому проломил по пьяни башку, но за три последних года многое изменилось, верно? Я это на себе ощутил, они подмяли все. Вода камень точит, Клео! Тебя будут сношать на совещаниях за низкую раскрываемость, и в конце концов губернатор сдастся. Если ты сейчас пропустишь ребят с аппаратурой, то федералы не тронут труп, вот увидишь…
      — Ты хуже банного листа, — ворчит Клементина. — Тут вокруг топчется масса всяких придурков, где мне искать ваших садистов?
      Через четыре минуты я на месте, а еще спустя минуту получаю запаянную капсулу с чужой памятью. Дождь льет как из ведра, потом купол закрывают и становится потише. Офис Юханова находился на двенадцатом этаже, там горят все окна, и все четыре лифта беспрерывно носятся вверх и вниз. На проезжей части собралась толпа зевак, движение перекрыто, потому что за линией флажков, одно за другим, садятся аэротакси. От сопел с визгом разлетается дорожная грязь и вскипает в лужах вода. Я старательно запоминаю номера, но потом вижу лица пилотов и понимаю, что занимаюсь мартышкиным трудом. У этих владельцев достаточный выбор номеров.
      Потом я созваниваюсь с Гириным. Карлович говорит, что я соня и с таким соней, как я, работать невозможно. На самом деле это означает, что ребята выполнили свою задачу — очистили принт — и без помпы отбыли восвояси. За ними уже установлена слежка, и Гирину это совсем не нравится. Наши техники не какие-то болваны без образования, через коллег в дружественных органах они засекли, что машины после посещения офиса Юханова обзавелись дополнительными электронными устройствами. Проще говоря, кто-то подвесил парням «жуков». Минуту назад Гирину позвонил сам Сибиренко и спросил, какого черта мы занимаемся самодеятельностью. Он не сказал ничего конкретного, но, по отзыву Георгия Карловича, кипел невероятно.
      — Будь осторожен, дружочек, — сказал мне Карлович.
      Мне совсем не понравилось такое напутствие, впервые Гирин побеспокоился о моем здоровье.
      C Клео я договорился заранее, как мне войти в здание незаметно, у одного из черных входов меня ждет старый знакомый Бекетов. Мы пожимаем руки, лейтенант сегодня в кепке и просторном плаще. Я пытаюсь проскользнуть внутрь, но подручный Клементины перегораживает проход.
      — Ты чего? — удивляюсь я и только тут замечаю черные круги вокруг его глаз. — Не узнал, что ли? Меня «комиссарша» ждет.
      — Такой порядок ввели, — цедит Бекетов, не выпуская мою правую руку. — Я-то тебя, может, и узнал, но никому нельзя верить…
      Он так и не отпускает меня, прислушивается, пока его скрин считывает данные с моей ладони; только затем лейтенант кивает и пропускает внутрь.
      — Что случилось? Да бог с ней, с проверкой, я имею в виду, что у тебя случилось?
      Бекетов отводит взгляд, затем шумно всхлипывает. Маячки санитарной машины перелистывают краски на его мокром лице. Мы никогда не были с Бекетовым особенно близки, но мне почему-то кажется важным задержаться еще на минутку возле него.
      — Брата посадят…
      — Как — брата? Твоего брата?
      Бекетов кивает и лезет в карман за платком.
      — Подожди-ка. — Я лихорадочно вспоминаю, кто есть кто. — Так он же у тебя журналист, вроде честный парень…
      — Честнее некуда… Этот идиот выступил в каком-то ток-шоу, где возразил против «Акта от девятого января»… Он ничего не делал, Януш, ни к чему не призывал, понятно? Он всего лишь выразил мнение… — Бекетов шумно сморкается.
      Мне все понятно, и мне искренне жаль его брата, но ничего нельзя поделать. «Акт от девятого января» подразумевает непременную презумпцию вины гетеро в случае даже недоказанного оскорбления в адрес гомо. Или что-то в этом роде, но суть дела не меняется. У документа есть более громоздкое юридически верное название, и принят он бог знает когда, однако упорно не растворяется в кислоте времен.
      — Он никого не оскорблял, понятно? — Бекетов скребет мне по груди влажными ладонями. Он, видимо, давно стоял тут, в темноте, отправленный в дозор Клементиной, и успел окончательно раскиснуть. — Мой брат никого не оскорблял, он всего лишь сказал, что сочувствует некоторым гетеросексуальным парам, проживающим в определенных районах, вот и все…
      Сто раз следует подумать, прежде чем публично выражать симпатии гетеросексуалам. Публично никому выражать симпатии нельзя, это старая очевидная истина. Мне нечего посоветовать лейтенанту. Все, что я могу, — это задать глупый вопрос:
      — Ты не пробовал попросить о помощи Багрову? Лучше бы я ее фамилии не упоминал.
      — Ты что, Полонский? Змеюка будет только рада… Ладно, двигай наверх, только не на этом лифте, а на крайнем, там мы проверили…
      Все это немного смахивает на детскую игру в шпионов. Если бы не вчерашняя бойня в «Ирисе». Если бы не смерть Милены Харвик. Если бы не наш мертвый заказчик на двенадцатом этаже.
      Наверху суматоха, заплаканные лица секретарш, непонятно, кто их сюда вытащил. Нелепые ограждения, через которые все бродят взад-вперед, ползающие по ковру киберы-криминалисты, жужжание скринов, гул «стрекоз», десятки голосов одновременно.
      Я не иду к убитому, не хочу я на него смотреть. Я стою в глубине коридора, за оцеплением, и смотрю, как Клео отбивается от пауков. Пауки притворились корректными, ухоженными мужчинами в добротных костюмах. Их переполняет злоба, они машут ручонками и угрожают, но укусить и высосать из Багровой кровь они пока не могут. Они уже сделали все, на что способны, — отняли скраббер, наследили и испортили настроение моему шефу. Как я и предсказывал, без принта Юханова труп им неинтересен. Втайне я надеялся, что ошибусь. Говорил одно, а верил в другое. Сомнения пропали, они толпой грузятся в лифт, и это почему-то пугает меня больше, чем предстоящая обратная дорога на студию, наедине с принтом мертвеца.
      Серому дому плевать на убийство, им нужно что-то другое.
      — Я слушаю. — Клементина запирается со мной в гардеробной.
      Я вдыхаю побольше воздуха и исповедуюсь. Это довольно непросто — утаить служебные тайны и в то же время исполнить обещанное. Когда я рассказываю о событиях в «Ирисе», Клео качает головой и хмурится. Затем мне приходится упомянуть о Ксане. О ней говорить тяжелее всего, рот словно заполняется вязкой кашей. Клементина следит за мной искоса, затем отлипает от стенки и начинает ходить взад-вперед.
      — Я бы уволилась. — Она протягивает мне капсулу со свеженьким чипом.
      — Что? — До меня не сразу доходит смысл ее слов.
      Я ожидал, что Клео попросит больше информации, потребует от меня свидетельских показаний, но она повторяет эти четыре холодных слова:
      — Я бы уволилась, Полонский.
      Я снова набираю в грудь воздуха, но постыдно молчу. Мне хочется припомнить очень многое. Например, какие перспективы у офицера, которого уволили из Управы по указанию с самого верха. Когда даже не понадобилось искать компромат, достаточно было сократить штат отдела на одну единицу. Мне хочется припомнить, как все молчали и отводили глаза, а те же люди теперь при встрече норовят пожать руки и заявляют о своей солидарности. Мне хочется сказать ей, что подвести Гирина я всегда успею, и вернуться в старую клетуху на нищенское пособие я успею тоже. Я пока не много успел на новом поприще, но два поощрения уже заработал, перекрыл канал утечки расходных материалов из канцелярии и вычислил шестерых сотрудников, занимавшихся виртуальной ерундой на рабочем месте. А еще я составил по приказу шефа Экспертного совета четыре докладные записки, составил и отправил наверх. Понятия не имею, как отреагируют начальники, но отработал я кропотливо и доложил с максимальной жесткостью.
      Все, как просил Гирин, с точки зрения профессионала. О возможных утечках информации из верхних этажей наших зданий в летнее время, когда окна нараспашку, с учетом новейших «дальних» микрофонов.
      Об угрозе проникновения «червей» через отопительную систему.
      О моем видении проблемы «лишних» людей внутри фирмы, то есть об изменении правил пребывания на территории посетителей и журналистов.
      И, наконец, о нестандартных способах утечки информации. Последнее поручение оказалось самым щепетильным, потому что к «нестандартным» способам утечки относятся постельная и кухонная болтовня. Я был готов заняться промышленным шпионажем в пользу компании, но не готовил себя к шпионажу за нашими сотрудниками. Однако я раздобыл необходимую технику, выбрал шесть человек из тех, кто, по данным анкетирования, показался мне наиболее болтливым, и потратил на них две недели. После чего отправил доклад шефу, и троих из этих шестерых сняли уже на следующий день. Если быть честным до конца, я бы уволил пятерых из этой шестерки и провел полномасштабную чистку.
      Они трепались не только с родственниками на собственных кухнях, но и в авто, и даже в пивном баре, где прослушивается каждый столик! Но самое неприятное открытие состояло в том, что в трех квартирах наших сотрудников я обнаружил чужих «жуков» и даже «червя». Летающих камер не было, они дороговаты и неэффективны в замкнутых помещениях, зато «жуки» пахали вовсю. А те, кто их установил, даже не приняли особых мер предосторожности, просто понадеялись, что «домовые» старых моделей не вычислят момент передачи.
      — Что нам делать? — Я выложил перед шефом снимки с крупными планами «насекомых». — Они ведь нас тоже засекли…
      — Не трогай, пусть себе… Я доложу на совете, придется раскошелиться на опознаватели для каждого сотрудника. Или раз в неделю проводить рейды, вычищать сотни домов… — Он чертыхнулся и поскреб нос.
      — Как вы думаете, это конкуренты?
      — Предпочитаю не муссировать эту тему.
      А я провел два дня в раздумьях и пришел к выводу, что бригадой «зачистки» и штрафами тут не отделаешься. Для того, чтобы закрытая инфа не уходила, нужна принципиально новая схема отношений, нужна круговая порука, или, если угодно, подобие масонской ложи. «Шербет» стоит столько, что парни с московских «кнопок» удавятся, чтобы заполучить его.
      Мы должны быть жесткими, мы должны уволить всех сомнительных.
      Я так об этом Гирину и заявил, не потому что люблю работу фискала, а потому что услышал в чужих кухнях слишком много лишнего. Эти люди — инженеры, операторы, дизайнеры, всевозможные рабочие — совершенно не признавали понятия «служебной тайны». То есть они расписывались, поступая на работу, и тут же забывали об этом. Конечно, таких было меньшинство, иначе фирма давно бы развалилась, но это «меньшинство» имело допуск… Гирин прочитал докладную, почесал жирный подбородок и ушел совещаться. Потом вышел и сказал, что нас засудят собственные служащие, если мы используем записи их кулуарных разговоров в качестве доказательства. Гирин напомнил мне, кто у нас в государстве имеет право прослушивать и просматривать все, и что остальных «любителей» однозначно ждут штрафы и тюрьма. Однако дознавателю коллективное «спасибо» и прибавка к жалованью, меры будут приняты…
      Я тогда вернулся к себе, не чувствуя ни малейшего удовлетворения от проделанной работы, открыл в кабинете сейф и перекинул из него на стол четыре продолговатых пакета с неизрасходованными «стрекозами ». Я не скажу об этом Клементине, ей незачем знать, где и за сколько я раздобыл «стрекоз» и «жуков», Гирин оплатил все из особого нецелевого фонда. Чудеса техники следовало вернуть, их обязательно надлежало вернуть, поскольку даже пассивное владение аппаратурой дальнего слежения означает тюремный срок, но я их не вернул.
      Я послал их вдогонку за Ксаной, и теперь проклинаю собственную подозрительность…
      Ничего этого Клементине я не говорю, я прячу капсулу и тем же путем выхожу в сырую темноту. Назад я возвращаюсь под проливным дождем. Два часа ночи, почти все купола над центром города распахнуты, и потоки воды врываются в пересохшие улицы. Я прокручиваю в голове сегодняшний вечер и не могу себе простить, что так и не переговорил с Гириным начистоту. Чем дольше я умалчиваю о результатах «собственного» дознания, тем сложнее будет потом выкрутиться. Я твержу себе, что не имел права умолчать о Ксане и событиях в «Ирисе», тем более скрывать от человека, который платит мне деньги. Я казню себя и уже почти готов набрать номер Карловича, как вдруг пиликает частный вызов.
      Когда я вижу, кто это звонит, мне почему-то начинает казаться, что домой я сегодня не попаду.
      Это Коко.
      — Сверни на Обводный, — вместо приветствия выпаливает она, — спустись на платную магистраль, поезжай до вокзала. Там брось машину и поднимайся к выезду со стоянки. Просто стой в тамбуре, я тебя заберу!
      — Откуда ты… — Я хочу ей сказать, что не могу постоянно плясать под чужую дудку и что как раз сегодня по горло сыт гонками и конспирацией, но чертовка уже отключилась.
      Ксана меня убьет.

15. КОКО