— Итак, вы ее ударили. Вы ударили девушку по лицу, и после этого она разделась догола?
      — Вот еще! Не передергивайте, я так не говорил. В лифте она просто расстегнула плащ.
      — Ранее вы упомянули, что часть одежды она сняла в машине. Простите, вы это с ней оговорили заранее? Я имею в виду модель поведения.
      Человек за ширмой недовольно заворчал:
      — Что за ерунда, охренеть можно! Милеша вела себя абсолютно естественно. Ей нравилось подчиняться. Ладно, в машине я сказал ей, чтобы сняла серьги и кольца.
      — Что было на Милене, кроме плаща?
      — Серые замшевые туфли на высоком каблуке, с такой, знаете… змейкой вокруг лодыжки. И кружевное белье. Прозрачный бюстгальтер, поддерживающий грудь снизу.
      — Хеви-пирс, тату, скрабстил, принты?
      — Вот еще! Вы плохо слышите? Я же сказал — только расстегнулась. Был виден живот, очень смуглый, со «светлячком» в пупке, и тонкие полосочки незагорелой кожи от бикини…
      — Господин Костадис, постарайтесь перебороть смущение, иначе мы не продвинемся ни на шаг.
      Смешок.
      — Да плевал я! Какое, на фиг, смущение?! Если что и мешает, так это ваше сопение. Отвыкаешь, знаете ли, от живого присутствия… Мы что, не могли общаться через сеть?
      — Все верно; свидетели и потерпевшие имеют право на дачу показаний в сети, кроме случаев применения особой процедуры дознания. Мне самому неловко, но сейчас как раз такой случай. В целях сохранения вашей же безопасности видеодопрос исключен.
      — Ладно, не давите терминами, потерплю!
      — Вы настаивали, чтобы девушка разделась, или она это проделала без подсказки? Опишите подробно, что происходило с той минуты, как вы вошли в лифт.
      — Милеша… В кафе она назвалась Милешей. Она прислонилась спиной к двери, и… Это… Выставила коленку, сложила губы трубочкой и убрала руки за спину.
      — Дальше.
      — Я потянулся ее поцеловать, но она отстранилась. Скользнула вбок…
      — Вы ее ударили?
      Человек за ширмой громко вздохнул.
      — Господин Костадис, лично я не нахожу в ваших действиях ничего предосудительного. Порог насилия не был превышен.
      — Да ладно, все ясно, но я ведь дал согласие на раскодировку. Вы могли бы сами…
      — Раскодировка будет проведена. Но ни я, ни кто-либо другой не войдет в сценарий без допуска экспертного совета.
      — Труса празднуете?
      — Господин Костадис, без заключения о полной безопасности мы не решимся даже на пошаговый проход, и то без вашего разрешения мы можем исследовать только стрим девушки. Вы предоставите свой чип для просмотра?
      — Не уверен, что это хорошая идея…
      — Что ж, это ваше право.
      Снова хриплый смешок. Человек за ширмой отпил воды из стакана.
      — Здорово их тряхануло, да?
      — Господин Костадис, как официальное лицо и представитель компании я не могу давать личных оценок.
      — Для дознавателя экспертного совета вы очень молоды.
      — Я отслужил десять лет в уголовном розыске. Приглашение на работу в телеканал я получил три месяца назад.
      — Да ладно, я не хотел вас обидеть!
      — Никакой обиды. Вы вправе заявить руководству, что требуете другого дознавателя. Возможно, они пригласят кого-нибудь со стороны.
      — Вот еще! Не хватало повторять все по второму кругу! Нет, нет, вы меня устраиваете. Просто так давите, словно я преступник.
      — Господин Костадис, вернемся к лифту. Вы уверены, что это был ваш дом и ваш лифт?
      — То есть?
      — Вам ничего не показалось необычным? Возможно, стены поменяли расцветку, изменилась форма светильников, высота потолков?
      — Что за намеки? Вы изучили медицинское заключение и знаете, что я не употреблял ни алкоголь, ни драг. Я не служу в полиции, у меня на ладони нет универсального принта. Как, по-вашему, я сумел бы пройти в чужой жилой блок?
      — А от кафе вы вели автомобиль сами?
      — Что за ерунда! Само собой, вел автопилот. Мы с девушкой сидели на заднем сиденье.
      — Вы пытались проявить инициативу в машине?
      — Я сказал ей, чтобы сняла украшения.
      — Она сразу послушалась?
      — Да… Чувствовалось, что ее возбуждает подчинение.
      — Что было потом?
      — Мы смотрели какую-то белиберду про моды, я угостил ее вином. Ладно, если вы намекаете на секс, то я и пальцем ее не тронул.
      — Вы можете вспомнить, что Милена вам говорила?
      — Она вообще крайне редко открывала рот. Я спросил, какие духи она предпочитает. Милеша сказала, что будет пользоваться тем парфюмом, который мне нравится. Ладно… Я поинтересовался, есть ли на ней что-то под плащом. Она пожала плечами и улыбнулась. Я спросил, доверяет ли она мне. Она ответила «да». Я приказал снять гирлянду. У нее в волосах была очень милая гирлянда, настоящий фейерверк, но мне хотелось потрогать живую женщину, а не елочное украшение. Она послушалась и распустила волосы. Ладно… Тогда я приказал снять трусики и отдать их мне. Она отложила сумочку и начала развязывать пояс… Слушайте, это ерунда какая-то! Я что, должен вам пересказывать поминутно весь вечер?! Я дважды заявлял, что не заметил ничего неестественного, ничего выходящего за рамки реальности, и так далее…
      — Прошу извинить, господин Костадис, но, возможно, я что-то замечу?
      — Вот еще! Вас ведь не вывести из себя, так? Ладно, ладно… — Человек за ширмой сделал жадный глоток. — Я сказал ей, чтобы сняла нижнюю часть комбинации, не расстегивая плаща. И чтобы при этом смотрела мне в глаза, не отрываясь. Милеша сделала, как я хотел. Она откинулась назад, подняла ноги вверх, на подголовник переднего сиденья, и запустила руки под плащ…
      — Вы упомянули, что девушка смотрела вам в глаза. Не было ощущения, что она смеялась?
      — Нет, я бы сразу заметил. Ненавижу фальшь. Она была очень серьезна. Она… Вам пока что не понять этого, вы еще молоды.
      — Прошу вас, попытайтесь объяснить. Не совсем же я мальчишка…
      — Вот вы работаете в компании, а сами не желаете вдаваться в методы, в нюансы ее деятельности… Неужели не ясно, что клиент как раз и платит за эту серьезность, за искренность? Да кто бы купил у вас эти хреновы сценарии, если бы в них снимались обычные актеры?! Я тридцать лет в бизнесе и как-нибудь отличу правдивое чувство от самой качественной фальши! Милеша привязана ко мне, понятно вам? Я понятия не имею, кем она увлекалась месяц назад и из какой деревни вы ее вытащили, но сейчас она влюблена… Ни хрена она не смеялась…
      — Вы помните ее глаза? Зрачки расширялись, сужались? Может быть, изменился цвет?
      — Что за ерунда! У нее очаровательные карие глаза, а зрачки… Нет, в салоне был полумрак, я не рассмотрел. К чему вы ведете, при чем тут зрачки?
      — Я лишь позволил себе намекнуть, что девушка могла немного переигрывать. Может быть, вы почувствовали, но в тот момент не хотели себе в этом признаться. Может быть, она вела себя даже слишком естественно. Так случается, когда хотят потрафить…
      Человек за ширмой ударил кулаком в стену и зашелся кашлем.
      — Вот еще хренотень! Переигрывать?! Вы беретесь расследовать несчастный случай, а сами не представляете, как функционируют перформеры! Да никто не играет. Поверьте человеку, который сам приложил руку к индустрии!
      — Извините, господин Костадис. Я не успел закончить мысль. Вы не допускаете, что перформер может играть внутри сценария? Обычная женская хитрость, или, если угодно, каприз, коварство.
      — То есть она притворялась, что я ей нравлюсь?
      — Господин Костадис, я вынужден позволить себе некоторую дерзость и напомнить о вашем возрасте. И еще… Пожалуйста, не заводите себя так, иначе врач прервет нашу беседу.
      — Ладно, ладно… Я спросил, что она желает выпить. Она ответила: тот напиток, который, на мой взгляд, ей подходит. Я, протянув руку, ждал, пока она освободится от белья. Она подала свои прозрачные кружева, я положил их в карман. Я налил ей «Шабли», включил театр и спросил, какое шоу она предпочитает. Милеша приняла прежнюю позу — села нога на ногу — и ответила, что предпочитает сценарии тет-а-тет. Затем мы подъехали к гаражу, пилот открыл ворота и вызвал лифт…
      — Так и сказала? Она имела в виду персональные шоу?
      — Думаю, что речь шла о шоу. А что тут удивительного?
      — Господин Костадис, в списке заказчиков телеканала вы обозначены номером тридцать семь. На сегодняшний день всего тридцать семь человек в Петербурге оплатили подобный заказ. Вам не пришло в голову, что Милена должна быть очень богата, чтобы юзать индивидуальные программы?
      — Вот еще! Тогда я думал о другом… Слушайте, молодой человек, эта девочка — всего лишь сценарный перформер. В чем вы ее подозреваете?
      — Я обязан рассмотреть любые версии. Итак, машину запарковал автопилот на вашем обычном месте?
      — Естественно.
      — Вы встретили кого-нибудь на стоянке?
      — Лифт, которым я пользуюсь, обслуживает четыре парковочные ячейки. Две машины принадлежат мне, одна — моей дочери и одна — охране. Я не мог никого встретить. Дочери в городе нет. Джип охраны и мой «корвет» стояли на подзарядке.
      — А наверху никого не было?
      — Лифт открывается прямо ко мне в квартиру.
      — Вы занимаете пентхаус на двадцать седьмом этаже?
      — И двадцать шестой. Два уровня. Да ладно, молодой человек, это просто смешно. Как будто вы не читали отчета криминалистов.
      — Квартиры такого уровня обычно неплохо охраняются. В отчете подчеркивается, что девушка не касалась панели замка, ее зафиксировали лишь камеры в гараже.
      — Я приказал «домовому» отключить слежение. Заранее, еще в машине.
      — Я прошу прощения… У вас есть разрешение муниципалитета на подобные санкции? Как можно в этом удостовериться? Насколько мне известно, самостоятельно отключать видео в частных жилищах имеют право лишь депутаты, сотрудники силовых министерств и офицеры спецслужб.
      — Вот еще! Вы невнимательно проглядели мое досье. Напротив линейки статуса — желтый флажок. Кликните и увидите. Я уже шесть лет состою в консультативном совете оборонного ведомства.
      — Вот как… Вы богатый и осторожный человек, господин Костадис. В вашем офисе и квартире используются самые передовые средства защиты. Однако вы приглашаете малознакомую женщину…
      — Войдите в сценарий и все поймете. Милеша — не какая-то уличная девка! Или вы полагаете, что меня мог привлечь сценарий с участием потаскухи?!
      — Вы зашли в лифт. Что было дальше? Довольное хихиканье.
      — Поздравляю, капитан. Вы оказались крепким орешком… Ладно, не буду вас больше дразнить. Мы зашли, я сказал Милеше, чтобы сняла все и осталась в одних туфельках. Она улыбнулась так нахально, я бы сказал — развратно, сделала губки бантиком и ткнула меня коленкой в пах. Я хотел ее поцеловать. Она отстранилась, я дал пощечину. Это случилось почти непроизвольно, я не намеревался ее бить. Вы должны понять… Ну ладно, она вела себя очень нагло, она провоцировала меня. В конце концов она знала, что этим закончится. Она застонала от удовольствия, закусила губу, затем расстегнула зиппер. Двери лифта открылись, я указал ей в сторону гостиной. Когда она повернулась, чтобы выйти первой, я взял ее за плечи, и плащ остался у меня в руках.
      — Одну секунду! Вы впервые увидели ее обнаженной?
      — Не, первый раз она разделась, когда я покупал ей вечернее платье и белье. В среду… Нет, во вторник, в Пассаже.
      — Милене нравилось посещать магазины? Мне казалось, что современные девушки делают покупки исключительно в сетевых каталогах.
      — Что за хренотень! Никогда об этом не думал… Но, сказать по правде, вы не соврали: моя дочь приобретает все, не выходя из дому. Только я не вижу связи…
      — Вы вместе зашли в примерочную кабину?
      — Не, Милеша набрала целый ворох, а я нашел колпак и пообщался с кем-то из партнеров. Я сказал, что хочу помочь ей одеться. Она спросила: «Только одеться?» Потом она мне позвонила и позвала взглянуть. Я зашел и взглянул. Она покрутилась передо мной в платье, затем скинула его и осталась без ничего. Затем надела белье и другое платье. Что-то я ей посоветовал, точно не помню. Вот и все.
      — Но вы запомнили ее фигуру?
      — Ее невозможно не запомнить.
      — И в тот раз у нее на бедрах не было принтов?
      — Не было, как и «светлячка» в пупке. Не было татуажа на… на лобке и на ягодице.
      — Однако вы уверены, что к себе домой привели именно эту женщину?
      — Что за хренотень! Я не настолько стар, чтобы путать своих любовниц… Погодите-ка, капитан! Вы намекаете на то, что мне ее могли подсунуть вместо перформера?!
      — С той встречи Милена сменила цвет волос и прическу?
      — Да… Она была блондинкой, но я сказал, что мне не нравится. В последний раз она нарастила «голубое серебро» и убрала волосы под гирлянду. Капитан, я вас уверяю, что вы не в ту сторону копаете!
      — Господин Костадис, давайте пока воздержимся от комментариев. Итак, вы вошли в гостиную…
      — Там у меня большой круглый зал со стеклянным потолком, псевдокамином и толстенным белым ковром на полу. Занятная штука, периодически приходится подстригать… Мебель убрана в стены, зато аквариумные колонны — до потолка. Я скинул пиджак, подозвал бар и кресло. Девушке я сказал, чтобы не стеснялась топтать ковер своими туфельками. Она…
      — Извините, вы помните, что пили?
      — Вот еще! Конечно. «Пятьдесят пятый» абсент.
      — Вы сели в кресло…
      — Уселся, включил музыку, согрел сахар, отхлебнул. Сказал ей, чтобы сняла бюстгальтер. Мягко, без малейшей угрозы. Я хотел бы подчеркнуть то, что уже отмечено в протоколе. Никакой грязной ругани и садистских штучек. Я дал команду «домовому» подогреть пол и держать ее в красном конусе, а остальное освещение убрать.
      — Почему в красном?
      — Мне нравится. Вы намерены обсуждать мои сексуальные пристрастия? Тогда считайте, что допрос закончен.
      — Я всего лишь намеревался заметить, что у вас тонкий вкус. В красном свете ее тело наверняка смотрелось очень соблазнительно.
      — Гм… Не то слово. Она блестела, намазалась чем-то ароматическим. А вы сами видели ее раздетой?
      — Разумеется, нет. Пока доступ в сценарий закрыт…
      — Я повидал немало голых женщин, но Милеша словно оставалась далекой… Вы понимаете, что я хочу сказать?
      — Вы хотите сказать, что даже раздетая она несла в себе тайну?
      — Вот хренотень! Звучит, как в водевиле, но попали в точку. Вам бы в рекламе работать.
      — Она стеснялась?
      — В том-то и дело… Ладно, она не стеснялась, но и не вела себя разнузданно, как шлюха на подиуме.
      — Я слушаю, господин Костадис.
      — А если мы потом занимались сексом? Вы собираетесь мусолить каждую фрикцию?!
      — Но вы же не занимались сексом? Вам что-то помешало. В какой момент вы почувствовали, что ситуация выходит из-под контроля?
      — Сначала я увидел принты у нее на бедрах, и мне это не понравилось…
      — Рисунки угрожающего характера?
      — Что за хрень! Вы прекратите меня перебивать? Просто я не приветствую все эти узоры на теле. Меня поразило, что при загрузке моего стрима разработчики проглядели такую важную деталь. Начиная от верха бедра и почти до колена обе ее ноги снаружи были покрыты узорами.
      — Художественный принт?
      — Да, и, насколько я разбираюсь, очень дорогой. Что-то вроде джунглей, из которых периодически выглядывают звери. Вылетают птицы, и прочая ерунда. Не меньше восьми цветов.
      — Действительно, это дорого…
      — Ладно, тут забавно другое. Сначала я разозлился и почувствовал, что теряю возбуждение. Но потом мне даже понравилось. Все, что относилось к ней, не могло не нравиться.
      — Вы немного влюбились? Человек за ширмой расхохотался:
      — Немного замерз, немного проголодался, немного влюбился! Классно звучит, охренительно! Давайте примем такую версию: я испытывал именно то, что откопали в моем стриме. Парни попали в точку. Вплоть до запаха. Эти сукины дети привели к тому, что уже на третий день я стал подумывать, не купить ли сценарий на всю оставшуюся жизнь, хе-хе…
      — Но что-то было не так.
      — Да, все эти украшения. Я приказал ей повернуться спиной, убрать волосы с затылка и положить руки на голову. Она все делала, как я велел. Встала на коленки, затем нагнулась, опустилась щекой на ковер. Я приказал ей сцепить руки сзади, как будто на ней наручники…
      — И тут вам показалось, что в доме присутствует кто-то чужой.
      — Вот еще! Мне ничего не показалось! Я был слишком… увлечен, чтобы думать о постороннем. Я встал и подошел к ней вплотную, жалея, что отключены камеры. Стоило бы это записать… Нагнулся и провел пальцем ей по спине. Девчонка вся дрожала, а пахло от нее просто одуряюще. Вы меня понимаете?.. Она не притворялась, она получала кайф от своего положения. Мне захотелось иметь ее снимок на память… именно в этой позе. Ладно, вы меня понимаете…
      — Прекрасно понимаю. Вы вызвали «домового»?
      — Да, я хотел шепнуть ему, чтобы включил покадровое слежение в гостиной. В ответ «домовой» отчитался по динамическим параметрам. Ну, все как положено. Бассейн заполняется, температура воды, воздуха в парилке и спальне, влажность и прочая хрень…
      — Секунду, господин Костадис. Я живу более скромно и не вполне понял… Когда вы дали указание разогреть баню и сменить воду в бассейне?
      — Эта опция на автомате. У меня достаточно жесткий режим дня. Когда вечером автопилот получает команду «домой», он связывается с «домовым», тот готовит ужин, сауну и массажер.
      — Компьютер отчитался, и?..
      — Я повторяю, что сам отключил систему визуального и звукового контроля. Однако в ведении «домового» остались датчики объема и передвижений. Он доложил мне, что в доме присутствуют три биологических объекта. Два в гостиной, и один — наверху, в бассейне.
      — «Домовой» не мог спутать третий объект с собакой?
      — Вот еще! Вы смеетесь? Это прекрасный пес, он никогда не покидает домик без команды, а домик экранирован!
      — Кстати, господин Костадис, когда у вашего пса техосмотр?
      — Нескоро. Это новая модель «Сони», «шестисотый» спаниель, еще не вышел срок гарантии.
      — Но компьютер идентифицирует вашу собаку как живое существо?
      — Само собой! Кто в наше время держит пса из железа?!
      — Господин Костадис, я думал о вашем бассейне. Если бы я был злоумышленником, знакомым с системой охраны, я бы спрятался именно там.
      — Что за хренотень! Вы не смогли бы даже зайти в лифт!
      — Пожалуйста, позвольте мне закончить. Я тщательно изучил протокол, прогнал через компьютер все возможные модели и не понял только одного… Но теперь, когда выяснилось, что у вас есть разрешение на снятие слежки, все встало на свои места. Преступник, оснащенный передовой электроникой, мог выжидать наружи, пока не засек, что вы отключили визуальные средства. После этого он, опережая вас, поднимается в квартиру и прячется в бассейне. Под водой не действуют датчики объема, и нет пластин в губчатом полу. «Домовой», согласно заложенной программе, докладывает вам лишь о текущих изменениях. Передвижение незнакомого объекта, произошедшее минуту назад, его уже не волнует. А от полицейского компьютера вы сами отсоединились. Преступнику остается только ждать, когда вы зайдете в сауну…
      — Слушайте, это полная чушь!
      — Это не чушь, это всего лишь версия. «Домовой» засек чужого и сообщил вам, потому что бассейн был почти пустой и человек не смог там как следует распластаться. Господин Костадис, ведь вы не сразу после кафе дали машине команду ехать домой?
      — Гм, ладно… Вы толковее, чем я полагал. Да, я планировал еще завезти Милешу в казино, но оказалось, что ей неинтересно. Мы изменили планы и свернули с монорельса, уже когда находились в двух кварталах…
      — …И «домовой» не успел налить воду. Так, бассейн занимает около двенадцати квадратных метров… Ваш офис на Сенной. Обычно вы добираетесь до Петроградской стороны за восемь минут, и автоматика успешно справляется.
      — Послушайте…— Человек за ширмой впервые заговорил менее уверенно. — У вас, оперативников, конечно, буйная фантазия, но если предположить, что это правда… Какого дьявола такую хренотень городить? Если бы меня хотели убить, гораздо проще сделать это в городе. Вы верно заметили — этот пентхаус построен, как настоящая крепость!
      — Я не утверждаю, что вас хотели убить.
      — Тогда что произошло?!
      — Давайте пока воздержимся от выводов. Расскажите, что было дальше.
      — Я слушал компьютер в пол-уха, смотрел на Милешу… Понимаете, я проводил ей одним пальцем по спине, а она вздрагивала. Это было невыносимо.
      — Я вас вполне понимаю.
      — Я передумал делать снимки. Сказал ей, чтобы встала и пошла в сауну впереди меня. Мы поднимались по лестнице, я смотрел на ее ягодицы и ничего больше не видел. Поэтому можете меня не пытать, замечались ли какие-то странности. В тот момент воры могли выдернуть из стен всю мебель.
      — Что случилось наверху?
      — Да ни хрена! Я имею в виду — никто не прятался в воде. Это вам приходят в голову такие мысли, а я не думал ни о чем подобном. Я тогда все списал на технический сбой. Решил, что нужно вызвать спецов и проверить цепи. Возможно, что-то отсырело. Ведь полиция и ваши люди осматривали дом и ничего не нашли!
      — Что происходило между вами и девушкой?
      — Тут был момент, не знаю, насколько это важно… Ну ладно, мне показалось, что парни опять дали маху. Я вдруг почувствовал себя эдаким сентиментальным старикашкой. М-да… У меня там панорамное окно, во всю стену, вы же видели… Красивый вид на стрелку Васильевского. Я заметил, что ее увлек пейзаж, дал «домовому» команду погасить лампы и оставить только подсветку воды. Я хотел сказать Милеше, что она может подойти к окну и поглазеть на город. Я намеревался раздеться, и чтобы она на меня не смотрела… Понимаете?
      — Конечно. Вы же мужчина.
      — Когда гаснет свет, стекла не видно. Очень красиво, только иллюминация в бассейне и женская фигура на фоне городских огней. Но ее больше привлекали совсем другие картинки. Наверное, я тупой, раз хочу видеть из собственных окон именно то, что за ними находится… Милеша переключала уличные театры, пока не остановилась, на мой взгляд, на самом идиотском. Представьте себе Невский, да еще в вечернее время! Такая хрень! По всей ширине проспекта бродят толпы туристов, какие-то акробаты, канатоходцы, черт знает что! Мало того, что выбрала камеры наземного уровня, так еще и звук добавила…
      — Сочувствую вам. Должно быть, неприятное ощущение — очутиться в толпе.
      — Ладно, я уговорил себя, что потерплю, а вскоре привык… Возможно, ей это добавляло остроты. Возможно, она фантазировала, что кто-то еще может ее увидеть… Там камера наверняка встроена прямо в витрину, кажется, что все проходящие мимо пялятся прямо на тебя! Ладно, я сел на край бассейна, скинул ботинки, рубашку…
      — Вы смотрели все время на Милену?
      — Не на прохожих же! Были бы вы на моем месте…
      — О чем-нибудь говорили?
      — Нет. Она произнесла что-то вроде «Как здорово…», но я не уверен. Играла музыка, джаз. Если вы намекаете, что кто-то притаился в сливном отверстии, то его дыхания я мог не расслышать.
      — А в сауне?
      — Кроме лестницы вниз, в зале всего три двери. Да вы и сами все видели! Сауна и выход на террасу были закрыты снаружи, на замках горели маячки. А замки спальни, кабинета и бильярдной блокируются отдельной цепью. Даже когда в доме уборщица или гости, открыть эти двери могу только я.
      — У вас на ладони дополнительный принт?
      — Да, на левой.
      — Что было дальше?
      —До меня дошло, что она отправилась к окну без разрешения. То есть мы не договаривались играть в строгого папочку и непослушную дочку, но…
      — Но вам показалось, что она теряет интерес?
      — Трудно объяснить. Словно она слушала меня и одновременно еще кого-то. Это длилось недолго, и я не стал выяснять отношений. Вот сейчас, когда вы спросили, я отчетливо припоминаю, что был раздражен.
      — Естественно, нарушался сценарий.
      — Черт побери, капитан! Она же не робот, а живой человек. Все это выглядит и ощущается настолько естественно, я имею в виду сценарий, что нет времени анализировать…
      — Охотно верю.
      — Затем я подозвал ее. Милеша подошла и встала в трех шагах. Было довольно темно, я различал «светлячок» в ее пупке и теперь заметил два маленьких «светлячка» на кончиках бровей. Скорее всего, отражатели, ненавижу эту хренотень! Снизу, из бассейна, шел свет. Она была чертовски красива, настоящая ведьма, серебряные волосы, тонкие ноги… Я сказал, чтобы подошла ближе. Она послушалась. У бассейна высокий бортик, сантиметров шестьдесят. Я приказал поставить ногу на бортик и снять туфельку. Сначала одну, затем другую… Вам еще не надоело, капитан?
      — Я не смеюсь над вами, господин Костадис.
      — Да уж, смешного тут мало… Она поставила ногу на бортик. Я потянулся и начал разматывать змейку с ее лодыжки…
      — Вы видели ее лицо?
      — Лицо? Нет… Признаюсь, я смотрел гораздо ниже. Кроме того, она распустила волосы и наклонила голову.
      — Рук ее вы тоже не видели? Она не пыталась сама снять обувь?
      — Вот еще! Поглядел бы я на вас!.. Ладно, извините. Говорю вам: ничего у нее в руках не было.
      — Она могла незаметно спрятать что-то в ладони, когда снимала плащ.
      — Могла, не могла… Что за хрень! Если на то пошло, она могла меня просто застрелить в лифте!
      — Это в том случае, если кому-то была важна ваша смерть. Но вас не стремились убивать. Итак, вы снимали с ее ноги туфельку, и что случилось потом?
      — Потом я очнулся на коврике в душевой. Сверху поливал кипяток. Удивительно, как я не задохнулся и не сварился заживо.
      — Вас нашли охранники?
      — «Домовой» отслеживает параметры моего организма. Умный робот, модель «Си-си-эр», слыхали? Специально для пожилых и одиноких, ха-ха! И стоит, как хорошее авто! Он сделал пару запросов, когда уловил сбои в работе сердца, и поднял на ноги ребят. Ладно, дальше вы знаете. Охрана сидит в подвале, они прибыли за сорок секунд.
      — Вопрос в том, через сорок секунд после чего они прибыли?
      — Что за ерунда, капитан! После того как я упал, разумеется!
      — Господин Костадис, а почему вы решили, что упали? И с чего вы взяли, что пролежали в душевой всего сорок секунд? Ведь вы не засекали время, когда вошли в квартиру?
      — Вот еще! В лифте стоит таймер, можно проверить… Дьявол, к чему вы ведете?!
      —Я вам благодарен за добросовестную помощь следствию. Теперь позвольте, я обобщу собственные соображения, а вы поправите, если что не так. Вероятно, некоторые допущения вам покажутся спорными, но попытайтесь взглянуть на дело с точки зрения дознавателя. Итак, вы заказываете сценарий, знакомитесь с очаровательной девушкой, целиком в вашем вкусе. После периода ухаживания везете ее к себе домой. Я допросил охрану здания и операторов на пульте района. За три года был лишь один случай, когда Костадис воспользовался правом на снятие слежения. Я делаю предположение, что этот перформер, Милена, каким-то образом внушает хозяину дома мысль о необходимости соблюдать инкогнито. Как она этого добилась, неизвестно…
      — Да говорю же, я сам!..
      — Одну секунду. В квартире хозяин получает тревожный сигнал от «домового», но, по непонятной причине, игнорирует его. Вместо того чтобы воспользоваться одной из нижних спален, он ведет девушку наверх, в сауну. Я делаю предположение, что кто-то заинтересован, чтобы Костадис оказался по возможности ближе к двери в рабочий кабинет. Добраться до указанной двери можно либо с помощью спецсредств, либо с помощью левой ладони хозяина квартиры. Необъяснимым образом вполне здоровый человек вдруг теряет сознание. Специалисты вашей больничной кассы не предоставили данных о сердечно-сосудистых заболеваниях, равно как и об иных системных недугах. Когда Костадис приходит в себя, то оказывается в душе, одетый и мокрый; девушка здесь же, испугана. Дверь в спальню и кабинет закрыта, как и прежде. В квартиру вбегают трое охранников. Через семь минут на крыше садится вертолет страховой компании, через девять минут садится вертолет телеканала, когда становится известно, что человек пострадал во время реализации сценария. В доме ничего не пропало, следов борьбы не обнаружено, следов химии в вашем организме тоже нет. Девушка утверждает, что мужчина собирался заняться с ней любовью, но внезапно упал. Больше она никого не видела. Она испугалась и решила окатить вас водой. Но по ошибке включила горячую. Спустя минуту вбежали парни в камуфляже и напугали ее еще больше. Девушку обыскали, не обнаружили ничего компрометирующего. Она плачет и выглядит искренне расстроенной. Врачи резюмируют обморок, острую сердечную недостаточность. Но в целом их отчет, предоставленный экспертному совету, расплывчат. Скажем прямо, они сбиты с толку. Никто не понимает, что произошло и есть ли в деле вина компании. Представители страховой фирмы настроены крайне агрессивно, но согласились неделю соблюдать тишину. Возможны два варианта развития событий. Разработчики сценария, чтобы не доводить дело до суда, признают вину, выплачивается возмещение; шум, скандал, огласка. Вполне вероятен временный запрет на персональные шоу. Второй вариант. Мы доказываем, что вины телекомпании нет. Данный сценарий все равно отправляется на доработку. Скорее всего, для следующих заказчиков будут введены дополнительные ограничения по здоровью и возрасту…
      — Вы что-то не договариваете?
      — Вот теперь, господин Костадис, я позволю вставить свое личное мнение. Второй вариант мне представляется гораздо более опасным.
      — С чего бы это?
      — Вы уверены, что в вашем кабинете ничего не пропало?
      — Хрень какая-то! Вы хотите сказать, что девушка могла подтащить меня к двери, затем, через коридор, к следующей двери, всюду пользуясь моей ладонью… Вот дьявол! У меня нет таких врагов! Но даже если и так, то что им было нужно?
      Что-то, что есть у вас дома. Господин Костадис, я знаком с предварительной версией экспертного совета относительно технического сбоя в программе перформера. Определитесь, чего хотите вы. Найти истину или получить страховку?
      Человек за ширмой шумно вздохнул. Послышалось низкое гудение, спинка кровати пошла вверх. Затем звякнула посуда на столике.
      — Для человека, совсем недавно получившего пост дознавателя, вы ведете себя смело…
      — Это не официальный допрос, господин Костадис. Экспертный совет получит мое заключение, но когда наступит время встретиться со страховщиками и журналистами, я буду придерживаться версии, принятой руководством.
      — Это уже разумнее… — В сиплом голосе миллионера впервые прозвучало некое подобие доброжелательности, — Прежде чем вы продолжите меня мучить, могу я попросить об одолжении?
      — Разумеется.
      — Ну ладно… Вы изучили протокол, изучили мой эмоциональный стрим и первичные отчеты группы перфоменса. Кроме того… Я навел о вас справочки, не в открытом поиске, ясен хрен! Мне подтвердили, что следователь с указанной фамилией — это лучший специалист вашего ведомства, крайне въедливый, обстоятельный и педантичный. Мне сказали, что ваш уход в частную компанию стал большим ударом для Управления по борьбе с организованной преступностью.
      — Благодарю вас.
      — Но мне сообщили также и другое. Существует мнение, что группа следователей, копавшая в прошлом году дело о банкротстве одного… известного банка, столкнулась с большими сложностями. Расследование шло как по маслу, и эти тупые ослы, доверившие вклады, вот-вот должны были узнать, кто же прикарманил их деньги, когда один из сотрудников следственной бригады, вопреки указаниям начальства, сделал нетрадиционный ход…
      — Я слушаю вас, господин Костадис.
      — Этот самый следователь, безусловно, талантливый офицер, чуточку отошел от строгого исполнения процессуальных норм. Совсем чуточку обнаглел и превысил полномочия. Ладно… При иных обстоятельствах его бы слегка пожурили и быстрее присвоили бы следующее звание. Но в данном случае указанный сотрудник посредством шантажа и запугивания выяснил, что банкротство банка было вызвано искусственно и санкционировалось лицами, близкими к очень высоким кругам. Банально прихлопнуть следователя не успели; он оказался достаточно дальновидным и распространил информацию по своим каналам. После чего руководство Управления было вызвано на ковер в высокие круги, где получило указание — помочь рьяному молодому человеку с трудоустройством на гражданском поприще.
      — Вы отлично осведомлены, господин Костадис.
      — А теперь по поводу одолжения, о котором я вас хотел бы попросить. Прежде чем вы переправите ваш отчет, заключение, или как его назвать, в экспертный совет, найдите меня. Н-да, хренотень получается… Но мне почему-то кажется, что вы способны нарыть много больше, чем вам позволит начальство. Кстати, вам известно, чем занимается моя фирма?
      — Да.
      — В таком случае вам известно, как я набираю персонал.
      — Вы предлагаете мне работу?
      — Вот еще! Это на случай, если вам ее снова придется искать.
      — На случай, если я что-то «нарою»?
      Ширма отодвинулась. Живой Костадис выглядел гораздо старше и бледнее, чем на обложке «Делового обозрения».
      — Если найдете то, что украли из моего компьютера, капитан.
      — А что у вас украли?
      — Пока не знаю, хрень такая! Но если я вам скажу, что могло бы пропасть, то с этой информацией вы долго не проживете. Удачи, капитан!

      …Женщины надоедливые.
      Женщины истеричные и вечно подозрительные.
      Женщины, сами не знающие, чего они хотят, и запутывающие этой проблемой окружающих мужчин…
      Сил нет постоянно думать о ней.
      «Опель» соскользнул с монорельса, выдвинул шоссейные колеса и запросил подтверждение маршрута. Человек на заднем сиденье высунул голову из колпака театра, рассеянно выглянул в окно и перепоручил управление пилоту. Машина перестроилась в первый ряд, спустилась в петлю развязки и замерла на третьем ярусе гостевого паркинга. Здесь, в холодных этажах, держали транспорт небогатые жители района. Но хозяин «опеля» три месяца назад перешел на новую работу и всерьез подумывал абонировать теплую ячейку, поближе к собственной парадной. Не потому, что стал гораздо больше получать. Просто, покинув госслужбу, он лишился некоторых привилегий, в том числе права оставлять машину на ночь перед домом.
      Вспыхнул зеленый индикатор зарядки, за багажником опустилось жалюзи гаражной секции, а Януш продолжал сидеть, уставившись в одну точку. О Ксане он не думал. Он чувствовал, что не в состоянии рассуждать о ней отстраненно, всякая попытка анализа неизбежно приводила к внутреннему тремору.
      …Чего ей не хватает?
      …Почему она не в состоянии прожить неделю без своих вечных нападок? Почему приходится сотни раз повторять, что он ее любит, и демонстрировать это всеми доступными средствами?.. И он действительно ее любит, но это никак не спасает от очередной субботней разборки. Когда же это началось?
      Вот опять… Стоило углубиться в проблему на миллиметр, у него словно туман в мозгах разлился. О Ксане невозможно было рассуждать спокойно. И куда она подевалась после вчерашних воплей?..
      Януш захлопнул дверцу, приложил ладонь к панели подъехавшего заправщика и ступил на эскалатор. Не успел он перешагнуть порог квартиры, как на всех скринах заблистала лоснящаяся физиономия шефа.
      — Полонский, почему не отвечаешь на вызовы?
      — Прошу прощения, случайно отключился. — Януш топтался в коридоре, ожидая, пока коврик закончит стерилизацию обуви; лицо Гирина таяло за спиной и появлялось то на стенке платяного шкафа, то на барной стойке в кухне, то на потолочном зеркале.
      — Георгий Карлович, вы меня и в туалете будете преследовать?
      — Пока не увижу отчет.
      — Отчет не готов. Возникли непредвиденные обстоятельства.
      …Где эта ненормальная?
      Неужели она до сих пор не возвращалась? Ксанка получает кайф, когда я в панике рыскаю по всем притонам. Теперь с каждой минутой я буду чувствовать себя все хуже, буду представлять, что с ней могло случиться…
      Гирин почесал двойной подбородок. У председателя экспертного совета была отвратительная манера не слышать слов собеседника, когда он не хотел их слушать.
      — Дружочек, если тебе нужна помощь секретарши для составления отчета, я ее к тебе на дом пришлю.
      Януш сосчитал до десяти, включил кофеварку, затребовал у «домового» меню и повернулся к ближайшему скрину с почти искренней улыбкой:
      — Георгий Карлович, я просил у вас санкцию на допрос перформеров из сценария «Халва».
      Гирин снова почесался. Януш пожал плечами, стянул свитер и отправился в душ. На полупрозрачной пленке кабины немедленно появилась знакомая жирная физиономия. Януш отвернулся и начал намыливать голову. Он попытался вспомнить хотя бы одно положительное качество своего нового шефа. Гирин «тыкал» всем подчиненным и с ласковой улыбкой говорил унижающие их гадости. Причем проделывал это столь изящно, что формально обижаться было как бы не на что. Гирин делал вид, что не слышит, когда ему возражали. Гирин противно чесался и ухитрялся потеть даже зимой. Он имел дурную привычку «доставать» своих сотрудников среди ночи и в выходные дни.
      — Полонский, с равным успехом ты можешь допросить электронного кота или «домового».
      — Но перформер юридически дееспособен!
      — Ограниченно, дружок, ограниченно способен! Что такое «непредвиденные обстоятельства»?
      …Она не возвращалась ни сюда, ни к себе, и стыдно запрашивать городской поиск, словно отлавливаешь мелкого неплательщика! От меня она свой маячок прячет! Конечно, «расческа» Управления ее определит через сорок секунд, но… опять скажет, что я достаю ее своим архаичным мужским шовинизмом…
      Януш намылил спину и подставил лицо горячим струям. В режиме «торнадо» душ массировал тело сразу с шести точек. На овальном цветном табло копейки с бешеной скоростью складывались в рубли.
      — Костадис предложил мне работу.
      — Кому ты нужен, дружочек, кроме нас?
      — Вы знали, что он состоит в Совете обороны?
      — Да хоть в обществе любителей мух.
      — Он разбирается в вашей кухне. Намекал, что знает, как устроено шоу.
      Пауза. Гирин почесал нос.
      — Ты смеешься, дружок? В программе путаются сами разработчики.
      — Он подозревает, что перформер вышел за рамки сценария.
      — Закончишь мыться, — позвони мне по закрытой линии.
      Гирин отключился. Кое-какими положительными качествами шеф обладал несомненно. В свое время, принимая Януша на работу, он поручился за отставного следователя перед руководством корпорации. Он водил дружбу со всеми, кто что-то значил в телебизнесе. Что еще существеннее — он поддерживал приятельство с серьезными парнями из Серого дома. А ведь всякому школьнику известно, на кого в городе равняется губернатор… А еще Карлович был гораздо умнее своих начальников-директоров.
      Последнее Гирин умело скрывал.
      …Когда подружка старше тебя на восемь лет и не выглядит, как топ-модель, и по субботам впадает в депрессию, и не может запомнить элементарных вещей, типа твоего любимого парфюма, и наезжает на тебя по поводу и без повода, и соглашается лишь на гостевой брак… Черт, кто за кем должен бегать, в конце концов? Ксана не просто соглашается, она ставит его перед фактом, и он не в состоянии ничего поделать…
      Януш сунул голову в воронку фена и задал компьютеру секретный код. «Домовой» тем временем выплюнул на стол запечатанную тарелку с салатом и несколько ломтиков горячего хлеба. На скрине контроля безопасности Януш видел самого себя в шести ракурсах, неосвещенные комнаты квартиры и площадку перед лифтами. Там беседовали двое мужчин, возле их голов помаргивали зеленые флажки. Оба не находились в федеральном розыске и не имели судимостей.
      Януш вошел в защищенный канал, нацепил массивные очки.
      «Полонский, чего этот старый пердун добивается? »
      «Во всяком случае, не страховой выплаты».
      Януш включил культурный обозреватель второго канала. Мужчины зашли в лифт. Заправщик отрапортовал о полном заряде аккумуляторов автомобиля.
      «У него чешутся руки нас закопать?»
      Януш искал на клавиатуре букву «ж». Защищенный канал связи с начальством не предполагал использование голосового интерфейса. Председатель писал в два раза быстрее. Он был в два раза старше и еще помнил времена, когда все стучали по клавишам.
      «Похоже, до нас ему нет дела».
      «Тогда почему я не вижу отчета дознавателя?»
      …И нет никаких сил от нее отделаться. И даже не потому, что найти свободную женщину становится все труднее. Сейчас и не поймешь, что такое «несвободная», за одно это слово можно схлопотать по морде… Даже не могу толком вспомнить, как это все началось. Такое ощущение, что она была всегда и всегда меня превращала в тряпку…
      Януш вздохнул. Секунду назад он был уважаемым человеком, ведущим дознавателем экспертного совета, подающим надежды спецом, с новеньким креслом в новеньком кабинете, с окладом в четыре тысячи евро. Секундой спустя он встанет на скользкую тропу. Слишком скользкую для бывшего твердолобого мента. Для наивного дурачка, набившего недостаточно много шишек.
      «Потому что это не был несчастный случай».
      Гирин потянулся за сигаретой. Секунды две Полонский видел склонившийся затылок в мелких рыжих волосках.
      «Что мне доложить директору канала, дружок? Сказать, что у дознавателя неважное настроение?»
      На сей раз Януш досчитал до пятнадцати. Гирин курил свой слащавый «эрзац», с интересом разглядывая остывающий завтрак на столе подчиненного. Ведущая второго канала, ухитряясь одновременно говорить бодро, с томным придыханием, сообщила о новом наборе желающих в «Жажду».
      «Георгий Карлович, я просмотрел список заказчиков на текущий месяц. Серьезные люди».
      «Очень серьезные, дружок. Тебе хватит ума не называть имен?»
      «Если у Костадиса не было сердечного приступа, мы рискуем подставиться. Разрешите мне войти в сценарий».
      «Дружок, у заказчика еще в запасе шесть оплаченных дней. Он залечит свою шишку на затылке и получит право еще неделю играть в любовь. Кто заплатит неустойку в тридцать тысяч, если мы сейчас выдернем девушку? Тем более что придется применять насилие. Не забывай: перформер понятия не имеет о дополнительных чипах в организме, пока не отключится таймер! Как ты ее убедишь, что придется залезть в глаз?»
      «Костадис дал понять, что к своим чипам коды нам не отдаст».
      «А что ты хочешь там увидеть? Есть основания считать, что он тебя обманул?»
      «Нет, не думаю. Скорее всего, он рассказал все, как было. Если кто-то и видел больше, то только эта артистка ».
      «Януш, ее уже допросили и отпустили. Никто не вправе задерживать человека более трех часов без предъявления обвинения… Смешно сказать, я втолковываю это бывшему менту! Таймер сработает через шесть дней, она сама придет к нам за остатком денег, и лазер снимет весь ее стрим…»
      «Она могла видеть гораздо больше, чем говорит. Георгий Карлович, у меня такое чувство, что мы делаем большую ошибку. Нельзя было ее отпускать. Помогите мне ее найти… Я попробую убедить ее… в частном порядке».
      С минуту Гирин взирал на собеседника ничего не выражающим взглядом. Фен оторвался от макушки Януша и уполз в потолок. «Домовой» насыпал вуалехвостам свежую порцию корма и запустил в кухню пылесос. Дикторша заигрывала с волосатым юношей, победителем шоу «Двое в тайге». Председатель совета потушил окурок и пощелкал по клавишам.
      «Это исключено по условиям соглашения. Никаких вмешательств в личную жизнь перформера… Но снаружи на „Халву“ можешь взглянуть. Даю тебе сутки, дружок. Доступ с компьютера в моем кабинете. Пропуск начнет действовать через час».
      Дожевывая на ходу бутерброд, Януш бегом спустился на паркинг. Гирин, как всегда, угодил и нашим и вашим. В распоряжение дознавателя предоставлялись все базы данных и каналы связи, а вход открывался с личного рабочего места председателя экспертного совета. Высокое доверие, ограниченное восемью часами утра понедельника. В восемь тридцать в дознании должна быть поставлена точка, а пятеро солидных заказчиков получат доступ к сценарию «Лукум». Новое слово в интерактиве, новые возможности перфоменса…
      Шеф оставил записку с кодами доступа и магнитным ключом от бара. Януш прошелся по кабинету размером с хорошую волейбольную площадку, потрогал фарфоровую четверку коней, несущую на бал Золушку в золоченой карете. Напротив Золушки в простенке коротал дни метровый фарфоровый Дон Кихот рядом с верным толстяком на фарфоровом ослике. Еще штук сорок фигурок помельче напоминали о днях рождения и прочих праздниках. Гирин придумал себе дорогостоящее хобби…
      Януш знал, что за кабинетом следили как минимум четыре угловые камеры, плюс та, что заработает, когда включится компьютер. Но рабочее место шефа было сконструировано таким образом, что сторонний наблюдатель не мог видеть происходящего под колпаком. И наверняка по статусу у Гирина имелось разрешение на отключение федеральной слежки.
      …Невозможно сосредоточиться на работе, когда твоя женщина сначала доводит до изнеможения твой язык, затем ни с того ни с сего доводит тебя до нервного истощения своими придирками, затем снова требует любви, затем отказывается встречаться, затем заявляет, что ты ей надоел, и исчезает на сутки, демонстративно нацепив новое дорогое белье…
      Только запустив обозреватель, Януш заметил на обратной стороне записки еще несколько слов, написанных от руки. Толстый хитрец воспользовался детским шпионским карандашом; через какое-то время чернила должны бесследно исчезнуть. Полонский внимательно перечитал два ряда букв и цифр. Затем, не доверяя своим глазам, уставился на слово «Запомнить!», размашисто подчеркнутое два раза.
      Гирин предоставил дознавателю гораздо больше того, что имел право дать согласно должностной инструкции. Януш надеялся на содействие, но никак не ожидал подобной щедрости. Гирин оставил такие подсказки, что сразу становилось ясно: шеф мыслил в том же направлении. Ничего удивительного. Человек на таком посту обязан иметь нюх, как у лисицы. На этот стол ложились аналитические отчеты по безопасности всех новых программ телеканала. Малейшая ошибка, неточность в рекламе, угроза безопасности клиентам могли стоить миллионов, судебных тяжб и навсегда потерянного реноме. Десятки злопыхателей, почуяв щелку в броне, выпустят когти и уничтожат корпорацию в недельный срок.
      Это только непосвященным дуракам кажется, что фирма незыблема, как ее главный офис. Многое зависит от случайной оплошности. Недостаточно четко внесли в договор, что клиент может погибнуть не только от зубов аллигатора, но и от удара молнии. При вручении приза не учли особенностей налогообложения в соседней стране. Во время трансляции с фуршета защитников прав животных поместили рядом с супругой губернатора, а она была в натуральном горностае. Не забыли взять разрешение у родителей, что их ребеночек примет участие в смертельном шоу, но забыли предупредить, что покинуть сценарий до конца съемок невозможно…
      Януш приложил ладонь к опознавательному сегменту, чертыхаясь, ввел многозначный код. Компьютер шефа не желал подчиняться привычным безмолвным командам. По статистике, восемьдесят процентов пользователей всего мира общались со своими персоналками, «домовыми» и прочими домашними устройствами посредством внедренного под кожу микрочипа. Но Гирин принадлежал к оставшимся двадцати процентам. Он упорно мучался с устаревшим голосовым интерфейсом и совсем уж архаичными клавиатурами. Обладая острым, изворотливым умом и безразмерной памятью, председатель так толком и не научился управлять бытовой техникой, лишенной привычных для него кнопок и регуляторов. В недрах корпорации бродили байки о том, как «толстяк» выехал рыбачить на Ладогу, небрежно привязал катер, а потом не мог три часа подозвать его к берегу. Или как он зимой пригласил в гости корейцев, неправильно скомандовал «домовому», и потрясенные азиаты были вынуждены сидеть у него дома в куртках. Когда делегация, предводительствуемая Гириным, выгрузилась из автобуса, термометры в комнатах показывали минус четыре, цветы погибли, а окна были распахнуты настежь…
      Януш поиграл кнопками на подлокотнике кресла, настраиваясь на долгую неподвижность; массивное седалище шефа требовало гораздо большего простора. Записка тем временем превратилась в пустой листок, но капитан для верности столкнул ее в щель «мясорубки». Над головой с шелестом развернулся колпак кинотеатра, и вкрадчивый женский голос произнес:
      «Добро пожаловать, Георгий Карлович. Доклад секретаря экспертного совета. Чем займемся сегодня вечером?..»
      Полонский не мог сдержать улыбку, настолько девушка была убедительна и правдоподобна. Интересно, что сказала бы настоящая секретарша Гирина, если бы увидела, в каком соблазнительном декольте выступает ее виртуальный двойник? Хлопая длинными ресницами, девушка вышла на подиум, точно диктор перед картой погоды, и указательным пальчиком провела по списку директорий.
      — Сценарий «Халва», — сказал дознаватель.
      Белокурая бестия качнула бедрами и чуть ослабила шнуровку на корсете. На миг Полонскому показалось, что цифровая девушка сейчас скинет одежду и останется в одних чулках. Этот пузатый Гирин, оказывается, большой озорник!
      Но никакого стриптиза не последовало. Погас свет, замурлыкал корпоративный гимн, и перед носом дознавателя затрепетала оранжевая надпись:
      «Проектная группа персонального шоу „Шербет“. Интеллектуальная собственность компании. Все права защищены. Тиражированию не подлежит. Только для руководителей категории „А“. Очередной доступ к ресурсу санкционирован по личному запросу председателя экспертного совета. 8 июня 2049 года, 19.43. Время московское».

      …Я выхожу из душевой и вижу в зеркале ее чуть вздернутый носик и ватку, которой она стирает тушь с ресниц. Она сидит на пуфе верхом. Боковые молнии на брючках расстегнуты, и видно, что нет нижнего белья. На ее напряженном личике печать недовольства. Она дает понять, что заметила мое опоздание и что могла бы провести вечер гораздо продуктивнее. Она никогда не замечает собственных «провалов» во времени, своих внезапных смен настроения и своей хронической непунктуальности. Ксана — это пуп земли. Я ее обожаю.
      Нет, такая формулировка будет неполной. Я ею болею. Как-то ночью я проснулся в ужасе. Мне приснилось, что Ксана меня будит, надавив сетчато-чулочной пяткой мне на кадык. Будит и спрашивает, какого черта я не поздравил ее с нашим юбилеем.
      Кошмарное ощущение. Я понятия не имею, какой день в календаре знаменует наше знакомство, и сколько времени мы провели вместе. Если это можно назвать «вместе». Я не помню, когда она заявила, что согласна только на гостевой брак. Она отчеканила, что при одной мысли о постоянном сожительстве с мужчиной у нее начинаются колики. С девушкой, процедила она, еще можно просуществовать некоторое время под одной крышей. Но с парнем…
      Она сказала, что по горло сыта предыдущими романами и что я должен любить ее такой, какая есть. Что только извращенки получают кайф от традишена, когда нужно ежедневно просыпаться в постели с храпящим небритым созданием, сносить его присутствие в ванной, отчитываться за каждый шаг и терпеть упреки в неверности. Так давно никто не живет, за исключением тронутых мамаш, которые вбили себе в тупые головы, что ребенку ежедневно необходим отец. Еще так живут старухи, слезоточивое поколение, выросшее на заплесневелых идеалах мужской доминанты.
      Она намекнула, что не видит радости в том, чтобы мелькать друг у друга перед глазами больше двух вечеров в неделю. Ну ладно, так и быть — трех… Иногда можно и по вторникам.
      Когда я не нахожу ее у себя в постели по вторникам, я болею еще сильнее.
      Самое интересное, что Ксана тоже по-своему привязана ко мне. Я не в силах припомнить, сколько времени мы вместе, но наверняка больше года. Потому что после ранения она ежедневно навещала меня в больнице. А когда я прищучил тех подонков и добился от них показаний против собственного банка, она приезжала каждый день и торчала с журналистами у здания суда. Когда меня выставили из Управы, она не насмехалась и даже днем вела себя, как паинька.
      Ночью она всегда паинька…
      Сейчас она нарочито усердно ковыряет несуществующий прыщик на лбу и ждет моих извинений, чтобы затеять ссору. Ей остро необходима ссора и даже потасовка, потому что потасовка будет означать для нее хороший секс.
      — Ну, и что ты на меня уставился? Никак не сочинишь, что бы такого соврать?
      Впрочем, драться совсем не обязательно.
      Для нее главное — довести ситуацию до такого накала, после которого обоим впору пить успокоительное.
      Из концертных залов и ресторанов мы всегда идем именно ко мне. Я навещал Ксану всего пару раз, и то ждал во дворе. Она не приветствует гостей, Даже меня. А может, как раз именно меня не приветствует в первую очередь. Хотя это странно, до знакомства с ней мне всегда казалось, что женщинам уютнее в собственной крепости…
      — Только не надо мне… мозги, будто на телевидении у тебя тоже сверхурочные работы! Я сижу тут, как последняя дура, уже второй час!
      …Слава богу, у нее же есть принт от моей квартиры! И кроме того, Ксана прекрасно видит мои передвижения по городу, я от нее не закрываю маячок. У нее нет поводов сомневаться, что я проторчал до вечера на службе. Напротив, это я трижды пытался ее вызвонить, но эта вредина упорно не отвечала…
      — Я могу уже, наконец, воспользоваться ванной? И что за манера устраивать парную в доме?! Ты назло это делаешь? Ведь знаешь, что я не переношу жара!
      Она вышагивает из брюк. Ногти на пальчиках ее ног переливаются сиреневыми огоньками в тон узору на брюках.
      Я болею без нее.
      Я болею с ней.
      Кто вообще мог бы ужиться с этой женщиной?
      Любой здравомыслящий человек скажет, что за два часа можно было десять раз искупаться, но она упорно ходит в душ после меня. Даже если ей туда не надо. Нарочно, чтобы лишний раз пнуть меня за бездушие. Но не только из-за этого…
      Если Ксана позовет меня на помощь, значит, настроена миролюбиво. Возможно, что сегодня вечером мы обойдемся без драки. Она раздевается спиной ко мне, очень быстро, по-мужски, я бы даже сказал — по-мужицки, оставляя одежду горкой на ковре. Она так нарочно поступает, зная, что я не терплю хаоса. А еще она знает, что я подниму ее теплые тряпки и зароюсь на минутку в них лицом.
      Я болен ею.
      Когда Ксана наклоняется, я вижу, как по ее бедрам и ягодицам, в переплетениях лилий, ползают трехцветные змеи, а вдоль ложбинки позвоночника, играя язычком, вверх-вниз скользит шустрая ящерка. Ксана любит себя украшать. Три раза в неделю она ложится в массажный студень и до одури сражается с течением в акватурбине. Я не упускаю случая показать, что восхищаюсь ее телом. Ей никто не дает сорока двух, а сзади она смотрится просто одуряюще.
      Рискуя заработать оплеуху, я кладу ей ладони на бедра, пока она воюет со шнуровкой корсета. Мне так нравится, что эти затейливые штучки опять вошли в моду. Пусть они и не сдавливают ребра, а только имитируют жесткость, все равно это невероятно возбуждает. Меня все в ней возбуждает, особенно то, что она любит раздеваться, снимая вначале нижнюю часть одежды. Впрочем, когда Ксана не злится, я раздеваю ее сам. Это моя прямая обязанность в периоды затишья…
      Под ладонями перекатываются мышцы бывшей чемпионки по серфингу. От ее чуточку вспотевшего низа поднимается тяжелая одуряющая волна. Ее запах растворяется в моей крови, дремотной пыльцой обволакивает извилины. Мои коленки уже подгибаются помимо воли, так не терпится зарыться в нее лицом… Но недотрога отпихивает меня и скрывается в ванной. Она включает воду и музыку на полную громкость, а я собираю и развешиваю ее шмотки.
      Кто мог с ней жить раньше? И кто ее вообще, кроме меня, способен вытерпеть?
      Присутствие Ксаны в доме — это всегда маленькая катастрофа. Я дал ей доступ ко всем помещениям и устройствам новой квартиры, хотя сам не успел их как следует изучить. Слава богу, она не может отпереть сейф и оружейный шкаф, иначе и там бы началось Ватерлоо. Зато она по двадцать раз меняет компоновку мебели и окончательно запутала оконные театры. Теперь в столовой постоянно транслируется пустыня с кактусами, а в спальне вид, как из иллюминатора вертолета над ночным Нью-Йорком. Он постоянно кружит, этот вертолет. Если долго смотреть в окно, начинает казаться, что и комната кружит вокруг тебя. Ксана запрещает мне выключать театр; как она выражается, от такого вида ее «прет»…
      И еще. У меня были прекрасные бежевые стены, но она скачала в ресурс «домового» такую программку, что каждое утро я просыпаюсь среди самых фантастических картин. Раньше я никогда бы не догадался, что разработчикам обоев присуща столь бурная фантазия…
      Пусть творит, что хочет, лишь бы не уходила. В спальне обнаруживаю ее выпотрошенную сумку. По всему ковру разбросаны десятки флакончиков с женскими хитростями, тут же шокер в боевом положении, банка минералки, японский словарик, парик, револьвер, салфетки и разноцветные шарики витаминов. «Домовой» у двери моргает уже минут сорок, спрашивая хозяина, нельзя ли всю эту гадость сбросить в мусоропровод. Так и поднимается желание ответить ему «Да!»
      На кухонном столе ее портсигар, в нем четыре набитые папиросы. Это и хорошо, и отвратительно. Отвратительно потому, что ей доставляет удовольствие меня позлить. Я сто раз ей говорил, что офицер милиции не возьмет в рот эту дрянь, даже будь она освящена самим Папой Римским. И мне плевать на решения Совета Европы по легализации, и плевать на решения Думы. Никакая Дума не может меня заставить затянуться травой…
      Хорошо, что Ксана в настроении покурить. Иногда она звонит мне из какого-нибудь бара, где разрешена легальная торговля «травой». Она звонит и до упаду хохочет, и слышно, как ржут ее подружки. Тогда я начинаю заводиться и ревновать ее, потому что пару раз забредал в подобные притоны. Им приносят готовые косяки на подносах, а завсегдатаям могут устроить и что-нибудь покрепче. Если это женский вечер, столик будет обслуживать полуголый красавчик, блестящий от крема, как латунный чайник. Эти парни специально наряжаются в юбки, на манер древнеегипетских воинов, чтобы окосевшие от «травы» и коки дамочки могли невзначай оценить их прелести…
      Когда я слышу, как она хихикает, я требую, чтобы она открыла колпак. Но эта дрянь невменяема, она ни за что не покажется, ее ведь так заводит моя ревность…
      Когда-нибудь я прикончу ее.
      Это не любовь. Любовь — это когда люди приносят обоюдную радость.
      — Ну, тебя долго ждать? — окликает она из ванной. — Я тут околею скоро…
      Я иду потереть ей спину.
      Сегодня мы не будем драться, нынче мы почему-то задумчивые и почти послушные. А предыдущие все вопли — не в счет. Это посторонним показалось бы, что люди дерутся, как кошка с собакой.
      Я намыливаю Ксане спину, а она стоит в моей треугольной ванне и упирается ручками в зеркальную стену. Зеркало запотело, но она проводит ладошкой, и я вижу черные влажные глаза. Про такие говорят «маслины». Когда у Ксаны делаются такие глаза, это значит, что она уже переключилась. Уже можно ее трогать.
      Я шлепаю ее по попке и говорю: левую ногу! Она послушно поворачивается и вытягивает носочек, Ставит пятку на край. Я наклоняюсь и начинаю намыливать, слежу, как рваные клочки пены стекают у нее между грудей. А Ксана следит за мной, прикрыв веки. У нее хорошая грудь, соски маленькие и смотрят почти вверх. А от пупка вниз сбегает тоненькая темная дорожка. Я запретил ей сбривать…
      Другую ногу! Теперь пальчики чистые, я опускаюсь на коленки перед ванной и беру их в рот. По очереди, начиная с мизинца и до большого. Это часть нашего ритуала. Ноги, а особенно пальчики — это то, что заводит ее быстрее всего. Я никогда не купаю ее выше пояса, а она, когда ночует у меня, никогда не моется ниже пояса сама.
      Я втягиваю в себя сразу два, а то и три ее пальчика, и проталкиваю между ними язык. Ксану швыряет влево, словно через позвоночник пропустили разряд. Скольжу ногтями по ее напрягшейся лодыжке, поднимаюсь выше по бедру. У нее каменные мускулы и потрясающе гладкая кожа. Ксана хватается за массивные кольца для полотенец и дышит открытым ртом. В такой позе она похожа на распятого Прометея. Горячая вода бьет на нее из двух горизонтальных сопел, мой халат промок насквозь.
      — Еще! Ну, пожалуйста, что ты делаешь, ты сумасшедший. Еще! Еще…
      — Попроси меня! — говорю я и поворачиваю ее к себе спиной. — Попроси меня как следует.
      Я окунаю ладони в гель и массирующими движениями намазываю ее, от пояса до середины ляжек. Ксана прогибается, ее несусветные ногти скрипят и царапают по зеркалу. Змеи пробираются среди лилий, ящерка показывает мне раздвоенный язычок. Бедра чемпионки, шарики бицепсов. Тысячи волосков поднимаются дыбом в нежных подмышках. На ее предплечьях тоже грядки мокрых волос, их я тоже не позволяю сбривать.
      Возьми меня, Яник, не мучай меня, возьми, я вся твоя…
      — Не так! — говорю я, и раздвигаю ее полушария. — Попроси как следует! Скажи мне, кто ты такая.
      Мне еще удается оставаться невозмутимым. Это очень важно, чтобы все не испортить в ритуале. Я намыливаю ее там, где острее всего. Ее лоснящаяся кожа скрипит под моими пальцами. Над попой две маленькие уютные ямочки. Почти такие же, как на ее щеках, когда улыбается.
      — Я похотливая дрянь. Я маленькая… грязная… развратная… О, мальчик!!!
      Ксана прогибается почти под углом в девяносто градусов. В ванной полно пара, кажется, что мы дышим водой. Ее ступни медленно расползаются в стороны. Если бы она любила меня, я стал бы самым счастливым человеком на планете.
      Полюби меня. Притворись. Хоть иногда…
      — Пожалуйста. Пожалуйста! Трахни меня! Делай со мной, что хочешь, иначе я упаду, я закричу, я не могу больше…
      Я запускаю в нее два пальца. Второй рукой, не видя, намыливаю ей живот и бедра. Ксана ищет, за что бы схватиться руками, ее лопатки норовят прорвать кожу, как зачатки крыльев.
      — Перестань зажиматься! Мне надо тебя помыть. Ты ведь грязная? Яне слышу?..
      Я поймал внутри нее этот пятачок, куда сходится все. Здесь и сейчас концентрируется ее вселенная, Можно пинать, шлепать и щипать, болевые центры бездействуют.
      — Да… Я грязная дрянь… Пожалуйста, сколько угодно… Все, что ты захочешь. Все, как ты скажешь, только не останавливайся!
      Я не останавливаюсь. Не останавливаюсь до тех пор, пока она не сжимает мне руку с угрозой вывернуть локоть. Тут важно не упустить момент и свободной рукой обнять ее поперек живота. Иначе она упадет, так уже было. Она не держится на ногах, она вообще ни за что не держится, а руки ее летают так, что я отворачиваю лицо.
      От ее крика я выздоравливаю. Ее крик — это моя панацея.
      — Боже мой, мальчик, только с тобой, только с тобой… Нет, нет, прошу тебя, не отпускай, еще немного, не отпускай меня!
      На полу озеро, флаконы и бутылочки плавают, как обломки кораблекрушения. Упало и рассыпалось все, что могло упасть. Явыжимаю халат, потом кладу Ксану в пену и иду на кухню за портсигаром. Сразу уйти мне не удается, она хватается за меня с закрытыми глазами, трется мокрым дрожащим лицом о грудь. По комнатам за мной деловито крадется пылесос. Наверное, его электронные мозги решают вопрос, не подать ли аварийный сигнал о затоплении квартиры.
      Ксана уже почти пришла в себя. Она садится на широкий край ванны, в самом углу, я залезаю в воду и становлюсь на колени. От ударов шипящих струй
      вокруг вырастает ватное облако. Ксана успела покомандовать техникой; театр на потолке показывает жесткое порно. Звук убран, вместо суррогатных стонов бренчит испанская гитара. Я прикуриваю ей папиросу, довожу до максимума тягу вентилятора и включаю режим сауны.
      Аромат хвои и смолистых дров перемешивается с вонью марихуаны.
      Ксана сидит, запрокинув голову, и медленно выпускает изо рта дым. Угасшие щелки ее глаз закрыты промокшими кудрями, от распаренных плеч поднимается пар. Я достаю из ящичка узкую бархатную коробочку, затем беру Ксанкину левую ногу и ставлю к себе на плечо. Она не отрываясь глядит в потолок, там черная девчонка вертится между тремя белыми жеребцами. Термометр звякает на отметке семьдесят. Теперь Ксане не страшен жар, теперь он мой союзник.
      Потому что ее «пре-е-е-т…»
      Я открываю футляр и достаю опасную бритву. Вскрываю зубами упаковку пенных капсул, две штуки начинают с ворчанием пузыриться на моей влажной ладони. Надеваю бандану и сажусь поудобнее на пятках, отвожу Ксанкину правую ногу в сторону. Она гнется, как манекен, и замирает в том положении, в котором я ее оставил. Я не могу насмотреться на этот податливый смуглый живот. Шевелятся только два тонких пальца, между которыми зажата тлеющая папироса, и подрагивает верхняя губка. Над ее верхней губой самые прелестные женские усики в мире, и сейчас они покрыты десятками микроскопических капелек.
      Ксана высовывает кончик языка и облизывает рот. Сегодня кафель в кабинке имеет цвет нежных сливок, и на его фоне моя женщина похожа на африканскую богиню. Струйки пота стекают по ее горлу и ключицам. Я приподнимаюсь и облизываю поочередно ее соски. Один сосок трогаю губами, а по второму провожу тупой стороной бритвы.
      Ее живот и грудь покрываются мурашками.
      Как хорошо… О как пре-е-е-ет, мальчик! Что ты делаешь со мной, ты пугаешь меня, ты меня пугаешь…
      Лучше вкуса ее пота только тот вкус, что меня еще ждет. Я никогда не напиваюсь ею досыта. Ксане осталось на две короткие затяжки; она вся уже там, на границе яви и зеркальной страны, она стонет и рыдает вместе с черной девушкой, она гладит себя рукой, растирая липкий пот, она блестит, как намазанная салом…
      Гитара рыдает, точно свора заблудившихся детей.
      Я болен ею.
      Я прикладываю ком нежнейшей пены к ее цветку и прижимаю его, растираю, пока он не находит пути внутрь. Затем подношу сверкающее лезвие к ее глазам.
      — Если ты дернешься, я тебя порежу…
      Я чувствую, как сжимается и разжимается ее раскаленная ступня у меня на плече. Папироса падает в воду, Ксана закидывает руки себе за голову. Я открываю тремя пальцами ее цветок и провожу бритвой.
      Ты сумасшедший… Я не могу не двигаться, я не могу не двигаться, я не могу…
      Я стряхиваю пену, купаю лезвие в воде. Там, где я провел, возникает гладкий, изумительно нежный участок кожи. Я не вижу черных маслин, только
      белки в щелках амбразур. Ксана воет, не переставая. Нога на моем плече дрожит, пока дрожь не начинает походить на эпилептический припадок.
      Очень медленно провожу бритвой с другой стороны. Я мог бы ослабить ее мучения, но это настолько редкий момент в наших отношениях. Когда эта женщина принадлежит мне безраздельно. Поэтому я не отпускаю ее второй рукой, я нащупываю внутри, в пене эту мягкую фасолинку, такую незаметную, ускользавшую от меня довольно долго, пока я не научился ее ловить. Сейчас я ловлю ее почти сразу…
      — Не дергайся, я сказал! Сейчас я буду брить внутри. Совсем немного, но ты порежешься, если сожмешься…
      Я обманываю ее. Скорее я отрежу себе палец, чем причиню Ксане вред. Оформляется узкий темный треугольничек, остальное чисто и блестит, как зеркало. Но внутри, на самых каемках, подушечками пальцев я ловлю шероховатости. Сейчас мы их уберем, сейчас мы превратим ее в десятилетнюю девочку…
      Лезвие скользит, почти не задевая кожу, и замирает, встретив бугорок. Ксана перекрикивает гитару, хотя громкость на пределе. От ее жара мои пальцы плавятся, превращаясь в воск. В них уже нет суставов, это не пальцы, а бесконечно гибкие щупальца. Я давлю на ее фасолинку изнутри, в том месте, где стыкуются все миры. Бритва вибрирует, при каждом движении наталкиваясь на скользкое препятствие. Я успеваю вовремя отшвырнуть инструмент, когда Ксана падает сверху.
      Она обнимает сразу руками и ногами, как паучья самка, намеревающаяся сожрать своего партнера. Мы проваливаемся в облако, белая пенная шрапнель летит в потолок и повисает на стенах. Ксана трижды успевает укусить меня за плечо, прежде чем я перехватываю ее жадный оскал. Каждый укус сопровождается апперкотами ее живота, звук и свет пропадают, мое лицо оказывается под водой…
      Я отравлен ею и ничего не могу поделать.
      Мы еще долго лежим так, сцепившись, пока я не замечаю, что в углу скрина, правее бесконечной экранной борьбы, моргает флажок служебного вызова. Для десяти вечера это слишком серьезно, чтобы я мог проигнорировать. С большим трудом я расцепляю ее объятия, заворачиваюсь в полотенце и задергиваю шторку над ванной.
      Дежурный из отдела общей безопасности изумленно разглядывает следы укусов на моем плече. Затем он говорит, а я слушаю, периодически стряхивая воду с головы. Несколько раз я переспрашиваю, хотя и так все понятно. Дежурный терпеливо повторяет. Он с нажимом произносит «согласно последней инструкции». Судя по всему, он испытывает огромное облегчение от того, что в Экспертном совете появилась должность дознавателя. Иначе ему пришлось бы выдергивать из постели собственного патрона.
      — Это ужасно… — Ксана рухнула в кресло и наблюдает, как я спешно натягиваю одежду. На ней моя фланелевая рубаха и пушистые шлепанцы. — Но ты же не работаешь в Управе, чем ты сможешь там помочь?
      К ней еще не вернулась обычная агрессивность, хочет разозлиться, но не может. Иногда я жалею, что вообще делюсь с ней рабочими проблемами. Хотя информация о проколе с Костадисом все равно уже просочилась в газеты.
      — Ты все слышала?
      — Я же не нарочно… Януш, это ужасно, но какого черта звонят тебе?..
      На секунду я притормаживаю возле оружейного шкафа. На замке светится дата, четвертое марта. Я очень давно не брал в руки пистолет, но сегодня меня что-то подталкивает.
      — Януш, если ты сейчас меня бросишь, я обещаю тебе гораздо больше неприятностей. Я тогда тоже уйду! Что я тут, одна буду спать?! Я боюсь, мне все это не нравится! И кем тебе приходится эта Лена?!
      Я пристегиваю оружие, сажусь на корточки возле кресла, целую ее коленки.
      — Мне кем-то приходишься только ты. А с ней я очень хотел познакомиться, но не успел. И это не просто покойник, а действующий перформер того самого Костадиса. Ее действительно звали Милена…

      Пуля вошла Милене Харвик в правую глазницу с очень близкого расстояния. Стреляли практически в упор. Судя по положению тела, убийца сначала попал в живот, после чего разворотил жертве ухо, превратив череп женщины в мешочек с раздробленными костями.
      Случилось это в туалете нижнего этажа развлекательного центра «Континенталь», возле отделения сетевых игр. Видимо, девушка успела вскочить с унитаза и тут же была пулей отброшена назад. Зачем ее занесло в такой поздний час в заведение, которое посещают лишь мальчишки-подростки, оставалось загадкой. Из архивов следящих камер не выудили ни единого намека на то, что гражданка Харвик хоть раз в жизни до этого забредала в «Континенталь». Скорее всего, ей кто-то назначил встречу в темном и одновременно шумном углу. На скринах безопасности отпечатались бесконечная череда снующих взад-вперед тинейджеров и вспышки цветомузыки. Зона уборных, согласно закону, оставалась непрозрачной для наблюдения. Поэтому проследить, кто зашел за девушкой в туалет, не удалось.
      Эту скудную информацию скороговоркой передал Полонскому старый приятель из убойного отдела. Лейтенант Бекетов обеспечивал ограждение, отгонял любопытных и с тоской в глазах ожидал возвращения начальства. Зычный голосок шефини убойного отдела Януш слышал издалека. Кроме Клементины на месте преступления уже толкались криминалисты и несколько бесцветных личностей в штатском.
      — Ты туда не пролезешь, — позлорадствовал Бекетов. — И вообще лучше испарись, не то «комиссарша» тебя сожрет!
      — Я не могу испариться, жертва — наш сотрудник. Бекетов присвистнул:
      — Я и забыл… Ты же теперь вроде частного сыскаря. Тогда тебе и подавно делать тут нечего!
      — Из чего в нее стреляли? —А с чего ты взял, что стреляли?
      — Мир тесен… Кто-то из убойного позвонил нашим.
      — Земляк, ты не поверишь. Стреляли из настоящего огнестрельного. Этот подонок раздобыл где-то музейный экспонат…
      — Лейтенант, пропусти меня, а? Я не буду мешать, только потолкую с менеджерами.
      — Сам знаешь, пропустить не могу. А менеджеров из игрового зала уже допрашивают, ты опоздал. Земляк, это первое убийство в «Континентале» за пять лет с момента открытия! Тут все на ушах стоят…
      Януш огляделся. Впервые после увольнения со службы он чувствовал себя таким беспомощным. Однако посреди ночи из дому выдернули его, а не кого другого. Словно высшее начальство было заинтересовано в том, чтобы именно дознаватель Полонский поперся выпрашивать крохи информации. Чем дольше Януш обдумывал последние события, тем больше жалел, что согласился на предложение Гирина. На новом телевизионном поприще он получил море проблем, и никаких рычагов для их решения…
      Им теперь понукают даже сержанты из оцепления.
      За спиной, у остановленных эскалаторов, подпрыгивали такие же бесправные любопытные посетители. Стены мелко подрагивали от музыки расположенного выше танцпола. «Континенталь» продолжал извергать ночное буйство, только отсюда, из игровой зоны, после тщательной проверки выгнали всех геймеров. Обитые мягкой звуконепроницаемой тканью аркады подвальных этажей при включенном свете казались почти уютными. Потолки плавно меняли цвет с глубоко-фиолетового до розового, десятки театров передавали рекламные версии новомодных боевых геймов, на табло мельтешили цифры результативности. Еще час назад возле этих экранов толпились подростки, обсуждая, кто на планете первым одолел очередной этап войны и сколько денег за это причитается. Сквозь зеркальные колодцы можно было видеть сразу все, что творится на трех уровнях. Этаж сетевых игр был разделен на множество секций, по четыре закрытые кабинки в каждой. Между секциями крутились лотерейные барабаны, сверкали барные стойки и проплывали скрины с трансляциями весьма специфических соревнований.
      Двери кабинок были распахнуты; одну за другой их обходил старшина с овчаркой. В глубине ближайшего бокса Полонский видел сложное металлическое сооружение, напоминавшее центрифугу для подготовки космонавтов. Видимо, геймера согнали с «рабочего места» в таком темпе, что парень не успел выйти из своего сценария. Из повисшего на проводах шлемофона доносилось разноголосое бормотание, выкрики, а громоздкая анатомическая лежанка мелко подрагивала, изображая, очевидно, космический челнок на старте…
      В одном из бархатных гротов, опоясывающих зал, Полонский разглядел двух встревоженных девушек в форменных блузках. Похоже, их не успели «окучить» повальными допросами, и сотрудницы центра затаились, ожидая окончания бури. Приняв самый беспечный вид, Полонский вальяжно прошелся вдоль балюстрады, замыкающей игровое поле. Бекетов и двое сержантов, прикрывающих вход, посмотрели вслед с подозрением, но никто его не окликнул.
      — Доброй ночи, я из отдела дознания, — туманно представился Януш, сам не вполне понимая, о чем расспрашивать.
      Собственно, можно было разворачиваться и топать домой. Если расследованием занимается Клео, ему тут делать больше нечего. С кем-нибудь из ее подчиненных можно было бы, по старой памяти, переброситься словечком, но только не с ней самой. Януш трижды пытался вызвать Гирина, но председатель совета упорно изображал крепкий сон.
      — Ничего себе, добрая ночь! — фыркнула одна из крупье.
      — Мы уже все рассказали, — испуганно поделилась вторая, — мы ничего не видели…
      Януш присел рядом с ними на диванчик.
      — Вы не встречали эту девушку раньше?
      — Мы даже не знаем, как она выглядит! Полонский развернул портативный скрин. Здесь было все, что удалось выудить из открытых файлов «Халвы», больше двадцати снимков Милены Хар-вик из ее актерского портфолио, в разных париках и одеждах, в разной стадии загара, с тату, скрабстилом и без…
      — Какая красивая… — хором протянули девушки. — Нет, в казино она вроде бы не играла…
      — Я тут третий год, — пробасила одна из подруг, коренастая, стриженая под боксера. — Такую лапочку я бы запомнила… Вот скоты, да? Наверняка ее бывший лизун!
      — Вы ее не помните, потому что она не делала ставок. Но ведь она могла играть в кабинках?
      У Януша внезапно появилось чувство, что он вот-вот что-то нащупает. Совершенно ни на чем не основанная уверенность, предвосхищение, что на пути вместо тупика окажется поворот. Именно это качество делает рядового следователя асом своего дела — когда тебе не за что зацепиться, когда вокруг сплошная безнадега — и вдруг все возвращается с головы на ноги…
      — Да… но там одна детвора, всякие прыщавые недоноски! — фыркнула стриженая. — Сутками просаживают мамкины денежки, за уши не оторвешь…
      — Это точно! — поддакнула ее коллега, напряженно наблюдавшая из-за портьеры за суетой возле женского туалета. — Нормальные девчонки в сетевые не заходят, да и выкуплены они…
      — Кто выкуплен? — рассеянно спросил дознаватель.
      — Да места же выкуплены, вперед на несколько недель!
      Обе девушки притихли, ожидая дальнейших расспросов, но их собеседник сидел, уставившись в одну точку. Он словно приклеился взглядом к четырехцветному значку на форменной сиреневой блузке крупье. Самый обычный значок, принадлежность к одной из десятков игорных корпораций. Но где-то он уже встречал этот ромбик, совсем недавно…
      Януш снова развернул шерстяную салфетку скрина. Для верности пробежал все свои личные контакты за последнюю неделю, затем вторично обратился к служебной информации. Немного непривычно было работать с мягким экраном, но у него не было времени искать стационарный колпак.
      Когда он обнаружил искомое, почувствовал, что еще больше запутался. Слишком много загадок для часа ночи и слишком много совпадений…
      — Так вы работаете не в «Континентале»? Этот значок — принадлежность к «Салоникам»?
      Девушки переглянулись:
      — Ну да, а что тут такого? «Салоники» арендуют в «Конте» три этажа…
      — Офис тоже здесь? — допытывался Полонский, с бешеной скоростью перебирая массивы данных. — Руководство компании к вам заглядывает? Вы в курсе, кто из акционеров курирует эту площадку?
      — Нет… нет… нет…
      Обе сотрудницы ничего лишнего сказать не могли. Этого следовало ожидать. Полонский вошел на официальный сайт компании «Салоники».
      Так… Основана… Заявленный акционерный капитал… Список акционеров… Крайне любопытно, но за две минуты не раскопать. Шесть из девяти основных акционеров прячутся за вывесками оффшорных фирм, еще трое — частные лица… Почти все виды деятельности так или иначе относятся к сетевым компьютерным играм… А также — обучающие программы, внедрение виртуальных конференций, сетевые курсы по восьми направлениям, и… Оп-ля! Разработка и продажа реалити-форматов… Это уже совсем забавно, деятельность на стыке дисциплин. Хотя по-прежнему ничего не проясняет… Три игровые площадки в Петербурге, Девять в Москве, и еще четыре разбросаны по другим крупным городам. И в ближайших планах — строительство пяти собственных развлекательных Центров…
      Какого черта тут понадобилось перформеру Милене, в стриме которой не прослеживалось ни малейшей тяги к ночным подростковым развлечениям?
      — А зачем вообще сюда ходят мальчишки? — Дознаватель поднял глаза.—Я имею в виду, зачем платить деньги и абонировать кабинки на месяц вперед, если можно играть и дома?
      — А вы сами не пробовали? — хмыкнула стриженая. — Там при входе наша реклама…
      — Я не успел прочитать.
      — «Салоники» — это не просто шарашка для сетевых онанистов, — улыбнулась девушка и тут же перешла на официальный тон, будто читала по шпаргалке: — Клиентам фирмы предоставляются мощности и техническое обеспечение, недоступное с домашних скринов. Только здесь вы можете ощутить себя командором целой эскадры боевых звездолетов или пилотом шлюпа, несущегося над поверхностью Венеры… Новые версии и уровни игр пополняются непрерывно и не подлежат тиражированию через открытые сети…
      — Спасибо, вы очень помогли следствию! — сказал Полонский и вернулся к эскалатору.
      Там во весь рот зевал скучающий Бекетов. Трое молодых людей ползали с пылесосами по полу вокруг туалета. Часы показывали половину второго. Шеф Экспертного совета по-прежнему не отзывался ни по одному из номеров.
      — Ты мне можешь сказать, кому поручено дело?
      — Тут загвоздка… — Лейтенант понизил голос, стрельнул глазами в сторону коллег, отгонявших свору папарацци. — Слушай, Полонский, я не имею права с тобой болтать!
      — Клянусь тебе, я никому не обязан докладывать. Скажу, что меня не подпустили, и все дела. Бекетов, ты ведь знаешь, что я не подведу.
      — Короче, так… Местная охрана опознала тело по принтам, позвонили в районную управу, и тут выяснилось, что у девки синий флажок.
      — Что-о?! Этого быть не может, она всего лишь актриса…
      — Для твоих телевизионных боссов она, может, и актриса, а синий флажок — это синий флажок.
      — Но тогда… — Дознаватель потер виски. — Тогда с ней должны заниматься федералы…
      — Уже, уже… Клементина примчалась, шороху навела… Ты ведь с ней работал когда-то? Чумовая баба… Мужиков и так-то не любит, а тут еще девчонку пристрелили. Так она теперь в каждом из нас маньяка видит. Не успела на всех наорать, как из Управления команда — передать дело органам безопасности. Теперь злющая, как голодный лев…
      С шефиней убойного отдела Януш соприкасался трижды. За Клементиной ходила слава даже не мужика, а скорее зверя в юбке. Мало того что госпожа подполковник была убежденной «буч», она вдобавок состояла в несметном количестве радикальных женских организаций.
      — Слушай, кроме принта на ладони, ничего не осталось?
      — Да в том-то и дело! Этот сукин сын, кем бы он ни был, прострелил девчонке глаз и ухо. Может, ее и не хотели убивать, но не нашли другого способа прожечь следящие чипы…
      — Так федералы уже здесь?
      — Слушай, будешь глаза мозолить — и за тебя возьмутся…
      Бекетов был прав. Самым умным ходом было бы ретироваться и с чистой совестью сложить с себя всякую ответственность.
      Раздвигая в стороны любопытных, по лесенке спускались двое с носилками и черным пластиковым мешком. Дверь женского туалета распахнулась, там, внутри люди в форме копошились, словно муравьи вокруг капли меда. Выплыла величественная Клементина, перекатывая во рту вишневый «эрзац», удостоила Полонского небрежным кивком. Он подумал, что не все так плохо, раз Клео здоровается. В конце концов она баба неглупая, и все они варятся в одном соку. И, что гораздо важнее, госпожа подполковник славилась неистовой честностью. Другие, может быть, и посмеивались над внезапной отставкой Полонского, но только не она…
      — Клео, тебя можно на секунду?
      Некоторое время она крутит головой, срывая злость на подчиненных. Собирает всех в кучу, раздает указания. Тон такой, что даже овчарка чувствует себя виноватой. Вниз по лесенке спускаются еще двое безликих типов, пытаются поздороваться, но Клементина их не замечает. Теперь этаж буквально кишит агентами, и для профессионального взгляда это более чем странно.
      …Убийства происходят нечасто. Тем более в центре, и тем более — в подобных общественных местах. Осуществилась столетняя мечта сыщиков — стало возможным раскодировать то, что видела жертва в последнюю минуту. Эту информацию теперь можно прочитать. Если только жертва заблаговременно позаботилась, добровольно вживила следящие чипы. А это слегка оскорбительно и попахивает тоталитаризмом; во всяком случае, именно так вопят на каждом углу правозащитники. Впрочем, правозащитники вопили и тогда, когда после ядерного теракта было принято решение о тотальном слежении. Прежний президент поступил мудро, одним махом заткнул рот всей этой недовольной своре. Объявил референдум на тему безопасности, и восемьдесят семь процентов населения высказались за усиление контроля. Януш прекрасно помнил эти бурные деньки, он как раз заканчивал академию и был послан вместе с курсом в оцепление на Дворцовую площадь, когда оппозиционеры затевали митинг. Почти неделю тогда продолжалось брожение, жалкие кривляки от правых партий призывали народ к бойкоту, кое-где в столице дошло до потасовок, но в результате здравый смысл победил.
      Это хорошо, что ядерный взрыв прогремел в США. То есть ничего хорошего в этом нет, но если бы беда случилась в России, Америка бы не раскошелилась на всемирное расследование. А так — ЦРУ начало копать, и наша Дума радостно раскрыла объятия, предоставила все возможные материалы, потому что, ясное дело, мы выступили заодно. За мир и противодействие общему врагу. И очень быстро выяснилось, что тактическую боеголовку арабы украли, а точнее, купили именно в России. И России ничего не оставалось делать, как согласиться на включение страны в глобальную поисковую систему. И принять в пользование восемь новых спутников над своей территорией. И вживлять принты всем несознательным элементам, хоть раз попавшим под следствие…
      И любого убийцу теперь найти очень легко. Разве что он поступит слишком уж предусмотрительно, как сегодня. И еще. Если за спиной убийцы не стоят силы, способные обмануть системы слежения…
      — Януш, какого черта ты здесь торчишь? Клементина покачивается на каблуках форменных ботинок и глядит в сторону, играя желваками на скулах. Ей нестерпимо хочется сочувствия, и она его немедленно получает.
      — Клео, я смотрю, эти парни из Серого дома совсем оборзели? Уже и вам не дают покоя?
      Госпожа подполковник немедленно загорается.! Глядя на ее воинственный профиль, Януш вспомнил, что в Управе за Клементиной издавна закрепилась кличка «комиссарша».
      — Если утром я не получу письменных объяснений, — во всеуслышание громыхает она, — я кладу рапорт на стол, и пусть возятся в собственном дерьме сами! Полонский, ты можешь представить, чтобы я осталась без работы?!
      Дознаватель отчаянно помотал головой.
      — Три академии, понимаешь? Три! — Для верности она демонстрирует Янушу растопыренные пальцы. — Умоляют прийти к ним на любых условиях, предлагают вдвое больше, чем в этом вонючем кабинете!
      — Клео, мы можем друг другу кое-что подсказать. Убитая работала перформером в нашем шоу..,
      — Что-о?!.. — Клементина разевает рот, замирает на секунду, но очень быстро берет себя в руки. В ее глазах мгновенно загорается интерес. — Так ты здесь по службе?! Ну-ка, отойдем в сторонку…
      Спустя пару минут они устраиваются в баре двумя этажами выше и шепчутся, склонившись головами, как тайные заговорщики. Полонскому приходится выложить все, что он знает об этом деле, и даже то, чего он не знает. Он не чувствует угрызений совести, хотя десять раз нарушил подписку. Во-первых, с Клементиной иначе нельзя, Если она не получит правду, то не будет помогать А помогать она будет, если почует, что кто-то затевает большую кривду. Сейчас большой кривдой несет так, хоть носы зажимай. Во-вторых, если Клео обещала, что ни одна живая душа не узнает, значит, так и будет. Она, конечно, правдолюбец, но не идиотка, это уж точно.
      А в-третьих…
      С каждой минутой Януш чувствует себя все увереннее. Он уже почти рад, что не сбежал сразу. Клементина за полтора часа работы и с телом, и с персоналом казино выяснила такие детали, которые стоят того, чтобы приоткрыть тайны телеканала.
      — Вы там с ума посходили, — презрительно цедит Клео. — Я помню, как мы гордились тобой, Януш. Если бы тебя засудили после той заварухи с банком, вся Управа хором подала бы в отставку!
      — Спасибо, я знаю. Ребята рисковали из-за меня…
      — Не из-за тебя, остолоп! Из принципа! А теперь? Ты сам понимаешь, чем все эти персональные затеи могут кончиться? Мало вам «Жажды»?..
      — «Жажду» делаем не мы, а Москва…
      — Да какая разница! Как запоют твои хозяева, если станет известно, что девчонка была перформером? Жуть какая…
      — Синий флажок, — говорит Януш.
      — Ага, но это ерунда, — отмахивается Клео, чем повергает дознавателя в ступор.
      — Разве может быть что-то важнее?..
      — Это ерунда! — повторяет Клео, прикуривая новый «эрзац». — Слушай, Полонский, есть кое-что поважнее всех этих шпионских штучек. Никто из персонала не следил за этой… актрисой, но мои парни успели снять показания камер. Твой перформер, перед тем как последний раз сходить на толчок, почти двадцать минут провел в одной из кабинок…
      — Не понял? Она что, играла в… э-э… звездолетчика?
      — Мне плевать, во что она играла, но федералы там ничего не найдут, ни отпечатков, ни чипа с визуалом… — Клео хрипло смеется.
      — А вы… нашли?
      — Да ничего особенного. Ты хотел услышать тайну, вот и получи! Другой тайны у меня нет, уж извини. Девчонка действительно сидела в каком-то там космическом кресле и двадцать минут крутила штурвал…
      Клементина зевает и залпом опорожняет бокал коньяка. Януш щиплет себя за бровь. Что-то очень близко, что-то почти надвинулось и дышит в затылок. Надо только встряхнуться, не дать себя одолеть дремоте…
      «Салоники», сетевые игры, мальчишки, кабинки…
      — Постой-ка! — Клементина спохватывается первая, лишний раз показывая себя во всем заслуженном блеске. — Ты сказал, что девчонка меньше двух недель находилась… как это назвать?
      — Внутри сценария.
      — Но мы проверили зал на месяц назад. Это новая игра, места в кабинках бронируют за три недели… Кстати, Полонский, ты не прав, среди девчонок тоже есть геймеры, хотя и в меньшем числе… Но мы проверили эту Харвик. Она ни разу до того не вступала в команды, не брала призы и не выигрывала чемпионаты. Но игровое время было заказано семнадцать дней назад.
      — Это невозможно. — Полонский пытается сосредоточиться. — То есть я хочу сказать, что семнадцать дней назад… — Он разворачивает скрин, сверяет даты и видит, что все сходится. — Черт подери, Клео! Семнадцать дней назад Милена Харвик подписала контракт, но еще не сменила личность… Спустя сутки она стала другим человеком. Она не могла прийти сюда играть. Она даже не могла самой себе оставить записку с указанием куда-то прийти. Насколько мне известно, на время реализации ее сценария изменили все. Служебная квартира, другая машина, документы… Что тут происходит, Клео?..
      — Это тебя надо спросить, что происходит в вашей долбаной шарашке! — Клементина показывает бармену пустую рюмку.
      — Я не о том… Я хочу спросить — ты можешь выяснить подробнее насчет этой фирмы, «Салоники»?
      — Януш… — Госпожа подполковник накрывает его руку своей ладонью. — Януш, я бы грызла асфальт, а не пила бы тут с тобой, если бы мне только что не наплевали в душу. А мне наплевали. Предумышленное убийство с особой жестокостью, с использованием нелицензионного оружия… Если бы я сама не выехала, утром в Управе выклевали бы все мозги. Вот и выехала, как дура… — Клео небрежно опрокидывает еще рюмку. — Что ты на меня уставился? Скинь мне свои вопросы в письменном виде и позвони завтра вечерком, станет яснее… Капитан, у тебя «вызов» моргает уже невесть сколько…
      — Да, я слушаю, — говорит Полонский, тоскливо провожая широкоплечую фигуру «комиссарши».
      — Это я тебя слушаю, — бодро отвечает Гирин, — Мы только что из бани выпали, сам понимаешь… Стоило раз в жизни расслабиться, и вот те раз! Давай — лаконично, четко и по сути!
      — Георгий Карлович, вы надо мной, наверное, смеетесь?
      Круглое распаренное лицо Гирина едва заметно передергивается. Становится очевидным, что сам факт убийства сотрудницы шеф уже «переварил».
      И к возможный упрекам в недальновидности со стороны дознавателя тоже подготовился. Его толстую шкуру упреками пробить нереально. Но Гирин ждет еще какого-то подвоха, ждет вскрытия второго дна.
      — Георгий Карлович, вы знали, что Харвик являлась федеральным агентом под прикрытием?
      — Что-о?!
      Гирин довольно быстро берет себя в руки. Он не просто растерян, он абсолютно выбит из колеи. Видимо, в голове уже прокручивает утреннее рандеву на совете директоров. Федеральный агент на штатной должности и без согласования с Серым домом — это не шутки. Агент, внедренный Серым домом в самую сердцевину ноу-хау. И, ко всему прочему, теперь этот агент мертв.
      — Георгий Карлович, я бы тоже ничего не знал. Просто посчастливилось встретить знакомых…
      — Для того, дружок, тебя и посылали. Где она прятала «синий флажок»?
      — Ребята из Управления пользуются новым опознавательным контуром британского производства. Он имеет функции взлома внешних кодов, каких нет в нашем отделе кадров. Только поэтому удалось разглядеть метку. Теперь тут орудуют федералы, и я ничего не могу сделать…
      — Твои приятели уверены, что девушка не угодила случайно в уголовную разборку?
      — И случайно залезла в кабину, откуда не должно быть выхода во внешнюю сеть, — желчно заметил дознаватель. — Впрочем, сегодня ночь сплошных случайностей. Вы в курсе, что тридцать процентов фирмы «Салоники», где произошло убийство, принадлежат нашему уважаемому Костадису?
      Гирин был известным лицедеем, но так искренне изобразить удивление он бы не сумел.
      — Дружочек, уходи оттуда. Утром — прямиком ко мне.
      — Я боюсь за него, Георгий Карлович.
      — За кого «него »?!
      — За Костадиса. Принты перформера мы уже потеряли… — Януш сознательно произнес «мы», а не «вы». — Если кто-то стремится уничтожить записи сценария, то будет логичным предположить, что Костадис также не доживет до рассвета…
      — Погоди секунду…— Лысина Гирина загородила весь экран, затем сползла куда-то вбок. — С Костадисом все в порядке. Он удаляется от города со скоростью… Ого! Более полутора тысяч километров в час…
      Януш мысленно поставил галочку, отмечая, с какой непринужденностью председатель вошел в милицейскую поисковую систему.
      — Иными словами, он в самолете!
      —Да… Наш контуженный смылся, не закончив процедур в больнице… Судя по всему, через пару часов он выйдет где-нибудь в Иране и избавится там от маячка…
      — Георгий Карлович, теперь войти в сценарий невозможно. С тем же успехом Костадис сотрет в Иране принт на сетчатке. Если уже не стер. Этот хитрец с самого начала дурил мне голову! Он знал, что кто-то лазил к нему в компьютер, но ни слова не сказал. Нас переиграли…
      — Не все потеряно, — неожиданно широко и развязно ухмыльнулся Гирин. Но ни толики доброжелательности в его ухмылке не было. — Это они думают, что самые ловкие. У нас есть кое-что в заначке…
      Дознавателю показалось, что он ослышался.
      — Вы хотите сказать, что мы нарушаем условия соглашения? Мы врем заказчикам насчет конфиденциальности, а сами ведем запись?!
      Гирин делано поморщился:
      — Мы же не можем позволить себя переиграть, верно, дружок?

      Ксана не ушла. Дождалась меня. Иногда она просто прелесть. Наверное, ее сонное присутствие помогло мне навести порядок в мыслях. Благодаря ее сопению в районе ключицы я встал почти готовым к борьбе. И внешне спокойным переступил порог кабинета.
      — Мы были в бане, на даче у Сибиренко, ты же понимаешь… — Председатель совета впервые говорит со мной тоном, похожим на извинение. — Видишь ли, дружок, если что-то происходит с актером, задействованным в реализации сценариев группы «Шербет», об этом мне докладывают незамедлительно. Мне и Сибиренко.
      Шеф сегодня необычайно разговорчив. Дважды упомянул имя президента компании, это начинает походить на бестактность. Сейчас он ждет, чтобы я вник в смысл последней фразы. Сибиренко — это очень большая величина. И дело не только в деньгах и статусе главы корпорации. Пока Гирин пьет с шефом пиво в сауне, за его судьбу можно не волноваться. Президент не приглашает в баню всех подряд. Он пьет кофе с главой нефтяного холдинга, играет в поло с министрами, а ужинает в закрытых клубах, принадлежащих депутатам от радикальных фракций. Он выдал дочку замуж за полковника из внешней разведки, а сына в двадцать два года уже пристроил пресс-атташе в Венгрию.
      О нашем шефе говорят и пишут разное.
      Никто точно не был уверен, но шептались об убийстве в позапрошлом году лидера думского Комитета по антимонопольной политике. Человек излишне рьяно нападал на телекорпорации и утверждал, что они втайне объединяются. Человек выступал за ограничение экстрима на телевидении и возглавил комиссию по расследованию психических отклонений у подростков.
      В ходе расследования убийства фамилия Сибиренко всплывала несколько раз, но обвинения так и не были выдвинуты. Да, президент одного из питерских телеканалов порой горячо полемизировал с депутатом и вызывался несколько раз на слушания при рассмотрении антимонопольных дел. И даже слышали, как депутат кричал смеющемуся Сибиренко, что выведет «их теневой кабинет» на чистую воду и не устрашится никаких угроз…
      Когда я долго смотрю на фотографии шефа в главной приемной, меня охватывает нелепая дрожь. Надолго я оставался один на один с его изображениями всего два раза, когда поджидал в глубоком кресле Гирина. Главная приемная похожа на взлетную полосу аэродрома, а двадцать два движущихся голографических Сибиренко похожи на меня.
      Их так много не оттого, что у шефа корпорации мания величия, он и так давно достиг высот Олимпа.
      Просто в каждой рамке запечатлены моменты братания шефа с коронованными особами, понтификами и бульдогами из президентской администрации. Каждый, попавший в приемной в плен гостевых кресел, неминуемо проникается осознанием собственной никчемности пред ликами небожителей. Они радушно распахивают объятия друг другу, они небрежно обнимаются над историческими договорами, они меняются папочками с подписанными бумагами на миллиарды долларов, на их спортивных щеках светятся печати счастья.
      Большинство этих милых мужчин и женщин с радостью бы выпустили из шефа кишки. Потому что он всплывает слишком быстро. Он всплывает, стремительно торпедируя их снизу в мягкие подбрюшья, и свора тех, кто наверху, вынуждена с робостью уступать местечко в сытной ряске.
      Сибиренко пугает многих.
      Но моя беда не заключается в лишней робости. Я видел достаточно много высокопоставленных трупов и знаю, как все одинаково кончается. Моя робость и тайная гордость проистекают оттого, что Сибиренко чем-то на меня похож. Это неуловимо и не подвластно психоанализу. Он старше меня на двадцать четыре года и на двадцать кило тяжелее. У него, несмотря на армию медицинской обслуги, начинают свисать щеки и подбородок, расширяется нос и толстеет шея. И вообще, сравниваясь с великими людьми, следует говорить, что это мы их копируем, а не наоборот.
      Но когда я болтаю ногами в кресле, мне приятно думать, что телемагнат и мафиози Сибиренко в молодости смахивал на меня…
      Мои мысли возвращаются к нашим главным баранам.
      — Как такое может быть, чтобы принт заказчика вел трансляцию? Во всех описаниях этих устройств, во всех рекламных роликах указано, что они снабжены исключительно пассивным контуром…
      — Ты громче не можешь крикнуть? Выйди в коридор, там еще покричи! — Пухлые пальцы Гирина елозят по столу. — Их нет, но всем хочется их заполучить. В свое время продюсеры «Двоих в тайге» предлагали десять миллионов тому, кто обойдет запреты… Да все спецслужбы только и мечтают добраться до технологии чип-трансляторов. Их делают уже двадцать лет, но, как ты заметил, передающим камерам требуются два условия. Обязательно наружное размещение, на брови, на лбу, где угодно, это требование ООН… А это совсем не то же самое, что внутри черепа, клиентам такие бляшки на морде ни к чему. Во-вторых, никто не рвется получить добавочное излучение в мозг. Все хотят иметь универсального шпиона, но пока не очень получается… Да, мы ведем собственные разработки, нарушаем некоторые соглашения и собственные обещания. Ну и что с того, дружочек? Без хитрости не может быть безопасности. Начнем с того, что это никто никогда не докажет, потому что владеют информацией считанные люди…
      Я молчу. У меня такое ощущение, будто с трудом оттерся от коровьей лепешки и тут же с размаху угодил в силосную яму.
      — Запомни, дружочек, — воркует Гирин, — никто и никогда не посадит ребят из Серого дома, если докажут, что они внедрили в глазное яблоко чип-транслятор. Если на этом поймают нас, от фирмы не оставят камня на камне, поэтому не болтай лишнего. Даже наши инженеры не знают, что принты постоянно усовершенствуются в одной из наших ведомственных лабораторий. Общество привычно полагает, что при массовом производстве над техникой возможен контроль. Но наши изделия не относятся к массовым, это штучная работа и всегда такой останется…
      — Так чип Костадиса передавал сигнал?
      Гирин трет нос и внимательно разглядывает ногти.
      — Георгий Карлович, мне необходимо знать, нарушаем ли мы закон и насколько вообще законна моя работа здесь.
      — Теоретически мы могли внедрить Костадису передающий чип. Чисто теоретически, дружок, я это подчеркиваю, и нечего пучить глаза. Ей-богу, Януш, я уверен, что у всех интересующихся сторон такие наработки имеются, и проблема только в очередном саммите ООН. Стоит разрешить, и сотни фирм рванутся на выставку, предлагая варианты антенн и аккумуляторов… Но я искренне надеюсь, что на это не пойдут… Представляешь, что тогда начнется?
      — Не представляю, — честно признаюсь я. — А как эта штука работает?.. Ну, я имею в виду теоретически? Ведь если дом заказчика оснащен «домовым» последней модели, любой сигнал будет перехвачен… Или я не прав? И Костадис догадался бы, что принт передающий?..
      — Теоретически! — поднимает палец Гирин. — Теоретически так. Принт оснащается дополнительным следящим контуром и не излучает, если в опасном радиусе находится станция-перехватчик вроде «домового». Он будет молчать, как рыба, пока носитель не окажется на открытом пространстве, вдали от подозрительных электронных схем.
      — Но любая схема подозрительна…
      — Много ты понимаешь, дружок! Ты просто не представляешь, каков интеллект этих малюток. Януш, извини за прямоту, но ты десять лет просиживал штаны в экономическом отделе Управления, а люди носом землю роют, чтобы вывернуть наизнанку чужую личную жизнь. Чип идентифицирует миллионы вариантов излучений; если не обнаруживает опасности, то посылает короткий шифрованный сигнал во время сна, а усилителем выступает антенна собственного компьютера, вшитого в карман. Но эта простенькая процедура, как ты заметил, пока еще в теории. По крайней мере, для общественного пользования тема закрыта.
      — Тогда остается ждать, пока Костадис не захочет вернуться?..
      — Ждать особо нечего. — Шеф явно наслаждается бестолковостью своего сотрудника, — Грек спрятался надежно, но успел прислать последнее «прости»…
      — Если компания все равно нарушает собственные обещания, зачем было назначать расследование? Вы могли бы вызвать его под предлогом медицинской проверки, зайти в сценарий и раньше, не спрашивая его позволения! Возможно, и Харвик осталась бы жива.
      — Не «вы», а ты, дружочек! Зайти можешь только ты.
      Гирин смотрит очень пристально. Кажется, до меня начинает доходить.
      — Вы хотите сказать, что он?..
      — Никто не знает, — кивает шеф. — Не только среди штатных особистов, но и в Экспертном совете, кроме меня, осведомлен всего один человек. Есть много вещей, в которые совсем не обязательно посвящать толпу. Теперь ты кое-что знаешь, это потому, что я настоял. Невозможно постоянно морочить тебе голову… А дело обстояло так. Собрался в свое время узкий круг специалистов, и было постановлено, что на период обкатки нового формата необходимо продублировать контроль. Только и всего, никто не собирался создавать из чужих будней порно. Кстати, насчет «Халвы» еще сомневались, все-таки простейшая схема из двух человек, а вот с «Лукумом» все гораздо сложнее. Я уже не говорю про «Нугу» и дальнейшие разработки. Если хочешь знать, высказывалась даже идея блокиратора. Ты же читал, что из себя будет представлять «Нуга»? Вот мы и обдумывали, как можно остановить шоу без риска для здоровья всех участников, и заказчиков, и перфоменса… Дружок, не гляди на меня с таким ожиданием. Идеи были, но идеями так и остались. Пока что никто не может остановить сценарий аппаратным путем, в этом его слабость. Разве что внедряться насильственно, как ты мне тут давеча предлагал… Ты что думаешь, дружочек, я зря жопу Сибиренко веником охаживал? Мне требовалось его согласие допустить дознавателя к секретной информации. Иначе какой же ты, к черту, дознаватель? Я сказал ему, что ручаюсь за Полонского своим креслом. Головой ни за кого ручаться не буду, а креслом, пожалуй, пожертвую. Нам нужно, чтобы ты разобрался в этом деле.
      — Так Костадис прислал что-то для меня?
      — Я уж не знаю, чем ты его соблазнил… Такое впечатление, будто в горле застряла сосновая шишка.
      — Перед тем как сбежать он абонировал на твое имя ячейку. — Гирин с остервенением скребет подбородок. — Шельмец поступил весьма оригинально, но в чем-то даже честно. Как видишь, он сообщил об этом не тебе, а мне. Очень вежливо, в самых изысканных выражениях. Он написал, что обдумал твою просьбу и не видит причин, чтобы не предоставить запись стрима… В аэропорту, в камере хранения, лежит чип. Костадис сыграл чрезвычайно тонко, однако я пока не понимаю, для чего он так поступил. Информация сотрется, если в стрим попытается войти кто-то, кроме Полонского… Вот так-то, дружок! Съезди, забери, и мы тебя подключим.
      — Когда он прислал сообщение? Прямо с борта?
      — Я мылся в бане, сколько раз повторять… Часа полтора назад.
      — Хорошо, я поеду… А если я один не вытяну расследование?
      — Мы будем тебе помогать, но тянуть придется одному.
      Я набрал в грудь побольше воздуха. И в этот самый момент тренькнул вызов моего скрина. Я чуть было не отдал команду перейти в режим ожидания, но вовремя заметил, от кого пришло сообщение. Такие сообщения игнорировать нельзя.
      Шеф задумчиво ждет, пока я вникну в смысл послания. Оно занимает почти две стандартные страницы и несет в себе гораздо больше любопытных сведений, чем я мог предположить.
      — Вы не хотите взглянуть? — Я разворачиваю мягкую «салфетку» скрина перед носом патрона.
      Несколько секунд Гирин сосредоточенно вникает, затем на лбу его прорезаются морщины.
      — Кто такой… или кто такая это Клео?
      Вечно толстяк замечает совсем не то, что нужно.
      — Один хороший человек, — говорю я. — Предъявленным данным можно верить безусловно.
      — Это очень неприятные, и, я бы сказал — абсолютно не предназначенные для нас данные. Сколько ты заплатил за это? — невинно переспрашивает Гирин.
      — Как приятно, Георгий Карлович, что я тоже могу иногда вас удивлять, — вполне искренне говорю я. — Оплату мы договорились обсудить позже.
      Хитрые глазки Гирина быстро-быстро шевелятся. От жадности. Он свою жадность даже не пытается скрыть. Когда принимал меня на службу, прямо сказал, что весьма рассчитывает на мои давнишние связи в Управе. И получил прямой ответ, что я всегда готов обратиться к ребятам за советом, но не более того. Гирин тогда покивал и заметил, что, кроме советов, компания ни в чем и не нуждается. Уж как-нибудь сама себя защитит, и в судах, и вне судов…
      Клементина постаралась на славу. Здесь присутствовала развернутая директория подставных фирм, за которыми скрывались истинные владельцы игорной сети «Салоники». Кроме Костадиса всплыло еще несколько любопытных фигур.
      Я ткнул пальцем в две фамилии. В воскресенье, когда я копался в файлах сценария «Шербет», эти два человека проходили, как будущие заказчики «Лукума». Об одном из них я слышал еще раньше. Рон Юханов, совладелец шестого канала, серьезная шишка на региональном кабельном. Но мне бы и в голову не пришло, что через третьи руки Юханов контролирует восемь процентов акций «Салоник».
      — Георгий Карлович, вот этот и этот…
      — Вижу, вижу, только молчок, — кивнул шеф Экспертного совета, буравя взглядом следующую страницу. — Считается, что заказы поступают совершенно анонимно. Хотя многие и не скрывают, что купили индивидуальные шоу, но конкурентам это как-то не к лицу, согласись?
      — Но вот он, — я показал на фамилию Юханова, — он ведь нам совсем не конкурент…
      — А к чему им огласка? — хмыкнул Гирин. — Все это ерунда, ты лучше, дружочек, вот сюда взгляни!
      В очередной раз я был вынужден признать, что старый озорник опережает меня на два корпуса.
      — «Жажда-три», — сказал Гирин и обвел скрин-маркером в кружочек три фамилии.
      Ни о ком из этих людей я раньше не слышал, только одна фамилия знакома. Должно быть, очень крутой уровень, поскольку третья «Жажда», по слухам, обошлась в четыреста миллионов. Я потыкал пальцем, Гирин угрюмо осклабился.
      — Угадал, дружочек. Это муж Марины Симак, он совладелец «Жажды», однако упоминать об этом не принято. Не принято, потому что муж гражданский, контракт на свободное сожительство, а для члена правительства пока еще считается нормой традишен.
      — Разве Марина Симак не?..
      — Она давно не на тиви, она ведет отдел пропаганды в администрации президента.
      Я присвистнул.
      — Теперь чуешь, дружочек, против кого мы играем? Надеюсь, твой «хороший человек», который любезно передал нам эти данные, не захочет начать собственную партию?
      — Нет, нет, — поспешно откликнулся я. — Этот хороший человек слишком занят другими делами. Георгий Карлович, а не может быть так, что мы ошибаемся? То есть мы не ошибаемся в главном, под нас копают, но не с такой высоты.
      Гирин почесал нос с таким остервенением, будто решил оторвать его навсегда.
      — Это «Жажда», дружок. Твой информатор прав.
      — Так вы и… Сибиренко, вы теперь согласны, что Костадису кто-то помог упасть?
      Гирин смеется, но глаза его остаются неистово злыми.
      — Януш, не позволяй разочаровываться в тебе. Для страховщиков и журналистов это навсегда останется неприятным казусом, по случайности произошедшим во время реализации сценария. И для всего коллектива отдела перфоменса.
      — То есть я должен продолжать расследование подпольно и никому не предоставлять официальных итогов? А если что-то случится?..
      — Если что-то случится… — хихикает Гирин и чешет нос. Не знаю уж, чем он занимался вчера в бане, но воняет от шефа не слабее, чем обычно. — Уже случилось, но не то, что ты думаешь, дружок. Тебе, конечно, кажется, что нет ничего важнее убийства, но я тебя разочарую. После нашего разговора, в два часа ночи, я разбудил Сибиренко и прямо спросил насчет федеральной агентуры в наших рядах. Я был уверен… Януш, у меня даже тени сомнения не было, что Сибиренко очень быстро все раскопает. У него такие ходы в Сером доме, что… Впрочем, неважно…
      Гирин поднес сигарету к губам железной негритянки, сидевшей в позе лотоса на краешке стола. Тонкий аромат кофейного эрзац-табака расплывается по кабинету.
      — Важно то, дружок, что Сибиренко впервые не сумел ничего откопать. Он испугался. Против нас ведется война. И как во всех приличных войнах, боевые действия уже начались, и без всякого предупреждения. Они поняли, что истории с Костадисом недостаточно, так легко нас не закопать. Этот хитрожопый грек… Он так, слегка проверил нас на вшивость. А потом без зазрения совести пристрелили девчонку. Теперь я не увижу ничего удивительного, если эти подонки скупят половину мест в «Лукуме» и последующих шоу. Они хором начнут изображать сердечные приступы и кражи со взломом, лишь бы угробить наш «Шербет». Ты понимаешь, что такое «Жажда»?! Это вторая московская кнопка, с ними нелегко тягаться. Они запросто пойдут на убийство, лишь бы дискредитировать Сибиренко… Да, да, дружочек, и не смотри на меня с таким ожиданием!
      — Что же делать? Придется отозвать проданные пакеты?
      Гирин тушит сигарету и смотрит так, что я снова чувствую себя твердолобым ментом.
      — Закатать рукава и драться, дружок! Гони в аэропорт, приезжай сразу в лабораторию, я сам подключу тебя к стриму Костадиса.

      Я кручу в руке странную вещицу — голову льва с женской грудью. Потом понимаю, что это всего лишь маленький сфинкс, яшма с позолотой, наконечник трости. Еще чуть позже я догадываюсь, что это мои руки — суховатые, жилистые, покрытые седым волосом, но при этом с гладко отполированными ногтями и двумя перстнями баснословной стоимости.
      Я хочу получше рассмотреть перстень, но вместо этого взгляд убегает куда-то влево и утыкается в колонки цифр, висящих в диафрагме скрина. Легкое чувство дурноты, как от резкой смены направления на центрифуге. Полсекунды я вижу окно и вид на Невский проспект под каким-то совершенно немыслимым углом, затем еще один разворот, почти на сто восемьдесят градусов, и оказывается, что я сижу за столиком ресторана на верхней террасе «Пассажа». Место я узнаю почти сразу, но наложение звука создает в голове настоящую кашу. Еще доносятся из операторской недовольное бухтение Гирина и рваные ответы техников, а уже о чем-то спрашивает склонившийся гарсон, и дребезжит над головой кабина монорельса, и приближается цыган со скрипочкой…
      Я знаю, что постепенно к этому привыкну, мне объяснял инженер на пульте. При входе в чужой стрим всегда сначала ощущения, как у космонавта, тошнит, и ужас из-за того, что не можешь по своей воле закрыть глаза.
      Гарсон у них живой, в льняной подпоясанной рубахе, с зализанными набок волосиками, просто-таки дань расстегайской традиции. И в меню у них расстегаи. И цыган всамделишный, с бренчащими кольцами в ухе, в жилетке и зеркально-хромовых сапогах. На террасах настоящая русская ресторация. Я заглядывал сюда исключительно как экскурсант.
      Костадис же тут не только ужинает, но иногда и завтракает.
      В таких заведениях даже смех звучит иначе. Так смеются, сидя на мешке с деньгами.
      Я уже вижу, насколько сильно он меня обманул при первой встрече. Непонятно, зачем он так сделал, зная, что стрим Милены все равно подвергнут просмотру. Или он заранее знал, что ее не успеют раскодировать? Вопросы, гадкие, кошмарные вопросы…
      Она поднимается по винтовой лесенке, и мое внимание приковано к этой лесенке еще до того, как на перилах показалась загорелая кисть. Милену Харвик нельзя назвать идеально красивой, но она вызывающе чувственна. Ее пылающая женственность буквально обжигает окружающее пространство, так что даже перестают бренчать вилками мужчины за соседними столиками.
      Она намагничивает воздух вокруг себя. Так и хочется изо всех сил втянуть носом эти разрозненные молекулы, но обоняния я лишен. Как и осязания. Это к счастью, потому что иначе пришлось бы помимо плотских утех огрести в финале чем-то тяжелым по темечку…
      …Очень редко можно встретить женщину некрасивую. Я читал, что лет тридцать назад, до внедрения «тотал мейкапа», некрасивая женщина была самым обычным явлением, особенно у скандинавов. А потом, одна за другой, произошли две тихие революции. Все началось с американского шоу, которое так и называлось «Тотал мейкап». Древняя, полузабытая программа, прохладно встреченная в Старом Свете, внезапно обрела новое звучание и миллионы поклонников. Потому что на смену стилистам и визажистам пришла техника «тотал ньюфэйс», родился настоящий «мейкап», перевернувший взгляды на красоту.
      Они научились расплавлять и вновь формировать лицевые кости, не прибегая к хирургическим инструментам.
      Они научились менять цвет волос и глаз по заказу, а позже — и цвет кожи. И ее фактуру. И… отпечатки пальцев. Все это было безумно дорого, но первая тихая революция состоялась. Каждый получил право стать таким, каким хотел. «Тотал мейкап» вышел на экраны Германии и Швеции, спустя месяц идею нового шоу купили еще шестьдесят стран, и грянул самый мощный скандал за всю историю телевидения…
      …Темно-каштановые волосы Милены Харвик уложены в виде сложной высокой башни и украшены двумя мерцающими гирляндами. Ее скулы несколько острее и шире, чем на снимках, сделанных до «Халвы». Ее внешность полностью подогнали под скрытые желания заказчика. Чуть увеличили глаза, придали им восточный удлиненный разрез, исчез скрабстил, гораздо более худыми и смуглыми стали плечи. На левой голой руке тоже светится гирлянда в форме длинной перчатки, а правая, до плеча, целиком скрыта тонкой сеткой. Корсет зашнурован не плотно; позади, на талии — два банта в форме бабочек. Когда женщина не прижимается к чему-нибудь спиной, радужные бабочки начинают медленно махать крылышками. Ниже талии свободно спадают несколько слоев полупрозрачного шелка, платье стекает на ковер, закрывая носки туфель. Сеть поверх шелка выткана вручную, узоры золотой нити перемежаются с грубым льном. При правильной подсветке снизу видны очертания ног. Это высший шик сезона, такие платья дорого стоят и не предназначены для ношения на улице. На улице можно поиметь крупные неприятности… Костадис явно поскромничал, когда упомянул о покупке пары безделушек. За какую-то неделю он подарил своей любовнице целый гардероб. Дело в том, что такое платье женщина не покупает себе сама. Это правило, пришедшее после второй революции «мейкапа». Но вторая революция грянула годы спустя после первой…
      …Первый сеанс обновленного шоу начался с того, что из миллионов претенденток была выбрана дюжина отчаянных незамужних женщин. Все они осмелились выступить перед аудиторией, и все заявили, что желают покончить со своей бесцветной внешностью. Они заявили, что чувствуют себя отвратительно, что бог и природа обделила их, и они готовы рискнуть ради…
      «Вы читали сценарий игры? Вас не смущает, что, возможно придется преступить некоторые нравственные границы, чтобы добиться победы?»
      «Границы?! Да я глотки всем перегрызу, но возьму приз!»
      «А вы что скажете по поводу ваших соперниц? Зрители считают, что на отборочных турах у вас сложилась неплохая, дружная компания…»
      «Слушай, парень, кому ты… мозги? Когда я прошла первый тур кастинга, знаешь, что мне сказал режиссер? Он сказал, что жюри понравилось, как я отметелила тех двух сучек в раздевалке! Они же снимали нас круглосуточно…»
      «А вы ради чего здесь? Нам известно, что вы из Довольно благополучной семьи и могли бы исправить внешность на собственные деньги?»
      «Ух… Просто я ненавижу эту семейку, где мужики вечно требуют уважения и попрекают тебя каждым рублем… Я решила показать им всем, что плевать хотела на родственничков и добьюсь всего сама. А ради чего…»
      Ради чего? Да, вот тут начиналось самое забавное. Когда шоу пришло в Россию, в Америке его уже успели запретить. А запрещенное там немедленно становится наиболее популярным здесь. Риск для здоровья был огромен. Несмотря на сотни успешных опытов, оставалась вероятность неудачи, и человек мог сойти со стола еще большим уродом. Потерять нормальную дикцию или даже ослепнуть. Врачи предвещали крайне тяжелые последствия для психики и невозможность адаптироваться к новой внешности. Травля поднялась необыкновенная, что позволило продюсерам шоу втрое взвинтить цены на рекламу. Генеральный прокурор официально заявил о кризисе уголовного права и угрозе обществу, если каждый получит возможность менять внешность. Непримиримую позицию заняла церковь, напомнив о прерогативах бога. Медицинская академия наук предвещала катастрофы всех мастей, от новых дерматологических заболеваний до массовых психозов. Моментально возник термин «мейкапофобия». Радикалы утверждали, что единожды изменив внешность, человек уже не сможет остановиться. А поскольку полный курс обходится в три годовых зарплаты среднего служащего, клиентка рискует попасть в бессрочную долговую зависимость от будущих «тотал-салонов». Дума не нашла способа официально запретить показ, тем более что он все равно бы состоялся через неподконтрольные спутниковые каналы.
      И шоу началось…
      …Милена поднимается по лесенке, и, увидев меня, сразу начинает улыбаться. Она не может сдержать своей радости. Она не просто рада, от девушки струится поток тепла. Я поднимаюсь ей навстречу и протягиваю руки. Но первой протягивает руки все-таки она. Наверное, в элитном заведении посетителям не принято так выражать свои чувства, но Милена ничего не может с собой поделать, и мне приходится подыгрывать. Прежде чем обнять ее, краем глаза я скольжу по публике…
      …Я думаю — какая же трусливая сволочь этот Костадис, если стесняется такой замечательной девушки. Он хотел именно такую, он ее получил, и теперь на грани паники. Он купил ее эмоции, он разбудил пламень, он осуществил для себя вечную мечту. Из феерии ожиданий родилась истинная верность, преданность и честность.
      Он купил несбыточную любовь и теперь боится ее.
      Я опять забылся. Ведь этот подонок купил ее, чтобы пробраться в наше шоу…
      Это просто замечательно, что мы так внимательно огляделись. Я ставлю мысленную засечку. Сюда надо будет вернуться при пошаговом просмотре. Весь верхний зал как на ладони. Занято пять столиков, и на курительной банкетке устроились две парочки. Ведь ресторан «Пассажа» — одно из немногих мест в городе, где в специальном уголке разрешено смолить настоящий табак…
      Я не стараюсь запомнить публику, но что-то неуловимое оседает в мозгу. Словно уголек из открытого камина выстреливает на белоснежный пушистый палас. Мне приятно думать, что ни один из сотрудников охраны не дал бы Гирину таких результатов. Они бы потели, дожидаясь секса, а шефу нужно совсем другое. Крохотная зацепка, которую только я могу дать. Я обязательно вернусь в эти мгновения, потому что в зале сидит мужчина, который мне уже встречался совсем недавно и совсем в другой обстановке. Единственное, что меня настораживает: этот мужчина никак не связан с Костадисом и убийством Харвик. А если он с ними связан, то ситуация становится почти пугающей. Потому что не далее как три дня назад я видел этого типа на собственной лестничной клетке.
      Да, в пятницу… Я как раз вернулся из клиники, где навещал Костадиса, болтал с Гириным, жевал тосты и машинально поглядывал в охранный скрин. Этот тип с квадратным затылком, который сейчас шепчет что-то на ухо блондинке, он тогда был с приятелем. Что они делали возле моей квартиры? Убедились, что я вернулся, доложили кому-то и уехали? Слишком сложный и глупый способ слежки, да и незачем за мной следить…
      — Я едва дождалась вечера, так соскучилась по тебе…
      Я забираю у нее сумочку, руки официанта в белых перчатках пододвигают для моей женщины стул.
      — Слушай, на меня так пялился лифтер, что перепутал этажи… — Она приглушенно смеется, обнажив под верхней губой влажный ряд перламутровых зубок. — Ты чем-то огорчен, милый? Как мне тебя развеселить?..
      Тот я, который лежит в темноте бокса, в переплетении проводов, вздрагивает от острого ощущения дежа-вю. Так близки, так избиты и так насыщены болью эти интонации.
      Как мне тебя развеселить?
      Что я могу сделать для тебя?
      Что мне совершить во имя твое?..
      Как мне вырвать перо из рук Его, дабы вписать в страницу твою хотя бы толику любви ко мне?..
      …Она не красавица, совсем не красавица, бедра могли быть поуже, а шея чуть гибче и длиннее. Но отдел перфоменса добился почти невозможного. Они придали Милене тот несравненный шик, который заставляет замирать мужские сердца и совершать их обладателей идиотские поступки.
      Руки в белых перчатках ставят передо мной блюдо с запотевшей зеркальной крышкой. Я вижу в нем собственное искривленное лицо. На горячую крышку попадают и тут же испаряются мелкие капельки вина. Официант наклонил бутылку над бокалом; темно-рубиновая струя кажется плотной, как живая змея. Когда он отступает назад, я показываю Милене на бутылку. Это чилийское коллекционное вино, у бутылки очень длинное узкое горлышко. Милена под столом проводит по моему колену ногтями.
      — Что мне сделать для тебя, милый? Хочешь, прокатимся на озеро? Или поедем к тебе? Поиграем во что-нибудь, я тебе сделаю массаж…
      …Я вспоминаю, как проходил первый этап масштабного «мейкап-шоу». Двенадцать финалисток появляются перед почтенной публикой обновленными. Достаточно сильно, но не до конца. Достаточно кардинально, чтобы не походить на себя прежних, но изменений явно не хватает, чтобы взять приз в конкурсе красавиц. Скорее наоборот. Имиджмейкеры сделали все, чтобы зритель отшатнулся, а качнувшись назад, затем еще с большим рвением качнулся вперед. Женщины прелестны в своем незавершенном уродстве, и беззащитно-отважны, чем еще больше раззадоривают публику.
      Они ковыляют, они шепелявят, они сморкаются и трясут щеками. Рейтинг шоу взлетает в заоблачную высоту.
      Уродов любят все.
      «Дамы и господа! Не прекращаются смехотворные попытки оскорблений… Глупцы обзывают наше шоу „рекламной акцией“ концернов „мейкапа“! То, что добротно сделано и востребовано миллионами, не нуждается ни в каком представлении. Но мы действительно рекламируем, мы рекламируем новую концепцию мировоззрения. Если хотите, мы рекламируем гражданина будущей России, и нам вдвойне приятно, что будущее за такими прекрасными девушками! Они ничего и никого не стесняются, они готовы идти до конца в поисках своего „я“! Разве не такими мы втайне мечтаем видеть себя? Разве не главное чаяние человека — освободиться от предрассудков, сбросить оковы нелепых приличий и прожить жизнь ярко?! В очередной раз наша великая держава показала, откуда распространяются по планете истинная духовность и истинные гуманитарные ценности. И запрет нашего замечательного шоу в Америке лишь подтверждает косность и упадничество западной цивилизации…»
      Теперь финалисткам предстоит борьба за право стать настоящей красавицей. И когда борьба началась, миллионы зрителей вздрогнули, потому что столь жестокого формата никто не ожидал.
      Первоначально обкатывался и вариант мужского шоу, и нашлось достаточно много претендентов, но Экспертный совет идею отклонил. Опросы показали, что в публике борьба мужчин за обворожительное личико не вызовет ни сочувствия, ни азарта. По-настоящему жесткую схватку могли показать только женщины, припертые к стенке своим уродством. И они показали схватку, на которую не могли рассчитывать даже режиссеры…
      — …Наклонись, — говорю я.
      Милена подается вперед, наклоняясь над крахмальной салфеткой. Не знаю, что она ожидает услышать; я протягиваю руку, запускаю под корсет и беру в ладонь грудь. Ее глаза моментально обволакивает туман, даже на расстоянии я чувствую, как слабеют женские мышцы, превращаясь в пластичную, подвластную мне массу. Человек в белом кителе с золотыми пуговицами стоит у нее за спиной. Рядом с ним еще один мужчина, в расшитой льняной рубахе, с дымящимся подносом и подсвечником.
      — Накройте нам в кабинете! — говорю я, и белый китель сгибается, блеснув лысиной.
      За нашим столиком проходит узкий балкончик, в нем четыре или пять дверей отдельных кабинетов. Вся стена со стороны общего зала зеркальная, а наверху плавно переходит в прозрачный стеклянный купол. Метрдотель распахивает одну из дверок. Оркестр в зале начинает играть какую-то русскую тягучую мелодию, цыган со скрипкой проходит вдоль столов, собирая купюры в глубокую черную шляпу. Его поддельные золотые зубы блестят, как часть сервировки. Секунду я вижу перед собой обнаженный затылок Милены, я трогаю пальцем бугорки ее позвонков. Девушка тут же замирает на полушаге, ее голая спина под шнуровкой покрывается мурашками. Я не могу это почувствовать, но наверняка ощущения Костадиса сродни удару тока. Эмоциональный стрим заказчика выверен на девяносто два процента, и в сфере сексуальных предпочтений эта женщина представляет собой вершину того, о чем он подсознательно мечтал. Несмотря на разницу в возрасте, они созданы друг для друга. Остальные восемь процентов бессознательных порывов не под силу одолеть даже режиссерам перфоменса.
      Девушка первая заходит в кабинет, и на секунду я теряю ориентацию. Мне кажется, что мы очутились на улице, настолько прозрачно внешнее стекло. Это угол Невского и Садовой, мы находимся в самом основании дождевого перекрытия. В метре над головой разбегаются чуть подрагивающие многослойные тросы, которые удерживают купол над перекрестком, еще выше, над куполом, видны опоры легкового монорельса и массивные аркады воздушного метро. Внизу на двухъярусных тротуарах кружит толпа. Внешнее стекло выдается над стеной, как раздувшаяся капля. Я помню, как эти «капли» выглядят снаружи. Постоянно меняют свой цвет, участвуя в «бегущей строке», и никогда не бывают прозрачными. Милена подходит вплотную к окну, кладет на него руки и смеется.
      — Красота… — шепчет она. — А можно как-нибудь открыть? Я хочу им что-нибудь крикнуть…
      Я оглядываюсь. Столик уже сервирован, горят двенадцать свечей, метрдотель бесшумно захлопывает дверь. Теперь никто не войдет, пока я не позову. Внутри «капли» — два фиолетовых диванчика полукругом, низкий столик, покрытый настоящей накрахмаленной скатертью, на нем серебряные приборы и высокие бокалы с вензелями. В таких заведениях все натуральное…
      — Сними юбку, — говорю я, не оборачиваясь. Последняя возможность глазами Костадиса заглянуть в общий зал. С этой стороны стена прозрачная, и все как на ладони. В верхнем зале абсолютно ничего интересного, если не брать в расчет не просто шокирующей — бьющей наповал роскоши. Среди золотых купидонов и орехового рококо две румяные нимфы в кокошниках таскают на цепи медвежонка. Иностранцы хлопают, балалаечник и гармонист хохочут. Гарсоны усаживают за освобожденный нами столик троих крепких толстячков. Костадису все это неинтересно, он скидывает пиджак, расстегивает рубашку. Ему не терпится заняться девушкой, но я успеваю заметить.
      Мужчина с квадратным затылком потерял к блондинке всякий интерес. То есть он делает вид, что ушко спутницы занимает его больше всего на свете, но это не так. Краем глаза он следит за дверцей нашего кабинета.
      Я запомню этот профиль…
      …Двенадцать финалисток первого «Тотал-мейкап» были поставлены перед непростой задачей. Только три призерши могли рассчитывать на возвращение к своей прежней, неказистой внешности. И только лучшая, завоевавшая первое место, могла рассчитывать получить оболочку кинозвезды, полный курс омоложения, контракты с ведущими рекламными агентствами и денежный приз с шестью нулями. Остальным светило навсегда остаться недоделанными страшилищами, поскольку завершение коррекции обошлось бы в десятки тысяч евро. У одной разъехались в стороны и страшно косили глаза, а плечи опустились вниз настолько, что кисти рук доставали до колен. У другой испортился прикус, нижние зубы почти уперлись в нос, а грудь приобрела устрашающие размеры. Третья, ранее довольно миловидная, стала все больше смахивать на мужчину, говорила басом и прятала за спину мосластые кулаки. Кто-то согнулся дугой или приобрел невообразимо кривые ноги, кто-то набрал сотню кило жира…
      И почти все обросли волосами, начав походить на стаю уродливых обезьян.
      Тысячи феминисток и правозащитников всех мастей визжали во весь голос, предрекая устроителям шоу немедленный крах. Они вполне справедливо утверждали, что ни один человек с нормальной психикой не усядется у телевизора смаковать страдания своих несчастных сестер. В первый же вторник оказалось, что психическим отклонениям подвержены семнадцать миллионов россиян. Подал в отставку министр информации, замшелый ретроград, не пожелавший идти в ногу со временем. На заседании правительства он произнес с трибуны дословно следующее: «…Создатели гнусного „Тотал-мейкап“ ставят под угрозу основы цивилизации. Этот сверхэкстремальный проект перешагнул все границы дозволенного. Эти женщины, в прошлом добропорядочные служащие, работницы, хозяйки… Они готовы идти по трупам, идеология шоу буквально подталкивает их к страшным преступлениям. Они своим поведением расшатывают гуманистические коды, они ставят под сомнение все ценности, воспитанные демократией и христианством. Они размывают границы, за которыми человек перестает быть сознательным существом, контролирующим инстинкты…»
      Министр долго бы еще брызгал слюной, но ему отключили микрофон, а затем его вежливо вывели из зала. Враги шоу просчитались. Оказалось, что чем больше страданий терпели конкурсантки и чем больше несчастий приносили они друг другу, тем больше зрителей неслось к телевизорам.
      Милые улыбчивые дамы выгрызали победу друг у друга. Поскольку шоу шло в интерактивном режиме, в первом же туре на уродин обрушился шквал вопросов. Вечер вторника начался под лозунгом: «Насколько я знакома с женщиной в зеркале?»
      «Вы согласны с тем, что все черномазые должны вернуться в свои республики?»
      «Вы бы придушили своего ребенка, если бы он родился кретином и о вашем преступлении никто бы не узнал?»
      «За миллион евро вы поступили бы на год в гарем? »
      «Если бы у вас была волшебная кнопка с правом на убийство одного человека, кого бы вы убили?»
      «Вы согласны, что голубым надо запретить воспитывать детей? »
      Девушка, которая первой засмущалась, немедленно потеряла очки и к окончанию второго часа выбыла из игры. Само собой, побеждала смелость…
      …Я поворачиваюсь к Милене.
      — Скажи мне…
      — Я люблю тебя… — Она угадывает, что я хочу услышать.
      — Откуда ты знаешь, что я?..
      — От верблюда, — смеется она. — Разве ты ждал не этого?
      — Еще раз скажи…
      — Люблю тебя, только тебя. — В глазах ее набухают слезы.
      — Но почему?
      — Потому что все на «у»…
      — Почему ты улыбаешься?
      — Потому что я счастлива…
      Она послушна настолько, насколько мечталось заказчику. Оказывается, у этого платья легко отделяется нижняя часть. Комок переливчатого шелка, лен и позолота бессильными ручьями стекают на тонкие щиколотки. Она смотрит мне в глаза чуть исподлобья, покусывая нижнюю губу. На фоне ослепительно белых кружевных трусиков ее бедра кажутся почти черными. Одной рукой она теребит на груди шнуровку, в другой держит начатый бокал с вином. Пурпурная жидкость чуть подрагивает, на краешке бокала остался след помады. Верхняя часть ее тела скрыта, и это придает особую пикантность. Огни свечей дробятся в атласе ее кожи. Девушка стоит спиной к окну; на противоположной стороне проспекта вспыхивает реклама, и нежный пушок на ее щеках и плечах поочередно окрашивается сиреневым и розовым. Я не могу открыть рот, а Костадис молчит. Я не могу даже догадаться, что он будет делать в ближайший момент, и чувствую зависть. Несмотря на почтенный возраст, в обращении с женщиной этот человек гораздо талантливей меня. Непонятно почему, но я чувствую что-то вроде ревности, я вспоминаю о Ксане. Моя жена никогда не будет такой. Даже когда она кричит, что принадлежит мне, мы остаемся двумя разными островками. Даже нет, скорее островом можно обозвать меня. А Ксана отчаливает, как юркий независимый пароходик, или как загулявшая яхта, случайно бросившая якорь в одной из моих лагун…
      Я начинаю переставлять все на столе. Убираю в сторону блюда с дичью, менажницы, ведерко со льдом. Забираю у девушки бокал. Присаживаюсь на диванчик и смотрю на нее снизу вверх. — Снимай трусы.
      Милена делает это артистически. Невыразимо медленно она спускает резинку с левого бедра, затем с правого. Теперь свечи стоят иначе, и я вижу многоцветные рисунки на ее ногах. Зачем Костадис обманывал меня, что заметил их лишь в тот злополучный вечер? И зачем он вообще решил показать мне этот отрывок? Ведь он не прислал весь отснятый материал…
      — Садись. — Я указываю рукой на стол. — Садись, я сказал!
      Секунду Милеша колеблется, а затем усаживается на скатерть прямо передо мной. В таком положении лица ее не видно. Столик очень крепкий, стоит на четырех мощных тумбах, от ее манипуляций даже не вздрогнула посуда.
      — Откинься назад.
      — Пожалуйста… — шепчет она. — Пожалуйста, не надо, не сейчас…
      — Ляг, я тебе сказал!
      Она вытягивается на освобожденном пространстве скатерти, локтями закрывая лицо.
      — Не здесь, Тео… Увези меня отсюда… Четыре подсвечника и двенадцать свечей вокруг живой шоколадной статуэтки. Горками салфетки в нетронутом перламутре фарфора, три вида ножей холодными рыбками плывут вдоль ее вздымающейся груди.
      — Разведи ноги.
      Я Не кричу. Я говорю очень тихо. Здесь прекрасная звукоизоляция. В общем зале пустились в пляс, а я слышу, как шипит воск на фитилях свечей.
      — Подними туфли на стол и разведи ноги.
      Она слушается, но вздрагивает всем телом, когда я провожу пальцами по внутренней поверхности бедра. Мне не дано ощутить этих прикосновений, но Милешу передергивает слишком заметно.
      — Увези меня, пожалуйста… Я буду делать все, что ты захочешь, но здесь я не могу…
      — Ты любишь меня? — Я поворачиваюсь и что-то достаю из кармана лежащего на диване пиджака. Маленькая синяя коробочка.
      — Я люблю тебя, милый, люблю тебя, люблю… Я обхожу стол и останавливаюсь напротив ее роскошной прически, напротив мерцающих гирлянд, напротив ее шепчущих пунцовых губ. Голыми локтями Милена все так же прикрывает глаза. Я слышу хриплый стон и не сразу понимаю, что этот стон издает Костадис. Потом на несколько мгновений картинка расплывается, я что-то делаю очень близко от своего лица…
      Черт подери, я плачу! То есть не я, а он, этот противный гадкий миллионер, этот трусливый враг нашей фирмы и всего прогрессивного человечества. Он плачет и вытирает салфеткой глаза. Это настолько неожиданно, что я на минуту забываю о почти обнаженной женщине, лежащей между столовых приборов.
      — Чего ты хочешь, Милеша? — Я вожу указательным пальцем по ее губам; ее рот тут же открывается навстречу. Она так и норовит заглотить мой палец. — А что я могу сделать для тебя? Чего бы ты хотела, не сейчас, а вообще?
      — Ничего, милый… Только не оставляй меня, я всегда хочу быть с тобой…
      — До самой смерти?
      — Да, до самой… Увези меня к себе, я буду твоей рабыней… Я хочу любить тебя постоянно…
      Я ей не верю, хотя она говорит правду. И Костадис ей не верит, хотя тоже слышит правду. Кажется, я начинаю понимать, зачем он адресовал эту запись персонально мне. Он псих, настоящий псих, несмотря на все свои регалии в бизнесе. Похоже, он намерен доказать, что истинна только ложь…
      …Я снова окунаюсь в исследования лжи и правды. Настоящие скандалы при показе «Тотал-мейкапа» еще впереди. Итак, отсеивается самая нервная претендентка на победу. Второй день соревнований — и более увлекательные приключения. Режиссеры сделали все, чтобы девятнадцать миллионов зрителей прилипли к экранам. Внешне все начинается достаточно благопристойно.
      «А на что лично вы готовы пойти, чтобы изменить жизнь к лучшему? » — риторический вопрос ведущего. «Спросим себя, — подмигивает он в камеру, весь такой красавец-жиголо. — Спросим себя, дорогие дамы, что бы мы отдали за возможность стать красоткой, и вдобавок — знаменитой и богатой красоткой?! Не будем забывать, драгоценные мои, что жизнь заканчивается до обидного быстро, а красота и молодость — еще быстрее! Итак, нынче нам предстоит окончательно выяснить, насколько все мы честны перед собой!..»
      Девиц привозят в какое-то мрачное место, похожее на пещеру, дно которой занимает пруд с маленьким островком посредине. Пылают факелы, колотят в землю копьями обмазанные жиром «дикари», зловеще скалятся настенные монстры. Одиннадцать женщин привязаны к креслам, лицом к центру островка, они пленницы загадочных мерзких шаманов. Каждой подносят нечто вроде кальяна, звучит гонг, и зрители вступают в игру. Им так не терпится закопать нелюбимых кандидаток на победу, что шквал звонков даже оттесняет заготовки ведущего. Итак, все предельно просто. Участницы достаточно много времени провели в своем кругу, их готовили специальным образом. Они неделями ночевали в одной спальне и кормили друг друга историями из своего унылого прошлого. Тема сегодняшнего состязания: «Почему моя соседка недостойна стать победителем?»
      Кресла дергаются и сдвигаются назад. Связанным девушкам подносят микрофоны по очереди, позволяя поливать грязью соседок не более одной минуты.
      «Она говорила по телефону с братом и сказала, что это шоу — полное дерьмо, и те, кто здесь заправляют, — сплошные подонки…»
      «А она названивала подружке и клялась, что готова тут трахаться с каждым осветителем, лишь бы получить хоть какой-то приз…»
      «А она хотела подсыпать нам порошка в йогурт, чтобы у всех начался понос…»
      «А ты зато на первом туре в своем Сыктывкаре избила в туалете двух подруг и заперла их там, чтобы опоздали на кастинг!!»
      «А ты стучишь на всех начальнику охраны! Сама с нами курила в павильоне и нас же закладывала! Мы видели, как ты с ним шепталась!..»
      «Она все врет, а сама пишет отчеты в отдел безопасности! Она говорила, что если лизать зад федералам, можно всего добиться!»
      «А ты, а ты…»
      Ага, состязание приобретает остроту! Оказалось, что участницам давалась возможность подслушать частные разговоры своих соперниц, и теперь все самое неприглядное становится достоянием гласности! Поглядим же, что там у нас на экране зрительских симпатий? Мы видим, как с каждой минутой кресло той или иной девушки, укрепленное на направляющих, сдвигается на шажок от центра в сторону обрыва. Восхитительная работа оператора! Теперь мы догадываемся, что ждет ту, которая первой достигнет края островка. На краю приплясывают полуголые мужики в звериных масках, а дно пещеры покрывает, кажется, совсем не вода. В маслянистой черной жидкости быстро перемещаются какие-то шустрые твари, может быть, просто рыбки, а может быть, что-то похуже… Один из «шаманов» хватает длинную палку с наколотым на конец куском мяса и опускает в воду. Миллионы зрителей визжат от восторга, палка едва не вырывается у мужика из рук. Мясо оторвано и съедено, в черной каше бурлит настоящая драка…
      «Не верьте этой сучке, она украла у меня деньги в раздевалке!..»
      «А ты только притворяешься, что любишь мужиков, и в прошлый раз все наврала! Я знаю, ты приставала к Дине и Софи и предлагала им полизать!..»
      «А она хвасталась, что обула троих старичков, врала им, что у нее парализованная мать. Старички были инвалиды, им давно никто не давал, а эта уродина на все соглашалась ради денег! А мамашу свою она запирает в темноте!..»
      «А ты сто раз говорила, и все слышали, что ненавидишь нашу страну и, если получишь бабки, сразу сбежишь! Она куда угодно готова сбежать, хоть во Вьетнам…»
      Щелк, бумц!
      Кресла катятся назад. Кто-то более симпатичен зрителям, а кто-то уже у самого края. До сих пор непонятно, что произойдет, когда колесики кресла Достигнут края спаренных рельсов…
      Щелк, бумц!
      «Шаманы» хохочут, оператор выхватывает в жирной грязи чей-то морщинистый хвост. Уж не молоденькие ли аллигаторы завезены сюда на потеху публике?
      Щелк, бумц!
      Одна из девушек нажимает кнопку на подлокотнике. Она кричит, что больше не в состоянии выносить это… Отлично, одна сошла с дистанции!
      Щелк, бумц! «Вернемся к вам после рекламы…»
      …Я накрываю Милене горло бриллиантовой диадемой. Я беру в руку один из подсвечников, я наклоняюсь и целую ее рот. Наверняка она очень вкусная, и наверняка я причиняю ей какую-то боль, потому что девушка начинает извиваться, лежа на столе. Я приказываю ей не шевелиться и снова обхожу стол. Милена безумно притягательна; она лежит, опираясь на столешницу затылком, плечами и ягодицами, а под выгнутую арку спины можно легко просунуть толстую книгу. С ее губы по подбородку стекает капелька крови; очевидно, я укусил ее… Треугольные каблуки туфель рвут скатерть, коленки согнуты, на бесконечно длинных лодыжках переливаются орхидеи и звенят цепочки. Словно чувствуя мое приближение, она невольно сводит коленки, но я с силой раздвигаю их очень широко. Хорошо, что она такая гибкая, она раскрывается в шпагате. Я беру бутылку с длинным горлышком, вытаскиваю пробку и смотрю на свет. Там внутри еще полно первоклассного вина семилетней выдержки. — Покажи мне, как ты меня любишь… Я резко двигаю бутылкой. Горлышко очень длинное. Коллекционное чилийское вино тонкой струйкой сочится наружу. На шершавом льняном снегу
      расплывается пурпурное озеро. Я наклоняюсь очень низко, почти вплотную разглядывая ее побелевшие губы. В моей руке оказывается фиолетовый пуфик с дивана, я подкладываю пуфик под нее, слегка придерживая бутылку. Милена послушно приподнимается, каменные шарики икроножных мышц играют под кожей.
      — Я люблю тебя, Тео, люблю, люблю… Увези меня отсюда…
      — Куда тебя увезти? — Я подставляю ладонь, я растираю рубиновый алкоголь по ее распахнутой бархатной промежности.
      — Увези меня к себе… Я люблю тебя, забери меня отсюда…
      Она слишком настойчива для женщины, которой только что причинили сильную боль. Она не переигрывает, она совершенно искренне влюблена в седого проказника, но ее плененная сущность живет сразу в двух измерениях. Я вспоминаю, как Костадис подчеркнул, что тоже замешан в индустрии. В госпитале он вел себя со мной как обиженный клиент, но теперь я вижу, что он хотел сказать совсем другое, Потом он передумал делиться, вместо этого он решился выставить напоказ свои интимные забавы…
      Я беру бутылку за донышко и закручиваю еще глубже. Теперь девушка не смогла бы свести вместе ноги, даже если бы и хотела. Она стонет, повторяя неразборчиво одну фразу. Я растираю по ней вино, Огоньки свечей отражаются от ее промокших ягодиц и ляжек. Милена вскрикивает, когда я подношу к ее нервной шоколадной дырочке горлышко фарфоровой вазы.
      — Пожалуйста, Тео, не надо… пожалуйста, не здесь…
      — Значит, ты не любишь меня? Ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? — Я берусь за вазочку покрепче.
      — Нет, нет, пожалуйста, не бросай меня, не отпускай меня… — Она рыдает; я вижу, как слезы текут по ее запрокинутому лицу, Милеша вытирает их локтем.
      Я опять думаю, какая же Костадис сволочь, какая он высокопрофессиональная сволочь. Он испытывает на прочность не только установки ее стрима, он прогибает до предела полотно, вытканное лучшими мастерами перфоменса. Он намерен заглянуть Милене Харвик туда, в оставшиеся восемь процентов, неподвластные режиссерам. Как же это, наверное, интересно — выяснить, где кончается бесконечное чувство? Ради этого можно безостановочно мучить и себя, и ее…
      — Ты ведь не любишь меня, детка? — Я обмакиваю узкое фарфоровое горлышко вазочки в сладкий брусничный соус. — Ты ведь обманываешь глупенького Тео? Если бы ты меня любила, ты бы не требовала…
      Я не успеваю закончить тираду, потому что Милена перестает сопротивляться. Наверняка ей по-настоящему больно; девушка подвывает, закусив свою руку. Вазочка маленькая и рассчитана на один цветочек, но имеет забавную пузатую форму. Теперь виднеется только голубое донце с тавром производителя. На вспотевшем горлышке Милены сияют бриллианты. За подобную драгоценность Костадис мог бы купить на месяц целый взвод гетер.
      Но купил одну лишь Милену Харвик…
      «…Дамы и господа! — сказочно приятным баритоном взывает ведущий. — Мы стали свидетелями захватывающей и, не побоюсь этого слова, суровой борьбы! Итак, три претендентки не выдержали нервозной обстановки и сходят с дистанции… Поприветствуем оставшихся участниц!»
      Если нервозной обстановкой можно назвать угрозу опрокинуться, привязанной к креслу, в болото с крокодилами, то ведущий попал в точку. Еще два кресла подкатились к самому обрыву, оставалось добавить совсем немножко язвительности, пролить еще капельку правды, и… Никто не знает, что бы произошло, но девушки сами нажали спасительную кнопку. Двадцать миллионов зрителей чуточку разочарованы, но самое интересное впереди.
      «Тотал-мейкап» выходит на следующий круг. Восемь финалисток снова готовы ответить на вопрос: «А на что я готова ради победы?» После второго дня состязаний они совсем не так доброжелательны к соперницам, как раньше. Точнее, отмечает ведущий, они с самого начала готовы были перегрызть друг другу глотки, но почему-то стеснялись в этом признаться.
      «И очень зря стеснялись, — хохочет второй ведущий. — Ведь наши парни любят горячих, беззастенчивых девчонок, и никто не любит обманщиц! Ха-ха…»
      Следующий конкурс можно было бы обозначить как эротический, если бы в конкурсантках осталась хоть толика эротизма. Тем не менее из публики наугад отбираются двадцать четыре молодых человека, абсолютно не знакомых друг с другом. Они тоже проходят своеобразный кастинг на предмет своей сексуальной просвещенности, достаточной развязности и, конечно, внешних данных. Молодые мужчины не знакомы между собой, и компьютер их объединяет в случайные тройки. Теперь каждая из восьми финалисток оказывается в режиме видеоконференции с тремя парнями и, соответственно, под взглядами двадцати семи миллионов зрителей. Да, да, к нам подключилась Украина, и популярность «Тотал-мейкап» стремительно растет!
      «Итак, милые дамы! Королева красоты должна быть секси, она должна волновать и смущать, будоражить и даже шокировать! Мальчики, вы готовы задавать вопросы? Тогда — впере-е-ед!»
      …Голова Милены запрокинута, свесилась с края стола. Я придерживаю ее затылок левой рукой, а правой — обе ее нежные кисти. Я смотрю на нее сверху вниз, смотрю в глаза. Не только потому, что мне нравится на нее смотреть. Я стараюсь контролировать ситуацию, я стараюсь не упустить момент, когда она начнет задыхаться. В таких случаях я немного ослабляю напор, позволяю ей передохнуть.
      Я не хочу смотреть на это, я был бы рад пропустить минут пять, но ничего не могу изменить. Стрим невозможно перемотать, как древнее пленочное кино, его можно только просмотреть пошагово. Я терплю гораздо дольше пяти минут, у старого хрыча долго ничего не получается. Потом он возводит глаза наверх, мы вместе созерцаем отраженные огни и перекаты песчаных дюн в потолочном театре. Я стараюсь напевать про себя, чтобы не слышать звуков. Потому что я не хочу слышать, как девушка плачет.
      Милена Харвик плачет. Когда я покидаю ее рот, она остается в той же позе, среди рябчиков, гусиных паштетов, трюфелей и холодного серебра. Укрывшись локтем, с разорванными гирляндами, рассыпавшейся прической и опустевшей бутылкой…
      — Скажи мне, что я подонок, скажи!
      — Нет, ты самый лучший мужчина…
      — Скажи, что я грязная свинья! Я не обижусь, ведь это правда! — Я кидаю в нее салфетками.
      Милеша обтирается, кое-как со стонами избавляется от вазочки и бутылки.
      — Тео, прекрати, ты самый славный…
      — Но почему?! Почему?!! — Я подскакиваю к ней и безжалостно трясу за плечи.
      Тень от ее растрепанной прически мечется по стенам кабинета. Милеша не успела толком вытереть лицо. Вокруг глаз — разводы туши, слезы сохнут на щеках, перемешиваясь с белесыми потеками в уголке рта.
      — Потому что я страдаю без тебя.
      — Ты не можешь страдать из-за меня… — Я еле сдерживаю крик, я шепчу ей прямо в ухо. — Я старый и некрасивый, посмотри на нас в зеркало, посмотри! Ты захочешь иметь детей с молодым. Ты захочешь, чтобы тебя носили на руках и купали в шампанском, ты захочешь ночей без сна и совместных вечеринок со сверстниками. Опомнись, девочка…
      — Тео, увези меня к себе… — твердит она, не поднимая глаз. — Если ты меня забудешь, я умру. Хочешь, я буду твоей служанкой, вместо «домового»? Хочешь, я брошу университет?
      — Ради чего? — безжалостно допрашиваю я, оставляя синяки на ее голых плечах. — Университет, надо же! А я вообще не верю, что ты там учишься… Послушай меня, Милеша, послушай очень внимательно. Ты способна сосредоточиться?
      Она кивает, но чересчур торопливо. Между ее обнаженных ног морщится скатерть, пропитанная вином.
      — Тебя заколдовали. Ты сама этого очень хотела, вот и заколдовали. Ты не учишься ни в каком университете, ты актриса из персонального шоу, слышишь?
      Несмотря на слезы, она заливисто смеется.
      — Тео, милый, я поняла. Это новая игра, да? Какой же ты у меня молодец, с тобой никогда не скучно, милый…
      — Да выслушай же! Я заплатил деньги, купил сценарий. Ты — всего лишь часть сказки, красивая девочка, которой положено меня любить…
      — Ты снова о деньгах, милый?
      Черт подери, я почти сочувствую нашему герою. Милеша слышит лишь то, что хочет услышать. А точнее — то, что ей положено услышать.
      — …Ни денег, ни грамма твоих подарков…
      Она начинает снимать с шеи диадему. Я перехватываю ее пальцы, затем отворачиваюсь и быстро отхожу к окну.
      Костадис вот-вот заплачет. И, кажется, я сейчас заплачу вместе с ним. Он купил самую дорогую мыльную оперу в мировой истории, а я только что сыграл в ней главную роль. Он купил нечто, требующее внимания, и, похоже, оно начинает обходиться гораздо дороже запланированного…
      И все-таки, что ему нужно от меня, от Гирина и от Сибиренко?
      …Я опять возвращаюсь в прошлое. «Тотал-мейкап» как раз входит в динамичную фазу. Мужская аудитория разгорячилась.
      «Вам нравится анальный секс в позе наездницы?»
      «Вы станцуете стриптиз для приятелей своего парня? »
      «Вам приятно, если партнер в постели называет вас грязной потаскухой?»
      «Вы согласитесь за деньги переспать с тремя черными одновременно? »
      Вопрос-ответ, вопрос-ответ… Зрители едва успевают перескакивать с одной участницы на другую. Кто-то из них уже замкнулся, не умеет фантазировать, не умеет наврать про несуществующую бурную любовь и потому стремительно теряет очки. За качеством ответов также следит зрительское жюри. Все честно, без подтасовки, но как догадаться, что за ответы устроят публику?
      «Как тебе идея выпороть красивую девчонку? Тебе нравится причинять боль, или ты плакса?»
      «Вам понравится, если при вас будут грубо насиловать подружку? »
      «Как насчет орального секса в солдатской казарме? Как насчет обслужить ротиком десятка два горячих парней? Мечтала об этом, крошка?»
      Из восьмерых конкурсанток остались только пять. Шоу еще не закончено, но первая революция свершилась. Дума чересчур быстро принимает предложения Комитета по законодательству, и публикуется список документов для получения лицензий. Еще вчера медики и косметологи молчали, а сегодня десятки клиник подают заявки. Еще не оборудованы должным образом кабинеты, еще не завезено импортное оборудование, а запись страждущих, мечтающих заменить лицо и фигуру уже ведется на квартал вперед…
      …Пока официанты меняют скатерть и заново сервируют стол, я провожаю Милешу в уборную. Очень жаль, что я слишком увлечен девушкой и не гляжу по сторонам. Не мешало бы проверить, на месте ли старый знакомый… Я опускаюсь в кресло, киваю гарсону, он подносит ящичек с эрзац-сигарами.
      В эту секунду — очередной шок, очень близко встречаю свое отражение в зеркале. Седой сухопарый мужчина с венами на висках и пронзительно-голубыми глазами перекатывает в тонких губах «Корону». Он щурится на меня сквозь дым, он поправляет манжет с сапфиром в запонке, он выглядит почти растерянно. Зеркало огромное, от пола до потолка, оно отражает курительную комнату, несколько карточных столов, край русского бильярда и кусок коридора. Зеркало — это лишь кусок посеребренного стекла, ему наплевать, сколько у кого денег, оно всегда показывает правду. Оно показывает, как, идеально ровно держа спину, проходит у меня за спиной мальчишка во фраке, он несет кому-то кальян. Затем оно показывает краешек Милешиного платья. Моя девочка за углом, наводит последние штрихи, только с прической она не сумела справиться, волосы разметались каштановой гривой.
      Часто бывает, что человек начинает кривляться перед зеркалом, когда уверен, что за ним не следят. Милеша не кривляется, она глядит в глаза своему отражению с самым серьезным видом. Она кусает губы, капельки пота вновь выступают на шелковом лбу, и тут же смеется, хохочет.
      Милеша не видит, что Костадис за ней следит… …Предпоследний этап «Тотал-мейкап». Внезапно все резко меняется; неожиданная и захватывающая режиссерская находка! Участницы обескуражены, зрители прилипли к экранам.
      «Вторник собрал тридцать два миллиона извращенцев! — захлебывается ведущий. — Что вы теперь скажете, ханжи? Поведете нас на костер?!»
      На арене — истинные мастера мейкапа. Не те, кто все проплатил, но те, без кого шоу бы не состоялось. Колдуны в белых масках, каста новых чародеев, убийцы целой отрасли и создатели новой. А что же наши милые пять участниц? О, им предстоит… нет, нет, не драться бамбуковыми шестами, как с вожделением предполагали горячие головы! Нет, наше шоу не для любителей крови! Девушкам предстоит при помощи компьютерной программы подобрать внешность для каждой из четырех соперниц. Всего-навсего проявить способности визажиста, и всем без борьбы обеспечена прекрасная внешность. Как тонко и как благородно, а главное — какая прелестная реклама для будущих клиник «Тотал-мейкап»! Шоу еще не завершилось, а возбужденные зрительницы уже атакуют редакцию, желая изменить себя…
      «Оп-ля! Тридцать семь миллионов доверчивых извращенцев опять обмануты, и это им нравится, черт побери!» — Ведущий захлебывается от восторга. Претендентки уже набросали компьютерные версии портретов своих противниц, конечно, не без помощи спецов. Судя по всему, всем пяти предстояло вскоре стать настоящими секс-бомбами. Но теперь, после слов ведущего, участницы выглядят растерянно, они совсем не уверены, что поступили верно.
      «Разве вы не стремитесь победить? — вопрошает юноша с горящим взором. — Разве вы забыли, ради чего пришли сюда? Разве вы пришли сюда, чтобы осчастливить своих соперниц? Разве все мы, — он оборачивается и говорит в камеру, фантастически чувственные губы крупным планом, — разве все мы пришли сюда, чтобы уступить этот мир более ловким и хитрым? Разве мы вручим корону неудачнице, которая сама роет для себя могилу?!»
      Итак, новые условия конкурса объявлены. Зрители в студии ревут от восторга, шоу набирает невиданную остроту. Надо всего-навсего довести красоту соперниц до абсурда. Надо припомнить все гадости, которые они вам делали за время состязаний и за месяц вынужденного совместного прозябания в клинике. Надо превратить слащавые зарисовки в смехотворный гротеск. Надо подарить соперницам неслыханную, разрушительную красоту детских комиксов, которая будет вызывать одновременно хохот и восхищенный свист. Надо отомстить так тонко, насколько это присуще женской природе…
      Как только в изобразительном творчестве будет поставлена точка, ассистенты медиков немедленно сделают женщинам усыпляющие инъекции, и наступит заключительная фаза «Тотал-мейкап». Специалисты возьмут двухнедельный тайм-аут, после чего предъявят заинтригованной аудитории свои творения. Две из пяти девушек отсеются, оставшиеся примут участие в финальной схватке. И год после передачи никаких изменений в облике производить нельзя. Категорически запрещается даже пользоваться сильнодействующей косметикой без консультации со спецами «Тотал-мейкап».
      Одна из претенденток бьется в истерике, орет, что дальше этого не выдержит. Тем проще, на сцене только четыре…
      И незаметно происходит вторая революция. Ее не сразу заметили, а когда заметили, злые голоса запричитали, что все было заранее подстроено определенными силами. Что кому-то было очень выгодно ввезти в страну «Тотал-мейкап», чтобы под шумок укрепить свои ряды. Шеф ФСБ выступает с докладом, где сообщает о невозможности вести розыскную работу в условиях скорого краха паспортной системы. Правительство, на треть состоящее из особистов, в течение суток принимает три мудрых решения. Удвоить финансирование спецслужб и позволить им использовать в розыске невизуальные средства контроля. Ввести обязательные электронные паспорта для всех, кому исполняется четырнадцать лет. Запретить смену внешности всем, кто замечен даже в мелких нарушениях порядка. Задумано и осуществлено крайне вовремя, общество как раз напугано появлением многоликой преступности и готово на траты по поддержанию безопасности.
      Не проходит и двух лет, как наличие электронного паспорта на ладони становится обязательным при приеме на работу. Революция, о которой спецслужбы всего мира мечтали сотни лет, свершилась…
      …Я отстраняю гардеробщика, помогаю Милеше надеть плащ. Милеша висит у меня на руке и без умолку щебечет; кажется, она снова вполне счастлива. Я перестаю что-либо понимать. Или перфоманс случайно превратил эту женщину в законченную дуру, или… или я был о Костадисе лучшего мнения. Впечатление такое, будто за семь минут в уборной она надышалась веселящего газа. Кстати, кстати… Эх, если бы Костадис удосужился поближе изучить ее зрачки или содержимое сумочки! Но если она употребляет наркотик, это уже нечто, вовсе выходящее за рамки! Харвик никогда бы не попала в актерский состав канала.
      Мы спускаемся на шесть этажей, я целую ее и говорю, что заеду за ней вечером. Милеша очень долго обнимает меня за шею и трогает мои губы губами. Держится очень естественно, глаза полузакрыты, ни малейшего притворства. Рядом со мной сильно влюбленная женщина. Поворачиваюсь и направляюсь к подземной стоянке такси. Машина резво набирает ход в полутемном тоннеле, у водителя шумит радио, я называю какой-то адрес, но не слышу собственных слов. Однако шофер кивает, уходит в правый ряд, мы разворачиваемся под площадью Искусств и становимся в очередь на монорельс.
      Стоп! Я уже невольно напряг брюшной пресс, ожидая крайне неприятную процедуру выхода из стрима, но Костадис снова обманул меня. Мелодичный сигнал в левом ухе.
      — Да? — тихо отзывается Костадис, не включая визуал.
      — За вами чисто, — рапортует невидимый собеседник. — Ваша спутница вышла следом и пересекла проспект. Сейчас она в детском развлекательном комплексе. Сидит… хм… Она сидит в кабинке для сетевой игры… Сделала один звонок, в защищенном коде, говорила, отвернувшись к стене. Сейчас к ней подошла девушка, они разговаривают, отвернувшись…
      Водитель барабанит пальцами по рулевому колесу в такт музыке. Впереди «ниссан» втянул под днище колеса и, плавно набирая скорость, скользит по рельсу в небо над Русским музеем. Шлагбаум переключился на красный свет, через две машины наша очередь. Я трогаю мальчишку за плечо, кладу ладонь на опознаватель между сиденьями, кидаю ему свежую купюру. Когда я выскакиваю, парень изумленно рассматривает наличные деньги на свет.
      Меня засасывает поток фланирующей публики. Милешу я нахожу быстро; она скрывается в массивном сооружении с сервомоторами, с двумя анатомическими лежанками и сложными штурвалами. Широкий люк, изображающий бронированную плиту, сдвинут в сторону. Здесь собраны самые дорогие, самые изысканные игровые автоматы в городе, так уж повелось. Персонал прекрасно вышколен, даже за спиной они не позволяют себе кривых улыбок! Проводящие здесь вечера мальчики и девочки имеют карточки постоянного гейм-клуба, и членство обходится их отцам недешево.
      Милеша откинулась в кресле, сквозь полуоткрытый люк я вижу ее скрещенные лодыжки поверх массивных пластмассовых захватов. Однозначно, она не играет в космонавта, но какого черта она тут делает, вместо того чтобы выбирать наряды?
      Я сижу в тропических зарослях, девица в форменном тюрбане приносит кофе. Прямо передо мной в панорамной галерее разыгрывают бесконечное театральное действо живые манекены. Немногие универмаги могут себе позволить круглосуточное дефиле. Хотя это не профессиональные модели, а подрабатывающие студенты, но, на мой взгляд, коллекции лучших Домов именно так и надо показывать, на самых обычных людях… Они разыгрывают жанровые сценки — встреча, радость, влюбленность, ревность, отчаяние…
      — И повсюду — театр! — вдруг говорит сам себе Костадис.
      Он почти забыл о Милене. Он смотрит на юных актеров в стеклянном тоннеле Гостиного Двора. Там внутри воссоздан кусочек брусчатки, лавка в таверне, газовые фонари… Писклявые звуки шарманки, хохот зрителей по ту сторону галереи. И вдруг, сквозь два ряда стеклянных преломлений, сквозь кактусы и пальмы, сквозь тюрбаны продавщиц и кружение вешалок я вижу то, ради чего предназначался спектакль. Люк одного из «звездолетов» до конца отъезжает в сторону. Положив руки на штурвал, Милена внимает и кивает, а рядом, повернувшись боком, что-то говорит девица в белой куртке с высоким стоячим воротником.
      Я стремительно разворачиваюсь, но пока глаза привыкают к перемещениям блеска, пока нахожу верный угол, картинка меняется. Продираясь сквозь вопли динозавров, выстрелы и хохот, пальмовые листья и напряженные улыбки продавцов, сворачиваю в сетевой сектор.
      — Где она?! — одну за другой дергаю дверцы пустых кабинок.
      — Кто, милый? — Милеша распахивает глаза. — Ой, как ты меня напугал! Почему ты вернулся? Что случилось? Ты решил не ехать?
      Девчонка-менеджер застывает с микрофоном у рта и пачкой буклетов в руках. Из-за галереи с переодетыми студентами вежливо выглядывает черный швейцар в ливрее.
      — Она только что подходила к тебе, эта, со стоячим воротником, похожа на иностранку!
      На ее лице — полная беспомощность, затем она сменяется почти детской радостью.
      — Ах, милый Тео, ты так напугал меня! Как здорово, что ты ревнуешь… Как это приятно, оказывается. Но здесь никого нет…
      …Толчок в спину, толчок в грудь. Темнота и яркий свет. Влажная салфетка, цепкая рука на лбу, перед носом — бумажный пакет на случай рвоты. Комариный писк в ушах, и тряска во всех мышцах. Меня предупреждали, что ощущения при выходе из стрима довольно болезненные. Возникает какой-то там резонанс, организм подстраивается под ритмику и восприятие другого человека, а выход всегда происходит резко. Многие инженеры считают, что именно поэтому у домашних просмотров сценария нет будущего. Сложные манипуляции на мозге, а потом — рвота? Мало приятного…
      Мохнатые брови сошлись у переносицы, надо мной озабоченная физиономия Гирина.
      — Говорить можешь? Воды дать?.. Януш, давай сразу, первые впечатления. Дружочек, приди в себя! Ты что-то видел? Пойми же, все что у нас есть — это твои впечатления. Ах, черт! Техник кричит, что чип уже разрушился. Вот же гад этот Костадис!.. Что там было, дружок? Кого ты там видел, ну?!
      Меня уже не тошнит. Все хорошо, все просто замечательно. Я дорого бы дал, чтобы оказаться сейчас с Костадисом в одном самолете. Потому что запись оборвалась на самом важном для меня месте. Потому что внешность женщины в белой куртке мне чертовски знакома.
      Никто на моей новой работе не узнает, что благодаря бывшим коллегам из Управления я раздобыл несколько следящих приборчиков элитного класса. Одна из таких «стрекозок» периодически охотится за Ксаной. Это мерзко, это недостойно, но я ничего не могу с собой поделать.
      Я никогда не ревновал Ксану к ее розовым подружкам, но память на лица сыграла шутку. Девка в белом анораке знала погибшую Милену Харвик. Эта же девка как минимум дважды целовалась с моей женой. Только у нее была другая прическа, цвет волос и глаз, и на бровях светились скрабстилы.
      Итак, мужик в ресторане встречался мне у собственной двери, а девушка лапала мою жену.
      — Он тот еще пройдоха, наш Костадис, — выдавливаю я сквозь кашель. — Никого там нет, он над нами посмеялся. Ничего интересного я не видел.

      Бежевый «опель» вырвался из бесконечной вереницы автомобилей, несущихся по четырем параллельным рельсам вдоль набережной, и по широкой дуге спустился к одному из пропускных терминалов. Промышленные корпуса, примыкающие к Неве, слились воедино, образуя титаническую крепостную стену, кое-где разрезаемую лентами транзитных транспортных потоков. Все, кто хотел оказаться внутри района Большая Охта, честно дожидались своей очереди.
      Очередь движется быстрыми рывками, и очень скоро «опель» тормозит под светящимся табло с надписями на четырех языках.
      «Внимание! Вы въезжаете в производственную зону! Пожалуйста, приготовьте документы на груз. Для лиц, не имеющих постоянной регистрации в Санкт-Петербурге, проезд исключительно через посты восемь и девять!»
      Не открывая окон, мужчина внимательно следит за «бегущей строкой» и, обнаружив то, что искал, удовлетворенно кивает. Контора, которая ему нужна, все еще открыта.
      Он не был здесь давно, и за три года здесь не стало лучше. Чем больше счастливого блеска излучают центральные районы, тем сомнительнее смотрятся промышленные окраины, Еще живы старики, помнящие, как все началось. Великое переселение оформилось в конце двадцатого века, когда эстеты от архитектуры предложили обратить внимание на Лондон и прочие муравейники. Якобы там люди живут правильно, а мы не умеем. Там богатые давно соседствуют с богатыми, актеры — с музыкантами, а воинственная нищета довольствуется уютными пустырями подле своих фабрик. И такой разумный взгляд возобладал на десятилетия. И принес ожидаемые плоды, как всегда своеобразные, соответственно национальной почве.
      Местные буржуи засели в резервациях, на подступах к кольцевой. Пока они спешно окапывались, настоящие иностранные буржуи и москвичи, посмеиваясь, скупили исторический центр. Художники и поэты бестолково рассыпались по пролетарским заставам, поскольку рачительная власть давно отменила арендные льготы на их жалкие мастерские и прочие творческие помещения. Короче, никакого Сохо не получилось…
      Зато получилось то, что почти официально называлось теперь «Большая Охта». В районе Охты милиция не рекомендовала без особой надобности покидать автотранспортные средства. А оставлять их без присмотра тем более не следовало. Никому не нужен сам автомобиль, но на черном рынке неплохо идут отдельные электронные компоненты. В районе Охты пыхтели заводы и вовсю строились новые. За новыми фабриками охотились военизированные отряды «зеленых», поэтому промзону пришлось окружить сетью постов на предмет отлова оружия и взрывчатки. Здесь годами шли позиционные бои между силами правопорядка и колониями нищих, захватившими кварталы брошенных зданий. Начинающие террористы четырежды пытались взорвать местный водозабор, а на теплоцентраль было совершено столько покушений, что иностранных полицейских возили сюда на экскурсию. Демонстрировали им, как силами одного взвода можно эффективно удерживать десятки гектаров территории. Здесь оттачивали свое ремесло антиглобалисты и пацифисты всех мастей, а в соседних подвалах склонялись над стратегическими планами орлы из «Хартии русского народа» и «Северного бастиона пророка». Как ни странно, они крайне редко дрались между собой: на территории района существовало негласное перемирие, подкрепленное участием милиции.
      Здесь держались самые низкие ставки аренды на складах, и про содержимое многих складов ходили самые противоречивые слухи. Фуры с таможенными отметками «Вскрытию и разгрузке не подлежит» ночами стояли в очередь на разгрузку. Здесь круглые сутки громыхали автосервисы, заглатывая украденные в Европе байки и чопперы и выплевывая их со свеженькими электронными паспортами. Местные бабушки с гордостью сообщали приятельницам, что в таком-то детском саду действует постоянная вечерняя школа воровского мастерства, а на кладбище зимой и летом проходят натурные съемки нелицензионного порно. В здешних кабаках набирали бесшабашных актеров в экстремальные шоу и, не таясь, обсуждали сделки с героином.
      Большая Охта весело и жадно прожигала дни…
      Робот пропустил за первый шлагбаум в узкий двор, а перед вторым отдал приказ всем выйти из машины и поднять крышки капота и багажника. Мужчина выбрался из салона, приложил ладонь к опознавателю и, послушно повинуясь командам, прошел через три рамки. Первая рамка среагировала на оружие во внутреннем кармане, но мужчина тут же назвал личный пароль. После третьей рамки в воздухе заморгал скрин и показался вежливый охранник.
      — Добрый день, господин Полонский! Рады вас приветствовать на территории района. С вашего позволения, два формальных вопроса…
      — Пожалуйста. — Мужчина ослабил ворот куртки, снял черные очки и покосился на шустрых гуттаперчевых паучков, вылезавших из-под капота «опеля». Роботы-ищейки уже закончили изучать его автомобиль и с жужжанием убирались в свои норки.
      — У вас на теле и в одежде четырнадцать электронных устройств, и одно находится в автономном полете.
      — По роду своей деятельности я имею право…
      — Нет проблем, господин Полонский. Я вижу, кем вы работаете, но обязан спросить, нет ли у вас причин опасаться насильственных действий?
      — Нет, это обычные предосторожности.
      — Отлично! Вы не указали в маршрутном листе вашего автомобиля цель поездки…
      — Извините, офицер, но с каких пор в родном городе я должен отчитываться, где намерен совершить моцион?
      — Сожалею, но с прошлой недели. Особое распоряжение начальника ФСБ, после серии поджогов и взрывов на теплопроводах. В Охте полно заброшенного старого фонда, там живет черт знает кто… Полонский бросает взгляд на серые погоны сотрудника терминала.
      — Замечательно… Так у нас теперь не милиция, а федералы принимают решение, кому и как передвигаться по городу?
      — Спросите об этом губернатора! — моментально подхватывает больную тему офицер. — Он теперь шаг боится сделать без своих новых замов. Да еще Сибиренко этот, тихая сволочь… А вам на будущее, господин Полонский. В зоны особого контроля включены девять районов, где сосредоточена промышленность. Передвижения для граждан с петербургской регистрацией и «зеленым флажком» не ограничены. Вас могут спросить о цели, но не имеют права останавливать. Можете ознакомиться на сайте…
      — Стойте, стойте! А при чем тут Сибиренко? Вы говорите о Льве Сибиренко? Какое отношение он имеет к губернатору?!
      — Нет, не Лев, — усмехается милиционер. — Не Лев, а Дмитрий Львович, сын телемагната. Он у губернатора помощник по координации с силовиками, говорят, в большом фаворе. А вы разве не слышали?
      — Я редко смотрю местные новости… Хорошо, хорошо, цель поездки — клуб… «Глаз бирюзового кролика», так он, кажется, назывался. По крайней мере, на гостевом табло значилось, что заведение еще работает. Просто еду покушать, это ведь не запрещено?
      — Конечно, «Кролик» — одна из достопримечательностей, он открыт днем и ночью! Прошу вас, господин Полонский, и не вините нас за возникшие трудности. Надеюсь, что в «Кролике» у вас не будет неприятностей…
      Решетка перед автомобилем поползла вверх, красный огонек сменился зеленым. По соседнему пропускному коридору мягко шелестит двадцати-колесная фура, с другой стороны на пандус готовится вырулить джип «Святогор», сияющий жук с бронированными стеклами.
      — Я, наверное, отстал от жизни, — поставив ногу на педаль, говорит Полонский. — Я верно вас понял? Иногородние и хоть раз судимые теперь лишены свободного передвижения? И новых федеральных законов по этому поводу не принимали? А вас наверняка собирали и предупредили, что завтра категория неблагонадежных лиц может быть значительно расширена?
      — Вы верно поняли! — Офицер на экране уже отвернулся, оформляя следующую машину. — Проезжайте, господин Полонский, удачного вам дня! И как коллега бывшему коллеге: будьте вдвойне осторожны, следует ждать любых изменений!
      Полонский не встал в общую очередь к скоростной эстакаде, вместо этого он свернул вниз, на проспект, и медленно покатил вдоль кирпичных заборов. За три года тут все изменилось не в лучшую сторону. На запыленном стекле супермаркета — следы от пластиковых пуль и размашистая надпись: «Охта — только для русских!» Несколько сожженных киосков, крысиные трупы на грязном бетоне, засорившиеся водостоки. Ряды автомобилей на парковке огорожены сеткой. Разевая красную пасть, скучно лает сторожевая собака. Проходная крупного предприятия, милицейский джип с водометом на крыше, двое в касках курят, не вылезая из машины. Возле проходной колышется скрин с постоянно бегущей строкой вакансий.
      «Требуются инженеры… Срочно требуется специалист…»
      Януш вспомнил, как дед рассказывал, что полвека назад на фабриках остро не хватало рабочих рук. Никто не желал учиться на станочника, и промышленности грозила остановка. На многих производствах у машин кряхтели одни старики. И крах бы неминуемо пришел, если бы не гениальный прорыв скромного чешского изобретателя. Как же звали того парня?.. И не вспомнить! Да, люди быстро привыкают к хорошему, и кажется, что так и надо… Тогда еще во всех газетах писали, что японцам утерли нос, и печатали всюду его снимки на всю полосу.
      Этот парнишка первый разработал единую формулу автоматизации. По сути, он не принес ничего нового, но сумел внедрить в производственный процесс гибкие матрицы управления, применяемые в домашних роботах. Это было очень дорого, но все равно дешевле, чем воспитывать тупоголовых, вороватых учеников. Теперь неквалифицированная рабочая сила почти не используется. Любая новая фабрика или мастерская заказывается и исполняется как цельный организм. И заказчику в технических условиях выдается точное количество необходимого инженерного персонала.
      Но даже этот персонал не набрать… Потому что детки не идут в технические вузы. Это перестало быть престижным. Конечно, если начинающий режиссер персонального шоу зарабатывает вдвое больше инженера…
      «Опель» подождал у сломанного светофора и свернул на широкую, обсаженную липами улицу. Полонскому сразу показалось, что деревья какие-то больные, но только вблизи он понял, почему так решил. Пыль, заводская гарь. Здесь не строили дождевых колпаков, не отсасывали грязный воздух. Здесь халтурно занимались очисткой.
      Он покосился на приборную панель. Так и есть, все три датчика, отражавшие разные показатели агрессии внешней среды, наливались малиновым цветом. Заботливый компьютер предлагал владельцу не покидать машину и не открывать окон до выезда из опасной зоны. Кондиционер усиленно нагнетал очищенный воздух. На скрине безопасности тревожно вспыхивали цифры и названия ядовитых элементов, рассыпанных в атмосфере.
      На перекрестке рядом с Полонским остановился мотоциклист. Он рулил без шлема и курил на ходу, что было совершенно немыслимо в условиях города. За спиной байкера, обхватив его кожаную спину голыми руками, восседала девица с фиолетовым тату на все лицо и наполовину выбритой головой. Девушка уставилась на Полонского неморгающими рыбьими глазами, за щекой у нее перекатывался шарик жвачки, скорее всего «мэлони-крека», из голенища сапога торчала рукоять ножа. Януш потрясенно наблюдал, как из выхлопной трубы байка вырываются клубы дыма.
      Эти наркоманы до сих пор гоняли на бензине! В этом не было ничего особенного, в городе сохранилось еще больше десятка заправок для таких вот пережитков прошлого, но бензин безумно дорог. Полонский лишний раз убедился в верности поговорки — не суди о людях по одежке…
      За поворотом на проспект Металлистов стало чище, на перекрестке дежурил бронетранспортер. Метрах в ста от него шестеро подростков сидели на бордюре, вытянув ноги на проезжую часть. Еще двое лежали ничком на пыльном газоне. Невозможно было представить подобную картину ни в центре, ни в Московском районе, и уж тем более на Островах.
      Проезжая мимо детей, Полонский заблокировал окна и снизил скорость. Они походили на брошенных тряпичных кукол с вывернутыми руками. Они даже не провожали машину взглядами, а просто смотрели прямо перед собой. На лицах и на одежде лежал толстый налет пыли; такой же покрывал листья и ветви деревьев.
      Открылся вид на сквер, где траву между деревьями вытоптали футболисты, а на полуразрушенной трибуне, пригорюнившись, сидели еще десятка полтора ребят. Януш прикинул, что в это время все они должны быть в школе.
      Если здесь вообще работают школы…
      Он вдруг поймал себя на том, что рассуждает об Охтинском районе как о враждебной планете. Он стал вспоминать, когда последний раз отклонялся от привычного маршрута — из УБЭП до дома. А нынче — из офиса телеканала и — до новой квартиры. У тех, кто не покидает деловую часть города, складывается впечатление, что они находятся в гуще событий. Но здесь не просто не бывает событий, здесь время течет несколько в иной плоскости, словно вынуждено взбираться в гору.
      Здесь не ведут счет на тысячи евро. Здесь полно альтернативных валют.
      Что он знает о буднях этих пацанов? Что он знает о тоске старух, глядящих с покосившихся балконов? Кажется, замшелые пятиэтажные хибары возведены еще в середине двадцатого века. Им по сотне лет, того и гляди обрушатся… И, точно подтверждая его мысли, показался завалившийся набок кирпичный дом. По развалинам бродили собаки, тут же играли дети, а в соседних строениях, как ни в чем не бывало, продолжалась жизнь. Хлопало на ветру белье, в палисадниках женщины поливали чахлые цветники, а по фасадам змеились жуткие трещины, кое-как замазанные раствором.
      Дома пока не упали, но готовились упасть. Им недоставало самой малости, чтобы похоронить под обломками своих обитателей.
      Полонский вдруг осознал, что находится в одном из многочисленных микрорайонов, которых уже нет на официальных картах Петербурга. Кварталы-призраки, десять лет назад предназначенные на слом, где давно отключены коммуникации и где тем не менее живут сотни семей. Их не выгоняют, потому что…
      Автопилот перехватил управление, среагировав быстрее человека. «Опель» рывком ушел вправо, пропуская вылетевший из арки раскрашенный трицикл.
      Женщина, к которой Полонский сейчас ехал, хорошо знала, почему не выгоняют тысячи незаконных мигрантов. Марианна Фор, владелица ресторана и отеля «Глаз бирюзового кролика». И по совместительству двоюродная сестра Клементины, шефини отдела убийств. О последнем обстоятельстве было известно крайне ограниченному кругу лиц. Собственно, с той первой встречи и началась натянутая полудружба между Янушем и железной «комиссаршей»…
      Лейтенант Полонский копался тогда в четырех томах запущенного безысходного дела, связанного с нелегальным производством эрзац-сигарет. И одним из подозреваемых проходил то ли второй, то ли третий муж Марианны Фор. Сигареты давно никто не делал, подвал успели затопить, дело дважды принимали к рассмотрению, и дважды оно рассыпалось за недоказанностью улик. В какой-то момент всю безнадежную груду перебросили на стол молодому следователю Полонскому. Тренироваться. Такого рода гиблые дела как раз и предназначались для начинающих, поэтому начальство относилось к ним как к неприятному, но необходимому тренингу.
      Однако лейтенант Полонский разыскал скрытую зацепку, и спустя месяц развеселая охтинская компания должна была предстать перед судом. Следователь не открыл Америки, он всего лишь подошел к делу с серьезностью, о которой позабыли его предшественники. Коллеги привыкли относиться к подобным ребусам как к заведомо провальным, но Януша об этом не предупредили. Он полетел в Молдавию и Таджикистан, он отыскал и привез свидетелей, когда-то батрачивших в подпольных цехах. Он подкупил их посулами, что сможет решить вопросы в иммиграционном ведомстве.
      И мертвое дело сдвинулось с места.
      Потенциальные обвиняемые уже год как забыли об угрозе ареста, они давно занимались совсем иным бизнесом и в ином месте, потому повестки свалились как снег на голову. В орбиту оказались вовлечены двадцать шесть человек; помимо табачной фабрики вскрылось еще несколько тем, и в какой-то момент Янушу позвонила именитая коллега. Госпожа подполковник из смежного ведомства
      предложила прогуляться, и во время прогулки выказала неподдельное уважение. Оценила проделанную им работу. Изловить несколько цеховиков — это круто, признала Клео, но коту под хвост брошена многолетняя работа других отделов Управления. Идет поток крэка, краденой мототехники, происходят убийства наркодилеров и постоянный передел сфер влияния среди банд, о которых «экономистам» из Управы ничего неизвестно. Стоит ли рубить с плеча, усомнилась Клементина. Это просто совет, но он дорогого стоит. Вместо того чтобы сейчас оторвать одну веточку, давайте сообща подпилим это прогнившее дерево.
      «Вы меня покупаете?» — всполошился тогда Януш. Он полагал, что «комиссарша» считает его идеалистом и втайне посмеивается, но позже выяснилось, кто из них настоящий, неисправимый идеалист. Марианна Фор приходилась Клео двоюродной сестрой, но родственные узы всегда работали в одном направлении. Клео выручала сестру строго в обмен на информацию, причем даже слушать не хотела о проблемах ее новых мужей. Все, чем могла поступиться Клео, она поступилась, и для госпожи подполковника это было немало. Всякий раз, когда на Охте случалось нечто, связанное с насилием, она уговаривала коллег из местных райотделов не закрывать «Бирюзовый кролик». И те, кому по долгу службы следовало давно уже раздавить один из самых опасных вертепов, оказывали Клео любезность.
      «Марианна сдаст тебе двух плохих парней, — прямо объявила Клементина ошарашенному Полонскому. — У одного левая букмекерская контора, не платит ни гроша. А второй официально занят консалтингом, но на самом деле его люди легализуют вьетнамских эмигрантов. Это все по вашей части, экономика…»
      «А про эрзац-табак вы мне советуете забыть?» — кисло улыбнулся лейтенант.
      Он ожидал дальнейших уговоров, давления и даже угроз, но Клементина только пожала могучими плечами и махнула очередной стаканчик спиртного. «Да как угодно, Полонский, — сказала она. — Можешь хоть всех пересажать, если эти гребаные цеховики принесут звезду на погон. Но когда возникнет что-то действительно серьезное, будет тяжело найти, к кому обратиться за советом. Марианна готова слить тех двоих, но не в обмен на собственную безопасность. Просто они не местные, один ингуш, второй представляет азиатов, вьетнамцев. Это принципиально. Их мог раскрутить кто-то другой, а так получишь ты, вот и все…»
      Клементина ненавидела их всех, и только это единственное обстоятельство заставило Януша пойти на компромисс. Впоследствии подобных компромиссов было немало, но Януш не мог припомнить случая, чтобы Клео пользовалась своей криминальной родственницей в личных целях. Госпожа подполковник оставалась незыблемой, и никто не мог уличить ее в соглашательстве. Максимум послабления — это не ворошить старые грехи.
      По крайней мере, так казалось Полонскому.
      По слухам, «Глаз бирюзового кролика» получил свое имя во время давней психоделической попойки. Собралась компания. Клуб располагался на двух нижних этажах стеклянной полусферы, за толстой кирпичной кладкой, заменившей окна. Выше третьего этажа окна бывшего бизнес-центра были выбиты, а ряд пожаров довершил картину разгрома. Бизнес-центр никто не восстанавливал, и кошмарная конструкция напоминала половину цветка подсолнечника, из которого выковыряли семена, а стебель опалили и воткнули в землю. На фасаде сполохи лазера выводили очертания гротескного чудо-грызуна с налитым кровью, моргающим глазом. Между двух рыжих фабричных труб на тросах раскачивался десятиметровый аэростат с длинными белыми ушами. На сотню метров вокруг рассыпались дождем бирюзовые искры скрабстила, превращая заросшие пустыри в фантастический марсианский пейзаж. Внимательный наблюдатель мог заметить, что картина запустения выглядит несколько нарочито, что над диким культовым заведением серьезно поработали дизайнеры, что за выбитыми окнами верхних этажей натянута прозрачная сеть, а стоянки набиты машинами, явно принадлежащими не местным люмпенам…
      Полонский с трудом отыскал место на подземной парковке. Здесь дежурили живые охранники, опять же диковинка для современного фешенебельного центра. При въезде на паркинг шлагбаум был сломан, освещение не работало, и лишь в глубине, на столбах, раскачивались грязные лампы. Машину обступили нагловатые парни с кавказской внешностью и кавказской овчаркой. Один, не глядя, принял плату, другой, зевая, скользнул взглядом по одежде и сумке, но Януша эта показная небрежность не обманула. Его уже проверили на предмет ношения оружия и, стоит отойти, вплотную займутся проверкой машины.
      — Вы приглашены?
      Запасной вход прикрывает бронированная дверь вывернутая из банковского хранилища. В окошке —чем-то похожий на дверь серый субъект с коричневыми от постоянного жевания «мэлони» зубами. Он и сейчас не расстается с наркотиком.
      — Я договаривался о встрече с госпожой Фор Передайте ей, что приехал Полонский.
      — На нем куча электронного дерьма, — произносит писклявый голос за дверью. — Проще сразу пристрелить, чем обыскивать.
      — Заметано, — соглашается серый «ящер» и наводит на Полонского рифленое дуло.

      Полонский разбирается в оружии. В лапах у «стража ворот» контрабандный разрядник, созданный в Китае для спецподразделений и запрещенный конвенцией ООН. Бьет на двадцать метров наповал, и без всяких пуль и крови. С точки зрения закона, еще более сомнительная вещь, чем огнестрельная автоматика. Огнестрельное оружие теоретически можно подобрать на улице и получить за него лет десять с последующей амнистией. Любая контрабанда проходит по линии федералов, там действуют новый кодекс и закрытые инструкции. Контрабанда наносит вред безопасности государства, с ней можно и нужно бороться особыми средствами. Януш рассматривает пушку и размышляет, почему хозяева «Кролика» не стесняют себя условностями. Или необычайно крепки тылы, или демонстративно фасонят…
      Однако годзилла не стреляет. Это, видимо, такая шутка — напугать посетителя. Он отодвигает засов и впускает Януша внутрь. Полонский был здесь всего единожды, и если бы не отказ Марианны Фор общаться в другом месте, ни за что бы сюда не вернулся.
      Рядом с охранником он чувствует себя подростком. Оказалось, что тот передвигается сидя, на табурете с колесиками, а если встанет — неминуемо ударится о потолок. В грудь Янушу утыкается раструб милицейского опознавателя, из мрака выступает девица, увешанная аппаратурой, как древний почтальон. За ухом у девицы торчат сразу три антенны, с губы свисает сигарета, на левом запястье моргают трое часов. Она одета, как парень, в бесформенный комбинезон. Полонский сразу отметил, что техника у девчонки дорогостоящая, не любительские игрушки, а настоящий шпионский набор.
      — Ментовский разрядник, две «стрекозы», выносная камера с передатчиком… — сухо перечисляет девица. — Под курткой — опять же ментовский револьвер с боевыми «сонниками»…
      — Главное, чтобы не было «червяков», мамочка ненавидит, когда гости норовят оставить какую-нибудь ползучую гадость. Как думаете, что мамочка делает с теми, кто подсадит ей такую дрянь? — Охранник обращается к Янушу почти по-дружески.
      — Думаю, госпожа Фор больше не захочет общаться с таким человеком? — делает предположение Полонский.
      Внутри у него все кипит. Он знает, что еще полгода назад достаточно было служебного принта на ладони, и с ним говорили бы совсем иначе. Впрочем, с ним тогда бы вообще не стали разговаривать.
      — «Червяков» на нем нет, это точно! — Бесформенное создание собирает свои проводки и железки.
      — Все оставишь тут, — подводит итог годзилла на табуретке. — И куртку снимай, и пояс. Мама не любит подлых штучек.
      Спорить бесполезно, Януш со вздохом освобождается от доспехов. Он пришел с черного входа, а Марианна Фор не любит подлых штучек. Но одну «стрекозу» он заблаговременно оставил наружи, она будет ждать, пока снова откроется дверь, и тогда залетит внутрь. Размером с комара, бесшумная и юркая. Если ему повезет и девчонка с датчиками ослабит внимание, «стрекоза» непременно найдет хозяина и зависнет у него над головой, снимая все, что происходит вокруг. Стандартные датчики, которыми, без сомнения, напичкано здание, ее не обнаружат. Это слишком накладно даже для госпожи Фор — держать в каждом помещении подобную аппаратуру. Проще купить еще один клуб.
      Гостя пропускают в служебное крыло, впереди отъезжают перегородки и задвигаются сзади автоматически. Задвигаются так плотно, что невозможно определить, где спрятался проход. Дважды приходится спускаться, становится жарко и влажно, а рокочущие звуки музыки стихают, уступая место медиативным вздохам джунглей. Скрытые динамики столь правдоподобно повторяют звуки тропического леса, что Полонского так и тянет смахнуть несуществующих москитов со лба или рассмотреть в бликах зелени обезьянью стаю. Ароматы тропиков также заданы предельно убедительно, голографические изображения диковинных цветов раскачиваются в сантиметре от протянутой руки. За пальмами зимнего сада видны лазурные дорожки бассейна и круглый кожаный диван, замыкающий в кольцо стол со снедью. Там гуляет компания, волнами плывет дым, сталкиваются стаканы, обнаженные девушки пихают друг друга в воду. Все бесшумно, все за стеклом.
      Затем в ноздри вцепляется настоящий сигарный дым, и оранжевое лето сменяется строгим антуражем английского клуба. На полуоткрытой дубовой двери сияет начищенная бронзовая рукоятка в виде львиной головы с кольцом. Рядом в застывшей позе — ливрейный лакей двухметрового роста. Все подлинное, потемневшее дерево, ящички с сигарами, и даже костюм на живом манекене отдает стариной. Януш от кого-то слышал, что люди, посещающие закрытые залы «Кролика», жалуют исключительно подлинники.
      Вполне вероятно, что дверь в соседний зал нарочно оставлена приоткрытой. Нелепо предполагать, что хозяйка клуба упустит такую мелочь. И нелепо предполагать, что гостя впустили сюда случайно; официальных лиц Марианна Фор встречает двумя этажами выше, в обшарпанном кабинете над танцполом. Януш догадывается, что может означать неожиданный приступ гостеприимства. Ему дают почувствовать разницу. Ему дают понять, что знают о его уходе из милиции и приветствуют как частное лицо. Недостаточно тонко, но доступно.
      Тем больше поводов беспокоиться за собственную жизнь, думает он. Потому что, остановленный могучей дланью «дворецкого», он видит мужчин и
      женщин за карточными столами. Запах табака идет именно оттуда, из «зеленой гостиной». Две четверки игроков за соседними столиками. Пачки наличных денег, Давно запрещенных к обороту. Длиннющие сигары, завозимые контрабандой, каждая из которых тянет на месячное жалованье дознавателя. В любом присутственном месте можно схлопотать срок, не успев даже как следует затянуться, но гости госпожи Фор смолят без стеснения. Им наплевать на антитабачные постановления Законодательного Собрания, наплевать на ночные рейды с овчарками, обнюхивающими багажники. Янушу почему-то кажется, что курильщики, рассевшиеся за зелеными столами, не постесняются курить даже в приемной Мариинского дворца. За левым столиком сдает замначальника таможни. Слева от него в манерных перчатках перебирает карты представительный господин с усиками. На секунду усатый поворачивается, и Полонский узнает майора из пресс-службы ФСБ. Этот кадр неоднократно мелькал на экранах. По соседству, откинувшись на спинке стула, катает во рту сигару долговязый тип с обвисшими щеками. Полонскому долго не удается его опознать, хотя он абсолютно уверен, что встречал эту противную рожу, и неоднократно. Остальных он никогда не видел, разве что мясистый затылок ближайшего игрока наводит на мысли…
      Шелестит платье, в конусе света показалась Марианна Фор. «Мясистый затылок» ей что-то говорит, затем мелко смеется, целует хозяйке заведения руку. Сверкает бриллиант в запонке, сверкают стразы в зубах игрока. Марианна игриво отбивается, на ходу бросает пару фраз пышной даме с янтарными гирляндами в седине, и тут Полонский узнает мужчину с бриллиантовой запонкой. Януш не помнит, какую должность в Управлении занимает этот хлыщ; кажется, он из отдела по борьбе с наркотой…
      Салатные стены, обитые сукном, матерчатые абажуры, белоснежная манишка и перчатки бармена, мальчик-крупье у коробки с запечатанными колодами. Пресловутая «зеленая гостиная», в которую постороннему попасть не проще, чем в банковское хранилище.
      Марианна Фор издалека показывает гостю, что он замечен, и кивает на боковую дверь. Она отлично отыграла первую часть спектакля; вне сомнения, заранее перекинулась парой слов с сестренкой, и ненавязчиво показала гостю свою мощь. Главное, что федералы и офицеры Управы прекрасно уживаются за зеленым сукном самого именитого притона Большой Охты, и опереться гостю не на кого. Януш думает, что Клементине придется поставить стаканчик. Более грамотно она не могла ему намекнуть, что в расследовании придется полагаться лишь на собственные силы.
      Качнешься в сторону — и конец…
      Он перешагивает порог «фиолетовой гостиной». — Это Коко, — представляет хозяйка, стряхивая пепел на ковер. — Говори, я от нее не скрываю. Когда я перестану ей доверять, я ее зарежу.
      Двоюродная сестра Клементины похожа на госпожу подполковника, как французский бульдог на мастиффа. Она тоже хищник, но менее броский, и оттого кажется менее опасной. Ей сорок семь лет, она угловатая и мощная, одета во что-то желтое, броское, переливчатое. В ее опухших стальных глазах такое выражение, что хочется побыстрее выйти и закрыть за собой дверь.
      Марианна улыбается, походя проводит девушке кончиком мундштука по губам. Хозяйка сегодня в хорошем настроении, ведь легавый пришел не с требованиями, а с просьбой.
      Полонский и Коко несколько секунд разглядывают друг друга. Мужчина думает, что давно не встречал такой смеси целомудрия и обжигающей порочности. На вид пассии Марианны можно дать года двадцать два, не больше, но на самом деле ей за тридцать. Тоненькая блондинка сидит на высоком барном табурете непринужденно, словно в кресле, одной ногой переплетясь с хромированной ножкой, другую ногу поджав, и положив щеку на голое колено. На ней очень короткие кожаные шорты и роскошный свитер из ангоры с высоким воротником. Шорты такие короткие, что Полонскому видны черные волосики у нее в промежности. Коко не натуральная блонди и красится пероральными средствами, поэтому половина головы у нее еще носит пепельный оттенок. Глаза прикрыты зеркальными очками с фиолетовыми стеклами, а когда она отворачивается взять со стойки сигарету, на шее становятся видны следы укусов. Раз в минуту с висков девушки взлетают облачка серебристого скрабстила, искры вспыхивают и гаснут на лету. Видно, что ей нравится походить на бенгальский огонь; при каждом взрыве Коко смотрит в зеркало за спиной Марианны и улыбается маленьким алым ртом.
      В «фиолетовой гостиной» сумрачно, нет окон, и от перестука ударных вибрирует потолок. Здесь аквариум, встроенный в барную стойку, фиолетовые, давно не стриженные ковры и стайка ползающих розовых подушек. Здесь пахнет травкой, дыней и пряным женским парфюмом. За аквариумом светятся сразу четыре скрина — Марианна Фор не отвлекается от деловых операций. Полонский думает, какую сумму отдало бы Управление и федералы, чтобы заглянуть в эти скрины. Они играют в карты по соседству, но наверняка никому в страшном сне не придет мысль перешагнуть порог.
      Полонский ощущает легкий укол в ухе. Значит, «стрекоза» проникла в комнату и можно начинать. Он разворачивает салфетку своего компьютера и показывает госпоже Фор снимки. Но та не спешит, она отмахивается небрежным движением и увлеченно смешивает напитки.
      — Блондинчик, ты, наверное, подзабыл правила. Я иногда отвечаю на вопросы. Если очень захочу. Но я не бюро находок, я не ищу пропавших дамочек.
      — Это моя жена, снимки сделаны в женском клубе «Ирис и карамель»…
      — Я вижу, где сделаны снимки.
      На мгновение Януша охватывает суеверный страх. Марианна ни разу не взглянула на экран, даже не повернулась. И Ксана там отснята почти в полной темноте, среди лиловых сполохов на кирпичной стене. «Стрекоза» не пыталась подключить видеоадаптер, даже покадровую съемку вести было непросто.
      — Я больше не мент и не служу в Управе. Это частная просьба…
      — Я знаю, на кого ты горбатишься, блондинчик. Но частных просьб не бывает. Все завязано, не согласен? — Она передает граненый стакан Коко.
      Девушка изумительно плавным движением стекает с табурета и оставляет полный стакан у руки Дознавателя. Янтарная поверхность с оплывшими айсбергами даже не дрожит. Коко поворачивается и влезает на свой табурет, как в седло. Когда она закидывает ногу, Януш видит следы от плетки на ее левой ягодице. Януш резко отводит глаза, но Коко уже успела обернуться и показывает зубки.
      Марианна Фор действует как игуана. Невыразимо медлительно она ползет вдоль аквариума и вдруг одним хлестким ударом разбивает блондинке губу. Девушка оказывается на полу, кровь из разбитого рта капает на розовую подушку, виски растекается по дубовым полированным доскам. Коко продолжает улыбаться, вытирая губы, хозяйка «Кролика» слизывает кровь с перстня на правой руке. Полонский расстегивает «молнию» на нагрудном кармане и выкладывает на стойку пачку наличных.
      — Здесь пять тысяч. — Он старается не смотреть на девушку. — Я не могу обращаться в милицию. Я не могу обращаться к начальству. Я надеялся, что… что вы имеете отношение к «Ирису и карамели».
      — Я имею отношение… — Марианна становится на одно колено между раскинутых ног блондинки, вытирает ей кровь с подбородка кончиком платка. Коко опирается на локти, проваливается в заросли ковра. Розовые подушки завершают круг по ковру, рыбы топчутся в аквариуме. На стойку запрыгивает настоящая, живая кошка, с отвращением нюхает разлитый виски.
      — Я ко многому имею отношение, но тебя мои отношения не коснутся, пока не раздавишь «стрекозу». Тебя предупреждали, чтобы не брал с собой подлых ментовских штуковин?!
      Чертыхаясь, Полонский велит камере опуститься на ладонь. Пока он с тоской уничтожает ценнейшую следящую аппаратуру, пять тысяч евро исчезают со стойки, Коко возвращается на табурет, а Марианна разворачивает к нему один из скринов. Сразу заметна разница между переносным компьютером дознавателя и стационарным монстром клуба.
      — Исповедуйся, блондинчик. Но если ты не в настроении поделиться с мамочкой сокровенным, лучше не начинай!
      — Мне нужна эта рыжая…
      Полонский упирается взглядом в стакан и начинает рассказ. Сначала слова спотыкаются, наползают друг на друга, но постепенно он приходит в себя. Коко подливает «Уокера», Марианна дымит, шурует на экране, изредка кивает, не оборачиваясь. Януш завершает словами:
      — Это начинает походить на знаки свыше, если даже случайно встреченный лейтенант упоминает фамилию моего босса.
      — Уясни себе важную мысль, малыш… — Под руками Марианны взрываются и тают сотни картинок. — Мне наплевать на вашу телевизионную кухню. Если эта крошка не федеральный агент, за пять штук ты получишь ее живой. Или удвой сумму, и получишь ее прелестную головку.
      Скрин поделен на шесть фрагментов, в каждом идет сверка изображения рыжей девушки, обнимающей Ксану, с возможными двойниками. Остается только догадываться, какими базами данных пользуется хозяйка «Кролика», но явно не из общедоступных поисковых систем. Полонский залпом допивает виски. Он почти жалеет, что пришел сюда, он гадает, не лучше ли было все начистоту рассказать Гирину.
      — «Ирис и карамель»…— хихикает госпожа Фор. — Так ты позволяешь своей жене посещать это милое гнездышко?
      — У нас контракт на гостевой брак, — вяло оправдывается Полонский.
      — То есть, по шестому пункту у твоей киски полная свобода?
      Януш потирает лоб. Словно тысячи иголочек колют череп изнутри. Он никак не может сосредоточиться на словах собеседницы. Он видит ее шевелящиеся губы и порхающий между ними язык, костяной мундштук и бриллиантовые стразы на верхних резцах. Он слышит вопрос, но никак не может найти ответ.
      — Что с тобой, котик? Ты не помнишь, как выглядит твой собственный контракт?
      Он не помнит.
      У Януша такое ощущение, что мозг сейчас взорвется. Он чувствует себя актером, внезапно забывшим роль. Полный зал застыл и напряженно ждет от него следующую реплику, но реплика не прозвучит. Словно во время репетиции был утерян листочек из папки с ролью.
      Сердце бьется все скорее, дознаватель вытирает вспотевшие ладони о брюки. Он понятия не имеет, где лежит этот чертов контракт. Он должен быть, просто обязан находиться в сейфе среди важных документов. Зашитая папка, в ней пачка бумажных листов, пластина из полиэтилена и герметично упакованный чип. Все три вида носителей, необходимых для фиксации брачных документов.
      Они именно так выглядят у любого человека, заключившего брак. Но в сейфе их нет, и похоже, никогда не было…
      — Я свяжусь с донной Рафаэлей, — подводит итог Марианна. — Одного тебя не пропустят в «Ирис», поедешь вместе с Коко. Не дай бог, попытаешься потрогать ее задницу — прирежу обоих!
      Она щелкает пальцами, и навстречу Янушу разворачиваются сразу три полотнища скринов. Дознаватель чувствует себя раздавленным. Здесь не просто «Ноги Брайля» во всей красе, здесь гораздо больше информации. Совсем не то, что он ожидал.
      Гораздо хуже.
      — Расстроился, лапушка? — участливо склоняется хозяйка «Кролика». — Я всегда говорила, что баб лупить надо, а не контракты с ними подписывать…
      Полонский хочет спросить, откуда у Марианны доступ к следящим системам закрытых клубов. Потом вспоминает переодетых офицеров в соседнем помещении, метающих карты в компании уголовных тузов. Он больше ни о чем не спрашивает, только смотрит.
      Ксана с рыжей девчонкой. Чокаются, пьют на брудершафт.
      Ксана с двумя похожими толстыми блонди, трогает чью-то оголенную грудь.
      Десятки застывших мгновений. Бары, дансинги, озера…
      Ксана в офисе. Непонятно где, он там никогда не был.
      Ксана платит штраф за неправильную парковку. А вот тут — совсем некрасиво, задержана за распитие пива в людном месте, кокетничает с сержантом…
      Ксана на улице, сидит в незнакомом лимузине. Очень дорогая машина, с бензиновым движком. И вообще Януш не сразу узнает жену. Она еще не вышла, только выставила одну ногу за порог. Держит в руке пачку бумаг и что-то темпераментно доказывает мужчине, сидящему в глубине салона.
      — Стойте!
      — Заметил соперника, лапушка? — участливо интересуется Марианна.
      — Нет, не соперника… Откуда у вас этот снимок? — вырывается у него. Януш тут же жалеет, что спросил, но госпожа Фор в приветливом настроении.
      — Дурацкий вопрос для бывшего мента. Ты не находишь, киса? — Она трогает разбитую губу Коко. — Присмотрись, лапушка. Это выезд из подземного гаража под Смольным…
      Точно. Теперь он узнает, просто ракурс необычный. Всегда немного странно выглядят снимки, сделанные с мобильных камер, которыми федералы окружают объекты государственной важности. Он думает, что легкости, с которой эта бандитка Фор нашла компромат на его жену, все мы обязаны ядерному взрыву у берегов Калифорнии. Если бы не купленная террористами в России бомба, до смерти напугавшая Америку, федералы бы не протолкнули в Думе свои требования по безопасности. Уже много лет вопрос не обсуждается, «стрекозы», «жуки» и «черви» повсюду. Сложно сказать, где их нет, поскольку сложно сказать, где нет угрозы государственным интересам. Первые летают, вторые бегают, третьи лезут из-под земли, подкапываются и прогрызают ходы в бетоне. По слухам, появилась версия, способная подниматься по канализационным трубам.
      Разумеется, в интересах национальной безопасности.
      На следящих насекомых нет клейма, и невозможно проследить, куда уходит кодированный сигнал. Их невозможно обнаружить металлоискателем, поскольку они не содержат металла. Их не может унюхать собака, и на открытых пространствах не берут тепловые датчики. После разряда батареи они самоуничтожаются, а взамен присылаются новые. В помещениях, разумеется, все не так. Даже примитивный «домовой» способен найти лишний объект, появившийся у вас в квартире. На то он и «домовой», чтобы очищать дом от насекомых.
      — Твоя киска, я смотрю, тебя удивляет, да, блондинчик? Искал рыжую лизунью, а встретил кобелька?
      Итак, лимузин остановился в неположенном месте всего на несколько секунд. Этого достаточно, чтобы попасть на оперативный учет в ближайшем отделе ФСБ. Дальше все зависит от степени нарушения и действующих лиц. Данные могут попасть в райотдел милиции, городскую Управу, прокуратуру или непосредственно к федералам. Возможно, именно Ксана была виновата в том, что машиной заинтересовалась ближайшая «стрекоза», патрулировавшая выезд из гаража. Женщина замешкалась, не вышла вовремя, что-то втолковывая своему флегматичному спутнику. Мужчина сделал все, чтобы его не смогли опознать. Когда дверь открылась, он откинулся на кресле; лицо почти целиком находится в тени, освещен наискосок лишь край подбородка и участок шеи над сиреневым воротничком. Спутник Ксаны не вел себя как преступник, ему некого бояться; судя по жесту, он привык к назойливому вниманию журналистов…
      Дознаватель не может выдавить ни слова. — Отправляйтесь, донна Рафаэла ждет вас. — Марианна заканчивает разговор по одной из линий, щелчком мизинца сворачивает скрины, поднимает на Януша бульдожий взгляд. — Что надо сказать, лапушка?
      Полонский помнит, сколько денег он тут оставил, но в мире госпожи Фор евро не играют серьезной роли.
      — Я ваш должник, — признает он.
      — И выключи маячок.
      — Я не имею права выключать маяк, так вменено моим контрактом.
      — Плевать на твой контракт. Бывший мент не поедет в моей машине, светясь на весь город!
      — Невозможно определить, где я раньше служил, — поспешно возражает Полонский. — И начальство должно знать, где меня искать, в случае чего.
      — Вот пусть и ищут тебя в твоей машине. У меня есть умненькая девочка, она сделала так, что твой маяк будет моргать вместе с маяком «опеля».
      — Но это запрещено…
      — Мне не нравится твое настроение, котик. Я говорила, что не желаю влезать в ваши интриги, но ты заплатил и должен получить услуги по максимуму. Это мое правило, блондинчик, всегда давать по максимуму. Верно, лапушка? — госпожа Фор проводит мерцающим ногтем блондинке по горлу. — За твоим авто поедет мой человечек, посмотрит, как и что. Если я верно поняла Клео, в этом деле пахнет мокрухой, стало быть, все надо сделать по максимуму.
      — Но я веду не частное расследование. Мой шеф отвечает за мою безопасность, он поднимет на ноги уйму народу, если погаснет маяк.
      Полонский пытается вспомнить, когда он в последний раз покидал опознавательную всероссийскую сеть. Лет пятнадцать назад, перед поступлением в Академию. С тех пор он всегда был нужен, всегда чувствовал себя патроном в обойме, отключиться означало — остаться без страховки под самым куполом. Так привычно всегда сознавать теплое, отеческое внимание сидящего у пульта офицера, сначала дежурного по Академии, затем — оперативного дежурного по Управлению. Эти люди, находясь даже за сотни километров, всегда готовы помочь, они точно знают, что надо делать, если заморгает один из сотен зеленых огоньков на карте…
      — Я тоже отвечаю за твою безопасность, котик. Маяк не погаснет, все будут довольны. Особенно буду довольная я, если ты останешься жив.
      Взглядом Марианны можно разделать на куски мороженую коровью тушу. Коко мечтательно шевелит ресницами, облизывая распухшую губу.
      — Или ты не слышал о директиве ФСБ за номером «а» шестнадцать дробь сто шесть от прошлого понедельника?
      — От прошлого?.. — Он кое-как фокусируется на ее словах.
      Госпожа Фор не дает повода обозвать себя человеком озорным и легкомысленным, иначе Полонский счел бы ее слова за розыгрыш. Никакое штатское лицо не может быть знакомым с директивой грифа «а», и к тому же недельной давности. И среди милиции посвящены наверняка лишь высшие чины…
      — Они готовят запрос в Думу, и жопы, скорее всего, подпишут. Месяца через два то, чем мы сейчас невинно забавляемся, обзовут самым страшным преступлением. Опознавательный контур станет обязательным для всех и круглосуточным. Ну, обязательным для всех, кроме самих жоп, естественно.
      — Это нереально, нет соответствующих мощностей…
      — Мощности уже созданы, котик. В Коломне построен новый центр обработки данных. Они охватят страну в два этапа, используя китайские спутники. Они не оставят никого без присмотра. Но не это главное, котик.
      Януш на миг выныривает из водоворота, на дне которого Ксана коротко целует Льва Сибиренко. Он выныривает, но не в силах охватить новую реальность. Несомненно лишь то, что хозяйка «Кролика» не лжет. Она не болтушка, просто не видит смысла скрывать то, что вскоре станет известно всей стране.
      — Там, в Москве, в очередной раз кого-то грохнули. Шишку из Министерства экономики, он плавал в бассейне с девками и с включенным маяком. Только маячок у него был не такой, как у вас, ментов, а на пеленге у его собственной охраны. Ты не смотришь новости, блондинчик?
      — Я не люблю… ненавижу смотреть криминальную хронику.
      — А зря, порой занятно. Идея мне пришлась по вкусу. Этого жирняка охраняли не хуже президента, но заказчики не поскупились. Версия такая. «Червяк» китайского производства, с микропроцессором от «Сони» и холодным буром. Он прошел по канализации, прогрыз решетку в сливном отверстии бассейна и шарахнул разрядом в десять тысяч вольт. После этого распался на куски, а любители бани всплыли, как прожаренные бифштексы. По слухам, подобные игрушки стоят порядка сорока штук, а матрица, заложенная в нем, чуть ли не мощнее, чем на центральном компьютере метро. Забавно, котик? «Червячка» ведь нельзя вести ни со спутника, ни из наземного авто, его выпускают за пару кварталов в люк…
      — Вы хотите сказать, что робот шел на пеленг маячка?! Это абсурд!
      — У тебя неважно со слухом? Маячок убитого парня замыкался на пульт его собственной охраны. Это повод протащить закон, и федералы вцепились зубами. Они уже давят на президента и почти наверняка продавят Думу. Все локальные сети слежения будут аннулированы, как не-на-деж-ные.
      — Быть того не может! А «чрезвычайщики»? А налоговая? «Скорая помощь», в конце концов?!
      — Внешне все останется как есть, и большая часть мирных граждан ни о чем не заподозрит. Скажем прямо — большинству и дела нет до того, через какой спутник за ним будут следить, и кто именно — менты или федералы, или другие специалисты… Но теперь любая локальная сеть будет получать информацию уже через Серый дом.
      — Это чертовски сложно и дорого… Такая запутанная система будет постоянно зависать…
      — А кто считает деньги, котик? Максимум два-три месяца, и мир станет другим. Только никто этого не заметит. Никто не считает изменениями то, что происходит сегодня, на глазах и без особой помпы. А это и есть самые страшные изменения, котик, самые необратимые…
      Госпожа Фор меняет сигарету в мундштуке. Она не торопится и нарочно не заканчивает фразу. У Януша такое чувство, точно ему кричат сквозь звуконепроницаемое стекло, но он никак не может разобрать слов. Госпожа Фор смотрит вперед, она жива в жестоком мире Большой Охты и неплохо выглядит, а следовательно — прекрасный аналитик. Она смотрит вперед и вербует союзников, а лучшие союзники порой получаются из принципиальных врагов.
      — Кому-то наплевать, блондинчик, будут за ним подсматривать в сортире или нет, но мне не все равно… Поэтому выключай маяк, пока еще можно!
      — Вы думаете, что за мной следят?
      — А ты думаешь, что в Коломне вырыли подземелье, чтобы спасать таких придурков, как тот, что утоп в собственном бассейне?
      Полонский изо всех сил пытается сосредоточиться. Что-то нехорошее происходит с организмом, крутит в животе, и вкус на губах, будто дыма надышался.
      Он думает о своем брачном контракте, которого нет.
      О внезапной головной боли.
      О полном мужчине, которого Ксана целовала в машине. Он думает о мертвой Милене Харвик с «синим флажком» осведомителя. Что-то складывается из этих обломков, но мешают стальные зрачки госпожи Фор. Она ищет сторонников и слишком ясно дает понять, против кого намерена строить баррикаду.
      — На что вы намекаете?
      — Береги себя, котик, почаще оборачивайся. Коко тоже не понравилась та сучка, что сосалась с твоей женой. А Коко редко ошибается.
      Полонский вынужден себе признать, что почти забыл о девушке в белом анораке, встречавшейся с убитой Миленой Харвик. О девушке с рыжим чубчиком, целовавшейся с его женой. Он думает о спутнике Ксаны в белом лимузине.
      Это Лев Сибиренко, владелец телеканала и отец персональных шоу.

      Марианна проводила нас до закрытой стоянки «Кролика». Фор заявила, что на моей колымаге будем добираться до Павловска минут сорок и чтобы я отправил «опель» домой. В моей машине Коко не поедет. Фор говорила, но в тот момент я не вслушивался. Наверное, я походил на глубокого инвалида.
      Мне казалось, что на затылок с разгону опустилась резиновая киянка.
      Я даже не рассматривал внутренности клуба. Хотелось только одного — отгородиться от всех и поскорее войти в сеть. Десять минут назад Коко была мне интересна, теперь я готов был проклинать госпожу Фор за услужливость. Я уже не хотел искать рыжую и почти позабыл, зачем мне нужна наглая полуголая попутчица. Перед тем как опустилась Дверца машины, Марианна небрежно напомнила о неоплатном долге, погладила Коко по заду и удалилась.
      Нас ждала леопардовая шкура. Пятнистым было все, включая резину колес. На капоте лимузина разевала пасть пятнистая морда; словно живые, расширялись и сужались желтые глаза. Я мигом узнал эту машину, не запомнить ее было невозможно.
      Высший пилотаж дизайна, когда стоишь вплотную, и все равно ощущение шестиметровой живой кошки, разминающей мышцы…
      …«Салоники» и «Жажда». Костадис и Сибиренко. Сибиренко и моя жена. Хаос и полный бардак в мыслях. Я разворачиваю скрин и говорю слово «жажда ».
      Все началось с первой «Жажды». Шоу строилось по классическим канонам жанра и достаточно быстро всем надоело. Горстка героев, которым не хватало воды. Эка невидаль, особенно после «Реаниматоров». Да, «Реаниматоры» вышли на экраны кабельного тиви даже раньше и удерживали пальму зрительского спроса почти три месяца. Мне было тогда… лет тринадцать. Естественно, шоу класса «два креста » мне видеть не полагалось, но мы с приятелями раздобыли пиратский диск и смотрели на ворованном плеере. Это уже было после того, как федералы научились метить лицензионные носители. Ставишь пиратский диск, смотришь кино или музыку слушаешь в машине, ни о чем дурном не подозреваешь — и тут окружают менты, ломятся в двери и окна. Плеер тут же выдавал сигнал на ближайший ретранслятор, а в райотделах только этого и ждали. Пираты оперативно навострились вставлять нужный пароль, но государственная машина объединилась с корпорациями. И вместе они пересилили преступность. В их распоряжении оказались спутники, с которых шифр сигнала стали менять ежедневно. Миллионы «честных» носителей каждое утро приобретали новое тайное имя, а «левые» несли покупателям угрозу разорения. Никто не хотел покупать подпольное кино и платить сумасшедшие штрафы. Профсоюз артистов тогда объявил милиции премии за поимки пиратов, и колоссальная левая индустрия закачалась. Мы достали пиратский диск с «Реаниматорами» и успели с друзьями просмотреть меньше одной трети…
      …«Бентли» выбирается из лифта, но двери гаража распахиваются не сразу. Коко отпирает дверь, в салон просовывается очередной технически одаренный подросток с датчиками и опознавателями, хмурится на мою куртку, нашпигованную электроникой. Открываются оба багажника; мрачные парни с автоматами, нисколько не скрывая огнестрельное оружие, шарятся с лампами вокруг машины. Кто-то ползает под днищем, постукивая металлом о металл.
      Наконец машину хозяйки выпускают наружу. Пока Коко раскидывает по прозрачному полу груды барахла, я листаю материалы пятнадцатилетней давности.
      …На съемках первой «Жажды» погибли трое. Ничтожно мало, если сравнивать с японскими экстрим-проектами и процентом несчастных случаев на съемках блокбастеров. Разница и новаторство — лишь в том, что впервые в истории телевидения смерти участников не проходили под грифом «несчастный случай». Планируемый процент потерь откровенно обсуждался экспертным советом. Психологи и тренеры давали интервью по поводу возможных кандидатов.
      Зритель хотел настоящую смерть на экране и получил ее.
      Смерть — это красиво.
      Я набираю десятки комбинаций, я сам не пойму, чего хочу добиться. Коко шебуршится за спиной, звенит бутылками в баре, напевает голосом осипшего биндюжника. Я борюсь с желанием позвонить Ксане. Я борюсь с желанием позвонить Гирину. Сибиренко. Салоники. Ксана. Жажда. Никакой связи.
      Я никогда не ездил в такой машине, даже не приближался. «Бентли» не любит, когда к нему приближаются посторонние. Салон почти круглый, пол и потолок прозрачны изнутри, если не считать имитации леопардовой шкуры. По кругу идет бархатный диван, покрытый сверху натуральными мехами, при желании выдвигается обеденный стол с деловыми принадлежностями или парадной сервировкой, и заполняется ванна. Позади, за занавеской — два спальных места, бар и кухня. Я впервые сижу в машине, где вообще не предусмотрен шофер. Четыре скрина высочайшего качества разворачиваются на стенах; там карты города и европейской части страны с мелькающим зеленым маячком. Лимузин сам находит оптимальный путь согласно заложенной команде. Маленький танк способен пересечь с максимальной скоростью тысячи километров, гораздо реже других машин останавливаясь для смены батарей. В диких краях, где не проведены монорельсовые дороги, он выдвинет резиновые колеса, бортовой компьютер отберет из тысяч возможных маршрутов оптимальный и будет постоянно сверять путь со спутником, избегая аварий и заторов. Пассажирам лишь требуется задать верную точку на карте. Глобальная система наведения вступила в действие уже двенадцать лет назад, но пользоваться ею пока что чертовски дорого. Дорого для большинства россиян, но не для «Бирюзового кролика»…
      — Ты такой смешной, — произносит Коко и выдыхает мне в затылок струю вишневого дыма. — Живешь с киской в гостевом браке и падаешь в обморок от ее измен? Смешной…
      — Это не измена, — не очень уверенно говорю я и встряхиваю головой. Похоже, слегка побаиваюсь, что снова станет нехорошо.
      — А что же это? — Коко щелкает пальцами, возвращая в скрин парочку в белом лимузине.
      Кое-что изменилось. Передо мной больше не статичное фото, а медлительное воспроизведение эпизода. Не иначе Марианна успела раздобыть его для меня, пока мы шли к машине. И не одну запись, а целых три. Первой нарушение режима парковки зафиксировала «стрекоза», она зависла метрах в трех над землей, очень типичная дрожь изображения, в унисон взмахам микроскопических крыльев. Машина останавливается, виден профиль черного шофера в очках. Он выходит, смиренный и сдержанный, спокойно распахивает дверь, но чувствуется, как парень напряжен. Даже бесстрастной своей физиономией он ухитряется показать боссу, что пошел на нарушение под давлением. Затем — левая нога Ксаны, кружева на брюках, ворох бумаг, профиль мужчины, резко отодвигающегося в глубину.
      И почти сразу, с отставанием на секунду — та же сценка, но с другой стороны улицы. Ничтожно малое время для наводки на резкость, картинка более четкая. Сто процентов — это не «стрекоза», а «жук» со стационарной оптикой. Первым делом фиксирует номера машины, в углу кадра всплывает окошко с данными по черному «ягуару». Год и месяц выпуска, место продажи, технические характеристики, условия кредита, адрес последнего техосмотра… «Жуку» не требуется разглядывать номер на багажнике, это развлечение для живых дорожных патрульных. Он считывает информацию из бортового компьютера, из скрытых радиомаяков, зашитых в двигателе; он прогоняет ее сквозь базы данных. Если бы прошлое «ягуара» вызвало сомнения, «жук» бы заблокировал двигатель, и спустя минуту на проезжую часть плюхнулась бы реактивная «бандура» федералов…
      Я вспоминаю документальный фильм о последнем случае угона автосредства. Кажется, курьез произошел лет пятнадцать назад, под Иркутском… А вот это настолько интересно, что на минутку забываю о своей супруге. Включается третий ракурс. Сверху. Со спутника. Ксана уже вышла, закидывает на плечо сумочку, что-то говорит в браслет. Вероятно, заказывает такси. Шофер Сибиренко возвращается на свое место. Сомнений больше нет, это личный «ягуар» моего босса. Просто те три раза, что я его мельком видел, Лев Сибиренко пользовался другими машинами. Но «ягуар» меня заботит меньше всего. Ксану забирает «мерседес» с желтыми «шашечками»; отрезок пустой улицы, выезд из гаража.
      Я думаю о спутниковой съемке. Это слишком круто и невероятно дорого, чтобы отслеживать, кто бросил окурки мимо урны. За Сибиренко следят, и задействована особая программа, мгновенно активизирующая камеры спутника, едва на Земле Лев Петрович попадает в неприятное положение. Всем известно, кто контролирует спутниковые сети, родное Управление тут отдыхает.
      Я думаю о Марианне и о том, откуда у нее эта запись. И прихожу к выводу, что карточные партнеры тут ни при чем. Руку могла приложить сестричка Клементина; у Клео, при всем ее антагонизме с Серым домом, огромные возможности. Она профессионал и превосходный аналитик. Госпожа подполковник никогда не пойдет со мной в лесбийский клуб, но способна сделать на пару шагов больше, чем от нее требовалось.
      «Бентли » обгоняет транспортный поток по выделенному для спецсредств рельсу. Соскочив в тоннель под Дворцовой набережной, машина с красным номером обменивается паролем со шлагбаумом и занимает резервную правительственную полосу. Каждому ребенку известно, что красные номера принадлежат представительству президента и прочим федеральным структурам, расквартированным в Петербурге. За исключением силовиков — у этих своя расцветка и свои методы передвижения. Выше автострад и аркад метро с низким жужжанием проносятся их винтовые легкомоторные машины; используются посадочные площадки на крышах специально выделенных домов. Мне как-то довелось летать на такой машине, правда, принадлежащей МВД. Сверху вечерний город похож на россыпь разноцветных, моргающих в разном темпе кубиков. Через каждые триста метров на крышах встречаются разбегающиеся световые узоры, торчат штанги с маяками наведения и светят прожектора. У преступника, оснащенного наземным средством передвижения, нет ни малейшего шанса уйти от преследования…
      «Бентли» выныривает на поверхность. И тут выясняется, что помимо элитных номеров машина клуба обладает правом внеочередного въезда на рельсовый путь. В долю секунды оператор участка переговаривается с бортовым компьютером, и вот полтора десятка водителей провожают роскошную иномарку злобными взглядами. При сцеплении с рельсом не ощущается даже толчка…
      — В этой тачке нет лишних глаз. — Коко скидывает туфли, освобождает прическу от гирлянд. Белокурые волосы волнами покрывают грудь. — Хочешь меня, блондинчик?
      Повинуясь тому, что мы называем «профессиональным инстинктом», я задаю поиск по теме «Реаниматоры». Мне нужны фамилии всех людей, которые имели отношение к шоу, и сравнение их с теми, кто делает теперешнюю «Жажду». А заодно сравнение с теми, кто участвует в руководстве фирмы Костадиса. Это очень непросто, про «Салоники» мне известно лишь то, что раздобыла Клементина.
      Я сам не понимаю, чего хочу добиться подобными манипуляциями. Коко краем глаза следит за мной, одновременно примеряя перстни и бусы.
      Милена Харвик и переодетая рыжая. Рыжая и Ксана. Ксана и Сибиренко. Госпожа подполковник что-то разглядела, а я — нет…
      …Нас было четверо, когда мы раздобыли «Реаниматоров». Все из одного класса, кроме сеструхи Андрея, она училась годом младше. У Андрюхи был знакомый, который «варил» в системах безопасности и знал несколько способов обойти запреты.
      В те годы, до принятия общеевропейского уголовного кодекса, запретов было множество. Впереди планеты всей шествовали немцы, они первыми двинули идею идентификации бытовой техники и владельцев. Сначала речь шла всего лишь о защите от краж, ведь «домовые» только входили в обиход и были по карману не каждой семье. Это сейчас человеку, чей принт не зарегистрирован хозяином дома как дружеский, светит разряд тока и укол снотворного за попытку прикоснуться к чужим тапочкам. Раньше все было не так. Воры взламывали двери и выносили технику. Пока немцы не придумали добавить к функциям зашитого в ладонь чипа опознание возраста. Если тебе не исполнилось четырнадцать, шестнадцать или восемнадцать, ты не мог просмотреть программы с соответствующим количеством крестов. Купленный на кровно заработанные деньги родной тиви или компьютер просто-напросто отказывался переходить на нужный канал. Германская техника даже не требовала паролей или прикосновений. Она чуяла твое прыщавое присутствие в комнате и перескакивала на соседнюю волну, либо возвращала на предыдущую страницу в поиске.
      Евросоюз принял решение вводить в схему каждого компа и телевизора чип возрастного контроля. По виртуальным пиратским библиотекам был нанесен страшный удар. Взрослые теперь не могли посмотреть порно в присутствии несовершеннолетних детей. А наша развеселая компашка, даже раздобыв пиратский диск «Реаниматоров», не могла насладиться им ни у кого дома. Недавно утвержденный Думой Комитет по цензуре со скрипом разрешил просмотр «Жажды» без ограничений по возрасту, но «Реаниматоров» они зарубили.
      Андрюха намекнул, что есть на примете плеер, собранный вручную. Он не ворованный, но не совсем чистый, и тот умелец, что его собрал, каким-то образом отключил возрастную релюшку. Мы скинулись вчетвером, купили этот кошмарный самодельный агрегат и поехали к Андрюхиной сестре; у нее дома было спокойнее всего. Мы охладили пиво, вскрыли мешок чипсов и с некоторой робостью воткнули диск.
      Через пять минут просмотра кушать нам расхотелось…
      …«Бентли» ныряет в платный тоннель под Московским проспектом. В другое время я бы поглазел вокруг на бесконечное море сувенирных лавок, баров и кафешек, поскольку на своей машине я сюда не спускаюсь. Трасса отдана в концессию финнам, и цены кусаются. Но сегодня, как назло, мне не до подземных пейзажей.
      Я гляжу на скрин, и вначале кажется, что гонял компьютер вхолостую. «Салоники» никак не пересекаются с «Жаждой». Точнее, не пересекаются служащие корпорации Костадиса и люди в Москве, которые делали «Жажду». Костадис чист; хотя бы на данном фронте что-то проясняется… Не найдено ни единого совпадения, только в двух-трех интервью фамилия грека звучит рядом с хозяевами московских программ. Фирма «Салоники» не оказывала москвичам никаких услуг. Хотя это ни о чем не говорит, кто-то мог уволиться, кто-то мог продать пакет акций. Возможно, следовало бы иначе поставить задачу или обратиться к профессионалам. Я, как и раньше, не понимаю, какого черта понесло Милену Харвик в игорный зал «Салоник». Я ничего не понимаю, я не продвинулся ни на сантиметр…
      Коко замечает первая; наверное, мои извилины окончательно перепутались.
      — Смотри-ка! Наш пострел везде поспел… А ты умненький, котик. Я и не знала, что Сибиренко приложил лапку к «Реаниматорам». Это ведь было так давно.
      — Я тоже не знал…
      Кусочком мозга я успеваю подумать о том, что Коко первая произнесла фамилию моего босса. Я решаю никак не реагировать. Не нашлось ничего предосудительного по «Салоникам», но остатки интуиции не подвели.
      Гораздо быстрее, чем я успеваю сообразить, блондинка перехватывает управление скрином и задает несколько новых команд. Она общается с машиной на безупречном английском, и потому экономится время на перевод. Коко почти не делает ошибок, ее решения изящны и просты. Слой за слоем она снимает тончайшие пласты лишней информации и внедряется в закутки, куда никто до нее не забирался. Я думаю, что непременно следует поинтересоваться, не увлекалась ли моя спутница сетевыми логическими игрушками. Например, такими, которые выпускает фирма «Салоники»?..
      То, что поначалу выглядело, как гипотеза, становится аксиомой. Лев Петрович Сибиренко приложил руку к созданию одного из самых скандальных шоу века. Раскопать его долю собственности невозможно и, пожалуй, ни к чему; Коко и так проделала колоссальную работу. На «Реаниматоров» охотились, их пытались запрещать, выдвигались идеи вплоть до отстрела коммерческих спутников, пока новые программы не затмили телевизионный небосклон. Авторы старались не афишировать имен, поскольку разъяренные родственники погибших завалили суды заявлениями. Создатели и владельцы шоу не афишировали имен, но и прятаться, согласно законодательству, не имели права. Коко виртуозно вытащила молодого еще телемагната на свет, отряхнула от пыли и преподнесла мне.
      Я пока не понимаю окончательно, что это может означать сегодня для нашей возни, но по инерции переписываю десяток прочих фамилий, скользнувших рядом с моим боссом. Кто-то из них кажется весьма знакомым, следует непременно проверить. Отныне все, что его касается, в какой-то мере занимает и меня. Это отвратительно, но ничего не могу с собой поделать.
      Острым ноготком Коко проводит по темному профилю Сибиренко. Я механически отмечаю, что она успела в машине сменить ногти и стразы. Те ногти, что сейчас удлиняют ее пальцы, запрещены как холодное оружие. В умелых руках… Да, смешной оборот. На умелых руках это страшное оружие. В академии нам показывали всевозможные виды прикладных систем обороны. Выдвижные акриловые полосы с закаленной титановой оплеткой; легкого взмаха кисти достаточно, чтобы вскрыть человеку трахею…
      — Вот именно, кто это? А ты сама знаешь, кто он такой?
      — Может, и знаю. — Коко потягивается, шевелит своими страшными ногтями, как сытая пантера. — А она ничего, твоя Ксана, я бы с ней поиграла. Она работает на этого борова?
      — Нет…
      Следующую минуту я обескураженно молчу. Я решаю две задачи. Откуда эта бестия знает имя моей жены и где же на самом деле работает Ксана? По поводу имени можно даже не спрашивать; ничего не стоит заполучить биографию любого человека, проживающего в странах Европы и не защищенного в сети синим или красным флажком.
      Почему-то я никогда не задумывался о месте работы моей жены…
      — А где работает твоя киса?
      — В одной конторе. — Собственный голос доносится издалека. — Продает недвижимость.
      Коко молчит. У меня начинает покалывать в висках, и такое ощущение, будто желудок намерен вывернуться наружу. Второй раз за вечер, и всякий раз, когда речь заходит о личном. Нервы, всего лишь нервный срыв…
      — Это маленькая фирма. «Зеленый дом» или что-то вроде…
      — Зеленый дом, торговля недвижимостью, Ксана Арсенова, — повторяет Коко в окошко свободного скрина и вновь, не отрываясь, изучает мою переносицу.
      Мне показалось, что лимузин сильно накренился на повороте, но мы едем по совершенно ровному, прямому отрезку пути. Коко смотрит на меня остановившимся взглядом:
      — Тебе дурно, котик? Хочешь глотнуть коньяку?
      Нет, я ничего не хочу глотнуть. Я кое-как расслабляю свои пальцы, вцепившиеся в подлокотники. Со мной такое в третий раз. Вероятно, нервное. Живот не болит, ничего несвежего я не употреблял.
      Компьютер выдает ноль ссылок на указанное сочетание.
      — Новая фирма, — тупо повторяю я. — Они недавно организовались. Продают участки в лесу…
      Почему-то я не могу смотреть в скрин. Я хочу, чтобы эти разговоры побыстрее закончились.
      — В лесу, — словно эхо, отзывается блондинка, и кажется, на некоторое время теряет интерес к моей жене. — А тот боров в «ягуаре», он тоже из леса?
      — Это мой босс, — непонятно зачем делюсь я, — Но Ксана никогда не работала на телевидении. Она тут ни при чем…
      Коко смотрит на меня сквозь фиолетовые очки. Снаружи по стеклам «Бентли» ползают леопардовые пятна. Компьютер зеленой ниткой рисует наш маршрут. На спидометре двести сорок, внизу проносятся залитые огнем кварталы. У меня такое ощущение, словно я перед этой голозадой куклой в чем-то оправдываюсь. И еще у меня ощущение, что она совсем не кукла. И что если я буду и дальше думать о фирме «Зеленый дом», из меня сию минуту полезет назад мой обед.
      — Ксана здесь ни при чем…
      …— Добро пожаловать в команду реаниматоров! — кривя на сторону рот, гнусаво произнес парень в рваной футболке.
      Он был весь какой-то кривой. На губах шелушились болячки, под глазами висели мешки, но, возможно, они были нарисованы. Я очень быстро понял, что в этой игре нельзя доверять ни зрению, ни слуху. Ведущий выглядел больным, он постоянно чесался и прикладывался к бутылке. Он трепался с операторами, матерился и по ходу дела поливал грязью всех шишек в официальном телемире. Потом рядом с этим тощим уродом возникла девчонка с закрашенными разной тушью глазами, в дырявой латексной юбке красного цвета и грязном бюстгальтере. Ее золотушные плечи были покрыты тату на темы сатанизма, а на груди болтались железные амулеты. Девчонка тоже чесалась; ее рыжые космы выглядели так, словно ими мыли полы. Андрюхина сестра узнала в этом стилизованном кошмаре певицу из супермодной группы.
      Им очень хотелось поверить, и все-таки я им верил не до конца. Оба слишком профессионально косили под отребье и очень старались сделать «все наоборот». Все наоборот… Именно такие слова приходили на ум. Создатели «Реаниматоров» старательно переворачивали с ног на голову все представления о мирном семейном вечере у телевизора. Репортаж со свалки, груды автопокрышек, стаи чаек над смердящими кучами, нищие у костров и «штабной» вагончик, размалеванный в цвета российского флага. Сюда же подкатывают закрытые машины с будущими участниками шоу. Их выводят с завязанными глазами и строят на краю обрыва. Внизу, под обрывом, копошится экскаватор, трамбует брикеты с мусором, и грызутся две стаи бродячих собак. Желтушный свет прожекторов, стелющийся черный дым, чавкает грязь под ботинками съемочной группы.
      Много людей в кадре, которых быть не должно. Слева от ведущих двое осветителей уминают тушенку из банки. На заднем фоне у костра греют руки девушки-гримеры, по кругу передают пачку сигарет. Затем оператор рывком задирает камеру и общается с тем, кто сидит на платформе. Тот, наверху, замерз, он матерится, требует пальто и стакан коньяка. Ему приносят коньяк, ведущий хохочет.
      Съемочной группы в кадре быть не должно, это известно каждому. Но они есть, и они ведут себя, как будто так и надо. Кажется, кто-то из мужчин даже собрался помочиться, пристроившись за перевернутым автобусом. Ведущие без стеснения говорили зрителям: «Ну что, сопляки, захотелось чего-нибудь настоящего? Мы вам покажем настоящее, не сладенькую водичку, а такое реалити, что аппетит пропадет! Мы вам покажем, на что способны ребята с улиц, обычные парни и девчонки, а не лощеные типчики из недр телевидения! И нам ни к чему все эти трюки, которым учат в институтах, типа правильной постановки света, экспозиции и подачи материала. Мы снимаем „Реаниматоров“, а кому не по вкусу — пусть смотрят вонючее старье вроде „Башни страха“!..»
      Словом, начиналось зрелище, кардинально отличавшееся от всей этой мутноватой паточной бодяги, от которой рыдали старушки. Сестра Андрюхи заявила, что видела кусочек рекламного ролика про «Реаниматоров» и что шоу не решился купить ни один из питерских эфирных каналов.
      — Они просто пересрали! — засмеялся кто-то из моих одноклассников. — Наложили в штаны под угрозой цензурного комитета!
      — Ну и дураки! — нахмурилась Андрюхина сестра. — Зато кабельщики, те, что купили, подняли рейтинг почти втрое. И подняли цены на свои услуги. Вчера мужик выступал из «Телебиржи», рассказывал про акции, сколько людей стали миллионерами…
      — Клево! — восхищенно выдавил Андрюха. — Это вам не «Жажда»!
      Бесспорно, это было клево. Ведущий опрокинул в рот банку пива, рыгнул, сплюнул и объявил условия. Он сказал, что реаниматором стать непросто и ребятки прошли строжайший отбор. Четыре команды, самый разный возраст, социальный статус и навыки, но всех объединяет одно условие — в командах не должно быть профессиональных медиков и следопытов. Вспыхивают костры, членов команд, по-прежнему с завязанными глазами, подводят к барабанам. Все честно, в нашем шоу не может быть коррупции или директорских сынков. Бросается жребий, все предупреждены о последствиях. Согласно жребию, по четыре человека в каждой команде отдаются на заклание; у остальных будет не очень много времени, чтобы спасти своих товарищей. Если их не успеют спасти, в команде произойдет естественная убыль, и следующий этап станет труднее преодолеть. Ведущие говорят о трудностях следующего этапа, но никто уже не упоминает о «естественно убывших».
      Я смотрю и убеждаю себя, что все это понарошку. Что выступать будут специально подготовленные йоги и каскадеры, что нас нарочно запугивают, чтобы потом посмеяться. Я смотрю на одноклассников, они тоже таращатся на экран. Шоу прерывается рекламой оружия, мы закуриваем, нервно хохочем. Да, это не «Жажда»…
      Так хочется, чтобы все оказалось понарошку.
      И в то же время неистово хочется, чтобы кто-то умер на экране. Мы не говорим об этом слух, но в расширенных зрачках — одинаковое желание.
      «Свобода… — сплевывает под ноги солистка „Утреннего инцеста“. Она задумчиво ковыряет пальцем дыру на юбке, она словно забыла о миллионах зрителей. Свобода… Да какое, на фиг, право вы имеете рассуждать о свободе? Что могут знать о свободе кролики, обеспеченные кормом и автопоилкой? Вы для начала сделайте хотя бы это!.. — Девушка демонстрирует жуткие рубцы на внутренней стороне запястья. — Вы, зажравшиеся, обтрахавшиеся кроли, хоть раз пытались встать у зеркала с бритвой и пустить себе кровь? Вы свободу видите в том, что каждую ночь получаете новое тело в свою постель, а в гараже стоит новая тачка! Мы вам покажем, что такое свобода, которую вы пытаетесь запретить! Только остановить „Реаниматоров“ у вас кишка тонка!..»
      Ведущая сценически грамотным движением извлекает ниоткуда длинную опасную бритву с перламутровой рукояткой. В ее руке — настоящий раритет, музейная реликвия. Девушка ставит ногу в рваном чулке на опрокинутую канистру и, ухмыляясь щербатым ртом, проводит себе бритвой по голому животу…
      …Я смотрю в окно машины и не понимаю, что вижу. «Бентли» уже несется над Царским Селом, справа в сполохах фейерверков встает дворцовый комплекс, над колпаком кружит очередь туристических автобусов, ожидая права на посадку. С усилием поворачиваюсь к скрину. Такое ощущение, будто внутри шеи заклинила какая-то шестеренка.
      — Ксана ни при чем, — чересчур ласково соглашается Коко. — Хочешь, котик, я сама поищу и выясню, где она работает?
      —Нет!
      — Отчего же так волнуешься? — Она быстро проводит ладонью мне по лбу. — Или тебе страшно даже подумать об этом?
      …Мне страшно. Я молчу, но мне страшно.

      Я не успеваю отшатнуться и сам чувствую, что весь покрываюсь потом. Коко произносит пароль, и лимузин начинает спешно сбрасывать скорость.
      Я сижу, до боли сжав кулаки, и пытаюсь представить себя на больничной койке. Похоже, к тому все и идет, не похожи ли эти симптомы на инсульт?..
      Машина останавливается, мы не доехали, мы скатились к земле и встали на колеса в каком-то бесцветном тупичке. Коко с феноменальной скоростью общается сразу с двумя скринами, посылая запросы и молниеносно реагируя на ответы.
      — Зачем тебе это надо? — кое-как выдавливаю я.
      — Затем, что ты заплатил пять штук.
      Она даже не соизволила обернуться, чтобы мне ответить. Снаружи возле нашей машины собирается небольшая толпа. Павловская нищета, ободранные дети, посиневшие взрослые, утомленные старухи. Изумленные аборигены с ужасом в глазах рассматривают шестиметрового леопарда. Кто-то из них пытается подойти ближе и моментально попадает в ослепительный луч света. Прожектор выдвигается где-то в области багажника, казенный бас предупреждает о последствиях. В свете прожектора я замечаю перекошенный дощатый забор, груды консервных банок и женщину с разбитой детской коляской. Толпа отбегает на безопасное расстояние.
      — Я заплатил пять штук, чтобы мне доставили женщину из клуба!
      — Именно этим, блондинчик, я и занимаюсь.
      — Оставь мою жену в покое! Лучше скажи, эта рыжая засветилась хоть в одной базе данных?
      — Не-а… Видать, только что прошла тотальный «мейкап», и вдобавок…
      — Что вдобавок? — Я силюсь разглядеть происходящее на экране.
      — Эту стерву не берут «Ноги Брайля»! — Коко порхает от одного компьютера к другому.
      Мне совсем не нравится то, что происходит в переулке. Я догадываюсь, что личное авто Марианны Фор нелегко поразить даже из танка, но мою спутницу угораздило спуститься в несколько неудачном месте. Это еще очень мягко сказано; ближайший монорельс остался далеко позади. А вокруг — частный сектор, построенный из дерева. Этим домам должно быть лет по семьдесят, если не больше, и мимо нас не проехала еще ни одна машина…
      — Но я «пробил» ее и даже нашел двоих ее двойников.
      — А дальше?! — фыркает Коко. — Что толку в поиске, котик, если нет данных по человеку?
      Она поворачивает скрин, и тут до меня доходит. В руках этой крашеной стервочки совсем не та версия «Ног Брайля», которой меня снабдила госпожа подполковник. Этот компьютер свободно общается с базами милиции. Рыжей девицы в базах нет; один за другим вспыхивают отказы региональных управлений.
      Невольно я смотрю на Коко другими глазами, я мысленно цепляю ей лейтенантские погоны. Пожалуй, ей подошли бы и капитанские. Хотя все это полная чушь, в таком случае девочку давно бы замуровали в бетон в подвалах «Кролика». Марианна же не идиотка, если только…
      Вот именно. Если только госпожа Фор не начала официально брать на службу спецов из Управы. Чтобы укрепить свои позиции в борьбе с другими силовиками…
      — Кто же она такая, эта девка? И как ты планируешь ее найти, если ее нигде нет?
      В углу скрина колеблется тот самый портрет рыжей, в обнимку с Ксаной.
      — Ты вообще представляешь, котик, что означает, когда человечка нет? Вот он живой, но его нет нигде…
      — Представляю. Если бы я работал на прежнем месте, я запросил бы федералов, базу дипкорпуса и МЧС.
      — Отличная идея, — смеется Коко и поворачивает ко мне второй скрин.
      Полупрозрачное полотнище обретает глубину и яркость. Поиск уже произведен, причем даже такими способами, о которых я, отработав десять лет в Управе, не подозревал. Женщина, которую мы едем ловить, не зафиксирована нигде. Она призрак, фантом, привидевшийся моей «стрекозе» в полумраке клуба «Ирис и карамель». Она фантом, записанный чипом Костадиса. Ее нет нигде, кроме…
      Кроме клуба «Ирис и карамель».
      Любознательная деревенщина подобралась к машине слишком близко. Я разглядываю этих качающихся существ, и они совсем не кажутся мне похожими на людей. Крайне сомнительно, что по этой дороге вообще ездят машины. Теперь я различаю грязь, ветки и какие-то обломки прямо на разделительной полосе. Там же, в темноте, сидит ребенок, невозможно определить его пол и возраст. С ребенком что-то не в порядке, голова свесилась набок, он копается руками в картонной коробке. Мы с Коко словно наблюдаем океаническое дно из иллюминаторов батискафа. Точнее, наблюдаю один я, блондинке наплевать. Мы спустились в ядовитую лакуну и никогда не выйдем наружу. Даже если заклинит мотор и кончится пища, мы не осмелимся шагнуть на океаническое дно. В районе Большой Охты опасно, но это всего лишь район города, и он вынужден жить по городским правилам. Там понимают русский язык, там понимают язык денег и язык оружия. Здесь, в поясе брошенных кварталов, все иначе.
      Пушкин огорожен и закрыт для отребья. В Пушкине готовят очередной роскошный карнавал. На это стоит посмотреть, ради летнего праздника слетаются сотни знаменитостей. В Павловске огорожена дворцово-парковая зона и коттеджный поселок, куда мы и направляемся. Все, что вне зоны застройки, мало кого интересует. Клео как-то за рюмкой призналась мне, что в отчетах убойного отдела появился даже особый термин — «потерянные деревни». Термин возник семь лет назад, после того как правительство официально признало, что не может обеспечить законность и уровень коммунальных услуг на территориях с «отрицательным демографическим балансом». То есть везде, кроме десятка крупных мегаполисов. Везде, где невозможно подсчитать, сколько осталось жителей, способных адекватно общаться с властью.
      Они похожи на нас, но только издалека, эти люди из «потерянной деревни». Снова включается прожектор, на сей раз — выдвигается из капота. За мягким светом следует вспышка, такая яркая, что даже в салоне, за слоем тонировки хочется протереть глаза. «Бентли» делает последнее предупреждение. Представляю, каково пришлось тем любопытным пацанам на улице. Мальчишки катаются в грязи, закрыв руками лица. Все происходит бесшумно, как и положено на дне океана. Взбаламучена пыль, колышутся водоросли, проносятся стайки неприятных созданий. Коко и ухом не ведет. Мне кажется, что давно бы следовало вызвать милицию, во всяком случае, я бы именно так и поступил. Впрочем, я никогда в жизни не остановился бы поздно вечером в неосвещенном пригороде, вне зоны милицейского контроля.
      — Ты спрашивал, как давно твоя жена посещает «Ирис»?
      — Нет…
      — А в каких клубах она еще бывает, говорила?
      — Во многих… но я узнавал сам.
      — Иными словами, котик, ты за ней шпионил, верно? Тебе нравится подглядывать за женщинами? Тебе нравится смотреть, как они поправляют одежду, нравится заглядывать в женские уборные?
      — Я не подглядываю за женщинами…
      — Почему ты сам не спросил ее об этой пташке?
      — Потому что…
      Как я могу объяснить ей, что Ксана запустит мне в голову пудовой вазой при малейшем подозрении на слежку? Или выскочит из дома в одной ночной рубахе, и мне придется искать ее в два часа ночи на улице?
      — Ты боишься ее? Черт подери, котик, да ты просто боишься.
      — Я не боюсь, я люблю ее! И оставь Ксану в покое, сто раз тебя просил, займись своим делом.
      — Я не халтурю, милый. — Коко проводит языком по разбитой губе и смотрит честным, издевательским взглядом.
      — И не называй меня «милым»!
      — Что ты так размяукался, котик? Где твоя офицерская выдержка?
      Я сам не пойму, где моя выдержка. Никогда такого не было, чтобы срывать раздражение на незнакомом человеке. Я пытаюсь убедить себя, что Коко не пыталась меня поддеть или разозлить, она действительно честно отрабатывает деньги. Просто она понятия не имеет, каково это — метаться в два часа ночи между самыми злачными барами на подземных уровнях, заглядывать в лица пьяным гетерам, получать тычки от секьюрити и выть от злости на себя и на весь несправедливый мир. Я болен этой женщиной и никому не могу сказать об этом. Могу только извиниться перед Коко за то, что поставил под сомнение профессионализм «детективного бюро». Когда госпожа Фор берется кому-то помочь, это делается на высшем уровне, а я усомнился и позволил себе нагрубить. Я теперь должник, сколько бы денег ни принес, пока сестра Клео не скажет сама, что долг погашен.
      — Извини, — говорю я, — извини, пожалуйста. Просто я люблю ее и не могу об этом говорить…
      — Нет проблем, — ровно сообщает Коко и смотрит на меня как-то странно. — Нет проблем, котик. Я лишь хотела заметить, что твою жену тоже не берут «Ноги Брайля». Ее тоже нигде нет…
      …Начало «Реаниматоров» вдохновляет! Кровь брызжет прямо в камеру, по внешнему фильтру стекают розовые капли. Ведущая кончиком языка прикоснулась к лезвию бритвы; отсветы прожекторов пляшут на закаленной стали. Почти наверняка рана неопасная, но мы, все четверо, разом отпрянули от экрана.
      — Вот это да!.. — потрясенно зашептала Андрюхина сестра. Остальные ребята не нашлись, что ответить. Я заметил, что никто не ест и не пьет, и тогда впервые задал себе вопрос: а правильно ли мы поступили, что взялись смотреть этот бред?
      Такой притягательный бред…
      Ведущая кладет ладонь поверх раны. Алые ручейки торопятся между пальцев. На заднем плане в полумраке какая-то возня и всхлипы.
      «Именно так, — мечтательно шепчет белокурая солистка. — Именно так. Нас нельзя остановить, как нельзя вашими слабыми ручонками онанистов остановить кровь из артерии. Нельзя загнать обратно в вены желания народа, нельзя нас заставить жевать сладкую промокашку!»
      Все игроки подписали контракты. Все прошли психологический тренинг, все оформили грандиозную страховку.
      Теперь миллионы зрителей увидят, как доставленные особым транспортом спецы приведут приговоры в исполнение. Этих «исполнителей» так и тянет назвать палачами, их лица скрыты кожаными капюшонами, а фигуры прячутся под бесформенной мешковиной. Сладенькая певица-ведущая сообщает, что к маскировке пришлось прибегнуть в целях безопасности. Чтобы обезопасить исполнителей от возможного гнева родственников будущих жертв. Хотя какие же это жертвы, смеется рокерша, если гребут столько нехилого бабла. Она так и выражается на всю страну…
      Впрочем, по той ловкости, с которой мужчины управляются с беззащитными жертвами, можно предположить немалый опыт в подобной деятельности.
      Участников не зря привезли на первый тур связанными; кто-то из женщин, вытянувших «черную метку», сразу начинает плакать и отбиваться. Она вопит, что передумала, чтобы ее немедленно отпустили, что ее проигрыш был нарочно подстроен…
      Один из мужчин в капюшоне коротко бьет пальцем в живот. Женщина падает в грязь и скулит, подтянув колени к животу. Камера очень близко показывает остальных членов команды. Они не вытянули «черных меток», но выглядят не лучшим образом. Их побледневшие лица заливает пот, хотя на свалке ночь; они озираются, силясь что-то разглядеть из-под плотных повязок.
      Все сделано потрясающе; мы забыли о пиве и чипсах. Мы переглядываемся и спрашиваем друг друга, правда это или лажа. Но наверняка никто из миллионов зрителей не может сейчас ответить на этот вопрос.
      — В этом главная фишка, — хохочет с экрана солистка группы «Утренний инцест». — Мы предупреждали вас, два месяца мы вас предупреждали, что никто и никогда не сможет угадать, правда это или розыгрыш. Сказать по секрету — то, что вы увидите, будет здорово смахивать на правду, но тогда нас попросту закроют и посадят за решетку! А я не хочу за решетку, я там уже была, и там дерьмово, скажу я вам! Так что, девочки и мальчики, проще считать, что вы смотрите полную лажу, вроде рестлинга… А теперь задумайтесь, какого черта эту невинную лажу запретили к показу? Ха-ха…
      Реклама систем безопасности, реклама новой модели шокера. Вспыхивают десятки прожекторов. Захламленный пейзаж, железнодорожные ветки пром-зоны, чайки гнездятся в окнах цехов. Поваленные строительные краны, замершие заводские котельные, продавленные крыши, пустые дыры окон, крысиные норы. Можно долго спорить, в каком из городов России начались съемки. Их слишком много, городов, где жители никуда не уходили, а просто кончились.
      Женщину, пожелавшую выйти из игры, два амбала волокут к машине. Восторженному зрителю обещано, что эту неуравновешенную особу первой опустят в емкость с цементом. Команде будет нелегко ее найти и спасти.
      — Мы будем реанимировать своими силами, чуваки! Никаких там дефибрилляторов и искусственных почек!
      Кого успеем, того спасем. Если найдем, конечно!
      Смех осветителей, смех операторов, разбегающихся по вертолетам. С игроков снимают повязки. Звучит мазурка. Игра началась…
      …Кажется, Коко о чем-то меня спрашивала или опять сказала какую-то гадость о Ксане. Я не расслышал, я просто не желаю слушать подобные бредни. С кем бы Ксана ни была, чем бы ни занималась, это только мое дело! «Бюро добрых услуг» госпожи Фор имеет отменную репутацию, особенно когда требуется разыскать человека и нежелательно поручать этот поиск силовикам. Я хочу сказать Коко, что уважаю ее старание, но тут она открывает дверь и выходит из машины. Снаружи идет дождь, на мокром асфальте растекаются два раздавленных томата. Очевидно, целили в нас, но произошел недолет.
      Коко щелкает зажигалкой, закуривает и присаживается вплотную к границе света, падающего из салона. Она собралась пописать на улице.
      Я застываю с распахнутым ртом. Слишком быстро все произошло, и слишком часто пассия Марианны ставит меня в тупик. Дверца в «бентли» уезжает вверх, ощущение батискафа на морском дне только усиливается. Полукруглая черная дыра между меховых накидок и переливчатого бархата сидений.
      В салон врывается сложная смесь запахов; тут и вонь гниющей помойки, и аромат топящейся неподалеку бани, и скошенная сочная трава, и навоз, и горелая пластмасса…
      Коко хихикает снаружи. Не то ее забавляет мой ошалевший вид, не то разрозненные кучки пьяных аборигенов, снующих за обочиной. Похоже, ее спектакль удался на славу, ничего более оскорбительного для метателей тухлых помидоров белокурая фурия придумать не могла. В другой раз я, пожалуй, восхитился бы ее отвагой, но не сейчас. Чувство опасности, не оставлявшее меня с момента приземления в «потерянной деревне», достигает максимума. Холодные капли дождя врываются в салон, хлещут меня по лицу. Где-то в подводной дали перемигиваются тусклые лампочки в окнах избушек и тлеет сигарета Коко; кажется, эта ненормальная напевает.
      Она возвращается, как ни в чем не бывало, и «бентли» резко берет с места. Так резко, что на меня выплескивается минералка из стаканчика на столе. На том месте, где мы только что стояли, происходит вспышка, и слышен негромкий сухой хлопок. Можно представить себе, как шарахнуло на самом деле! Кто-то из доброжелательных селян не поленился выстрелить по нам из гранатомета или из чего-то в этом роде. Скорее всего, самодельное устройство. Если бы алкаши пальнули пятью секундами раньше, Гирину пришлось бы нанимать нового дознавателя. На потолочных скринах я вижу несущегося по шоссе леопарда, могучие лопатки ходят как жернова в пульсирующем свете фонарей. Оказывается, «стрекозы» сопровождали машину госпожи Фор с самого начала, только я не умею ими управлять. Коко поднимает одну из камер на десятиметровую высоту. «Бентли» шпарит с бешеной скоростью, полминуты спустя прямо по курсу возникает россыпь огней, это трехуровневая развязка второго грузового кольца. Мы притормаживаем у блокпоста, минуем шлагбаум и начинаем плавный подъем по рельсу.
      Коко хохочет. Она валится на ковер, зажимая между ног салфетку, и хохочет.
      Мне вдруг приходит в голову, что если бы не Ксана, эта сумасшедшая девка могла бы мне понравиться. В чем-то она похожа на мою жену, такая же безумная и такая же театралка в минуты риска. Ее веселье невольно заражает и меня, не могу сдержать улыбки.
      — Ты расслабился, котик? Ты уже не дуешься на меня?..
      …Команда «Оранжевых реаниматоров». Четверо, кому достались черные метки. Первый — совсем молодой парнишка. Почти наш ровесник. Делает вид, что совсем не боится, крепится изо всех сил, но когда видит, что его ждет, начинает плакать.
      Наезд камеры крупным планом. Слезки по щекам, зрачок во весь глаз, пот стекает по виску. В те годы только начинали использовать автономные «стрекозы», к каждой камере полагался оператор, и наверняка он здорово мешал актерам расслабиться. Нынешних героев фильмов окружает плотный рой почти невидимых камер последнего поколения, управляемых с центрального поста, который может находиться за тысячу километров. По сути дела, на натурных съемках, кроме самих актеров и гримеров, никто и не нужен. Но реалити навсегда останется жанром, требующим особого, творческого подхода. Человеческий фактор решает почти все, зритель должен чувствовать, какой гигантский коллектив пахал, чтобы ему было вкусно нежиться в мягком кресле…
      Исполнители подвешивают парня вниз головой над газоотводным колодцем метро. Семьдесят метров глубины, совершенно не важно, что там, внизу, в давно заброшенной шахте. Мальчика упаковывают довольно жестко, но не грубо. Ему не больно, руки стянуты эластичными веревками, ноги продеты в кожаный «капкан». Рот не затыкают, все равно обладатель черной метки не сможет голосом привлечь свою команду. Любые крики заглушает постоянный шум падающей воды, где-то неподалеку насосная станция. Трос переброшен через лебедку и закреплен на старом, как мир, устройстве под названием «бомба замедленного действия».
      Исполнитель нажимает кнопку и показывает большой палец в кожаной краге. На циферблате начинают мигать цифры обратного отсчета. Если спустя сто пятьдесят минут компаньоны из команды не найдут друга и не развернут кран-балку, то раскаленная струна перережет трос, и «оранжевые» понесут первую потерю.
      — Это хреново, — деловито сообщает девица в красной юбке. Она сидит на корточках у костра, греет руки и прихлебывает из железной кружки крепко заваренный чай. — Хреново, если команда сразу же потеряет первого игрока. Первого лучше не терять, это неважный признак.
      Ведущая говорит о возможной смерти человека, как о перегоревшем предохранителе. Хреново, когда берешь машину, едешь в ночной рейс, и сразу сгорает предохранитель.
      Неважная примета, думаю я…
      Ведущий радостно подмигивает напарнице и сообщает, что по всему «пути следования» номера первого висят «стрекозы». Камеры включены, а миллионы зрителей только и ждут замедленного показа падения. Но права на эту часть съемки давно проданы владельцам садо-мазо сайтов, и скачивать фулл-версию придется уже оттуда, по сотне евро за мегабайт.
      — Желаете смотреть и слушать, как будет орать номер первый? — хохочет ведущий и облизывает языком крышечку от банки с йогуртом. — Черт, обожаю малиновый… Эй, дайте кто-нибудь ложечку, придурки! Само собой, что прикольнее всего будут финальные кадры, когда тело рухнет на осколки кирпича в тоннеле, вдоволь поколотившись об арматуру и обломки строительных лесов. О, да, почти наверняка он сломает хребет, не долетев и до середины! Там полно всякой фигни торчит…
      Ведущий деловито заглядывает в шахту, продолжая поедать йогурт. Спеленутый номер первый тихонько покачивается на заднем плане, его взгляд не отрывается от циферблата адской машинки. В отличие от нас, зрителей, парень не видел, каким путем его сюда доставили. Мы вчетвером переглядываемся, и впервые не хочется спорить. Держу пари, в тот момент каждый из нас жалел, что связался с просмотром запрещенного диска. Каждый был готов на все плюнуть и бежать домой, но мы постеснялись показать себя слабаками перед Андрюхиной сестрой. Андрюхина сестра выглядела очень спокойной, она даже продолжала жевать чипсы.
      — «Оранжевым» в жизни не найти это место, — заметил кто-то из моих друзей. — Видали, как они спускались? Сейчас уберут прожектора, запрут двери — и привет! Пацану конец!
      — Здорово! — сказала Андрюхина сестра. — Здорово, меня аж трясет всю! Неужели он разобьется?
      Ведущий заканчивает пожирать йогурт и поднимается на поверхность. Одна за другой закрываются двери, исполнители закидывают проходы мусором, заметают следы, устраивают настоящие баррикады. Однако они честно соблюдают правило — никаких замков. Первое действие спектакля происходит в заброшенном рабочем вестибюле метро, и найти паренька без специально натасканных собак невозможно. Особенно в кварталах заводов и за два с половиной часа. Один за другим гаснут прожектора, поднимаются в воздух вертолеты. Исполнителям предстоит спрятать номера второй, третий и четвертый.
      — Выпускайте сенсориков! — командует в микрофон ведущий…
      …«Ирис и карамель», — ухмыляется Коко.
      …Сотни розовых пиявок, сотни розовых гусениц, тяжело сразу взять в толк, что же именно я вижу внизу. Больше всего это похоже на громадную лужу, набитую головастиками. Множество автомобилей розового цвета. Подчеркнуто женские обводы, но встречаются и унисекс, вроде нашего «бентли». Никогда не встречал такого количества транспорта, окрашенного во все оттенки пинк, в одном месте. Трехэтажный паркинг, и все три этажа из сверхпрочного стекла; под самым нижним вращаются прожектора, видно насквозь, хаотичное кружение по спиралям, машины въезжают и выезжают, на многих из них играют бесшабашные рисунки, и вблизи ощущение живой массы головастиков только усиливается.
      Никакого сравнения с замкнутостью «Бирюзового кролика». На Охте царит чопорное заведение для элиты преступного мира и городских чиновников, не стесняющихся своих… гм… свободных взглядов. «Ирис и карамель» открыт для каждого, если этот каждый — женщина. Точнее, если этот каждый — обеспеченная женщина, вольная делать то, что ей заблагорассудится. Я жадно разглядываю два колоссальных полушария, диаметром по сотне метров каждое. На кончиках «сосков» кружатся шары с лазерной подсветкой, в небе трепещут полотнища скринов с призывными надписями. Гвалт внизу стоит такой, будто проходит детская елка. Наверное, последние мужчины, встреченные мной на подъезде к «Ирису», — это парочка патрульных ментов на кольцевой развязке.
      Неуютно, чертовски неуютно. Я не раз разыскивал Ксану по самым гнусным кабакам, но все они были местами общего доступа. Пару раз я чуть не нарвался на нож, пару раз меня спасло от драки табельное оружие, но не припомню такого тревожного предчувствия.
      — Ты чего дрожишь, милый? Ну хочешь, я сбегаю одна?
      — Нет, я пойду с тобой.
      — Ты уверен, что не намочишь штанишки?
      …Оператор переключает обзор на стартовую полосу. Для команды «оранжевых» начинается самый ответственный этап. Сенсориков двое, и от того, насколько правильно они возьмут след, зависит жизнь номера первого. Но, что еще важнее, зависят котировки команды и размеры ставок на следующий этап.
      В нижней части экрана появляются четыре окошка с цифрами. Можно кликнуть, и сразу с телевизора войти на сайты тотализаторов. С тех пор как телик обзавелся кучей интерактивных функций, стало очень удобно играть. Пишут о том, что десятки тысяч фанатов играют неделями не выходя из дома, затариваются жратвой и обрастают грязью, пока не спустят все до копейки.
      Но сейчас все безумные игроки планеты прилипли к экранам. На «оранжевых» сенсориков поставлено почти полтора миллиарда евро, сумасшедшие деньги, это потому, что обе девчонки хорошо показали себя на предварительном кастинге. Обе ведьмочки обошлись команде недешево, они из «потерянных деревень», откуда-то с Урала. Возможно, что все это враки и подружек натаскивали психо-сенсы ФСБ в столице, но ради пиара они готовы признать себя негритосками из Уганды. Команде нельзя иметь медиков, но без этой парочки они в жизни не пройдут первый уровень поиска.
      Сенсорики не несут оружия и инструментов, всю поклажу делят остальные члены команды. Сенсорики разбегаются в стороны, садятся на землю и нюхают пространство. «Оранжевые» ждут, никто не торопит. Если понадобится, они будут ждать час. Группы тренировались в самых разных условиях, девушки привыкали к биоритмам товарищей, научились находить их за стенами тренировочных лабиринтов, под толщей воды и в изгибах пещер.
      Первые сенсорики, как игровая специальность, появились лет за шесть до «Реаниматоров» и вначале участвовали в кисельно-паточных шоу, вроде подросткового «Девичника». Они вышли на публику после обнародования закрытых документов клиники генной терапии. Выплыли на белый свет результаты экспериментов, стало очевидно, что колдуном не обязательно родиться.
      Оказалось, что скромному колдовству, вроде поиска биообъектов по «верхнему» запаху, можно научиться. Надо только не бояться принимать препараты, от которых потом выворачивает желудок, и проводить недели в полной темноте наедине с бестелесным голосом психосенса. Кто-то не выдерживает, кто-то не проходит тестов, кто-то надолго попадает в психушку, но конкурс на курсы сенсориков годами остается колоссальным. Потому что на таких спецов всегда будет спрос у силовиков всех мастей, в частных агентствах и в реалити-форматах.
      «Оранжевые» берут след. Сенсорики помнят «верхний» запах каждого из своих товарищей, но ведущим уже доложили, что расклад для команды неудачный. Черные метки выпали далеко не самым ярким игрокам, плюс исполнители спрятали приговоренных на другом конце города. Минус погодные условия, начинается гроза. А может быть, грозу ждали заранее и заранее запланировали на этот вечер начало шоу.
      Крутятся барабаны, мелькают цифры на экранах тотализаторов. «Оранжевых» уже нет, они умчались, тяжело чавкая сапогами по раскисшей земле. Мутные капли дождя гулко колотят по капюшонам съемочной группы.
      Никто не вспоминает о номере первом.
      Осталось сто семнадцать минут…
      …Все-таки в поведении Коко чувствуется влияние Марианны. Наверное, я слишком громко скриплю зубами; блондинка снова язвительно хохочет. Она выключила свет, в полумраке ее маленький жадный ротик пылает, как розовый бутон. «Бентли» врывается в розовое царство, плавно скользит сквозь прозрачные уровни. Для нас уже заготовлено место у самого лифта, там ждут две статные дамочки в черных очках.
      Закрытый сектор для почетных гостей.
      — Что ты говорила о Ксане?
      — Ты же заткнул мне рот, котик!
      — Извини… — Я сжимаю кулаки за спиной. — Мне нужно услышать до того, как мы выйдем…
      — Что ты хочешь услышать? Ты же только что не желал ничего слушать.
      — А теперь желаю!
      — Ты какой-то бледный, котик. Может, тебя укачало?
      — Меня не укачало. Расскажи, что ты узнала!
      Я стараюсь быть спокойным, я максимально спокоен. Белокурая дрянь пользуется закрытыми базами так же свободно, как я своей кухонной машиной. Без нее мне не раскопать и трети интересующего материала.
      — Ты в курсе, как работает программа «Ноги Брайля»? — Коко спрашивает с такой интонацией, словно для нее описать работу новейшей поисковой системы не сложнее, чем устройство эпилятора. — Ты вводишь в систему один из ключевых параметров, либо кодировку принта, либо снимок человека. И никому не приходит в голову занести данные по отдельности.
      «Бентли» тормозит. Дамочки с лицами и плечами боксеров синхронно тянутся к заплечным кобурам. На обеих длинные кожаные плащи, в стеклах очков отражается наш бесконечный леопард. За прозрачной стеной, в соседнем секторе гаража дерутся, кто-то уже поливает пол кровью. В скринах наша парковочная ячейка видна сразу из трех ракурсов; «стрекозки» исправно несут службу. И здесь их никто не посмеет отменить. Это и хорошо и плохо, потому что никто не отменяет здесь свободное ношение оружия.
      Кажется, все началось с учреждения Лиги свободных гетер. Точно не помню, буча происходила как раз тогда, когда я учился в Академии. Как ни странно, именно бывшие проститутки добились консолидации женщин и принятия колоссального пакета законов. В том числе они протолкнули в Думе закон о праве ношения электрошокового оружия для женщин. Для всех женщин, независимо от профессии, внешнего вида и возраста, чтобы защищаться от насильников и хулиганов. Закон был принят и тут же дал толчок к разработкам новых типов разрядников.
      Теперь эти штуки бьют пострашнее дробовиков…
      Мне совсем не нравится то, что происходит в соседнем, общем секторе гаража, а охранниц донны Рафаэлы драка, похоже, не интересует вовсе. Я очень надеюсь, что прозрачные стенки не пробьет пуля и что длинная вороненая штука в руках той крашеной фурии не есть огнестрельное оружие. Девица с разноцветной головой нетвердо стоит на ногах, ее плохо видно за рядом розовых авто. Пока ее несовершеннолетние подруги месят друг друга, практически стенка на стенку, «разноцветную» рвет. Она опирается о капот и роняет свою пушку. Откуда ни возьмись, выныривают три крепкие девушки в кожанках, затем еще три, и еще. Заметив общего противника, девицы мигом прекращают драку, но так просто их, видимо, уже не отпустят. Ту, что размахивала стволом, грубо валят на землю, заклеивают лентой рот и стягивают кисти рук за спиной. Еще семь ставят носом к стенке, две валяются на полу, ни встать, ни идти не могут. Молниеносный обыск, врач с тестером на наркотики, с кого-то срывают куртку, одну из девчонок валят шокером. Ей никак не больше шестнадцати…
      Порядок наведен, и не понадобилась никакая милиция. Запоздало я вспоминаю, что здесь милиции не будет вовсе. Еще одно сомнительное завоевание нашей женской демократии. Ни губернатор, ни московские силовики не вправе совать нос в частные женские заведения. Порядок обеспечивают лицензированные подразделения охраны, вроде «северных амазонок».
      Потому что «Ирис и карамель», как ни странно, не является коммерческой структурой. Это большая семейная дача, частное владение, фазенда, где все сделают для обеспечения вашей безопасности. По крайней мере, так написано на огромных голо-графических скринах.
      И нигде не сказано, но всем известно, что мужчинам безопасности здесь никто не обещает.
      …Четверо подростков сидели на продавленном диване и, затаив дыхание, смотрели «Реаниматоров». На экране летел над свалкой вертолет. В пучке света рысцой топтали грязь «оранжевые», спустя минуту им предстояло углубиться в кварталы застывшего десять лет назад металлургического предприятия. Девушка-сенсорик остановилась, откинула капюшон, выставив бледный мокрый лоб. Камера тут же крупным планом показала ее огромные воспаленные глаза.
      — Ребята, его найдут? — затеребила нас Андрюхина сестра. — Ну, ребята, не молчите! Как думаете, найдут его, номера первого?
      Мы разом пожали плечами, зато возбужденно залопотал ведущий. У него к тому времени уже заплетался язык; я опять не мог определить, косит парень под пьяного или на самом деле пьян.
      В этом чертовом шоу все было как будто понарошку, и нигде ни слова правды. Правда заключалась в том, что нас об этом предупреждали.
      Придурок показал нам, что сделали с номером первым в команде «коричневых». Это как раз та самая женщина, которая устроила истерику, вытянув черную метку. Исполнители высадились на крыше какого-то здания, долго спускались со связанной пленницей по серым лестницам и, наконец, очутились в темном заводском цеху.
      — Ошизеть! — выдохнул Андрюха и отставил бутылку с пивом, к которой он так и не притронулся. — Ошизеть, пацаны! Это цементный завод…
      Среди нас четверых Андрюха учился лучше всех, и мы ему сразу поверили. Тем временем женщину из команды «коричневых» опустили в прозрачный бак, ноги продели в кольца на полу, и накрепко привязали спиной к перекладине. Мы сначала не поняли, что тут такого страшного, но затем один из исполнителей повернул рычаг, и в бак по желобу потек цементный раствор.
      — Андрей, я боюсь! — говорит Андрюхина сестра.
      — Превосходный цемент, — гудит исполнитель, телосложением и повадками похожий на боа-констриктора. Он глядит на мир сквозь щелочки в маске, и кажется, что глядит персонально на каждого.
      — Андрей, давай выключим! — умоляет сестра.
      — Сволочи, ублюдки! — Это та ненормальная в коричневом комбинезоне.
      Похоже, она окончательно съехала с катушек, или умело притворяется, околпачив нас всех. Я не знаю, можно ли всем им верить; с одной стороны, действо сильно смахивает на театр, а с другой… с другой стороны — в окошках тотализатора крутятся бешеные суммы. И это более чем реально.
      — К большому моему огорчению, друзья, — печальным голосом сообщает ведущий, — мы сможем наблюдать погружение нашей милой «коричневой» лишь до пояса. А дальше… — он называет координаты фирмы, купившей трансляцию агонии за два миллиона евро, — дальше обращайтесь по указанному адресу!
      — Андрей, может, правда, ну его на фиг? — несмело предлагаю я.
      — Что, струсил? — тут же набрасываются на меня остальные. На самом деле никто из них так и не притронулся к еде и пиву.
      — Не больше, чем вы! — огрызаюсь я.
      — Да никакой это не цемент!
      — Врут они, это коллаж, подстава…
      — Ничего они не врут, денег столько вбухали!
      Жидкий цемент начал заливать щиколотки «коричневой», она завопила на высокой ноте, словно заклинила клавиша в синтезаторе. Помню, в тот момент я гадал, нарочно ли ей забыли заклеить рот. А кто-то из моих школьных друзей предположил, что все подстроено, потому что участники проходили крутые психотренинги, и не могла эта тетка так легко расколоться на старте.
      Вновь показали «стартовую» площадку. Сенсорики «коричневых» кружили по лужам, команда была готова выступить. На электронном табло цифры включились в безжалостный обратный отсчет. «Оранжевые» уже в пути, они наводят переправу через реку, готовятся штурмовать разрушенный мост. На позициях разыгрывает черные метки команда «пурпурных».
      — Самый смешной момент нас ждет, если… — пьяный ведущий снова жрет какую-то бурду из банки, — если команда «коричневых» найдет чужого номера первого. А у нас на старте еще «зеленые» и «пурпурные». Сенсорикам ведь могут попасться и чужие номера! Вот тогда посмеемся и потреплем нервишки, ха!..
      — А что будет, если найдут чужого номера первого? — толкает меня сосед.
      — Понятия не имею, — говорю я. Почему-то мне не нравится эта идея. Совсем не нравится…
      …Коко собирается выйти из машины. Последнее вращение перед зеркалом, скрабстилы выбрасывают сиреневый фейерверк над ее змеиной головкой.
      — Подожди! — Я хватаю Коко за локоть. — Зачем вносить в «Брайль» данные по отдельности?
      Удивительно, но девушка не вырывается, а мне на мгновение вдруг приходит в голову чудовищная мысль: вот сейчас она повернется и поцелует меня, набросится и повалит на пол.
      Коко не валит меня на пол, но глядит на мои пальцы с таким выражением, будто заметила у себя на локте противную гусеницу. Я вовремя вспоминаю, что мозги вызывающе одетой, расхлябанной блондинки непонятной ориентации стоят пять тысяч евро.
      — Затем, — говорит она, — чтобы проверить соответствие данных портрету! В «Ногах Брайля» фото и паспорт выскакивают одновременно, они жестко схвачены между собой. Соображаешь, котик? Все продумано для удобства оперов… Но я попыталась начать поиск по другому снимку твоей жены, вырезала из того кадра возле «ягуара»…
      — И… что?
      Кажется, я уже знаю ответ.
      — И ничего. Тот же эффект, что у рыжей подружки. Система не опознает.
      — Возможно, плохой снимок?
      Коко не торопится выходить, и впервые за вечер она серьезна. Она наклоняется ко мне очень близко, так близко, что становится заметен заретушированный след от попадания перстня Марианны. Отек почти спал, но шрам остался.
      — Я прогнала через «Ноги» все ее снимки и видео. Как только жму «поиск», программа виснет или выдает ссылки на базы федералов. Или предлагает обратиться к сисадмину.
      — Что же делать?.. — Мне больше нечего сказать. Мир трещит по швам. Надо взять себя в руки, просто выдохнуть и заняться тем делом, ради которого пришел. Я смотрю по сторонам и не могу вспомнить, что я тут делаю, в этом фантастическом авто, в окружении вооруженных накачанных дамочек. «Бентли» паркуется, автопилот диагностирует системы, индикатор зарядки горит на зеленой черте. С такими батареями можно доехать до Урала…
      — Что делать? — усмехается Коко. — Слушаться меня. Есть мнение, что ты влип в редкий сорт дерьма, котик. И будет очень непросто отмыться…
      …Все четыре команды «реаниматоров» ушли со старта. Сенсорики «оранжевых» все-таки ошиблись, они взяли неверный след и обнаружили номера первого из команды «пурпурных». Потеряно восемнадцать минут ценнейшего времени, где-то на оконечности западной ветки метро болтается вверх ногами над шахтой их товарищ. Он еще жив, но котировки «оранжевых» стремительно катятся вниз. Однако котировки «пурпурных» тоже падают, и ведущего это почему-то здорово забавляет.
      Появляется бодрая, неугомонная солистка «Инцеста». Кто-то набросил ей на плечи рваный ватник. Девушка словно не замечает наведенных на нее камер; она оживленно ругается с кем-то из техников, протягивает руку за бутылкой, разворачивает пакетик, высыпает себе под язык порошок и, морщась, запивает водой из горлышка. Затем стоит не шевелясь, покачиваясь с носков на пятки, пока по острому личику не расползается блаженство.
      Мы у экрана телевизора снова беспомощно переглянулись.
      — Круто! — выдавила Андрюхина сестра. — Это что, она при всех засосала «Веселого роджера»?
      — Ошизеть! — согласился Андрей, — Может, мы чего не знаем» может «Роджер» это… того, разрешили? Ян, ты у нас спец по порошкам, не слыхал?
      Я отрицательно покачал головой. На самом деле я никакой не спец, просто бабушка моя занимала серьезный пост в разрешительной системе по лекарствам. Я тогда подумал, что, конечно, «Роджер» никто не легализовал, и вряд ли в Думе все настолько рехнулись. «Веселый роджер» бил по мозгам в три раза сильнее, чем устаревшее «экстази», и, по слухам, помимо физической выносливости приносил совершенно необычные ощущения. Человек мог танцевать четыре часа в одной майке на морозе, и ничего ему не делалось. Мог залезть в прорубь и спокойно болтать с товарищами, сидя по уши в ледяной крошке. Кроме того, человек болтал даже с теми, кто находился от него за много километров, и с теми, кто умер.
      Забористая штука — этот «Роджер», если не переборщить с дозой. Помнится, в том году только на питерских дискотеках откинулось около сотни моих ровесников…
      — Все это фигня, — сказал я. — Она съела простой порошок от кашля, нас разыгрывают!
      — Во-во, — протянул Андрюха. — Не хочешь поменяться местами с тем чуваком? Его тоже, по-твоему, разыгрывают?
      — Это задница, дамы и господа, — объявила с экрана повеселевшая ведущая. — Но задница — не там, где вы думаете. Если «оранжевые» потеряют участника, то это всего лишь пятьдесят очков им в минус и некоторые потери для тех, кто поставил на них деньги. Как я рада, что мне нельзя никому симпатизировать, хэх! Задница состоит в том, что, как нам передают, в ряде регионов узколобые местные начальники пытаются помешать просмотрам нашей программы и пытаются помешать сделать ставки в сетевых тотализаторах…
      Номер первый «пурпурных», тощий седой мужчина, попал не в самое приятное положение. Это мягко говоря, а если честно, то никому из нас не хотелось бы угодить на его место. Номер первый привязан к рельсам, окружающим строительный котлован. Стройка закрыта так давно, что со дна котлована поднялись уже хлипкие деревца, а склоны начали рассыпаться и зарастать кустами. Однако рельсы на насыпи в полном порядке, и по ним очень медленно катится строительный кран. Пока еще кран на противоположной стороне котлована, кабина машиниста висит в двадцати метрах над землей, дверца прикручена проволокой. Исполнители проворно спрыгивают и отрывают заранее подпиленную железную лесенку. Оператор с вертолета берет крупным планом стройку. Озера грязи, штабеля ржавых лесов, покинутые вагончики. Здесь наверняка нет даже бомжей и диких собак. Затем оператор демонстрирует внутренности кабины: приборная панель разбита, зато светятся часы.
      Осталось сто одиннадцать минут. Глаза номера первого.
      Смотрится впечатляюще…
      …— Выслушай меня внимательно и дай знать, если ты с чем-то не согласен. — От губ Коко пахнет табаком и сладкой помадой. На висках готовится вспыхнуть очередной фейерверк. — Я маюсь дурью с тобой только потому, что попросила мамочка. А мамочку попросила ее сестра. Задумайся, милый. Твоя киса не работает ни в каком лесном кооперативе, не проходит по базе и обнимается с людьми, от которых тебе нравится держаться подальше. Я могу прямо сейчас вернуть тебе деньги, и мы простимся друзьями… Но я этого не сделаю, угадай, почему?
      Меня так и подмывает сказать: «Потому что я тебе нравлюсь?», но Коко не шутит. Я вообще не уверен, способна ли она воспринимать чужой юмор или смеется исключительно собственным остротам.
      — Я не выкину тебя, потому что минуту назад пострадал человек нашей мамочки. Пострадал в твоей машине, и теперь получается, что затронуты интересы «Кролика». Я не выкину тебя, но ты никому ни слова не скажешь о своей киске. Ни здесь, у донны, ни в другом месте. Молчи, иначе нам никто не будет помогать.
      — В моей машине?! Вот черт… — Я пытаюсь себе представить, какой силы должно быть землетрясение, чтобы вызвать ДТП в городской черте. — Ведь мы договорились, что «опель» отправят в гараж?!
      — Мамочка передумала, вот и все. Она решила посадить в машину одного хорошего мальчика, внешне похожего на тебя. На паркинге возле твоего дома на мальчика в «опеле» напали трое. Не раздувай щеки, котик! Я знаю, о чем ты хочешь спросить. Если бы его, то есть тебя, хотели убить, то убили бы. До того как выскочила охрана, его слегка помяли и очень настойчиво уговаривали «прекратить охоту», а после заметили, что это не месье Полонский. Это то, что мне рассказала мамочка.
      — Но мне никто не угрожал…
      — Можешь гордиться, теперь у тебя есть враги. Кто-то почуял, что ты взял верный след. Ну что, котик, возвращаемся?
      — Нет, мы пойдем дальше.
      Коко впервые смотрит без усмешки:
      — Ты сам этого хотел, милый…
      …«Оранжевые» нашли номера первого из команды «пурпурных». Их ярости не было предела, мужчины чуть не избили своих девушек-сенсориков. На то, чтобы выбраться к стройке, у «оранжевых» ушло почти полчаса и масса физических усилий. Они преодолели реку, несколько кварталов шли по колено в воде, под проливным дождем. В какой-то момент сенсорикам показалось, что надо свернуть к старому вокзалу, группа потеряла четверть часа на прочесывание зала ожидания, пока не выяснилось, что причиной сбоя стала компания бомжей, поселившихся в камере хранения.
      Теперь мы видим — город не маленький, и в городе почти не осталось жителей. Замечательный полигон для игры, не нужны затраты на строительство декораций. Операторы очень ловко отворачивают камеры от названий улиц и вокзальных табличек, они следовали за командой по пятам. Особая иезуитская хитрость в том, что вертолеты оборудованы приборами ночного видения и высокочувствительной аппаратурой. Это для того, чтобы прожектор с вертолета не упростил команде поиск. Участники и так неплохо оснащены, они волокут на себе альпинистское и глубоководное снаряжение, оружие и взрывчатку, аптечки «скорой помощи» и сварочные аппараты. Никто не ограничивал команды в выборе поклажи, можно было брать все и всех, кроме профессиональных медиков и таежных следопытов.
      Быстрый перескок в спальный район, где вода затапливает накренившиеся пятиэтажки. Команда «зеленых» никак не может взять «верхний » след: то ли мешают молнии и повышенная ионизация атмосферы, то ли сенсорики не в лучшей форме.
      Короткой строкой обзор тотализаторов. Акции «оранжевых» прекратили падение, все ждут, как же поступит капитан команды с чужим игроком. Мы тоже ждем, мы вчетвером буквально прилипли к эк-Рану и забыли, как правильно дышать.
      — Януш, они вытащат его? Они спасут чужого?!
      — Не может быть, чтобы они позволили его разрезать!
      — Все может быть, дурак! Ты что, не прочел, сколько команда потеряет в таком случае?
      Я прочел. Команда может быть дисквалифицирована, если сумма ошибок превысит некую черту. Реанимировать чужого игрока — это колоссальная ошибка, можно потерять в деньгах и очках больше, чем при гибели двух своих игроков. Очень сложно угадать, что произойдет, слишком многое зависит от зрительских симпатий.
      — Вы все помните, любимые мои, — с набитым ртом вещает солистка «Утреннего инцеста», — что, распустив слюни и реанимировав чужого, можно ненароком подписать приговор своему коллеге, хэх! Я бы сперва на их месте крепко подумала, да уж! Впереди еще три тура, и каждый, кроме сенсориков, может оказаться на месте никому не нужного номера первого!
      — Мурашки по коже! — бодро отзывается напарник, и по его цветущему виду ни за что не предположить, что он способен кому-то сочувствовать. — Потерять два миллиона евро за одно неверное движение! Но самое любопытное зрелище впереди, минут эдак через шесть! Сенсорики «пурпурных» и сами обнаружили своего номера первого! Они торопятся на стройку и, похоже, не расположены к шуткам!
      «Пурпурные» бегут, они уже в пути. Верхняя камера, с вертолета, съемка в инфракрасном диапазоне, затем переключаемся на одного из трех операторов, сопровождающих группу. Капитан «пурпурных» явно не расположен шутить, на ходу он расстегивает чехол и достает винтовку с оптическим прицелом.
      — Вот позабавимся! — хохочет девица.
      — Януш, там же не настоящие пули? — шепчет Андрей, дергая меня за рукав.
      Я хочу ему сказать, что пули никак не могут быть настоящими, и чтобы он прекратил меня щипать, и что меня все это достало, и я хочу уйти…
      Но уйти не могу и сижу как привороженный, потому что камера, встроенная в лазерный прицел винтовки, показывает нам затылки «оранжевых». Они столпились над связанным «пурпурным» на краю котлована, машут руками и ругаются. Хозяин винтовки досылает патрон.
      — Ку-клукс-клаа-ан!! — надрывается от смеха ведущая. — Ща кому-то будет бо-бо!
      — «Бо-бо» не будет, — деловито возражает голос за кадром. — Чувак прекрасно стреляет, я сам видел! Кладет три пули в летящую банку!
      Кран со скрипом катится вокруг котлована. Издалека, скозь косую морось, ржавая громада похожа на инопланетное суставчатое чудище. Испытатели восстановили моторы и проявили своеобразный юмор, украсив кран рождественскими гирляндами. Молнии вспыхивают одна за одной, небо кажется расколотым на части. В огне вспышек виднеются окаменевшие лица «оранжевых». Вся команда, побросав мешки, сгруппировалась вокруг привязанного к рельсам человека. Спаренные рельсы, по которым катятся два широких колеса.
      Крупным планом промокшее лицо номера первого. Кричать он не может, не может даже умолять, У него заклеен рот. Номер первый мычит, пытаясь оторвать языком клейкую ленту. Расхлябанные подшипники крана скрежещут в пятидесяти метрах.
      Смена камеры. Еще один «пурпурный» навел оружие на беззащитные спины соперников. Остальные игроки рассредоточились и незаметно окружают стройплощадку.
      — Что они сделают? Что теперь будет? — чуть не плача, теребит нас Андрюхина сестра.
      — За команду «коричневых» дают в среднем на семнадцать пунктов меньше, чем пять минут назад, — скороговоркой отвечает ей телевизор.
      Я забираю из рук Андрюхи джойстик и кликаю на опцию «Правила» в левом углу экрана.
      — Они не имеют права стрелять, пока нет непосредственной угрозы их товарищу, — говорю я.
      — А кран? Разве это не угроза?
      — Напомню вам, любимые мои, — точно расслышав наш спор, вклинивается ведущая, — стрелять на поражение можно только в случае крайней необходимости! Напомню вам, что в девяти патронах из десяти вместо пуль — безобидный транквилизатор, рассчитанный на полчаса здорового сна, хэх! Зато в десятом патроне — ма-аленькая такая свинцовая пулька! А если жюри потом не признает крайней необходимости, команду снимут и отдадут под суд как за обычное убийство!
      Кран приближается, до него не больше десятка метров. В команде «оранжевых» раскол, они готовы сцепиться между собой. Вот и первая пощечина под дождем, кто-то наклоняется, чтобы перерезать веревки на лежащем человеке, но его тут же сшибают с ног.
      — Не может быть, — как заведенная повторяет Андрюхина сестра. — Не может быть, чтобы они дрались всерьез, они же вместе тренировались!
      Выстрел.
      «Оранжевые» прекратили драку, мигом залегли, натягивая очки ночного видения. Один из «оранжевых» упал на спину, раскинув руки. Это тот, что оттолкнул человека с ножом, пытавшегося спасти номера первого. Человек с ножом — это, оказывается, девушка. Она скатилась в котлован, но осталась цела. Она карабкается по скользкой стене вверх, поливая проклятиями своих товарищей.
      Кран совсем близко. «Пурпурные» бросаются в атаку, чтобы спасти своего друга. Один из парней бегом пересекает огромную лужу, оскальзывается, падает, но он почти добрался. Оператор включает крупный план. «Пурпурный» с ножом в зубах ползет вдоль насыпи, еще двое пытаются остановить кран. Однако «оранжевые» спохватились и открыли ответную стрельбу. У нас вырывается хоровой вздох, когда «пурпурный» валится лицом в грязь, не достигнув связанного друга. Ему оставалось каких-то два метра, стреляли минимум двое, и стреляли в упор…
      — Похоже, любимые мои, игра получает неожиданный оборот… — мурлычет ведущая.
      Из груди «пурпурного» течет кровь. Ранение не сразу заметно на фоне насквозь промокшего комбинезона, но оператор с вертолета дает максимальное приближение и наводит узкий луч прожектора.
      — Это монтаж… — не очень уверенно говорит Андрей.
      — Его убили, да? — визжит Андрюхина сестра. — Андрей, его убили?..
      Рекламная заставка «Реаниматоров». «А вам не надоело протирать штанами диван?.. Вам хочется проверить себя в настоящей игре и заработать кучу денег на всю оставшуюся жизнь?..
      Вам хочется узнать, что такое настоящий командный дух, когда за друга нужно перегрызть горло?..
      Вы мечтали заработать за одну неделю столько, чтобы не думать о деньгах всю жизнь?..
      Тогда «Реаниматоры» ждут вашей заявки…»
      …Коко глядит на меня без улыбки. Всю ее влажную эротичность как ветром сдуло.
      — А этот парень, которого избили вместо меня, он где? — домогаюсь я. — В больнице? С ним можно поговорить?
      — С ним-то все в порядке. — Коко что-то проверяет в сумке, отключает скрины, вводит новые пароли. — Думай о себе, котик. В нашей маленькой компании неполадки только у тебя. Скажи-ка мне, котик… — Она приподнимается, кладет ладонь на кнопку дверного замка. Я скашиваю глаза, но стекла непроницаемы для охранниц донны. — Скажи-ка мне, я тебе нравлюсь? Ты хочешь меня, Януш?
      От звука собственного имени внутри меня словно рвется струна. Нелепое ощущение, будто Коко нарушила какие-то правила, назвав меня по имени. Тонкие пальцы трогают мне щеку, ее декоративная шнуровка отстегивается, обнажая румяную пуговку соска. Мое сердце моментально ускоряет ритм, из желудка вверх по пищеводу поднимается шершавый комок. Я еле сдерживаюсь, чтобы не закричать. Я карабкаюсь в сторону, отползаю вдоль полукруглого дивана, стремясь избежать контакта с ее пылающими ногтями.
      — Вот видишь, котик, ты боишься!
      — Я не боюсь, но не надо ко мне прикасаться! Пойдем, нас ждут!
      — Подождут, это их работа. Ты не хочешь трахнуться со мной, я настолько уродлива?
      Мне дальше некуда отступать. Коко загнала меня в угол между баром и откидным креслом.
      — Ты не урод… Ты очень красивая, но я не могу…
      — Не можешь, потому что тебя запинает твоя жена? Или ты слишком честный?
      — Думай как хочешь…
      Если она не оставит меня в покое сию секунду, меня стошнит. Но Коко что-то чувствует, она втягивает когти и застегивает одежду. Она снова серьезна и до предела деловита.
      — Ладненько, малыш, не напрягайся. Я не буду тебя насиловать, обещаю. А вот за гостей донны Рафаэлы не могу поручиться…
      …Заставка «Реаниматоров». При записи диска вместе с рекламным блоком стерли и кусок шоу. Мы так и не узнали, чем закончился поединок «оранжевых» и «пурпурных», потому что ведущий бегло оценивал рейтинги и делал обзор зрительских симпатий. Выше всех котировались «зеленые», они ухитрились уже спасти своего первого номера и получили законное право поохотиться за чужими первыми номерами. На счету каждого «зеленого» уже болталось около трехсот тысяч.
      — «Зеленые» будут убивать чужих игроков? — выдохнул кто-то из моих друзей.
      — Потому что они сэкономили время, — объяснил Андрюха. — У них есть право помешать другим командам.
      — Но вначале ничего не было сказано про убийства! Было сказано про командный дух…
      — Януш, что он нам голову морочит? Ты скажи, как думаешь: это все лажа?
      — Ведь правда, что все останутся живы?
      — Розыгрыш, да, Ян?
      На экране возникли внутренности цементного завода. Прозрачный бак заполнен раствором почти до середины, позабытая пленница извивается, вся ее одежда и лицо в жирных серых кляксах. Цемент схватился удивительно быстро, номеру первому не удается бедрами раскачать твердеющую жижу, лишь по краям бака серая поверхность трясется.
      — Отстаньте от меня! — разозлился я. — Откуда мне знать, розыгрыш или нет?
      Номеру первому от «оранжевых» остается висеть вверх ногами над шахтой метро не больше получаса.
      — Ну что, любимые мои, поджилки трясутся? Дрожим за свои кровные денежки, а? — Ведущие появляются на экране в обнимку. У них такой вид, словно только что вылезли из постели. — Да, денег после первого тура перейдет из кармана в карман великое множество…
      — Но кто же мог предположить, что так лягут карты?
      — Да, первый тур поставил в тупик…
      — А что говорят наши эксперты?
      — Всем не шевелиться, руки положить на колени! Руки держать на виду!..
      Экран гаснет. Мы не сразу поняли, что случилось, откуда взялся этот крик. Кричали не с экрана, а у нас за спиной. Когда мы уразумели, в чем дело, я даже не особо испугался. Наш «пиратский» просмотр прервали бойцы подразделения по борьбе с тем самым пиратством. Их бронированный автобус, с виду совсем обычный, а внутри напичканный следящей аппаратурой, бесшумно подкатил уже полчаса назад. Затем техники вызвали подкрепление и силами двух взводов скрутили четверых перепуганных подростков.
      Они надеялись, что накрыли пиратскую студию.
      Майор, который меня потом допрашивал, не скрывал своего восхищения перед умельцами, способными собрать «левый» видик и декодировать сложнейший шифр сигнала. Надолго задержать несовершеннолетнего он не мог, я об этом знал, он знал, что я знаю, и потому мы довольно мирно поболтали.
      Я спросил его, смотрел ли он «Реаниматоров» и правда ли то, что происходило на экране. Майор покосился на дверь и спросил, где, на мой взгляд, показали правду, а где притянули за уши. Я перечислил ему то, что успел заметить. Дядька в погонах выслушал меня очень внимательно. То есть сначала он перекладывал на столе бумажки и вежливо кивал, но потом его брови поползли вверх, он забросил все дела и вперился в меня так, словно встретил говорящую лошадь.
      — Ты не подумывал о том, чтобы поступать в милицейскую Академию, сынок?
      — У меня неважные оценки, кроме того, туда не берут без армии.
      — Туда берут по представлению и после окончания специальных допризывных курсов.
      Мне стало смешно. Милицейское высшее образование — третье по уровню престижа в стране, после Академии госуправления и Высшей школы ФСБ.
      — Кто же меня возьмет на курсы? Там проходной балл — все пятерки надо набрать, и плюс кандидатский уровень в спорте…
      — Раз тебе об этом известно, значит, мысли такие были?
      — Ну, были…
      — Кандидатом в мастера спорта можно стать в одном из технических видов или в стрельбе. У тебя еще три года, если начнешь тренироваться сейчас. А два года курсов плюс положительное представление, и дорога открыта. С таким цепким мозгом, как у тебя, сынок, ты быстро пойдешь в гору. А школьные оценки порой только мешают разглядеть талант…
      — Где же я буду тренироваться стрелять?
      — Я дам тебе направление в клуб. Как будто ты из интерната. С нашим направлением возьмут бесплатно и научат стрелять из всех видов оружия.
      У меня запершило в горле.
      — А также, если станет интересно, можешь попасть на курсы самозащиты. Там учат превращать в оружие все, что оказывается под рукой.
      — Хорошо, я подумаю.
      — Подумай, — кивнул майор. — Хорошенько подумай и позвони мне. И больше не нарушай закон. Ошибиться легко, сынок, а отмываться порой приходится целую жизнь.
      Я уже стоял в дверях, но все-таки осмелился спросить:
      — Так «Реаниматоры» — это все вранье? На самом деле нас обдурили?
      Майор отложил ручку, устало взглянул на меня поверх очков:
      — Нас всех дурят, сынок. И вранье начинается в ту секунду, когда ты включаешь телевизор в сеть. Странно, что парню с такой наблюдательностью это не приходило в голову.
      — Так что же, совсем не включать телик?
      — Держись от него подальше, сынок.

      — Ты стоишь за спиной и смотришь… куда?
      — Я смотрю в пол.
      — И не подходишь, пока что?
      — Пока не позовет донна Рафаэла.
      — А если рядом будут девушки?
      — Я не подниму глаз.
      — И не споришь ни при каких условиях?
      — Я же поклялся — буду молчать, как рыба.
      — Ты зря смеешься, котик. «Ирис» — это частное имение. Не владение, вроде какой-нибудь подростковой забегаловки, а имение. Тут вякнешь лишнего — запросто прикончат.
      — Меня не так просто прикончить…
      — Ошибаешься. Не хочу тебя пугать, котик, но если донна захочет, тебя никогда не найдут.
      «Как пить дать, старая жирная сука с вонючим ртом и отвисшими сиськами! — заранее представляю я. — С пеленок ненавидящая мужчин, и все ее мечты, чтобы младенцев-мальчиков сразу кастрировала акушерка!»
      Старая жирная сука оказывается сорокапятилетней высокой и поджарой дивой, смахивающей на даму с рекламы скандинавских курортов. Она совсем не похожа на Кармен. У нее лицо верноподданной Третьего рейха, лицо сотрудницы гестапо, сошедшей с плакатов доктора Геббельса, но когда донна улыбается, уютные ямочки на щеках портят всю композицию. Хозяйку имения сопровождают две восхитительные модели, кажется, это «тэ-девяносто» от «Мацусита», но я не уверен. Кибердоги, изумительной красоты шерсть, «лунный отлив», морды на уровне моей подмышки…
      Еще одна потешная нестыковка двух взаимоисключающих конвенций. Лига свободных женщин в сорок первом году добилась права на уличный выгул кибер-собак, а лицензионная комиссия тут же загнала их габариты в рамки природной нормы. А Лига женщин тогда обратилась к производителям с просьбой приделать собакам зубы. А Совет Европы на это заявил, что скорее разрешит владеть обычными животными, почти полностью истребленными после «собачьего гриппа» двадцатых годов. В Думе лоббисты подняли вой в защиту права личности на любые электронные приборы, если они не угрожают окружающим. Комиссар по гражданским правам предложил остроумный выход — намордники. «Мацусита» и «Тошиба» показали всей планете видеоролик, где отважная киберболонка спасает старушку-хозяйку от восьми вооруженных грабителей. Мир смеялся, глядя на улепетывающих дяденек, которым порвали штаны.
      Тогда мир смеялся.
      Спустя двадцать лет мне совсем не смешно. Я гляжу в оловянные глаза собак, понимая, что это совсем не глаза. Настоящие органы зрения роботов разбросаны по телу. Они предоставляют электронным мозгам пса панорамный обзор, плюс к тому оба пса располагаются в помещении определенным образом. Каждый контролирует спину товарищу.
      Пока мы поднимаемся в прозрачной капле лифта, один из псов постоянно болтается у меня за спиной. Я раздумываю, кто представляет большую опасность — хвостатый робот, или квадратная тетка в кожаном плаще. Мне очень не нравится, что я не вижу ее рук, они постоянно спрятаны. Зато, надо отдать должное, никто не поинтересовался содержимым моих карманов.
      Здесь демонстрируют уважение к личности.
      Здесь даже пристрелят вежливо.
      — Как здоровье мамочки? — бархатным голосом спрашивает донна и пожимает руку моей провожатой. — Я слышала, вы там увлеклись водными гонками?
      — Она нас всех переживет, — в тон смеется Коко. А еще мне нравится их лифт. Капля ни к чему не привязана, она просто ползет в трубе, подталкиваемая напором жидкости вроде желатина. Наш путь пересекает такая же гибкая кишка, искривленная под немыслимым углом, и внутри нее, встречным курсом, катится еще одна капля. Внутри хохочут и обнимаются человек шесть, все молоденькие девчонки. Должно быть, такие лифты страшно дороги, я видел нечто подобное лишь в Финляндии. Мы проплываем над шезлонгами, над песочком, затем внизу танцуют, потом мне кажется, я вижу голого мужика, привязанного за ноги, но наша труба ныряет на следующий этаж. Интересно было бы прикинуть примерную стоимость всего имения…
      Вслед за Коко я переступаю порог тамбура, и внешние звуки исчезают. Слева от тамбура еще одна прозрачная дверь, там вращаются десятка три скринов, между ними на пневмокреслах перемещаются две очень серьезные девчонки в наушниках. Очевидно, слева диспетчерская всего комплекса, но нам не туда. Нам прямо, туда, где на коврике под дверью восседает еще один монументальный пес.
      — Я слушаю, — продолжая улыбаться, говорит донна Рафаэла.
      Я не вижу ее улыбку, скорее чувствую ее. Старательно пялюсь в дальний угол залы, соблюдая правила мужской вежливости. Доги помахивают хвостами, под полом проплывает галапагосская черепаха. А еще здесь очень много часов, напольных, каминных и настенных. Они тикают, точно армия воинственных насекомых.
      — Он хороший мальчик, — отзывается Коко. — Он потерял девочку, и мамочка просит помочь ее найти.
      — Потерял девочку? М-м-м… — мурлычет донна Рафаэла. — До чего же я ненавижу этих поганых мозгоклювов…
      Я не выдерживаю, поднимаю глаза и таращусь на нее, я никак не могу переварить предыдущую фразу. Донна совсем не сердится, и ямочки на щеках у нее такие милые. Грандиозная полукруглая зала, до потолка занятая антикварными часами. В стенах круглые окна в виде циферблатов, наверняка непрозрачные снаружи. За левым окном далеко внизу мечутся фигуры на танцполе, за правым — пальма и песок. Туда вылезает погреться черепаха, плававшая под ногами. Обе девушки в кожаных пальто идеально вписаны в обстановку, замерли, точно манекены.
      — Я заплачу вдвое больше, — говорю я. — И я не легавый, можете проверить. Я заплачу, только помогите мне ее найти.
      — Ты сам врубился, что ляпнул? — Коко смотрит на меня очень пристально, даже отклеивает с переносицы очки.
      Теперь я замечаю, какой любопытный «Сваровски» у нее на носу. Во-первых, он безумно дорогой, а во-вторых, это не совсем очки. Точнее сказать, это совсем не очки. Это черт знает что, но только не очки. Я видел такое в учебном фильме, еще когда служил в Управе. Американская штучка; камера, скрин, бинокль, микроскоп, лазерный прицел и еще куча полезных функций, вплоть до кругового обзора и высокочувствительных микрофонов. По краям, между фиолетовым пластиком и кожей, всегда остается тончайший слой пористого материала, способного раздуваться быстрее подушки безопасности. Глаза не пострадают даже от прямого попадания кулаком в переносицу.
      Пробить такие стекла пулей тоже невозможно.
      И я бы не догадался, если бы Коко чуточку не ослабила внимания. Просто она слишком изумлена моим ответом и позволила себе отвлечься. Когда она сняла очки, я краем глаза поймал изображение на внутренней стороне стекла. Там было что-то, но никак не я и не комната с часами.
      Но донна не сердится. Либо умело сдерживается.
      — Разве я назвала вас легавым? Вас, кажется, Януш зовут? — Донна проявляет чудеса вежливости. Она делает вид, что не успела досконально ознакомиться с моей биографией. — Я назвала погаными мозгоклювами тех, кто вас послал. Потому что так оно и есть, вонючее телевизионное племя вечно что-то вынюхивает. Им мало собственных скандалов, им надо заглянуть в задницу каждому в этой стране. Этот ваш Сибиренко, он совсем сдурел, замахнулся на президентское кресло…
      Кажется, в этом мире я хуже всех осведомлен о том, что происходит в родной фирме. Наверное, на моем лице это как-то отразилось, потому что донна оживленно защебетала:
      — А вы разве не слышали? Сегодня с утра по шести каналом, эти обозреватели мне всю плешь проели. Ваш милый Сибиренко уделал всех. По закону ему полагалось отвечать за нарушения в антимонопольном комитете, плюс он проходит свидетелем по двум уголовным делам. Этот жук меня покорил, разом отделался от всех проблем! Сами знаете, кандидаты автоматом обретают неприкосновенность… А еще вчера, я сама слышала, утверждал, что политика его не интересует. Да, жучок ваш Левушка…
      Она продолжает упиваться собственным сарказмом, но я не дослушиваю. Что-то за всем этим скрывается, до моих ушей доносится лязг тайных шестерен, передающих усилия от одних людей к другим, и эти люди совершенно не знакомы между собой и никак не связаны внешне. Сегодня весь день я слушаю зловещий смех этих шестерен, механизм судеб смеется надо мной.
      Рано утром Сибиренко внес безумный залог и зарегистрировался кандидатом в президенты. Шаг политического самоубийцы. Он не состоит в партии, не работал в органах, хотя пользуется скандальной популярностью нагловатого плейбоя. Меня и моего расследования это никак не должно касаться, и не касалось до сегодняшнего утра.
      Теперь мы в невидимой связке благодаря Ксане. Мне даже не нужны факты, я приподнимаю нос, как гончая, ведущая дичь по верхнему следу. Я вдыхаю обрывки разрозненных фактов, недомолвок и куски телекомментариев, и обрывки эти пахнут страхом.
      Лев Сибиренко хочет быть президентом.
      На самом деле он мечется в панике…
      Одна из помощниц донны молча протягивает ладонь, забирает у меня носитель с записями и выходит. Коко закуривает и с неослабным интересом наблюдает за черепахой. Та выбралась на свой искусственный островок и вяло шевелит челюстями над миской с зеленью. В левом окне, на затемненном танцполе, тоже происходит масса забавных событий. Я не ошибся, там действительно крутится нечто вроде эшафота, к которому привязан голый парень. Он сложен, как греческая статуя, намазан каким-то блестящим кремом и прикручен таким образом, что лоснящаяся задница оттопырилась на потеху публике. Публика гогочет, публика кидается чем-то; распахнуты десятки ртов. На вращающейся площадке, кроме «жертвы», помещаются два «палача», две пышные девицы в традиционных садо-мазо нарядах, с плетками и черным каучуковым вибратором в руках. «Карусель» делает круг, и в луче прожектора становится видно, что по другую сторону от разделительной стенки на эшафоте точно так же прикручена голая девушка.
      Почему-то меня это успокаивает. Как-то радует, что парень страдает не в одиночестве.
      Впрочем, увлечены действом немногие, человек сорок, остальные кружатся в бешеном ритме, который сюда доносится лишь в виде легкого подрагивания пола. Музыку совсем не слышно, зато в прыгающих лучах видно, как десятки рук передают друг другу зажженные сигареты с дурью. Дым ползет по залу, как живое ядовитое облако. Под потолком, в исполинском паучьем коконе, раскачивается фосфоресцирующая физиономия диджея.
      Там одни девчонки, несколько сотен взбесившихся от драга женщин.
      — Скажите мне, Януш, зачем сделан «Шербет»? — очень миролюбиво спрашивает донна.
      — Я не принимал участия в производстве…
      — Хорошо, Януш, я спрошу иначе. Для кого сделан «Шербет»?
      — Вы хотите услышать официальную рекламу или мое частное мнение?
      Коко на секунду отрывается от черепахи, бросает на меня встревоженный взгляд. Похоже, она обеспокоена моей повышенной активностью.
      — Вашей долбаной рекламой забит мой почтовый ящик, — смеется донна.
      — Мое мнение таково: «Шербет» сделан для людей, которым очень одиноко и не хватает душевного тепла.
      — А душевного тепла не хватает только богатым вонючим козлам?
      Донна Рафаэла гладит искусственного дога. Собака урчит и трется мордой о бедро хозяйки, искательно заглядывая в глаза. В танцзале что-то происходит, там толкутся спины вокруг помоста…
      — Тепла не хватает всем, — осторожно возражаю я, косясь на бесстрастное личико Коко. — Насколько я слышал, Экспертный совет прорабатывает варианты удешевления шоу, но пока удалось снизить цену лишь на «Халву».
      — Будем надеяться, этот кошмар наступит не скоро.
      — Не скоро?
      — Будем надеяться также, что мозгоклювам не придет идея продавать сценарии в кредит.
      Я не сразу нахожу, что ответить. После предупреждений Коко я вообще не знаю, как с ними тут говорить.
      — Почему вы не признаете честно, что персональные шоу созданы специально для того, чтобы унизить женщин?
      — Унизить? — Я ищу совета у Коко, но она только хмурится. — Вас кто-то неверно информировал, донна…
      — Отчего же? — Кажется, хозяйка «Ириса» не сердится. Она возбуждена, по состоянию ее зрачков и цвету кожи я не могу определить сорт драга, которым донна накачалась сегодня вечером, но непохоже, что она собирается впасть в ярость. — Мозгоклювы сделали то, что много веков не удавалось проституткам. Теперь каждый озабоченный член с деньгами может транслировать свои грязные фантазии машине, и — раз! — Донна хрипло смеется. — Несчастные актрисы даже не узнают, какая свинья над ними издевалась.
      — Да нет же, ни над кем не издеваются. Все актеры соовершенно добровольно…
      — Само собой, добровольно! Еще не хватало, чтобы вы кололи девчонкам какую-нибудь гадость; тогда я первая сплясала бы румбу на могиле вашего телеканала. Ваши подлецы все обставляют добровольно…
      — Но там не только девушки, там и мужчины… И потом, сценарий может заказать и женщина, никаких половых ограничений не существует. Главное, чтобы эмоциональный стрим оказался транспортабельным…
      — Донна, он не понимает, что вы хотите сказать. — Коко приходит на помощь, делая мне страшные глаза. — Вы должны его простить, мужчины не замечают скрытого насилия, они часто воспринимают его как обычную интимную игру…
      — Он прекрасно все понимает! Вы нас держите за идиоток, да? Как будто он не знает, кто заказчики! Практически все ваши заказчики — вонючие похотливые мозгоклювы, на словах радеют за равноправие, а в мечтах у них только одно. В мечтах у них — вернуть то время, когда женщина кормила их, обстирывала и вдобавок не отрывала влюбленного взгляда от их ширинки! Что скажете, дознаватель? В чем я не права?
      — Донна, я не могу вам называть фамилии, но поверьте, что было продано немало сценариев, в которых секс играл второстепенную роль…
      — Почему честно не объявить, что «шербеты» отвечают вкусам богатых извращенцев?!
      — Но это неправда!
      — Сам знаешь, что правда. Даже в вашей долбаной рекламе постоянно поется о тайных мечтах, и показывают не женщину, а парочку потных козлов…
      Донна отталкивает дога, щелкает пальцами. Девушка в черной коже подносит ей зажженную сигарету. В этот самый момент, спасая меня от полемики, возвращается вторая помощница и включает в центре зала панорамный скрин. Коко встает, гибко потягивается и как бы невзначай проходит мимо меня.
      — Не смотри ей в глаза… — шепчет блондинка. Скрин последней модели, объемное разрешение в натуральную величину, и такого качества, что живые девушки, стоящие рядом, кажутся бледными копиями изображения. Я видел подобную технику на выставке. Девица в черном вполголоса руководит компьютером. Она стоит в профиль ко мне, но я непроизвольно успеваю засечь по ее губам первые четыре цифры кода, затем обзор перекрывает облако дыма из ноздрей донны Рафаэлы. На шее у донны цепочка, инкрустированная десятками крупных изумрудов. Здесь не стесняются роскоши.
      И не стесняются лишний раз продемонстрировать ненависть к мужчинам.
      — Пока еще их гнусные затеи доступны горстке жирных стариков, но если сейчас не ударить в колокола, завтра станет поздно! Им осталось удешевить шоу, приравнять его к цене на дорогих гетер, и любые извращения станут доступны молокососам… — Похоже, донна выпустила пар и теперь слегка работает на публику. — А главное, что все по закону, не придраться.
      — Донна, мы нашли ее, — подает голос одна из помощниц. — Она не из наших, но можно откопать кого-то, кто ее знает.
      Но Рафаэла точно не слышит.
      — Мы столько лет боролись за то, чтобы удалить эту пакость с экранов, чтобы секс был равноправным, и что в результате? Я не с Луны прилетела, дознаватель. Я общалась с людьми, которые кое-что смыслят в вашей кухне. Вы можете сколько угодно рассуждать о душевном тепле и утерянных эмоциях, но в сухом остатке лишь похоть и садизм.
      — Хорошо, донна. — У меня нет ни сил, ни желания спорить, я только опасаюсь, как бы она не передумала нам помогать. — Хорошо, донна, я согласен. Мягкий садизм присутствует, но не жестокость. Эксперты подбирают актеров и актрис, готовых к подобным играм.
      — А почему именно такие игры, а не наоборот? У вас был хоть один клиент, кто заказал мазо?
      — Я не владею информацией, но даже если бы знал, не смог бы ответить…
      — Потому что вам нечего ответить. Ваши пошлые заказчики прекрасно понимают, что в пределах Европы ни одна гетера не согласится на такие мерзости. К сожалению, ваших так называемых актеров нельзя привлечь к суду за разврат.
      — Донна, они не играют, как актеры в кино, они живут в реальности, оговоренной контрактом. Каждый актер в присутствии адвоката досконально изучает контракт…
      — Не лгите, их ни о чем не спрашивают!
      — Их нет смысла спрашивать, эмоциональный стрим считывают на бессознательном уровне.
      — Ага, так я и поверила! Еще добавьте, что девушки сами просят, чтобы их были плеткой или чтобы их насиловали десять козлов…
      — С чего вы взяли?
      — Загляните на досуге в сеть! Там миллион ссылок насчет ваших шоу, и уже появились первые отзывы…
      Она закипает, эта бледнокожая ведьма покрывается пятнами. И тут на меня спускается наитие. Я набираю в грудь воздуха и отчаянно кидаюсь в пучину:
      — Хорошо, донна, пусть будет по-вашему. Вам будет приятно, если я признаю, что «Шербет» задуман на потребу мужчинам? Да, я это признаю, хотя раньше никогда об этом не задумывался. У меня все равно нет столько денег, чтобы покупать индивидуальные программы. Но если бы деньги появились, скажу вам честно, я бы купил.
      — Ага, ага! — Рафаэла кивает каждому моему слову, она излучает довольство, словно учительница, слушающая на экзамене блестящий ответ своего ученика.
      — Я бы купил, донна, но совсем не то, что вы предполагаете. Я бы никого не бил плеткой и не насиловал в присутствии других мужчин. Я бы накопил денег и приобрел месяц спокойной семейной жизни! Да, да, скучной семейной рутины! Я даже не нуждаюсь в раскодировке стрима, я сам способен объяснить сценаристам, что мне требуется. Рассказать вам, донна? Я хочу, чтобы театр гнал какое-нибудь тупое шоу для хозяек. Чтобы моя женщина, черт возьми, никуда не торопилась. Чтобы она ждала меня с работы, а не я. Чтобы в квартире висели новогодние игрушки и пахло елкой. Чтобы она радовалась, когда я приношу ей подарок, и прижималась ко мне, морозному, вся такая теплая и счастливая. Я хочу надев передник, вместе с ней раскатывать на кухне тесто для самодельных пирожных, и чтобы она меня целовала в нос, оставляя мучные следы, и мы бы хохотали, глядя в зеркало… Вы когда-нибудь пробовали сами раскатать тесто? Я хочу, чтобы мы вдвоем забрались под плед, прихватили с собой тарелку с горячими коржами и банку с ледяным кремом, чтобы мы по очереди командовали театру переключить каналы, и…
      Я затихаю. Воздух в легких закончился; мне кажется, что и наружи он стал разреженным. Они все пялятся на меня — Коко, и владелица заведения, и телохранительницы, и даже черепаха неодобрительно поглядывает сквозь окно из своего песчаного царства.
      — …И никакого секса? — тихо заканчивает за меня хозяйка «Ириса». — Никаких матов, царапин и битья посуды?
      — Да…
      — И никаких подозрений, измен, чужих запахов и наглого смеха в лицо?
      — Да…
      На мгновение мне становится страшно. Эта холодная стерва ведет себя так, будто читает в моей душе. Но донна уже улыбается, правда не так, как раньше. Теперь она задумчива и сентиментальна, ее пальцы наигрывают тонкий неслышный мотив.
      — Круто, — говорит Коко. — Такое шоу я бы тоже купила…
      — Чушь, — выдыхает Рафаэла, — все это чушь для следака из Управы. Или у вас болтунья между ног?..
      До меня не сразу доходят ее слова, я все еще в пылу борьбы, но донна Рафаэла уклоняется от схватки. Похоже, этот раунд остался за мной. Донна бродит взад-вперед, трогает свои часы, трогает урчащих догов, ее губы кривятся, то ли улыбаются, то ли шепчут…
      Я вспоминаю слова Коко. Хозяйка «Ириса» безумна настолько, насколько ей самой этого хочется. Нелепо даже предполагать, что я кого-то переубедил, всего-навсего донне надоело ругаться.
      Звенит вызов, в комнате появляется еще одна девица, эта одета в полувоенную форму, ботинки с подковами, и выглядит, как настоящий десантник.
      Пару минут она перешептывается с хозяйкой и рысью убегает. Коко ловко пользуется моментом и увлекает донну к показаниям скрина.
      Там много интересного, там записи с десятков и сотен скрытых камер, которые никак не могли попасть в милицию. «Ирис и карамель» буквально нашпигован электроникой, каждого посетителя «ведут» от входа и уже не отпускают. «Стрекозы» и «жуки» летают даже в уборных, что категорически запрещено в любых присутственных местах.
      Но только не в частном имении донны Рафаэлы.
      Мы обнаруживаем рыжую четырежды. Один раз с Ксаной, а в остальные посещения она всякий раз была с новой девушкой, причем приезжала одна и знакомилась тут. Все четыре раза она приезжала на такси, ни разу не пользовалась кредитным автоматом, не заказывала отдельный номер, не приобретала напитки в долг, словом, она не сделала ничего, что помогло бы установить ее личность.
      Она чертовски хитра, эта сучка.
      Я прошу показать мне замедленную запись, именно там, где рыжая идет в туалет. В тот вечер она не с Ксаной, а с другой девушкой, с пухлой блондинкой по имени Лиз, которую обещают найти сегодняшним вечером в клубе. Уже известно, что Лиз покидала заведение вместе с рыжей, что они встречались на стороне и ночевали у кого-то из них дома. Подручные донны мигом вычисляют, что Лиз — одна из постоянных посетительниц, за ней висит небольшой долг за драг, на счету две потасовки, а в целом положительная личность.
      Она подрабатывает здесь пианисткой, играет для ностальгирующих по живой музыке старушек.
      — Найдите ее, — приказывает Рафаэла.
      Рыжая гладит пухлую блондинку в одном из баров, потом они в обнимку спускаются к бассейну с горячими фонтанами, купаются… Эта стерва ни за что не берется рукой, чтобы не оставить отпечатков. По бликам в танцзале я безошибочно замечаю на ее глазах линзы. Можно даже не делать попыток ее идентифицировать по глазам, наверняка линзы не самые простые. Рыжая идет в туалет и даже там ухитряется ни к чему не прикоснуться ладонью.
      Она профессионально хитра.
      Но самое отвратительное другое. Она не знакомилась с Ксаной в «Ирисе», они сразу встретились, как давние подруги. Они встретились и поцеловались взасос…
      — Можно послушать, о чем они говорят?
      — Мы уже пытались расшифровать, но в залах слишком шумно, — пожимает плечами одна из девиц в кожаном плаще.
      — И нигде нет материала, чтобы снять голос этой дамочки? — встревает Коко. — Неужели у вас тут нет места, где тихо?
      — Таких мест полно, но нужный вам человек их не посещал.
      — Круто! — невесело усмехается моя провожатая. — Интересно, она и в койке не орет?
      Я ее отлично понимаю. Возможно, для донны и ее подопечных тембр голоса мало что значит, но нам с Коко хорошо известно о возможностях поисковых систем. Я говорю «нам», потому что не сомневаюсь в компетенции моего странного напарника. Федералы сейчас поставили на вооружение такие сонары, что можно отфильтровать голос за несколько километров. В их банках наверняка голоса всех россиян, которые хоть раз попали в поле зрения.
      Это гораздо проще, чем вычислить человека с новой внешностью.
      — Донна, мы нашли эту самую Лиз, — докладывает очередная «амазонка» из глубин скрина. — Она на «карамельной» террасе, играет для компании бабулек. Притащить ее к вам?
      — Нет, не пугайте ее, здесь вам не следственный изолятор, — на ходу роняет Рафаэла. — Мы сами придем…
      Мы отправляемся все вместе, порядок следующий: впереди — накачанная тетка в «маскировке», с разрядником, потом могучая девица в черных очках, коже и перчатках, за ней — донна со своими неразлучными догами, дальше трусим мы с Коко. «Кожаная», не особо скрываясь, несет под полой скорострельный пистолет-пулемет.
      На первом же повороте донну снова вызывают.
      — Что там такое, мать вашу? — выкрикивает она, и по сбивчивым ответам я успеваю понять, что на верхней стоянке, одна за другой, сели две машины такси, и пассажирки доверия не вызывают.
      — Что значит «не вызывают доверия»?
      — Выглядят, как «пинк», но не «пинк».
      — Мне некогда, — огрызается наша арийка. — Передай Бэлле, пусть с ними разберется.
      Я не прислушиваюсь, я озабоченно глазею по сторонам. Второго случая побывать в царстве «пинка» может и не представиться. Мы сворачиваем по служебным проходам, это лабиринт внутри лабиринта. Шустро семенят девушки в желтой униформе, они сопровождают катящиеся по рельсам тележки, учтиво расступаются перед начальством. Донна величественно кивает в ответ на раболепные приветствия. Но навстречу попадаются не только девушки, порой выплывают и дамы самого преклонного возраста, также одетые в аккуратные комбинезоны. Обслуживающего персонала слишком много даже для крупного развлекательного центра.
      Я вспоминаю, что я успел прочесть об «Ирисе». Таких заведений уже немало, и век бы мне о них не знать, если бы не Ксана. «Ирис и карамель» — это не только и не столько развлекательный центр. Здесь развлекаются, и еще как, но начиналось все со скромной богадельни. В начале века появилась масса обществ по защите женщин от семейного насилия, по защите материнства, и все в таком духе. Они росли, как грибы, щедро поливаемые из лейки западных грантов, и тогдашние правительства всячески поддерживали добрые начинания. Клали бы подонки на поддержку с прибором, если бы не боязнь, что упадет международный рейтинг державы.
      Им дозарезу необходимо было продемонстрировать равенство полов, заботу о пожилых и сирых. Деньги сыпались, европейские коллеги преподавали на курсах подготовки психологов, наши медики и социальные работники мотались в поисках спонсоров. «Ирис и карамель» стала одной из первых гостиниц, куда съезжались обиженные и угнетенные. В обстановке полного инкогнито тут прятались от ублюдочных мужей десятки и сотни жен. Создать на подобной почве коммерчески выгодное предприятие кажется совершенно невозможным. Так оно и было почти тридцать лет, пока правительство не отважилось продавать убыточные объекты социальной сферы в частные руки.
      Пока участок в дворцовом парке Павловска не отхватила донна Рафаэла.
      Правительство и раньше старалось отстранить хосписы от бюджетных ассигнований, но ребром вопрос стал после всплеска «собачьего гриппа». Грипп свел в могилу не только четвероногих друзей, но и сделал по всей Европе инвалидами несколько десятков миллионов человек. Поклонники Магомета ликовали недолго, пандемия очень скоро перебросилась в Азию и развернулась там во всю мощь. В России болезнь встретили во всеоружии, на каждую тысячу заболевших было развернуто дополнительно тридцать коек. В результате сложилась любопытная, циничная, но в целом весьма характерная для державы картина.
      Состоятельные дети не желали, чтобы их престарелые родственники теснились вместе с несчастными из «новой волны». Женские «отели» категорически протестовали против «подселений», их лидеры заявляли, что заведения типа «Ириса» выполняют совершенно иные функции, им и так не хватает средств даже на туалетные принадлежности, а тут еще принимать гриппозных, полуслепых, трясущихся, а главное — мужчин! Только мужчин им не хватало после долгих лет борьбы. Дело дошло до забастовок персонала, баррикад и отказов покинуть здания. И наступил день, когда правительство плюнуло на мятежные женские «отели» и отправило их в свободное финансовое плавание.
      Большинство загнулось в первые два года, даже несмотря на поддержку импортных женских фондов. Многие сменили профиль и хозяев, но никто не пытался сделать деньги на женах, подвергшихся насилию.
      Никто, кроме донны Рафаэлы.
      Сейчас это нормальная практика, и для подобных категорий существует масса налоговых льгот, но двадцать лет назад донна покупала участок с обветшавшими строениями в Павловске на свой страх и риск. На общедоступных сайтах много говорилось о двух ее удачных замужествах. И о не менее удачных разводах, о сожительстве с одной почти коронованной особой женского пола, о скандальном расставании с этой особой, в результате которого госпожа Травкина стала называться донной Рафаэлей и получила шестизначную сумму отступных… Чертовски умная и опасная стерва. Перед тем как отправиться на Охту к Марианне Фор, я подробно рассмотрел все способы проникнуть в «Ирис и карамель» без посторонней помощи. Я нашел всего три способа. Застрелиться и завещать свой труп их музею. Написать донос, что донна хранит в подвале полтонны крэка, и ворваться сюда во главе батальона спецназа. И третье, самое умное — пойти на поклон к сестричке Клео…
      Сейчас здесь живут обиженные дамочки, но, по официальным данным, их не больше двух десятков. Это со всего Северо-Запада страны. Донна содержит их бесплатно и как редкую диковинку показывает туристам. У меня крепнет подозрение, что большинство из приживалок — подставные утки, актрисы, приглашенные для поддержания имиджа заведения.
      Зато здесь постоянно живут больше сотни суперобеспеченных старух и еще пара сотен просто обеспеченных. Спровадить дряхлую родственницу к донне считается модным и престижным, даже несмотря на наличие мощных конкуренток на юге страны. Рафаэла берет немало, но предоставляет первоклассное обслуживание. Но главное для ее «гостей» — не врачи высшей категории и не американская аппаратура, главное — это достойная компания. В отеле «Ирис и карамель» женщины с солидным прошлым не окажутся за соседним столиком с прачками и свинарками. По слухам, тут можно встретить как жен бывших министров, так и отошедших от дел предводительниц преступных кланов, но больше всего профессиональных феминисток, положивших жизнь на алтарь борьбы с мужчинами.
      Увеселительные заведения находятся в соседнем куполе и никак не могут помешать размеренному существованию благородных матрон. А еще тут ведутся многочисленные платные курсы, и все спонсируются международными женскими организациями. Я совершенно случайно заглянул на сайт одной из таких контор и обалдел. Прочитав внимательно все, что предлагалось к свободному просмотру, я не поленился изучить еще с десяток сайтов аналогичных организаций. Я понял главное: каким образом зарабатывает деньги Рафаэла. Хотя этот глагол неуместен, поскольку донна и дня в жизни не работала.
      «Ирис и карамель» готовит молодежь.
      Ничего страшного, все законно и прилично. Одно из подразделений готовит девушек для… А вот для чего, я так и не понял, но кое-кто очень хорошо учебу проплачивает. Здесь не только рукопашный бой и методы ментальной защиты, здесь целая философская школа, отвечающая на вопрос: «Почему без мужчин жить лучше, чем с мужчинами?»
      Это не мое дело. Мое дело — найти рыжую, найти тех, кто убил Милену Харвик, кто покушался на Костадиса.
      На стыке коридоров встречаются два прозрачных лифта. В одном едут вверх штабеля ящиков с шампанским и целая пирамида роскошных тортов. Судя по количеству жратвы, в «левой груди» пирует целый батальон сладкоежек. В той капле, что ползет вниз, эвакуируют двоих на каталках.
      Короткая команда, меня дергают за рукав, кожаная загораживает обзор. Очевидно, мне довелось увидеть то, что совсем не предназначалось для моих глаз. На одних каталках лежит женщина, на других — мужчина. Оба очень молоды и оба находятся в крайне тяжелом состоянии, буквально залиты кровью. Их не просто везут вниз, прямо в капле лифта развернут маленький полевой госпиталь, там еще четверо с повязками на лицах, медсестра удерживает на лице мужчины маску со шлангом, другая что-то делает у него между ног.
      Лифт останавливается.
      Девицу извлекают первой. Она довольно миленькая, но вся дрожит, пытаясь собраться в комок. На ее коже штук сорок мелких порезов и ссадин, кровь сочится, бежевая каталка под ней стала розовой. Мне кажется, что невозможно нанести такие раны одной плеткой, но в целом девушка пострадала гораздо меньше, чем казалось вначале. Ее били, но били любя. С парнем дела обстоят похуже, похоже, ему порвали…
      Стало быть, я не ошибся, когда заглядывал в танцевальный зал. Не знаю и не хочу знать, как называется этот способ массовых развлечений, но люди в белых халатах, колдующие над распростертыми телами, ничего общего с актерами не имеют.
      — Не бери в голову, — на ходу роняет Коко. — Я сама когда-то занималась хэви-стрипом. Не так уж и больно, зато платят дурные бабки!
      Когда мы выныриваем в коридор, идущий вокруг нижней террасы, охранницы донны смыкаются вокруг меня, а та, что шла сзади, трогает за плечо. Она протягивает мне розовый плащ с капюшоном, а все остальные терпеливо ждут, пока я закутаю лицо.
      Дальше мужчинам проход воспрещен.
      Зона женских развлечений. Мир уставших от суеты пожилых мужененавистниц. Донна делает исключение ради госпожи Фор. В их мире даже исключения не делаются просто так; остается гадать, чем отплатит хозяйка «Бирюзового кролика».
      Впереди отъезжает кусок стены, и наша скромная процессия оказывается в тропическом лесу. Я уверен, что мужчинам дальше нельзя, и эта вера меня сбивает с толку. Я уверен, что тут нет других мужчин, кроме меня, разве что кто-нибудь из невидимой обслуги, без права появляться в гостевых секторах. Я слишком доверяю местной системе безопасности и слишком озабочен предстоящей встречей.
      Поэтому стрельба застает меня врасплох.

      С нижней террасы, из-под покрова тропиков, сложно оценить игру дизайнеров и восхититься ею. Розовый купол «левой груди» вздымается на колоссальную высоту, а внутри, как шляпки грибов, лежат одна на другой задрапированные под естественные скалы мощные платформы. Эти искусственные террасы обустроены с изысканной прихотливостью, флора и ландшафты каждого уровня резко отличаются от предыдущих, а лифты и лесенки умело скрыты в гротах и недрах «пещер». В самом низу почти сыро, завораживающе пахнет лесом, но не нашим, питерским, а неведомым лесом влажных экваториальных островов. Где-то шумит водопад и покрикивают обезьяны. Где-то играет гитара, жгут костер и жарят шашлыки.
      Престарелые матроны встречают закат жизни с полным набором туристских удовольствий…
      Проход позади закрылся, теперь на его месте морщинистая поверхность камня, по разноцветным вкраплениям с журчанием сбегают потоки воды и колышется трехметровый веер банановой пальмы. В распадке я замечаю устье ручья с подсвеченным дном. Рыба плещется и выскакивает на поверхность. С другой стороны, метрах в ста, возвышается вычурная пагода со светящимися фонариками по углам. Окна пагоды задвинуты бумажными шторами, сквозь них заметны мечущиеся тени. Кто-то купается в скрытом водоеме, кто-то целуется и хихикает в кустах. Внезапно птицы поднимают такой галдеж, что заглушают слова Коко.
      — …Если потеряемся, — заканчивает она, указывая вверх.
      Я прошу повторить. Оказывается, если я каким-то чудом отобьюсь от группы, надо двигаться все время вверх по указателям, и тогда я неминуемо попаду на верхнюю террасу. Мы идем гуськом за теткой в десантной форме, ковер перегноя пружинит под ногами. Мы так и не встретили ни единого человека, нас уже ждет лифт.
      Я ловлю себя на том, что отсюда не хочется уходить. Птицы снова засыпают, в ароматной атмосфере разливается стрекотание цикад. Хотя, может быть, это совсем не цикады, а умелая имитация из сотен спрятанных динамиков. Капля лифта взбирается по каналу в искусственном скальном массиве, через равные промежутки мы минуем очередное окно, и с каждым окном становится чуточку светлее. Там, внизу, тысячи сонных тропинок, подсвеченных огоньками, там кроны кокосовых пальм и россыпи лотосов над дремлющими прудами. Там в туманной равнине разбросаны чайные домики и храмы, которые, скорее всего, совсем и не храмы. Донна о чем-то шепчется с Коко, собаки почесываются, как живые, охранницы каменеют, как античные статуи.
      Минуем почти незаметную сеть, знаменующую ярус. Наверное, нижним птицам не положено залетать наверх, и наоборот. Я еще не вполне пришел в себя от красоты первого этажа, как вдруг рядом возникает бамбуковый лес. Возникает лес, и возникает звук. Видимо, откуда-то сбоку специально подают воздух, имитируя ветер, и бамбук поет. Это пение нельзя сравнить с тоскливым посвистом таежного ветра или с заунывным дребезжанием осин, есть в этом сухом задумчивом стоне нечто завораживающее.
      Здесь я тоже далеко не сразу вижу людей, лифт проходит, не останавливаясь, зато я замечаю настоящего гигантского панду. Сначала одного, а потом еще двух, методично отправляющих в рот свежие побеги. Здесь поет лес, и, вторя лесу, возникают откуда-то из глубины чарующие звуки восточной мелодии. Я не способен определить, какой из народов Дальнего Востока породил эту музыку, а может быть, это и неважно.
      Мы воспаряем еще на два уровня вверх, здесь уже почти жарко, шумно и весело, здесь торчат смешные кактусы, беснуются оркестры и гогочут распахнутые рты. Здесь табак, оранжевые духи и сочные запахи пота свиваются в затейливый кокон. Над вертящимися танцполами кружатся бабочки, никогда не рождавшиеся на Земле, бабочки с метровым размахом крыльев. А над бабочками кружат скрины объемных театров, их удобно созерцать, лежа на спине в бархатной траве. И в травах, среди пологих миниатюрных дюн, действительно лежат, и обнимаются, и, похоже, занимаются любовью. Как следует разглядеть невозможно, потому что с экранов театров катится мощный поток света, катится локомотив медиативного рока; это музыка, которая не может существовать без изображения, без бешеного напора цвета и фантастических образов. После получаса медиа-рока продвинутым слушателям становится неважно, что происходит вне сознания, им неважно, кто они и где находятся…
      А в следующую секунду и для меня все становится неважно, потому что нам навстречу, размахивая конечностями, пролетает девушка в пятнистой форме.
      Донна кричит, лифт дергается и вдруг бросается вверх с удвоенной скоростью. Все разговаривают одновременно, и каждая — со своим скрином. Псы насторожили уши. Коко деловито натягивает перчатки.
      Бамбуковый лес остался внизу, внизу остались деревни на сваях, мерцающее зеркало пруда и нити голубого водопада. Там десятки женщин оторвались от трапезы, от столиков с бутылками, от объятий под мурлыканье оркестра и запрокинули головы.
      Навстречу нам пролетает вторая «амазонка». Эта не машет руками, она шлепается на невидимую сеть и, несколько раз подпрыгнув, замирает.
      — Зашибись! — говорит Коко и достает из-за корсета что-то металлическое.
      Кастет.
      Мы выходим, и доги сразу берут след. Они уносятся по тропе, «пятнистая» девушка галопом мчится вслед за ними, а «кожаная» передергивает затвор автомата.
      — Оставайтесь здесь! — бросает Рафаэла. Она прислушивается к докладам подчиненных и стучит каблуком о землю: — Бэлла, кто кроме меня, наверху?!
      — О, боже, там целая толпа старушек, и все бегут к эскалаторам… Донна, девочки еще не добрались? Я вас вижу, лучше не двигайтесь, подождите подмогу.
      В отличие от всеведущей Бэллы, следящей за нами через верных «жуков» и «стрекоз», я не вижу ровным счетом ничего. Лифт «выплюнул» нашу компанию на тенистом пятачке, окруженном частоколом из кипарисов. Где-то мелькают огоньки, тянутся ароматы хвои и благовоний, слышен топот ног и короткие визги, все это на фоне размашистых струнных аккордов.
      — Какого дьявола ты оставила нас без прикрытия? — рычит донна, ее охранница вскидывает пулемет.
      Я вижу, что, несмотря на зазнайство и внешнюю непоколебимость, здешние начальницы растеряны. Они совсем не были готовы к тому, что кто-то начнет скидывать «амазонок» в пропасть и ломать им шеи. Благодаря Коко я немножко освоился и представляю, кем были те две бедолаги, свалившиеся на сетку. Они охраняли парадный вход на террасу и, очевидно, приметили запрещенное оружие. За что и поплатились.
      Я смотрю в кожаную спину стриженой фурии и задумываюсь: кто же мог сбросить такую же тушу вниз? В тетке не меньше центнера веса, и ботинки сорок третьего размера; чтобы чмокнуть ее в подбородок, мне пришлось бы встать на цыпочки. Кожаная беспокойно поводит стволом справа налево, в полумраке ее черные очки кажутся ямами на белой коже лица. На самом деле дураку понятно, что она видит гораздо лучше меня…
      И в этот момент доносятся два разрыва.
      Мы подпрыгиваем на месте. Потом Коко что-то кричит в спину, но я уже не прислушиваюсь, я бегу за донной на звук. Последний раз я слышал взрывы осколочных и газовых гранат на полигоне, во время службы в Управе мы ежегодно выезжали на стрельбы, но никогда бы не подумал, что доведется увидеть такое в тихом пансионе для престарелых.
      Верхнего света нет, горят редкие аварийные мигалки. Под куполом используются водородные ускорители холодного типа, такие же, как на крытых стадионах, но сейчас искусственное солнце светит в четверть накала. Подручные донны перекрыли питание, чтобы не дать сбежать преступницам, подравшимся с охраной. Мы проносимся через кусты, вылетаем на широкую дорогу, выложенную притертыми плитами, подошвы скользят по отполированному камню.
      Восхитительно, но некогда оглянуться…
      Дорога, извиваясь, взбирается на холм, усаженный низкими аккуратными деревцами, смахивающими на оливы. По сторонам чадят факелы, струятся хлопья почти натурального тумана, вдали возвышается строение, напоминающее сказочный дворец, словно выточенный из сахарной головы…
      Вначале я вижу только бесформенную кучу и не сразу понимаю, что это такое, но Коко вырывается вперед, приседает на одно колено и переворачивает черное нечто.
      От первого кибердога осталась передняя часть туловища, второй превратился в искореженную груду вонючего пластика. Обоих псов подстрелили в прыжке, поэтому камни мостовой даже не обуглились.
      — Дьявол… — роняет донна. — Что с ними?
      Я открываю рот, чтобы ответить, но Коко опережает:
      — Фугасная самонаводящаяся граната, создана специально для борьбы с киберами активной обороны, против людей не применяется, по номенклатуре Евросоюза — «шутиха ноль шестнадцать». Достаточно подкинуть в воздух, сама находит цель.
      — Шутиха? — тупо переспрашивает донна и втыкает в рот сигарету. Ее пальцы дрожат. — Бэлла, видишь Катю? Катя где?!
      Я спрашиваю себя, сколько открытий в будущем принесет Коко. Я спрашиваю себя, куда мы приплывем, если в домах престарелых обкатывают секретные военные разработки. Я представляю себе, как это произошло, потому что сам кидал похожие гранаты. Надо иметь неплохие нервы, но по инструкции нет необходимости стоять и ждать, пока кибер-пес нападет. Или какой-нибудь другой кибер. Потому что никакие серийные киберы не бросаются на человека — ограниченные защитные фунции позволено вживлять лишь военным фирмам, и приобретают такие изделия только особые госслужбы, наши и зарубежные. Таких киберов даже утилизируют под особым контролем, в специальных печах, в присутствии комиссии.
      Потому что их почти невозможно остановить.
      Доги донны Рафаэлы не были настолько опасны, они способны повалить нарушителя и удерживать до прихода хозяина, в худшем случае обеспечить вору или насильнику пару переломов. У них даже не было нормальных зубов, но тот, кто их ждал, не стремился к глубокому анализу.
      И я сразу понимаю, что это вряд ли была женщина. Тот, кто скинул вниз двух дюжих спортсменок, затем хладнокровно «убил» собак, подпустил на минимальное расстояние и просто кинул им навстречу гранаты. Умная боевая электроника, чувствуя близкое присутствие человека, развернула энергию взрывов в сторону нападавших. Испытания прошли успешно, после чего мужчина вытащил запрещенный китайский разрядник и…
      — Донна, вы слышите? Мы достали одного…
      — Что ты сказала? Одного? — шипит Рафаэла. — Я верно тебя поняла, милочка? На нашей территории находится вооруженный мужчина, и он зашел через общий вход?
      Секундное замешательство.
      — Да… Это парень, мы загнали его в машинный блок под вторым корпусом…
      — Живьем, — скрежещет донна. — Не убивать, он мне нужен!
      Мне хочется присесть, потому что вокруг плавает туман. За каким-то чертом дизайнеры пространства сотворили тут нелепую смесь шотландской готики и греческих оливковых рощиц. От внутренностей киберов исходит щекочущий сладковатый запах, там что-то булькает и потрескивает.
      Катей звали «пятнистую» амазонку, которая побежала вперед вместе с собаками. Мы находим ее почерневшее тело на обочине: разряд был такой мощности, что комбинезон приварился к коже. В лицо не хочется смотреть.
      Самое смешное, если это можно назвать смешным, что поодаль, на обочине, трясутся две благообразные бабуси. Они абсолютно целы, но порядочно напуганы. Впрочем, удивительно, что обе остались в своем уме после того, что им довелось пережить.
      — Чтоб мне сдохнуть! — басом говорит одна из бабушек. — Ты глянь, донна мужика привела!
      — Не волнуйтесь, это друг, и он скоро уйдет! — медоточивым голосом отзывается хозяйка. Мне не терпится поаплодировать быстроте, с которой она переключила выражение лица.
      — Вы, наверное, испугались? — ударяется в этикет Рафаэла. — Ах, как это все неприятно, но не беспокойтесь, все позади. Всего лишь несчастный случай, временное умопомешательство, ситуация уже под контролем… За ужином я обо всем расскажу, и мы вместе посмеемся…
      — Донна, этого ублюдка взять не удалось, он влез на карниз в машинном зале и сорвался…
      Рафаэла скрипит зубами и ломает мундштук.
      — Донна, девочки уже наверху, прочесывают лужайки вокруг эстрады, — бодро сообщает другой диспетчер, но в голосе ее слышна какая-то неуверенность.
      — Ну, что еще? — рычит хозяйка и тут же ласково улыбается старушкам.
      С дороги смотрит в суррогатное звездное небо одинокий глаз амазонки Кати.
      — У вас что, нет «стрекоз»? — резко спрашивает Коко.
      Такое ощущение, что у нее глаза даже на затылке. Она вращается вокруг своей оси. Я уже начинаю привыкать, что мой нанятый детектив соображает быстрее меня. Она угодила в точку, мобильных камер нет, и все наблюдение за колоссальным комплексом осуществляется из диспетчерской. Наверняка таково требование старых маразматичек, и донна вынуждена его соблюдать.
      — Донна, мы засекли движение в вашем секторе, но слишком темно… Разрешите включить свет.
      — А вы поймали остальных?
      — Нет… Они где-то наверху, на пожарных лестницах, мы прочесываем…
      — Никакого света, людей сюда! Скажи Бэлле — пусть всех до единой поднимет…
       Ясмотрю в туман. Где-то там, среди олив и мраморных беседок, прячется тот, кто прикончил Катю. Я больше не верю в накурившихся девиц, которые ошиблись посадочной платформой.
      Эти люди — профессионалы, и мне совсем не нравится, что мы с ними оказались в одно время в одном месте.
      Это даже завтра не покажется смешным.
      Не знаю, как другим, а мне и сегодня смеяться некогда, потому что Коко внезапно делает мне подсечку, и я лечу носом вперед в канаву. К счастью, в пансионе все продумано до мелочей, чтобы не поранить высокопоставленных старушек, и твердая с виду почва принимает меня, как ватный матрас.
      — Донна, прячьтесь, он над вами, он на куполе! — Это голосок Бэллы, его я уже узнаю.
      Еще не долетев до дна канавы, я готов стрелять. Я переворачиваюсь в воздухе, сдергиваю предохранитель, но первой открывает огонь «кожаная» ох-ранница. Она палит в небо, широко расставив ноги в огромных ботинках, и оскал ее надолго впечатывается в мою сетчатку.
      Рафаэла приседает, зажав уши. Старухи вопят, но их не слышно. Трассирующие пули чмокают в вышине, натыкаясь на металл и пластиковую броню купола. Явижу только звездное небо, оно еле заметно вращается. Если тот, кто нам нужен, наверху, между «небом» и служебными конструкциями, то мой штатный «сонник» незачем было даже доставать, отсюда метров двадцать…
      Два сполоха разрядника, один за другим. Посреди мостовой булыжник покрывается паутиной трещин, ослепительная фиолетовая вспышка заставляет меня зажмурить глаза. Кожаная автоматчица не успевает убрать ногу, и секунду спустя ее трясет и выгибает, точно в припадке. Оружие вывалилось из рук, плащ искрит. Девушка останется жива, «лунный кевлар» выдержал, но двух зарядов далее для такой защиты многовато.
      Итак, он нас видит сверху, он превосходно стреляет, и у него, как минимум, две пушки. Но главное другое. Похоже, что не мы, а на нас охотятся.
      Коко прыгает сбоку на донну, толкает ее всем корпусом и сразу откатывается в противоположном направлении. У меня до сих пор перед глазами пылают радуги, я совсем забыл, что зрение Коко и хозяйки защищено особой оптикой.
      Короткий сполох, треск и вспышка.
      Кто бы ни был этот подонок, он стреляет, как настоящий армейский снайпер.
      Рафаэла валится на меня. Там, где она только что стояла, пузырится и горит негорючий пластик. Подопечные донны воют и матерятся, как портовые грузчики; не ожидал такого темперамента от старушек.
      — Бэлла, где все люди?! — визжит донна.
      И тут на вершине холма, возле удивительного белого дворца появляется ряд мечущихся светлячков. Это спешит с фонариками подмога, но толку от нее не будет. Пока они прорываются сквозь кустарники, нас много раз успеют поджарить сверху.
      Бабуси воют, донна истерически вопит в микрофон, я пытаюсь освободить из-под ее задницы застрявшую ногу.
      — Эй вы, заткнитесь! — орет Коко, и все действительно затихают, слышны только всхлипы «кожаной».
      Прямо на меня смотрят рифленые подошвы ее внушительных ботинок, от них идет дым. Похоже, девчонке досталось сильнее, чем я предполагал.
      Возле дороги — подобие склепа со статуей какого-то святого, Коко прячется в тени, ее почти не видно.
      Сполох, треск, разрыв. И сразу за ним — следующий.
      Однако на сей раз я успеваю сгруппироваться и отскочить, утянув за собой Рафаэлу. Десять тысяч вольт втыкаются в дно канавы. Донна, поджав ноги, шустро отползает на попе в сторону. В бабулек никто не стреляет, но они снова верещат громче всех. Я начинаю мечтать, чтобы этот парень наверху пристрелил бы их первыми. По крайней мере, будет потише.
      Огни фонарей приближаются. Кажется, подручные донны поняли, в чем дело, и целят вверх, и, слава богу, у них тоже разрядники.
      Я успел засечь, где он прячется. Этот подонок прямо над нами, во время выстрела звезды меркнут, это всего лишь объемный театр. Я вижу черную фигуру, он стоит вверх ногами, присосавшись скоч-подошвами к одной из тысяч гладких пластин купола, и целится прямо в меня.
      Он никуда не торопится и не убегает, и я вдруг понимаю, что всех нас крупно надули. Его напарники нарочно разбежались и нарочно подняли шум, чтобы оттянуть на себя охрану.
      А этот парень остался подождать меня. И тут Коко стреляет. Она тоже его видит и тоже дожидалась этого момента. Она уже не прячется за статуей с крестом, а лежит на спине посреди дороги, медленно и мягко нажимая на курок короткоствольного револьвера. Она стреляет шесть раз, практически вслепую, а потом ждет. Мы все ждем, пока на отполированные плиты мостовой из темноты не начинает капать кровь.
      Потом мы отряхиваемся, встаем и идем к вершине холма. Мы наконец пришли туда, где нас должны ждать подручные донны и пухлая блондинка по имени Лиз. Но нас никто не ждет. Здесь над роскошью розовых кустов распахнул створки белый ажурный дворец, нечто вроде старинного летнего кинотеатра. Под сводами пронзительно светло, и жаркий суховей разносит чайные ароматы. Здесь покинутые пюпитры и упавшие контрабасы. Ветер шевелит разметавшиеся кудри пианистки. Девушка в черном корсете и длинной белой юбке лежит щекой на клавишах, ее руки свисают до самого пола, усыпанного лепестками желтых роз.
      — Это Лиз… — скрипит голосок из наушника донны.
      Я поднимаюсь вслед за Коко на эстраду. Желтые лепестки устилают паркет толстым шуршащим слоем, они выглядят такими нежными, что страшно поставить ногу. Где-то позади звучат команды, бегут люди, несколько женщин плачут. Металлический голос что-то произносит по громкой связи, еще ярче разгорается свет. Опрокинутые десятки стульев вокруг подмостков, сорвавшиеся с ног туфли, потерянные сумочки, бутылки и портсигары. Хорошо, что тут нет дверей, слушатели и оркестранты разбегались свободно, не передавив друг друга.
      Кто-то очень торопился прибыть сюда раньше нас.
      Кто-то не стал дожидаться окончания концерта, он спокойно прошел между рядов, поднялся на сцену и выстрелил пианистке в голову.
      Я смотрю на тонкие пальцы Лиз, по которым струится кровь. Очень тонкие, изящные руки для ее пышного, затянутого в корсет, бюста и дебелых бархатных плеч. На левом голом плече Лиз татуировка «пинк», грубое изображение крохотной розовой розочки.
      — Розовая навсегда… — почему-то шепотом произносит Коко.
      Рафаэла встряхивает салфетку скрина. В полупрозрачной призме мелькают озабоченные физиономии диспетчеров.
      — Донна, мы их видим, пытаются сбежать через пожарные люки…
      — Донна, у нас тут старушки в панике!
      — На верхней террасе никого, всех эвакуировали!
      — Бэлла, отключи питание на посадочной площадке, никому не разрешать взлет! — Рафаэла приходит в себя, и вместе с ее хриплым контральто ко мне возвращается ощущение времени.
      Владелица «Ириса» срывается с места, она делает такие прыжки, что мы еле поспеваем следом. Достопримечательности верхнего яруса рассматривать некогда, но краем глаза я замечаю стайку изящных животных, вроде бы антилоп; они улепетывают в кусты, смешно вскидывая задние ноги. Мы торопимся по гравийной аллее, между двух рядов мраморных перил, между античных статуй, между плодоносящих лимонов. Откуда-то сбоку, из-за фиолетовых кустов выныривают еще две девицы в кожаных плащах; одна несет плащ и для хозяйки. Я думал, что донна оттолкнет руку, но она неожиданно демонстрирует осторожность и застегивается на все пуговки. Судя по мелькнувшей изнанке, это «лунный кевлар», одна из последних израильских разработок. Чудовищно дорогой материал, но стоит своих денег, реагирует за пару миллисекунд до прямого попадания гранаты и выдерживает длительный разряд до пятидесяти тысяч вольт. Я бы не хотел угодить под разрыв гранаты Даже в таком костюме, но видел в рекламном ролике, как это происходит. Человека все равно швыряет назад, устоять просто невозможно, но ткань в месте ожидаемого попадания вздувается пузырем, обеспечивая рикошет. Про обычные пули и говорить нечего, гораздо интереснее то, что «лунный кевлар» почти гарантированно убережет от смерти, даже если тебя положат поперек высоковольтных проводов.
      — Донна, мы посадочные погасили, но тут подняли вой шоферы такси. Над нами вертятся семь машин и теперь не могут сесть!
      — И новые прибывают, что делать?
      — Всех сажай на «правую грудь»! Объяви, что мы временно закрыты по случаю приема важной персоны!
      Решение мудрое, хотя крайне опасное. Аэротакси могут взлететь и без помощи наземной энергетики, в полной темноте, но на практике это немедленно приведет к автоматическому вызову дивизиона нашей Управы и летной группы МЧС. Системы безопасности подчинены жесточайшим правилам, особенно когда взлетка расположена на крыше жилого здания. А здесь не просто жилое здание, здесь громадный больничный комплекс. Достаточно незначительной оплошности при маневрировании, достаточно зацепить огнем из сопла вплотную стоящие соседние машины, и можно ожидать цепную реакцию.
      Взрывы пойдут один за другим…
      Мы топаем по лесенке, одолевая пролет за пролетом; под сводом купола мы похожи на кучку букашек. Лифты бездействуют, праздничное освещение сменилось тревожными багровыми сполохами. Рафаэла дважды оглядывается, испытывая, по-видимому, острое желание меня прогнать, но прогнать не решается, так как неизвестно, где меня потом искать.
      — Бэлла, дай мне лазарет! Есть еще раненые?
      Писк в наушниках:
      — Донна, у меня тут четверо в истерике и два легких пореза. Они все были на концерте, не могут прийти в себя.
      — Вот черт! Это гости или свои?
      — Своих только двое, остальные приезжие. Донна, им и так хреново, а Флавия рвется всех допросить!
      Я начинаю задыхаться от безостановочного бега. Не хватало еще опозориться перед женщинами, хорош оперативник! Но у нашей хозяйки тоже колотье в боку, она замирает, привалившись к поручням. Получив минутку передышки, я оглядываюсь.
      Мы поднимаемся по легким ажурным ступеням вдоль наклонной крыши. Над головой переплетенье балок, вентиляционные короба и мягкое гудение моторов. Под ногами — изнанка искусственного звездного неба, нависшего над террасами. Верхняя терраса осталась десятком метров ниже, там божественно красиво, там сады, мостики через сонные ручьи и увитые цветами беседки. Среди беседок цепью, с фонариками и собаками, шныряют «амазонки». Откуда-то приволокли лестницу, прожектор и снимают труп парня в черном трико. Для этого «амазонкам» приходится расшнуровать его ботинки с присосками. В покинутом зрителями летнем концертном зале колдуют врачи. Судя по всему, невидимая Бэлла вовсе не планирует вызывать полицию.
      — Люси, скорми всем чужим ферветонила, чтобы уснули и не просыпались до завтра. Бэлле я скажу, чтобы их не трогала, а твоя задача сделать так, чтобы не поступило ни одной жалобы. Для всех единая версия — раздувайте слухи о сумасшедшей…
      — Донна, их было шестеро, и как минимум двое мужчин.
      — Что-о?! — Ярость придает хозяйке новую порцию энергии, и с удвоенной прытью она бросается на штурм крыши. — Что значит «было», вы позволили им взлететь?
      — Они разделились на две группы, охрана паркинга пыталась их остановить, но у мерзавок оказались английские разрядники. Двое наших тяжело ранены. Две сучки ошиблись коридором и поехали вниз, одну догнали и положили, вторую ловят. Сейчас проверяем все машины на нижних стоянках. А те двое, что вырвались наверх, взлететь не успели. Во всяком случае, ни одна машина за это время в воздух не поднялась.
      — Тогда где они, черт подери?! Мы будем на паркинге через минуту.
      — Донна, только не выходите сами! Я вас вижу, поднимаетесь по западной лестнице. По восточной я послала всех свободных девчонок. Мы блокируем стоянку и удержим ее, пока подвезут псов.
      — Бэлла, не указывай мне, что делать! Значит, эти гниды прячутся на свежем воздухе среди такси?
      Стоянку аэротакси я вижу издалека. Это колоссальная таблетка, укрепленная на легких сваях у самого «соска». Впрочем, на фоне размеров «груди» паркинг кажется крошечным, он рассчитан на одновременный прием не больше двух десятков машин. Тонкость заключается в том, что без внешнего электропитания ни одно реактивное судно не может взлететь. Это не просто запрещено конвенциями, это закреплено аппаратно. Без исправных посадочных локаторов, подсветки и действующих стационарных сонаров взлет считается особо опасным преступлением. Причем сообщит о преступлении не случайный прохожий, а компьютер самого такси…
      — Донна, у нас взрыв на гостевом паркинге, пятнистый «бентли»…
      — Твою мать! — Коко бьет кулачком о стену.
      — Донна, мы почти поймали этих сучек внизу, но они обнялись и подорвали себя… Керамическая граната на пластине… Ранена одна из прачек, ей кисть оторвало, срочно нужно в больницу…
      — Меня мамочка убьет за тачку, — Коко чешет за ухом.
      Я смотрю на ее по-детски надутые губы и вспоминаю, как десять минут назад она стреляла на звук.
      — Донна, донна, это Люси… Они запустили мотор такси, несмотря на запрет. Они ранили контролера… Может, вызвать милицию? Все равно уже кто-то вызвал без нас…
      — Что-о?! — После такого известия надменное лицо Рафаэлы разъезжается, теряет жесткость, превращается в квашню.
      Она поворачивается к нам.
      — Вы… убирайтесь оба! Коко, милочка, выведешь его через тоннель, там возьмете мою машину. Зина проводит, живее! Живее, чтобы духу его тут не было!
      Следующие несколько минут меня просто волокут за собой вниз, как куль, набитый отрубями, и, не спрашивая, швыряют в нутро автомобиля. Мне почти все равно, потому что придется все начинать сначала.
      Лиз убита. Единственная цепочка оборвана. И те, кто ее убили, готовы были прикончить меня.
      В последнюю секунду в салон протискивается Коко и быстро клюет меня в губы. У сидящей за рулем Зины нервно морщатся тату на затылке.
      — Не паникуй, котик, — очень серьезно говорит Коко. — Я найду тебе эту рыжую гадину. Только уговор — ты ее не будешь убивать, оставишь мне. Должна же я что-то предъявить маме Фор взамен «бентли»?..

      — Ксана, — умоляю я, — Ксана, так нельзя…
      — Если человек к тридцати годам не поумнел, то он уже безнадежен!
      — Ксана, я…
      — «Я, я, я, я!!!» — с чувством, на разные лады декламирует она, появляясь на пороге кухни. — Ты когда-нибудь слышал, что в русском языке есть другие местоимения? Твое самое любимое слово — это «я»!
      — Я всего лишь хотел сказать…
      — И снова «я»! Он, видите ли, всего лишь хотел… Он хотел, и он сделал, ни о чем, как всегда, не подумав. Он сделал, как у него принято, наобум, зажмурившись! Ему даже не пришло в голову, что в этой вселенной есть и другие живые существа! И эти живые существа точно так же нуждаются в глотке воздуха и…
      Секунду она раскачивается, уперев кулаки в бока, затем начинаются хаотические перемещения по квартире. Иногда я думаю, что она это делает нарочно, в тайной надежде, что я сверну шею, пока кручу головой ей вослед. Ксане совершенно не нужна уборка, но в состоянии саморазогрева она хватается за различные предметы и переставляет их с места на место. На самом деле мне чертовски приятно, когда она с воплями и брюзжанием принимается за настоящую уборку. У меня тогда ненадолго возникает ощущение, что это все-таки не только мой, но и наш дом…
      Я болен ею.
      Сегодня вечером Ксана не намерена наводить порядок, просто ей некуда девать накопившуюся энергию. Я подозреваю, что в минуты ярости она действует, как сомнамбула, и потом ни за что не вспомнит, на кой ляд перекидала из одного шкафа в другой коллекцию статуэток. После статуэток она берется за покрывала и мелкие подушки. Это ее любимое, она сама их натаскала полный дом, и теперь раз двадцать пробежит мимо меня, перекладывая своих цветастых друзей с одного кресла на другое. Я ей не мешаю, просто стараюсь убрать подальше ноги и отставляю подальше чашку с горячим кофе. Потому что это только кажется, что Ксана не следит за мной. Она совершенно не контролирует свои руки и свои перемещения, но меня она контролирует замечательно. Стоит ей почуять, что я перестал внимать, что мой интерес чуточку ослаб — и можно мгновенно схлопотать босоножкой по голой пятке, или журналом по затылку. И все это походя, почти машинально, как мы машинально выключаем свет или задвигаем ящик в секретере.
      — Ксана, я надеялся, что тебе будет приятно отдохнуть несколько дней…
      — Ay меня он спросить не догадался! — Ксана разговаривает с внушительным мохнатым медведем. Впрочем, с равным успехом это может быть тюлень или мышонок, дизайнеры подушек не слишком озаботились сходством с оригиналом.
      — Я — пустое место, я — рюкзак! — докладывает она квадратному тюленю. — Со мной незачем советоваться, закинуть в багажник — и привет!
      Я купил ей тур на Алтай. Она мечтала туда попасть, я слышал, как она говорила с кем-то из подруг о возможности такой поездки. Там выстроили что-то крутое, что-то невероятно оздоравливающее, с применением местных снадобий. Скорее всего, это обман, но Ксана хотела. А я хотел сделать ей приятное и как всегда не угодил.
      Когда-нибудь я ее придушу.
      — Признайся честно, будь мужиком: ты просто хотел от меня избавиться?
      Вот, кстати, любопытное наблюдение. Я лишен возможности понаблюдать за тысячами других женщин, но подозреваю, что они кое в чем похожи на мою жену. Она просто сатанеет, стоит намекнуть на наши половые различия, в любом контексте, кроме любовной игры. Но едва речь заходит о самых невинных моих проколах, мне немедленно предлагают вспомнить, кто из нас мужик. Ксана не состоит официально в этих безумных союзах, типа «Женщины против всего, за что мужчины», иначе бы я давно выбросился в окно. Но периодически я подозреваю ее в тайных симпатиях к самому радикальному крылу современных суфражисток.
      Я болен ее закидонами.
      Я ни за что не признаюсь, зачем купил ей тур. Истинная причина, по которой мне надо, чтобы она уехала, звучит, как пьяный бред. Она все равно не поверит и устроит мне Варфоломеевскую ночь. А если поверит, то тогда точно не уедет.
      Я боюсь за нее.
      После того, что произошло вчера в «Ирисе», я не смогу спать спокойно. До вчерашнего дня я не допускал даже мысли, что работа может каким-то образом угрожать жизни моих близких. А близких, кроме Ксаны, у меня практически нет. Если с ней что-то случится…
      Стоит мне позволить мыслям течь в этом нездоровом направлении, как учащается сердцебиение, а трахею сдавливает невидимая удавка. Я не хочу даже представлять, что с Ксаной может что-нибудь случиться.
      Я не смогу жить без нее.
      — Ну, что заткнулся? Не успел ничего сочинить? — Она покончила с мягкими игрушками и принялась за перестановки в баре.
      Внезапно я произношу странные слова. Настолько странные и необычные для себя слова, что сам слышу их будто со стороны.
      — Ксана, а что тебе нужно от меня?
      Я сказал это только потому, что мыслями был очень и очень далеко. Я думал о том, что сегодня утром поисковая программа «Ноги Брайля», закрытая разработка Управы, выдала кое-какие результаты. Программка совсем новая, и Клементина оказала немалую любезность, перекачав ее на мой компьютер. В течение трех последних дней «Ноги Брайля» сличали физиономии всех людей, бросавших взгляд в мою сторону или просто проходивших вблизи от моей машины. В обработку попали и данные со всех камер подъезда, для чего пришлось подмаслить участкового.
      Я нашел девушку в белой куртке, разговаривавшую в «Пассаже » с Миленой Харвик за сутки до ее убийства. Я нашел девушку в сером плаще, которая пару недель назад общалась в «Ирисе» с моей женой. В первом случае это была смуглая длинноволосая шатенка, во втором — очень бледная субтильная девица с рыжей стрижечкой. Это один и тот же человек, поисковая система «Ноги Брайля» никогда не ошибается, даже при самом качественном «тотал-мейкапе». Но программа обнаружила еще одну девушку, на сей раз более плотного телосложения, блондинку в вечернем строгом туалете. Она ни с кем не общалась. Вчера она приехала с седым господином в черных очках и клетчатой безрукавке. Они вышли из машины на гостевом пандусе и, взявшись за руки, поднялись в соседний подъезд. У обоих над головами блеснули зеленые маркеры — добропорядочные граждане без психических нарушений и криминального прошлого.
      Эта блондинка была третьей ипостасью. Она не могла пройти «Тотал» с такой скоростью, но над ее внешностью поработали настоящие профи. С мужчиной оказалось сложнее, пришлось напрячь массу усилий, чтобы вытащить из архива райотдела записи с камер моего этажа.
      Программа «Ноги Брайля» не ошибается. Машина указала, что этот тип побывал на моей лестничной клетке вместе с кадром, которого Костадис видел в ресторане «Пассажа». Тогда они оба выглядели иначе и смотрелись намного моложе. Без техники я бы в жизни не опознал в седом очкарике подтянутого спортивного брюнета.
      Весьма любопытно. Затратив некоторое количество денежных знаков, я выяснил, что милая парочка арендует квартиру как раз у меня за стенкой.
      Подсознательно я этого ожидал, но был потрясен, когда узнал, что они въехали почти месяц назад. То есть задолго до истории с Костадисом и «Халвой». Сколько я ни бился, больше ничего путного выяснить не удалось. Как частное лицо я бы вообще ничего не разведал, помогли старые дружеские связи. Однако даже связи Клементины не помогли мне установить личности соседей. По документам квартира принадлежала риэлтерскому агентству, а они, в свою очередь, сдавали ее корпоративным клиентам.
      Круг замкнулся. Оставалась слабая надежда выйти на Серый дом и пошустрить при помощи их базы данных, но чутье советовало мне сидеть тихо. После того как федералы отбили у парней Клементины тело Милены Харвик, меня совсем не тянуло делиться с ними подозрениями.
      А подозрений накопилось столько, что я решил отправить Ксану на пару недель в отпуск. Я распечатал и увеличил снимок, на котором Ксана размахивает стаканом, раскачиваясь в обнимку с рыжей бестией. Я тупо глядел в скрин и придумывал, что же я ей скажу. Как же я ей объясню, откуда у меня снимки из закрытого женского заведения. Придется сознаться, что я установил за ней слежку, придется сознаться, что я владею засекреченной аппаратурой и вожу Дружбу с бандитками вроде Марианны Фор.
      Все, что связано с рыжей подругой, немедленно отойдет на второй план.
      Ксана просто уйдет от меня навсегда.
      Потому что не она болеет мной.
      — Ксана, что тебе нужно от меня? — спрашиваю я и внезапно прихожу в себя. Потому что вижу, что творится с ее лицом. Я ожидаю скандала, воплей, Угроз, но она сбита с толку.
      — Как понять? — шелестит она. — Что значит — «что мне нужно»? К чему этот треп, Януш?
      Я ловлю себя на том, что изучаю стену в гостиной. Меня так и тянет раздобыть «червя» и запустить через водопровод. Придется выложить еще сколько-то тысяч, банковский счет опустеет, но получу ли я доказательства?
      Доказательства чего?..
      Судя по схеме помещений, наши квартиры соприкасаются именно гостиными и коротким коридором. Я теперь не смогу спокойно спать, пока не разберусь с жильцами из пятой парадной. Совсем недавно за стенкой селились совсем другие люди, я смутно припоминаю семью азиатского типа с двумя детьми. Несколько раз мы кивали друг другу на паркинге. А потом они неожиданно покидают дом, а вместо них появляется кто-то другой. Может быть, улыбчивым азиатам «помогли» уехать? Вопросы, вопросы…
      Ксана не участвует ни в чем предосудительном. Так мне хочется думать. Она не работает в органах, она никаким боком не связана с моей нынешней службой. При всех ее мерзких закидонах едва ли моя жена способна меня предать…
      — Я пытаюсь понять, зачем тебе муж, с которым ты не хочешь вместе жить.
      — Опять старая песня! Я живу с тобой.
      — Ты не живешь, ты заходишь дважды в неделю.
      — Трижды!
      — Пусть трижды, но это не семья. Ты все время кричишь, что устала от моих притязаний, а когда я предлагаю от меня отдохнуть, злишься еще больше. Ксана, последнее время у меня такое впечатление, что за тебя говорит кто-то другой…
      Я буду спокойным и конструктивным. Хотя бы раз я постараюсь решить дело миром. Я не позволю ей сорваться на крик.
      — Ты выпил, Полонский?!
      — Ты прекрасно знаешь, что я не пил.
      — Тогда какого черта?! — Она бросает подушку мимо меня.
      Пока еще не прицельно и пока еще только подушку. Квадратный набивной медведь врезается в подставку для цветов, хрупкое сооружение заваливается набок, из двух горшков сыплются на палас комья земли. Неплохой удар, думаю я, раньше ей не удавалось попадать с такой меткостью. Одна из голенастых ипостасей «домового» выскакивает из своей норы и торопится начать уборку.
      — Ксана… — Я хочу спросить о Сибиренко. Я уже почти набрался мужества, а весь вчерашний вечер я тренировался, как задам этот вопрос. С легкой иронией, словно вскользь. — Ксана, я хочу видеть тебя каждый вечер.
      — Чтобы через месяц нас тошнило друг от друга?
      — Почему нас должно тошнить? Миллионы людей практикуют традишен…
      — Вот именно, Янек, миллионы. Пара миллионов замшелых пней, или те придурки, которым вера не позволяет вынуть голову из-под юбки жены. А миллиарды живут в гостевых, триадах или соло. Как угодно, лишь бы перед носом не мелькали надоевшие рожи.
      — Я надоел тебе?
      — Отстань.
      — Но мы могли хотя бы попробовать.
      — Хватит с меня этих проб!
      — Но со мной ты даже…
      Я безумно, до хруста в костях, ревную ее. Я хочу схватить ее, когда она пробегает мимо, сжать и как следует приложить спиной о стену. Я хочу спросить, кого она имела в виду и кто у нее был до меня, но не могу. Разеваю рот и снова захлопываю его. Точно кто-то стоит за спиной и глядит суровыми слезящимися глазами и не позволяет мне спросить Ксанку о ее прошлом. Все, что я могу выдавить, это:
      — Но со мной-то не пробовала?..
      Она фыркает, выпячивает нижнюю губу и проносится мимо.
      — Мы могли бы подумать о ребенке…
      — Не смеши меня, мужчина не может хотеть детей.
      — Я ни с кем и не хотел бы, кроме тебя.
      — Если тебе невмоготу… — она дергает плечом, еще один кошмарный жест, — так и быть, мы съездим в Центр репродукции, выясним, что и как.
      — Но это не совсем то, что я…
      — Ах, это «не совсем то»?! Тебе надо, чтобы я ходила, переваливаясь, как утка, чтобы потеряла фигуру, потеряла год жизни, упустила работу! А потом ты захочешь, чтобы я вскакивала ночью, пела колыбельные и вытирала сопли, а сам будешь нехотя соглашаться на получасовую прогулку! Нет уж, дорогой, даже не заговаривай!
      — Ксана…
      — Нет! — Она вырывает локоть.
      — Ксана, однажды я видел тебя в городе, совсем случайно. Ты сидела на скамейке с какой-то подругой, вы ели мороженое, а ее ребенок возился рядом. Я видел, как ты ласкала эту девочку, ты брала ее на руки, обнимала и тормошила. А потом вы вместе лизали мороженое. Я не мог к тебе подойти, даже не мог тебя окликнуть, потому что стоял в пробке, и было очень шумно… Ты ведь хочешь ребенка, Ксана, скажи мне правду!..
      Она застывает, словно услышала трубный зов. Очередной предмет для броска в мою сторону, мягкий валик, покачивается в ее пальцах.
      Я болен ею, но моя хворь не мешает изучать ее. Я достаточно изучил эту женщину, чтобы легко определить, когда она сбита с толку. Сию секунду Ксана сбита с толку, но гордыня не позволяет ей признать собственный промах. Иногда мне кажется, что ее промахи я переживаю даже острее. Наверное, так происходит со всеми, кто искренне влюблен…
      — Ксана, скажи, ты… ты любишь меня?
      Я задаю вопрос и окутываюсь холодным потом. Кажется, еще немного — и я научусь управлять этим тремором, состоянием страха, который накатывает всякий— раз, стоит приступить к семейным разборкам. Я слежу за тем, как семейные люди ругаются в театрах, в шоу, или очень редко наблюдаю за перебранками соседей. В реальной жизни это происходит все реже. Служа в Управе, я насмотрелся на людей, которые каждое утро глотали транки, чтобы с лица весь день не сходила довольная улыбка.
      Ты привыкаешь к этому, потому что иначе сложно выжить в сообществе. Ты привыкаешь быть веселым и успешным, иначе тебя начнут сторониться сослуживцы и косо посмотрит начальство. Мой шеф Гирин считает, что мы утратили значительную часть эмоций. Мы делегировали эмоциональную сферу телевидению, мы поручили актерам страдать и переживать несчастья вместо нас. Вначале это казалось забавным, потом превратилось в удобство, а нынче почти все мы разучились психовать.
      Ксана не разучилась, но последнее время мне кажется, что ее взрывы не имеют прямого отношения ко мне. Как будто у нее имеется график, она ругается со мной, а после ставит галочки, отмечая наиболее удачные размолвки. Она не психует, она играет в психоз.
      — Ксана, я никогда тебя не спрашивал…
      Она молчит и все быстрее переставляет стаканы в буфете. Она нагло мучает мои глаза своими полуголыми ногами. Сегодня ее брюки словно исполосованы ножом безумного портного. Когда моя жена нагибается вперед, разрезы расходятся, и налитые мышцы ее бедер просятся наружу.
      Они просятся мне в ладони, но пока еще я могу сопротивляться.
      — Ксана, зачем ты ходишь ко мне, если не любишь?..
      Она поворачивается очень быстро, я успеваю поймать ее ногти почти у самого лица. Надо отдать должное, Ксана никогда не использует запрещенных приемов, она не бьет меня в пах. Со стороны это должно казаться довольно смешным — двое взрослых людей кружат по комнате, держа друг друга за предплечья, не давая развернуться для удара. Это выглядит чертовски смешно, особенно если знаешь, что драться намерен только один из участников.
      Мы опрокидываем кресла, топчем упавшую скатерть, увлекая за собой небьющуюся посуду и содержимое Ксанкиной сумки. У меня в доме давно вся посуда небьющаяся, иначе пришлось бы кушать на салфетках.
      — Сукин сын, довести меня хочешь?!
      Мы с размаху врезаемся в косяк, со стены гостиной падают офорты, рушится угловая полка с книгами. Веером разлетаются нескрепленные страницы, это моя незаконченная диссертация…
      — Ксана, я хочу спокойно поговорить. Ты понимаешь слово «спокойно»?!.
      «Домовой» визжит в панике, не в состоянии определить, какую из аварий устранять в первую очередь. Я стараюсь уберечь глаза и губы от взмахов огненных ногтей и пропускаю хук слева. Оглушительно звенит в ухе, синяк мне обеспечен.
      Я не могу ее ударить, я даже не могу крепко ее встряхнуть. Все, что я могу — это удерживать ее на максимальном расстоянии от себя или притиснуть животом к спинке дивана. Что я сейчас и делаю. Я болен ею.
      — Отпусти меня, гаденыш! Что ты знаешь о любви к детям? Что ты вообще знаешь обо мне?!
      Она тяжело дышит и норовит лягнуть меня каблуком по щиколотке. Пару раз ей это удается, и я едва не подпрыгиваю от боли.
      Ничего я о тебе не знаю… Так я хочу сказать, но не произношу ни слова. Потому что сама мысль о ее возможно существующем ребенке ужасает; меня перетряхивает, как жестяную коробку с монпасье. Не потому что меня раздражал бы ее ребенок, просто возникло чувство, что я стою перед черным занавесом. За черным занавесом — ее прошлое, о котором спрашивать нельзя.
      Спрашивать о прошлом недопустимо, это как произнести заклятие, выпускающее на волю демонов.
      У меня колотится сердце, но в следующую секунду Ксана расстегивает мою рубаху и кладет ладонь на грудь. Затем я вижу ее взъерошенную макушку, она поочередно целует мои соски и запускает ногти мне в затылок. А затем, она шмыгает носом и вздрагивает, и на груди у меня становится мокро.
      — Прости… — выдыхаю я. — Я не хотел тебя обидеть…
      И это все, что я способен сказать вместо заготовленных обличительных речей. Зато я способен выпрыгнуть ради нее в окно или отрубить себе секатором пальцы. Мне страшно представить, на что я могу пойти ради нее. Однажды я принялся думать об этом серьезно, но тут же дико разболелась голова. Я не могу ни о чем думать серьезно, когда она рядом.
      Я не могу переносить ее слезы и ее боль.
      Я болен ею.
      Ксана еще плачет, но ее шустрые пальцы уже расстегнули молнию на моих брюках. Я чувствую, как саднит за ухом, и наверняка останутся следы ногтей на плече. А еще очень болит левая щиколотка.
      Моя любимая супруга получила порцию драки, теперь наступает вторая фаза, и теперь-то я точно не осмелюсь спросить ее насчет Сибиренко. И если она порвет путевку на Алтай, я не посмею возразить. Пусть творит все, что ей заблагорассудится, лишь бы оставалась со мной.
      Лишь бы оставалась моей.
      Потому что она уже топчет ногами свои дырявые супермодные штаны, и уже разлетаются в стороны клипсы и содержимое карманов; она уже трется о меня оттопыренной попой, отвернувшись, так и не показав заплаканное лицо… И лишь на мгновение в зеркале мелькает закатившийся глаз, припухший, покрасневший, и раскрытые губки, словно клювик у голодного утенка… Когда она так распахивает губы, видна влажная изнанка, видны розовые десны, точно она намерена вывернуться вся, вывернуться, чтобы потом одним скользким движением наброситься на меня…
      Мои руки сами тащат кружева с ее бедер, но Ксана их перехватывает. Теперь ее губы растягиваются в похотливой улыбке, я вижу ее профиль сквозь зеркало, и секретер, и стеклянный шкаф, сквозь весь сложный ряд преломлений. Губы улыбаются и дрожат, а глаза все еще на мокром месте, и по щекам догоняют друг друга слезинки. Она дышит коротко, со всхлипами; она протяжными движениями ввинчивается мне в пах, но руки не подпускает.
      Потому что это моя работа, которую предстоит выполнить совсем иначе. Я падаю на колени и тащу вниз ее трусики зубами. Еще не добравшись до коленок, не выдерживаю, приникаю к ее пылающему, распаленному, душному… Она лупит меня по лицу открытой ладонью; она хватает меня за рот, отталкивая мою голову; она хрипит и валится вперед…
      Потому что Ксану пре-е-е-е-ет…
      А я слизываю соленое. Похоже, она рассекла мне губу, и теперь придется наводить ретушь перед выходом на службу, и целоваться будет больно… Я тыкаюсь губами, оставляя кровавые отпечатки на золотом пушке, и судорожно сдергиваю рубаху, а Ксана, перед тем как заорать, успевает прошептать команду «домовому»… И окно гостиной превращается в зеркало, от пола до потолка, и тают в нем миллионы убегающих отражений…
      Ее кожа намного смуглее моей, хотя несложно тоже разжевать таблетку, или напрыскать на себя, но так интереснее, а главное, так ей больше нравится, — когда мои белые руки, и белые плечи, и бедра ее, почти черные, пляшут вокруг, и она вращает не переставая задницей, как африканка на празднике урожая…
      — Я тебе не надоела?
      Она смотрит сверху вниз, прихватив рукой за волосы, слегка отстранившись. Она никогда так не спрашивала, в ее глазах странное выражение — смесь мольбы и насмешки.
      — Только ты, цветочек мой, только ты…
      — А как же другие бабы?
      — Их нет, цветочек, их просто нет…
      Почему-то я никогда не называю ее так в спокойные минуты. Может быть, это оттого, что спокойно с Ксаной не бывает. Иногда, когда мы сидим на концерте, я поворачиваюсь и пристально смотрю на нее. Особенно здорово, когда берем места за столиками в кабаре, и Ксанка помещается чуть впереди. Во мне тогда просыпается вороватая жадность, я буквально облизываю ее профиль взглядом, от макушки, где уложены гирлянды или вспыхивают облачка скрабстила, и до трехслойных бус на смуглой шее. Это очень странное, болезненно-сладкое ощущение, словно получил неожиданное наследство и заглядываешь в сундук с сокровищами. Ты знаешь, что все это твое, что можно не прятаться в подвале, а вынести все на свет, но какая-то часть натуры сопротивляется очевидному. Слишком крупный выигрыш выпал, ты убеждаешь себя, что так не бывает… Я смотрю на нее, а не на сцену, а затем прикасаюсь к ее плечу и чувствую внутри, под кожей, кипящую лаву. В таких случаях Ксана медленно поворачивается, ее ослепительно черные маслины отражают фейерверк представления, она очень долго «выплывает» из любого зрелища, так же, как из занятий любовью; она вся там, внутри, и под кожей ее клокочет лава…
      Она снова подпускает меня, снова притягивает, но не удовольствуется французской любовью; ей надо большего, моя девочка сегодня подралась… Пока я разгибаюсь и освобождаюсь от штанов, она уже готова, она уже сложилась в поясе, она задирает повыше блузку, гибкая ящерка бегает по спине… Я так люблю, когда на ней что-то остается из одежды…
      — Ну, давай же, я вся…
      До постели мы не доберемся, это очевидно. Потрясающая женщина заражена всеми формами половых нарушений, включая нарциссизм. Она опрокидывается спиной мне на грудь, она трогает себя и облизывает пальцы. Снова трогает и снова облизывает. Очень красиво, просто поразительно красиво, когда в мерцающем Зазеркалье отражается ее точеная крепкая ножка, перехваченная выше колена моей властной ладонью. Ксана становится кончиками пальцев на подлокотник кресла, она слегка покачивается, такое ощущение, что ее жадный цветок сам находит меня…
      — Давай же, давай, Янек, сильнее…
      — Попроси меня, попроси сама!
      — Возьми меня, скорее, ну, пожалуйста…
      Если бы слова могли спасти, если бы слова могли сложиться в магические фразы и растопить ее сердце…
      Ксана сползает щекой по стене, ее растопыренные пальцы скребут чудовищный узор обоев.
      — За бедра, Янек, держи меня, раскрой меня… Ах!
      — Что, больно? — Я наматываю ее волосы на кулак. Непонятно, почему мы до сих пор не упали. Я ищу спиной, ногами, во что бы упереться; я ловлю ее за бока, ладони соскальзывают с мокрого живота… Ксана сложилась почти пополам, пот стекает по спине… Я наклоняюсь и слизываю ее соль, она дергает задом, она не может стоять спокойно…
      — Нет, сделай мне больнее, мальчик…
      — Тогда скажи мне…
      — Что… тебе… сказать? Ах…
      Я глубоко, я так глубоко, что упираюсь внутри в упругий мягкий валик; я так хотел бы оказаться на ее месте в эту минуту, когда ее пре-е-е-е-ет…
      Что она чувствует в эти секунды? Может быть, хотя бы в эти секунды она чувствует что-то ко мне?..
      Мне следует прокричать совсем другое, мне следует отстраниться и поймать правду за хвост, если у правды есть хвост, но вместо этого я продолжаю дурацкую игру…
      — Скажи мне, что с тобой сделать? Скажи, шлюха! Она говорит, сначала чуть слышно, а потом я дергаю ее голову назад, отрываю ее от стены,.. Там остается влажное пятно, из ее распахнутого рта тянется струйка слюны, я шлепаю ее по щеке, небольно, но хлестко… Больно я бы не смог ее ударить, от ее боли у меня мгновенно стихают все желания… Ксана заходится в беззвучном крике, а потом говорит. Я прошу повторить, и она говорит громче, и выкрикивает эти слова, надрываясь. Чем больше грязи она выплескивает из себя, тем отчаяннее заводится, тем скорее приближается к финалу…
      Я обожаю ее.
      Левой рукой я придерживаю ее за волосы, затем облизываю пальцы на правой, и посылаю их на помощь, туда, где не затихает ее огонь. По ее ногам течет, мы скользим на лакированном паркете, на ней промокшая насквозь блузка, она порвалась на локте… Ксана сползает все ниже по стене, приходится развернуться, я бросаю ее животом на толстый мохнатый подголовник кресла. Я отпускаю ее затылок и одним движением отрываю льняной рукав, из ее горла вырывается хриплый клекот… Добавляю к указательному средний палец, Ксана вздрагивает, напрягается, но уже секунду спустя бьется о меня с удвоенной силой…
      — Да, все разорви, все тряпки, мой мальчик…
      Я дергаю за ворот, с треском расползается ткань, и тут же мы вместе рвем оковы тяготения. Мы отрываемся от пола, от завтрашних будней, от сегодняшней потасовки, от вчерашних убийств; мы парим, как два крошечных ангела…
      Потом я вглядываюсь в потолок, а Ксана зализывает царапины у меня за ухом и на плече. Я поворачиваюсь к зеркалу; так нелепо смотреть на себя, лежащего горизонтально.
      Служебный вызов. Несколько секунд мы не двигаемся. Тяжело дыша, глядя через мое плечо, Ксана облизывается и тяжело дышит.
      — Не отвечай, у меня плохое предчувствие.
      — Тем более… — говорю я. — Если еще и у тебя плохое предчувствие…
      Накидываю халат и приказываю «домовому» выдать общую трансляцию. И тут же понимаю, что предчувствия нас не обманули.
      В скрине голый мужчина со связанными руками и неестественно повернутой головой. Он лежит, скорчившись, на голубом ковре, и ковер промок от крови.

      — Четвертый канал! — бурчит со всех экранов Гирин. — Или восьмой, или тридцать второй, шевелись!
      Тридцать второй — это круглосуточная криминальная хроника. Канал для извращенцев, для тех, кто давно хотел покончить счеты с жизнью, но сомневался. Для тех, кто хотел бы окончательно убедиться в приближении апокалипсиса. С тех пор как тиви срослось с инетом, перепуталось и превратилось во что-то новое, цензуре федералов все труднее отслеживать такие вот протуберанцы бреда, как тридцать второй канал. Окончательное сращение произошло лет восемь назад, а в Штатах и Европе намного раньше. Просто сеть начала гнать по кабелю все незакодированные каналы, и производство тиви свернули за полгода. Сотни, тысячи каналов на всех языках. За многие приходилось платить, но никто не мог теперь пресечь просмотры. Все, на что стал способен цензурный комитет, — это отслеживать, кто и что смотрел и слушал. Этим они и занялись, а я тогда, помнится, наконец-то досмотрел «Реаниматоров »…
      Я помню, как совсем маленьким ребенком отец брал меня с собой в странное место, где посреди площади собирали огромную кучу из чего-то мелкого и блестящего. Позже я узнал, что это были так называемые мобильные телефоны. Для них тоже не нашлось места в новых системах связи. Как раз в то время появились первые «салфетки», мягкие экраны со встроенным процессором; позже к ним прилепилось английское обозначение «скрин». И тогда же произошел прорыв в производстве объемных театров, теперь скрином могла становиться любая поверхность. Квартира без театра на потолке перестала котироваться, а мягкие компьютеры в обязательном порядке начали вшивать в одежду. Какой «подросток выйдет в куртке без мощного скрина на внутреннем кармане? Правда, теперь в ходу голографические трансляторы, но для детишек это пока дороговато…
      «Тридцать второй поможет вам отбросить сомнения!» Это уж точно. На восьмом тоже происшествия и местные новости, но Ксана опережает меня и включает четвертый. Четвертая кнопка под личным патронажем губернатора, она славится тем, что журналисты буквально ночуют в багажниках милицейских машин.
      Гладенький диктор разевает рот, смешно округляя губы. Некоторое время до меня не доходит, о чем это он и почему мелькают огоньки «скорой помощи».
      «…Пытались взять интервью у начальника отдела убийств подполковника Клементины Багровой, но она сообщила только, что убийца нанес несколько ударов тяжелым предметом жертве по голове… Также не исключаются версии промышленного шпионажа, поскольку найдено портативное электронное устройство, предположительно японского производства, само существование которого еще недавно дружно отрицали наши технари от криминалистики. Это скраббер, который позволяет за короткое время в полевых условиях удалить чип, находящийся в радужной оболочке глаза либо в ушной раковине… Как известно, вживленные под кожу инфочипы разрушаются спустя несколько часов после остановки сердца, как только начинается трупное окоченение… Госпожа подполковник сообщила, что с подобной техникой сталкивается впервые, но исследовать скраббер спецам из Управления по делам с оргпреступностью не позволят; скорее всего, опасную находку, как всегда, под предлогом государственной важности отберут коллеги из следовательского аппарата ФСБ, где она и исчезнет… Клементина Багрова заявила, что, как это ни печально, коллеги из ФСБ не только не стремятся обнародовать факт нахождения подобной техники в руках преступных синдикатов, но уже три года они опровергают слухи о самом существовании скрабберов… Если станет известно, что принтами покойников все-таки можно воспользоваться для вскрытия замков или считывания информации, в ближайшие дни общество ждут серьезные потрясения. Это будет означать, что силовые ведомства заведомо лгали о полной защищенности…»
      Гирин чешет нос, искоса оглядывая свежие повреждения на моем лице. Однако, едва я разеваю рот, чтобы выдать свою версию событий, шеф прижимает палец к губам. Я послушно замираю и кручу в голове, как бы половчее доложить о вчерашнем.
      — Ты не находишь, что это становится доброй традицией? — из ванны спрашивает Ксана. — Стоит нам заняться сексом, как в городе кого-то убивают…
      Официально я не обязан отчитываться Гирину о ходе расследования ежедневно, тем более что, с точки зрения бизнеса, ничего ужасного не происходит. Со страховщиками нашли общий язык, проблемой Милены Харвик занимаются федералы, они чересчур поспешно заявили, что убийство актрисы никак не связано с деятельностью нашего телеканала. Сценарии расходятся, несмотря на бешеную цену. Уже пошла в продажу «Нуга», и аналитики рынка заговорили о тенденциях спроса на будущий год. Никто почти не вспоминает о несчастном случае с Тео Костадисом, слишком много свежих новостей. Вот, к примеру, сегодняшнее миленькое убийство, не далее как полчаса назад. Диву даешься, в каком темпе шуруют журналисты. Скоро следственной бригаде не понадобится выезжать на место событий, так подробно нам обо всем расскажут с экрана…
      Диктор лучится счастьем, точно рассказывает о праздничных гуляниях.
      «…Вот сейчас мне принесли свежую информацию. Средства слежения, установленные в холле, зафиксировали, как две женщины, обе в черных очках и предположительно в темных париках, бегут из офиса к лифту. Если присмотреться, заметно, что одна из женщин, более щуплая, как бы помогает идти второй. Возможно, что вторая, та, что полнее и ниже ростом, ранена или пьяна. Возможно также, они хотели добраться до сейфа, но их спугнул охранник, открывший огонь на поражение… Однако обеим предположительным преступницам удалось скрыться…
      Охранник признался, что нарушил инструкцию — перед окончанием ночной смены отправился мыться в душ, находящийся по соседству с комнатой отдыха главы корпорации. Согласно своему статусу, охранник вообще не имел права заходить в личные апартаменты. Он услышал странные звуки, крики и постучал в дверь, а когда ему не открыли, воспользовался аварийным противопожарным выключателем замков. Войдя внутрь, он обнаружил тело, а затем погас свет, и его заперли снаружи. Как ни странно, именно халатность ночного сторожа спасла содержимое сейфа… но, к сожалению, не спасла жизнь патрона… Если бы охранник вышел из душевой тремя минутами раньше, то мог бы предотвратить убийство, хотя ему вообще полагалось находиться далеко от офиса, в центральном холле… Он заявил в интервью нашему агентству, что понятия не имел о присутствии шефа на рабочем месте. Как считалось ранее, продюсер приехал после десяти вечера и поднялся на служебном лифте прямо из паркинга. Но в таком случае он бы никак не прошел незамеченным. Один из подчиненных подполковника Барковой сообщил нам, разумеется, неофициально, что прорабатывается новая версия. Поскольку непонятно, как женщины-убийцы проникли в здание, следует предположить, что жертва сама их привела…
      Воздействие психотропных препаратов исключается, поскольку на всех входах в здание расположены датчики дыхания и анализаторы крови. Однако, войдя внутрь, продюсер своими руками отключил сигнализацию и систему слежения, что делать категорически запрещено… Очевидно, что убийцы планировали воспользоваться личным принтом, тем не менее, удивляет жестокость… Продюсер умер сразу…»
      — Кто это? — Долю секунды я разглядываю запрокинутый кадык и залитую кровью скулу. — Что случилось? Я не знаю этого парня…
      — Знаешь, знаешь, — с неожиданной хищной радостью сообщает шеф. — Это Рон Юханов, совладелец кабельной сети и некоторых других… активов. Полчаса назад он убит в своем офисе. Со всех сторон передают, что убийцы пытались проникнуть в сейф, но не успели. Нам плевать на сейф и на его принты; важно, что Юханову не успели прострелить глаз!
      — Так он же… Елки-палки! — Я начинаю не глядя застегивать на себе одежду.
      — Верно, он купил у нас «Лукум»… Позвони этому носорогу в юбке. — Гирин указывает на застывший в его скрине профиль Клементины. — Ты же с ней в теплых отношениях, если не ошибаюсь? Меня она не послушает, я для нее никто, но наши техники уже там.
      — О чем ее просить?
      — Чтобы их пустили через оцепление. Федералы еще не прибыли, у нас есть несколько минут.
      — Вы хотите, чтобы Клео допустила нас к трупу?
      — Я хочу, чтобы парни сняли его стрим, и чтобы ты доставил их обратно. Там уже шестеро наших из отдела безопасности, но не могут пройти. Уговори носорога, Януш…
      — Шестеро?! Шесть человек? — Я говорю с ним, уже усаживаясь в автомобиль, и набираю адрес Клементины. — Кого мы боимся, Георгий Карлович?
      — Шевелись, дружочек! Федералы, как пить дать, приедут со своим скраббером, и снимать уже будет нечего! Я хочу, чтобы чип со стримом забрал ты, а техники под охраной пусть едут назад своим путем. Чтобы ни у кого не возникло сомнений…
      — Я буду подставной уткой?
      — Ты будешь молодцом и получишь сладкую конфету. Шевелись!
      Я набираю Клео. Она меня видит, но не хочет говорить, это отвратительно. Посылаю ей голосовое сообщение, плевать на секретность, хотя теперь я почти наверняка уверен, что всю мою почту перехватывают. Я жму на педаль, рулю сквозь проливной дождь и думаю о Ксане и о новых соседях за стенкой.
      — Полонский, ты идиот!
      Это Клементина, кто еще может быть.
      — Полонский, мне позвонил человек, сам знаешь, о ком я…
      Да, я знаю. Я киваю пустому экрану. Клео нарочно остается в сторонке, позволяя мне разглядывать темноту.
      — Мне позвонили и сказали, что благодаря тебе угроблена машина стоимостью в триста тысяч! Какого черта, Януш?
      — Я полагал, что машина застрахована…
      — Естественно, иначе бы я уже читала некролог на твоей могилке. Но когда ты меня просил о содействии, кажется, речь не шла о колумбийском траффике? Ты не предупреждал, что схватился один на один с картелем!
      — Клео, у меня неплохая идея! Я сейчас подскочу и все-все расскажу как на духу, а ты за это…
      — И тебе хватает наглости? Я за твои бредни еще что-то обязана?! А кстати, откуда ты знаешь, где я нахожусь?
      — Новости смотрю.
      — Вот сукины дети!
      — Клео, хочу облегчить суровую долю твоих ребят. Этот парень с пробитой головой — еще один наш клиент. Эта штучка, которую вы нашли, скраббер, она нужна для того, чтобы расплавить чип прямо на радужке…
      Госпожа подполковник молчит секунд десять, невероятно долго для нее. Я успеваю завести машину на рельс и взлетаю над озябшим городом.
      — Черт подери, Януш… Так это правда, что под вас копают московские федералы? До меня дошли слухи, что убийством вашего перформера… как ее?
      — Харвик, Милена Харвик.
      — Да, точно… Ее убийством занимается специальная бригада, прилетевшая из столицы. Как ты понимаешь, они свои результаты наружу не выносят, но ходят всякие сплетни…
      — Например?
      — Например, что Сибиренко и компания очень хотели бы представить гибель несчастной девочки как обычную бытовуху, а на самом деле это следствие безумия, в которое впал один из клиентов.
      — Но это бред… Ее заказчика и рядом не было…
      — Тем не менее он сбежал.
      — Черт… Об этом тоже шепчутся?
      — Мало того, Януш. Шепчутся и о том, что сбежавший заказчик нашел подпольную студию, снял там запись собственного стрима и передал ее какому-то там дознавателю, из команды Сибиренко… — Клементина глядит не моргая.
      — Интересная версия… — Я кидаю козырь. — Ну, я тоже что-то слышал. Говорят, на той матрице не было ничего интересного…
      — Как я могу судить, если не видела?
      — Зато ты получишь снимки сегодняшних убийц, если мы поспешим… — Кажется, я беру на себя слишком много, но выхода нет. — Клео, федералы уже едут. Они очень спешат, наверняка хотят сделать как лучше и поскорее раскрыть преступление, но в запарке можно ведь и напутать… Они заберут труп для детального освидетельствования, потом, возможно, вернут… Но одно неверное движение, и вместо аккуратной матрицы с записью образуется оплавленный комок…
      Госпожа подполковник шевелит квадратной челюстью:
      — Ты уверен, что… напутать так легко?
      — Это не мое мнение. Пропусти наших ребят к трупу, они ничего не тронут, запустят ему лазер в глаз, это на полминуты…
      — А если не пропущу? — Хмурая физиономия Багровой вплывает в скрин. — Януш, под меня и так копают…
      Внезапно мне становится наплевать на этикет.
      — Ты сама знаешь, чем все закончится, останешься снова полной дурой. Они приедут и заберут все, а вас отстранят. Они выжгут ему глазной принт и вернут никому не нужное туловище.
      — Во-первых, на сей раз они ничего не отберут. — Клео недобро усмехается. — Потому что я заполучила одну важную бумажку… Как думаешь, за чьей подписью? Зама генпрокурора по надзору за следствием… Пусть попробуют сунуться, им придется звонить в Москву. А во-вторых… Ты полагаешь, на этом туловище мало интересного? Ты знаешь, что наш супергерой умер с дилдо в заднице?
      Я замолкаю на полуслове.
      — Вот и я о том же, — пыхтит «комиссарша». — Даже если бы у нашего приятеля вообще не было головы, на его жопе наверняка найдется немало интересного.
      — Клео, если они захотят, то вернут вам покойника в стерильном виде, обработав его за пять минут. Потому что у них есть техника, которая вам не положена.
      — А вам положена?
      — Клео, не будь формалисткой…
      — Полонский, ваша гражданская лавочка, согласно годовой лицензии, получила права лишь на ограниченную эксплуатацию стационарного комплекта декодировки, или как он там правильно называется. Стационарного! Полевое оборудование — это жесткая прерогатива Серого дома, никто не имеет права вынуть из человека информацию «на ходу», и неважно, зачем человеку встроена камера. А ты мне на что намекаешь? Что якобы у ваших техников в руках аппаратура, за которую могут упечь лет на десять?
      — Клео, они даже не будут искать убийц, потому что им нужно совсем другое. Я не знаю, что им нужно, Клео, но только не убийцы… А потом они дадут очередную пресс-конференцию, на которой о скраббере ни слова не скажут. Они скромно похвалят себя и в сто первый раз поставят вопрос о передаче убойного отдела в ведение их конторы. Раньше их меньше всего интересовало, кто кому проломил по пьяни башку, но за три последних года многое изменилось, верно? Я это на себе ощутил, они подмяли все. Вода камень точит, Клео! Тебя будут сношать на совещаниях за низкую раскрываемость, и в конце концов губернатор сдастся. Если ты сейчас пропустишь ребят с аппаратурой, то федералы не тронут труп, вот увидишь…
      — Ты хуже банного листа, — ворчит Клементина. — Тут вокруг топчется масса всяких придурков, где мне искать ваших садистов?
      Через четыре минуты я на месте, а еще спустя минуту получаю запаянную капсулу с чужой памятью. Дождь льет как из ведра, потом купол закрывают и становится потише. Офис Юханова находился на двенадцатом этаже, там горят все окна, и все четыре лифта беспрерывно носятся вверх и вниз. На проезжей части собралась толпа зевак, движение перекрыто, потому что за линией флажков, одно за другим, садятся аэротакси. От сопел с визгом разлетается дорожная грязь и вскипает в лужах вода. Я старательно запоминаю номера, но потом вижу лица пилотов и понимаю, что занимаюсь мартышкиным трудом. У этих владельцев достаточный выбор номеров.
      Потом я созваниваюсь с Гириным. Карлович говорит, что я соня и с таким соней, как я, работать невозможно. На самом деле это означает, что ребята выполнили свою задачу — очистили принт — и без помпы отбыли восвояси. За ними уже установлена слежка, и Гирину это совсем не нравится. Наши техники не какие-то болваны без образования, через коллег в дружественных органах они засекли, что машины после посещения офиса Юханова обзавелись дополнительными электронными устройствами. Проще говоря, кто-то подвесил парням «жуков». Минуту назад Гирину позвонил сам Сибиренко и спросил, какого черта мы занимаемся самодеятельностью. Он не сказал ничего конкретного, но, по отзыву Георгия Карловича, кипел невероятно.
      — Будь осторожен, дружочек, — сказал мне Карлович.
      Мне совсем не понравилось такое напутствие, впервые Гирин побеспокоился о моем здоровье.
      C Клео я договорился заранее, как мне войти в здание незаметно, у одного из черных входов меня ждет старый знакомый Бекетов. Мы пожимаем руки, лейтенант сегодня в кепке и просторном плаще. Я пытаюсь проскользнуть внутрь, но подручный Клементины перегораживает проход.
      — Ты чего? — удивляюсь я и только тут замечаю черные круги вокруг его глаз. — Не узнал, что ли? Меня «комиссарша» ждет.
      — Такой порядок ввели, — цедит Бекетов, не выпуская мою правую руку. — Я-то тебя, может, и узнал, но никому нельзя верить…
      Он так и не отпускает меня, прислушивается, пока его скрин считывает данные с моей ладони; только затем лейтенант кивает и пропускает внутрь.
      — Что случилось? Да бог с ней, с проверкой, я имею в виду, что у тебя случилось?
      Бекетов отводит взгляд, затем шумно всхлипывает. Маячки санитарной машины перелистывают краски на его мокром лице. Мы никогда не были с Бекетовым особенно близки, но мне почему-то кажется важным задержаться еще на минутку возле него.
      — Брата посадят…
      — Как — брата? Твоего брата?
      Бекетов кивает и лезет в карман за платком.
      — Подожди-ка. — Я лихорадочно вспоминаю, кто есть кто. — Так он же у тебя журналист, вроде честный парень…
      — Честнее некуда… Этот идиот выступил в каком-то ток-шоу, где возразил против «Акта от девятого января»… Он ничего не делал, Януш, ни к чему не призывал, понятно? Он всего лишь выразил мнение… — Бекетов шумно сморкается.
      Мне все понятно, и мне искренне жаль его брата, но ничего нельзя поделать. «Акт от девятого января» подразумевает непременную презумпцию вины гетеро в случае даже недоказанного оскорбления в адрес гомо. Или что-то в этом роде, но суть дела не меняется. У документа есть более громоздкое юридически верное название, и принят он бог знает когда, однако упорно не растворяется в кислоте времен.
      — Он никого не оскорблял, понятно? — Бекетов скребет мне по груди влажными ладонями. Он, видимо, давно стоял тут, в темноте, отправленный в дозор Клементиной, и успел окончательно раскиснуть. — Мой брат никого не оскорблял, он всего лишь сказал, что сочувствует некоторым гетеросексуальным парам, проживающим в определенных районах, вот и все…
      Сто раз следует подумать, прежде чем публично выражать симпатии гетеросексуалам. Публично никому выражать симпатии нельзя, это старая очевидная истина. Мне нечего посоветовать лейтенанту. Все, что я могу, — это задать глупый вопрос:
      — Ты не пробовал попросить о помощи Багрову? Лучше бы я ее фамилии не упоминал.
      — Ты что, Полонский? Змеюка будет только рада… Ладно, двигай наверх, только не на этом лифте, а на крайнем, там мы проверили…
      Все это немного смахивает на детскую игру в шпионов. Если бы не вчерашняя бойня в «Ирисе». Если бы не смерть Милены Харвик. Если бы не наш мертвый заказчик на двенадцатом этаже.
      Наверху суматоха, заплаканные лица секретарш, непонятно, кто их сюда вытащил. Нелепые ограждения, через которые все бродят взад-вперед, ползающие по ковру киберы-криминалисты, жужжание скринов, гул «стрекоз», десятки голосов одновременно.
      Я не иду к убитому, не хочу я на него смотреть. Я стою в глубине коридора, за оцеплением, и смотрю, как Клео отбивается от пауков. Пауки притворились корректными, ухоженными мужчинами в добротных костюмах. Их переполняет злоба, они машут ручонками и угрожают, но укусить и высосать из Багровой кровь они пока не могут. Они уже сделали все, на что способны, — отняли скраббер, наследили и испортили настроение моему шефу. Как я и предсказывал, без принта Юханова труп им неинтересен. Втайне я надеялся, что ошибусь. Говорил одно, а верил в другое. Сомнения пропали, они толпой грузятся в лифт, и это почему-то пугает меня больше, чем предстоящая обратная дорога на студию, наедине с принтом мертвеца.
      Серому дому плевать на убийство, им нужно что-то другое.
      — Я слушаю. — Клементина запирается со мной в гардеробной.
      Я вдыхаю побольше воздуха и исповедуюсь. Это довольно непросто — утаить служебные тайны и в то же время исполнить обещанное. Когда я рассказываю о событиях в «Ирисе», Клео качает головой и хмурится. Затем мне приходится упомянуть о Ксане. О ней говорить тяжелее всего, рот словно заполняется вязкой кашей. Клементина следит за мной искоса, затем отлипает от стенки и начинает ходить взад-вперед.
      — Я бы уволилась. — Она протягивает мне капсулу со свеженьким чипом.
      — Что? — До меня не сразу доходит смысл ее слов.
      Я ожидал, что Клео попросит больше информации, потребует от меня свидетельских показаний, но она повторяет эти четыре холодных слова:
      — Я бы уволилась, Полонский.
      Я снова набираю в грудь воздуха, но постыдно молчу. Мне хочется припомнить очень многое. Например, какие перспективы у офицера, которого уволили из Управы по указанию с самого верха. Когда даже не понадобилось искать компромат, достаточно было сократить штат отдела на одну единицу. Мне хочется припомнить, как все молчали и отводили глаза, а те же люди теперь при встрече норовят пожать руки и заявляют о своей солидарности. Мне хочется сказать ей, что подвести Гирина я всегда успею, и вернуться в старую клетуху на нищенское пособие я успею тоже. Я пока не много успел на новом поприще, но два поощрения уже заработал, перекрыл канал утечки расходных материалов из канцелярии и вычислил шестерых сотрудников, занимавшихся виртуальной ерундой на рабочем месте. А еще я составил по приказу шефа Экспертного совета четыре докладные записки, составил и отправил наверх. Понятия не имею, как отреагируют начальники, но отработал я кропотливо и доложил с максимальной жесткостью.
      Все, как просил Гирин, с точки зрения профессионала. О возможных утечках информации из верхних этажей наших зданий в летнее время, когда окна нараспашку, с учетом новейших «дальних» микрофонов.
      Об угрозе проникновения «червей» через отопительную систему.
      О моем видении проблемы «лишних» людей внутри фирмы, то есть об изменении правил пребывания на территории посетителей и журналистов.
      И, наконец, о нестандартных способах утечки информации. Последнее поручение оказалось самым щепетильным, потому что к «нестандартным» способам утечки относятся постельная и кухонная болтовня. Я был готов заняться промышленным шпионажем в пользу компании, но не готовил себя к шпионажу за нашими сотрудниками. Однако я раздобыл необходимую технику, выбрал шесть человек из тех, кто, по данным анкетирования, показался мне наиболее болтливым, и потратил на них две недели. После чего отправил доклад шефу, и троих из этих шестерых сняли уже на следующий день. Если быть честным до конца, я бы уволил пятерых из этой шестерки и провел полномасштабную чистку.
      Они трепались не только с родственниками на собственных кухнях, но и в авто, и даже в пивном баре, где прослушивается каждый столик! Но самое неприятное открытие состояло в том, что в трех квартирах наших сотрудников я обнаружил чужих «жуков» и даже «червя». Летающих камер не было, они дороговаты и неэффективны в замкнутых помещениях, зато «жуки» пахали вовсю. А те, кто их установил, даже не приняли особых мер предосторожности, просто понадеялись, что «домовые» старых моделей не вычислят момент передачи.
      — Что нам делать? — Я выложил перед шефом снимки с крупными планами «насекомых». — Они ведь нас тоже засекли…
      — Не трогай, пусть себе… Я доложу на совете, придется раскошелиться на опознаватели для каждого сотрудника. Или раз в неделю проводить рейды, вычищать сотни домов… — Он чертыхнулся и поскреб нос.
      — Как вы думаете, это конкуренты?
      — Предпочитаю не муссировать эту тему.
      А я провел два дня в раздумьях и пришел к выводу, что бригадой «зачистки» и штрафами тут не отделаешься. Для того, чтобы закрытая инфа не уходила, нужна принципиально новая схема отношений, нужна круговая порука, или, если угодно, подобие масонской ложи. «Шербет» стоит столько, что парни с московских «кнопок» удавятся, чтобы заполучить его.
      Мы должны быть жесткими, мы должны уволить всех сомнительных.
      Я так об этом Гирину и заявил, не потому что люблю работу фискала, а потому что услышал в чужих кухнях слишком много лишнего. Эти люди — инженеры, операторы, дизайнеры, всевозможные рабочие — совершенно не признавали понятия «служебной тайны». То есть они расписывались, поступая на работу, и тут же забывали об этом. Конечно, таких было меньшинство, иначе фирма давно бы развалилась, но это «меньшинство» имело допуск… Гирин прочитал докладную, почесал жирный подбородок и ушел совещаться. Потом вышел и сказал, что нас засудят собственные служащие, если мы используем записи их кулуарных разговоров в качестве доказательства. Гирин напомнил мне, кто у нас в государстве имеет право прослушивать и просматривать все, и что остальных «любителей» однозначно ждут штрафы и тюрьма. Однако дознавателю коллективное «спасибо» и прибавка к жалованью, меры будут приняты…
      Я тогда вернулся к себе, не чувствуя ни малейшего удовлетворения от проделанной работы, открыл в кабинете сейф и перекинул из него на стол четыре продолговатых пакета с неизрасходованными «стрекозами ». Я не скажу об этом Клементине, ей незачем знать, где и за сколько я раздобыл «стрекоз» и «жуков», Гирин оплатил все из особого нецелевого фонда. Чудеса техники следовало вернуть, их обязательно надлежало вернуть, поскольку даже пассивное владение аппаратурой дальнего слежения означает тюремный срок, но я их не вернул.
      Я послал их вдогонку за Ксаной, и теперь проклинаю собственную подозрительность…
      Ничего этого Клементине я не говорю, я прячу капсулу и тем же путем выхожу в сырую темноту. Назад я возвращаюсь под проливным дождем. Два часа ночи, почти все купола над центром города распахнуты, и потоки воды врываются в пересохшие улицы. Я прокручиваю в голове сегодняшний вечер и не могу себе простить, что так и не переговорил с Гириным начистоту. Чем дольше я умалчиваю о результатах «собственного» дознания, тем сложнее будет потом выкрутиться. Я твержу себе, что не имел права умолчать о Ксане и событиях в «Ирисе», тем более скрывать от человека, который платит мне деньги. Я казню себя и уже почти готов набрать номер Карловича, как вдруг пиликает частный вызов.
      Когда я вижу, кто это звонит, мне почему-то начинает казаться, что домой я сегодня не попаду.
      Это Коко.
      — Сверни на Обводный, — вместо приветствия выпаливает она, — спустись на платную магистраль, поезжай до вокзала. Там брось машину и поднимайся к выезду со стоянки. Просто стой в тамбуре, я тебя заберу!
      — Откуда ты… — Я хочу ей сказать, что не могу постоянно плясать под чужую дудку и что как раз сегодня по горло сыт гонками и конспирацией, но чертовка уже отключилась.
      Ксана меня убьет.

      Коко шуршит одеждой, отжимает мокрые волосы. Она совсем не похожа на безумцев, которые носятся по ночным проспектам в поиске дождя, но вымокла насквозь. Единственное вразумительное объяснение этому — Коко совсем недавно была за пределами города и довольно долго пробыла вне машины и вне купола.
      То есть она ночью в одиночестве посещала зону риска, куда без чрезвычайной надобности не отправится и вооруженный мужчина. Полонский думает, что у хозяйки «ситроена», в котором он сейчас находится, больше секретов, чем у дюжины профессиональных детективов.
      Пока мужчина на противоположном сиденье деликатно углублялся в сеть, блондинка выкурила пару сигарет, выпила две рюмки коньяка и закидала ковер излишками гардероба. Полонский смотрит вниз, его ноги по щиколотку засыпаны розовыми, сиреневыми и пятнисто-леопардовыми тряпками.
      — Что уставился?
      Для ее хрупкого сложения голос удивительно низкий и хриплый. У Полонского проскальзывает мысль, что Коко недавно прошла «мейкап» в угоду пристрастиям Марианны. Она стаскивает через голову свитер, на секунду отворачивается. На спине лиловые следы от плетки.
      — Ты же не пинк? — внезапно озаряет его. — Ты же притворяешься?
      Коко хохочет, красиво запрокидывая подбородок. Хохочет и расстегивает боковую молнию на шортах. Издалека кажется, что на пальцах самые обычные ногти. Теперь Полонский убежден, что женщина прошла «мейкап», он вспоминает, как об этом вскользь упоминала госпожа подполковник. Марианна держит при себе исключительно тоненьких, изящных блондинок, очень гибких и очень… как бы это помягче сформулировать… очень растянутых, и с высоким порогом боли. У Коко излишне тяжелая грудь для миниатюрной талии и слишком торчат соски. В сосках и пупке дырочки от хэви-принта, и на фоне загара заметен светлый треугольник. Она таскала цепь между грудями и промежностью, нарочно загорала с этой цепью…
      — Так ты на контракте? — До Януша внезапно доходит смысл ее превращений.
      — А как ты думал? — Девушка моется, склонившись над раковиной, раскачивает задом. — Ты думал, я позволю мамочке лупить меня бесплатно?
      — Я не думал, что бесплатно, но…
      — Ты думал, что белобрысая дурочка позволяет лупить себя по заднице за пару конфетных оберток?
      Если бы Марианна была такой тупой, она просто купила бы ваше персональное шоу. Она получила бы ангелочка гораздо смазливее меня, и ангелочек смотрел бы ей в рот день и ночь. Ведь именно так обещают ваши сраные рекламки, а, котик?
      Девушка затягивает себя в «питонью кожу», с удовлетворением проводит помадой по губам и приступает к выбору вечернего скрабстила. Она останавливает выбор на китайских «Огнях дракона», закатывает в капсулы на висках новую обойму и делает пробный пуск.
      Полонский зажмуривается: такое ощущение, что в салоне взорвался ящик с петардами. Коко хлопает в ладоши, хохочет и сучит ногами. Похоже, девушку не особо заботит отсутствие нижнего белья. Сетчатая кожа начинается у нее на затылке и спускается до бедер, едва прикрывая пупок, а зубчатые голенища сапог почти упираются в пах.
      Полонский давно не сомневается, что малышка Коко совсем не так проста, как показалась на первый взгляд. Дознавателя уже не заботит ее нагота; он впервые встретил человека, заключившего контракт на свободное сожительство. Он слышал о подобных договорных отношениях, но ни разу не читал текст. Вероятно, в тексте договора должно быть указано, сколько раз и с какой интенсивностью можно избивать свою младшую подругу…
      Коко в третий раз меняет одежду и обувь, наносит макияж, но в зеркало следит за его лицом.
      — Так Марианна подумывала купить перформера? — небрежно спрашивает Януш. — А мне показалось, что «наши сраные рекламки» ее совсем не привлекают…
      — Мамочка не любит тех, кто не умеет думать.
      — Ах, вот как?
      — Ваши рекламки твердят, что вы продаете любовь! — Коко подкрашивает ресницы, сидя по-турецки на ковре. — Мамочке не нужна любовь, ей нужны специалисты.
      — И по каким вопросам ты специализируешься?
      — Ты зря точишь зуб, котик! Например, я умею разговаривать с грубыми девочками и мальчиками.
      — Тебе так не терпится меня поддеть? Тогда не называй нашу продукцию «сраной»! Сколько раз повторять, что я не сценарист и даже не техник!
      — Выпей! — Коко протягивает полную рюмку.
      — Я не хочу.
      — Выпей, иначе не буду говорить. Ты напряжен, как пружина.
      Стоит дознавателю выпить коньяк, девушка немедленно наливает ему вторую порцию.
      — Ты не боишься Марианну?
      — Это моя работа — бояться мамочку, — ухмыляется она. — Ты косишь под дурня или приехал из тайги? Я получаю бабки за то, что правильно боюсь…
      — Что случилось в «Ирисе»? Я тревожился за тебя…
      — Не смеши меня, котик. Тревожился он… Донна просила передать, что оторвет тебе все, что болтается, если еще раз встретит. Кроме той девчонки погибли две сотрудницы донны и две «амазонки» из внештатной охраны.
      — Кто это был? Кто на нас напал?
      — Ты не поверишь, котик. Но об этом потом.
      — Кажется, ты кого-то ранила?..
      — Одного ранила, одного убила. Про убитого можешь не спрашивать, это полный ноль. Уверена, что за парнем не придут родственники, но если отправить тело в морг, он исчезнет на второй день.
      Коко отправляет в рот конфету. Полонский тщетно ищет на ее лице следы раскаяния, но девушка ведет себя, как профессиональный наемник.
      — Кто ты такая, Коко?
      — Я? Маленькая шлюшка, а что? — Она показывает растекшуюся конфету на кончике языка.
      — Я перевел еще пять тысяч, как ты просила.
      — Да, в финансовом отношении к тебе нет претензий.
      Звучит двусмысленно, но Полонский дает себе слово не заводиться. «Ситроен» выныривает на поверхность в районе порта. Януш плохо знает этот район, но Коко ведет машину совершенно уверенно. Раза четыре сворачивает в темные, внешне не отличимые друг от друга переулки, останавливается перед невзрачными серыми воротами. Впрочем, посреди ночи все кажется серым.
      Коко выходит из машины и стучит в ворота. Полонский не может поверить своим глазам, но все происходит не во сне. Девушка действительно не пользуется принтами, а стучит кулаком, и внутри отзываются на ее стук. Затем машина заезжает во мрак.
      — Еще выпей!
      Возле губ оказывается рюмка. Кажется, это уже третья за вечер.
      — Что за дурь ты подмешала в спиртное?
      — Тебе надо расслабиться.
      — Ты не имела права!..
      — Скинь куртку и всю начинку, — говорит Коко. — Мы пройдем через магнитный тамбур, только там сможем спокойно поговорить.
      Янушу приходится оставить в каком-то шкафчике оружие и всю электронику. В последний раз обернувшись в сторону гаража, он видит двоих мужчин, методично обшаривающих днище «ситроена». Перед дверью в коридор дознаватель долго прицеливается, чтобы перебросить ногу через порог. Порог внезапно вырастает до размеров серьезного препятствия, узкий коридор освещен далекой лампочкой и раскачивается из стороны в сторону, как подвесной мост.
      — Теперь можно говорить? — Полонский оглядывает узкую комнату без окон, он старается тщательно выговаривать слова. — Я не спросил тебя, погиб ли кто-то из посетительниц.
      — Хрен их знает…— Коко наливает себе еще коньяку. Нашел, о чем переживать, котик… Есть вещи поважнее. Сядь, откинься…
      Она мягко толкает его на софу, после чего задумчиво бродит по комнате, зажигает свечи. Полонский не делает попыток подняться, он чувствует, что даже глазами шевелить непросто.
      — Слушай, я отыскала еще двоих, кто общался с вашей рыжей подружкой. По отзывам, эта телка почти наверняка «би», обе девушки с ней переспали, но обе не смогли сказать ничего определенного. Неизвестно, где она живет и чем занимается, даже назвалась разными именами. Короче, дело гнилое, мы потеряли человечка, который мог нам помочь…— Коко смотрит на собеседника очень пристально, но фразу так и не заканчивает.
      — Что ты хочешь сказать?
      — Хочу сказать, что найти рыжую нам может только твоя жена.
      — Не трогай Ксану, она тут ни при чем…
      — Послушай, котик, а почему бы тебе самому не спросить свою Ксану? Почему ты не хочешь ее спросить? Отвечай мне! — Коко вдруг оказывается прямо перед ним. Она садится на корточки, берет дознавателя обеими руками за затылок, прохладными пальцами массирует ему виски. В ее глазах нет ни грана насмешки, как нет и сочувствия. Она похожа на биолога, собравшегося препарировать необычную лягушку. Остатки ускользающего сознания подсказывают Полонскому, что убивать его не собираются.
      Коко что-то нужно, и это «что-то» не слишком связано с порученной ей работой.
      — Что ты мне подсыпала?
      Последняя фраза дается ему с нечеловеческим усилием. Януш уверен, что Коко начнет спорить, но девушка только качает головой. Такое ощущение, что она что-то или кого-то ждет.
      — От-ве-чай, — по слогам негромко скандирует блондинка. — Почему ты не спросишь свою жену, с кем она общается?
      — Я… я не знаю… — давит из себя Януш. — Не трогай меня, отстань…
      — Почему ты не заставишь ее включать маяк? Ты отпускаешь свою женщину одну в кабаки?
      — Я… Она не спрашивает…
      — Где твой брачный контракт?
      — Не… не знаю…
      — Где живет Ксана? Назови ее адрес!
      Дознаватель чувствует, что еще парочка вопросов, и с ним случится нечто непоправимое. Его начнет тошнить, выворачивать наизнанку, и остановить этот процесс будет невозможно, пока в организме не закончится жидкость. Он видит себя, каким он станет, как бы со стороны. Плоская, иссохшая мумия, вросшая в диван, забытая в недрах неизвестно кому принадлежащего гаража.
      Как ни странно, Коко больше не настаивает. Она поднимается, допивает алкоголь и начинает медленно раздеваться.
      Внезапно для себя самого Януш всхлипывает. Жар приливает к вискам, сердце колотится так, будто совсем недавно пробежал стометровку. Полонский поднимает руку, сгибает в локте и бесконечно долго рассматривает ладонь. Ощущение такое, что собственные пальцы находятся за сто километров, а ног он вообще не чувствует. Ноги где-то отдельно, голова тоже отдельно от тела, он даже не понимает, мягко ли ему лежать на софе. Коко заперла дверь, выключила свет и сменила обои. Теперь стены комнаты — это волнующиеся морские глубины, а по углам в напольных подсвечниках горят толстые свечи, на четыре фитиля каждая.
      У Коко в руке крохотная капсула-шприц. Укол не причиняет боли, а спустя несколько секунд Полонский чувствует себя гораздо лучше. Он по-прежнему лежит, развалясь, и тело категорически отказывается повиноваться, но голова стала ясной, как никогда. Все печали и недомогания остались позади, впереди только работа и красивая женщина.
      Очень красивая женщина.
      Коко производит легкое движение бедрами, шорты падают к ее ногам. Теперь из одежды на ней только полупрозрачные туфли и мини-корсет с ложной шнуровкой. Корсет на глазах меняется, приобретая леопардовую окраску. Бушующее по стенам комнаты море приобретает глубокие ультрамариновые тона. Мужчина и женщина словно погружаются все дальше в глубину. Свечи трепещут по углам, облизывая бронзовую кожу Коко жаркими лиловыми язычками.
      — Не волнуйся, милый. Больше не стану тебя обижать.
      Полонский отводит глаза, насколько это возможно. Он старается не скрипеть зубами от ярости, понимая, что просить о пощаде бессмысленно. Он клянется себе, что достанет проклятую нимфоманку и сделает из нее рагу.
      Коко переворачивает мягкую сумку, та тоже выглядит, как кусок леопардовой шкуры. На пол высыпается груда предметов женского гардероба.
      Она передразнивает Ксану. До Полонского только сейчас доходит. Эта дрянь и раньше неоднократно передразнивала его жену, но он старался не обращать внимания. Откуда-то она все знает, копирует жесты и мимику. Уперев пятку в потолок, Коко непринужденно раскатывает по лодыжке эластик сапога. Снаружи весьма впечатляет, будто сетчатый питон сжимается и расслабляется на ноге. Коко вставляет в рот сигарету и принимается за второй сапог. Отброшенные туфли мерцают, как осколки горного хрусталя.
      Полонский клянется себе, что никогда в жизни не возьмет в рот спиртного. Он старается не смотреть, но зрачки сами фокусируются на оголившейся женской фигуре.
      Коко беззвучно смеется. Она приподнимается на секунду и шершавым языком проводит дознавателю от подбородка до лба. Мужчина чувствует широкую влажную дорожку на своем лице, слюна Коко отдает коньяком, ванильной конфетой и таким же ванильным табаком. Девушка не торопясь отползает назад, на ковер, и Полонский замечает блеск металла в ее промежности. Перед тем как сердце снова сбивается с ритма, перед тем как липкая испарина ужаса покрывает его лоб, Полонский успевает обозвать себя дураком. Потому что он с самого начала не заметил то, чего как профи не должен был пропустить. Это простительно старой кокаинистке Марианне Фор, но не ему…
      Коко носила цепи, но на рабыню походила примерно так же, как на шахтера.
      По стенам и потолку снуют стайки серебристых рыб, раскачиваются водоросли. Потолка не видно, вместо него в бесконечной дали сквозь сотни оттенков зелени порхает размытый солнечный диск. Нет ни окон, ни дверей, тянет океаном и горячим воском. Пахнет большой водой, это запах безумной девицы с кожей цвета питона.
      Надев сапоги, Коко откидывается на ковре, любуется на себя, затем плавным движением встает в мостик. Выше сапог на ней ничего нет. Немного покачавшись, словно раздумывая, что же делать дальше, блондинка прогибается еще сильнее и, мелко перебирая ногами, разворачивается лицом к мужчине. Мужчина полулежит, его руки безвольно раскинуты, из краешка рта тянется струйка слюны, с висков стекает пот.
      Он хочет закрыть глаза, но не может.
      Единственное, что осталось послушным его мозгу, — это глазные яблоки. Лицо женщины перевернуто, но она встречается с мужчиной глазами, она застывает, упираясь макушкой в мохнатый ковер. Полонский видит ее напрягшийся живот, выбритый бугорок с продетыми металлическими колечками, видит трехцветного дракончика, извивающегося в атласе ее кожи.
      Блондинка сползает на пол, становится на четвереньки спиной к Полонскому и начинает разыскивать в горе на полу нужную вещь. Януш пытается отвлечься, но не может контролировать свое тело. Ниже пояса все горит и болит. Надо попросить ее о пощаде, надо это сделать немедленно, но из горла вырывается только хриплый стон.
      — Что с тобой, котик? — Она движется виртуозно.
      Приподнявшись на одном колене, внедряет пальцы Янушу в прическу, кружит надувшимся соском вокруг его губ, царапаясь о щетину. Он приоткрывает рот, невольно тянется вперед, но девушка его не пускает. Похоже, Коко игра нравится больше, чем мужчине, грудь набухает, ее ногти все яростнее разрушают порядок на макушке дознавателя. Вдруг она откидывается назад, как брошенная марионетка. Мужчина выгибается, точно охваченный внезапной эпилепсией. Он сползает с дивана и замирает на ковре, дергаясь, словно ему попал кусок в дыхательное горло. Коко смотрит на свои ладони и неровно дышит.
      — Ты весь потный… Чем ты колешься, котик?
      — Нет, ерунда… До тебя ничем не кололся…
      — Ни хрена себе «ерунда»! Да ты же… Ты что творишь, весь пол заблевал!
      Полонский пытается встать на четвереньки, но локти подгибаются, и он снова утыкается лицом в пушистое покрытие. К счастью, в этой загадочной квартирке на задворках гаража имеется «домовой». Пронырливый паук уже шелестит рядом, разбрызгивая моющую пену. Коко становится рядом на колени, ее движения точны и экономичны, как у профессиональной медсестры. Она раздвигает мужчине челюсти, поворачивает его голову и просовывает скомканный платок в рот. После этого рвет на горле воротник и рывком переворачивает дознавателя набок.
      Ее руки испачканы в остатках пищи, но девушка не обращает внимания. Откуда-то достает наркотический детектор и шприц с противошоковым средством.
      — Черт, извини… — Несмотря на дикость своего положения, Янушу становится стыдно.
      — Фигня, все фигня! — Девушка натягивает шорты и распахивает дверь.
      — Как он? — спрашивает приглушенный мужской голос.
      — Хуже, чем мы думали, — отвечает женский голос.
      — Зато все подтвердилось, — возражает Коко.
      — Что подтвердилось?! Что вам от меня надо?
      Януш силится приподнять голову, с третьей попытки это ему удается. Вокруг столпились четыре пары ног, одна пара в сетчатых сапогах, остальные — в черных безликих штиблетах.
      — Вы уверены? — переспрашивает невидимая женщина и ставит на ковер металлический баул. — Реакции соответствуют?
      В глаз Полонскому ударяет лучик света; женщина оттягивает ему веко, затем прикладывает к принту на ладони валик медицинского датчика.
      — Кто вы такие?! — Полонский пытается придать голосу строгость. Это все, на что он способен — валяться на полу в чужом гараже, запачкать чужой ковер и пугать с пола обидчиков. — У меня документы во внутреннем кармане, проверьте — там зеленый флажок!
      — Вот видите, какой бодренький, а вы опасались комы, — чуть ли не с восторгом отзывается мужчина.
      Он опускается на колени и затягивает поперек лба Януша ремень. Дознаватель чувствует прохладу электродов на висках, легкое покалывание вокруг темечка, затем раздается гул, и по комнате растекается голубоватое свечение. Чьи-то руки в перчатках засучивают на нем штанины, расстегивают оставшиеся пуговицы на рубахе. Снова укол, на сей раз в предплечье, из профессионального иньектора, которым пользуются врачи «скорой помощи». Подвижности ни одной части туловища укол не добавляет, разве что становится легче дышать. Перед носом дознавателя колышутся ворсинки ковра и свисает пучок проводов.
      — Почему такой уровень шума, коллега?
      — Потому что Коко затравила его стимулятором! Возмущенное шипение Коко:
      — Вы сами разрешили малую дозу… Ой, что это?
      — След от первичной рефлексии, дорогуша.
      — Ему будет больно?
      — Не думаю. Мы снимем эпюры потенциалов, но для этого надо разогнать нейроны в определенный цикл. Не больнее, чем у дантиста…
      Амнезия, думает он. После такого они обязаны усыпить меня навсегда или добиться амнезии. Точно по времени они прицелиться не сумеют, стало быть, захватят кусок нужной мне памяти. Точно по времени еще никто не научился, даже американцы…
      Женщина развернула скрин, но с пола дознаватель не может разглядеть, что происходит на экране. От мертвенно-голубого света лица всех троих, склонившихся над скрином, кажутся посмертными масками. Четвертый посетитель, обладатель очень больших ног, так и не отошел от двери. Он стоит внутри комнаты, спрятавшись за косяком, чуточку напрягая колени.
      — Кто вы такие? — в бессильной ярости повторяет распростертый на полу дознаватель.
      Если эти мерзавцы его отпустят, то увольнение обеспечено. Гирин не станет держать на работе дознавателя, превратившегося в кисель. Это даже не смешно.
      — Он возбудился, эрекция была? Ага, вижу, вижу…
      — Да выключите вы это море, раздражает, словно в батискафе!..
      — Несомненно, возбудился, но блок очень серьезный.
      — Я испугалась, что остановится сердце, и прекратила… — это Коко. Она меняет обои, возвращается унылый серый цвет.
      — Правильно сделали. Даже для локального зомбирования всплеск слишком сильный. Пародокс в том, что мужчина лет двадцати мог бы погибнуть.
      — Давайте быстрее! — раздается неожиданно визгливый голос мужчины, стоящего у двери. — У него маяк включен, а вы копаетесь!
      — Коллега, а вы не допускаете точечной подкорковой изоляции?
      — Ни в коем случае. Взгляните сюда, четвертая дорожка, абсолютно чисто.
      — Скорее! — Это мужчина у двери. — Сюда кого-то несет.
      Он что-то делает, шевелит руками на уровне груди. Потом в поле зрения Полонского оказывается разложенный приклад, это полицейский «сонник» британского производства.
      — Но Миша должен был перекрыть дорогу!
      — Эй, потише, наш пациент не спит…
      — Удивительная картина, они добились невозможного! — Женщина щелкает тумблерами прибора, спрятанного в недрах саквояжа. — Я бы осмелилась заявить о двухуровневой программе…
      — Если не трехуровневой, коллега. Обратите внимание на частоту в дельта-ритме!
      — По всем каналам приходится держать шестнадцать микроампер…
      — Сколько может уйти времени на раскодировку? — Деловитый равнодушный тон Коко вгоняет Полонского в дрожь.
      — Постараемся за пару суток, загрузим все свободные кластеры.
      — И что потом?
      — Если все подтвердится, то выход только один.
      — Вы закончили, коллега?
      — Одну секунду… Готово.
      Жужжание, щелчок, голову освобождают от ремней, скрин компьютера гаснет. Полонского поднимают с ковра и бережно возвращают на софу. Затем вспыхивает свет, и, когда глаза привыкают, он видит в комнате лишь свою белокурую спутницу. Дверь распахнута настежь, в полумраке гаража отсвечивает багажник «ситроена». Ни малейших следов от троих посетителей.
      Коко ужасно серьезна. Убедившись, что мужчина способен ее воспринимать, девушка садится рядом и берет его широкую ладонь.
      — Слушай меня очень внимательно, котик. Рада бы с тобой поболтать, но ждут дела. Надо отрабатывать твои десять штук. Поэтому я поеду, а Миша подождет, пока ты придешь в норму, и подбросит тебя до твоей тачки. Будь паинькой, возвращайся домой и честно ходи на службу. За меня, котик, можешь не волноваться, я знаю, что делать. Мы найдем эту рыжую красавицу, если только она еще жива, и сразу тебе сообщим. Мама Фор никогда никого не обманывает. Ты, главное, верь нам и не лезь к мамочке с глупыми вопросами, вроде того, где меня найти. Идет? Мамочка не любит подлых ментовских штучек, ты же знаешь. Посиди, остынь, сходи в бассейн… Я сама тебя найду. Да, ведь тебе, наверное, обидно, что мои друзья без спросу поковырялись в твоем мозгу. Ты, наверное, хочешь знать, кто они такие и что они там нашли. Извини, Януш, но я тебе лучше отвечу на другой вопрос. Тебя вроде бы занимало, с кем мы схлестнулись в «Ирисе»? Так вот, это ребята из личной охраны твоего любимого босса Сибиренко. Я тебе на скрин сбросила ссылку, сам посмотришь. Личность убитого, того, что чуть не прикончил тебя, я сверяла с базой «Ног Брайля». Как минимум шестнадцать раз его рожа мелькает среди телохранителей Сибиренко. Доказать ничего нельзя, и донна Рафаэла никогда в жизни не признается милиции, что в ее «Ирисе» замочили трех человек. Ты все уловил, котик? Я жду ответ…
      Полонский медленно опускает веки. Да, он уловил. Еще не переварил, еще не до конца поверил, но уловил.
      — Отлично, милый… — Коко нежно целует дознавателя во вспотевший лоб. — Ты, кстати, в курсе, что отчудил ваш генеральный? Час назад он открыл учредительный съезд новой партии, а секретарем избрали зама министра внутренних дел. Конкретно показал господин Сибиренко, с кем в одной упряжке. Но партию каждый дурак создать может, ты бы слышал, что Лева в программной речи заявил…
      Поскольку Полонский ничего не может ответить, Коко тянет выразительную паузу до последнего.
      — Они будут бороться за открытие доходов и полную индексацию имущества всех депутатов и госчиновников. Ты можешь себе такое представить? Это даже не смелый шаг, это все равно что бросить хабарик на бензоколонке! Если до выборов не ошибутся, чем черт не шутит, котик…
      Но я к тому, что господин Сибиренко очень занят, ему не до нас. И если тебе вдруг придет глупая идея обсудить нашу сегодняшнюю встречу со своим начальством, помни о той милашке, что хотела с нами встретиться в «Ирисе». Ей тоже было что рассказать. Помни о дырке в ее голове, а я буду помнить о тебе.

      Это не его жена.
      Но они похожи, как две капли. Эта женщина прошла «тотал-мэйкап» такого уровня, что придраться невозможно. Вероятно, если измерить ее рост, вес и объемы, обнаружатся мелкие неувязки. Вероятно, у нее другие группа крови и еще парочка параметров, которые даже отдел перфоменса изменить не в состоянии. Она обладает памятью его жены ровно в той мере, которая оговорена в контракте. Она привязана к своему мужу даже в большей степени, чем настоящая жена, которая находится сейчас в другом городе и никак не сможет помешать работе. Эта женщина сексуально ориентирована на запах только одного мужчины, чтобы исключить возможные накладки. Ее пристрастия в интимной сфере устраивают команду режиссеров и соответствуют запросам клиента. Они лишь немного отредактированы, в рамках медицинского страхования…
      До того как поставить свою подпись, актриса на пару с собственным адвокатом и представителями обеих страхующих сторон месяц изучала пакет соглашений. Теперь она вспомнит, кто она такая на самом деле, только после окончания срока действия сценария. Она вспомнит, получит кучу денег; ей в обязательном порядке будет возвращена прежняя внешность. Вернется прежняя дикция и тембр голоса. Медики из страховой фирмы скрупулезно проанализируют ее организм на предмет любых повреждений и заболеваний. После чего под документами появится новый ряд подписей, и актриса навсегда забудет о своем участии в проекте.
      Так все выглядит в идеале. Но не в этот раз.
      Сценарий прерван, потому что заказчик погиб…
      …Она стоит на противоположной стороне проспекта. Виниловая куртка отражает блеск витрин. Высокие скулы, ямки от удаленного хэви-принта, раскосые фиолетовые очки, надменный чувственный рот. Над верхней губой едва заметные усики; она нарочно их не удаляет, в этом сезоне модно. Многие специально их отращивают, но не всем идет…
      …«Лукум» гораздо дороже и на порядок сложнее «Халвы». Это настоящее чудо. Здесь сладость не на двоих. В проекте могут участвовать двое и даже трое перформеров обоих полов. Крайне непросто подобрать и увязать эмоциональные стримы в соответствии с пожеланиями заказчика, процент согласования падает до семидесяти пяти, но это еще никого не остановило. Напротив, заказчики утверждают, что непредсказуемость поведения актеров их только заводит.
      У технического отдела и отдела режиссуры совсем иное мнение, они спорили до драки, отстаивая перед Советом свою позицию, которая сводилась к простейшему — «не пущать!» Они кричали о пороге опасности, о невозможности дистанционного контроля сразу за тремя перформерами; они требовали даже психиатрического освидетельствования для клиентов…
      Как ни странно, никаких печальных последствий пока не наступило. Более того, четверть заказчиков вообще не включили секс в обязательную программу. А около трети, насколько я успел изучить сценарные ходы, потребовали две недели охоты или рыбалки в уединенном месте с друзьями. Им ничего не стоило урвать две недели, заказать живого кабана или рыбу на крючок, но проблема упиралась в друзей…
      В настоящих друзей, а не тех, кто улыбается только в лицо.
      Таким другом может стать только перформер. Это не мои слова, это реклама «Лукума».
      «Лукум» связывает с обычными телевизионными проектами только общая техническая база и терминология. Это самое передовое и захватывающее персональное шоу, которое… никогда не увидит мир. Его увидят лишь несколько человек, а точнее — трое из команды разработчиков, представители Экспертного совета и… И впервые к материалам допущен дознаватель. Поскольку полная версия длится больше двух недель, возможен лишь пошаговый просмотр, но дознаватель получил право на вход в сценарий.
      Логичнее всего войти, используя записи стрима самих перформеров, тем более что, по условиям соглашения, чип со стримом клиента по окончании работы остается у него. Клиент не может сам его активировать, но уверен, что никто не продаст и не переживет на себе его ощущения. Все это слишком лично и тонко. И дело совсем не в сексе. И не в разнузданных оргиях, и уж тем более не в оплаченных дорогостоящих путанах из Лиги свободных гетер…
      Бордели, помнится, легализовали, еще когда я был ребенком, и интерес к ним почти сразу угас. Особенно после введения обязательных контрактов при заключении гостевых браков. Никому, кроме дряхлых инвалидов, не нужны платные гетеры, поскольку свобода отношений и так плещет через край,
      Вся грандиозность нашего ноу-хау и залог победы лежат совсем в иной плоскости. Отдел перфоменса продает эмоции…
      …Линда поворачивается и заходит в распахнутые двери «Континенталя». Сквозь стеклянную стену я вижу, как спиральный эскалатор поднимает ее на четвертый этаж. В этом сезоне носят полосатые клеши и обтягивают задницы. По Линде можно ориентироваться во всех последних веяниях моды, а ее попка способна взять Гран-при на пляжных чемпионатах…
      …Ты можешь дать определение слову «эмоция»? Так спросил меня Гирин, когда Экспертный совет проголосовал за введение штатной должности дознавателя. Они там у себя решили, что штатная служба безопасности канала не должна совать нос в их информационное поле. Но будущий дознаватель, которому будет поручено формирование нового отдела, обязан понимать, что именно он охраняет.
      Эмоции…
      Современные школьники всерьез считают эмоцией лишь стремление к успешной карьере, сказал Георгий Карлович. Грусть, радость, депрессия, ярость, обида — почти все лечится медикаментозно или посредством психоанализа. Добровольно или насильственно. Средние потребности среднего гражданина просчитаны и поддаются контролю. За бортом медицинских возможностей остается лишь сфера любовных привязанностей и прочие эмоциональные раздражители. Чтобы направлять их в верное русло, существуем мы. Ежегодно ведущие корпорации выбрасывают на рынок больше трех сотен реалити-шоу, из них половина — интерактивные, треть — так или иначе связаны с экстримом, а шестая часть проектов допускает увечье и гибель участников.
      Конкуренция дошла до предела, сказал Гирин. Мы просчитываем вперед, в чем будет нуждаться обыватель в следующем сезоне. Карлович вспомнил, как в детские годы смотрел по старому, плоскому еще телевизору смешную программу «Голод». Ты можешь себе представить, спросил он, что миллионы зрителей болели за людей, которым в большом городе было нечего кушать? И зрители выбирали победителем того, кто продержался дольше всех остальных участников…
      Я не мог себе это представить…
      …А еще Линда структурный дизайнер. Сложно дать однозначное определение, что это такое. Их лавка занята тем, чтобы примирить жесткий виртуальный мир с реалом. Плавный переход, сглаживание углов, смещение акцентов на прекрасные стороны. Например, настоящая Линда сейчас обкатывает модель яслей, где на восемь групп детей будет всего один воспитатель. Полный бред, но ей нравится. Той «хромированной» брюнетке, что поднимается сейчас на верхний этаж развлекательного центра, нравится та же самая работа. Она ничем не отличается от прототипа и вполне искренне считает, что находится в отпуске…
      …Эмоции уходят в прошлое, как и причины, их порождавшие, сказал Гирин. Например, тот же самый голод, холод, проблема жилья или детская смертность. Ведущие ток-шоу роют землю в поисках тем. Никого ничего не интересует, у всех все есть, Никто больше не ругает сексуальные меньшинства, потому что никто уже не знает, кого на самом деле меньше. После изменения гражданского законодательства пропал накал страстей вокруг однополых союзов. После того как двадцать лет назад был изобретен индивидуальный биочип, в простонародье именуемый принтом, резко пошла на убыль преступность. А когда ООН приняло решение стрелять лазером в ладошку всем новорожденным младенцам на планете, стало ясно, что очень скоро человеку будет не скрыться от правосудия даже на Дне океанской впадины…
      …А еще Линде нравятся живые собаки, паэлья, кальвадос, даосизм, хайку, Патагония и мисс Лилиан. Для меня все эти понятия — лишь отголоски чужого космоса. Кроме последнего. Мисс Лилиан представляет крайне серьезный интерес. Если бы заказчик сразу сообщил о появлении этого персонажа, возможно, его незавидная судьба выглядела бы иначе. Но Рону Юханову не пришло в голову оспаривать режиссерские ходы. На его месте я бы тоже ничего не заметил. Для этого надо быть хитрой лисой, вроде Костадиса, надо быть придирчивым и желчным.
      Режиссеры не исключают, что перформер мог просто-напросто познакомиться с этой мисс Лилиан в одном из «розовых» баров. Вполне естественное обоюдное притяжение, особенно если учитывать природный темперамент актрисы и режиссерские «добавки». Так я раньше полагал, насчет естественности…
      Но «новая» Линда не должна была ни с кем знакомиться. Сценарий «Лукум» подразумевает одновременную работу с заказчиком двух и более перформеров, одинаково ориентированных на его симпатию и благосклонность. Или не одинаково, по желанию заказчика. Естественно, такие желания никогда не высказываются прямо, но в случае Юханова речь шла только об одном любящем партнере. Остальные интересовали Рона как приставки для супружеского секса. Он встречался с ними несколько раз; по условию сценария, его знакомила Линда. Но Рон не удосужился проверить, откуда взялся новый персонаж.
      Он слишком любил свою жену.
      Журналисты высмеяли бы наречие «слишком», но я его хорошо понимаю. Я прекрасно осведомлен, что означает «болеть кем-то»…
      …Снимать темы про полузабытую уголовщину уже моветон, сказал Гирин. И никого не интересуют шоу на тему «Кто самый умный?» В эпоху сугубо профильных знаний чужая широкая эрудиция даже не раздражает, а вызывает сочувствие. Остается только пожалеть человека, так бездарно промотавшего годы учебы и не углубившегося серьезно ни в одну отрасль! И зверей спасать уже неактуально, когда в каждом доме пищат механические кошки! И, в отличие от обычных, они не гадят, не покрывают ваши вещи шерстью, а с ребенком играют часами без устали… А над каждым диким тигром висит персональный спутник и едва ли не помогает ему отлавливать антилоп! И борьба феминисток ушла в прошлое. Они отвоевали так много, что добрались до самого предела и, не встречая сопротивления, впустую машут кулаками. От политики у публики начинаются рвотные позывы, а шоу, основанные на силовых противоборствах, исчерпали лимит фантазии…
      …Линда часто проводит время в этой башне. «Амазония» выстроена на стыке Лиговского и Обводного проспектов. Когда-то тут был канал, но лет десять назад его загнали под двухуровневую монорельсовую автостраду. Купол над Лиговским только что захлопнулся, последние капли дождя дрожат на деревьях, над стоками утробно урчат водовороты. Желающие ощутить прелесть осени нарочно прогуливаются с непокрытыми головами. Здесь полно таких чудаков; бродят по центру с расписанием помывок и соревнуются, кто сколько раз за день успел промокнуть.
      Они играют в дождь…
      …Но людям необходимы сильные встряски, сказал шеф. Это краеугольный камень в политике любого телеканала. Канадскому парнишке, который пару лет назад сгенерировал шоу «Двое в тайге», отвалили восемь миллионов, не считая роялти с будущих продаж! А в нашей стране канадцам больше всех сумела заплатить «первая кнопка». Ты вдумайся только, идея стара, как мир, но надо же было суметь так ее вывернуть! Казалось бы, чего проще — забросить в труднодоступный район пару десятков конкурсантов обоих полов, и пусть ищут клад или спасательный шлюп, а зрители будут сжиматься от страха, следя за их бедами… Ведь давно не требуется армия операторов с громоздким оборудованием; лазер отстреливает следящие микрочипы прямо на сетчатку глаза и в район барабанной перепонки. Безболезненно и дешево, человек — сам себе стереокамера. Монтажерам остается считать информацию, вырезать лишнее и добавить спецэффекты. Добавить побольше молний, шум водопадов и рычание диких зверей.
      Но никто до канадского мальчика не додумался построить финал шоу на чистом половом инстинкте…
      …Я перехожу проспект и оказываюсь между двумя десятиметровыми пальмами. «Амазония» обволакивает странной смесью запахов: жареного кофе, мартышек, носящихся внутри огромной сетки, горячих ванильных вафель и рекламного парфюма, который навязчиво предлагают размалеванные девахи у самого входа. Точнее сказать, я помню запахи, которые здесь присутствуют, потому что и сам люблю сюда забегать. Обоняния у меня нет, как и осязания, эти фокусы оставим для фантастических романов. Я просто лежу на мягкой кушетке в полной изоляции, голову и грудь плотно фиксируют захваты, несколько игл микронной толщины введены в нужные участки мозга, и специальный наркотический раствор поступает в вену на левой руке. Вот и все. Никаких там эластичных костюмов со встроенными электродами. Осязательный контур записывать пока не научились. И никаких экранов для всеобщего обзора. Стрим можно скачать только с принта на другой принт, а воспринять его может только человеческий мозг. Поэтому в качестве доказательства для суда он вряд ли сгодится.
      Стрим Рона Юханова можно поделить на три составляющие: зрение, слух и собственно стрим, тот самый эмоциональный код, доступный лишь тонкой аппаратуре. Техника для расшифровки стрима существует в единичном исполнении и только в недрах нашего производственного комплекса. По крайней мере, так до последнего времени полагали шишки из Экспертного совета.
      Теперь уже никто ни в чем не уверен…
      Зато я, по крайней мере, могу не бояться упустить Линду из виду. Крайне непривычное ощущение, когда не можешь управлять собственными глазами. Юханов и шагает, и глядит совсем иначе. Он был ниже Костадиса ростом и слегка переваливался при ходьбе. Кроме того, имел привычку пялиться вовсе не туда, куда надо. Куда мне надо… Он следил за женой, а меня интересуют окружающие. Все, кроме Линды. Я не могу их сфотографировать и не могу прокрутить запись в обратную сторону. Я даже не могу скосить глаза на зеркальную стенку, чтобы проследить, кто вошел в здание следом…
      …«Двое в тайге». Тот еще кошмарик, почесал нос Гирин. Но этот кошмарик собирает каждый вечер сорок миллионов зрителей, и на сто минут вещания вклинивается тридцать семь минут рекламы. Простой канадский студент сделал акцент на первобытные эмоции и выиграл очко. Он не родил ничего нового, всего лишь занял нишу, пустовавшую несколько лет. Ниша пустовала, потому что режиссеры боялись начать новую сексуальную революцию, мужчины боялись феминисток, натуралки боялись пинков, и все вместе боялись потерять состояние на судебных издержках.
      Теперь никто ничего не боится, потому что экспертные советы «прогоняют» каждое шоу через программы с юридическими ловушками. Контракты похожи по толщине на рукописные романы, а гонорары юристов обогнали гонорары телезвезд…
      …Восемь парней выброшены с минимумом подсобных средств, им предстоит подобрать себе по девице, то есть найти единственную. Не просто восемь парней, а восемь сугубо озабоченных маньяков. Они прошли бешеный отбор, на одно место претендовали в среднем четыреста сорок человек. Кстати говоря, первоначальный английский вариант названия для шоу звучал иначе. «В погоне за дикой киской», или что-то в этом роде. Но наши постеснялись. Зато не постеснялись миллионы претендентов. Отборочный комитет буквально завалили корреспонденцией со снимками гениталий и восхвалениями собственной потенции. Многие молодые люди просто не поняли, чего же от них хотят. Комитет был несколько ошарашен подобной сверхактивностью, к работе привлекли ведущих сексологов, психиатров и телевизионных спецов, съевших собаку в реалити. В результате обдумывания концепция шоу изменилась. Первоначально планировался достаточно высокий процент интеллектуальных конкурсов, дабы поддержать статус-кво и захватить все ветви аудитории. Затем, после предварительных опросов, выяснилось, что и силовые единоборства, и командная борьба публику не привлекают…
      Побочным итогом деятельности отборочного комитета стала короткая статья, размещенная на официальном сайте «Двоих в тайге» и рванувшая общественное мнение не хуже водородной бомбы.
      Опрос показал, что зритель был готов смотреть животный гон в чистом виде. Можно было не изощряться в водных и огненных препятствиях, достаточно набрать симпатичных самцов, время от времени показывать их моющимися в бане и подзуживать их на сальные разговоры. А еще лучше, если по ходу действия мальчикам будут встречаться какие-нибудь сирены или амазонки, которых необходимо будет соблазнить. Главное, чтобы борьба за женщину не просто выглядела настоящей, а таковой и была. Только тогда женская часть аудитории соглашалась интерактивно помогать своим любимчикам.
      Бомба рванула, первый шок прошел, как обычно запричитали ревнители нравственности, но тут на «круглом столе» выступили несколько маститых деятелей культуры и в один голос спросили: а что, собственно, такого? А чего мы все так испугались, спросили маститые. После века сексуальных революций, после легализации однополых браков и триад, после формирования парламентской квоты от меньшинств мы боимся показать людям естественную природную страсть? Может быть, те ретрограды в Думе, кто склонен запрещать все передовое, прямо сознаются, что не переносят натуралов? Может быть, они не будут вставлять палки в колеса талантливым режиссерам, а честно покажут свое лицо? Может быть, они честно заявят, что им противно смотреть, как красивый молодой мужчина хочет овладеть красивой молодой женщиной? Может быть, противникам шоу вообще неприятно, что человечество до сих пор размножается и что люди находят удовольствие в двуполых союзах?!
      Ни один из цензурных органов не выступил против шоу…
      …Линда вышла на четвертом этаже и рулит прямиком в бар. Баров тут штук пятнадцать, на самые разные вкусы. Эскалаторы разбегаются во всех направлениях, лифты ездят прямо внутри аквариумов, три десятка круглосуточных театров зазывают на розыгрыши призов. Недавно социологи обнаружили, что в развлекательных центрах вроде «Амазонии» появились постоянные жители. Преимущественно это профессиональные геймеры, кочующие по этажам между тотализаторами и игровыми автоматами. Они даже спать ухитряются в кинотеатрах. А всего через «Амазонию» на Лиговке в день проходит не менее пятидесяти тысяч человек…
      …Но без женщин «Двое в тайге» потеряло бы всякий эротический накал. И вот одномоментно с мужчинами за ближайшим хребтом высаживают женскую команду. Это уже интересно! Устроителям пришлось пойти на серьезные компромиссы. Девушки должны были быть сексуальными и при этом обладать элементарными навыками выживания. Отыскать золотую середину оказалось крайне непросто, но в конечном счете отборочный комитет сбил такую компанию амазонок, что у мужской части телезрителей непрерывно текли слюни. Девочкам достались совсем иные препятствия.
      Препятствий естественных и искусственных —хоть отбавляй, и большую их часть нельзя одолеть, не будучи в команде. Причем ребятишки не просто тупо валят лес и отстреливаются снотворным от волков, которых, похоже, также сбросили в тайгу. Они мучаются, пытаясь сориентироваться по звездам, переправляются ночами через бешеные речки, отыскивают в дуплах запасные батарейки и сухой спирт, собирают самодельный компас, сколачивают лестницы без единого гвоздя, решают шаманские «шарады», и все в таком духе.
      По ходу дела им встречается несколько заброшенных городов, по идее принадлежащих к останкам самых разных цивилизаций. Возле стойбищ чалдонов стоит ждать нападения разъяренных дикарей под предводительством кровожадных шаманок. По ходу дела выясняется, что не такие уж они и кровожадные. Затем — обломки монгольских империй и совсем уж фантазийные конструкции типа затерянной инопланетной базы. Парням просто необходимо быть в команде, так задуманы препоны на пути. Чего стоит спуск в сталагмитовой пещере или преодоление зыбучих болот! А еще надо по очереди готовить обеды из того, что удалось подстрелить или собрать, по очереди ставить палатки и разводить костры…
      …Я сворачиваю за Линдой в дымный сумрак. Хорошо, что мой нос не чувствует этой вони. Человек двадцать сосут кальяны, еще столько же раскачиваются в групповом танце над аквариумом. Барная стойка висит в воздухе, черный парень с серебряными волосами наливает Линде кальвадос. На самом деле он перекрашенный белый, но этой весной в среде яппи модно играть ферментами. На подиуме делает «мостик» обнаженная девица, на ее теле нет ни единого волоска. Ее голый череп украшен иероглифами. Вторая танцовщица в красном латексе капает на гениталии подружки воском с двух зажженных черных свечей. Вместо задней стены — водопад; весь покрытый каплями от воды и пота рослый мулат дергает за веревки колокольчиков и лупит колотушками в музыкальные бочки. Ему кажется, что так он помогает оркестру…
      …Ребятам было бы проще, если бы препятствия можно было спрогнозировать заранее. Но шоу потому так и тянет зрителя, что задумано интерактивным. Проплатив пару сотен по карте, любой зритель может заказать следующим ходом стаю волков или группу людоедов против какого-то конкретного участника, а за пару тысяч — настоящую грозу или шторм.
      Зрители голосуют, зрители до хрипоты ругаются на форумах. Маясь от безделья, зловредные бабы посылают на верную гибель антипатичных им героев. Например, исследовать подземный ход сквозь гору, где полно скрытых ловушек…
      А те, кому жаль именно этого парня, сливают на счета шоу в три раза больше денег, чтобы бедолага получил подсказку. Но не всегда подсказка приходит вовремя…
      И все ради какой-то бабы? Как бы не так! Девушки экипированы гораздо лучше парней и начинают удаляться от самого момента приземления. Они наблюдают маячки мужчин на своих сонарах; они снабжены подробной картой, теплой одеждой и едой. Не стоит и упоминания, что девицы — первый сорт, у соискателей непрерывно текут слюнки. Но дело не только во внешности.
      Зрителя ждет самый невероятный поворот событий…
      …Я не пробираюсь между танцующими, я их просто тараню. Рон Юханов не учился в школе высоких манер, он занятой человек и презирает гуляк. Все, о чем он втайне мечтал, — это чтобы его супруга была с ним понежнее. Линда моложе мужа на семнадцать лет. Вместе со своим структурным дизайном она колесит по свету, одновременно учится и продает разработки. Она не желает в ближайшую пятилетку заводить детей, не интересуется купленным для нее домом, не спит с Роном больше раза в неделю. А когда чудо физического слияния происходит, Линда ведет себя так, словно отрабатывает скучную обязанность. Она подписала гостевой контракт, но как деловая женщина ревностно оберегает свою независимость.
      Это та скупая информация, которую я выудил из нашего психотерапевта. Перед тем как скачивать стрим, заказчик в обязательном порядке посещает медиков. Его святое право — промолчать и ничем не делиться, но в таком случае отдел перфоменса не отвечает за качество работы. Мне немножко жаль Юханова, хотя, судя по его досье, покойный был порядочным мерзавцем. Купил бы лучше себе «Халву», получил бы влюбленную студентку…
      …Дамы и господа, почтеннейшая публика! Шоу «Двое в тайге» — это вам не какая-нибудь слащавая конфетка с налетом интима, у нас все серьезно и все по-взрослому!
      Не стоит и упоминать, что каждую серию шоу ведут самые умопомрачительные модели и сногсшибательные парни из той же оперы.
      — Дамы и господа!..
      Вот оно, отличие, вот он, коренной поворот, за который российские продюсеры отвалили канадцу больше миллионов, чем прижимистые, недальновидные европейцы. Мы, как всегда, впереди планеты, двадцать первый век — это век России… Мы заплатили за право продолжить и расширить шоу, ведь наше правило — давать зрителю не то, что хотим мы, а то, чего хочет он. А чего хотят сорок миллионов наших болельщиков в пятнадцати странах?
      — О, да… Они хотят честного, горячего секса, они жаждут честной конкурентной борьбы, они жаждут увидеть любовь такой, какой она и должна быть — разнузданной, активной, сметающей все преграды! Впервые в истории мы покажем человека таким, каким он мечтает быть, каким он был на заре цивилизации, до того как на него надели смирительную рубашку пуританской культуры… И вместе мы заглянем себе в душу, мы спросим себя, что нам мешает быть свободными для любви, что нам мешает преодолеть преграды…
      Парни попадают в плен к форменным людоедкам, а девушки — соответственно в такое же невоспитанное мужское общество. Восхитительное сценическое решение: обнаженных истерзанных юношей привязывают к столбам посреди деревенской площади, если десяток плетеных хижин можно назвать деревней. Неужели их сожрут? Вот уже вертится перед ритуальным костром в бешеном ритме какое-то жуткое существо, гудят барабаны, разноцветный дым застилает оскаленные маски, пыль застилает глаза, толстым слоем садятся на лица пленников голодные москиты…
      Жительницы затерянной деревни тоже голодны, но несколько в ином смысле. Затравленным пленникам связывают руки и глаза и под неумолчный грохот растаскивают их по хижинам.
      — Незаметно, чтобы они сопротивлялись! — Ведущая в бикини чуть не валится от хохота, оставшись посреди ритуального круга на пару с увешанным цацками шаманом. — Теперь каждый из вас сможет отдать свой голос достойному… Всего полтора еврика, дамы и господа, номер счета указан в бегущей строке, и каждый из нас сделает правильный выбор! Скажу по секрету, лично мне по нраву номер… Ах, нет, нет, как жаль, но я не имею права никому подыгрывать. Впрочем, милые дамы и так наверняка догадались, о ком я говорю. У него такая попка… ммм… это что-то!
      И она заваливается от хохота на шамана, который оказывается «шаманшей» и грозно вещает сквозь перья и птичьи черепа. Колдунья с подвываниями сообщает, что никого из «вкусненьких бледнолицых» они из джунглей не выпустят, пока каждый участник не «сделает динь-динь» с каждой из воинов великого женского племени… А кто «это» сделает плохо, будет оставлен навечно в деревне, будет посажен на привязь, и ждут его нечеловеческие муки…
      Немножко притянуто за уши, поскольку не вполне ясно, откуда в алтайской тайге взялись речевые обороты краснокожих и явно американская атрибутика, но кого это волнует, когда началось самое главное. Не правы тысячи разгоряченных зрителей мужского пола, которые пишут письма, предлагая себя взамен участников, причем на любых условиях, и многие согласны доплатить. Они не правы, потому что конечный приз получит только один, и прелести «индианок» меркнут перед ожидаемым выигрышем. Впрочем, вместе с победителем имеют шанс выиграть и несколько сотен сделавших на него ставки.
      Никто не может точно угадать, до самого последнего, потому что все ребята достаточно привлекательны, мужественны и энергичны.
      Марафон начался и продлится пять суток, поскольку в мужском лагере после предыдущих конкурсов осталось всего пятеро участников.
      Зрители платят…
      Трансляция первой ночи в хижинах приносит создателям шоу четырнадцать миллионов, и это только цветочки.
      — Ну что, казановы, вот и пришел ваш звездный час, — острит ведущий. — Не так-то просто будет добиться руки нашей будущей королевы, если опростоволоситесь этой ночью. Девчонки первыми все посмотрят и оценят!
      Зрители платят и не отрываются от экранов…
      …Линда улеглась на пушистой кушетке, закинув ногу на ногу, в одной руке — тяжелый бокал, другой гладит по коленке рыжеволосую девочку в корсете. Та сидит на кушетке по-турецки, ко мне спиной. На ее ножках очень яркие брючки, на затылке переливается гирлянда, голые плечики покрыты татуажем. От перезвона бочек и колокольчиков у меня во рту начинают вибрировать зубы. Ослепительно-черный гарсон меняет кальяны. Его улыбка плывет в облаках дыма, как реклама зубной пасты. Голая девушка на эстраде теперь сидит на шпагате, задрав вверх лицо. Мускулистый парень в кожаных шортах затягивается «травкой» и выпускает дым ей прямо в рот. На дальних кушетках целуются взасос. Я на секунду бросаю взгляд наверх и только тут понимаю, почему в баре все лежат. Под звездным куполом беззвучно идет боевик..,
      Линда чертовски красива. Конечно, не так, как Ксана, но с Ксаной я никого не могу сравнивать. Я стараюсь о ней не думать, и оказывается, это не так уж сложно. Я нашел крайне простой рецепт — главное, не пытаться не вспоминать о ней. Напротив, пусть ее образ все время будет перед глазами, раз уж ему так неймется. В таком случае образ постепенно начинает просвечивать, истончаться, пропуская сквозь себя печальную действительность.
      Линда очень красива, хотя ее лицо, пожалуй, можно назвать тяжеловатым, глаза посажены далеко от переносицы, а в бедрах она могла быть заметно уже. Если бы захотела, но этого не хочет ни настоящая Линда, ни заказчик.
      Я кожей чувствую, как Рон к ней привязан…
      …Вторая ночь в хижинах приносит семнадцать миллионов, зато репортаж из деревни мужчин-«каннибалов» — втрое больше. Больше пятидесяти миллионов зрителей мечтают оценить, насколько раскрепощены наши участницы. Само собой, что приключения наших прелестных шалуний комментирует победитель мужского конкурса красоты.
      — Утром наших очаровательных пленниц уже не охраняли столь тщательно, но сбежать от ненасытных дикарей, как вы понимаете, все равно невозможно. Мы сейчас перенесемся в студию, где заседает наше беспристрастное жюри, и подслушаем, о чем же они говорят…
      Жюри смотрится крайне представительно. Тут и военные консультанты, и отставные порнозвезды, и психологи, чьи книги гремят повсюду. Жюри обязано удалить из команд по одному человеку. Принять такое решение совсем не просто, предстоит руководствоваться массой факторов…
      В первую очередь заслушивают «постоянных обитателей деревень»…
      — Номер седьмой классно давал, его непременно оставьте…
      Дружный хохот раскрашенных «дикарок» у костра. Девушки в масках передают по кругу шашлыки и кожаный бурдюк с вином. Не очень похоже на настоящих таежных жителей, зато как приятно наблюдать, что под обрывками шерсти и кож девушки практически нагие. В титрах значится, что для участия в шоу приглашена Лига свободных гетер.
      — Номера третьего ко мне больше не пускать… Кто следующая? Не завидую тебе, Белая Львица…
      — Как, опять мне слабачок достанется? Этот черненький вырываться пробовал, чуть не убежал, вон — весь вигвам на бок осыпался!..
      Снова взрыв дикого хохота, дикарки валятся на землю, не в силах сдержать себя. Жюри ставит галочки, жюри с озабоченными лицами обсуждает шансы кандидатов, отсматриваются материалы по каждому участнику.
      — Парень вроде неплохой, вежливый, к женщинам подход знает…
      — Ах, оставьте! Зато седьмой и стрелял прекрасно, и плот строил — загляденье…
      — Грубоват, но в том и шарм! Зато какая выносливость, он занимался этим почти четыре часа…
      Возбужденные зрители болеют за своих любимцев, приходят тонны гигабайт корреспонденции в защиту номера второго…
      Он просто малость устал. Он еще себя покажет…
      Номер второй выбывает, не заработав ни копейки.
      Впрочем, он еще может отыграться, если даст согласие на продажу диска с записью своих двух ночей. Кое-кто из зрителей считает, что парень был не так уж плох.
      В женской команде тоже убыль…
      …Я встречаюсь с Линдой глазами и вижу, как она расцветает и всем телом подается навстречу. Она немного удивлена, но безумно счастлива меня видеть. Свои синие очки она уже сняла, на ее бровях перекатываются голубые «светлячки».
      — Привет, — говорю я, но из-за грохота музыки с трудом различаю собственный голос.
      Рыжеволосая девчонка оборачивается, и я успеваю заметить то, чего никогда бы не заметил Юханов. Потому что это моя работа — замечать такие вещи.
      Она неестественна, эта мисс Лилиан. В процессе поворота головы ее лицо трижды поменяло выражение. Сначала она ласково и преданно, как ручная собачонка, смотрела на Линду, затем ее буквально перекосило от злости, что кто-то еще осмеливается нарушить их междусобойчик, но в фас она — сама кротость и восторг.
      — Ронни, как чудесно, что ты меня нашел! — щебечет Линда. — Лили, это Рон, мой муж, правда, он симпатяга? Поверь, хани, он самый лучший мужик в обозримой части вселенной, я просто без ума от него. Милый, это мисс Лилиан, но если ты будешь хорошо себя вести, она позволит называть себя просто Лили, верно, хани? Ты не закажешь нам еще по стаканчику? Лили совершенно уже не англичанка, Держу пари, ты таких еще не встречал, она сама признается, что почти обрусела в нашем бардаке, верно, хани?..
      Все это единым залпом…
      …В женской команде тоже убыль.
      Но для дам предусмотрели «щадящий режим». Ведущий ласково беседует с участницами, усевшись с ними в кружок. Лиц не видно, над кронами сосен расцвел алый таежный закат, вьются тучи комаров, слышен гитарный перебор, полыхают огоньки сигарет.
      — Как ты считаешь, Света, ты полностью выложилась?
      — Да фигли, я сама вижу, что в третью ночь сплоховала…
      — А что так? Усталость накопилась, или мужчины не те?..
      Хохот, шушуканье. Кто-то подсказывает:
      — Мужик у нее был клевый, я от него всю прошлую ночь орала.
      — Не, мальчишки классные, что вы! — оправдывается из темноты Света. — Я даже подумала — на фига нам с той… ну, с нашей мужской командой потом встречаться, если и здесь парни отличные!
      — Так может быть, — смеется ведущий, — ты себе присмотрела кого среди «дикарей» и решила не бороться за победу?
      — Да я к победе не особо рвалась, мне участие важнее…
      — А ты, Наташа, что скажешь? У тебя сегодня самый высокий рейтинг, знаешь об этом?
      — Да, спасибо. Просто все так классно, такой драйв, и девчонки такие — отпад…
      — Да, кстати, я заметил, что вы сегодня с утра втроем собрались в хижине Бешеного Кабана… Ты, Ольга и Катюша…
      Приглушенное хихиканье.
      — Да, да, девочки, вы уж нас извините, но мы с телезрителями капельку подсмотрели, чем вы там занимались. Неужели, Наташа, вам не хватило мужчин?
      — Мужчины — это одно, а женское тело… — жеманно тянет Наташа и обнимает девушек за талии.
      — Скажу вам по секрету, — красавец-ведущий поднимает глаза к телезрителям, — мне только что позвонили из нашего счетного бюро и передали занятную статистику. Та запись, что мы сделали сегодня утром в хижине Бешеного Кабана, пользуется гораздо большим спросом, чем ночные игры с мальчиками…
      Хихиканье, возня у ведущего за спиной.
      — Вот так вот, дамы и господа, нам пишут и звонят со всех концов нашей родины, и даже соотечественники, живущие за рубежом. Всем хотелось бы купить полную версию, где три наши сексапильные конкурсантки демонстрируют самую нежную дружбу, и без всяких парней. Зрители возмущены, что в хижине было так темно, ха-ха! Как вы считаете, девушки, уступим пожеланиям, поставим на продажу ваши утренние шалости?
      — А почему бы и нет? — отвечают хором.
      — Катюша, к тебе вопрос. Я знаю, что у тебя есть на родине парень. Как он, не ревнует?
      — У нас свободные отношения, каждый делает, что хочет, а как иначе? Он мной гордится…
      — Чем займешься после шоу, если не выиграешь?
      — Да предложений уже много, домой не вернусь — это точно!
      — Я знаю, что после «розовой» сцены тебя завалили посланиями девушки. Не планируешь окончательно сменить ориентацию?
      — А что такое «ориентация»? Я вообще таких слов не понимаю. Какая разница, если нравится человек…
      Запись розовых объятий после купания приносит добавочно семь миллионов…
      …Я целую запястье мисс Лилиан.
      Мне немножко жутко, а если честно, то мне жутко, как никогда. Я разглядываю ее с очень близкого расстояния, и разглядываю глазами убитого вчера человека. Это она убила его, рыжая тварь, это она целовала Ксану.
      Что ей нужно от всех нас, кто она такая, если ее не может найти ни Клео, ни бандюги из «Бирюзового кролика»?..
      Этой ночью…
      Этой ночью я вернулся домой, разбитый, как никогда. Мужчина, которому Коко поручила присматривать за мной, исполнительно сопроводил до машины, сделал ручкой и исчез. При всем желании я никогда не найду гараж, где банда «медиков» просвечивала мне мозги. Я сидел в «опеле» и кипел от негодования; потом я малость остыл и проверил карманы. Страшные подозрения не подтвердились. Все было на месте, включая запаянный чип с памятью Юханова. Я позвонил Гирину и попросил отсрочку до утра. Чип я завезу и оставлю в сейфе, но заниматься раскодировкой сейчас не в состоянии. Дико болит голова.
      Пока автопилот рулил домой, я почти передумал выдирать у Коко ее длинные ноги. А сварив себе кофе, я пришел к выводу, что таким образом Марианна Фор проверяет меня на вшивость. Возможно, проверяет, не воспользуюсь ли я при удобном случае ее пассией в сугубо личных целях. Вероятно также, я поступлю крайне неумно, если начну всем подряд жаловаться, что неизвестные люди заперли меня в гараже и пытали голой женщиной, а потом прослушали извилины и отпустили…
      Я запустил последнюю оставшуюся у меня «стрекозу». Специального «червяка» для проходки бетона взять было неоткуда, иначе бы я непременно заслал его к соседям. На самом деле я себя обманываю, Марианна Фор наверняка бы достала любую технику, но со «стрекозкой» мне спокойнее. Невозможно определить, кто ее послал. Я запустил «стрекозу», управляя ею не со своего скрина. Пришлось купить абсолютно «левый» компьютер, собранный неизвестно где, который я сегодня утром сбросил с моста в Неву. Переплатил, но иного выхода не было.
      После того как ввели обязательную личную регистрацию всей передающей аппаратуры, управлять со своего скрина «подлыми штучками», как их называет Марианна Фор, стало небезопасно. Со своего компьютера вообще многое делать небезопасно, несмотря на кажущуюся автономность и неуловимость…
      «Стрекоза» проникла к моим новым соседям через вентиляцию. На скрине отразилось то, что я втайне ожидал увидеть. Ни малейших следов пожилого седого господина и его плотненькой белокурой спутницы, ни малейшего намека, что за соседней стеной обитает семья. Стандартная мебель убрана в стены, «домовой» отключен, на окнах жалюзи. У той стены, что контачит с моей спальней, стоит пустой столик.
      Это все.
      Нет, не все. Дверь в кладовку заперта, но внизу, у самого пола, имеется узкая решетка, видимо для
      лучшей вентиляции. В такие узкие щели «стрекоза» проникает лишь по особой команде. Если не приказать, она так и будет медленно перемещаться по всем свободным помещениям, периодически расправляя крылья для подзарядки батарей, пока не встретит объект, в котором опознает человека. Мы проникаем в кладовку, переключаемся в инфракрасный диапазон и сразу обнаруживаем женщину, ничком лежащую на полу в спальном мешке. «Стрекозка» приближается, выдает параметры, и я тут же с облегчением понимаю, что женщина спит. Она лежит ничком, длинные черные волосы закрывают лицо, руки не связаны. Позже выясняется, что и дверь в кладовую не заперта. Женщина глубоко и ровно дышит, и, судя по всему, нет ни малейшего повода вызывать милицию.
      Я уже вплотную подошел к решению поведать обо всем шефу, я был почти уверен, что опередил «соседей», по крайней мере, на шаг, и тут… меня снова провели. Соседи сделали мне ручкой, подсунув вместо себя новую жиличку, скорее всего наркоманку. Либо у меня прогрессирует паралич мозга, либо рыжую стерву что-то спугнуло. Ни свет ни заря я поднял на ноги приятеля из своего бывшего отдела, а точнее — из отдела, где я теперь бывший. В эпоху, когда квартиры сдают и снимают электронные риэлтеры, что-то трудно утаить, но точно так же трудно что-то выяснить.
      По всем признакам, с момента выселения многодетного восточного друга квартира стояла пустая. А вчера вечером ее опять сняли, но данные пока находятся у маклера и не поступили в компьютер. Об этом же уверенно заявлял индикатор на двери. Мне снова не о чем докладывать…
      А сию секунду я чертовски хочу, чтобы эта ледяная кукла открыла рот.
      — Привет, — говорю я и протягиваю руку.
      Мисс Лилиан делает губы трубочкой, что, очевидно, должно означать воздушный поцелуй. Рону Юханову, скорее всего, глубоко наплевать, заговорит мисс Ли или навеки останется немой. Он слишком увлечен своей обновленной супругой, он сходит с ума все эти дни от чудовищной реальности происходящего, от женщины, которая его понимает и любит непонятно за что…
      Мисс Лилиан проводит ногтем указательного пальца мне по щеке. Ее губы что-то произносят. Очень похоже на «тебе конец».
      — Простите? — наклоняюсь я.
      — Ронни, ну закажи нам еще по стаканчику… — капризно тянет Линда.
      Я сжимаю мягкую ладошку супруги, но смотрю на ее спутницу. Неужели Рон ничего не заметил, неужели этот волк большого бизнеса, акула с пятью рядами зубов, упустил такую важную деталь?
      — Айн момент, — шутливо козыряю я и поворачиваюсь к бармену.
      Взгляд мисс Лилиан втыкается в спину, как раскаленный прут…
      …«Двое в тайге» выходит на последний круг. Пятая ночь в плену у дикарей осталась позади, время подвести итоги. Напряжение достигает высшей точки, когда надо решить, кого из ребят отправить домой. Зритель разделил голоса между участниками почти поровну, десятки и сотни раз все желающие сравнили сексуальную мощь соперников и соперниц. Кому-то импонирует атлетизм и суровая нежность номера первого, кому-то больше по душе утонченная изобретательность номера восьмого, а кто-то тихо стонет от изощренной чувственности пятого.
      Но на то и игра, чтобы преподносить неожиданности. Девушки, которым предстоит выбирать парня для пары, тоже голосуют, и больше всего очков набирают второй, третий и четвертый. Эти трое прорываются на финальный этап.
      …В тихой беседке у костра ведущая проникновенно беседует с игроками мужской команды. Взлетают к Млечному пути озорные искры, уютно потрескивает смола, нежными шорохами обволакивает разогревшийся за день лес.
      — Андрей, если ты победишь, что ты сделаешь со своими миллионами?
      — Да чо… Замучу чо-нибудь… Тачку куплю…
      — У тебя есть возможность что-нибудь передать в эфире своим родственникам и друзьям.
      — А?.. Ну, это… Всем хай, и Рыжему, и Ларику… Дема, не пей много, и всей сто шестой группе привет…
      — Хорошо, теперь у меня вопрос к Славе. Скажи пожалуйста, тебя не смущает, что можешь добраться до финиша, а девушка тебе не понравится?
      — Почему это?
      — Ну… хотя бы потому, что ты видел участниц только в скрине, и мы ведь не знаем, кто из них победит.
      — Ну и что?
      — Э-э-э… Слава, но ты ведь изучал условия игры. Если детекторы лжи засекают, что вы не сходитесь характерами или не нравитесь друг другу в постели, то пара победителей не образуется.
      — Так, а почему не понравимся? Посидим, побазарим, погуляем, все нормально будет…
      — М-м-да… И вопрос к Сергею, номеру третьему. Не смущало, что твою интимную жизнь могло наблюдать столько людей?
      — А мне жалко разве?
      — Как думаешь, можешь всерьез влюбиться в победительницу?
      — Да мне вообще ты нравишься… А что, нельзя так — лавэ срубить, и с тобой, вместо той чувихи?..
      На лице ведущей появляется азарт.
      Большие деньги на кону, большие до того, что в каждой шутке начинает сквозить правда…
      …Линда капризничает, кривит лицо, почти плачет, но при этом не забывает следить за тем, как она выглядит со стороны.
      — Ну, Ронни, ты же обещал, что мы пойдем к тебе…
      — Я сказал, что подумаю.
      — Ну, Ронни… — Она скидывает обувь и трогает меня теплой пяточкой, одетой в смешной детский носочек. Потом носочек скользит по моей ноге, пока не упирается в пах и не начинает там уютно вращаться. Линда беспечно поворачивается к Лилиан. — Ты не представляешь, где мы только ни трахались за последнюю неделю. Были на аттракционах, и на катере, и даже ездили на стадион, Ронни нарочно купил билеты на футбол…
      Я глажу ногу жены. Мисс Лилиан улыбается. Она так и не сказала ни слова.
      — Ронни, ты обещал, что мы пойдем к тебе в контору… Ну пожалуйста, это так возбуждает… — И обращаясь к Лилиан: — Там так круто, ты не представляешь, там виден центр, и морской вокзал, и по-тря-саю-щая джакузи…
      Внезапно в баре меняется освещение, теперь каждый клок дыма похож на нежно-сиреневую паутину.
      В водопаде мокрый мулат колотит по бутылкам. Из сиреневого тумана хищно поблескивают клыки мисс Лилиан. Это она так поддерживает беседу, она опрокидывает в себя горящую «самбуку», а потом я обнаруживаю ее руку у себя в ширинке. Мы сгрудились возле маленького столика, Линда развалилась на кушетке, в ногах кто-то распластался с сигарой в зубах. Официант ставит на подсвеченное снизу стекло овальную чашу с дымящимися благовониями.
      — Рон, ты меня не любишь…
      — Там камеры, могут заметить.
      Мисс Лилиан отбрасывает челку и еще глубже погружает руку в мои брюки.
      — Ну проведи нас сзади… Ты же главный, ты все можешь…
      — Линда, а что я скажу охране?
      Мисс Лилиан скидывает туфли, сворачивается клубком на кушетке и опускает лицо мне на колени. Наверное, Рону очень хорошо, потому что он долго не отвечает и блуждает взглядом по потолку. Линда беззвучно смеется, ее смех заглушает трансляция рок-концерта. С потолка сыплется золотой дождь, на столике дымятся неведомые плоды, паренек с сигарой так и заснул на полу, раскинувшись морской звездой. Бармен целует девушку, перегнувшись через стойку.
      — Ладно. — Я забираю в ладонь рыжую прическу мисс Лилиан, она поднимает туманные глаза, ее губы блестят, — Ладно, поехали в офис…
      Только что я подписал себе смертный приговор…
      …Парни ломятся сквозь тайгу, а зрители посылают отзывы на тему, кто из участников хуже всех показал себя в команде, а кому, напротив, стоит подкинуть шоколада… Набрав критическое число «антипатий», можно запросто вылететь из гонки. Однако самый подлый момент впереди. Не факт, что из гонки вылетят двое из трех ребят. Кто-то заболевает, кого-то ранит на переправе, или берут в плен «дикари», кто-то почти наверняка погибнет на скалах. Но ведь могут выстоять двое или даже все трое. На финальном участке, на ровном плато, где оранжевые куртки девушек уже можно видеть невооруженным глазом, мужчинам предстоит в поединке решить, кому достанется добыча.
      Если мужчины дойдут до финиша. Дело в том, что каждому из них намекнули, как избавиться от соперника. Достаточно перерезать трос, когда товарищ перебирается через бурную речку. Или подкинуть в чай нужную ягодку, обеспечив приступ «медвежьей болезни». Или ночью отрезать подошвы от ботинок, босиком далеко не уйдешь.
      Допускается все, кроме огнестрельного оружия. Улетит с девушкой и миллионами только один. На финальном этапе никого спасать не будут. Никого — ни больных, ни раненых. До ближайшего жилья — семьсот километров. Такое мог придумать только студент, живущий в Канаде.
      Как оказалось, бывший наш гражданин.
      Девушки, кстати, тоже не прогуливаются по местам боевой славы. Чтобы как-то разбавить предпоследний сексуальный этап, их гоняют по тайге в хвост и в гриву. Какие-то идиотские затеи с выживанием, с выбором съедобных ягод и устройством ночлега. При этом крайне важно оставаться для зрителей самой желанной. По утрам, хочешь не хочешь, купание нагишом…
      Армейские подразделения пишут коллективные письма, Оля и Катюша соревнуются, кто получил больше восторженных отзывов. Оля невзначай выпадает ночью из спального мешка и голышом катается по шкурам в палатке. Сто двадцать очков за удачный ход!
      Катюша не остается в долгу. Сегодня ее дежурство по кухне, она в задумчивости гуляет по бережку таежного озерца, собирая хворост и теряя предметы гардероба. Потом присаживается на разогретый валун, разводит ножки и…
      Ведущий отключает камеры и шутливо грозит пальцем, но рейтинг уже дернулся. Сто шестьдесят очков.
      Удивительно, но «вылетает» бывшая фаворитка, Наташа. Во время ужина она затеяла никому не нужную демагогию о совести и спортивной чести. Она бывшая спортсменка и решила, что может упрекать своих партнерш в неспортивном поведении.
      — Хер с ней, с победой и с бабками, — заявила она подругам в запале. — И кобеля найти себе можно не хуже, главное нам не обсирать друг друга, чтобы люди за спиной не называли сволочью!
      Так она говорит, теряет триста очков симпатий и выбывает…
      …Мы просто подобрали то, что лежало на поверхности, сказал Гирин. Мы подобрали словосочетание «искренняя привязанность», и хотим отмыть его от налета цинизма. Мы выудили из лужи слово «любовь» и хотим, чтобы его произносили без иронической ухмылки. Это то, что всем так необходимо…
      «И потому оно стоит так дорого, что по всему Питеру набралось не больше сорока клиентов? — спросил я. — Все эти фишки расписаны в рекламе. Но конкуренты кричат, что вы всего лишь продаете качественный секс. Извращения на любой вкус, не так ли?..»
      Гирин взглянул на меня с таким выражением, словно пытался объяснить теорему Пуанкаре перед аудиторией, набитой олигофренами…
      …Сценарий «Халва» сразу купили тридцать девять человек в Петербурге, и пришли заказы от восьмидесяти москвичей. Что любопытно, почти четверть от потенциальных заказчиков составили женщины. Насколько мне известно, фигурировали несколько десятков заявок из-за рубежа.
      Реклама работает очень эффективно. Берется один из отработавших сценариев, стрим перформера раскручивается на пошаговый проход, и удаляются все детали, способные указать на личность предыдущего клиента. Компьютер монтирует новое лицо, голос и походку. И вся эта красота поступает в свободное обращение. Хотя существует мнение, что на месте клиентов также заняты актеры.
      Но некоторым известным людям «Халву» предоставили бесплатно. Ничего не скажешь, хитрый трюк. После их шумных восхищенных излияний на всю страну заявки на наш продукт посыпались градом. Если можно так выразиться о продукте, цена которого явно дороже участия в обычном реалити-шоу.
      Я все время говорю «мы». Мы утерли нос конкурентам, мы показали этим задавакам из Москвы, мы первыми заключили контракт с голландскими промоутерами на продажу сценариев за океаном. Я говорю «мы», хотя первые шаги были сделаны задолго до моего приема на работу. И я не оговорился, когда упомянул о продаже сценариев, просто у меня еще не все так гладко с производственной терминологией.
      Мы продаем искренний секс. Мы продаем нежную привязанность. Мы продаем любовь…
      …Полуфинал. После долгих мучений в мужской и в женской команде — по два человека. Катя и Оля не будут драться между собой. Перед рейтинговым голосованием они тихонько курят на замшелом бревне и воркуют почти неслышно.
      Страна с волнением прислушивается к их важному разговору.
      — А если Серега победит, он тебе как?
      — Да по-моему — ничо… А тебе?
      — Да по мне тоже вроде не фигово, но Слава вроде круче.
      — Не, Слава — он зашибись, посерьезнее малость, читает вон…
      — Да, читает… этикетки на бутылках… Зато Серега это… сексуальнее.
      — Хм… Ну, трахается он не лучше… Почти как Леша, помнишь?
      — Да Леша твой — вообще отстой. Вылетел из шоу — туда и дорога.
      — Ну, не знаю… У Славки зато плечи какие, загорелый…
      Страна слушает и голосует. Пока «ведет» Катя, по мнению мужчин, она способна лучше удовлетворить будущего героя. Катя действительно очень привлекательная девушка, но и Оля совсем не урод. Подруги трогательно обнимаются, на глазах у обеих слезы. Оля еще не проиграла, впереди самое захватывающее. Впереди полянка и две хижины за частоколом. Там, на искусственных медвежьих шкурах, в подогретых ваннах с хвойной пеной, Катя и Оля будут ждать Сережу и Славу.
      Чтобы выяснить, кто из них лучшая подруга героя.
      Чтобы выяснить, за кого из них будут драться в финале.
      Ведущий вскользь сообщает, что чипы с записями прежних «горячих ночей» уже поступили в продажу. Их можно заказать на сайте.
      — Никто не обманут, участники обо всем знали заранее! Ведь мы же предупреждали, что в нашем шоу все по-взрослому, все честно и открыто! — успокаивает аудиторию красавец, — Просто мы немножко подогрели ожидания публики. Зато теперь мы можем сообщить вам, что трое выбывших парней и пять девушек уже получили предложения об устройстве на работу. Кто знает, каких высот они добьются через пару лет? Купив страничку их интимной жизни сегодня, завтра вы можете продать ее за миллион. Торопитесь, тираж ограничен!
      Зритель торопится, но самые жадные трясутся от предвкушения. Они ждут записи финальных ночей. Это должно быть очень круто и очень дорого.
      — Круто, еще как круто! — волнуется прошлогодняя «мисс Сибирь», ей доверено комментировать последний отрезок забега. — Потому что на сей раз в хижинах будут ждать не наемные гетеры, а члены нашего… хи-хи, «полевого жюри». Парням предстоит на сей раз доказывать свою состоятельность в объятиях претенденток…
      …Я щурюсь сквозь дым глазами Рона Юханова и думаю о том, что сказал Гирин. Пока что у меня есть время подумать. Мисс Лилиан и Линда шепчутся, обнявшись, я прихлебываю из стакана. Публика развлекается кто как может, но в целом тут спокойно. Не совсем то, к чему привык совладелец кабельных сетей, но не так ужасно, как он рассчитывал. Вероятно, он тоже о чем-то думает, разглядывая танцоров на подиуме. «Колдунью» облили, привязали и подожгли, вокруг нее скачут трое в сутанах с обнаженными членами, женщина извивается и кричит. Горит она очень натурально, хотя каждый ребенок может купить «холодный огонь» в ближайшей сувенирной лавке.
      О чем может думать Рон? Может быть, он обдумывает письмо в адрес нашего Экспертного совета, которое отослал еще позавчера, но Гирин о нем бы и не вспомнил, если бы не убийство. Или вспомнил, но к дознавателю Полонскому это письмо никакого отношения бы не имело.
      Юханов спрашивал, нельзя ли пойти навстречу и предоставить ему постоянно действующий сценарий. Он даже готов на «Халву», пусть пересчитают и удешевят. Он понимает, что у перформеров есть своя жизнь, но он готов лично обсудить этот вопрос с руководством. Он категорически не согласен говорить с девушкой, играющей его супругу. Он планирует заплатить ей лично, помимо контракта, но через посредника, чтобы не разрушать образ, и так далее…
      Он деловой человек и предлагает самые гибкие варианты. Например, одна неделя в месяц, но лучше две.
      — Сумасшедший, хоть и не принято плохо говорить о покойниках, — подвел итог Гирин.
      Я слушал шефа, откинувшись на лежанке, а техники уже фиксировали мою голову в захватах и готовились забросить меня туда, где я сейчас нахожусь. Я лежал и слушал шефа вполуха, поскольку знал, что вторично мой трюк не пройдет. Костадис послал отрывок своего сценария специально для меня и защитил его от других. Юхнович ничего не стирал; его стрим разделят на атомы, просеют через самое мелкое сито и спецы в нашем отделе безопасности, и подручные Клео. Если выплывет хоть что-то…
      А что может выплыть?
      Я послушно протягивал руки для игл и электродов, шевелил губами и чувствовал себя преступником.
      — Это абсолютно исключено, — напирал Гирин, как будто это я просил его предоставить в пользование эрзац Линды Юхнович. — Немыслимо… Рон готов был купить четвертую часть жизни этой девушки. Мы к такому оказались не готовы… Тем не менее мы соберемся и потребуем внеочередного совета директоров. Проблему следует обсудить и облечь в юридические рамки…
      Мне вдруг стало интересно, я даже на какое-то время забыл о Ксане.
      — Юханов же не мальчишка, а серьезный бизнесмен. Я изучал его досье. Не может быть, чтобы какая-то актриса сбила его с толку.
      Шеф пожал плечами.
      — Кроме того, — продолжал я, — не мое, конечно, дело, но если вы согласитесь, возникнет прецедент. Вдруг кому-то еще захочется иметь в постоянном пользовании преданного человека? Преданного, как собака…. И не оплаченную куртизанку, а перформера с выверенным стримом. Что тогда будет?
      — Сегодня в десять вечера я собираю Экспертный совет, — мрачно кивнул Гирин. — Об этом мы как раз и будем говорить…
      — А Юханов не боялся проблем с настоящей женой?
      Шеф вторично пожал плечами.
      — Видать, жена здорово допекла, — без улыбки заметил один из инженеров.
      — Зато теперь она допечет нас, не сомневайтесь, — вздохнул шеф. — Страховщики уже рыщут, на сей раз пожар своими силами не потушить…
      — А что говорит начальство? Я имею в виду того человека, с которым вы в баню ходите.
      — Кха-кха! — Гирин закашлял, завращал глазами и покосился на техников. — Он недоступен, но передал через… неважно через кого, но передал, чтобы не суетились. Чтобы все делали в рамках закона.
      — Кажется, вы тоже не очень расстроены, — сказал я.
      — Ты угадал, дружище, а теперь угадай, почему… — Гирин отдал команду настольному скрину.
      Я скосил глаза.
      Там был список, какие-то фамилии, кодовые имена и закорючки Гирина. Список из его рабочего альбома, с пометками. Ни черта не понять, но я как-то сразу догадался.
      — Ты верно ухватил, дружок, это уже тенденция, — пропыхтел шеф. — В общей сложности тридцать шесть человек подали заявки на повторный тур. Каждый третий из тех, кто купил «Халву». Потому мы на коне и патрон счастлив… Лавина тронулась, заказы уже не остановить.
      — И смерть Юханова его не страшит? Кажется, Гирину почудился сарказм в моем голосе.
      — Страшно другое, дружочек. Повторить сценарий можно, если согласятся актеры. По условиям контракта они обязательно отсматривают материал. Согласятся — повторим. Но таких, как Юханов, уже больше десятка. Тех, кто требует сценарий навсегда…
      — Вы полагаете, в законодательстве найдутся лазейки, чтобы нас привлечь? Скажем, за принуждение… гм… к добровольному рабству?
      — Такой статьи нет… — не очень уверенно отозвался шеф.
      — Ведь это полное рабство, Георгий Карлович. Я как-то раньше об этом не думал, а теперь представил. Можно под действием драга посулить актрисе большие деньги, принудить ее, чтобы подписала контракт, а потом она очнется старухой. Лет через тридцать рабства, о котором даже не сможет вспомнить. Вместо нее проживет жизнь другой человек.
      — Ты заговариваешься, дружок… Постоянный сценарий никто не продаст, это просто нереально по медицинским показаниям… — Гирин потер пухлые щеки и присел с краешку на мой топчан. — Но в целом мыслишь верно, только беда не в девушке, что очнется старухой. Беда, Януш, совсем в другом. Знаешь, чего хотят те десять человек, что закинули нам такие заявки?!
      Я промолчал. Техник закончил мучить мои виски, высосал всю нужную кровь и подключил питание.
      — Они имели преданных девочек и мальчиков, а теперь хотят преданную охрану. Им нужны солдаты, Януш, и они знают теперь, что мы можем их сделать…
      …«Двое в тайге» подходят к давно ожидаемому мощному финалу. Сережа спит с Катей, Славик уединяется в хижине с Олей. Миллионы зрителей вскакивают ни свет ни заря, чтобы первыми увидеть репортаж из душевых кабинок.
      Душевые кабинки заводят нашего зрителя больше всего, уж всяко больше, чем сцены под одеялом в полутемных хижинах. Операторы не скрывают ничего, но репортажи из бани остаются самым востребованным зрелищем. Актеры обучены, как правильно мыться, чтобы произвести впечатление. После баньки они вчетвером пьют в беседке душистый чай, у парней полотенца лишь на бедрах, девушки одеты чуть более пуритански. На столе три сорта меда, блинчики, приготовленные Катей, и салатики из секретной кулинарной книги Ольги. Кружат стрекозы, зависают жадные пчелы, струится под кронами аппетитный дымок. Разговор начинает Сергей:
      — Ну чо, Олюшка, мне с тобой так клево было…
      — Да и я век бы не расставался, — подхватывает Славик. Правой рукой он держит на вилке блин, а левой незаметно поглаживает Катерине спинку.
      — Я поняла, — встряхивает непросохшими волосами Ольга, губы ее начинают дрожать.
      — Она вот такая… как сказать… теплая. Ты усек? — спрашивает соперника Серега.
      Катя резко вскакивает, пересаживается к Оле.
      — Ну еще бы, и гибкая очень…
      — Да, гибкая — не то слово, не женщина, а змея.
      — Она для тебя «мостик» делала?
      Парни переговариваются интимно, Сережа дает Славику прикурить, Слава подвигает товарищу миску с топленым маслом. Они совсем не стремятся, чтобы их мужской разговор был услышан публикой, поэтому пятидесяти двум миллионам зрителей приходится изо всех сил напрягать слух. Секретарши опаздывают на работу, студенты застревают в коридорах перед лекционными аудиториями, старшеклассники срывают первый урок.
      — А заводит она здорово, да? С тобой она материлась?
      — Ну, еще бы! Особенно когда в попку…
      — Да, попка у нее класс, еще как прогнется… Завидую ее парню…
      — Да, и орет, вот только кусается…
      Пятьдесят пять миллионов зрителей, затаив дыхание, ждут результатов голосования. И вдруг, как гром с ясного неба — побеждает Ольга.
      Слезы, крики, подсчеты, цифры. Оглашается мнение обоих уцелевших членов мужской сборной, оно совпадает с мнением компетентного жюри. Катя никак не ожидала такого поворота, она ошеломлена. Оператор дает крупным планом побледневшее лицо, вздымающуюся под полотенцем грудь и руки, не находящие себе места. Ольга хохочет сквозь слезы, обнимает обоих парней.
      — Итак, любезные мои! — из-за хижины выглядывает улыбающееся «лицо Дома Армани», — это последний раз, когда наши финалисты настроены миролюбиво. Через час девушку отправят в тайгу, а мальчишек придержат до утра и запустят в погоню с вершин разных сопок… Не пропустите момент, сладкие мои! Девушку найдет самый настойчивый, самый хитрый и выносливый. Но если вдруг мальчики встретятся, не пропустите этот момент. Вы все будете видеть карту местности, и в ваших силах всего за три еврика подсказать героям верное или ложное направление. Если Славик и Сережа встретятся, драки нам не избежать! Хотим ли мы, чтобы гон закончился без крови, или мы соскучились по настоящим пещерным отношениям? Жаждем ли мы лицезреть подлинную борьбу за женщину? Ведь победителем может стать только один, а в шлюпе места только на двоих…
      — Она будет моей, я хотел ее с самого начала! — Это Сергей.
      — Глотку ему буду грызть, но Ольгу он не получит! — Славик сплевывает и показывает кулак.
      — Эта женщина создана для меня…
      — Если этот придурок к ней прикоснется, ему не жить!
      Ведущая заразительно смеется, демонстрируя всему миру бриллиантовые стразы и бриллианты в зубах.
      — Встреча ознаменуется страстным поцелуем, а может статься, на солнечной полянке нас ждет нечто большее. Может быть, наша красавица захочет отблагодарить своего принца несколько иначе, ведь он столько пережил, чтобы с ней соединиться… Затем девушка нажмет кнопочку, и к ним спустится двухместный шлюп. В шлюпе будет надувное бунгало, бумаги на право владения чудесным островком в зоне коралловых рифов и четыре миллиона баксов.
      Но так было бы слишком просто и нечестно по отношению к вам, любезные мои! Помогайте выжить своему кандидату, всего три еврика за право сказать своему герою одно только слово, которое поможет ему взять верное направление. Гон начался, дамы и господа!
      Победитель получает все…
      …Идут последние часы моего пребывания в сценарии. Чтобы просмотреть все записанное на чипе, мне понадобилось бы больше недели, столько же времени, сколько Рону. К счастью, мы не обязаны следить за его похождениями, мы используем программу пошагового просмотра, чтобы сразу погрузиться в последний день. Если последний день ничего не даст, мы пойдем дальше.
 
      И параллельно с нами работают люди Клементины. Я отправил им копию матрицы сразу, как только добрался до лаборатории. У парней из убойного отдела полно времени, они могут позволить себе прокатать всю неделю съемки в реальном времени.
      Следует предположить, что Клео возьмется за всех, кого обнаружит рядом с Юхановым. В том числе за двоих перформеров, парня и девушку, которых он заказал помимо своей жены. Но обоих ни в чем не повинных актеров мы успели перехватить, Гирин дал «добро» на экстремальные санкции. Их допросили под гипнозом и раньше времени вывели из сценария. Теперь оба лежат в клинике «мейкапа» и понятия не имеют, что произошло вчера.
      Зато мы не можем найти Линду. И, похоже, ее не только мы не можем найти. Госпожа подполковник дважды мне перезванивала и дважды уточняла служебные адреса, где может жить перформер.
      Линды нигде нет.
      Эта стерва, что сидит подле меня в баре и прижимается бедром, она что-то сделала с нашим перформером. Точнее, сделает в ближайшее время. Мисс Лилиан оставляет в покое мою ширинку и облизывает мелкий рот. В полумраке бара она похожа на хищное тропическое насекомое, притворившееся женщиной. Линда смеется и не может остановиться. Ее глаза блестят, а грудь вздрагивает от хохота. Заметив мой взгляд, она расстегивает блузку, макает палец в коктейль и круговыми движениями наносит тягучий напиток на левую грудь.
      Мисс Лилиан перегибается через столик. Я слежу не отрываясь, как она дотрагивается кончиком языка до соска моей жены. На сцене появляется новая партия стриптизеров, они разыгрывают спектакль «сожжение ведьмы». Извивающуюся девицу подтаскивают к столбу, аршинными ножницами режут на ней одежду и зачем-то распинают нагишом. После чего обмазывают чем-то из ведерка. Дымные протуберанцы уползают в потолок, снежная улыбка бармена порхает между бутылок.
      Я целую запястье мисс Лили.
      Эта сука гораздо старше, чем притворяется.

      …Я расстегиваю крючки на платье мисс Лилиан. Она пошевеливает плечами и смотрит в зеркало, завесив челкой левый глаз. В зеркале за ее нежным плечиком я вижу пунцовое лицо Рона и гибкую руку Линды, снимающую с него галстук.
      — Живее, козлик, пошевеливайся!
      Хлесткий подзатыльник. Это Линда, у нее тяжелая рука. Я слышу, как звонко клацают челюсти Рона. Не так просто расстегивать крючки зубами, но руки я обязан держать за спиной.
      Я начинаю потеть от страха. Не тот «я», который сейчас займется сексом с двумя женщинами, а тот, голова которого намертво пристегнута к штативу с иглами. Возможно, мне не стоило соглашаться даже на пошаговый проход.
      Я помню, как чуть не умер рядом с Коко…
      Линда прихватывает зубами мое ухо. В зеркале это смотрится довольно сексуально. Мои зубы почти освободили мисс Лилиан от платья. Я рассматриваю ее во все глаза, во всяком случае, в той мере, в которой она занимает Юханова. Лилиан отсоединяет гирлянду, огненные косички рассыпаются по плечам. У нее замечательные чуть худые плечи в мелких веснушках и яркие принты на лопатках.
      — Живее, я сказала!
      Кто-то стонет, затем почти кричит. Дьявол, это я кричу неожиданно визгливым голосом. Нормальный Рон Юханов, глава корпорации, говорит увесистым баритоном. Нормальный Рон, а не тот, который сейчас будет зубами расстегивать замок на туфлях. Чертовски неудобно тянуть зубами ускользающий кусочек твердой кожи, когда руки у тебя стянуты за спиной.
      Лилиан ставит левую ножку на диван. Что Линда со мной там делает?..
      — Давай, козлик, не ленись…
      Какое-то мгновение я вижу всех нас троих в боковом зеркале. Мне никто не связывал руки, но Линда вывернула на мне пиджак и рубаху и задрала их вверх, так что меня согнуло в три погибели. Я стою на коленях, упираясь лбом в щиколотку этой английской сучки, а моя жена гладит меня сзади.
      Я успеваю еще раз разглядеть ее затуманенным зрением Рона.
      Возможно, этой женщине не хватает восьми процентов, чтобы стать идеальной супругой. С тем же успехом ей может не хватать и двадцати восьми процентов. Абсолютно неважно, когда люди влюблены.
      Я кое-как справляюсь с туфлями и разгибаюсь.
      Спина мисс Лилиан. Вырастающие крылья. Исполнено изумительно, цикл укладывается примерно в минуту. Сначала вздуваются желваки, затем появляются тонкие белые полоски, превращаются в нежные маховые перья, слегка колышутся, распрямляются, занимают всю спину, спускаются до ягодиц. Их цвет такой чистый, что страшно прикасаться рукой, поневоле забываешь, что все это иллюзия…
      Пожалуй, кроме принтов, в Лили нет ни грана от ангела.
      Удивительно, что в ней находит Линда, но что-то, несомненно, находит, раз привела ее сюда. По правилам перформер не должен интересоваться другими людьми, кроме того круга, который обозначен в сценарии. Интересно знать, кто сумел заставить Линду нарушить правила?..
      Мы не просто не разговариваем, мы молчим, все трое. Невозможно выудить хоть клочок информации из молчания. Невозможно понять, как давно Линда знакома с этой рыжей сукой.
      Невозможно понять, кто сумел внушить Линде влечение к этой женщине, кто сменил базовую программу перформера.
      — Оближи ей пальцы! Целуй, я сказала! Похоже, Рону это нравится. Я забираю по очереди пальцы Лили глубоко в рот, однако она норовит засунуть сразу два и даже три. У нее длиннющие, острые ногти; наверное, она шевелит пальцами у меня во рту; я задыхаюсь, дергаюсь назад, захожусь в кашле…
      Линда намного красивее. Еще годик сидячей работы с усиленным питанием, и мою супругу можно будет назвать пышечкой. Пока что она в идеальной форме, и рыжая девчонка на фоне лоснящегося тела зрелой женщины выглядит как заморыш. Линда не украшает себя металлом, но ей нравятся миниатюрные тату. Десятки малюсеньких скорпионов, задрав жала, ползут по ее ноге, от щиколотки и вверх. Они шагают, как рыцари в доспехах, степенно и механически, и исчезают у Линды под мышкой. Я пока не могу сообразить, красиво это или нет. После разговора с Коко, после того странного случая я не решаюсь оценивать женскую красоту. Что-то произошло, наверняка это из-за Ксаны, какой-то вид нервного расстройства.
      То есть, оценивать я не боюсь, но… стараюсь не возбуждаться. Потому что вместо возбуждения опять может произойти беда…
      — Ли, проверь там воду. Надо помыть этого грязнулю…
      Лилиан вышагивает из платья. Она улыбается, склонив голову набок, как хитрая лисичка; она закусывает косу и следит за нами сквозь зеркало. Под платьем на ней сеть, густая, черная, похожая на чешую или кольчугу, она плотно облегает спину и ягодицы, и кажется, что крылья не могут развернуться только из-за этой сети. Рыжая тварь смеется.
      Она берет с трюмо бутылку с кофейным ликером, отхлебывает из горлышка и облизывает губы. Линда снимает с меня рубашку. Немножко нелепо видеть столь крепкие плечи, покрытые тату и черными волосами. Лилиан поворачивается ко мне и целует в губы. Я пью у нее изо рта ликер; когда ее хищная мордочка отрывается, с подбородка стекают светло-коричневые капли. Она снова облизывает рот, а потом облизывает языком мне лицо.
      Потом снова лезет целоваться, я доверчиво тянусь навстречу, но Лилиан прикусывает мне язык и треплет его из стороны в сторону.
      Как собака.
      Здесь зеркало сверху, и зеркала на стенах, смыкающихся тупым углом над кроватью, похожей на морскую раковину. Я никогда не был в подобном помещении, но Рону Юханову по карману содержать апартаменты в доме с парадоксальной архитектурой. Я уже догадываюсь, что на стенах не настоящие зеркала, а бешено дорогие обои; кровать, которая минуту назад была не больше детской люльки, разрастается, занимая полкомнаты.
      Это комната отдыха в его офисе.
      Это Линда уговорила Рона подняться сюда. Дорого бы я дал, чтобы узнать, кто же уговорил Линду.
      Лилиан берет меня за руки и тянет на себя, отступая на коленях по кровати. Ослепительно белая раковина покрыта голубым пушистым одеялом, обтянутые сеткой колени Лилиан проваливаются в перину. Линда позади меня ухитряется стащить с меня брюки и все остальное. Она остается нагишом, теперь только англичанка прячется в сети. Я не вижу, как расстегиваются эти доспехи, но сеть наверняка чрезвычайно крепкая.
      Овальная черная джакузи, полная ярко-оранжевой пены. Подсветка снизу, свечи по бокам, в театре на стене — хаос теней, из колонок накатывает новый техно-джаз. Умывальня габаритами сравнима с квартирой дознавателя Полонского, стены и пол из черного мрамора. В мраморе перемещаются змейки светильников, окно распахнуто в лазурь белой питерской ночи.
      Оказывается, на шее у меня ошейник с коротким поводком, за который тянет рыжая. Я вынужден бежать за ней на коленях и, еле успев зажмуриться, ныряю лицом вперед в пену. Слава богу, руки свободны; на какое-то время «амазонки» оставляют меня в покое. Здесь чертовски глубоко, никогда еще не сидел в ванне такой глубины. Сидеть, собственно, невозможно, погружаешься с головой. Со стен бьют потоки такой силы, что меня швыряет из стороны в сторону. Пар поднимается сплошной стеной, воздух насыщен ароматными брызгами. Потолок меняет цвет, становясь оранжевым зеркалом. И в этом зеркале, в клубах пены, я вижу мокрые вихры, раздувшуюся губу и покрасневший глаз. Еще я вижу великолепную чуть колышущуюся грудь Линды и руку мисс Лилиан.
      Я разворачиваюсь, но недостаточно скоро. Подлая тварь сидит на краю ванны, она дергает за поводок, на себя и вниз, я снова захлебываюсь, ноги разъезжаются, и выныриваю с литром воды в легких.
      — Ты не понял, козлик?
      — Мойся, не жалей геля!..
      — Теперь мой меня, как следует намыливай…
      Наверное, я моюсь, но Линде этого недостаточно. Она руководит спектаклем. Усевшись на крышке черного мраморного унитаза, она с удовольствием гладит себя. Я невольно застываю, так прекрасна эта женщина. Надо будет сказать Гирину, что визажисты слегка перестарались. Даже в парной новая Линда похожа на богиню; настоящая жена Юханова удавилась бы от зависти. Мисс Лилиан тоже смотрит на мою жену, приподнимается и целует ее в губы. Я сижу по шею в воде, поводок у нее в руках.
      — Вымой мне ножку. — Лилиан протягивает мне свой педикюр. У нее красивые узкие ступни и красивые длинные пальцы.
      — Не так, козлик, не руками! — Она наклоняется и бьет мне по щеке. — Девочка моя, ты не учила его, как мыть дамам ножки? Язычком, козлик, язычком…
      Я делаю то, что она просит. Мои губы и язык движутся чрезвычайно усердно, учитывая, что руками помогать нельзя. Тот я, который лежит на топчане, скрипит зубами.
      — Ты его давно не порола? — Лилиан спрашивает обо мне, словно речь идет о котенке.
      Мой язык переходит к пальцам на другой ее ноге.
      — Он тебя не слушается, хани? — Линда округляет глаза. — Ронни, котенок, тебе не хочется понравиться госпоже из Англии?
      Госпожа из Англии внезапно ослабляет поводок, розовая ступня упирается мне в лицо, закрывает мне глаза. В следующую секунду я падаю навзничь в оранжевый пенный вихрь, потом в горло впивается ошейник, и хрипящего Рона выволакивают наружу. Лилиан ухмыляется и широко раздвигает ноги. Несмотря на кашель, позывы к рвоте и потоки воды с головы, я не могу удержаться и смотрю туда. Потом поднимаю глаза; ее губы снова что-то беззвучно произносят.
      «Тебе конец».
      — Тебе нехорошо, козлик? — Линда смотрит на меня с любовью.
      На несколько мгновений игра сбивается с ритма. Я тоже смотрю на нее, и я тоже люблю ее. Я безумно люблю эту женщину и практически забываю, что она ненастоящая. Настоящая Линда Юханова находится в другом городе, и той, настоящей, наплевать на меня.
      Я хочу, чтобы со мной осталась эта. Не могу утверждать, что хорошо знал Рона, но держу пари, что в этот момент разгадал его мысли. Он купил у нас то, что не могут предложить другие, и теперь в ужасе, потому что часы тикают. Очень скоро все закончится и вернется на свои места, а так не хочется расставаться с покупкой.
      У Рона есть все, что он мог пожелать в этом мире. Он дрался за каждый сантиметр этого пути, дрался с тех пор как сделал первый вдох. Он поимел их всех, кто стоял на пути, и оставил далеко позади все погони.
      И оказался один.
      Ничего удивительного, когда отрываешься от погони…
      Мы бесконечно долго смотрим в глаза друг другу, потом Линда смаргивает и снова становится зловещей стервой. Игры продолжаются. По всему заметно, что ее чертовски возбуждает моя покорность. Она приподнимается, крышка унитаза отползает в сторону. Теперь смуглые плотные ноги расставлены, моя жена трогает себя за соски, она любуется своим отражением в зеркале. Ее грудь покрыта капельками пота; наверное, в ванной стоит порядочная жара. Техно-джаз ревет все громче, перекрывая шипение оранжевых струй. По черным ступеням стекают пенные ручьи.
      Лилиан за поводок выволакивает меня из джакузи и подтаскивает на возвышение. Я ползу на четвереньках, опустив голову к самому полу. С меня течет потоками, тысячи огней убегают в бесконечные тоннели в толще мрамора. Как только пробую поднять голову, получаю по уху.
      — Он помылся?
      — Чистенький, сестричка.
      Звук поцелуя, стоны Линды. Наклонив голову, в отражении я вижу, как рука Лилиан трогает Линду за низ живота.
      Линда сидит, широко расставив ноги, откинувшись назад, на груду полотенец. Снизу бьет фонтанчик воды. Линда смотрит на меня с любовью. Она забирает у мисс Лилиан поводок и притягивает меня поближе.
      Очень близко.
      Дальнейшее происходит очень быстро.
      Линда выключает воду и придвигается еще ближе, превращаясь в темноту, в темную влажную гору, в дрожащее марево. Она притягивает меня к себе, но я внезапно вырываюсь. Что-то не так, что-то меня напугало, словно ужалила оса.
      Лилиан левой рукой хватает меня за волосы, а правой наотмашь бьет по щеке. Кажется, у нее слабые тонкие руки, но удар поставлен хорошо. Мою голову дергает в сторону, возникает ощущение дурноты, а потом я вижу капли крови на кафеле. Я смотрю вниз, и кровь капает у меня из носа. Некоторое время я не понимаю, почему не могу поднять лицо. Это не мое лицо, но инстинкт самосохранения так и кричит, чтобы я проверил сохранность глаз…
      Линда пристально наблюдает за мной, ее ресницы подрагивают, а такой взгляд бывает только у бесконечно влюбленной женщины. Где-то сбоку стоит рыжая тварь и, вцепившись в ошейник, прижимает мое лицо к промежности Линды. Тот я, который лежит на кушетке в темноте лаборатории, мысленно считает до двадцати, чтобы не сойти с ума, чтобы не нажать кнопку прерывания.
      Прерываться мне нельзя. Можно упустить нечто, не имеющее отношения к сексуальным пристрастиям покойного магната.
      — Ну что, маленький засранец? Покажи нам, как ты любишь девочек… Покажи нам…
      Меня снова окунают лицом в воду. Я кашляю, потом какое-то время лежу на животе, лежу плашмя на мраморном полу. Я вижу ванную сбоку, под нелепым углом, и не сразу понимаю, что нога мисс Лилиан стоит у меня на горле. Она то нажимает сильнее, то отпускает, мешая мне дышать. Линду не вижу. Это настораживает, но почти сразу появляются ее полные, покрытые золотистыми волосками икры. Линда присаживается сбоку, в поле зрения появляется ее внушительное колено, она теребит мне волосы, наклоняется и целует в губы.
      — Мой малыш опять не слушался? Мой малыш опять себя плохо вел? Придется его наказать, да, хани?
      — Да, он вел себя отвратительно! Не жалей его!
      Меня рывком приподнимают, ошейник сдавливает горло, я снова стою на коленях на ковре, у самого края дивана. Я ожидаю удара плеткой или ремнем, или чем там еще положено бить, но никто меня не трогает.
      Однако позади что-то происходит. Сначала из поля зрения исчезает одна моя рука, затем другая. Их сводят за спиной, но я не падаю. Похоже, кисти стянули веревкой или наручниками и каким-то образом сильно потянули вверх.
      Дьявол, я кричу…
      И моментально получаю хлесткий удар-по щеке. От удара я не удерживаюсь на коленях, заваливаюсь набок и пару секунд вижу всю сцену в зеркале.
      То, что я вижу, жутко меня пугает, но, кажется совсем не шокирует Юханова. Руки вывернуты в локтях, связаны скользящей петлей, и конец каната мисс Лилиан наматывает на кулак. Она тянет за канат таким образом, что мне приходится до предела сгибаться; она буквально выворачивает мои руки из плечевых суставов. На моих предплечьях вздулись вены, на боках выступил пот, трясущиеся колени разъезжаются в стороны.
      Им помогают раздвинуться властные руки Линды. Сначала я ее не узнаю, Линда нацепила черный парик, длинные прямые волосы блестят, словно намазаны жиром, челка падает на лоб.
      — Теперь не вырвется!.. — низкий мелодичный смех Линды. — Ух ты, как зажался… Ну-ка, не упирайся, дрянной мальчишка!
      Еще один удар по щеке. Теперь я понял, они нарочно развернули меня так, чтобы я мог видеть всех троих в зеркале. Со стороны Линды крайне любезно…
      Я прилагаю все усилия, чтобы как можно меньше принимать участия в происходящем. Единственная вещь, которая меня занимает — это крохотный таймер, ярлычок, моргающий слева, почти на краешке периферийного зрения. А еще я думаю о блестящем черном парике. Где-то совсем недавно я видел точно такой же.
      Все должно закончиться через несколько минут.
      Очень скоро меня убьют, и это будет первый фильм о насильственной смерти, снятый от первого лица.
      Я упускаю момент, когда мисс Лилиан отворачивается. Такое ощущение, словно она что-то выронила и пытается нашарить за спиной, в ворсе диванных
      покрывал; на секунду ее внимание ослабевает. Она чуть менее активно хлещет меня по щекам, вцепившись ногтями в остатки волос на затылке.
      Она что-то нашла в карманах своей куртки.
      А уже в следующую секунду Линда валится на
      пол.
      Итак, это не пуля и не шокер. Мисс Лилиан использовала мощный препарат, полностью обезволив и подчинив перформера себе. Почти наверняка Линда находилась в подчиненном положении и раньше, но доза тогда была слабее.
      Я жду удара по голове.
      Я жду удара, от которого умер Рон Юханов. Боли я не почувствую, но кнопку тянет нажать просто невыносимо. Можно нажать эту чертову кнопку и в очередной раз наврать Гирину. Наврать ему, что отрывок закончен, заказчик мертв, и ловить тут больше нечего. У меня такое впечатление, будто купаюсь в море вранья. Потому что, если сказать правду, то Георгий Карлович отдаст команду распечатать стрим пошагово. Потом кроты из отдела безопасности по своим каналам раздобудут «Ноги Брайля», запросят все открытые сети и очень быстро обнаружат мою жену в обнимку с серийной убийцей…
      Нет, нет, бездоказательно я не имею права приклеивать к мисс Лилиан подобный ярлык.
      Поэтому я жду удара по голове. Именно так убили Юханова. Потом она схватила его за руку и поволокла к сейфу. А перформер Линда валялась в беспамятстве…
      Длинные черные волосы, прямые и блестящие.
      Именно сегодня и сейчас, развалившись на кушетке с иглами в черепе и электродами на конечностях, я вдруг понимаю, какого маху дал, позарившись на должность дознавателя.
      Я влез туда, откуда мне не позволят выйти живым.
      Вся хитрость в том, что Гирин кривит душой, когда заявляет, что, кроме их канала, я больше никому не нужен. Все гораздо сложнее, мы оба в этом не сомневаемся и оба тактично тему обходим. Вопрос даже не в том, что сбежавший Костадис переманит меня в «Салоники», а в том, как скоро Экспертный совет найдет нового дознавателя. Все дело в том, что крайне небольшое число людей может без последствий просматривать чужие сценарии. У нас в отделе перфоменса таких двое. Отобраны из двух тысяч человек, работающих во всех службах и отделах компании. Больше таких нет, это известно точно, потому что, когда создавали первый комплект аппаратуры, проверяли всех. Собственно, войти в сценарий может любой, но самое невинное из последствий — острейший приступ стенокардии, гипертонии или аритмии, кому как повезет. И непроходящая головная боль на сутки вперед.
      Гирин говорит, что если бы врачи не обещали ему смертельного исхода, он непременно лег бы на топчан.
      Когда Карлович меня зазывал к ним на службу, он еще не знал, что я сенсорик. Только мои способности не распространяются на поиски других людей. Скажем так, я — пассивный сенсорик. Зато я могу часами лежать на этом топчане с иголками в башке и безболезненно переживать чужие подвиги. Ну, скажем так, почти безболезненно. Экспертный совет, почти в полном составе, был против того, чтобы принять в свои ряды штрафника, изгнанного из Управы чуть ли не с волчьим билетом. Никому под боком не нужен человек, находящийся в черном списке одного из крупных банков…
      Сенсорика они взяли безоговорочно.
      Я прокручиваю сцену, я уже вижу, как все произошло. Итак, Юханову что-то заранее подсыпали в стакан, перформера тоже обработали… Только зачем?
      Кто-то хотел Рону извращенно отомстить? Или несчастный телемагнат был всего лишь средством, а острие удара нацелено на наш «Шербет»?
      В самом углу зрения моргают крохотные цифры. Стиснув зубы, я жду удара по голове и нуля, но тут происходит нечто невообразимое.
      В поле зрения на секунду появляется чей-то голый локоть. Это несомненно Лилиан, но проверить невозможно. Стены уже не зеркальные, мою голову больше не сжимают ногами. Я приподнимаюсь, кое-как распрямляю спину. Впереди — открытая дверь в умывальню, черный мокрый кафель и ни малейших следов моей мучительницы. Затем прямо под нос мне суют планшетку жесткого скрина…
      Необходим очень медленный пошаговый проход, я не успеваю с такой скоростью следить за действиями Рона. Монотонным голосом, очень тихо и очень быстро он произносит ряд команд, почти целиком состоящих из кодовых обозначений. В скрине мечутся столбцы цифр. Рон говорит снова и снова, и тот я, который лежит на топчане, покрывается холодной испариной.
      Потом планшетка ударяет мне в лицо, а когда темнота сменяется светом, вся поверхность скрина оказывается в мелких алых каплях. Меня бьют по
      голове, еще раз и еще. Последний звук, который я слышу, прежде чем звучит сигнал отбоя, — это хруст в затылке…
      …Гирин первым врывается в кабинку, видит мое лицо и щелкает пальцами. Кто-то из ребят тут же сует под нос пузырек, в губы пытаются пропихнуть дольку лимона.
      — Да ладно вам, — отбиваюсь я, — что я, купчиха нервная, что ли? Все в порядке, отстегивайте…
      — И как, снова ничего стоящего? — нависает надо мной толстяк.
      — Он перевел все свои деньги, — говорю я. — Все, что было на личных счетах, около восьмидесяти миллионов. И никто его к этому не принуждал. И еще, Георгий Карлович, мне срочно надо домой. Мне кажется, я знаю, где искать перформера.
      — Куда? Куда перевел деньги?
      — На счета восьми разных фирм, думаю, что все они принадлежат «Салоникам». Так и передайте наверх — надо ловить Тео Костадиса!
      В тот момент я понятия не имел, какую ошибку совершаю. И как близок тот, кого мы планировали ловить в Иране.

      Покинув телестудию, он прыгнул в машину и помчался в район скупок, где снова пришлось воспользоваться дефицитной наличностью, потом долго ждать под пристальным взглядом двух буйволов, подпиравших вход, и, наконец, планшет с нелицензированным скрином перекочевал к нему в портфель. Полонский не стал заезжать домой, загнал машину на редкую бесплатную стоянку; здесь, по крайней мере, не было следящих камер.
      Здесь не было видимых следящих камер.
      Януш чувствовал себя букашкой, беспомощно ковыляющей по лабораторному стеклу под окулярами микроскопа. Куда бы он ни повернул, пучок слепящего света неумолимо движется за ним, а если устремиться к границе спасительной тени, то сверху спустятся две железных спицы пинцета и, калеча ноги, закинут его обратно, под пристальное око, занявшее половину неба.
      Официально на улицах и в общественных местах, относящихся к федеральной или муниципальной собственности, допускается работа лишь аккредитованных следящих средств. То есть каждой камере присвоен номер, и любое заинтересованное ведомство может запросить информацию. Все честно, никто не обижен, и благодарные горожане наслаждаются безопасностью. Внутри зданий и объектов ситуация иная, а в частном секторе вообще никто ни за что не отвечает. По слухам, в офисах корпораций насыщенность спецсредствами такова, что происходят сбои в работе штатной техники, а отслуживших свое «жуков» чуть ли не метлой сметают в кучу. Считается, впрочем, что власти обязаны просить разрешения на съемку.
      Полонский включил внешнюю защиту кузова, отгородившись от мира двухметровым сонар-барьером. Теперь скрин сигнализировал о каждой случайно залетевшей мухе, но чувство защищенности не приходило. Вместо этого было чувство, что за ним по следу летят, ползут и бегут десятки микрофонов, опознавателей «мейкапа», анализаторов допинга и прочих следящих приспособлений.
      Он до предела затонировал стекла машины и вызвал спящую «стрекозу». Позывной Януш засекретил вчера кодом из двадцати четырех букв и цифр, на распознавание даже у профи ушла бы масса времени, но он заранее готовил себя к тому, что «стрекоза» мертва. Однако самодельный скрин отработал на удивление четко, и камера почти сразу отозвалась.
      Он не ошибся.
      В соседней квартире спала Линда Юханова. Только теперь она не спала, а сидела на полу, прислонившись виском к стене, и с ее подбородка капала слюна. Черный парик съехал набок, обнажив «родную» прическу. «Стрекоза» сигнализировала о том, что за день в квартиру никто не заходил. Все так же били кинжалы солнечных лучей сквозь щели в жалюзи, все так же меланхолично крутились лопасти вентиляторов в кухне. Пустая квартира со стандартной мебелью, и в ней на полу пускает слюни женщина, которую ищет вся милиция города.
      Януш развернул салфетку собственного скрина и задумался. Он не может вызвать ментов анонимно, просто не существует такого способа. Все, что он может, — сообщить Гирину, взять под контроль подъезд и скинуть с плеч ответственность.
      Он уже выдал компьютеру первые три цифры вызова, как вдруг звякнул датчик объема. В полумраке качество съемки «стрекозы» оставляло желать лучшего, но вывод напрашивался сам собой — кто-то вошел в квартиру.
      Януш остановил набор и скомандовал камере вернуться в прихожую. Датчик объема продолжал издавать мелодичные трели, но ни один объект крупнее мыши в квартиру не проник.
      «Стрекоза» неторопливо перемещалась по стенке, а затем по потолку коридора, преодолевая полосы света и теней от окна. Януш берег запас батарей. У поворота он прошептал «стой», не вполне доверяя своим глазам.
      Из соседской квартиры никто не выходил и никто не входил, по крайней мере, в ближайшие минуты, но дверь была приоткрыта. Несколько секунд Януш всматривался в слабенький самодельный скрин, затем прошептал «вперед».
      Входные двери никто не бросает открытыми настежь. Это закон городской жизни, даже несмотря на то, что внизу еще пара стальных дверей, отпирающихся только личными принтами жильцов, и кабину лифта не вызвать без внутреннего пароля. Обеими черными лестницами также можно воспользоваться только в присутствии охраны или техника-смотрителя. Окна на лестничных клетках забраны стальной решеткой и непрозрачными стеклами, пробить которые невозможно из гранатомета, не то что протиснуться чужому…
      Однако зеркальная панель чуть сдвинута в сторону, сантиметров на пять, и косяк совершенно цел. В доме Януша применены «купейные» панели со швейцарским «супер-трезхэром». Такую дверь проще вынуть вместе с куском окружающего ее бетона, чем открыть. Замок составляет с дверью одно целое, это дополнительная внутренняя плита из сверхпрочного пластика. Кроме того, снаружи у лифта дежурят две камеры, и странно, что засевшие в подвале охранники до сих пор не бьют тревогу…
      Дознаватель опустил «стрекозу» на пол. Здесь на коврике стояла плоская коробка, размером с обувную, а сверху покоился квадратный листочек бумаги, крупные черные буквы прыгали в глаза. Раньше этой коробки не было.
      «Януш, твой принт годится, забери скорее. Здесь только для тебя, правда про Милену Харвик. Очень нужна помощь. Твоя Ксана!»
      Ксана.
      Он повторил имя вслух, чувствуя, как нарастает в груди тупое биение. В прогретой машине по спине прошелся шершавый язык озноба.
      «Твоя Ксана!» Слово «твоя» было дважды жирно подчеркнуто. Она никогда так не говорила, она считала подобные телячьи нежности ниже своего достоинства. Ксана была способна на редкие нежности только в постели. С ней что-то случилось, бедная девочка влипла в историю. Эта подлая шлюшка Коко накликала беду, но оказалась права. Это они виноваты, Марианна и ее шайка, они знают в городе всех и вся; это они втянули Ксану в какую-то гадость, а теперь собираются его шантажировать собственной женой. Вся их игра теперь видна как на ладони, и Багрову этим подонкам удалось запутать. Они соблазнили Ксанку, какая-нибудь из этих сволочных розовых баб в «Ирисе», а Ксана такая впечатлительная, такая эмоциональная. Наверняка они придумали для нее нечто вроде шутки, прикол для недалекого, ревнивого муженька, и она поддалась. Ведь она же любит всяческие приколы, любит над ним подшучивать…
      Только на сей раз шутка получилась не очень, погиб человек, и необходимо вытащить Ксану из этого дерьма, пока не пронюхали менты. Вполне вероятно, что ублюдки начнут у него требовать деньги, ну и пусть! Он готов заплатить, лишь бы ее имя нигде не фигурировало, лишь бы никакие жирные гирины не смешивали ее имя с грязью. Если понадобится, он даже готов взять на себя ее вину, только вот какую вину…
      Полонский рванул с места и через минуту уже парковался в нижнем гараже собственного дома. Он твердил себе, что одному туда идти нельзя. Что необходимо вызвать шефа, а еще лучше — набрать номер Клементины, и пусть пришлет парочку своих парней. Но единственный разумный позыв тут же захлестывала волна эмоций. Это было подобно шторму, что бился и бился о сваи причала, раскачивая металл, кроша камень и грозя затопить растерявшийся разум.
      Он сам не заметил, как вошел в чужой подъезд, и двери пропустили его принт. Лифт, как ни странно, отреагировал на тот же пароль, что был установлен в собственном подъезде Полонского. Януш, прислонившись лбом к прохладному зеркалу, следил, как за спиной ползет вниз улица и постепенно разворачивается панорама города. На двадцать седьмом лифт затормозил. Охранники в подвале давно должны были заметить, что в подъезд вошел чужой, хотя его принты и отпирали замки; но вежливого окрика так и не последовало. Януш чувствовал себя человеком-невидимкой. Переступая порог лифта, он еще раз попытался сконцентрироваться и подумать о том, кто же ввел его данные в память центрального «домового» пятого подъезда.
      Кто-то вел с ним абсурдную игру, и остановить ее следовало прямо сейчас…
      В холл выходили три двери, и правая была приоткрыта. Огонек на панели сообщений сменился с зеленого на желтый, это означало, что в квартире снова появились жильцы. «Твоя Ксана». Твоя. ТВОЯ.
      Лифт уехал, в круглом уютном холле его никто не поджидал. Разгорелись светильники, стилизованные под факелы, замурлыкало радио, сменил тональность музыкальный фонтан.
      Януш достал носовой платок и толкнул дверь, стараясь не задеть ничего пальцами. Внутри он снова включил скрин и послал «стрекозу» патрулировать лестничную площадку. Секунду он видел на экране собственный взмокший лоб и осунувшиеся бледные щеки. Коробка стояла на прежнем месте, у самого входа, и почерк на листке несомненно принадлежал Ксане. Полонский изо всех сил боролся с желанием снять крышку или просто сунуть посылку за пазуху и уйти. Сбежать, не заходя в кладовку.
      Ни в коем случае туда не заходить… Он плотно затворил входную дверь, снял обувь и заставил себя обследовать квартиру. Вылизанная кухня, замершие в нишах пылесосы и уборщики, ни единой пылинки в спальне. Детская обозначена крюками для турника и силуэтами животных на потолке. Новых сведений этот осмотр не добавил, но Полонского не покидало навязчивое дежавю. Архитекторы постарались на славу, во всех восьми подъездах едва ли можно было найти две одинаковые планировки, и тем не менее у Януша крепла уверенность, что именно здесь он уже был.
      Абсолютно исключено, сказал он себе. Он вежливо кивал тем соседям, которых успел запомнить, но никому не набивался в друзья. Он запомнил очень много соседей, даже за тот короткий срок, что довелось тут прожить, это профессиональное… Но никто из них не вызывал желания нанести визит с тортом или бутылкой.
      Итак, загадочная блондинка и ее седой спутник исчезли, не оставив даже конфетного фантика или запаха дыма. Искать больше некого, теперь ему предстоит самая важная и неприятная часть работы — разобраться со спящей Линдой.
      Полонский снова обернул ладонь платком и решительно толкнул дверь кладовки. В нос ему ударила духота вспотевшего тела и еще какой-то неприятный, но узнаваемый кислый запах.
      Линда Юханова вскрыла себе вены, но это ей показалось недостаточным. Она несколько раз полоснула скальпелем по горлу. Девушка покончила с собой буквально минуту назад, возможно, как раз тогда, когда он разгуливал по кухне.
      Большая часть тела Линды продолжала находиться в спальном мешке, снаружи были плечи, обтянутые темной тканью, и чуть светлел вырез на груди. Раньше обе руки она прижимала к себе, словно придерживала живот. Теперь голова поехала назад, все быстрее и быстрее, оставляя на стене жирную багровую полосу, пока тело окончательно не завалилось на спину. Левая рука откинулась в сторону; в черных от крови пальцах сияло голубое лезвие.
      Януш стоял на пороге и с натугой глотал ставший вдруг твердым воздух.
      Его поймали. Нет сомнения, что через минуту сюда ворвется наряд с собаками. Попался на дешевый трюк и теперь никогда не отделается от трупа.
      Причем, это не просто труп, а еще одна перерезанная нитка, которая могла привести его к настоящим убийцам Рона Юханова. Каким-то образом бандиты сумели протащить сюда женщину в спальном мешке, или укололи психотропным препаратом и просто вели под руки. Все подстроили нарочно, как будто знали, что Януш здесь появится. Вначале возникли загадочные соседи, вынуждая его раздобыть «стрекозу», потом они исчезают и подбрасывают спящую актрису, которую сейчас ищет весь город…
      Рано или поздно он докажет свою непричастность, но уже через час его ждет увольнение, и на сей раз — волчий билет на всю оставшуюся жизнь. Бывший мент, уволенный за незаконные действия в отношении свидетелей и подозреваемых, обнаружен в чужой квартире с трупом…
      В чужой квартире! Черт, как он мог позволить себя так провести! Януш шагнул назад, аккуратно притворил дверь кладовой и вторично запросил данные по этому адресу. Ну конечно! Квартира была зарегистрирована на него, и, согласно отчету центрального «домового», никаких изменений не было с прошлого года. За информацией годичной давности «домовой» рекомендовал обратиться к владельцу жилья. Владелец жилья…
      У Полонского голова шла кругом, он почти не замечал, что весь дрожит, что ноги в одних носках замерзли на остывшем полу. Сейчас было важно одно — не совершать резких движений, убегать все равно нет смысла. Он запечатлен на всех камерах в подъезде и гараже, его запомнили охранники. Напротив, следует сесть и хорошенько продумать, как выпутаться. Первым делом — сообщить в милицию, покидать место преступления все равно нельзя.
      А кстати, кто сказал, что совершено преступление? Перформер покончила с собой только что, потому что минуту назад она была жива. Еще один абсурд, который только усугубляет проблему. Согласно такой зловещей логике, девушка нарочно поджидала дознавателя, чтобы в его присутствии вскрыть себе вены. При этом она не вскрикнула и вообще не произнесла ни слова. Она сделала все, чтобы посадить его в тюрьму, а он даже не сможет внятно объяснить, откуда известно, что еще полчаса назад она мирно спала под действием снотворного. Если обнаружат «стрекозу» или самодельный скрин, с которого велось управление ею, обеспечена еще одна уголовная статья.
      Значит, все-таки придется выйти и избавиться от улик.
      Пиликнул скрин, отвечая на вопрос по поводу собственника. Не так давно Януш уже задавал компьютеру этот вопрос, выплывало одно малоизвестное риэлтерское бюро, и потому он остолбенел, встретив знакомый логотип. Итак, владельцем квартиры был его родимый телеканал, а Полонский арендовал служебную площадь по льготной цене, как привилегированный сотрудник.
      Он вошел в собственную квартиру, этим объясняется поведение охраны и послушность замков. Черт подери, тогда кто же живет за стенкой?
      Он откашлялся и повторил запрос, указав адрес в соседнем подъезде. Давно следовало бежать, звонить, срываться с места, но дознаватель словно прирос ногами к полу.
      Квартира в соседнем подъезде тоже значилась за ним, но владельцем жилья выступал аноним. Час от часу не легче! Если так пойдет дальше, окажется, что весь дом принадлежит Полонскому.
      Януш вернулся в прихожую. Здесь его тоже ждал очередной сюрприз. Коробка оставалась на месте, но надпись с листа бумаги испарилась. Он двумя пальцами поднял бумагу и посмотрел на свет. Последняя версия детских шпионских чернил не оставляла ни малейшего следа. Черт, они даже по времени рассчитали, когда краска начнет исчезать, взаимодействуя с кислородом. В том, что на бумаге и коробке не найдется отпечатков пальцев, Януш не сомневался.
      Он тронул коробку пальцем, но ничего не произошло. Меньше всего он верил, что в посылке окажется нечто, способное пролить тайну на смерть Милены Харвик. Теперь он боялся совсем другого. В трех метрах, за тонкой пластмассовой стенкой, лежала мертвая женщина. В письме был призыв от Ксаны, призыв о помощи.
      Полонский почувствовал настоятельную необходимость присесть. Где-то в безмерной дали шелестел лифт, булькала вода в трубах, с мягким шорохом вращались вентиляторы.
      Он потянул крышку, но влажные пальцы соскочили.
      Янушу вдруг стало все равно, посадят его или оставят на свободе. Больше всего на свете он боялся открыть коробку и найти на дне ее… палец или ухо жены. В этом мире все нереальное вчера оказалось реальным; скрипели и непоправимо рушились стены, которые он считал непоколебимыми.
      Если там действительно письмо с важной информацией, то он должен прочесть его первый. Если там бомба, то лучше он откроет коробку сам.
      Януш открыл коробку.
      Большая цветная фотография, и больше ничего.
      Со снимка ему показывала голую задницу наглая рыжая сука в корсете и расклешенных брюках. Ее лица не было видно, лишь кончик сигареты дымился, и краешек скулы выступал из-за спутанной огненной прически. Однако он узнавал ее теперь, и не видя лица. Она стояла в вызывающей позе, расстегнув обе молнии на брюках, выпятив гладенький тощий зад.
      Та самая, чьи ноги не так давно вылизывал покойный Юханов. Та самая, из-за которой бедной пианистке Лиз проделали дыру в затылке.
      Поперек гуттаперчевой белой задницы шла размашистая надпись:
      «Держись, хани, остались пара шагов! Целую во все места!»

      Хорошо, что я не заметался, как заяц, ошалевший от света фар. Я подождал еще минут пять, сделал несколько дыхательных упражнений, успокоил пульс и набрал Ксану.
      Она не отвечала.
      Моя жена никогда не отвечает мне в рабочие часы, считая такие звонки прямым посягательством на ее свободу. В результате я нашептал ей несколько теплых фраз и решил не тревожить раньше времени. Раз я еще не в наручниках, стало быть, ход за мной, и фигура еще цела.
      Покидать помещение нельзя.
      И я позвонил Клементине Багровой.
      — Как тебе идея произвести обмен пленными? Я нашел одну из девиц, которая была с Юхановым в момент его гибели.
      — Договаривай, Полонский.
      — Лучше я тебе покажу… Я показываю ей труп.
      — Трам-тарарам! — растерянно произносит Клео. — Полонский, это становится традицией. Там, где ты — непременно появляется свежий покойник…
      — Очень смешно.
      — С чего ты взял, что она из тех, кто был с Юхановым?
      Я вздохнул и терпеливо рассказал ей про Линду и про сценарий. Про настоящую Линду и про рыжую девку в черном парике. Про пропавших многодетных соседей и странную пару, вселившуюся без регистрации и без детей…
      — Хорошо, Полонский, у меня уже каша в голове от твоих похождений. Как ты туда попал?! Куда ехать?
      — Никуда, пока не поклянешься мне в честном обмене. Вы меня допрашиваете на месте. Я говорю, что получил странное сообщение, будто кто-то хочет передать нечто важное. Сама знаешь, это нормальная практика в работе с агентурой. Я пришел, увидел труп и позвонил тебе.
      — И после этого я тебя должна буду отпустить?
      — Ты пришлешь мне повестку… через неделю. Соглашайся, иначе я звоню в район. Возможно, меня арестуют, но я им не скажу, кто была эта девица. А еще я звоню в службу безопасности моей лавки, потому что боюсь милиции и хочу, чтобы меня прикрыли. Ты знаешь, что из себя представляют наши особисты, они непременно притащат на хвосте «федералов».
      Клео подвигала челюстью, но ожидаемая гроза так и не разразилась. Я старательно делал вид, что мне все равно.
      — Почему ты не хочешь прикинуться анонимом?
      — Потому что здесь мой запах, в умывальнике ты найдешь частицы моего эпидермиса, и квартира оформлена на мое имя.
      — Фьють!.. — У Клео расширились зрачки. — Во что ты опять влип?
      — Что тебе ответить? Работа такая…
      — Януш, у нее тоже была в глазу… эта штука? Она сохранилась?
      — И глаза и уши у нее в порядке, насколько я смог разглядеть, но я уверен, что оба принта выжжены. Девушка слишком долго была у них в руках… Клео, если вы едете, прихватите опознаватель. В этой квартире под обоями могут быть «черви»…
      — Кого ты учишь, мальчишка?
      Они заявились через десять минут; даже сквозь звуконепроницаемые стены я почувствовал вибрацию, когда тяжелая реактивная машина села на крышу. Клео, Бекетов и еще двое незнакомых парней. Они приволокли опознаватель и очень скоро отыскали двух давно мертвых «жуков» и «стрекозку» старого образца. Эти еще не умели сами рассыпаться на части и были очень похожи на настоящих насекомых. Впрочем, ресурс свой они выработали несколько лет назад.
      Итак, все то время, что я провел с трупом, за мной никто не следил. Я позвонил Ксане. Ее нигде не было.
      — Ты был прав, — сказала Клео. — Доктор просветил ее глазки «на скорую руку», там на сетчатке пятно сгоревшей ткани. Как они это делают, Януш?
      Я пожал плечами. Мы стояли на кухне у открытого окна и любовались на закат. По стенкам, попискивая, ползали два электронных «криминалиста».
      — Придумали что-то новенькое, дистанционно бьют лазером. Я читал, что у американцев пушка, способная выжечь кусок мозга с расстояния в километр, а глаз останется целым.
      — Зачем же было ее убивать? — Клео нервно затянулась. — Я могу понять, что кто-то охотится за деньгами всяких там богатых извращенцев… Или они нарочно убивают ваших красивых актрис? Тогда кто будет следующей?
      Внутри меня что-то дернулось, словно встала на место малюсенькая шестеренка.
      — Ты выяснила, как ее звали на самом деле?
      — Да, сравнили сетчатку по «Ногам Брайля». Марина Корниленко, тридцать один год, профессиональная актриса, три года работает на Сибиренко, и контракты с ней охотно возобновляются. В прошлом — гетера, разведена. У нее есть мать и двое младших братьев в «потерянной деревне». Мы проверили банковские счета; ей оставалось накопить десять тысяч для первого взноса на квартиру…
      — Сволочи! — сказал я. — Вот же сволочи…
      — Есть еще одна пикантная деталь…
      — Кажется, я догадался… Она беременна? Клементина фыркает, как рассерженный тюлень. — Януш, меня не интересует, кто у вас начальник по кадрам, но как так получается, что вторая убитая за неделю актриса носит «синий флажок»?
      Я разинул рот и на некоторое время остался в таком положении. Количество плохих новостей на сегодня явно превысило норму. Потом во мне что-то шевельнулось, словно встала на место еще одна заплутавшая шестеренка.
      — Клео, если я тебе достану списки актеров, ты сможешь всех проверить?
      — Два человека — это еще не серия, — отпарировала Багрова, но глазки у нее загорелись. — Ты думаешь, убийца расправляется с сексотами в ваших рядах? Но тогда он должен занимать очень высокое положение. Мне даже одну эту подругу проверить непросто, приходится запрашивать санкцию у генерала, а ты говоришь — проверить весь список! Сколько этих актеришек, занятых у вас на полставки? Тысячи? На это уйдет несколько часов, да еще и неизвестно, захотят ли федералы пойти навстречу даже генералу. Они совсем не горят желанием засвечивать своих людей.
      — Высокое положение…
      — Что ты сказал?
      — Ничего. Клео, я переброшу тебе фамилии тех, кто мне покажется особенно важен. Я надеюсь, в списке будет человек двадцать, не больше.
      — Что ты задумал? Тебе сейчас надо сидеть тихо, забившись под половицу, и не вылезать! Кстати, ты мне скажешь, как оказалось, что это твоя квартира?
      — Клео, вызови меня повесткой, и мы поговорим.
      В квартиру впустили дежурных охранников; оба тряслись, понимая, что могут лишиться рабочего места. Почти одновременно приехала «труповозка» и медики. Сразу стало тесно и шумно. У меня внутри все дрожало, и потели ладони, так хотелось скорее добраться до «старой» квартиры и заняться делом. И внутренний карман жгла фотография голозадой ведьмы.
      — Неделя, Полонский, — напутствовала Клементина, пропуская меня за ограждение. — И не забудь взять справку, что ты болен. Через неделю я из тебя душу вытрясу. Но слишком не обольщайся, покоя тебе не видать. Сегодня вечером мы все равно будем допрашивать твое начальство.
      — Вздуй их хорошенько, — посоветовал я и пошел домой.
      Внизу в холле собралась приличная толпа соседей; менты допрашивали всех подряд и никого не пропускали к лифтам. У дежурного техника и представителя домовладельца лица были цвета пыльного асфальта. Я не стал садиться в машину, пешком прошел в соседний двор, до ближайшей помойки. Незаметно огляделся, вытащил «левый» скрин и хорошенько на нем попрыгал. Затем уперся носком ботинка, разорвал «салфетку» на несколько частей и отправил их в разные баки. Я почти не сомневался, что ребята Клео найдут мою «стрекозу», но выйти на след уже не смогут.
      Вернувшись домой, я чуть не кинулся целовать родной ковер и безделушки на полках. Набрал Ксану, она опять не ответила. Добрался до серванта и налил полтинничек коньяку. Потом подумал и разрешил себе добавку. После сегодняшних, забав не помешал бы и стакан водки. Я подождал, пока коньяк доберется до желудка, а потом ринется вверх, на разогрев макушки, но ожидаемый эффект так и не пришел. Я мог бы выпить втрое больше, но все равно бы не опьянел.
      В голове сухо ворочались мысли, похожие на микроскопические детали механизма, и не хватало только одной или двух деталек, чтобы механизм перестал вздрагивать на месте, а покатил бы легко и уверенно…
      Я выдвинул из стенного шкафа кресло, устроился поудобнее и включил штатный скрин. Взгляд мой снова и снова возвращался к помятой фотографии. Что рыжая имела в виду, когда писала про пару шагов? Просто так, метафора, или серьезный намек?
      Я сходил в ванную и облился ледяной водой. Как ни странно, несмотря на дикость ситуации, голова соображала четко и ясно. А может быть, напротив, благодаря ситуации.
      Осталась пара шагов. Вот только куда?
      Я извлек на свет свои конспекты по теме «Шербет». Само собой, Гирин не позволил бы мне скачивать секретные файлы, но, к счастью, память позволяет мне гораздо больше, чем среднему клерку. В тот субботний вечер, когда шеф пустил меня за свой стол, я вернулся в машину и минут двадцать записывал в скрин все то, что сумел запомнить.
      На чистом листе я нарисовал вертикальную черту и написал:
      «Костадис-Салоники-тиви-шоу-Милена-рыжая…»
      «Юханов-кабельное тиви-Линда-рыжая-Лилиан-Салоники…»
      Потом подумал и, скрепя сердце, добавил:
      «Ксана-Сибиренко-тиви-квартира…» «Ксана-рыжая-Лилиан-Линда-тиви…»
      Кстати, насчет Сибиренко. Местонахождение заоблачного босса стало меня не на шутку тревожить. Он как будто превращался в члена моей семьи; еще немного, и я начну чувствовать его на расстоянии, как брата-близнеца!
      Я запустил портал новостей. Партийное строительство, в котором Лев принимал самое активное участие, продвигалось полным ходом. Его сомнительный сынок прервал вдруг всяческие глупые контакты с питерской властью, точнее, не прервал, а перевел на качественно новый уровень. Дмитрий Львович больше не клевал крошки в коридорах Смольного, он в одночасье стал региональным питерским представителем новой политической партии.
      И вел себя соответствующе. Скорбно признавался в ошибках юности, рассуждал исключительно о крахе существующей системы, сурово клеймил зажравшихся депутатов, чуть ли не с рук кормил нищих старушек.
      Он давал интервью в пустом скромном кабинете, под огромным портретом отца. На портрете Лева Сибиренко пожимал руки сразу троим заключенным на фоне тюремного барака.
      Меня охватило неуютное чувство, которое бывает в детстве, когда сверстники сговорятся и не посвящают тебя в свои тайны; при этом ты вынужден участвовать в общей игре, делая вид, что не замечаешь их закулисных интрижек.
      У большого босса дымились подошвы, а он словно не замечал.
      Я заставил себя вернуться к смысловым цепочкам.
      Нарисовал еще несколько строчек из знаковых слов. Так я распределил свои проблемы, не особо заботясь о логике. Когда хочешь найти решение задачи со многими «иксами», логика далеко не всегда оказывается к месту. Иногда от нее только вред. Я вертел словами так и сяк, выстраивая цепочки наобум, по горизонтали и вертикали, обводил маркером часто повторяющиеся слова и опять все зачеркивал.
      Чаще всего на пересечениях цепочек моих проблем выплывало словечко «тиви». Таким образом я зашифровал все, что относилось к нашим шоу, пусть даже косвенно. Потом одного слова «тиви» мне показалось недостаточно, я начал вводить в цепочку все ассоциации, которые приходили в голову.
      Салоники. Жажда. Реаниматоры.
      Возникло еще несколько «узлов», сначала они меня озадачили, но потом я вспомнил про «синие флажки» и обратился к спискам заказчиков.
      Я выписал отдельно тех, кто уже купил сценарий, кто заказал и сделал предоплату, и тех, кто только запросил подробные рекламные описания. Невозможно запомнить всех, но мне помогало то обстоятельство, что большинство заказчиков были людьми известными. Иностранцы в счет не шли, провинциалов я решил тоже пока не впутывать. Остались москвичи и питерцы, общий список почти на двести фамилий. На самом деле их наверняка намного больше, поскольку «сарафанное радио» разносит Новости гораздо быстрее официальной рекламы на сайтах. Гирин, пожалуй, прав: еще немного, и в среде нуворишей станет модным периодически погружаться в наши «Лукумы»…
      Из двухсот фамилий я выбрал те, чьи обладатели связаны с телевизионным бизнесом. Раз двадцать мне пришлось обращаться за ссылками в сеть, но наконец сложился более-менее внятный список. Мне он показался все равно достаточно длинным, и я снова обратился к своим логическим цепочкам. Я прогнал список на причастность к самым известным реалити-шоу и получил удручающий результат.
      «Вылезло» семь человек, и почти все — москвичи. Теперь пришла пора вспомнить о «синих флажках».
      Тени от штор сползли с потолка и начали подбираться к моим ногам. Краем уха я невольно прислушивался к ворчанию новостей на большом потолочном театре, а левым косил в скрин «домового», которому было поручено периодически прозванивать все три скрина супруги. Я даже не мог понять, уехала она или, как всегда, плюнула с высокой башни на все мои предложения.
      Где-то далеко, на краю вселенной, капала вода. Еще дальше, за пределами мироздания, просвистел по монорельсу поезд метро. В нашем доме такая надежная звукоизоляция, что… что если бы Линда кричала во всю глотку, никто бы ее не услышал. Если ее зарезал тот, кто оставил в прихожей коробку.
      Если ее убивали, пока я поднимался в лифте.
      Списки перформеров не засекречены, но требуется служебный допуск. Какое-то время у меня ушло на сопоставление и на обкатку новой идеи. К сожалению, компьютеру невозможно объяснить простым языком, какую статистику ты хочешь увидеть в скрине.
      — Георгий Карлович, срочно необходима ваша помощь! — Про себя я молил бога, чтобы шефу еще не стало известно о том, что происходит за стенкой.
      Гирин куда-то ехал в машине, что-то листал на заднем сиденье; посмотрел кисло.
      — Дружочек, если бы я даже знал, кто из наших подхалтуривает на Серый дом, все равно тебе бы не сказал. Такие вещи выясняются в индивидуальном порядке, а не списком…
      — В моем списке всего семь человек. Это заказчики, уже оплатившие шоу и прошедшие кодировку стрима. У троих из них сценарии в самом разгаре. От всех остальных они отличаются тем, что работают либо работали когда-то на телевидении. Имеются в виду серьезные посты.
      — Ну и что с того? По большей части это коллеги, получившие льготный пакет. Чем они хуже энергетиков или биржевиков?
      Я подумал, что Гирину еще не доложили о Линде, иначе бы он разговаривал по-другому.
      — Они отличаются еще и тем, что получили льготный пакет, такой же, как был у Костадиса. Я не сразу обратил внимание, но, похоже, тут дело не только в профессиональном любопытстве. Кто-то из наших рекламистов провел заказную кампанию…
      — Покажи мне список! — Гирин помрачнел еще больше, отшвырнул журнал и принялся яростно растирать висящие щеки. — Что я должен сделать?
      — Немедленно выяснить, кто из перформеров отобран для работы с этими заказчиками, и обратиться к вашему источнику в Сером доме, чтобы подтвердили или опровергли их статус.
      — Ты меня без ножа режешь, дружочек! Мне же век не расплатиться… Да и потом — что я скажу?
      — Ну, предложи внятное объяснение! Мне следует им сообщить: «Простите, но господин Полонский считает, что ваши платные агенты связаны со смертью заказчика…»
      Гирин замолчал и впился в меня водянистыми, обманчиво-тупыми глазками.
      — Желательно сочинить другую версию, — кротко посоветовал я. — Но на самом деле все может оказаться еще грустнее…
      Ждать пришлось довольно долго. Я уже был уверен, что Карлович про меня забыл, когда пиликнул вызов и измененный список оказался у меня в руках. Гирин даже не стал разговаривать.
      Подтвердились мои худшие ожидания. И вместе с тем я будто услышал, как в голове становится на место еще одна крохотная зубчатая деталь.
      Напротив фамилий трех из семи перформеров покачивался треугольный синий маркер. Немыслимо высокая плотность агентов для отдельно взятой, пусть даже известной, корпорации. Учитывая, что мы заняты шоу-бизнесом, а никак не военными разработками. Особенно странно, учитывая вес нашего главного босса Льва Сибиренко в московских кругах. Значит, старый озорник Гирин был прав, и под нас копают «первые кнопки», заручившись поддержкой органов.
      Я пошел в ванную и облился водой. — Капитан Полонский против федералов! — сказал я своему мокрому отражению. — Надежный и быстрый способ выпасть из окна…
      На столике у зеркала валялись в беспорядке Ксанкины мелочи. Я поднял ее косметичку и прижался носом. Ксаны нигде не было, маячок не мигал, но я теперь чувствовал, что с ней все в порядке.
      Просто она надулась и теперь будет меня какое-то время игнорировать. Это плохо, мне совершенно необходимо ее увидеть и предупредить об опасности. Возможно, если она не послушалась и не улетела на Алтай, мне даже удалось бы ее напугать так, что на недельку она бы укрылась безвылазно в моей квартире. А работа подождет…
      Ее работа.
      Как только я вспомнил допрос, устроенный мне милашкой Коко, разом заболела голова и кольнуло в сердце. Мне было прямо противопоказано мучить Ксану подозрениями. Пусть работает, где хочет, хоть крыс ловит, лишь бы оставалась со мной…
      Я перелистнул страничку и создал новый список. Слева — фамилии клиентов, справа — их перформеры основного эшелона. Два человека внушали наибольшие опасения. В том смысле, что обоих могли прикончить в ближайшие сутки, а я не мог разорваться надвое.
      Взрыва не избежать…
      — Георгий Карлович, снова необходима ваша помощь.
      — Половина второго, дружочек. Осмелюсь заметить, ночи.
      — Прошу прощения, но сейчас самое время. Тот, кто нам нужен, не спит, он находится в другом часовом поясе. Если я вылечу ближайшим рейсом на Москву, то успеваю сделать пересадку и через три часа уже буду на Родосе.
      — Полонский, тебе виза нужна или мое напутствие?
      — Виза есть, мне надо, чтобы вы с ним созвонились. Чтобы он меня принял.
      — О ком речь?
      Кажется, толстяк проснулся. Он кряхтит, сопит и чешется, оставаясь за размытой границей скрина. Услышав фамилию, Гирин перестает сопеть и чесаться, он выглядывает из недр своей квартиры, как потревоженный бобер из подводного укрытия.
      — Ты рехнулся, дружочек. Или забыл, что клиенты «Нуги» подписывают документы персонально только со мной? Они верят в полную конфиденциальность. Представляю, что начнется… Ласкавый решит, что ты пришел его шантажировать.
      — Георгий Карлович, я просмотрел материалы по всем купившим или заказавшим у нас «Нугу». Из шестнадцати человек сценарий пока активировали пятеро. Из этих пятерых только Ласкавый имеет отношение к телевидению, а девушка, актриса, которая с ним, она одна из этих… Ну, вы меня поняли.
      — Дружок, меня до одиннадцати вечера допрашивал твой знакомый носорог в юбке. Ну… ты меня понял, — передразнивает он. — Так вот тебе свежие новости с полей сражений. Установлено, что Рона Юханова убил один из тех, кто охранял здание. Он уже дает показания.
      Гирин разглядывает мою изумленную рожу.
      — Да, во всем признался, и уже выдвинуто обвинение.
      — Черт, да когда же они успели? Обычно прокурора днем с огнем не найдешь…
      — Потому что у охранника обнаружили наличные деньги, что само по себе серьезное преступление. А также дорогие часы и два яйца Дома Фаберже, несомненно, принадлежавших магнату. Горничная опознала драгоценности, их рыночная стоимость около миллиона.
      — Этого не может быть! В подобные бизнес-центры охранников поставляют только крупные агентства; там люди проходят специальный тренинг и проверены десять раз. Вы сами разве верите в подобную чушь? А как же женщины, с которыми Рон забавлялся?
      — Со слов обвиняемого дело обстояло так… Он давно присматривался именно к этому офису, поскольку заметил небрежность Юханова с деньгами и большое количество ценных предметов, не зашитых в сонарную решетку. Раза три, во время своих дневных смен, он поднимался из вестибюля наверх, находя поводы заглянуть в этот сектор и разнюхать, где что лежит. Его пост был внизу, и обходить здание положено только ночью. Вечером перед убийством он и его напарник поочередно воспользовались душевой, хотя это запрещено. А потом приехал Юханов с двумя дамами, одна была похожа на его супругу. И вот. Этот мерзавец, которому была доверена охрана, он выплывает из большого бассейна, видит пьяного Юханова, распахнутые двери, ключи на столе… И он понимает, что сегодня ночью можно срубить джек-пот. Он спровадил товарища вниз, сам спрятался в сауне и подглядывал. А когда дамочки вышли освежиться, он решил, что Юханов уснул, и выбрался из укрытия. Только тот не уснул, точнее — не вовремя проснулся, и получил рукояткой пистолета по голове.
      Когда его взяли, убийца клялся, что не хотел никого убивать. Он распихал в карманы деньги, которые нашел в ящиках стола, снял с мертвеца часы, затем открыл комнату отдыха и снял с полки два золотых яйца. Больше не успел, так как, по его словам, в этот момент вернулись из бассейна женщины. Они увидели человека с пистолетом и бросились бежать. Тогда он выстрелил вслед, изображая погоню…
      — Георгий Карлович, и вы верите этому бреду? Вышли из бассейна, оделись, нацепили парики, а затем не торопясь побежали?
      Гирин смотрит пристально и недоброжелательно. Впрочем, непросто вспомнить, когда он смотрел доброжелательно.
      — Какая разница, во что верю я, дружище? Если тебя это сильно занимает, так знай, что мне приятнее верить в безумца с пистолетом, чем в сбой программы перформера! Ты уловил?
      Я пожимаю плечами. Совершен настолько чудовищный подлог, что у меня пока не находится слов.
      — Что ты застыл, Януш?
      — Не понимаю, как мне работать дальше.
      — А как ты хотел? Думал, что мы одни на поле? Разве я тебе сказал, что мы прекращаем борьбу? Борьба никогда не кончается, дружок, зато сегодня мы видели когти противника.
      — Они заставили охранника или закодировали, Георгий Карлович!
      — Даже если так, экспертизу проведут без нашего участия. Кстати, как я понял, дело об этом убийстве уже завтра переходит в ведение федералов. Полагаю, у них самая лучшая аппаратура, и не составит труда проверить, зомбирован был охранник или нет.
      — Да, у них, несомненно, лучшая аппаратура…
      — Януш, тебя никто не увольнял, — Гирин вздохнул и нарочито усердно занялся поисками сигареты. — Занимайся своим делом и держи меня в курсе. Ласкавому я сейчас позвоню.
      — Будет здорово, если вы его уговорите прервать сценарий.
      — Исключено. Этот тип даже не станет меня слушать. А если его запугивать, мы получим не только иск на десяток миллионов, но и колоссальный звон.
      — Георгий Карлович, в таком случае мне нужен портативный скраббер.
      Пришел черед Гирину выпучить глаза.
      — Ласкавый в сценарии уже четвертые сутки, — быстро заговорил я. — Постараюсь его убедить. Я теперь почти уверен, что надо внимательно просматривать самое начало. Там — отгадка всего, что происходит.
      — Домыслы, дружок, не более того! Ты нарочно не спал до двух, чтобы сообщить мне свою потрясающую идею? Полстраны знает, что такое Петр Ласкавый для шоу-бизнеса. Что тебе надо от него? Эти музыканты, композиторы — жутко капризный народ. Он меня задушит потом…
      — Вы достанете мне скраббер?
      — Их не существует.
      — Причем мне нужна модификация, с которой справится дилетант. Я даже уточню. Лучше всего «эм-шесть-шесть» из проектного бюро имени Капицы, но сойдет и «японка»…
      — Придержи язык, дружочек! Если ты теперь такой подкованный, может быть, знаешь, где можно взять скраббер в аренду?
      — Я знаю. И если вы мне откажете, там и возьму. Но тогда я не уверен, что отчитываться о проделанной работе буду перед вами.
      Гирин раздавил окурок и отвернулся. За его квадратной спиной, обтянутой клетчатой пижамой, разгорелся экран служебного скрина. Мне был виден кусочек розовой стены, увешанной коллективными фото, а еще край прикроватного столика, заставленный медикаментами. На минуту мне стало стыдно, словно ощутил себя у чужой замочной скважины.
      — Тебя встретят в аэропорту, — не оборачиваясь, глухо произнес шеф. — Точнее, проводят. Сдашь в багаж, но обратно с Родоса не вези, опасно. Абонируй ячейку в тамошнем банке и сдай на хранение. Потом скажешь мне код, заберем без тебя. И это… Януш, сообщи мне сразу, если… если что.
      Спустя семь минут объявилась Ксана и стала единственным светлым пятном за сегодняшний день. Скороговоркой сообщила, что у нее полный о'кей, и что непременно будет хорошей девочкой, и непременно посетит Алтай, но не сегодня. А сегодня у нее ужас какие важные дела, но если захочет, то может приехать и в два часа ночи… Ага, раз я куда-то улетаю, не предупредив… А кстати, куда это мальчик собрался? На Ро-одос?! Обалдеть… То есть старую рухлядь сплавить с глаз долой подальше, отдать в Сибирь, комарам на растерзание, а сам — на юг, к гречанкам?.. А когда ты летишь, каким рейсом? А из какого аэропорта в Москве? А во сколько будешь там? А ты захватил с собой шлепанцы и панамку? Господи, какой идиот, он же зажарится, там сорок градусов в тени… А когда обратный рейс? Еще не знаешь?.. Не дай бог, приедешь загорелый ниже воротника, я тебя прибью…
      Я был счастлив ее слышать.
      Спустя еще пять минут оказалось, что я Ксану немножко обманул, но поскольку провожать меня она не собиралась, это роли не сыграло. Просто мне позвонил очень приятный мужской голос, я бы сказал — бархатный. Незнакомец не пожелал показаться в скрине, не пожелал назваться. Он подтвердил, что передаст мне посылку в аэропорту и сам меня найдет. Затем поинтересовался относительно билетов и спросил, кому из знакомых известно, какими рейсами я лечу. В результате выяснилось, что незнакомец уже забронировал билеты на мое имя у «Люфтганзы», и не через Москву, а через Вену, и вылетать мне в результате на час раньше.
      Я открыл рот для возражений, но бархатный голос пояснил, что все расходы уже оплачены и мои прежние билеты сдавать обратно ни в коем случае не следует.
      Уже на борту лайнера догнал сигнал личного вызова.
      — Полонский, куда это тебя несет? — Клементина катает сигарку из одного угла рта в другой. — Только не объясняй мне, что внезапно решил взять отпуск.
      — Я вернусь к твоей повестке, Клео. Лечу навестить одного приятеля.
      Несколько секунд она разглядывает меня, как разглядывала бы таракана, выбравшегося из ее тарелки с супом.
      — Полонский, зачем ее убили? Эту Марину, которая Линда, или как там правильно? Если ты что-то знаешь, скажи мне сейчас. Неужели только для того, чтобы насолить тебе?
      — А разве версия с убийством подтверждается? — Я затаил дыхание.
      — В том-то и дело, что нет… Девушка заявилась в квартиру одна. Сама пришла в чужой дом, закрылась в кладовке, выспалась, затем спокойно зарезалась.
      Оказывается, ее видела охрана, и никаких проблем не возникло. У нее универсальные принты, Януш.
      — Что-о?!
      — То, что слышишь. «Синий флажок» и универсальные принты категории «Д». Все жилые объекты частной и муниципальной собственности. Все общественные заведения и транспорт.
      — Обалдеть… — Сказать мне больше нечего, я даже забыл про сок, который держу в руке. — Но эту категорию, насколько мне известно…
      — Все верно, — угрюмо кивает Багрова. — Федералы присваивают «Д» на непродолжительное время своим оперативным агентам, и только тем, кто занят в наружке. Девица открыла все двери своим принтом, и никто из этих толстозадых придурков не пошевелился; так и продолжали дрочить перед своими пультами. Но я хочу сказать другое — мы прочитали записи всех камер за трое суток и нашли момент, когда девушка вошла в подъезд. Она действовала как настоящий профессионал, Януш. Уж поверь мне, парни смотрели, а они свое дело знают. Никакая актрисочка, а уж тем более гетера, не смогла бы так просчитать момент. Мы смотрели запись вместе с вашими подвальными крысами и только с третьего раза ее обнаружили. Можешь себе представить? Потом захочешь — я тебе покажу…
      — Не стоит, верю… — Я следил, как уплывают вниз огоньки посадочной полосы.
      — Веришь? А я вот не верю, что профессионал наружки, «синий флажок» и обладатель универсального принта вдруг исполосовал себя бритвой.
      — Она перформер… То есть, внутри сценария она — совсем другой человек. Личность полностью задавлена…
      — Кто ее мог заставить, Полонский? Это возможно, я имею в виду — в рамках вашего гнусного перфоменса — так искалечить человека? Пока я спрашиваю тебя, но могу ведь направить запрос прокурору…
      — Я надеюсь, что привезу ответ, Клео. Я очень надеюсь. Пожелай мне, чтобы было не поздно.

      — Не беспокойтесь, наша беседа не записывается.
      — Да мне наплевать… Чем вы можете повредить моей репутации?
      — Пожалуй, ничем, о вас наслышана вся страна.
      — Вот видите… — Мужчина в шезлонге с хрустом потянулся. — Я — счастливый человек.
      Его лицо закрывает сомбреро, по загорелой волосатой груди порхают клыкастые махаоны. Полонский впервые видит человека с таким оригинальным цветом кожи; верхняя часть туловища раскрашена, как шахматное поле, а ноги, напротив, загорели в полоску. Хотя, скорее всего, хозяин бунгало не загорает вовсе, а пользуется кремами и «мейкапом». Его лицо действительно известно доброй половине молодежи страны, той половине, что сходят с ума от медиативного рока.
      — Мне наплевать на репутацию, но кое-что следовало бы уладить. Оба мои адвоката погреются тут с нами, вы не против?
      Легкий кивок в сторону порхающих простыней скринов. Оттуда казенно улыбаются двое в черном, застегнутые на все пуговицы. Последний писк моды для публичных людей называется «мой адвокат всегда со мной». Не слишком дорого и очень эффективно, особенно во время публичных выступлений, когда одно слово может стоить скандала.
      — Я не против адвокатов, но характер беседы настолько конфиденциальный…
      — Зато я раздену вас и вашу лавочку до нитки, если хоть одно мое слово подвергнется цитированию без письменного разрешения.
      Янушу так и не удается определить, прослушивает ли кто-нибудь беседу. Скорее всего, его визави блефует. Гирин клятвенно обещал, что убедит рок-кумира не записывать встречу.
      — Договорились. господин Ласкавый… Я могу называть вас так?
      Примирительный жест двумя пальцами в ответ. Ни «да», ни «нет». Тропическое солнце прижигает дознавателю спину. Самым умным было бы скинуть одежду, но никто раздеться не предлагал. Он примчался сюда прямо с рейса и теперь с тревогой ощущал, как даже в толстых ботинках начинают плавиться ступни. На владельце бунгало удобные сандалии с охлаждающим реагентом в подошве.
      — Почему вы купили у нас «Нугу»? Это первое ваше приобретение в области персональных шоу?
      — Первое, но мне в кайф.
      — Могу я спросить, почему вы не приобрели «Лукум» или другую вариацию «Шербета»?
      — Потому что мне в кайф.
      — Ясно…
      Дознаватель отирает пот со лба. Чемоданчик с собраным и готовым к использованию скраббером ждет возле ног. Половину дороги Януш штудировал инструкцию, которую как будто нарочно написали с издевкой. Добрая половина терминов предназначалась только для спецов разведки, а обещанных практических рекомендаций не было вовсе. Человек «со стороны» вообще не понял бы, с чем столкнулся.
      Потому что скрабберов не существует. Януш помнит коротенькое слово, которое в аэропорту прошептал ему на ухо незнакомый мужчина со свертком. Януш произнесет это слово в микрофон своего скрина, в случае если скрабберу будет угрожать похищение. И через несколько секунд, даже если воры будут увозить прибор на скоростном планере или катере, вся его электронная начинка превратится в запеканку, сплошную пористую глыбу.
      Если Януш не успеет сказать слово, он наберет несколько цифр. Их тоже бархатным голосом подсказал мужчина, подсевший за столик в зале ожидания. У Януша очень хорошая память на лица, но среди подчиненных Гирина этого человека он никогда не встречал. Мужчина тонкой губой прикасался к поверхности кофе, листал журнал и показывал Янушу в журнале расписание самолетов. Он деловито что-то подчеркивал, но говорил при этом совсем не о самолетах. Он говорил о том, что скраббер ни при каких обстоятельствах не должен попасть в чужие руки. Что если не удастся сказать заветное слово или набрать комбинацию цифр, даже это не беда. Главное — после прилета и получения багажа немедленно уединиться, собрать прибор из шести частей, разложенных по разным углам чемодана, и приложить ладонь к опознавателю на рукоятке.
      После этого чемодан становится братом и другом, нельзя отходить от него больше чем на пять метров. То есть отойти можно, но скрин немедленно подаст сигнал, свистнет в ухо. Спустя десять секунд свистнет вторично, и скраббер расплавится.
      Если случится так, что чемодан не дадут унести дальше пяти метров, а также зажмут рот и свяжут руки, следует быстро и спокойно выбрать способ самоубийства. Возвращаться в Россию и планировать дальнейшую деятельность не рекомендуется.
      Мужчина с тонкими губами произнес это все своим бархатным голосом, не отрывая глаз от журнала. Януш тоже кивал, следил за узорами маркера и улыбался, если улыбался собеседник. У собеседника была очень ровная гладкая кожа, несомненное следствие качественного «мейкапа», а на ладонях чуть отсвечивала прозрачная пленка. Когда кофе закончился, Януш переложил сверток в чемодан.
      — Вопросы? — Мужчина скатал журнал и спрятал его за пазуху.
      Туда же, за пазуху, в пакетик, перекочевал одноразовый стаканчик и скомканная салфетка. Бархатный сказочник не оставлял после себя ни малейших следов, и производил все манипуляции столь же непринужденно, как обычный человек размешивает в кофе сахар.
      Это был единственный момент, когда Полонский испугался.
      — Один вопрос, — сказал он. — Такие меры безопасности разработаны специально для той вещи, что я получил? Мне это интересно чисто в профессиональном плане, — быстро добавил он, не видя никакой реакции на свои слова. — Признаюсь, я никогда не сталкивался…
      — Такие меры осуществляются с любым нашим оборудованием, — вежливо ответил незнакомец. — Приятного вам отдыха, большой привет другу.
      И растворился в толпе…
      Теперь Полонский чувствует, что скатывается к легкому безумию. Ему все время кажется, что до чемодана больше пяти метров. Невозможно постоянно держать в руке, а если поставишь, кто-то непременно норовит схватить и передвинуть. Таксист в аэропорту, служащий в бюро информации, официант в кафетерии.
      — Кстати, — говорит Ласкавый, — что вы носитесь со своим чемоданом? Бросьте его там, в домике, никто не возьмет…
      Такое ощущение, что стало жарче. Бунгало стоит посреди островка восхитительно правдоподобных джунглей, вся идиллия прикрыта сверху огромным колпаком. Огороженные сеткой, бормочут какаду и фазаны, с пятиметровой высоты лениво осыпается водопад, в знойном воздухе колышется миниатюрная радуга.
      Стены купола на две трети представляют собой аккумулятор. Он вырабатывает достаточно энергии для автономного существования этого маленького закрытого царства. На краю песчаной косы, вдоль узкой полоски джунглей разбросано несколько десятков таких же защищенных оазисов. Внутри них можно менять микроклимат по своему усмотрению, там циркулирует всегда идеально чистая опресненная вода. Если снаружи ветра приносят нефтяные пятна или начинают трещать датчики радиоактивного заражения, власти приостанавливают курортный сезон и проводят тотальную уборку. С недавних пор, после гибели танкеров и протечек старых ядерных захоронений, тревоги на курортах случаются все чаще. К ним почти привыкли, все равно здесь триста солнечных дней в году и потрясающая морская охота. От запретов страдают все, кроме гостей и жителей странного поселка. В куполах функционируют все системы жизнеобеспечения, привычные в мегаполисах, туда под землей протянуты трубопроводы и кабели, поддерживается достаточный запас пищи, спиртного и всего необходимого. Система «олл инклузив» отточена до совершенства. Круглосуточно вентилируется воздух и очищается вода в бассейнах и саунах. Невидимые и бесшумные туземцы подметают отгороженные пляжи, проверяют заряд батарей в батискафах и скутерах, гоняются за каждым брошенным окурком. Там, снаружи, за полупрозрачными стенами, загорают и купаются тысячи туристов попроще, и Полонский, пока летел на такси вдоль берега, не заметил особой разницы в качестве воздуха. Разница в другом.
      Обитатели куполов не могут без словосочетания «олл инклузив». Полонский где-то читал, что полвека назад это сочетание обозначало совсем иное. Тогда смысл чаще соответствовал содержанию, и люди проще общались между собой. Теперь «олл инклузив» стал стилем жизни, он подразумевает максимум удобств, оплаченных заранее, он подразумевает особую культуру поведения. Совсем не обязательно каждому богачу соответствовать этому сибаритскому стилю, но войдя в круг, не следует его покидать. Единожды выпав из «инклузива», единожды допустив братание с толпой, ты оказываешься вычеркнут.
      Ласкавый берет со столика фужер с коктейлем. Кусочки льда сталкиваются в молочной пене. Столик сделан из кедра и ореха как минимум полтора века назад. Фужер из первоклассного германского хрусталя. Янушу приходит в голову, что молоко в коктейле получено от коровы-медалистки.
      — Я заранее прошу прощения за такой вопрос… Услышав о нашем шоу, вы обрадовались возможности воплотить свои фантазии?
      — Не за что просить прощения, мне нравятся покладистые подружки. Сами знаете, нынче такую днем с огнем не сыскать…
      Где же она, думает Януш, неужели девушка не с ним?..
      — Откуда вы узнали о нашем предложении? Вспомните, пожалуйста, не было ли такого, что вас кто-то уговаривал?
      — Уговаривал?! Меня? Разве я упустил бы возможность прихватить от жизни еще кусочек, а? Хе-хе… Да еще со скидкой!
      Со скидкой, повторяет про себя Полонский. Ну, конечно, со скидкой, как старым боевым друзьям.
      — Про вас писали, что вы когда-то специально ездили на Тайвань…
      — Было дело… — Шляпа опускается еще ниже на лицо, но Ласкавый не проявляет нетерпения, разговоры о женщинах ему нравятся. — Если уж вы так дотошно копались в моем прошлом, могли бы заметить и героические страницы… хе-хе… На меня ополчились фурии из Лиги этих самых свободных прошмандовок, как я их называю… хе-хе… Они просто исходили злобой, когда я ляпнул на концерте в Ростове, что люблю и уважаю свою бабушку.
      — Я что-то припоминаю, это было лет пятнадцать назад… Вы, кажется, сочинили гимн в честь бабушек, которые знали свое место в доме, или что-то в этом роде?
      — Не так упрощенно. В честь бабушек, которые умели сделать так, чтобы мужик чувствовал себя мужиком. В честь женщин, которые когда-то умели накормить мужика до отвала, затрахать его до упаду и вдобавок сделать так, чтобы он готов был на любые подвиги. На самом деле я похвалил женщин, я сочинил гимн в честь бабушек и в честь всех самых замечательных женщин прошлого, но прошмандов-ки все перевернули… хе-хе… Они меня доставали на каждом шагу, потому что ощутили свою силу. Они добились того, что наши концерты запретили в шести городах, в нас чуть ли не кидались помидорами. В том году… Вы не помните, но в том году они протолкнули в Думе штук шесть самых идиотских законов, какие только могут сочинить бывшие шлюхи, на которых больше никто не прыгает. Это вначале всем казалось, что законы вроде как безобидные, потому и проголосовали легко.
      В одно лето я стал героем, потому что осмелился противостоять сразу по шести позициям. Они протолкнули закон о судебном преследовании тех, кто принуждает женщин оголяться перед мужчинами, а в моем шоу девки раздевались догола! Затем меня заставляли убирать слова из песен, например им не нравилось «ты пойдешь со мною всюду, малютка…» Это казалось смешным, но только поначалу. Припомните-ка, кто нынче осмеливается вставить в песню фразочку, типа «Кричи, не кричи, я тебя не пожалею…» Что вы улыбаетесь? Человек, хороший поэт, который писал эти стихи, отсидел полгода, между прочим, за оскорбление достоинства и так далее… Потом выяснилось, что нельзя использовать при оформлении сайтов далее графических изображений женщин в «оскорбляющих достоинство» позах. Мне снова попало, штрафы наложили безумные. Пару лет спустя, когда мы только-только отбились от нападок, я придумал новое шоу, и тут какая-то щелка подает на меня в суд за попытку «развратных действий». Я далее не понял сначала, кто она такая. Можете себе представить, эта гадина сама добивалась встречи, дело происходило на фестивале, кстати, у вас, в Питере, во время белых ночей. Она добивалась встречи со мной, кидалась цветами, писала дурацкие послания и ловила меня в барах. Я тогда жутко пил и бабами не интересовался. А когда протрезвел настолько, что обратил на нее внимание, то не нашел ничего лучшего, как потащить ее в гостиничный номер. Это сейчас я купил право на личную жизнь, а тогда моя голая задница моментом стала достоянием прессы. Еще выходили газеты… хе-хе…
      Эту гадину наверняка как следует обработали, потому что на следующий день она уже пела по-другому. Я ухлопал почти миллион, чтобы от нее откупиться и доказать, что никого не насиловал. Но дело было не только в насилии… Оказалось, что если есть свидетели, готовые подтвердить, что мужчина вел в гостиничный номер нетрезвую девушку, то его вина усугубляется втрое. Ты можешь никого пальцем не трогать, но сам факт, что вел в номер беззащитную и пьяную — это статья… хе-хе… Кто же знал, что эти кони в юбках обретут в Думе и правительстве такой вес?.. Но я вам еще не до конца рассказал, самое смешное впереди. Это сегодня смешно, а тогда мне хотелось повеситься.
      Вы помните год, когда легализовали бордели? Это вы должны помнить… Ну вот, и почти сразу вслед за легализацией издали целый пакет законов, которые такие олухи, как я, не удосужились прочитать… хе-хе… Но мне некогда было читать всякую фигню, мы записывали новый альбом, и вообще… Еще не хватало листать кодексы, перед тем как вызвать гетеру! Тут выяснилось, что гетеру нельзя вызвать, если у тебя нет принта на ладони, а принт вроде как дело добровольное. Однако ничего не попишешь! Нет твоей рожи в федеральном банке данных — не имеешь права трахаться на дому. Ладно, это ерунда, принт я себе еще раньше поставил. Дальше — хуже, из арсенала путан пропали все садо-мазо причиндалы. Это, видите ли, запрещено, а кому невмоготу — нехай устраивают оргии дома, с женами, или катят в тот же самый Таиланд. Я не могу понять, кто может мне запретить за собственные деньги слегка отшлепать девчонку? Или пусть даже не слегка, но ведь раньше всегда находились желающие… хе-хе…
      Я предлагаю кучу бабок, я заваливаю этот бордель баксами… тогда доллар еще что-то стоил, но вместо девочки с большими сиськами получаю двух сержантов с большими дубинками. Не буду вас утомлять скучной повестью о борьбе с Фемидой, к счастью, у меня достаточно друзей и не все еще погибли под юбками… Зато теперь меня не проведешь, теперь я могу читать лекции о том, как выжить в агрессивной среде… хе-хе… Я принял вас, потому что ценю Гирина. Я под страхом смерти не подойду ни к одной туземке и уж тем более ни к одной белой туристке! Никто не заставит меня выйти на общий пляж. Когда мне надоест здесь валяться, вертолет заберет меня прямо из купола. Да, деньги дают некоторые преимущества, но эти же деньги приносят беспокойство. Вот вы, при определенном везении, вполне можете познакомиться с девчонкой, которая не подаст на вас в суд за попытку шлепнуть ее ремнем по заднице. Может быть, вам даже повезет: ей это понравится, и вы начнете встречаться. Не буду себя перехваливать, героем я был не в одиночестве, но даже все вместе мы оказались в меньшинстве. Мы не смогли отстоять мужскую честь, мы сдавали позицию за позицией… Слушайте, как вас там, Полевой?.. Вы не сдурели еще в рубахе?
      — Полонский. Уже сдурел. Кажется, сейчас расплавлюсь.
      — Ну так снимите ее, или стесняетесь меня? Честное слово, я на мужиков не бросаюсь. Можете искупаться, вода чистая…
      Чертыхаясь, дознаватель освободился от одежды. Несколько секунд он с жадностью глядел в голубой омут бассейна, но нырнуть так и не отваживался.
      — Господин Ласкавый, я бы с радостью избавил вас от моего присутствия…
      — А вы мне не мешаете. Хотите пива?
      — Нет, благодарю… Я просто хотел сказать, что если вы позволите снять запись вашего стрима, мы избегнем…
      — Обойдетесь.
      — Вы можете мне рассказать, не происходило ли с вами чего-то необычного во время исполнения сценария?
      — А разве сам по себе сценарий не есть нечто необычное?
      — Безусловно, но я имел в виду нечто, выходящее за рамки ваших ожиданий.
      — Полонский, что вы бродите вокруг да около? Спросите прямо, что вам надо, и я прямо отвечу.
      — Я спрошу прямо. Господин Ласкавый, вы в курсе, что во время демонстрации шоу у нас произошло несколько несчастных случаев?
      — А, какой-то старый импотент увидел голую бабу и грохнулся в обморок в собственном душе?
      — Не только. Еще один человек погиб в собственном офисе…
      Ласкавый указательным пальцем приподнимает сомбреро.
      — Вы меня пугать пришли?
      — Вы были знакомы с Роном Юхановым?
      — Кто это такой?
      — А с Тео Костадисом?
      — Что-то такое… А, так это он собирался с вами судиться? Ну, не паникуйте, мне в суд подавать незачем. Я вас успокоил?
      — Вы знаете Марину Симак?
      — Первый раз слышу.
      — Вы не могли о ней не слышать, эта дама работает в администрации президента.
      — Мне как-то глубоко плевать на любые администрации… А что, она тоже заказывала у вас любовные шашни?
      — Ни в коем случае. Я полагаю, вы не можете ее не знать. Госпожа Симак одно время работала выпускающим редактором на третьей московской кнопке, а вы в то время вели там «рок-энциклопедию».
      — Не припоминаю.
      — Муж Марины Симак — видный бизнесмен, он один из владельцев шоу «Жажда». Несколько дней назад он, как и вы, приобрел у нас «Нугу».
      — Флаг ему в руки, пусть повеселится. А жена-то его при чем? Мечтает позабавиться на халяву, но бздит от страха потерять кресло?
      — У меня был выбор, с кем из вас встретиться в первую очередь. Я рассудил, что до правительственного чиновника не достучаться, что скорее я найду понимание у вас. Час назад выяснилось, что к Симак я опоздал. Пока я летел к вам, передали, что Марина Симак попала в больницу. Ее жестоко избил собственный муж. Передали, что супругов видели вместе на концерте, они шли под руку и даже целовались. Я нарочно заглянул в справку. Все подтверждает, что ее муж был с Мариной всегда мягок и нежен, буквально носил ее на руках. Они прожили в традишене одиннадцать лет, для обоих это второй брак. Теперь Марина Симак в реанимации. Перелом носа и ребер, внутренние кровотечения. Возможно также, что она потеряет слух…
      Ласкавый легко отрывается от шезлонга, поигрывая мускулами, спускается к голубой поверхности воды. Для пятидесяти семи лет он сложен великолепно, портят только седые волосы на спине. Ласкавый плавает, не снимая сомбреро, фыркает и колотит ногами.
      — Петр, отчего вы не хотите мне помочь? Я поспрашивал людей, я нашел вчера тех, кто вас отлично помнит по работе на радио, вас и Марину…
      Пловец внезапно замедляется и, не поворачивая головы, предупреждающе поднимает вверх указательный палец. Януш отважно набирает в грудь воздуха для победного рывка. Он пытается обойти бассейн и заглянуть под сомбреро, но мужчина в воде всякий раз оказывается спиной к нему.
      — Он ее изуродовал, слышите? А еще вчера носил на руках. Вы ведь были знакомы и с Дмитрием, ее мужем, вы прекрасно знаете, что он тряпка, слабак, мухи не обидит. Только поэтому Марина подписала с ним контракт на традишен. Я потратил на вас вчера целый вечер и нашел людей, которые помнят, как вы дружили с Мариной Симак. Как вы дружили и были близки…
      — Заткнитесь, вас это не касается, — беззлобно роняет музыкант. Что-то в его голосе изменилось, словно порвалась натянутая струна. Где же девушка, где все остальные перформеры, гадает дознаватель. Чемоданчик из светлой кожи трется о его ноги.
      — Вам знакома фирма «Салоники»?
      — М-м-м… первый раз слышу. Это что-то греческое?
      Полонский обходит бассейн, стараясь не вязнуть в раскаленном песке. Цветастое сомбреро уплывает от него в противоположный угол, под своды миниатюрного каменного грота.
      — Вы не могли не знать Юханова. Вы писали музыкальные треки для «Жажды-два», когда Рон покупал шоу для своего канала.
      — Это было давно… Для кого я только не делал музыку! Вы хотите, чтобы я помнил каждый мелкий контракт?
      — Контракт с Юхановым не назовешь мелким.
      — Эх, приятель… Поляков, или как вас там? Я давно уяснил, мне два раза повторять не надо. У вас на съемках кого-то грохнули, паршивое дело, согласен. Но это не значит, что с моей помощью можно собрать алиби.
      Ласкавый выбирается из воды, на три секунды, задрав руки, застывает в сушильной кабине и направляется к выходу из купола. Януш, сколько ни старается, не может взглянуть рок-звезде в лицо. В какой-то момент его даже охватывает сомнение, тот ли человек перед ним.
      — Господин Ласкавый, я надеялся на вашу помощь…
      — Сожалею… — сухой смешок. — Но на меня никто не покушался, никто не бил по голове и не топил в душе. Я просто получаю кайф, чего и вам желаю.
      — Председатель совета послал меня, чтобы… Хозяин бунгало, не оборачиваясь, исчезает за плетеной дверью. Полонский, чертыхаясь, загребая штиблетами раскаленный песок, бредет за ним. Дознавателя предупреждали об эксцентричности музыканта, но в данном случае дело не в характере.
      Здесь что-то иное, гораздо хуже.
      Полонский не думает о том, как он будет отчитываться перед Гириным. Толкая дверь бунгало, он словно впитывает ноздрями запах страха. Этот загорелый сильный мужик, миллионер и кумир подростков, ведет себя, как заплутавший в лесу ребенок.
      — Господин Ласкавый, я пролетел несколько тысяч километров, потому что рассчитывал на вашу память и на ваше сотрудничество. Мы опасаемся, что могут погибнуть и другие люди…
      Это недозволенный прием, произносить такие слова никто не уполномочивал.
      — Я ценю вашего Гирина… — доносится баритон откуда-то из глубины, из скопищ африканских масок и статуй черного дерева. — Он классный мужик, мы когда-то вместе делали один фестиваль…
      Полонский пробирается мимо стеллажей с ракушками и чучелами птиц, между подсвеченных аквариумов с акулами.
      — Он мне позвонил среди ночи, ваш Гирин, и сто раз извинился, что нарушает контракт. Честно сказать, досконально я не читал, так что выгнать вас могу исключительно благодаря Гирину… хе-хе… Теперь я знаю, что ничего вам не должен. Хотите пива?
      Ласкавый стоит спиной в белых шортах и сомбреро, надвинутом на нос. Перед ним широкая зеркальная поверхность кухонного стола, гора фруктов, кофеварка. Януш смотрит на пальцы музыканта. Длинные, аккуратные пальцы, два изысканных перстня. Ласкавому кажется, что он делает своими красивыми пальцами что-то важное, на самом же деле его руки бесцельно шарят по столу.
      — Нет, благодарю, пива не хочу. А вот от сока не откажусь… Зачем вы меня обманываете насчет Гирина? Он, кстати, тоже не признался, что вы работали бок о бок почти пять лет. Это был далеко не один фестиваль.
      Сомбреро слегка покачивается, словно музыкант отбивает ногой новый мотив или вторит переливам афроджаза в динамиках. Полонский трогает щербатые горлышки амфор, вдыхает цитрусовую мякоть.
      — Почему вы обманули меня, сказав, что не слышали о корпорации «Салоники»? За последние два дня вы перевели на счета ее дочерних компаний около четырнадцати миллионов евро.
      Сомбреро перестает покачиваться, по пальцам хозяина бунгало течет свежий сок помело.
      — Убирайтесь, поганый вы шпик…
      Он разворачивается и стремится принять грозную позу, но неожиданно срывается на фальцет.
      — И не подумаю убираться, пока вы не ответите.
      — Я вызову охрану, и вас вышвырнут из страны без права возобновления визы! Или кинут в местную тюрягу месяца на три!
      — Если вы будете расставаться с деньгами такими темпами, то через неделю окажетесь нищим. Мои друзья из милиции проверили ваши проводки. Вы перебрасываете деньги уже третий день и пользуетесь очень сложными бухгалтерскими схемами.
      — Я нарушаю закон? — Ласкавый замер, склонившись над столом в нелепой позе. — Нет?! Тогда это не ваше дело…
      — Допустим. Но вы сказали, что не знаете Юханова. Я могу продемонстрировать вам ряд снимков с камер слежения в ресторанах и в зале аэропорта, где вы с ним встречаетесь, выпиваете и даже обнимаетесь на прощание. Показать?
      Януш не видит лица собеседника, это ему нравится все меньше.
      — Кто вы такой, чтобы выслеживать меня? Я вас посажу… — Ласкавый тянет за шнурок. С потолка, шурша, разворачивается полотнище скрина.
      — Ладно, не стоит так волноваться, я ухожу, — примирительно говорит Полонский и поднимает с пола чемодан.
      Он протягивает хозяину руку, тот автоматически тянет свою, в последний момент отдергивает, но уже поздно.
      Игла вонзается в запястье.

      Получив инъекцию сонника, Ласкавый несколько секунд покачивается, точно спиленный кедр, выбирающий место, куда бы упасть. Януш роняет чемодан, подхватывает обмякшее тело и бережно укладывает на пол. Здесь прогретые чистые доски, на них работать будет даже удобнее. Вместо нормального дивана все равно раскачивается дурацкий гамак, наполненный мелкими подушечками.
      Дознаватель быстро обходит помещение, заглядывает в подвал и поднимается по лесенке на второй этаж. Отсюда со сторожевой башенки прекрасно видны внутренности огромного «пузыря», рощицы, водопад, три бассейна и гостевой домик. А специальная оптика позволяет наблюдать за всем, что происходит наружи. Полонский прикладывается к окулярам, бинокль тут же диагностирует зрение и выдает картинку умопомрачительной красоты.
      За полосой отутюженного машиной песка, на голубой морской глади, играя солнечными зайчиками на белоснежных бортах, покачивается яхта-катамаран. Очень скоро становится ясно, что яхта не покачивается, это море колышется вокруг нее и создает иллюзию движения. Катамаран слишком велик и тяжел. Януш прикидывает его длину — не меньше чем пятьдесят метров.
      — А вот и Изабель, — удовлетворенно шепчет он, смещая ручку настройки. — Все вы здесь, голубчики…
      На верхней палубе корабля в шезлонгах загорают люди. Отсюда их лица и фигуры не видны, но Янушу уже известно, что там восемь или десять мужчин. Единственная женщина стоит, раскинув руки, ее загорелый силуэт кажется почти черным на фоне снежных бортов яхты. Женщина изящно прогибается и вдруг исчезает. Видимо, на верхней палубе имеется бассейн. Кто-то из мужчин поднимается из шезлонга и ныряет вслед за ней. Поднимается фонтанчик брызг.
      — Жива, жива, жива, — как заклинание повторяет дознаватель, спускаясь вниз.
      У него еще очень много дел, а до яхты без катера все равно не добраться. Он расчищает место на стойке, открывает чемодан и достает несколько металлических предметов, назначение которых еще недавно ему самому казалось тайной. Затем становится на колени возле головы спящего рокера и быстрыми движениями собирает из металлических деталей что-то вроде клетки. Он снимает со спящего сомбреро и наконец-то видит его высокий лоб, в проплешинах и пигментных пятнах. У Ласкавого чуть подрагивают губы, а вблизи кожа его лица похожа на протертый вельвет. На сцене он совсем не такой; он привык, что им восторгаются, и стеснялся, видимо, снять сомбреро даже перед единственным посетителем, чтобы не уронить имидж.
      Полонский затягивает болты, фиксирует череп в шести точках, затем осторожно извлекает скраббер. Больше всего в собранном виде прибор похож на допотопную мясорубку. Янушу до сих пор не верится, что эта малютка решает те же задачи, что и целая комната, напичканная аппаратурой.
      Он вставляет «мясорубку» в пазы решетки и смотрит в глазок. Голова лежащего мужчины превратилась во что-то бесформенное, почти вплотную к его левому глазу приблизился широкий серый раструб.
      — Бог ты мой, про глаза-то и забыл! — укоряет себя дознаватель.
      Действительно, глаза у спящего прикрыты. Непорядок. Янушу приходится отстегивать с таким трудом закрепленный скраббер, а время идет. Где-то играет джаз, шуршат на ветру пальмы, журчит водопад, покрикивают экзотические птицы…
      Наконец он находит в дебрях чемодана крохотные распорки для век. Он устанавливает их, мысленно ужасаясь предусмотрительности людей с тонкими губами и гладкой кожей. Теперь зрачок Ласкавого расположен строго напротив «прицела», и можно начинать. При условии правильной подготовки процесс занимает всего несколько минут, но о правильной подготовке не может идти и речи.
      Несколько раз Януш вскакивает и вытирает влажные непослушные пальцы о полотенце. В память скраббера предстоит ввести ряд подготовительных команд, затем происходит диагностика систем; все в точности, как на стационарном комплексе. Наконец загораются восемь крохотных зеленых маячков, и луч лазера начинает сканировать сетчатку.
      Пронзительно звенит вызов одного из скринов хозяина. Звенит долго, не переставая. Полонский мысленно считает до двадцати, потом до сорока, но скрин, замолчав, словно передает эстафету другому. Ласкавого вызывают по четырем разным каналам. Полонский считает их, вытирает пот со лба и складывает промокшие салфетки в пакет.
      После него не должно остаться следов.
      Прибор сигнализирует, что процесс скачивания информации успешно завершен. Легким нажатием пальца Януш освобождает пластину на «тыльной» стороне скраббера, с тихим щелчком ему в ладонь выпадает продолговатая теплая капсула. Теперь осталось спрятать чип в надежное место и принять самое важное решение.
      Снова тренькает вызов и трещит, не смолкая, так долго и настойчиво, что у Януша начинает звенеть в ушах. Он убеждает себя, что нет ничего удивительного. Петру Ласкавому могут звонить сотни людей, он востребован на обоих полушариях Земли, он ведет массу музыкальных проектов…
      Странно, что никто не звонил раньше.
      Януш сверяет часы и поднимается на башенку. Купол распахнут над головой, словно раскрыты лепестки грандиозного цветка, но от внешнего мира оазис отделяет почти невидимая сверхпрочная сеть. Солнце с неистовой яростью буравит макушку. Полонский еще раз осматривает местность в бинокль. На самом деле никакого бинокля нет, вокруг на десяток метров в вышину поднимаются джунгли, а за ними — невидимая отсюда пластичная оболочка «пузыря». Но где-то высоко, в зените, парит камера кругового обзора, с ее помощью можно видеть все, что происходит на пляже.
      Полонскому не нравится, что вокруг так тихо.
      Наверное, здесь всегда так тихо, убеждает он себя. Между пальм в знойном мареве колышутся такие же закрытые колпаки «олл-инклузив», по идеально ровной дорожке катится поливальная машина, качается яхта на волнах. Еще дальше, за полосой зарослей, видна ограда и край «дикого» пляжа. Там в волнах прибоя качаются сотни разноцветных голов, прыгают мячи и режут гладь мотоциклы. Солнечные лучи сверкающими иголочками отражаются от стекол роскошных отелей, вереницей растянувшихся по побережью. Яхта Ласкавого белой стрелкой висит в голубом мареве.
      — Это рай, — говорит сам себе дознаватель.
      Он наводит окуляры на ленту шоссе. Со стороны города очень быстро приближаются две машины. Пока что они очень далеко. Януш увеличивает изображение, потом еще раз. Два мощных джипа, способные шустро кататься по песку. У местных жителей такие машины не в почете, очень дорого содержать. Наверняка едет кто-то из обитателей поселка, кто-то из отдыхающих нуворишей.
      Януш считает минуты. Звонки в бунгало начались после того, как в аэропорту сел борт, на котором он должен был прилететь. О том, что дознаватель сменил рейс, не знал никто, кроме посланника Гирина. О том, что он вообще летит, знала одна лишь Ксана.
      Ксана…
      Полонский сердито трясет головой, отгоняя нелепые мысли.
      Ласкавому остается спать еще полтора часа.
      Дознаватель спускается вниз и прожигает ему глазной принт. Глаз не пострадал, прибор действует аккуратно. Остается еще ухо, но визуальный ряд важнее всего. Чемоданчик снова собран, вытерта пыль на всех поверхностях, где могли остаться отпечатки. Януш выходит через заднюю дверь бунгало и спускается к причалу. Под солнечным козырьком покачиваются два легких катера, а к морю убегает широкая овальная труба, снабженная двумя шлюзами. Пара минут у Януша уходит на то, чтобы разобраться с датчиком уровня воды и ручным управлением шлюзами. Сейчас прилив только начинается, и шлюзы можно не закрывать. Это хорошо, потому что надо суметь вернуться и дождаться пробуждения хозяина. Ласкавого необходимо убедить в том, что с ним случился небольшой тепловой удар.
      Януш заводит мотор, вручную отпирает шлюз и ведет катер по полутемному тоннелю. Когда он проплывает под границей купола, звучит предупредительный пеленг.
      «Дорогой гость, — обращается слащавый женский голос, — не забудь, что ты покинул пределы частной собственности на моторном средстве повышенной опасности. Проверь, не забыты ли документы на право вождения, карты и проверь состояние батарей. Подчиняйся требованиям береговой охраны, не приближайся к городским пляжам и к зоне навигации…»
      — Мы недалеко, — шепчет Полонский, осваиваясь с управлением. — Мы туда и обратно, и ничего нарушить не успеем.
      Ползет вверх последняя решетка, и беспощадное солнце тут же бьет в глаза. От легкого нажатия педали катер встает на попа и с рычаньем мчится на встречу со старшим братом. Отполированный борт Катамарана все ближе, уже различимы буквы латинского названия. Януш сбрасывает газ и оглядывается назад. Берег выглядит как иллюстрация к волшебной детской сказке, чуть портит картину распахнутое жерло тоннеля; с такого расстояния оно видится, как жирная черная точка на песке. По дрожащей полоске шоссе к куполу Ласкавого приближаются два солнечных зайчика.
      И нет ни единого человека в пальмовых рощах.
      Януш огибает первый нависающий нос яхты. Снизу судно кажется громадным, как трехэтажный дом. С палубы доносится музыка, плеск воды в бассейне, нижние иллюминаторы задраены, от яхты пахнет краской и разогретым металлом. Со стороны моря спущен трап; Януш кое-как швартуется, затем закидывает на спину лямки рюкзачка.
      На нижней палубе его встречает сумрак кают-компании, немыслимой роскоши буфетная, груды подушек и не выветрившийся с вечера аромат яблочного кальяна. Здесь никого нет. Осмелев, дознаватель заглядывает в машинное отделение, и на всякий случай опускает тяжелую крышку. В жилых каютах ему делать нечего. Изабель купается наверху. Весь вопрос в том, как поведут себя остальные перформеры-мужчины.
      Настоящие жеребцы. Тупые и блудливые.
      Януш рассматривает сборище сквозь двойное стекло палубной надстройки. Как ни странно, рубка заперта, на обеих дверцах горят красные маячки. Внутри, на спинке кожаного сиденья напротив штурвала, висит белый китель. Если что-то случится, никто из присутствующих даже не сможет запустить мотор корабля. Им придется выбивать стекло и грести к берегу на шлюпках.
      Кстати, о береге. Полонский достает из кармана портативный бинокль и отыскивает купол Ласкавого. Там по-прежнему все тихо, а оба джипа куда-то исчезли. Скорее всего, свернули к кому-то из соседей; впрочем, часть обзора закрывает группа пальм.
      Слишком тихо. Наверное, в раю всегда тихо, но От текущего по спине пота, от бесконечного усыпляющего плеска воды под днищем у Полонского возникают самые неприятные ассоциации. Слишком назойливое спокойствие порой таит в себе массу неожиданностей.
      Януш снова переводит взгляд на компанию в шезлонгах, и понемногу его начинает охватывать страх. Он вдруг понимает, что является первым человеком, естественно, после разработчиков и испытателей, кто видит сценарий «Нуга» снаружи.
      Это впечатляет.
      В шезлонгах и просто на палубе нежатся шестеро парней, и двое кидаются мячом в бассейне. Всем можно дать лет по двадцать, они прекрасно сложены и одеты лишь в микроскопические плавки.
      — Вот бли-ин… — не удерживает возгласа Полонский.
      Этим парням есть что показать. Плавки не скрывают, а скорее подчеркивают их мужские прелести, тела натерты маслом для загара, но никто не является образцом мускулатуры. Ласкавому не хочется видеть возле себя рельефных мужчин. Парни неспешно потягивают коктейли, передают друг другу крем от загара и пожирают глазами единственную Девушку. Они почти не разговаривают, им не о чем разговаривать; перформеры второго эшелона не созданы для глубокой философии.
      Изабель Гнедич протягивает из бассейна две загорелые руки и капризно трясет ими в воздухе. Тотчас же вскакивают двое и рывком вытягивают ее на полотенце. С тела девушки на палубу хлещут потоки воды. Она смеется, и тут же начинают смеяться окружившие ее спасатели. Впрочем, никто не проявляет излишней назойливости, никто не пытается склонить Изабель к сексу, загорелые мальчики воспитаны, как настоящие лорды.
      На Изабель Гнедич нет ничего, кроме бус на щиколотках и маленьких нашлепок на сосках, в форме сердечек; это от солнца. Она по-своему красива, но очень маленькая, не во вкусе дознавателя. Рядом с парнями девушка кажется совсем крошечной, едва достает макушкой им до середины плеча. И при таком скромном росте у нее внушительных размеров бюст и широкая нижняя часть туловища. Изабель напоминает Янушу африканскую статуэтку из черного дерева, средоточие насыщенной, вычурной женственности.
      Она смеется и поочередно поднимает крепкие ножки, позволяя мальчикам себя вытирать.
      Полонскому страшно.
      Он думает, что лучше бы увидел разнузданную оргию, лучше бы увидел кровь и наслушался бы криков несчастной жертвы. Тогда, по крайней мере, возник бы повод прийти на помощь. С помощью сонника он уложил бы всех агрессоров на пару часов, схватил бы девушку в охапку и рванул к берегу. А там, в крепости Ласкавого, можно было бы спокойно подумать, что делать дальше. Звонить в российское посольство или выставить ультиматум и держать оборону до прилета Гирина с оборудованием.
      Со стороны моря доносится звук. Януш отступает за рубку, снова глядит в бинокль. На большой скорости приближается катер на подводных крыльях. Сюда никто не может заплывать, пляж и кусок акватории отгорожены и охраняются вооруженными греческими пограничниками.
      — Это кто-то из соседей, — успокаивает себя Полонский, но в эту секунду видит на палубе катера мужчину с боевым шокером на локте. Тот наполовину высунулся из люка и изучает яхту в бинокль. Хорошо, что Януш вовремя отошел за рубку…
      Молодых людей в шезлонгах появление катера, кажется, вовсе не интересует. Они похожи на заведенные, хорошо смазанные механизмы. Трое сгрудились вокруг лежащей девушки и натирают ее маслом, остальные потягивают коктейли.
      Эмоциональная линия второго плана недостаточно проработана. Кажется, именно так отзывался Гирин. Но не за горами тот день, когда миру будет предложена сверхсложная, ошеломительная, блистательная заготовка — индивидуальный сценарий «Кос-халва».
      «…Для особо изощренных и утонченных, но отнюдь не для миллионеров. Вводится несколько десятков перформеров, каждый из них в сотню раз искреннее самого великого актера, потому что они не играют. Стрим каждого отточен и выверен до мельчайших штрихов. Они будут вашими соседями по коттеджному поселку или по многоэтажному дому, кому как угодно. Все перипетии отношений будут разворачиваться у вас на глазах; вот он, истинный интерактив! Вы можете непосредственно влиять на ход событий, помирить возлюбленных или устроить развод, напакостить мелким врагам или приласкать обиженных. Сценарий продуман заранее группой талантливых авторов, чтобы каждый День, прожитый в поселке, стоил десятка серий обычных шоу, где все так ненатурально. Мало того, впервые мы вводим новую услугу, мы позволяем вам, как зрителям и главным действующим лицам, менять будущее. Если вам покажется неудачным очередной сценарный ход, вы связываетесь с нами и компьютер немедленно выбирает другой вариант завтрашнего дня.
      Конечно, важные роли достанутся не всем. У вас будет любовник или любовница, или их будет несколько. С вами будут изменять чужие жены, но вы сможете соблазнять и мужчин. Вы приобретаете неслыханное обаяние, к вам каждый вечер готовы тянуться друзья, с вами хотят заводить отношения, у вас спрашивают совета. О нет, никакой фамильярности и панибратства, все прекрасно сознают, какой величиной вы являетесь, и достаточно намекнуть, как легкая назойливость сменится почтительным, но дружелюбным нейтралитетом.
      Но это не мешает тайным врагам плести интриги и затевать мелкие заговоры. Соседи сбиваются в партии, соседи подглядывают друг за другом и выясняют отношения, ссорятся и мирятся, устраивают оргии и попойки. Ко второй неделе шоу сложно сказать, кто из актеров играет эпизодическую роль, а кто постепенно выдвигается на первый план. Все перепутано и от этого только становится интереснее.
      О нет, это вовсе не бездарный сериал для престарелых домохозяек! Это лишь пробный шар, перед тем как удовлетворить спрос самых широких слоев публики. В наших планах уже к концу года выпустить отдельные модификации «Кос-халвы» для настоящих мужчин, для девочек-подростков и для бизнес-леди… Это будет первое персональное шоу, которое перестанет быть индивидуальным! Да, теперь вы можете взять в сценарий несколько своих друзей или даже членов семьи.
      Конечно, если им позволят их взгляды. Мы напоминаем, что никогда не предоставим наши возможности подросткам до восемнадцати лет и никогда не будем пропагандировать свободный секс. Это не наш путь. Наш путь — подарить заказчикам свободные, гармоничные отношения, основанные на дружбе, преданности и искренних теплых чувствах. Заметьте, дорогие зрители, в рекламе мы никогда не произносим слово на букву «л», потому что считаем настоящие чувства проявлением святого духа в каждом из нас…
      Феерические возможности, дамы и господа. Режиссерам шоу удалось совместить несовместимое; в «Кос-халве» каждому гостю не придется проводить сутки в лаборатории для записи верного стрима и согласования с каждым из перформеров. Найдена новая формула загрузки перформеров, это истинное открытие века. Формула позволяет адаптировать актеров к двоим, а то и троим активным игрокам. Это не так просто, еще много нерешенных задач, но одно мы можем заявить с уверенностью: персональные шоу уже в этом году станут доступными для широких масс среднего класса. Удовольствие для миллионеров становится доступным для всех!..»
      Януш огибает рубку, выходит на палубу и наводит сонник на парней, окруживших Изабель. Трое поднимают головы и смотрят на него затуманенными глазами; те, что развалились в шезлонгах, даже не пытаются встать. Януш хватает девушку за руку и буквально волочет за собой, поводя пистолетом справа налево.
      — Изабель, не бойтесь, — торопливо увещевает он, — меня послал Петя, сейчас мы идем к нему.
      — Кто вы такой? — Она безропотно позволяет мужчине положить себя на плечо.
      Парни на палубе сгрудились, но никто не отважился рвануть следом. А двое, что играли в мяч в бассейне, похоже, так ничего и не заметили.
      — Вы в большой опасности, Петр ждет нас на берегу.
      Он спиной спускается по трапу, думая об одном — только бы не получить заряд из шокера в спину. Девушка весит совсем немного, но она страшно горячая и скользкая, прямо-таки выскакивает из рук.
      И одуряюще вкусно пахнет.
      Внезапно он прекращает волноваться, что девушка вырвется. Изабель Гнедич так «воспитана», что не будет вырываться, ей доставляет удовольствие чужая сила и власть. Другое дело, что она напряжена, и если в ближайшее время не увидит Хозяина, с ней может случиться истерика. Или что-нибудь похуже, типа ступора. Она не станет драться и орать, но вполне может прийти в такое состояние, вывести из которого сумеют только врачи.
      Им удается достичь катера под прикрытием второго корпуса катамарана; отчаливая, Полонский слышит за спиной затухающий клекот чужого мотора. У преследователей слишком тяжелое плавсредство, по инерции их проносит мимо, за корпус яхты, прежде чем мужчина с шокером успевает нажать на спусковой крючок. Он все же стреляет, но заряд уходит в белый свет, а Януш уже наступает на педаль, и берег бросается навстречу.
      В следующую секунду происходят две неприятные вещи. Изабель пытается выпрыгнуть из лодки, и это ей почти удается. Полонский бросает штурвал, успевает схватить девушку за ногу и тянет назад. Лишенный управления катер резко сбрасывает скорость. Изабель дважды кусает Полонского в предплечье, руками старается выцарапать ему глаза, а коленкой норовит угодить в пах.
      Одновременно катер на подводных крыльях вновь запускает водометы, и оттуда стреляют уже прицельно. Первый заряд с громким хлопком растекается по обшивке, моментально начинает вонять паленым, гаснут приборы, а вместо них загорается красная тревожная подсветка.
      «Внимание, на борту аварийная ситуация, плавучести не угрожает, — ласковым голосом вещает компьютер. Диагноз: множественные короткие замыкания в цепях первого двигателя… Рекомендую отключить питание второго двигателя…»
      Девица сражается отчаянно; она заползает под банку и сучит ногами, не позволяя к себе притронуться. Януш делает вид, что сдался, затем перепрыгивает сиденье, прижимает ей коленом руку к пробковому полу и хватает за волосы. Пока она свободным кулачком молотит ему по лицу, дознаватель ухитряется выудить из нагрудного кармашка второй микрошприц с транквилизатором.
      Но сделать укол он не успевает, поскольку с военного катера стреляют, и на сей раз не из шокера. Снайпер пробивает в бортике дыру размером с циферблат крупных наручных часов, пуля проходит в каюту.
      — Отпусти девчонку, иначе тебе крышка!
      Они кричат в усилитель по-русски. Полонский выпускает волосы Изабель, лежа подбирается к бортику и осторожно выглядывает в дыру, продеданную пулей. Положение отчаянное: до берега не меньше полутора сотен метров, а до вражеского судна — от силы пятьдесят. И у них на борту крупнокалиберная винтовка.
      Он не успел. Черт подери, он все сделал правильно, но имел глупость сообщить о своем маршруте… Гирину и Ксане. Если бы не мужик, передавший скраббер, эти подонки сцапали бы его прямо в аэропорту. Только благодаря хитрости с билетами его ждали на полтора часа позже…
      Оружие — за борт, встань и подними руки!
      Янушу немножко смешно слушать такие приказы в тысячах километров от России; с другой стороны, эти люди его боятся, боятся подойти ближе.
      На катере ревет двигатель. Полонский перебирается к противоположному бортику и наводит бинокль на берег. Изабель лежит неподвижно под скамейкой, ее ребра вздымаются под загорелой кожей; девушка следит за мужчиной, как затравленный волчонок. На берегу, у самого входа в купол Ласкавого, стоит черный джип. Дверцы распахнуты, на подножке курят двое мужчин в белых панамках. Вторая машина, очевидно, заехала внутрь; жалюзи ворот подняты вверх.
      Больше к берегу стремиться незачем.
      Там почти наверняка произошел несчастный случай. Известный половине России композитор и музыкант Петр Ласкавый оступился и ударился головой об угол бассейна. Или не выдержало сердце после тренажеров, прыгнул в воду и не вынырнул. Или музыканта застрелил неизвестный, который затем направился на яхту с целью убить всех гостей Ласкавого. Истекающий кровью Петр сумел добраться до скрина и позвонил друзьям. Друзья тотчас приехали и кинулись в погоню за убийцей. Все они его прекрасно видели в лицо и готовы свидетельствовать…
      Несчастный случай.
      Изабель распрямляется как пружинка и прыгает за борт.
      — Дура! — кричит Полонский. — Дура, что ты делаешь?!
      Но в следующую секунду ему становится не до девушки. Она быстро удаляется от него кроллем, плывет замечательно, на третий замах быстро выворачивая голову из-под воды. Она плывет назад, к катамарану; мужчины в военном катере тут же теряют к Полонскому всякий интерес. Один из них высунулся из люка и что-то кричит напарникам, показывая на беглянку пальцем.
      Водометы ревут, набирая обороты; хищный нос катера приподнимается над водой. Полонский, стараясь не высовываться, наступает на педаль и вращает штурвалом. По крайней мере, один из моторов в порядке, но приборная доска умерла. Януш почти лежит на днище и правит параллельно берегу, в сторону общих пляжей. Там его не посмеют преследовать. Там он бросит катер и смешается с отдыхающими. Почти наверняка его будут ждать в аэропорту, но он поступит иначе. Он тут же, на берегу, арендует водный мотоцикл и поплывет в обход острова, в порт, где он видел стоянку частных самолетов. Летчик доставит его в Афины или на Крит, а там Януш отсидится и возьмет билет до Питера в последний момент. У этих ребят со снайперскими винтовками широкие возможности, и сегодня они это продемонстрировали, но им ни за что не догадаться, каким аэропортом он воспользуется. У них, вне сомнения, есть способ вычислить его фамилию после регистрации, но не станут же они сбивать самолет ракетой…
      А с борта Полонский позвонит Гирину и потребует охрану. Неважно, сколько это будет стоить. На счету достаточно денег, а капсула, которую он везет в медальоне на шее, стоит гораздо больше.
      Память Ласкавого окупит все.
      Военный катер развернулся, он догонит девушку через несколько секунд. Януш быстро водит биноклем. Те двое в белых панамках, что сидели в джипе, теперь тоже стоят и смотрят в его сторону, один машет рукой. Потом они срываются с места и бегут к машине. Дверцы захлопываются, из-под задних колес джипа взлетают тучи песка. Яснее ясного, они намерены преследовать его по берегу, но на пути у них искусственная каменная гряда, отгораживающая элитный поселок от обиталища простых смертных. Друзьям на джипе придется развернуться и сделать солидный крюк по шоссе.
      Впереди линия буйков, пологий мол из каменных обломков и десятки парящих змеев. Впереди толпы детей, сигающих в воду с затейливых вышек, визг сотен глоток и рев моторов парапланов, уносящих в море лыжников.
      Военный катер дает широкий разворот и снова пускается в погоню. Они разгадали маневр дознавателя и стремятся сразу обойти мол, чтобы перехватить его с той стороны. Изабель Гнедич на воде нет; Януш водит биноклем из стороны в сторону, но встречает только переливы изумрудного цвета. На палубе катамарана валяются пустые шезлонги. Янушу становится зябко.
      Он активирует скрин и произносит заветное слово. Секунды две ничего не происходит, затем из чемодана показывается тонкая струйка дыма. Скраббера больше нет. Чемодан придется бросить, как и все остальное.
      Януш остается в шортах и рубашке с непромокаемыми карманами. Теперь он действует очень быстро. В нагрудный карман кладет заготовленный пакет с самым необходимым. Затем не без труда срезает с каната якорь, запихивает его в чемодан и тихонько выпускает потяжелевший груз за борт.
      Купола, пальмовые рощи и шоссе остались позади. Катер скребет носом о камни мола. Януш выскакивает наружу, преодолевает вал и немедленно скатывается в воду. Вокруг сотни взрослых и детей, надувные матрасы и «дикие русские горки»; вокруг жизнь и курортное веселье.
      Вокруг такая кутерьма, что ничего не стоит организовать еще один несчастный случай, Януш проверяет на груди медальон с капсулой, набирает побольше воздуха и ныряет в соленую воду. Он решил, что будет плыть под водой. Пока не наткнется лбом на опоры ближайшей «горки». Там, в тени, он передохнет и продолжит путь к стоянке водных мотоциклов.
      Он доберется, во что бы то ни стало.
      Он довезет чужую память до России.

      Я подсаживаю ее на верхнюю ступеньку.
      Зрелище, достойное лучшего фотомастера. Изабель носит платья. Не страшные балахоны, которые только называются платьями, и не уродливые корсеты с жесткими юбко-брюками, а полузабытые приталенные одеяния ярких расцветок, что были в ходу у прабабок. Сегодня много пишут о том, что мода всегда циклична, что принципиально нового в одежде уже не изобретут…
      Мне плевать на моду. Я хочу, чтобы Изабель одевалась так, как нравится мне. Я хочу, чтобы она всегда была со мной.
      Я хочу, чтобы она грела меня…
      …Наверное, Ласкавый мог думать именно так, или очень похоже. Во всяком случае, за три последних дня он натворил огромное количество глупостей. Он не только перевел все свободные деньги на счета «Салоник» и выставил на продажу свою студию, он еще отдал команду о продаже домов в Ницце и Калифорнии. Наверняка все активы уходили в лапы все того же зверя, но меня удивило и даже несколько умилило другое. Видимо, сумасшествие, которое охватывало заказчиков, начиналось не сразу, потому что музыкант успел до обнуления счетов осуществить несколько не менее эксцентричных, но, по крайней мере, оправданных акций.
      Как и следовало ожидать, он сбросил сразу две заявки в адрес нашего Экспертного совета. В первой он в настоятельной форме просил пересмотреть его контракт с Изабель Гнедич в сторону удлинения срока, хотя бы на две недели. Второе письмо пришло вдогонку за первым и почти в точности повторяло слог Юханова. Господин Ласкавый просил предоставить ему бессрочный контракт в рамках «Нуги», с гибким графиком, скидками и возможностью смены мужских перформеров. Мужчины его не интересовали как личности.
      Ему нужна была Изабель Гнедич.
      Изабель идет впереди и первой начинает спускаться по узкой лесенке в сауну. За тонкой стенкой слышны удары мяча и крики спортсменов, а здесь все настойчивей пахнет разогретой хвоей, сухим деревом и пивом. Но я не чувствую запахов, я лежу в темном боксе, под неотлучным контролем аппаратуры. Изабель освобождается от одежды, на ней прелестное черно-оранжевое платье и больше ничего. Я провожу рукой по ее голому животу, затем по талии и вниз, по бедрам. У нее слишком широкие бедра для такого маленького роста, но я схожу с ума от ее фигурки.
      Изабель толкает дверь предбанника, и навстречу сразу несутся восторженные голоса. Они все здесь, наши аполлоны, наши обнаженные красавцы. Они уже наигрались в мяч и сейчас стаскивают с себя пропотевшие майки; они готовятся пойти в душ. Я отпускаю девушку в самую гущу; ее все любят, но никто не тронет, пока я не прикажу. Загорелая женственная фигурка скользит среди спортивных, уставших мужчин. Мы будем мыться, а потом мы будем играть с ней, и нам будет хорошо…
      …Когда я вывалился с борта самолета в Питере, меня встречал сам Гирин, прямо у трапа, в сопровождении четверых подручных Клементины, одетых в штатское. Мне показалось, что шеф за последние сутки спал с лица. Мы не сказали друг другу ни слова, пока сидели в машине, но я чувствовал, насколько Георгий Карлович напряжен. Только перешагнув порог отдела перфоменса, он позволил себе слегка расслабиться.
      Даже не слегка. Он отшвырнул в сторону пиджак и яростно закурил прямо на рабочем месте. Я сидел и послушно ждал, пока толстяк придет в себя.
      — Я виноват, нельзя было отпускать тебя одного.
      — Вы не могли предвидеть. Спасибо, что встретили.
      — Очень неприятно, дружок, — заговорил он, — очень неприятно получилось.
      — Вы из-за прибора? Гирин свирепо отмахнулся:
      — Не бери в голову, ты все сделал верно. И больше ни слова на эту тему. Ты слышал, что арестован Забелин?
      — Дмитрий Забелин? Муж Марины Симак?
      — Да, он арестован, и ни в одном блоке новостей нет даже намека на «Нугу». Все его перформеры живы-здоровы и в целости вернулись в Питер. В сеть не просочилось ни единого бита информации…
      — Вас это настораживает?
      — Видишь ли, дружище… Я когда-то неплохо знал Забелина. И его, и Марину…
      — И Ласкавого, — подсказал я.
      Гирин резко повернулся, открыл рот, но ничего не ответил. В кабинет заглянул инженер и доложил, что аппаратура готова. Можно меня укладывать и снимать стрим. А после меня улягутся два других наших сенсорика, чтобы разделить нагрузку примерно на троих, потому что читать приходится в режиме реального времени. Никто из нас просто не в состоянии пролежать с иглами в черепе больше суток. Я на правах добытчика беру себе первую часть. Приключения Ласкавого на яхте в обществе голых мужиков меня не особо интересуют.
      Ласкавый показал себя шустрым пареньком, несмотря на зрелые годы. Он оперативно выяснил, что девушка не проходила «мейкап», что выступает под собственным именем и скорее всего постоянно живет в Петербурге. Он выяснил, что она не работала гетерой, что она не внесла почти никаких корректировок в будущий сценарий. А стало быть, ее почти все устраивало… Он открыл на ее имя счет и бросил туда пятьдесят тысяч, затем абонировал банковскую ячейку, положил туда еще десять тысяч, документы на пользование счетом, а магнитную карту и ключ от ячейки отдал при свидетелях юристу нашего канала, с тем чтобы госпожа Гнедич вступила во владение по окончании работы. Во время исполнения сценария Ласкавый мог дарить перформеру лишь наличные деньги, поскольку при любом обращении девушки к средствам электронных платежей заморгал бы оранжевый флажок «ограниченной дееспособности».
      Неизвестно, что сказал бы нонконформист Ласкавый, узнай он о ее «синем флажке»…
      …Я подсаживаю Изабель на верхнюю ступеньку и забираюсь сам. Мы оба хохочем, буквально давимся смехом. Наверное, это уже не искоренить; с детских лет Петя Ласкавый так и не оставил привычку забираться всюду с черного хода. Даже не для того, чтобы не платить за входной билет, просто так интереснее. К сожалению, последние годы Петю Ласкавого обнаруживают на черных лестницах и штрафуют все чаще; об этом можно прочитать в любой группе культурных новостей. Существуют даже коллекционеры, собирающие видео с моим участием.
      «Ласкавый лезет через вентиляцию в капеллу…»
      «Звезда нашей эстрады Петр Ласкавый снова пойман при попытке бесплатно посетить туалет на Царскосельском вокзале…»
      На сей раз мы вместе с Изабель лезем по пожарной лестнице на балкон спорткомплекса. Мы уже почти забрались, осталось приподнять тяжелое окно, и окажемся на балконе, огибающем главный тренажерный зал.
      Внизу ревет музыка, кружатся центрифуги, гогочут баскетболисты. Человек двадцать гнутся на столах, еще столько же отдали себя на растерзание «студню»; мужики, как и встарь, звенят железом.
      — Супер! — восхищенно говорит моя женщина.
      Мы перевалили через раму и, никем не замеченные, устроились на тюках со скатанными матами. Я протягиваю Изабель яблоко и смотрю на нее в профиль. Она все делает самозабвенно и искренне; даже огромное красное яблоко она грызет с детской непосредственностью, обхватив его двумя ладошками. На Изабель приличный черно-оранжевый костюмчик и полосатый платок, завязанный в виде галстука; она невероятно похожа на выпускницу, сбежавшую со школьного бала. Явно это одежда не для взрослой женщины, а скорее для семнадцатилетней девчонки.
      На противоположной стене спортзала тянется зеркало, в котором я вижу нас обоих. Мы выглядим, как отец и дочь, сколько бы я ни молодился. С моего помятого лица все утро не сходит смесь восхищения и похоти. На мне шляпа с широкими полями, но наконец-то ее можно снять. Петю Ласкавого узнали даже в Афинском аэропорту, и Изабель скромно поджидала в сторонке, но здесь, в глубинке, вероятность встретить соотечественников мала. Тем более в спортивном комплексе такого качества. Россияне, купившие путевки на родину европейской цивилизации, не унизятся до посещения подобного заведения.
      Поэтому я снимаю шляпу, обливаю голову из бутылки и приглаживаю остатки волос. Изабель сосредоточенно ест яблоко, потом отрывается и говорит:
      — Не соглашайся.
      — С чем не соглашаться?
      — Не соглашайся на предложение Сибиренко. Утром ты мне сказал, что тебе приятно услышать мои советы, причем не только касательно выбора туалетной воды. Ты разговаривал по скрину с Гириным, он сказал, что Сибиренко предлагает тебе порвать с «Жаждой» прямо сейчас, невзирая на издержки. Я так поняла, что в Петербурге тебе предлагают место саунд-продюсера в новом шоу и готовы подписать контракт на озвучивание всех последующих серий «Последнего изгоя». Лев Сибиренко готов разорвать отношения с другими музыкантами, ухватившись за невыполнение ими крохотного пункта в спецификациях. Как я поняла, эти питерские музыканты использовали один из римейков фольклорной группы «Баранки с кайфом»…
      — Блин, крошка, откуда ты знаешь?..
      — Ты же остановил меня, когда я хотела выйти. Ты сказал, что хочешь, чтобы я слышала твои разговоры, и что Пете Ласкавому стыдиться нечего, потому как он в криминале не замешан. В разговоре ты произнес слово «баранки», затем сказал, что пацаны присвоили максимум четыре такта, и то оригинал узнать почти невозможно. Ты назвал собеседника Георгием Карловичем. После того как вы закончили и ты ушел поплавать, я включила скрин, запросила данные и получила следующую картину.
      Георгий Карлович — это Гирин, большая шишка на телеканале, где я подрабатываю. Когда ты создавал само направление медиативного рока, ты обращался к фольклору, но никогда не перерабатывал народной музыки. Ты всегда создавал свое; я даже нашла в каком-то интервью, что тебя вдохновляет Бизе, который писал «Кармен», почти не заимствуя народных мотивов.
      — Это когда ж я такое выдал?..
      — Четырнадцать лет назад, при вручении тебе «Овации года».
      — Неужели ты так глубоко копалась в моем прошлом?
      Я ошеломлен не меньше Ласкавого. Мы в четыре глаза следим, с каким смаком Изабель вгрызается в яблоко. Впечатление такое, будто кушают яблоко и ведут беседу два разных человека.
      — Я копалась в прошлом человека, который мне дорог.
      — Крошка, но мы только вчера познакомились.
      — Я же не прошу тебя влюбляться в меня. Достаточно того, что я сама чувствую. Значит, я буду чувствовать за двоих. И когда я люблю, меня интересует в моем любимом мужчине все, а не только туалетная вода.
      Она пожимает плечами и откусывает яблоко. Я гляжу на нее, как на мадонну, сошедшую с картины. Кажется, сейчас над мальчишеской стрижкой Изабель появится свечение.
      — Так мне рассказывать дальше?
      Мне хватает сил кивнуть. Все-таки, несмотря на свои миллионы и амбиции, Ласкавый гораздо более сентиментален и восприимчив, чем озабоченные бизнесом предшественники. Внутри он остался лохматым рокером, поджарым мальчишкой в лихой матерчатой куртке на манер двадцатых годов, с гитарой наперевес и «косяком» за пазухой.
      — Когда-то ты написал музыку к фильму. Я раскопала этот фильм и эту музыку. Но вначале я раскопала, кто такие «Баранки с кайфом». Они пишут «народные» темы и действительно стащили у тебя кусок мелодии. Хотя вопрос спорный, но существует целая галерея ссылок на плагиат, и этот момент неоднократно отмечен. А для «Последнего изгоя» музыкальный ряд составляют другие люди, они не композиторы, а команда ди-джеев. Они вполне честно выкупили у «Баранок» права на переплавку их соловьиных свистов, Сибиренко предлагает тебе подписаться под заявлением в суд, и больше ничего делать не надо. Все сделают без тебя. Этих ди-джеев, несмотря на несколько лет успешной работы, размажут по стенке, и место для тебя освободится автоматически. Не делай этого.
      Ласкавый слушает, как привороженный. Я, который лежу в темной кабинке, опутанный проводами, тоже задыхаюсь от изумления. Эта девица, кто бы она ни была, пусть даже трижды внештатник Серого дома, она не может так выражать мысли. Будучи перформером, она, конечно, не теряет базового интеллекта, но, насколько я помню, Изабель Гнедич не заканчивала курсы менеджеров. И уж тем более она никак не может быть в курсе отношений заказчика с хозяином. Но дело даже не в этом; в конце концов, Ласкавый потерял голову и утром, в постели, мог наболтать бог знает что. В конце концов, я не читал его стрим, я не читал его требований и самого контракта; возможно, там оговаривались недюжинные интеллектуальные способности перфермера. Заказчик заплатил за «Нугу» столько, что мог на эти деньги нанять троих экспертов…
      — …Я запросила несколько независимых юридических экспертов, плюс отправила на экспертизу твой возможный контракт с Сибиренко и Гириным. Кроме того, я нашла специалистов рынка, которые согласились просветить меня насчет «Изгоя», насчет остальных шоу и даже насчет «Шербета»… Ты слышал, что такое «Шербет»? Это их новейшая разработка, персональные шоу, всего лишь для одного человека.
      …Это потрясающе. Я представляю, каково было Ласкавому выслушивать подобную лекцию от актрисы, которая сама не подозревала, что играла в каждую секунду своего существования. Воистину, такого мастерства от создателей «Нуги» я не ожидал…
      — Петечка, ты где витаешь? Ты меня слушаешь? В общей сложности я опросила одиннадцать человек, прочитала десятка три статей и пришла к трем следующим выводам. Первое: у «Жажды» гораздо больше перспектив, чем у «Изгоя», поэтому лучше оставайся в Москве. «Изгой» теряет рейтинг, но об этом никто не знает. Потому что Сибиренко тратит деньги на подтасовку результатов опросов. Москва и Питер давно это старье не смотрят, сколько серий ни накрути; остается Урал и южные губернии, где еще кто-то живет.
      Второй вывод. Когда-то ты с этими людьми был хорошо знаком, вы очень ладили, но не так давно поругались… Что ты вздрогнул, я права?
      — Ерунда, ни с кем я не ругался…
      Однако я отворачиваюсь и озабоченно разглядываю барахтающихся в «студне» гимнасток.
      — Из тебя неважный врунишка, Петечка. Если вы не ссорились, отчего же у тебя глазки дергаются? Расскажи мне, отчего вы поссорились! Ну же!
      Внезапно она поднимается и оказывается у меня на коленях. Я сцепляю руки у нее за спиной; у Изабель очень хрупкая талия по сравнению с крепкими ножками и увесистой попой.
      И тут начинается то, ради чего я лез под пули на греческом острове. Все происходит настолько быстро, что я не сразу понимаю, что к чему. Эх, если бы под рукой была обычная запись, на любом носителе!.. Но эту запись остановить или перемотать назад невозможно. Только по второму разу. Снова тринадцать часов ожидания, сна, еды, разговоров и секса.
      — Тринадцать часов, — с потусторонней улыбкой, точно прислушиваясь к далекому колокольному звону внутри себя, сообщает Изабель. На ее щеках появляются милые детские ямочки. — Мы вместе с тобой уже тринадцать часов. Тебе конец, милый. Этого вполне достаточно, ты не находишь?
      — Достаточно для чего, крошка? — Я целую ее
      четырежды.
      В оба глаза, и в обе ямочки на щеках. Вблизи, лицом к лицу, она еще больше похожа на уютного домашнего ленивца, прижавшегося к ветке. Изабель трется о меня грудью и произносит кошачье «мрррр…»
      — Тринадцать часов мы так близки, милый… Тебе конец. Я спрашиваю, а ты отвечаешь, хорошо? Мрррр… Где чип с докладом Симак?
      Я снова целую ее в глаза и в носик. У нее такой восхитительный миниатюрный носик, хочется его бесконечно целовать.
      — Ты такой теплый, такой славный, такой сильный, мррр… Тебе конец, милый. Я спрашиваю, где чип с докладом Симак?
      — У меня его нет…
      — Где чип, милый? Тебе конец… Где ты его спрятал?
      — Он у Тео…
      — А ты не врешь мне, сладенький? — Она сидит у меня на коленях, упираясь мне в грудь своей пышной грудью и откинув назад прелестную головку. — Сиди смирно, даже не вздумай шевельнуться, не то я тебе глаза выдавлю. Тебе конец.
      Она проводит язычком по влажным губам и вдруг вырывает у меня из макушки клок волос. Тот я, который лежит в темноте на кушетке, вздрагивает всем телом. Но не от боли, а от улыбки Изабель.
      Я не знаю, что это такое, но это не человек.
      — Разве Тео не поделился с тобой? Врать нехорошо, милый… Тебе конец. Если будешь врать, я превращу твои мозги в жидкое дерьмо, и они потекут из ушей. Хочешь, я так и сделаю? — Она приближает пылающие глаза вплотную.
      — Нет… пожалуйста, не надо. — Я отодвигаюсь от нее назад, насколько могу. Честно говоря, мне хватило бы легкого движения руки, чтобы оторвать от себя ее и скинуть с балкона, прямо на штанги и тренажеры. А еще я с щекочущим вожделением представляю, как можно было бы об колено сломать ей позвоночник.
      Я почти сочувствую Ласкавому, но его муки еще не закончились.
      — Отдай чип, и мы снова пойдем играть. Твоя крошка будет любить тебя и всех твоих мальчиков… Тебе конец. У тебя должна быть копия записи, ведь вы же друзья.
      — Чип только у Тео… Он не хотел меня подставлять…
      — Где он? Где прячется Костадис?
      — Он… он не сказал… — Я каркаю в ответ, как полузадушенная ворона.
      — Как его найти? Ну?! Тебе конец, милый. Сейчас ты дашь мне номер, по которому его можно найти. Я слушаю, сладенький…
      — Ноль сто семнадцать…
      — Только не диктуй мне номера, которые всем и так известны. Дай номер нелицензионного скрина или зарубежного оператора. Ведь он же оставил такой номерок, специально для друга. Тебе конец, милый. Поторопись, не то я выколю тебе глаз. Я буду делать это медленно и очень больно. Я буду наматывать твой глазик на этот ржавый гвоздь…
      Ума не приложу, откуда он взялся. Может быть, Изабель успела его подобрать за то время, пока мы взбирались по пожарной лестнице. В трех сантиметрах от глаза я вижу кривой четырехгранный гвоздь, по размерам вполне годящийся для распятия.
      — Два-ноль-четыре…
      Наконец-то Ласкавый по капле выцеживает из себя верный номер. Скорее всего, позывные скрина действительно знакомы лишь самым близким друзьям. Формально Костадиса никто не может обвинить в сопричастности к убийству Милены Харвик, его фирма не нуждается в ежедневном присутствии шефа, у грека нет в Петербурге близких родственников. Он исчез, переслав лично мне кусок записи. Его взрослый сын живет с семьей в Париже и на запросы об отце ответил встречными вопросами.
      Может статься, что и у сына нет этого номера. Пока Изабель записывает, я двадцать раз повторяю последовательность цифр про себя. Теперь остается гадать, успела ли она передать координаты тем, кто ее послал. Я вспоминаю мужчин на военном катере. Эти люди спокойно возили с собой крупнокалиберное огнестрельное оружие. Эти люди намеревались нас прикончить среди бела дня, и не в глухой тайге, а на виду у сотен отдыхающих. Я думаю о том, что Костадису даже не надо отвечать на сигнал вызова; после того как федералы обязали население ежегодно перерегистрировать все скрины, в схему приборов добавилась пассивная дополнительная антенна с соответствующим набором электронных прибамбасов. Как только прибор включается в электросеть для подзарядки, антенна автоматически выдает сигнал о своем местоположении.
      Помнится, в Думе шли острые дебаты, и находились умники, возражавшие против тотального контроля за компьютерами. Но весьма «удачно» подоспела серия вокзальных терактов, именно с участием скринов. Тогда террористы ничего не взрывали, а запустили в сети сразу десяток опаснейших «червей»… Еще хуже, если Тео оставил Ласкавому позывной от «левого» скрина. При первой же попытке выйти на связь ближайший ретранслятор выдаст сигнал федералам, и к месту сигнала вылетит вооруженная группа. Правда, только на территории страны, и на Урал они будут добираться довольно долго. Но Костадис вроде бы улетел на юг…
      — Эй, почему ты такой грустный? Светлый праздник, малыш. Ну-ка, немедленно прекрати дуться… Ой, ты за что-то на меня сердишься?
      В лице и даже позе Изабель происходит разительная перемена. Она снова котенок, мягкий послушный зверек, готовый шалить и обниматься.
      — Я совсем не сержусь…
      — А когда мы снова будем играть с твоими друзьями? Светлый праздник, малыш. Ой, они все такие славные и замечательные… — Она изгибается у меня на коленях и, цепляясь одной рукой за мою шею, машет кому-то внизу. — Только кажется, ты меня при-рев-но-вал? Светлый праздник, малыш. Меня нельзя ревновать, ведь мне нужен только Петечка…
      С первого этажа спортзала ей отвечают. Я вижу мельком белозубые улыбки, потные плечи, зажатую в тиски тренажеров мускулатуру. Там разминаются наши мальчики, наши сочные помощники второго эшелона.
      — И вовсе я тебя не ревновал! — хохоча, я задираю на ней платье.
      Гвоздь выпадает из ее кулачка и катится на пол.
      — Что это за железяка? — изумленно спрашиваю я; мои руки замирают на ее оголившихся бедрах.
      — Вот так штука-а… Понятия не имею, — с неподдельным удивлением отвечает Изабель и приподнимается, чтобы облегчить мне работу.
      Она стоит, широко расставив загорелые ножки, на брезентовом мате. Она тянет вверх руки. Я стягиваю с нее платье через голову, под ним ничего нет, кроме двойной цепочки на талии. По узенькой лесенке на балкон уже поднимаются мальчики.
      Тот я, который лежит на кушетке, запутавшись в проводах, нажимает на кнопку сброса. Ему предостаточно на сегодня чужого секса. Тем более что стоит пожелать другую женщину, как возвращаются болезненные мысли о Ксане.
      Мне слишком больно хотеть других, пока есть она.
      Я освобождаю голову от захватов и некоторое время привыкаю к свету. Рядом шумно пыхтит Гирин и дышат еще человек шесть, не меньше. Все они проявляют вежливость, не торопят. Так у нас принято — никогда не торопить сенсорика после выхода из чужого сценария. Мы создаем впечатление, что после выхода требуется отдых. Мы изображаем усталость и намекаем на срыв нервной системы.
      Мы творим легенду о первопроходцах.
      Очень скоро все изменится, наши головастые инженеры найдут способ безболезненно «перекачивать» стрим из одного мозга в другой, и тогда, чтобы выслушать чужую драму или снять показания, будет достаточно прилечь на соседской кушетке…
      Мы сможем залезть друг к другу в самые постыдные закоулки сознания.
      Я боюсь себе даже представить…
      …Они все ждут, что я скажу. А я лежу на кушетке и думаю о двух важных вещах. Первая мысль становится навязчивой. Кто меня продал на Родосе?
      За тележками с аппаратурой, помимо инженеров и сценаристов, сидят парни Клементины, это Гирин на свой страх и риск выписал им пропуска в лабораторию. А еще там сидят другие парни, из нашего отдела безопасности. Их никто не звал, они ни черта не понимают в технике отдела, но нюх у ребят не хуже, чем у сторожевых псов. Они пришли без спроса, потому что почуяли скандал. А я думаю, как и что сказать, мне ведь надо выйти отсюда живым. После того, что я увидел, вдвойне хочется остаться в живых, просто мания какая-то…
      Вторая мысль — о том, что каждого актера-перформера лично утверждает Гирин. То есть, не он один, там целая комиссия из психологов, врачей и режиссеров, но утверждает своей подписью Карлович. Члены комиссии имеют дело с теми данными, которые им предоставляет секретариат, но подноготная каждого человека известна только председателю. Я ловлю его взгляд. Гирин пыхтит и чешется, словно знает, что я сейчас скажу.
      — У нее «синий флажок», — говорю я, внимательно наблюдая за его пухлой самодовольной харей. — Кстати, вы нашли ее тело?
      — Что? У кого флажок? — Гирин быстро переглядывается с кем-то за моей спиной. — Дружочек, не сейчас. Давай-ка отдохнем, а потом займемся отчетом, все подробненько, обстоятельно… Ты неважно выглядишь, дружок. Я думаю, тебе не стоит сегодня одному возвращаться домой. — Он делает ударение на слове «одному». — Я уже распорядился, выспишься в медпункте, там тебя уже ждет доктор.
      Меня предали, это очевидно. Взывать бесполезно, отсюда меня не выпустят. Я потратил уйму нервов и почти все сбережения, сменил два частных самолета, пока добрался до международного аэропорта, и… сам попросил их о встрече на земле. Инженеры, техники, сценаристы. Парни Клементины, наши охранники, Гирин… Нет только сенсорика, который должен был меня сменить. Я уже догадываюсь, что смена не придет. Им совершенно незачем пускать в этот сценарий еще кого-то. Я смотрю в их пустые свинцовые глаза и везде читаю лишь два слова.
      «Тебе конец».
      Похоже, нам всем скоро конец, но Тео Костадис нашел выход.
      — Худо мне… — Я встаю и хватаюсь за живот. — Перележал все-таки… Не стоило полсуток на жидком корме…
      Чувствуя, как их недовольные взгляды буравят спину, я ковыляю в сторону уборной. Однако в коридоре сворачиваю и, минуя лифты, по лестнице взбегаю на третий этаж. Я уже предполагаю, как отсюда выберусь — на третьем этаже возле окон туалета по наружной стене проходит пожарная лесенка. Я сам о ней упоминал в докладной, когда составлял отчет об угрозе шпионажа. Как будет славно, если лестницу не спилили…
      Как ни странно, в туалете меня никто не преследует. Я разминаю затекшие мышцы, делаю десяток наклонов и приседаний, брызгаю водой в лицо и выглядываю в коридор.
       Никого.
      Ночью в здании полно народа, но если никто пока не выкручивает руки, это не значит, что меня выпустят через вахту. В медпункте ждет доктор. Или несколько «докторов». Еще немного, и они сообщат Гирину, что пациент потерялся.
      Я выглядываю в форточку. Пожарная лестница проходит рядом с окном женского туалета. Спустя минуту я уже протискиваюсь сквозь узкую фрамугу и выбираюсь на карниз. До газона каких-то двадцать метров.
      Эти шесть шагов по карнизу показались мне самыми длинными в жизни. Внизу все равно пришлось прыгать с трехметровой высоты. Вне сомнения, камеры зафиксировали мое падение минимум в трех ракурсах, но просмотрят записи только утром.
      Я ловлю такси без водителя и разворачиваю скрин. Руки трясутся, и оказывается, в двух местах я поранил ладонь.
      — Два-ноль-четыре…
      Если он в стране, то не ответит. Не такой он идиот. Если он слышал о том, что произошло с Юхано-вым и Петей Ласкавым, то не ответит ни в коем случае. Лишь бы его не прибили…
      Скрин сигнализирует об успешном подключении. Ого! У оператора сети код ЮАР или Мозамбика, но принимающий компьютер «левый» на все сто…
      На экране сплошные помехи и серая мгла.
      — Тео, это Полонский, вы должны меня помнить…
      Я оборачиваюсь. Из-за угла выныривают фары, наше такси нагоняет большая машина, автопилот перестраивается в правый ряд.
      — Тео, это Януш Полонский, дознаватель Экспертного совета. Слушайте, Ласкавый убит, я не смог ничего предпринять. Я смотрел сценарий… «Милый, тебе конец!»…
      И вдруг — шорох и треск сменяются первой симфонией Бетховена.
      — Не орите, я не глухой. Вы можете приехать прямо сейчас? Боже, до чего тупой! Ну конечно, я в Питере. Нет, хрень такая, не ко мне, это слишком… Смените машину и рулите по второй кольцевой, дальше я подскажу. Торопитесь, капитан.
      Хотя мы давно уже опоздали…

      — Капитан, вы, помнится, горели желанием меня выслушать? Ну так слушайте… И он заговорил.
      Первые пять минут Полонскому было невыносимо скучно. Костадис сообщал общеизвестные сведения, но чем дольше он говорил, тем меньше Янущу хотелось спать…
      …Я был подростком, когда появились первые игровые форматы. Они игрались еще на старом, так называемом плоском телевидении, и в короткий срок захватили половину эфирного времени. Вдумайтесь, полвека назад по всему миру снимали не больше десятка шоу в год! Затем их количество удвоилось и удесятерилось… Как всегда победили сильнейшие. Причем победили не только более слабых по режиссуре и зрелищности, но они исподволь начали выдавливать из эфира другие жанры…
      Итак, ретроспективно развитие болезни выглядело следующим образом. Вначале зародились примитивные сценарии, о которых сейчас никто не помнит, кроме библиотекарей. Они были основаны на чистом визуале и эксплуатировали банальный вуайеризм. Полный бред. Продюсеры первых шоу сами не ожидали, какой фантастический интерес вызовет подсматривание за туповатыми подростками, вынужденными коротать дни в аквариуме…
      Я вижу, вам это все не особо интересно, а жаль. Мне-то пришлось прочесть горы материалов по теме… Так вот, на смену визуалам пришли темы, где от участников требовали элементарных знаний либо логической, скажем так, гибкости… И одновременно зародились первые жесткие игрушки. Наглядный пример — «Двое в тайге», один из примитивных римейков… Таким образом, параллельно начали развиваться две линии. Интеллектуальная, где создателям приходилось все время балансировать на краю, рискуя потерять зрительский интерес. Это когда участники подбираются слишком умные и уровень вопросов выходит за рамки обывательского восприятия — это тоже, знаете ли, хренотень… Таких программ я просмотрел сотни, и отголоски сохранились до сих пор. Да вот, взять хотя бы «Кубики» с четвертого… Да, да, там где сражаются несколько семей. Таскают тяжеленные кубы, составляя из них верные слова. Удачный сплав физической и умственной нагрузки… И вторая линия, соответственно — это экстремалы всех мастей.
      — То, чем заняты «Салоники»?
      — Вот еще! Фирма «Салоники» была нацелена на сегмент сетевых игр. У нас с Левой Сибиренко много лет была договоренность, что все свои успешные проекты, из которых можно сделать игру, он отдает мне… А вы пытаетесь блеснуть осведомленностью? Зря, я в курсе всех ваших шпионских потуг. Ладно, ладно, не дуйтесь. Очень скоро вам предстоит убедиться, что все это время вы копали в ложном направлении, хе-хе… Не за ворота тюрьмы, а как раз наоборот. Ладно, не сбивайте с мысли, у нас нет времени на болтовню. Так вот, вторая линия реалити-шоу взяла курс на ужесточение форматов. И те, кто за этим направлением стоял, преуспели гораздо больше «интеллектуалов». Вот такая хрень! Почему так вышло, капитан? Вам не терпится ответить, что ответ лежит на поверхности, что людишки злые и неразвитые, оттого и тянутся к жестокости? А вот и не спешите, не все так однозначно… Упрощенно говоря, экстремальные сценарии выигрывали у интеллектуальных из-за большего спектра возможностей. Им было куда развиваться, само собой, в сторону обострения сюжетов. Я еще помню веселые такие задумки, типа «Крымских катакомб». В «Катакомбах» сам принимал участие, кстати, вместе с Жорой Гириным, а позже продюсировал пару серий…
      — Гирин участвовал в «Катакомбах»?!
      — А что тут такого? Да вы еще многого о нем не знаете, и ни к чему… Там было страшно, но достаточно прямолинейно. Специально вырытые подземелья в дополнение к существующим, псевдоисторические псевдоценности, которые надо собирать, уйма ловушек и командный дух. Запомните эти слова, капитан — «командный дух», мы еще к ним вернемся… Да, несколько команд с разных сторон входят в катакомбы и под присмотром телекамер недели две спускаются к загадочному подземному озеру, где на дне скрыты артефакты. В «Катакомбах» мы впервые, кстати говоря, пошли на прорыв. До нас зрителям предлагались короткие выжимки, обрезки со стола монтажера, поскольку невозможно целые сутки показывать людей, лазающих в темноте по веревкам. Но мы предложили особо любознательным зрителям диски с полной версией шоу. Круглосуточное наблюдение за участниками, ни секунды без камер… И множество опросов зрительской аудитории, постоянные рейтинговые голосования на тему того, кто из участников вернее следует «командному духу»… Но «Катакомбы» были скоро забыты, как и остальные проекты, где всего лишь требовалось быть ловким, сильным и смелым. На смену пришли изыски вроде «Башни страха». Вы видели «Башню»?..
      — Я что-то слышал…
      — Ну да, хрень такая, вы ее уже не застали. «Башня» была первоклассным шоу, но ее запретили эти ослиные хвосты из Страсбурга. То есть в России они ее запретить не могли, но тогда президентом был Лаврушин, такая тряпка — и нашим, и вашим. Он больше всего трясся, что Россию выпрут из Совета Европы, и заставлял всю страну плясать под дудку этой мелкотравчатой шушеры. Россия стояла на цырлах перед Кипром, хрень такая… Этот хаос так и продолжался, пока к власти не вернулось ФСБ, но «Башню» успели закрыть… Это была не командная игра, а разборка по кусочкам одного-единственного человека.
      — Ну… так и сейчас японцы вроде делают…
      — Делают, но сильно урезаны в правах. Русская «Башня» была намного круче! Япошки, на хрен, и близко не стояли! Однако, Полонский, вы русский или где? Запомните раз и навсегда: в России любая безумная идея раскрывается всегда круче, но не Сразу!.. Да, хрень такая! Оказалось, что слежка за мучениями одного соискателя не меньше захватывает, чем слежка за беготней целой команды. Башня заполнялась водой, в башню пускали хищников, включали прессы, травили человека звуками в полной темноте или не давали спать. В башне пытали в одиночных камерах, где нельзя было даже сесть…
      — Вы там тоже участвовали?
      — Исключительно деньгами, вместе с Петькой Ласкавым. А Рон тогда покупал трансляцию. Он покупал трансляцию, даже когда казалось, что проект безнадежен. У Рона был потрясающий нюх на удачу. Потом другие спохватывались, но было поздно, Шоу шло только по его кабельной сети. И Рон никогда не продавал трансляцию, он говорил, что аудитория ему важнее денег. Находились козлы, которые от зависти подавали на него в суд, мол, «Башня» несет слишком много насилия, но Рон отбился! Он был хитрец, Юханов, царство ему небесное…
      Эй, не смотрите на меня, как на палача! Вы на телевидении без году неделя! Вы вообразить себе не можете, сколько отчаянных личностей осаждали пороги студии, чтобы их залили цементом, или принудили с одним ножом драться против стаи волков, или заставили идти по веревке над кипящей лавой! Они подписывали контракты, и многие гибли, но меньше желающих от этого не становилось. «Башня» стояла незыблемо, кстати, ее до сих пор можно посетить с экскурсией. Настоящую башню, я имею в виду, в крымском заповеднике. Потрясающая конструкция, с изменяемой внутренней геометрией, с десятками ловушек, скрытых ходов и с чудесными видами из окон, хе-хе…
      В те годы прокатилось несколько шумных процессов. Сначала какие-то мамаши заявили, что их детки свихнулись от жестокости на экране, и больше сотни малышей покалечились, пытаясь повторить трюки. Да, хрень такая, веселое было время, капитан! Этот полоумный союз матерей почти выиграл суд, когда от руководства канала поступил встречный иск. Хитрый ход, ничего не попишешь! Юристы канала требовали полной реабилитации, а вдобавок публичных извинений на основании пунктов о свободах граждан. У адвокатов мозги варили классно, они отрыли миллион статей из Конституции и международных конвенций, они доказали, что свободная совершеннолетняя личность в нашей стране имеет право получать после одиннадцати вечера любую информацию. Они выиграли не просто одно конкретное дело, а навсегда отбили желание всякой шушеры посягать на информационную свободу…
      А потом на основе «Башни» мы сделали неплохую игрушку и продали семь миллионов экземпляров… Кстати, музыку почти для всех серий писал Петя Ласкавый, а рекламную раскрутку нам делала Мариночка Симак. Тогда у них был небольшой романчик, но это к делу не относится… Вы поняли, что я пытался вам вдолбить? Такие проекты, как «Башня», ознаменовали время новых форматов и новых идей. Командный дух стал никому не интересен, честное соперничество не увлекало. Опросы показывали, что людям требуются шоу, вытягивающие из них жилы. Вот такая хрень… Людям нравится смотреть, на что способен человек, доведенный до крайности. Им совсем неинтересно выискивать высокие благородные мотивы. Они спрашивают себя: «А как бы я поступил?» Их так захватывает наблюдение за другими… Крайности, капитан, это то, что вскрывает ложную мимику, хе-хе… И первым серьезным опытом стала «Жажда».
      — Вы говорите о первой «Жажде»?
      — Да уж всяко не о сегодняшней. «Жажда» собрала под свои знамена самые светлые головы. Нам тогда удалось решить триединую задачу. Создать на экране острейший психологический конфликт, добиться неслыханных физических перегрузок и вывернуть души участников так, чтобы у дамочек началась истерика. В первой «Жажде» присутствовали группы, они искали воду, они хотели пить, но о командном духе и речи не заходило. Меня пригласили как консультанта по некоторым вопросам, я послушал, поглядел и очень захотел увидеть того парня, который все это состряпал. И что вы думаете, Полонский?
      — Вы его не нашли?
      — В точку! Были люди, отвечавшие за одно, второе, третье, режиссеры второстепенных ходов, но главного задумщика я так и не встретил. Я не встретил человека, или даже шайку лихих парней, которые осмелились выдать подобную концепцию. В какой-то газете «Жажду» назвали так: «Движение-жестокость-психоз-одиночество!» Хотели оскорбить, но не поняли главного…
      Теперь слушайте меня внимательно, Полонский! От того, поймете вы или нет, зависит очень многое. Мне будет горько сознавать, что я отдал вам чип, но прикончат вас не за дело, а впустую, хе-хе… Ладно, ладно, надеюсь, что шучу! Перед тем как рассказать главное, я задам вам простенький вопрос. Следите за мыслью, капитан, следите! Итак, сначала был голод, холод и прочая ерунда. Затем ребятишек начали засыпать опарышами, сколопендрами и кидать в ямы с дерьмом. Затем заставляли сидеть в темноте и одиночестве. Затем скидывали с самолета над вулканами, оставляли на резиновой лодке посреди океана… Зачем, капитан?
      — Чтобы развлечь публику…
      — Хорошо, я спрошу иначе. Тяжелые физические упражнения, конфликты внутри команды, страх, отвращение, неуверенность, стыд, зависть, драки, ненависть, голод, кровь… Все это невероятно развлекает, хе-хе… А теперь представьте себя не в кресле зрителя, с пакетом орешков и банкой пива, а в кресле ученого перед компьютером. Зачем все это, капитан?
      — Кажется, я понимаю, к чему вы клоните. Чтобы расшатать те самые цивилизованные коды?
      — Вот хрень такая! — Костадис захлопал в ладоши. — Поздравляю, капитан, вас убьют не зря, хе-хе… А я не зря передал вам чип. Ладно, значит, вы способны слушать меня дальше. Так вот, десятки программ эксплуатировали различные фобии и слабости, но только «Жажда» всерьез начала раскачивать пресловутые моральные принципы, лежащие в основе так называемой цивилизации. Только «Жажда» поставила вопрос об уместности норм, улавливаете?! Кому-то все это было крайне любопытно, капитан, но я так и не нашел, кому. А потом мне стало неинтересно искать, а гораздо интереснее зарабатывать деньги. Вы помните первую «Жажду»?
      — Мне было лет пятнадцать… — И хрен с ним, что не помните. Во второй «Жажде» искали деньги, много денег, а в последней, как вы понимаете, жаждут крови. Хотя название годится и там, и там, но первое шоу было самым честным, если уместно так выразиться. Наши участники действительно пропадали в засушливых районах без воды. И им действительно никто не мог помочь — все дали подписку, что осведомлены об отсутствии любой помощи до конца состязаний. Это сейчас подобная практика стала нормой, а тогда!.. У, вы бы слышали, как завыли правдолюбцы всех мастей! И как подскочили наши акции! Еще бы, впервые за историю реалити-шоу игроки теряли право сойти с дистанции. Даже в «Башне страха» всегда была возможность нажать спасительную кнопку, а здесь ее отняли…
      Во-вторых, там на самом деле не было воды, а благодаря принтам на сетчатке отпала надобность в штате операторов. Вслед за участниками больше не носилась стая вертолетов, они были полностью предоставлены себе. Зато зритель видел и слышал каждого. Нет воды, спасение только на развалинах крепости одиннадцатого века постройки. Четыре команды выброшены на равном удалении от оазиса. В каждой команде есть предатель и есть шпион от команды соперников… Вот такая хренотень.
      — Я вроде бы слышал, что в первой «Жажде» участвовали три команды?
      — Сначала так и хотели, но нашлось слишком много желающих умереть, хе-хе… Вы продолжаете следить, Полонский? Как я уже упомянул, удачно найдены решения всех трех задач, чего раньше добиться никому не удавалось. Сумасшедшие физические нагрузки, глазами и ушами очевидцев — это раз! Я помню, как подыхала одна девчонка. Выдержала жесточайший скримминг, прилетела на последние гроши откуда-то с Дальнего Востока, в послужном списке имела десяток экспедиций высшей группы сложности. И — на тебе, хрень такая, умирала от укуса паучка или скорпиона. Долго умирала, лежала на боку, в основании бархана, и заносило ее потихоньку песочком. А команда ее дружков проходила стороной, потому что у них уже не было сил помочь. Да, хрень такая…
      «Панасоник» тогда впервые предложил пульт-чейнджер, и у зрителя появилась возможность самостоятельно переключать камеры. Так вот, спутниковый микшер показал, что восемьдесят процентов зрителей переключились на восприятие этой подыхающей от яда девицы! Даже те, кто болел за другие команды, хе-хе… Ну, ладно, сами понимаете, что после такой статистики все хреновы гуманисты засунули языки известно куда. Психоз на пределе, хе-хе… А теперь скажите мне, Полонский, кто главный соперник и главный претендент на внимание народа после этого шоу?
      — Наш «Последний изгой», естественно.
      — В точку, хе-хе… Кстати, одним из редакторов на площадке «Жажды» был молоденький парнишка по фамилии Сибиренко.
      — Не может быть… Сибиренко работал в «Жажде»?! Но в его биографии это не упоминается…
      — А зачем вашему боссу такие пятнышки в биографии? Ведь он у вас народный избранник, создатель персональных шоу, добрых, чистых и нежных… Кто теперь посмеет вспомнить, что идея «Последнего изгоя» зародилась именно в его, безусловно светлой, головушке? Для окружающих — он только хозяин, а жестокости придумывают и воплощают совсем другие люди, кровожадные и тупые, вроде Костадиса.
      — Почему вроде Костадиса?
      — А вы почитайте внимательно, что обо мне пишут аналитики игрового рынка. «Тео Костадис — это патологически злобное существо, вроде гоблина, которому отдавили ногу. Его „Салоники“ постепенно оплетают сетями ненависти молодые умы, заставляя подростков мыслить тупыми шаблонами героев космических одиссей…» Это я вам кусочек по памяти привожу…
      — С ума сойти… И как вы это терпите? Почему не подали в суд?
      Костадис несколько мгновений молчит, вглядываясь в бесконечную реку огней. Десятки тысяч автомобилей замирают перед кольцом развязки, но Тео их не видит. Когда с эстакады к воде спускается мотоциклист и по лицу грека пробегает свет фар, Полонский замечает, насколько Тео опустился. Он небрит, из подбородка клочьями торчит седая щетина, в глазах полопались сосуды.
      — Ваш босс — гений, я это не отрицаю, я всегда честно признаю чужие успехи, хе-хе… Он увидел, что миллионы болванов пускают слюни, муссируя моменты чужой смерти, и шагнул туда, куда нам всем шагнуть хотелось, но было страшновато. Нас всех, видите ли, сдерживали этические нормы и всякая прочая хренотень! А для того чтобы реально подняться, надо иметь отвагу, которой Сибиренко было не занимать. Он быстро понял, что так и проведет свой век мальчиком на побегушках, и запатентовал право на показ чужой смерти…
      — Но первый раз «Изгоя» очень быстро запретили…
      — Потому что не все верно поняли идею. Что происходило в первом варианте, вспоминайте! Выкидывали по одному участнику вблизи деревни аборигенов, и давалось задание завладеть местной святыней. Подбирали каких-то полудиких туземцев, то из Папуа, тo из Австралии. И наши люди очень быстро гибли, что поделаешь… Однако два сезона программа продержалась, а за это время Сибиренко и еще три человека успели сколотить состояния. Вторым был Тео Костадис, потому что получил все права на создание и тираж одноименной компьютерной игры. Угадайте фамилию следующего.
      — Юханов?
      — В яблочко, капитан. Рон получил пожизненные права, на трансляцию по своему кабелю в Питере и отхватил еще тысяч сорок зрителей… И третью фамилию?
      — Ласкавый?..
      — А вот тут не угадали. Петеньку Лева разлюбил из-за Марины. Это пролегло между ними навсегда; господин Сибиренко не тот человек, чтобы пропустить личную обиду… Лева сделал потрясающе тонкий ход. Он затратил миллионы на продвижение Марины Симак в Москве и добился своего. Теперь от нее зависело формирование вкусов администрации в области культуры нации, хе-хе… Нет, шучу, она и сама потрясающе умная баба.
      Как только Марина просекла правила игры, она стала поступать очень честно. Она прямо говорила: «Лева, хочешь, чтобы твоя такая-то программа получила столько-то минут рекламы? Надо триста тысяч! Хочешь, чтобы Генпрокуратура замяла дело о гибели тех идиотов в вашем шоу? Гони сотню» Или так: «Лева, хочешь личный положительный отклик самого такого-то, относительно кошмара, что вы сняли? Двести штук!» Она никогда не подводила и никогда не давала ему расплывчатых заданий. Всегда четко называлась сумма, и все вопросы, что зависели от Москвы, снимались. Пока Сибиренко не решил, что обойдется без нас…
      — Вот черт… Я же читал об этом, но забыл… «Салоники» тогда пытались привлечь к суду за изображенные в игре садистские сцены?..
      — Никакого садизма там не было и в помине. Все строго по сценарию настоящего шоу, это мы с Сибиренко еще раньше обговаривали. Он жесткий человек и никогда не терпел отсебятины. Вот такая хрень! Весело, да, капитан? Хе-хе… Вы мне все еще не верите?
      — Самое печальное, что я вам верю…
      — Правильно, вы же можете попросить своих бывших коллег в Управлении, пусть они выйдут на федералов и доставят вам данные по «Изгою». Вполне вероятно, что фамилию Сибиренко там тщательно стерли, но кое-какие выводы вы сможете сделать.
      — Зачем мне смотреть эту мерзость?
      — А затем! — Костадис указал на сжатый кулак дознавателя, где все так же покоилась капсула с чипом. — Когда вы это изучите, вам захочется купить пару серий «Последнего изгоя», чтобы сопоставить…
      — Пусть даже Сибиренко занимался в молодости некрофилией, но какая связь с нашим «Шербетом»? Там нет ничего, кроме любви и секса!
      — Бот еще, связь самая прямая, — улыбнулся Костадис. — Это для зрителя с банкой пива нет связи, а аналитику спецслужб без разницы. Любовь, смерть, драма, чем сильнее — тем лучше, но разницы никакой. Левушка всегда мечтал пройтись по самому краю, найти истоки пограничных состояний. Ему бы зверушек препарировать, хе-хе…
      — Вы позволите мне снять копию с чипа?
      — Сначала я полагал, что чип с докладом Марины послужит гарантией безопасности, но вышло наоборот. Н-да, хренотень такая… Но я не могу просто так взять его и отдать вам. Я должен убедиться, что вы все правильно поняли. А понять правильно совсем не просто, я и сам не до конца разобрался…
      — А что там, на этом чипе? Почему вы называете это докладом?
      — Потому что там действительно доклад. Она вела семинары для высшего звена спецслужб по вопросам информационной безопасности и взаимодействию с культурными проектами. После того как Сибиренко ее… ну, скажем так, вывел из дела, Маринка взвилась и затронула в докладе наработки вашей конторы. Она мечтала Леву слегка припугнуть, а вышло наоборот, хе-хе…
      — И какая связь?
      — Как это «какая»? Через пять месяцев президентские выборы… — Костадис глухо закашлялся, в его груди словно свистел проколотый мяч. — Вы вдолбили себе в голову, что весь мир вращается вокруг дешевой конкуренции с «Жаждой»! Просто Маринка поторопилась… Мы предупреждали ее, что без поддержки московского Управления или на худой конец армии не следует лезть к президенту с подобными бомбами в кармане. Все равно ведь никто не поверит! Разве вы поверили бы, что актриса с куриным интеллектом, находясь в состоянии перфоменса, способна за одиннадцать часов полностью подчинить себе волю заказчика?! Причем изменения практически необратимые… Но Маринка полезла сообщать правду, хе! Тем более глупо, что в Совете безопасности далеко не всем по нраву наш сегодняшний «папа». Если вы не в курсе, основная драка идет между командой «энергетиков» и «дорожниками». «Дорожников» поддерживает думское партийное большинство, там каждому второму обещан куш после ввода в строй радиуса Москва — Пекин…
      Грек промокнул лоб салфеткой, скомкал ее и выбросил за окно машины. Он ухитрился загнать автомобиль на второй ярус недостроенной развязки и втиснулся в щель между опорами; здесь было очень темно, но сверху и снизу бесконечной вереницей проплывал поток фар.
      Полонский подумал, что если речь и дальше покатится в сторону политики, то ему лучше вернуться в институт.
      — Господин Костадис, вы уверены, что я вам нужен?
      — Вы правильно боитесь, капитан. Решайтесь. Если вы намерены меня выслушать, то ваше дальнейшее расследование может круто… хе-хе!.. свернуть. И вам придется, образно говоря, сменить ношу.
      — Господин Костадис, это моя работа. Нелепо полагать, что я испугаюсь подробностей… Но возможно, если вы хотите обнародовать какие-то сведения, лучше собрать журналистов? Почему вы не сбросите информацию в свободный доступ?
      — Что за хрень! Нет ничего проще и ничего глупее, чем доверить свои мысли сети. Начнем с того, что я даже не могу просмотреть доклад на чужом лицензированном скрине, я немедленно поставлю под удар того человека, который мне его предоставит… Что вы смотрите, как будто вчера родились? Поисковые программы федералов настроены на определенные слова, в том числе — фамилии. А в докладе называются такие фамилии… Одним словом, меня вычислят за пять минут! Если повесить доклад на сайте, он провисит там максимум десять минут, все российские владельцы сайтов подписывают соглашение о делегировании прав стороннему модератору. Если начать рассылать копии, самые верные сведения немедленно будут выданы за очередную утку. Вы мне не верите?
      — Кажется, начинаю верить…
      — Даже если удалось бы разместить доклад, их модераторы контролируют все… Нет уж, для того чтобы привлечь внимание властей, нужен принципиально иной подход. Нужно взрывать лавочку изнутри… Слушайте, Полонский, будем говорить прямо. Я жив только потому, что меня вовремя спрятали. Юханов убит, Ласкавый подавился косточкой и умер… хе-хе…
      — Косточкой подавился…
      — Хе, это только начало! Маринка Симак при смерти и наверняка будет убита, едва ее переведут из реанимации в обычную палату.
      — Симак? Она курирует… то есть курировала телевещание?
      — И заодно заведовала отделом информационных технологий в администрации президента. Можете представить, что от нее зависело и в чем заключалась работа. Кроме нее погибли еще несколько человек, но вам о них знать необязательно. Они думали, что надежно спрятались за рубежом, но все эти укрытия крайне смехотворны…
      — Я читал, что Симак надежно охраняют… И кроме того, ее никто не собирался убивать. Во всех новостях передали, что она не поладила с пьяным мужем.
      — Я прекрасно его знаю, Дмитрий капли в рот не берет. И в ближайший вторник его отпустят на поруки.
      — И… что?
      — И ничего. Он придет в палату навестить свою любимую жену и закончит начатое. Только теперь он успокоился и полностью готов; я представляю, что бедняге пришлось пережить…
      — К чему готов?
      — Ко всему, что вложили в него ваши куклы.
      — Так вы знали об этом и раньше?!
      — Мы вместе разрабатывали этот проект, я имею в виду идею искренней любви, а не вторичный эффект, который открылся уже в процессе. Мы наивно полагали, что, как в детстве, пирог поделят честно. Потом Лева оборзел, но стало поздно. Его никто не смог вразумить, ни Рон, ни я, и уж тем более Петька. Петька вызывал у Левы наибольшую ярость, из-за соперничества за Маринку…
      — О чем вы, Костадис? Марина Симак давно замужем.
      — Она что, по-вашему, родилась замужней? Мы все учились вместе, только Юханов и Гирин были на параллельном потоке.
      — Черт, вот черт… Так глубоко я не догадался копнуть… Значит, Гирин был с вами заодно?
      — Вот еще! Кто он такой, этот жирный дурень, чтобы брать его в долю?
      Януш задумался. Он ощутил, как перестало напряженно биться сердце, и взглянул на происходящее другими глазами. Если для Костадиса Гирин — ничтожество, то за шкуру дознавателя никто не даст и копейки. А Гирин — ничтожество, потому что живет на зарплату. Он не раскрутил собственную фирму, не стал депутатом, не выпустил золотой диск и не работает в администрации президента. Да кто он такой, чтобы с ним серьезно разговаривать?
      Кто мы все такие, чтобы с нами разговаривать?..
      Ему внезапно остро захотелось схватить грека за тощую шею и трахнуть лбом о стекло. Чтобы этот самонадеянный червяк заскулил и заплакал.
      — …Первый успешный опыт по перенесению чужого стрима был осуществлен лет двадцать назад. Тогда она обезьяна передавала другой мечты о вкусных бананах. Сибиренко всегда мыслил быстрее нас, он предложил скинуться, нанять ученых и запустить собственный проект. Но ему была нужна Марина Симак, потому что Марина — это Москва. Она должна была прикрыть его от питерских федералов. Сибиренко нужны были деньги Рона, да и моя помощь не помешала. Вы же работали в отделе экономической преступности, должны знать, что любая проводка крупнее двадцати тысяч автоматом запихивает вас на полгода «под колпак». Сибиренко просто не мог незаметно от государства тратить собственные деньги… Мы скинулись и подписали у нотариуса соглашение о будущем распределении прибыли. А Петьку Ласкавого предложил позвать Юханов. Он убедил Сибиренко, что только Ласкавый может нам дать рекламу по всему миру…
      — Когда же вы успели поссориться?
      — Именно тогда, когда все пошло слишком хорошо. Вдруг стали больше не нужны наши деньги, а в какой-то момент охрана Сибиренко не пропустила Рона в лабораторный комплекс. Юханов все-таки вошел и устроил Левушке скандал. Тот расплакался, потом собрал нас и признался, что на все работы наложен гриф секретности. Дальше Сибиренко выкинул удивительный фортель. Он открыл сейф и вернул нам деньги наличными. Мы обалдели! Я никогда не видел столько наличности. Мы с Роном переглянулись и подумали об одном: кто же помог Левушке с евриками? Даже просто выйти из его кабинета с чемоданом денег — означало подставиться… Тут же, за стеночкой, оказался нотариус, и Лева предложил расторгнуть договор. Вот такая хренотень… До выхода этой дурацкой «Халвы» оставалось меньше квартала.
      — И вы согласились?
      — Рон разорался. Он сказал, что Леве жопу прикрывала Марина, и без нее он говорить отказывается. Потом приехала Симак, и Сибиренко нажрался у нее на даче. Он же всегда к ней был неравнодушен… Он нажрался и выболтал то, что не имел права говорить. Он сознался, что федералы давно создали параллельный центр и очень рады, что появилась возможность обмена опытом… На самом деде им нужен был практический полигон для обкатки своих разработок.
      Я упирал на то, что мы собирались продавать людям душевное тепло, а не насаждать контроль. Марина сказала, что постарается повлиять на президента, чтобы они из Москвы как-то вмешались. Рон сказал, что лучше потерять деньги, но все свернуть, пока не поздно. Лева плакал и божился, что на первом этапе никаких «посторонних примесей» в сценарии не будет. Симак все равно вынудила его подкинуть конкретной информации; на этом позже и строился ее доклад. Она первая заявила о возможной цепной реакции, о «заражении» подчинением масс людей, как только шоу станет дешевле…
      Мы поверили Леве и разошлись, но денег так и не взяли.
      Когда Лева Сибиренко понял, что остался один, он поджал хвост и пополз к своим хозяевам в Серый дом. Марине надо было молчать в тряпочку, но… мы не могли предположить, что Левушка начнет с нас.
      — Что происходит, вы можете толком объяснить?
      — Происходит то, что один любознательный, а теперь мертвый человек назвал финальной дракой за умы. Время штурма уже известно… хе-хе, патроны вложены в ракетницы, и капеллан обошел окопы. Однако ржание одной испуганной лошади или огонек сигареты может все испортить.
      — Симак выступила с докладом, способным повлиять на ход будущих думских выборов? Или здесь опасность для президента?
      — Выборов, скорее всего, не будет. Ни думских, ни президентских.
      — Но ведь Сибиренко выдвинул свою кандидатуру?!
      — Ему понадобятся симпатии плебса, когда придется занять пустующее кресло. Он же не идиот, наш народ не проголосует за успешного бизнесмена. Чтобы прийти в Кремль и принять от бояр скипетр, надо загодя раскрутить имидж народного заступника. Полонский, вы в курсе, что Сибиренко передал активы сыну, а сам собирается поститься в одном из монастырей? Вы в курсе, что его представители собираются пустить семьдесят миллионов на закупки подарков для одиноких пенсионеров? В нужный момент эти пенсионеры выйдут на улицы и грудью встретят штыки…
      Полонский придвинулся, внимательно изучая собеседника. Он даже невольно принюхался, ожидая уловить запах алкоголя. Но владелец «Салоник» был совершенно трезв.
      — Вы хотите сказать, что обладаете данными о намечающемся государственном перевороте? И вы намерены переложить это бремя на меня?..
      — Да ладно, к чему этот пафос? Те, кто прикончил Рона, должны знать, что информация была именно у меня и ушла, и куда именно она ушла. Тогда есть шанс, что от меня отстанут. В наше время избавляются только от тех, кому есть что сказать…
      — Кто «они», господин Костадис?
      — Хрень такая, глупее вопроса вы не могли задать!
      — Прекрасно! Теперь «они» захотят избавиться от меня?
      — Несомненно. Вам придется действовать очень быстро.
      — Зажечь случайную сигарету? Испугать лошадь?
      — Вот-вот.
      — Я не отказываюсь действовать и не боюсь угроз. — Януш повертел в ладони медальон, внутри которого позвякивала капсула с чипом. — Но ведь у вас гораздо больше возможностей…
      — В том-то и фокус! — взвился миллионер. — У меня нет больше возможностей. Мне ничего не принадлежит, я своей рукой подписал документы о продаже фирмы, я скупил акции у мелких держателей и передал весь пакет людям Сибиренко… Если я выступлю против вашего канала, все это воспримут, как бессильные потуги кокера тягаться с догом, как жалкие плевки конкурента. А если это сделаете вы…
      — Вы им добровольно отдали фирму? Погодите, так вас никто не бил по голове и никто не воровал документы?
      — Никто не бил и не воровал. Я сделал все сам, после того как провел с Милешей одиннадцать часов. Я сам снял пароли и открыл доступ к личным счетам. А потом, по их замыслу, я должен был сам разбить башку о край бассейна. Но у них вышла неувязка, меня спасла Милеша…
      — Но она утверждала, что нашла вас в душевой…
      — Что за хрень! — Костадис вздохнул, возведя глаза к небу. — Она любила меня… Капитан, вам знакомо это чувство? Ее несчастному мозгу пришлось решать две взаимоисключающие задачи — любить меня и вдруг пожелать мне смерти. Девушка просто свихнулась… Позже я разыскал человека, который работал в лаборатории у Сибиренко. Не в той лаборатории, что у всех на виду, а в закрытом «ящике» на другом конце города… Он мне рассказал, что первых перформеров в обязательном порядке курировали обученные агенты. Милеша наверняка сама рассказала куратору о том, как не смогла выполнить приказ. Эти сволочи подшутили надо мной вторично, когда застрелили Милешу в «Салониках»… Но страшнее другое. Я все понимал, но не мог предупредить других. Это что-то вроде замка с секретом. Стоит серьезно задуматься, как начинает болеть сердце и раскалывается голова. Полонский вздрогнул.
      — Куратором была та рыжая девушка в белой куртке?
      — Я так думаю… Костадис заплакал.
      — Вы можете найти мне этого ученого?
      — Я дорого бы дал, чтобы с ним еще раз встретиться, но человека уже нет… Я же говорил вам, что не все погибшие вам будут знакомы. Официально он умер от сердечной недостаточности.
      Костадис шмыгнул носом и промокнул глаза.
      — Вы мне дурите голову, — медленно произнес Януш. — Если вас подвергли гипнозу, или что-то вроде этого… Как же вы переслали мне чип с записью? И как же вы обо всем так спокойно рассуждаете?
      — Частичное обратное замещение.
      — Что-о?!
      — Я нашел людей, которые произвели частичное обратное замещение. Точнее, люди госпожи Багровой меня вытащили из самолета. Я хотел бежать, куда глаза глядят… А потом мне хватило разума понять, что единственным противовесом Сибиренко может выступить Управление. Я никуда не улетал, меня спрятали на одной из квартир, и за это время сделали штук десять попыток обратного замещения… Полного добиться очень непросто, но лучше они вам расскажут сами. Тем более что вы знакомы…
      — С кем я знаком?!
      — Со мной, котик.
      Темное стекло, отделявшее заднюю часть салона, отъехало вниз. Коко помахала Полонскому ладошкой.
      — Только не напоминайте госпоже Фор лишний раз, что Коко за разработку моей темы дали старшего лейтенанта, — гулко засмеялся Тео. — У Марианны сложные отношения с милицией.
      — Вот это да, — только и выдохнул дознаватель.
      — Поехали, милый, — Коко показала Янушу ствол пистолета. — Мама не любит, когда опаздывают.

      — Нет! — говорю я. — Нет и нет, вы меня обманули.
      — Это единственный способ, — вздыхает Коко. — Котик, я тебя умоляю, не упрямься.
      Они выстроились полукругом, перекрывая пути к отступлению. Коко, Костадис, сама Марианна, Денис и Соня с чемоданчиками, двое охранников госпожи Фор, Миша из гаража и… Клементина. С ней еще один насупившийся тип, я его встречал пару раз в Управе. Дениса и Соню я узнал по голосам, это была та самая парочка, что ковырялись в моих дельта-ритмах неделю назад, но Клео под шляпой узнаю далеко не сразу.
      — Черт подери, — говорю я. — Ты-то что тут делаешь?
      — Я заехала в гости к моей сестре, — чеканит госпожа подполковник. — Вопрос в том, что ты тут делаешь, Полонский? И почему игнорируешь вторую повестку?
      В бесформенных брюках, такой же куртке и шляпе, надвинутой на глаза, она похожа на древнего шкипера, сошедшего на берег пропустить стаканчик рома.
      — Вторую повестку?.. — Тут до меня доходит. — Мне пока нельзя появляться дома. Понимаешь, поругался с женой.
      — Ну, еще бы не понять, — благодушно отмахивается она. — Ты только не забудь, что третья проигнорированная тобой повестка — это уголовное преступление. Зачитать статью?
      — Не надо, я помню.
      — А нельзя ли как-нибудь его пока не вызывать? — ловко встревает Коко.
      Госпожа подполковник поворачивает голову на голос и смотрит на мою заступницу, как тяжелая гаубица на недобитую танкетку.
      — А скрин ты тоже отключил из-за жены? А маяк почему молчит? Полонский, твое счастье, что не я тобой занимаюсь и что в «Кролике» я как частное лицо…
      — Если ты здесь как частное лицо — проваливай, — предлагаю я.
      Клементина стремительно багровеет и делает шаг вперед, почти толкая меня грудью. Слышно, как захрустели ее кулаки. Госпожа подполковник сегодня еще ни в одном глазу, а потому злобная и может врезать по шее.
      Как частное лицо.
      — Девочки, мальчики, не ссорьтесь, — напевно произносит госпожа Фор, и оба ее бодигарда ловко ввинчиваются между нами. — Тут и так голова кругом идет от ваших затей, еще драки не хватало. Денис, у вас все готово?
      Денис молча распахивает дверь. На нем белый костюм и панама. Бородка клинышком, прямо-таки старосветский помещик. Только гитары с бантом не хватает и пенсне. Соня скорее похожа на ученого аиста из сказки, она вся какая-то острая и ходит, как птица.
      Мне хочется завыть. За дверью устроено жалкое подобие нашей лаборатории перфоменса. Здесь в подвале размещалась когда-то прачечная, а теперь гудят приборы, покачиваются салфетки сразу четырех скринов, на них высветились пустые пока поля диаграмм. Вместо анатомической лежанки и удобной чаши для головы, изготовленных по спецзаказу в Германии, мне предстоит освоить жесткий топчан и струбцину, больше похожую на орудие для колки кокосов. Мне не нравится, как разложен инструментарий, потому что я привык к порядку, царящему в наших мастерских. Мне не нравится, что в потолке подвала протечки и грязная лужа прямо под энцефалографом. Мне не нравится, что даже нет одеяла.
      Я попросту боюсь.
      Не потому, что будет больно. Я разговаривал с перформерами, никто не испытывал неприятных ощущений. Я боюсь, что Коко окажется права и я вспомню что-то, чего совсем не хочу вспоминать. Если она окажется права, и меня… со мной… короче, если мною воспользовались, то возвращаться станет действительно некуда.
      Ни домой, ни на работу.
      Я боюсь проснуться кем-то другим. Если додумать до конца, то вопрос упирается в глубину замещения. Кажется, этот термин называется именно так, я не технарь и не планировал осваивать процессы перфоменса в деталях. Бородатый Денис объяснил мне, что существует полное замещение, именно тот вариант, к которому прибегает наш телеканал. Иного и быть не может, в сценариях типа «Шербет» нельзя допустить малейший сбой. Нельзя допустить, чтобы истинная личность актера проглянула сквозь образ, на создание которого уходят сотни тысяч евро и сотни часов машинного времени.
      Частичное замещение практиковалось еще сотни лет назад и называлось гипнотическим воздействием, а позже — зомбированием. Гипноз тяготел к целям медицинским, прочие психотропные изыски достигали целей совсем в других областях. Позже древние термины отмерли, поскольку в тридцатых годах появились методики аппаратной декодировки. Требовалось всего лишь поставить на службу машину, прогоняющую десять миллиардов операций в секунду, и сделать такую машину достаточно дешевой для районных Управлений. Компьютер, «настроенный» на волну человеческого мозга, функционировал как своего рода камертон. Он «прослушивал» звучание миллиардов нейронов, находил «фальшивые ноты», и выдавал формулу к исправлению. И случилось так, что любой грамотный участковый мог расшифровать данные мозга и обезвредить скрытого зомби, каких немало развелось в годы «тотального сжатия». Сейчас так мудрено не говорят, но в тридцатые термин часто мелькал в новостях, это были годы, когда безлюдели целые области, становились ненужными школы и дороги. Тогда развелась куча сект, практиковавших частичное замещение, поскольку истинно верующих находить становилось все труднее.
      Мне не нравятся Денис и Соня, но, скорее всего, это из-за того, что они бесцеремонно вели себя в прошлый раз…
      Впрочем, вместе они — истинные специалисты. Не представляю, где Марианна их откопала; еще пару дней назад я был уверен, что такое оборудование, как у нас на студии, существует в единичном экземпляре. Соответственно, инженеры перфоменса тоже не растут на ветках.
      — Ваше оборудование действительно уникально, — соглашается Денис. — Мы только теоретически можем просчитать схему полного замещения, и все равно вопросов остается множество. Но вывести человека обратно — это задача на порядок проще! Нам не нужно задавать параметры эмоционального плана, нам всего лишь требуется вас грамотно разбудить… чтобы не было стресса.
      — Стресса? Договаривайте сразу, чего вы боитесь? Моя жизнь в последнее время — и так сплошной стресс.
      — Мы боимся наслоения. Мы боимся неустойчивой психики. Я хотел бы вам напомнить, господин Полонский, что это именно вы обратились к услугам госпожи Фор… — Марианна делает изящный реверанс. — И, безусловно, вы не ошиблись. Репутация, назовем его так, агентства госпожи Фор еще ни разу не подвергалась сомнению.
      — Я свидетельствую, — мрачно гудит Клементина.
      Соня ловко укрепляет на моей голове сетчатый каркас, Денис говорит, не прерывая манипуляций с приборами.
      — Так вот, именно госпожа Фор, просматривая материалы по данному делу… хм… высказала мнение, что пресловутую мисс Лилиан следует искать у себя под носом, а не на секретных базах федералов. Этого мы и побаиваемся, что вы проснетесь и… вспомните. Шок может оказаться слишком сильным.
      — Все это чушь, — заявляю я в последний раз и под рыбьими взглядами секьюрити укладываюсь на низкую продавленную тахту. — Если вы что-нибудь напутаете, я превращусь в кочан капусты…
      — Я с тобой, котик, — Коко садится рядом и берет меня за руку.
      — О боже! Только любовей-морковей мне тут не хватало! — закатывает глаза Марианна.
      Я обращаю внимание, как она переменилась к своей бывшей любовнице. Трудно представить, что Коко здесь кто-то посмеет ударить. Я все еще гадаю, насколько близки эти женщины были раньше, а Соня уже вводит мне снотворное.
      И приборы их мне не нравятся, все какое-то неправильное, ненастоящее, чересчур хрупкое. И саквояж у Дениса снизу грязный, как же он собирается с такой грязью приближаться к моей чистой голове? Мужчина в белом распахивает саквояж и достает оттуда моток проводов с электродами… Мою голову приподнимают, виски что-то приятно холодит, потом я вижу голубое свечение скринов…
      — Он никак не может расслабиться…
      — Коллега, добавьте еще дозу.
      — Котик, держись, я с тобой…
      Лица, лица, далекие и близкие, они кружатся под потолком. Некоторые знакомы, вот — Клео, она все еще сердится. Я хочу протянуть к ней руку, погладить по плечу, но рука совсем не слушается…
      — Я начинаю вводить, следите за давлением. А вы, девушка, лучше отойдите.
      — Не отойду! — Это Коко, как странно, почему она злится…
      — Ну, тогда хотя бы сядьте с другой стороны.
      — Не мешайте врачам! — Это снова Марианна, но не слишком строго.
      Как странно, всех слышу, всех помню, голова совершенно ясная, даже яснее, чем обычно… Но никак не сфокусировать зрение, и подвал этот проклятый все быстрее кружит… Кто этот парень, тоже рожица знакомая, почему не могу вспомнить… Нет, голова ясная, вот только ноги куда-то задрались…
      — Коллега, подключаемся… Начнем с альфы.
      — Есть, я внутри!
      — Пульс восемьдесят два, давление сто сорок на сто…
      — Маша, если с парнем что-то случится… — Это Клементина.
      — Черт подери, вы обещали, что ничего не случится, — с угрозой произносит Коко.
      — Я вам обещал, что смертельной опасности нет в любом случае, а за психику отвечать сложно! И вообще, вы можете нам не мешать?
      — Коллега, я на месте, фиксирую поле приложения.
      — Есть что-нибудь?
      — Да, взгляните сами, четкие границы. Ну что, будем спать?
      Я чувствую прохладную руку на лбу. Очень приятно, мне хочется сказать этому человеку, чтобы он так и держал руку, с рукой потолок кружится не столь быстро…
      — Вы слышите только меня… Вам спокойно и тепло, вы слышите только мой голос…
      Это замечательный, ласковый и заботливый голос, и я соглашаюсь, что имеет смысл слушать только его, но в самый последний момент, перед тем как провалиться в сияющую воронку, мне кажется, я чувствую чьи-то губы на губах, и в этот же самый момент мокрая капля падает мне на щеку…
      Свет.
      — Пожалуйста, не двигайтесь и не пытайтесь освободить голову. Отвечайте на вопросы. Ваше имя и фамилия?
      — Януш Полонский.
      Рассеянный свет, словно я попал внутрь облака. Поначалу я пугаюсь, но потом понимаю, что это просто лицо закрыто простыней.
      — Как вы считаете, где вы находитесь?
      За простыней напряженное дыхание нескольких человек.
      — Я… в клубе «Глаз бирюзового кролика».
      — Зачем вы здесь?
      — Чтобы… чтобы проверить… чтобы найти мисс Лилиан.
      — Вы знаете, где ее искать?
      — Нет, понятия не имею.
      Я не обижаюсь, они ведь предупреждали, что будут задавать эти вопросы.
      И сразу же рой разочарованных голосов, простыню сдергивают, мне приходится щуриться.
      — Не было больно, котик?
      — Полонский, завтра же жду тебя в Управлении, иначе приведем силой!
      — Не может быть, чтобы ничего! — Тоненький голосок Сони. — Для сравнения можно попробовать обычную раскодировку, как для глубокого гипноза…
      Марианна загадочно выпускает клубы дыма, постукивает по зубам костяным мундштуком. Кажется, она о чем-то догадалась.
      — Господин Полонский, вы уверены, что ничего в вашей памяти не изменилось? Может быть, вдруг вспомнилось событие, имевшее место много лет назад? Или напротив, что-то, произошедшее совсем недавно? Играет роль все, любая мелочь. Я вас попрошу, свяжитесь со мной сразу, вот номер моего личного скрина. В любое время, если что-то почувствуете. Это может проявиться не сразу.
      — Не сразу? — хором пугаются Клементина и Коко.
      Денис кажется смущенным.
      — Ну… видите ли, оборудование не самого лучшего качества… Госпожа Фор и так любезно согласилась на непредвиденные затраты…
      — Предпочитаю доводить дела до конца, — обрывает его Марианна.
      И пока иду к двери, я чувствую спиной ее чугунный взгляд. Кажется, она догадалась.

      Частичное замещение.
      Кажется, бородатый Денис назвал это состояние именно так. А еще он сказал, что позже могут вскрыться следующие пласты. Это оттого, что некачественное оборудование, и коды к стриму компьютер подбирал вслепую.
      Я — перформер.
      Я это понял, едва проснулся, еще до того как открыл глаза. И сразу решил, что обману их всех, потому что иначе они не позволят мне разобраться с проблемой самому. Денис предупреждал, что меня ждет шок, так и случилось. Шок навалился по дороге домой, у меня едва хватило сил переключиться на автопилот и скатиться с моста. Потом я вышел из машины, уселся на гранитный парапет возле Петропавловки и час просидел под дождем. Я замерз и промок насквозь, но так и не сошел с ума.
      Лучше бы я сошел с ума.
      После этого я еще час отогревался в машине и пил из горлышка вино. Я решил, что не буду звонить Денису, пока не почувствую, что теряю остатки прежней памяти. Включил скрин, набрал его номер и стал ждать распада личности. По идее, моя ныне существующая реальность должна была начать рассыпаться, заменяясь реальностью истинной. Той реальностью, где я подписал контракт и согласился сыграть в шоу. То есть дознаватель Полонский приготовился к смерти.
      Насколько к ней вообще можно приготовиться за пару часов.
      Но смерть не приходила, и Дениса я так и не стал тревожить. Я остался тем же, кем и был раньше, с ворохом лишних сомнений. Купил себе в ближайшем магазине свитер и поехал домой.
      Когда заехал в гараж и положил ладонь на опознаватель заправщика, что-то сдвинулось. Вроде бы все оставалось на своих местах: ряды ламп в подземном гараже, ласковый шепот вентиляторов, перепалка механиков на нижнем ярусе…
      Изменилось все, даже запах.
      Действуя, как автомат, я зашел в лифт, улыбнулся кому-то из соседей, назвал этаж. Полная женщина в беретике спросила, где я так промок. Молоденькие ребята, он и она, вышли со мной на одном этаже и, здороваясь, назвали меня по имени.
      Всех этих людей я видел впервые в жизни.
      Моя память превращалась в гигантский паззл. Он треснул и начал терять свои составляющие. Пока еще процесс не набрал разрушительной мощи, но звонить Денису я не стал. Потому что главное я помнил очень отчетливо, и чужая забота мне бы только повредила. Я улыбнулся, быстро пробурчал приветствие и, отвернувшись, сделал вид, что обнаружил в кармане крайне увлекательную бумажку. Это был чек на свитер.
      Просто я хотел, чтобы они поскорее ушли и позволили мне разобраться с дверью в квартиру.
      Дело в том, что на площадке было еще четыре двери, и я понятия не имел, какая из них моя. Четыре одинаковые «купейные» пластины с номерами и веселенькими ковриками.
      Неблагодарная затея — совать свою руку во все опознаватели подряд. Даже ребенку известно, чем чреваты три отказа, один за другим. Автоматическая проверка главным скрином Управы, занесение в реестр неблагонадежности, проверка на психическую устойчивость. Я вернулся к лифту, встал к нему спиной и зажмурился. Помимо памяти мозга, существует ведь и память ног, сказал я себе. Ведь я достаточно долго прожил здесь… К счастью, ноги вспомнили, и я благополучно миновал порог. Когда дверь задвинулась, несколько минут я стоял, привалившись к ней спиной изнутри, и слышал свое колотящееся сердце. Потом раздались звуки — со мной поздоровался «домовой», наполнился и включился чайник на кухне, забубнила дикторша… Разум настойчиво предлагал срочно позвонить Денису. Позвонить, пока не стало поздно и пока я не превратился в беспомощного больного амнезией, забывшего собственное имя.
      Имя оставалось прежним. Это меня спасло от паники.
      Дома было тихо, тепло и уютно, но это больше не был мой дом. Я стал думать, не мой ли дом за стенкой, где выпустили кровь из подруги Юханова, и пришел к отрицательному выводу. Несколько минут я ходил по квартире и трогал предметы. По стеклам барабанил дождь, на кухне весело посвистывал чайник, театр с моим появлением автоматически настроился на новости одиннадцатого канала. Здесь все было удобно и привычно, и в то же время здесь все стало чужим. Костюмы и сорочки в шкафу, все моего размера, но в половине случаев такую расцветку я не пожелал бы и врагу. Идиотская планировка, слишком много стульев, какие-то оранжевые салфетки, и пол слишком разогрет! Я отпирал ящики, перелистывал бумаги и, наконец, добрался до сейфа. Почему-то именно сейф мне особенно не хотелось открывать. В несгораемом ящике всякий нормальный человек хранит самые ценные документы, редкую разрешенную наличность и драгоценности. В моем сейфе было пусто, лишь на дне лежал магнитный ключ от какого-то автомобиля. Я сунул его в карман. Никаких документов на квартиру, «опель», нет рабочих контрактов; даже ни одной завалящей акции.
      Я был никто. Я жил здесь и не замечал, что ничем не владею. Скрин «домового» отвечал, что квартира принадлежала неизвестному лицу, пустившему меня на постой. Я с замирающим сердцем продиктовал системе номера моего «опеля». Как выяснилось, машина стояла на балансе гаража телеканала.
      Мне хотелось заорать в голос, запустить в стену вазой или опрокинуть полки с Ксанкиными безделушками. Ксана…
      — Я болен ею, — сказал я и удивился слабости своего голоса.
      — Ксана, — обратился я ко всем ее виртуальным адресам, — Ксана, приезжай скорее, пожалуйста, мне очень плохо…
      И это было правдой. Только Ксана могла бы сейчас удержать меня на краю безличия. Потому что старая личность разрушалась, как древние фрески в курганах, попавшие на воздух, а новой памяти не возникло. Моя жена оставалась хрупким мостиком, соединяющим Януша Полонского с миром.
      Как всегда, Ксана ответила не сразу, прошло, наверное, не меньше часа. За это время четырежды звенели служебные вызовы, но я их игнорировал. Я заказал себе тосты, нашел в незнакомом баре еще одну бутылку вина и улегся в обуви на кровать.
      — Что с тобой, мальчик? — спросила дражайшая супруга.
      Увидев мою небритую персону в обнимку с бутылкой, да к тому же в ботинках на ее любимых простынях, моя нежная половина пошла пятнами и сказала, что с алкоголиком жить не будет. И отключилась. Это означало, что вскоре примчится с матами и воплями и устроит образцово-показательную драку.
      Ксану я не забыл. Это замечательно. Я еще отхлебнул вина, сменил цвет на обоях и занялся делом. Отыскал в кладовке старую аптечку, отрезал кусок жгута, располосовал на части банное полотенце. Затем я вспомнил про оружейный сейф. Там меня тоже поджидал конфуз. Оба шокера, большой и малый, лежали в гнездах с отключенной зарядкой и без аккумуляторов. По сути дела, это было не оружие, а муляжи. Все, что у меня осталось, — это стандартный сонник и восемь патронов к нему. На верхней полочке сейфа лежали еще три обоймы, но при ближайшем рассмотрении они оказались пустыми. Я нашел пассатижи и напильник, закрепил в тисочках патрон, осторожно извлек ампулу сонника и переправил ее в многоразовый инъектор. Точно такая же ампула досталась в свое время Ласкавому. Слава богу, руки и глаза мне еще не изменили.
      Я проверил пистолет через компьютер. Оружие было зарегистрировано на меня, но в качестве домашнего значился совсем другой адрес. Чем-то мне этот адрес был знаком, я силился вспомнить, но так и не сумел… Но самым большим казусом оказалось почти полное отсутствие денег и ценных бумаг. У независимого и делового мужчины, проживающего в фешенебельном квартале и получающего оклад гораздо выше среднего, не имелось в сейфе ни банковских депозитов, ни акций энергетиков, ни даже дешевых бумаг хай-тека, которые валяются в карманах у каждого подростка.
      Я обыскал в скрине записную книжку, и нигде не встретил номера своего брокера. Как ни странно, это меня даже несколько успокоило. Такого просто не могло быть, потому что нет взрослого человека, не пользующегося услугами брокеров. Без личного финансового консультанта невозможно жить и принимать элементарные решения. Почему-то меня прежнего эти проблемы вовсе не волновали.
      Это означало только одно. Номер брокера я помнил наизусть, а бумаги держал в другом месте. Возможно, что в банковской ячейке, но скорее всего — там же, где нормальное оружие и остальные личные документы.
      У меня имелась другая, настоящая квартира.
      Просто она имелась в ином измерении.
      Я приготовил все что нужно, собрал кое-что в сумку и уселся ждать Ксану.
      Был момент, когда мне жутко не терпелось позвонить хоть кому-то, не обязательно в «Кролик» Денису. Я заглянул в «почту», там значились два сообщения от шефа. Я чуть было не набрал Гирина, но вдруг спросил себя: а к какой из моих памятей и личностей он относится? А что если шеф существует только в моем воображении и задуман нарочно для сценария? То есть Гирин существует в природе, но он такой же артист, как и я… — Домовой, включи театр!
      Луна не упала на землю, логотип родимого канала вращался в уголке скрина, шла невесть которая по счету серия «Последнего изгоя». Моя фирма никуда не делась. Но для верности я включил скрин и запросил данные по собственной фирме. Выскочили миллионы ссылок, в том числе списки акционеров, во главе с Сибиренко. Фотографии Гирина во время заседания Экспертного совета. Праздник по случаю выпуска «Последнего изгоя». Отчет собрания акционеров за прошлый год…
      Фирма существовала. Я обрадовался и сумел запихнуть в себя горячий бутерброд. Впрочем, уже минуту спустя я стал размышлять на тему: а может быть, вся контора, в которой я работаю, и прежняя служба в милиции, и даже собственное имя — тоже продукты воображения? Какая разница, в таком случае, что показывает театр?
      Я вышел на кухню, распахнул окно и высунул голову под моросящий дождь.
      Настоящий перформер просыпается и ничего не помнит. Так оговорено в контракте, чтобы не вызывать нежелательную нагрузку на психику. Перформеру меняют внешность, квартиру и даже документы. С милицией проблем возникнуть не должно. Во-первых, сценарий длится недолго, максимум — две недели. Во-вторых, перформер по определению не может совершить ничего противоправного, на время реализации сценария актерам даже не разрешено управлять транспортными средствами и выезжать из городов в «зоны риска». Собственно, им не нужны разрешения, поверх эмоционального стрима режиссерами пишется нечто вроде операционной оболочки с набором «табу».
      И, наконец, перформеру даже не приходит в голову заглянуть в собственные документы. Все его мысли и желания сосредоточены на заказчике.
      …Я стоял у распахнутого окна и ловил губами последние капли. Спустя минуту купол сдвинется, и дождевая туча повиснет над соседним микрорайоном. Я специально подставил лицо дождю, чтобы Ксана ничего не заметила. Взрослые мужчины не должны плакать, особенно те, кто проходил пятнадцать лет в погонах.
      Я плакал, потому что не мог забыть того, что было. Я не остался полностью во вчера и с ужасом думал о завтра. Благодаря околонаучным экспериментам в подвале «Кролика» я повис между.
      Чтобы как-то отвлечься, я открыл планшетку и стал рисовать схемку, по принципу «помню — не помню». Потом я нашел на полке запечатанную пачку «эрзацев» и закурил. Мне вдруг стало интересно: а сможет ли некурящий Полонский втянуть в себя дым? Дым втянулся с успехом, и доставил большое удовольствие.
      Оказывается, я понятия не имел, кто такой Януш Полонский. Паззл продолжал трещать, словно прогибаясь от огромной нагрузки. От него ощутимо разлетались мелкие детальки. И спасти меня могла только Ксана.
      И вот она пришла и закричала с порога: — Придурок, ты что творишь?! Идиот, ты пепел стряхиваешь в мою косметичку!
      И тогда я затушил сигарету об ее косметичку. Потом пошел к ней, и по пути я улыбался, наблюдая, как стремительно бледнеет ее лицо.
      — Что ты, что ты? — успела проговорить она, пятясь к входной двери.
      — Ничего, — сказал я, — просто я выздоравливаю. И воткнул ей шприц в горло.

      — Отпусти меня, придурок!
      — Заткнись!
      Ксана висит вверх ногами над ванной, заполненной водой. Ее лодыжки продеты в ножные кандалы и держатся на крюке; обычно на этом крюке держится мой турник. К счастью, в этом доме габаритные умывальни и прекрасная звукоизоляция. Снаружи в комнатах ревет последний концерт моего приятеля Пети Ласкавого, но для верности я оставил включенными и театры, сразу на шести разных каналах.
      Незачем кому-то подслушивать наши семейные разногласия.
      Ради такого прекрасного вечера я специально заскочил в секс-шоп. Продавец, вручивший мне кожаные кандалы, спросил, не желаю ли я купить плеточку с гирьками, очень вразумляет. Он так и сказал — «очень вразумляет», а потом пожелал провести ночь с удовольствием.
      — Можете не сомневаться, — заверил я. — Ночь мы проведем с огромным удовольствием.
      …Не так-то легко было решиться причинить ей страдание. Поджилки у меня тряслись, как у старого паралитика, а раза три я был вынужден кидаться к унитазу, потому что начиналась рвота. Видимо, срабатывали прежние установки, не позволявшие причинять Ксане вред.
      Разве кому-то позволено причинить вред бывшей любовнице хозяина?..
      Мне наплевать, кто сюда придет.
      Сегодня я страшнее всех.
      Я как следует связал ей ноги и руки полотенцем, а поверх наложил плотные жгуты, чтобы не пережать сосуды. Хотя, в принципе, мне наплевать на ее сосуды, но совсем не хочется оставлять следов.
      С каждой минутой, занимаясь столь важными приготовлениями, я выздоравливал. В самом начале, когда она упала, я испытал такую острую боль, что чуть не повалился рядом. На четвереньках дополз до ванной и проглотил пару таблеток скоростного антидепрессанта. Кстати, таблетки вывалились из Ксанкиного редикюля, когда я в запале ярости вытаскивал из ванной трюмо. Было и такое…
      Так что кое в чем супруга мне даже помогла. Вскоре таблетки подействовали, и дело пошло гораздо веселее, я даже напевал, а потом вставил в плеер чип с концертом медиативного рока.
      Мне стало все равно.
      Потом у нее в кармане запиликало, и я чуть не заорал от ужаса, но оказалось, это вызов заправщика. «Домовой» гаража интересовался, как поступить с ее машиной. Я ни черта не понял и решил сам спуститься вниз. Немножко передохнул в гараже, а потом пережил пару опасных минут, пока искал по ярусам ее автомобиль.
      Ксана оставила «ягуар» в проходе, в надежде, что объедут. Видимо, она так поступала всякий раз, когда приезжала ко мне, чтобы не платить за место. Делала вид, что скоро уедет, что заскочила на минутку. Именно сегодня ей, а точнее — мне не повезло, или не хватило трех сантиметров. В проходе прохаживался разъяренный водитель широченного джипа, и с ним на пару уже топтался охранник. Водитель джипа был в чем-то похож на свой автомобиль, не хотелось бы с ним столкнуться на узкой тропе. Очевидно, встретив розовый «ягуар», он попытался сдать задом, чтобы проскочить в параллельный проход, но зацепил бампером за ограждение и застрял.
      Кстати, я сегодня впервые увидел Ксанкину машину. Я бы ее и не нашел, если бы на карточке ключа не стояла гравировка номера. Просто меня раньше не интересовало, на чем моя жена ездит. Меня вообще ни хрена, кроме ее самой, не интересовало.
      — Это ваше авто? — недовольно протянул охранник, наблюдая, как я втискиваюсь между рулем и задранным вверх сиденьем.
      Этого парня я раньше не встречал. Видимо, сторожей действительно заменили после убийства, а новеньких настропалили бросаться на всех подряд.
      — Это машина моей жены. — Я лучезарно улыбнулся владельцу застрявшего джипа и кое-как вывел «ягуар» из гаража. Каждую секунду я ожидал окрика или погони, но никто из охраны так и не появился. После моих ладоней рулевое колесо стало мокрым…
      — Отпусти, меня, подонок! — Ксана плюет, и довольно удачно попадает мне в руку.
      Я легонько бью ее по лицу, из носа тут же идет кровь. Вверх ногами очень непросто плеваться, женщина начинает хрипеть и кашлять. Я поворачиваю кран для холодной воды и укладываю ее горизонтально, потом сажусь на табурет и закуриваю очередную сигарету. Уже третью за сегодняшний вечер. Так приятно покурить, особенно после того, как тебе несколько недель внушали, что ты некурящий.
      А может быть, несколько месяцев?
      Понятия не имею, как долго мы пробыли мужем и женой. Контракта, скорее всего, просто не существует. Теперь смешно и стыдно вспоминать, как Коко раскачивала во мне ментальные блоки.
      — Ты ублюдок… — Ксана отплевывается, лежа на боку. Я направляю на нее свет фонаря. Левая половина ее туловища, лицо и костюм становятся мокрыми. Ледяная вода продолжает прибывать в ванну. Кровь из носа размазалась по щекам, а на лбу застыла черным узором. — Выпусти меня немедленно, если не хочешь остаток жизни гнить в тюряге!
      Я с наслаждением затягиваюсь. «Эрзац»,.конечно, не заменит настоящий запрещенный табак, и отвыкаешь от него легко, но как приятно…
      — Зачем вы убили Милену Харвик?
      От моего вопроса она перестает дышать, и я с подлой яростью чувствую, что попал в точку.
      — Ты сумасшедший…
      — Зачем вы убили Милену Харвик? — Я ослабляю веревку, и несильно наклоняю ее лицо к поверхности воды. — Женщина, ты меня вынуждаешь.
      Ксана подгибает, насколько это возможно, ноги и скулит, пуская пузыри. Из глаз ее катятся слезы, косметика расплылась по щекам, но очень скоро она приходит в обычное злобное состояние. Надо отдать должное, она не пытается играть и изворачиваться.
      — Януш, ты… ты меня не узнаешь? Если проснулся, ты должен знать, кто я такая на самом деле…
      Даже связанная, даже под угрозой затопления, эта женщина очень опасна. С ней нужно говорить крайне осторожно, чтобы она не догадалась, насколько мало мне известно.
      Мне известно чудовищно мало.
      — Януш, кто тебя разбудил? А-а, я поняла. Это твои ублюдочные криминальные дружки! Я говорила Леве, что их поганое гнездо давно надо было выжечь дотла!
      — Сибиренко на тебя наплевать! — говорю я первое, что приходит в голову. — Я видел запись, где он после тебя трахает другую…
      Ксана извивается, как личинка, насаженная на иглу. Еще немного — и она выдернет крюк из стены! А я-то полагал, что мне хорошо известны пределы ее ярости.
      — Сукин сын, что ты можешь знать о Леве и обо мне! Кто ты вообще такой, чтобы обсуждать его действия, ты не стоишь ногтя с его мизинца! Это великий человек, и скоро все вы будете лизать ему пятки!
      — Тогда зачем ты жила со мной, а не с ним? Зачем тебе мужчина, который не стоит и ногтя?
      Видимо, на сей раз я сболтнул лишнее. Ксана затихает, даже перестает вырываться, а потом ее начинают сотрясать рыдания.
      — Ты дурак, ты же ничего не помнишь… О боже, как я влипла! Ты же сам хотел, сам согласился попробовать.
      — Я?! Сам, добровольно согласился жить с такой змеей?
      — Я не могу так говорить, у меня шея затекла…
      — Потерпишь. Я дольше тебя терпел.
      Мне дико хочется ее ударить, это какое-то наваждение. И в то же время я понимаю, что необходимо себя сдерживать, иначе я сорвусь с катушек и забью ее до смерти…
      — Ты сам согласился участвовать, ты подписал контракт и все страховки. Если выпустишь, я тебе покажу все документы.
      — И в чем же я, по-твоему, участвую? — Я раскуриваю сигарету и пускаю ей дым в лицо.
      Я не понимаю, как я могу себя так вести с женщиной. Если в таких повадках и заключено мое истинное «я», то оно меня пугает. Ксана кашляет. Она мокрая, синяя и очень некрасивая.
      Я доволен.
      — Ты — перформер третьего поколения. Вначале была «Халва», и парни штамповали дурочек вроде Милены Харвик. Потом придумали «Лукум» и «Нугу». Второе поколение ненамного умнее, но способно на несколько месяцев автономной работы. Ты сам согласился стать первым в новой программе, попробовать полное наложение.
      — И как же называется мой сценарий?
      — О боже, мальчик… Твой сценарий не имеет никакого отношения к телевидению, неужели непонятно? Ты принял в себя личность капитана милиции, плюс принял меня, да еще легенду о твоей работе дознавателем…
      Мне хочется завопить во всю глотку.
      — Расскажи о Милене.
      — Она провела рядом с Костадисом положенные одиннадцать часов и передала ему установку. Но старый лис оказался хитрее всех нас; он что-то заподозрил. Остальные враги Левы клевали на бесплатные пакеты, один лишь Тео отнесся с недоверием. Он так до конца и не поверил, что Лева ему простил измену. Костадис окружил себя детективами и вычислил Лили. Она крутилась рядом, корректируя поведение перформера. Ко всем «куклам» первого поколения мы приставляли смотрителей. Они должны были дважды в день заговаривать с перформерами и специальными кодовыми вопросами их тестировать. Милеша приперлась на встречу вся в соплях и начала орать на весь этот развлекательный бордель, что никого не убивала… Пришлось ее устранить.
      — Значит, возле каждого из сорока первых актеров крутился ваш шпик? И Гирин знал об этом?!
      — Безусловно, знал. Он не знал о том, что федералы дали согласие на пробные силовые акции. Они позволили Сибиренко выбрать несколько целей и просто следили со стороны. Кстати, к Тео было очень непросто попасть домой. А ты видел, как он живет — настоящая крепость. Перформеры доказали свою незаменимость, Тео впустил женщину добровольно…
      — Вам нужен был чип с докладом Симак?
      — Это меня не касается, это дела Левы. Он не любит, когда лезут с вопросами.
      Я продолжаю лезть с вопросами.
      Я говорю негромко и очень спокойно, музыка Ласкавого не даст просочиться моим словам наружу. В двух шагах от нас сгущается мрак, только перепачканное лицо Ксаны освещено фонариком.
      В окно вливаются ночная прохлада и свет тысяч звезд. Сегодня выдался потрясающий вечер, уютный, тихий, как раз такой, чтобы провести его вдвоем.
      — Ты же ни черта не понимаешь… — Она еле сдерживается, чтобы не выругаться. — Это был экспериментальный вариант, самый первый… Кто бы мог подумать, что эмоции этой соплячки возьмут верх? Она слишком втюрилась в старого козла.
      — А чем не угодила другая федералка, Марина?
      — Кто-о?!
      — Не прикидывайся! Та, которую вы подсунули Юханову вместо его жены!
      — Но при чем тут федералы?
      — Как при чем? У них у всех «синие флажки». Я имею в виду — у всех, с кем ваша банда решила расправиться.
      Ксана смотрит на меня круглыми глазами и впервые ничего не отвечает.
      — Януш, ты бредишь… Какие еще флажки?
      — Тогда кто убил самого Юханова? Если ты повторишь, что его убил охранник с целью завладеть золотыми часами, я тебя утоплю сию секунду.
      Ее скрин наигрывает одну за другой две мелодии.
      — Выпусти меня, ну пожалуйста, дай мне поговорить, ты слышишь? — Она уже не пытается командовать. — Януш, меня будут искать! Клянусь тебе, я не сбегу…
      Мне не жалко ее, мне хочется сказать ей что-нибудь действительно неприятное.
      — Сибиренко на тебе никогда не женится, — бросаю я, от двери. — У него жена и дети, а ты для него — игрушка. Глупая и уже довольно потертая игрушка. Он сам об этом говорил в бане своим друзьям.
      — Ты… ты врешь, подонок… — шипит она, стараясь удержаться на краю гордости.
      Но подбородок ее уже дрожит, и в глазах набухают слезы. Я радуюсь, я хохочу, потому что снова попал в точку.
      — Я любила тебя! — хрипит она вслед. — Ты ничего не понял, дурак! Я была счастлива с тобой, а ты даже не заметил! Все правильно, Лева на мне никогда не женится, у него своя семья, но ты мне… Ты давал мне тепло, ты заботился обо мне, ты был искренним…
      — Это неправда, заткнись! — Я возвращаюсь и заношу руку, но вовремя отдергиваю. — Это внушение, игра с подкоркой. Я не был искренним…
      — Какая разница, Януш? Подкорка или что другое… Я много лет одна… — Ксана сворачивается в комок и шепчет так, что я едва слышу: — Ты же был счастлив, разве не так? Мы оба были счастливы… Я нашла мужчину, который принимал меня такую, как есть. Который был счастлив просто потому, что я рядом, что я сплю у него на плече. Ведь всем что-то надо, Януш, я никому не могла доверять. Знаешь, как это жутко — одной встречать праздники и гадать: позвонит Лева или забудет?..
      Я не могу уйти просто так.
      Я не могу ее ударить.
      Я плюхаюсь рядом на пол, прислоняюсь к стене и смотрю в окно. Хорошо, что так темно и Ксана не видит моего лица. С моим лицом что-то происходит.
      Я все еще болен ею.
      Это частичное замещение, никак не выздороветь до конца. Она не любит меня, она любит то, как я любил ее. Если бы можно было что-то изменить, я бы не колеблясь отпустил ее. Я бы ползал по полу и просил прощения, но это бесполезно. Между нами стена из ее эгоизма и политических интриг.
      — Я хочу знать, где моя настоящая жена. Ксана всхлипывает все чаще, а потом, не скрываясь, начинает рыдать.
      — Ты ее даже не узнаешь, зачем она тебе? Януш, мы могли бы попробовать еще раз, хотя бы неделю, а? Может быть, ты передумаешь? Обещаю, я стану совсем другой, я клянусь тебе…
      — Ксана, где моя жена? Адрес? Тебе придется сказать.
      — Ты идиот, Полонский. Она не любит тебя и никогда не любила…
      И вдруг приходит озарение, словно во лбу разрывается молния. Я уже знаю, где искать настоящую жену. И я ее действительно ни капельки не люблю.
      Я ненавижу их всех.

      Я не был возле Ксанкиной парадной очень давно. Я ждал внизу и даже не был приглашен на порог. Ксана говорила, что не потерпит вторжения мужчины в ее последнее прибежище.
      А я терпел, и всегда ждал ее внизу. И хотя я дважды в неделю проезжал мимо ее дома, мне даже не приходило в голову заявиться без приглашения.
      Нельзя сказать, что я равнодушно проезжал мимо. Всякий раз вблизи от ее дома меня охватывала невероятно теплая влекущая волна, как бывает, когда оказываешься поблизости от конфетной фабрики или хлебозавода.
      Точно весь воздух вокруг напоен твоей женщиной…
      Сегодня мы непременно навестим ее уютное гнездышко. Если там еще живут. Возможно, она давно переехала и ездит ночевать ко мне совсем из другого района. А может статься, она вообще живет в Москве.
      Сегодня вечером я сделал немало странных покупок. Хорошо, что в ночном супермаркете открыт детский отдел; я купил там большой набор для юных шпионов, распотрошил коробку в машине и подобрал себе неплохой нос. Нос сел как влитой; я даже удивился, на кой черт нужен «мейкап», если за десятку можно приобрести новую внешность? Настроив в-скрине зеркальце, я подобрал из десятка вариантов брови, затем воспользовался темной пудрой и подретушировал глаза. Получилось впечатляюще.
      Мертвец на прогулке. Как раз подходит для времени суток, и макияж не будет заметен через окошко парадной.
      Я дважды провожал к этому дому Ксану и дважды ждал на улице. Мне не приходило в голову напроситься в гости, мне не приходило в голову прийти сюда поздно ночью с цветами. Это было давно, миллионы лет назад, а может быть, на прошлой неделе. Теперь никто не подскажет точно, потому что память изогнута и вывернута. Моя память, как кусок воска, разогрета и уложена в нужную формочку их чуткими руками. Из меня сделали ходячий автомат с ограниченным набором функций.
      Сибиренко и его команда — скрытые настоящие разработчики, а не те, что вкалывают в отделе перфоменса. Одного они не учли, что профессиональный следак не сможет избавиться от своих привычек. Я следил за Ксаной через «не хочу». Я не смел ее упрекнуть, но отважился нанять Коко. Ксана оставалась на пьедестале, на который никто не имел права косо посмотреть, но я позволил подкапываться снизу.
      …Это старое здание, построенное еще в середине прошлого века. Мне оно очень нравится, несмотря на плохую покраску и неудобные балкончики, несмотря на удаленную парковку и разбитое крыльцо.
      — Кто там? — спросил хриплый женский голос, и я его сразу узнал.
      Засияло окошко «домового», но та, к кому я пришел, не торопилась отпирать. Она возилась в дебрях квартиры, чем-то гремела и, кажется, разговаривала еще одновременно с двумя людьми по скрину. Наконец на фоне стены в мелкую клетку появилась тень. Скрин «домового» зарябил; так бывает, когда подходишь вплотную к переговорному устройству со своим включенным скрином. Женщина приближалась, не прекращая вполголоса болтать.
      Я ждал, хотя очень тянуло спрятаться за угол. Я не мог позволить себе ошибиться; кроме того, на все сто был уверен, что за мной наблюдает живой охранник. Как раз в такой дремучей развалине, где двери вышибаются кулаком, а подростки норовят облить скрин краской, может сидеть настоящий буйвол-консьерж с лицензированным шокером. Посему я сотворил самую сладкую улыбку, и припудренная личина Дракулы стала еще страшнее.
      Во всяком случае, женщина меня не узнала.
      — Ох, простите, — прошамкал я, горбясь и потирая ладонью щеку. — Ошибся, ошибся, красавица…
      Она даже не удосужила меня ответом, дернула бровью и отключилась. Я не стал торопиться, не спеша извлек скрин, изобразил на лице недоумение. Я был жутко удивлен собственной ошибке. Я решил, что если за мной наблюдают, то не стоит резко убегать с крыльца, это покажется вдвойне подозрительным. На камеры райотдела и федералов мне наплевать — до завтрашнего дня никто не станет заниматься расшифровкой. Если же выскочит живой охранник с пылким желанием размять руки, я найду, чем его удивить.
      Мне не терпелось подняться наверх одному, но сдерживали кое-какие обязательства. Если не выполнить эти обязательства, могут сделать очень больно. Потому что некоторые люди терпеть не могут проигрывать.
      Я переключился в личный доступ и нашептал в микрофон пароль. Коко возникла на экране мгновенно — наверное, работала в сети, плела очередную интригу.
      — Я слушаю, котик…
      Она с неподдельным интересом осмотрела мой приклеенный нос и прочую бутафорию. Очевидно, все-таки артист из меня никудышный, если меня разгадывают с первого взгляда.
      — Передай поклон мамочке, она была права. Я нашел англичанку.
      — Вот как? — У Коко раздулись ноздри. — И где эта сучка?
      — Я возле ее порога, и у меня есть ключ. Возможно, она не одна.
      — Донна Рафаэла будет счастлива принять участие в нашем разговоре, — мурлыкнула блондинка. — Она до сих пор плачет о бедной пианистке…
      — Поторопитесь, я не могу тут торчать вечно!
      Я свернул салфетку и в ту же секунду услышал приближающиеся шаги внутри парадного. К счастью, это не был охранник, а всего лишь старушка с живым котенком в клетке. Хотя вполне возможно, что котенок был самым обычным кибером.
      В наше время ничему нельзя верить; за последние сутки я в этом неоднократно убедился.
      Я улыбнулся старухе коронной улыбкой вампира, и она в испуге потянулась к кармашку на боку.
      В наше время никому нельзя верить, а особенно улыбчивым незнакомым мужчинам, если они появляются у вас во дворе среди ночи.
      Теперь я почти не сомневался, что охранник держит палец на кнопке вызова наряда. Я не стал ждать, пока бабуля поднимет тревогу, и не спеша ретировался через двор, чувствуя затылком ее подозрительный взгляд. Я немного раскачивался при ходьбе и подволакивал левую ногу. Завтра она будет взахлеб описывать соседкам и милиции мою внешность, но утром история перелистнет страницу.
      Утром мне будет на все наплевать.
      Я даже не успел купить в автомате жвачку, как подлетели два «князя Святослава», каждый о шести колесах и с кевларовой оплеткой на окнах. Боковая дверца поднялась, и меня обдало холодом от ослепительной улыбки донны Рафаэлы.
      — Извращенец, — коротко прокомментировала она, разглядывая мои накладные брови и поигрывая кожаным стеком. — Коко, я тебя умоляла не подсовывать мне больше этого извращенца.
      — Прошу вас, донна, — из темноты салона защебетала Коко, — парень вычислил ту рыжую гниду, из-за которой погибли Катя и Лиз.
      — Катя и Лиз… — задумчиво повторила Рафаэла. — Они не были моей собственностью, а вот собачек я оплакиваю до сих пор… — Белокурая «эсэсовка» пожевала губами. — Кто мне возместит стоимость собачек, уж не этот ли ряженый с приклеенным хоботом? Хочешь отработать хоботом свои грешки, а, красавчик?
      Непохоже, чтобы она оплакивала кибердогов, однако сама постановка вопроса привела меня в ярость. Но я прекрасно сознавал, что оба джипа набиты вооруженными «амазонками», поэтому удержался от ответа.
      — Она живет в этом дворе? — спросила Коко, с брезгливостью рассматривая кроны столетних тополей и мрачные сталинские постройки.
      — Коко, ты объяснила ему, что подставу я не прощу?
      Я повернулся и зашагал во двор.
      Консьерж вихрем выскочил, наружу, едва я начал копаться в ширинке перед крыльцом. Я изображал острое нетерпение, подпрыгивал в круге света и никак не отреагировал на его окрик. Пока он резко не схватил меня за плечо.
      Мальчишка, лет двадцать, не больше, наверняка студент. Я убрал в карман шокер и оттащил его на газон, под дерево. Коко, донна и четыре ее девушки уже были на крыльце.
      — У нас максимум пять минут.
      — Который этаж? В лифт не заходите!
      — Белла, встань за дверью! Нора, что на опознавателе?
      — Чисто, хозяйка. В этой дыре нет даже стационарного слежения…
      — Я и так вижу, что здесь живут одни вонючки. Вонь, как в заднице у хорька!
      — Ну, красавчик, это ее дверь?
      — Да, — сказали.
      Это была моя дверь. Я ее узнал, это была моя дверь и моя квартира. Я в ней жил последние восемь лет и никогда в жизни не переезжал ни в какие фешенебельные высотки. И никогда не получал служебную площадь от корпорации.
      Вот только я никак не мог вспомнить, с кем я тут жил.
      — Что с тобой, котик? — заглянула в глаза Ко-ко. — Тебе снова нехорошо?
      — Щас я ему сделаю хорошо! — шепотом пообещала донна. — Устрою клизму из огнетушителя, мигом поправится!
      — Котик, ты все правильно вспомнил? — почему-то забеспокоилась Коко и попыталась взять меня за подбородок.
      — Все в порядке.
      — Тогда звони, стучи, делай что-то. Если эта сука не откроет, вышибайте дверь! — Донна кивнула подчиненным.
      — Не надо ничего вышибать. — Я оглядел распластавшихся по стенам «амазонок» и решительно приложил ладонь к опознавателю.
      — Охренеть! — вырвалось у Коко.
      Белла мигом нацелилась в открывшийся дверной проем. Я не видел, что у нее в руках, потому что целилась она очень интересно, держа оружие целиком в плотном пакете.
      — Ты кто такой, красавчик? — спросила донна, — Ты из ментовки? Коко, шкурой мне ответишь…
      — Он не мент. — Коко не отводила от меня глаз. — Может, мы все-таки зайдем?
      Я вошел первым.
      Наверное, подобные ощущения испытывает человек, отсидевший лет двадцать в тюрьме. В том месте, где я оставил Ксану, все предметы были узнаваемо чужими, а здесь все было неузнаваемо родным. Из широкой прихожей я безошибочно свернул налево, безошибочно нащупал в темноте дверную ручку, выполненную в форме львиной головы. Здесь до слез знакомо пахло сушеными травками и вишневым табаком. Здесь когда-то курили не «эрзац», а баловались настоящим запрещенным дурманом.
      Только я не мог припомнить, кто курил.
      Вдали на стене коридора мерцали отблески театра. Шла «Жажда», ее невозможно не узнать по вкрадчивой, истомно-жуткой музыке Ласкавого. Мне треки к «Жажде» почему-то всегда напоминают стаю крадущихся по джунглям… гигантских пауков. Бред вдвойне, потому что как раз сейчас я и был таким крадущимся насекомым.
      Слева и справа двери, но я знаю, что туда можно не заходить. На стене висит картина, в полумраке можно видеть лишь тусклую позолоченную рамку, но я прекрасно знаю, что изображено на полотне. Сделав еще шаг, я уже твердо могу сказать, что там такое белое загораживает открытое окно. Это край холодильника, потому что в старом фонде не предусмотрена встроенная кухня. Пришлось отдельно покупать холодильник. Я даже помню, как мы с ним мучились в коридоре, потому что невозможно разобрать кладку метровой толщины. Только я не помню, с кем я тащил этот белый ящик.
      За мной крадутся плечистые девочки из «Ириса». Они могут не стараться, потому что музыка и крики заглушают звук шагов. Та, кто нам нужна, сейчас валяется на диване в большой зале и наблюдает, как на потолке разыгрываются сражения за воду. Я очень четко представляю себе и угловую комнату с четырьмя большими окнами, и укрытый полосатым пледом низкий диван без спинки, и ворох бумаг на столе, и даже… кота.
      Там должен быть черный пушистый кот, его имя вертится на языке…
      Плечистая Белла по команде хозяйки отталкивает меня в сторону и первой врывается в комнату.
      На диване, закутавшись в плед, отдыхает стройная рыжеволосая женщина. У нее острые скулы, блестящие задорные глаза и тонкие губы. Ее алый улыбающийся рот ярко выделяется на бледной, незагорелой коже. И у нее что-то с лицом, какой-то посторонний блеск.
      — Ни с места, тварь! — сиплым шепотом командует Белла.
      Черный кот бросается в сторону и с шипеньем запрыгивает на шкаф. Донна Рафаэла заходит в комнату и показывает зубы.
      С потолка льется поток брани, отблески сражения проносятся по безмятежному лицу мисс Лилиан. И тут я понимаю, что у нее с лицом, на нем сверху прозрачный пуленепробиваемый щиток.
      — Взять ее, быстро! — отрывисто командует донна. — Но не калечить!
      Я делаю шаг к дивану. Мисс Лилиан смотрит только на меня, ее руки спрятаны под пледом. Кот неловко замирает на шкафу; все-таки он не настоящий. Девушки донны с двух сторон, обтекая меня, бегут к постели. Они сшибают столик с глиняной вазой. Ваза падает на паркетный пол и подпрыгивает, как резиновая.
      Она тоже не настоящая.
      — Нет! — кричит Коко. — Януш, не подходи!
      — Яник, отойди в сторону, — очень серьезно просит мисс Лилиан.
      Цветы высыпаются из вазы на ковер; кто-то наступил на розу каблуком, но она даже не мнется. На потолке ревет «Жажда»; окна вдруг распахиваются, сразу три. В ближайшем окне — силуэт мужчины в шляпе. Это мой знакомый из аэропорта.
      Сполох шокера. Одна из девушек отлетает к стенке и бьется в судорогах. Коко выхватывает револьвер.
      — Ты… ты… — Я только хриплю, я ничего не могу сказать.
      Потому что над столиком, над скрином и ворохом бумаг наш большой фотопортрет. Мы в обнимку, моя Лили и я. Настоящая жена; мы на Ладоге, возле лодки и костра. И я сразу вспоминаю то лето, четыре года назад, потому что правду вспомнить легче. Только я не знаю, от какого момента отсчитывать четыре года, потому что непонятно, сколько времени я провел с той, другой.
      Лили даже не приподнимается, она стреляет сквозь плед, с обеих рук. Из одеяла вылетают обгоревшие куски. Белла складывается пополам, царапает ногтями паркет. Коко с места прыгает назад, в дверной проем. Загорается свет, настолько яркий, что приходится жмуриться.
      — Вторжение в частную собственность, попытка убийства, совершенная по сговору, группой лиц, — монотонно бархатным голосом перечисляет мужчина в шляпе.
      У него очень гладкая кожа и незапоминающееся лицо. Если бы он не заговорил, я бы его не узнал. Второй, такой же бархатный, мужчина стреляет из сонника в спину Коко.
      — Нет! — кричу я, но слишком поздно.
      Донна опирается спиной о шкаф и жмет сразу на два курка. В ее руках двуствольный обрез, я такие видел только в музее. Второй мужчина в шляпе как раз наклонился, чтобы забрать пакет с оружием у Беллы, он ничего не успевает сделать, так как распрямляется слишком медленно. На лице его тоже прозрачный щиток.
      Нора стоит на коленях возле дивана, держась за живот. Из оконного проема вышагивает третий мужчина и прикладывает шокер к ее затылку. Мисс Лилиан улыбается, в одеяле дымятся дырки. В комнате воняет паленой тканью и экскрементами; у кого-то не выдержал кишечник.
      От выстрелов Рафаэлы у меня закладывает уши. Это первый громкий звук, но теперь проснется весь квартал. Мужчина, в которого она попала, одет в длинный серый плащ. Плащ принимает такой вид, словно по нему лапой ударил тигр. Шляпа улетает, лицевой щиток треснул пополам, мужчину отрывает от пола и швыряет в стену. Назад он валится, как тряпичная кукла. От дыма нечем дышать.
      Я вижу сквозь распахнутое окно, как в доме напротив лавинообразно зажигаются огни.
      — Сукин сын! — говорит Коко.
      Она сидит в коридоре на полу и потирает копчик. Потом делает попытку встать и валится навзничь. Она спит.
      Главный мужчина в шляпе улыбается одним ртом. Он смотрит на своего распластавшегося товарища; тот наверняка не проснется. Из коридора приходят еще два гражданина в плащах, один принимается деловито менять оружие в руках поверженных «амазонок». Их шокеры и сонники он бросает в большую мягкую сумку, а вместо них вкладывает в руки девушкам огнестрельное. Второй запирает окна, берет в руки пистолет с глушителем и трижды стреляет в диван и в кресло. Клочьями вылетает обшивка.
      — Это тебе не мальчишек кнутом охаживать, — ласково говорит бархатный мужчина Рафаэле.
      Они стоят вплотную, лицом к лицу, и между ними пробегает такой разряд ненависти, что не нужны никакие шокеры; можно испепелить даже камень.
      — Ненавижу… — одними губами произносит донна, затем начинает дрожать и валится набок.
      — Как я ждал этого момента! — Бархатный подхватывает полы плаща, садится на корточки и нежно гладит донну по щеке. — Как я ждал, когда эта сука сделает ошибку. Теперь мы это розовое гнездо выжжем дотла… Давайте сюда труп!
      Застывшие глаза донны смотрят в никуда. Двое в плащах заносят в комнату мешок, расстегивают и вываливают на ковер тело того самого охранника, которого я усыпил возле порога. Только это действительно труп, у парня вся грудь черная от крови. Мужчина в шляпе принимает из рук помощника окровавленный нож и тщательно загибает вокруг рукоятки вялые пальцы донны. После этого снимает перчатки, складывает в пакет и отправляет за пазуху.
      Они не оставляют после себя личных мелочей.
      Меня никто не замечает, меня обходят, словно предмет интерьера.
      — Яник, — зовет мисс Лилиан, — Яник, иди ко мне…
      — Нет.
      — Янечка, не валяй дурака, я соскучилась… Ты был такой потешный внизу, с резиновым носом!
      Она откидывает одеяло и оказывается по горло затянута в такой же пуленепробиваемый плащ. Она сдает боевые шокеры деловитому дяденьке в шляпе, скидывает кевлар и тянется ко мне.
      — Нет, — говорю я и отодвигаюсь в угол. Это моя жена.
      Это она отбирала среди осведомительниц Серого дома девушек, которых потом не жалко пустить в расход.
      — Он не помнит, частичное замещение, — говорит кто-то сзади.
      Я чувствую холодок на шее и не успеваю отстраниться. Ноги становятся ватными; в четыре руки меня шустро укладывают на носилки и укрывают с головой. Мне жутко не хочется изображать мертвеца, но не могу даже пошевелить бровью. Сонник начинает действовать, надо мной склоняется заботливое вытянутое лицо мисс Лилиан. Последнее, что я чувствую, — как с шеи стягивают медальон.
      — Этого — сразу в подвал, на раскодировку. — Мужчина в серой шляпе смеется. — Не то натворит нам делов, шустрик…

      Он осторожно приоткрыл глаза. Рядом никого не было, техники не ожидали, что он проснется так рано. После дозы снотворного в горле стоял противный жесткий ком, как будто наглотался наждака, и не сразу сфокусировалось зрение. Голова лежала на подушке, ноги кто-то заботливо укутал одеяльцем, станину с оборудованием откатили в сторону.
      Приборная доска за пультом не светилась, оба кресла операторов покачивались, пустые, откуда-то издалека доносился смех. Он скосил глаза на большой настенный циферблат и потрогал за шиворотом. Медальон с чипом пропал, зато на стуле, среди мелочей из его карманов, лежал сонник с четырьмя патронами в обойме.
      Десять утра.
      Он свободен и проспал всю ночь.
      Полонский откинул одеяло, сел, прислушиваясь к своим ощущениям. Вчерашний вечер он помнил смутно, но твердо помнил, что собирался сделать сегодня. Он дал себе обещание непременно сделать это, если только останется жив. Чувствуя себя невидимкой, он выбрался из бокса, прошел вдоль стеклянной перегородки, миновал ряд пустых кресел перед скринами. Он так задумался, что не сразу обратил внимание на скрины — везде показывали одно и то же. Толпу празднично одетых людей, сидящих в амфитеатре, взрывы смеха и бурных аплодисментов.
      В коридоре тоже никого не было. Даже в курилке не витал запах табака. Недоумевая, Полонский остановился на перекрестке двух коридоров. Двери студий стояли запертые, из динамиков доносился один и тот же звук — неясное басовитое бормотание, затем короткое туше на саксофонах, овации и снова бормотание.
      Януш взглянул на очередной циферблат. Десять ноль семь. Он ничего не понимал; в это время студийный комплекс должен был кипеть народом. Януш прошелся вдоль ряда дверей, бесцельно дергая ручки.
      Наконец он забрел на одну из кухонь, где ждало смешное открытие. Посуда была перемыта, столики и барная стойка светились чистотой, зато огромный мусорный мешок был под завязку забит бутылками и пустыми коробками от тортов.
      Чтобы с вечера не вынесли мусор?!.
      Тут он впервые взглянул на себя в зеркало и обомлел. На щеках колосилась щетина, вместо свитера и синих брюк на нем был просторный зеленый комбинезон со светящейся биркой на груди. Януш привычно потянулся к карману на локте, извлек скрин. С«салфеткой» все было в порядке, если не считать даты.
      Он проспал в боксе двое суток.
      Все объяснилось проще простого; Полонскому хотелось захохотать и ударить себя по голове. Было не десять утра, а десять вечера, и десять вечера субботы. В центральном актовом зале шел концерт, большое квартальное сборище. Сучастием всех, кто что-то значит, с пригласительными, фуршетом, банкетом и танцами для тех, кто высидит основную часть программы.
      Все замечательно и как нельзя лучше подходит для исполнения его скромных планов. Вот только интересно знать, как его ухитрились усыпить на двое суток?
      Януш кое-как помылся. Когда он вытирался салфетками, начал гаснуть свет. Центральный «домовой» объявил отбой. Следовало поторопиться, через десять минут после отбоя должен включаться режим усиленного слежения. Полонский добежал до лифта, никем не остановленный, спустился в зимний сад. Не спеша встал на эскалатор и один-одинешенек поднялся в прозрачной трубе к верхней балюстраде актового зала.
      «…В номинации „Лучшая роль второго плана“ награждается…»
      Океан огней, парящие под открытым небом люстры, распахнутый в звездное небо купол. Полонский перелез через ограждение и начал спускаться по служебным переходам среди осветительной техники.
      «…От лица губернатора поздравить с успехом создателей персонального шоу „Шербет“ и пожелать им…»
      Блеск роскошных дамских платьев, блеск бриллиантовых запонок и колье на лебединых шеях, растопыренные для оваций руки в белых перчатках. На возвышении Сибиренко принимает из рук чиновников очередную вазочку,
      Полонский перелез через очередную преграду, спрыгнул из служебной ложи в зал и достиг задних рядов. Здесь еще нет сервированных столиков, публика попроще рукоплещет и смотрит в бинокли. Наперерез Полонскому припустили двое в серой униформе, пока они далеко.
      «…Я горд и счастлив вам сообщить, что на сегодняшний день число заявок на персональные шоу перевалило двадцать тысяч…»
      Белые перчатки встречаются друг с другом. От всеобщего восторга дрожат стены и сами выскакивают пробки из шампанского. Саксофоны отражают блеск сотен люстр, дамы выкрикивают и визжат. Полонский вплотную добрался до последнего ряда, теперь ему предстоит спуск по проходу, украшенному ковровой дорожкой. Один из охранников бежит наперерез, второй ждет двадцатью ступеньками ниже. Лучи прожекторов мечутся по сцене, зрители напряженно глядят вниз.
      «…Мы изыскали ресурсы и вдвое снижаем цены на участие в персональном шоу „Кос-халва“… Здесь присутствует президент банковской ассоциации… Они готовы открыть кредитную линию для всех желающих купить сценарий…»
      Подбежавшему слева охраннику Полонский выстрелил в руку, когда тот попытался схватить его за локоть. В общем гвалте звука выстрела никто не расслышал. Тот парень, что стоял ниже, тоже ничего не заметил, так как на сцене появились победители «Последнего изгоя» и зал вскочил в едином порыве. Одновременно вспыхнули фонтаны фейерверка и закружились огненные шутихи. За два шага до столкновения Януш спустил курок. Он метил в шею, но попал парню в щеку. Позади вскрикнула женщина.
      «…Друзья, неделю назад поступило предложение — выпустить новую версию „Изгоя“ в персональном формате. Вчера мы поставили этот вопрос на форум для голосования… Только по Северо-Западу миллион сто тысяч заявок, господа. Вдумайтесь, миллион сто тысяч готовы погрузиться в мир изгоев… Друзья, мы обеспечены работой на годы вперед…»
      Полонский достиг первого яруса столиков. Теперь к нему бегут с двух сторон по параллельным проходам, но перехватить уже не успевают. Потому что как раз в этот момент подогретый народ снова взрывается и принимается скакать под звуки корпоративного гимна. Здесь собрались почти все, потому что квартальные балы не принято прогуливать. Вместе с актерами больше четырех тысяч человек. Официантки в золотых юбочках мельтешат с подносами…
      «…Я уже дал указание бухгалтерии рассмотреть вопрос о повышении зарплаты в полтора раза; вы все ударно потрудились, особое спасибо отделу перфоменса… Теперь слово за Экспертным советом. Сможем ли мы в короткий срок удовлетворить пожелания публики? Сможет ли наша компания создать истинно всенародное зрелище?..»
      Георгий Карлович в белоснежной манишке, кис-кис с бриллиантом, через плечо — почетная лента ветерана сцены. Он говорит, но слова тонут в шквале всеобщих эмоций. Оркестранты наготове, застыли с начищенной медью; люстры опять гаснут, прожектор выхватывает из темноты дирижера с палочкой…
      Последние три ряда столиков спускаются террасами к сцене. За неимением прохода Януш пробежался прямо по скатертям, роняя бутылки, наступая ботинками в менажницы с салатами и мороженое.
      — Стойте! — кричит он. — Георгий Карлович, дайте мне сказать!
      У Гирина меняется лицо, другие члены совета обмениваются репликами, позади кричит женщина. Это очумевшие охранники пытаются повторить путь Януша среди столиков. В Полонского тычут пальцами, на нем скрестились лучи трех прожекторов.
      — Не трогайте его! — кричит Гирин.
      — Пропустите, пропустите… — Януш преодолевает последний барьер из букетов с цветами и оказывается на сцене.
      Зал стихает.
      Тысячи глаз наблюдают из темноты, как председатель Экспертного совета протягивает свой микрофон парню в комбинезоне. Десятки аккредитованных журналистов приготовились слушать, предвкушая скандал. За центральным полукруглым столом собрались вместе люди, без которых общественное мнение не рождается. Сибиренко разглядывает Януша, склонив голову набок. Он слегка кивает, отвечая супруге губернатора.
      — Это все неправда!..вда…да-а!.. Полонский выкрикивает слова излишне громко и сам замирает в испуге. На галерке многие хватаются за уши, слышен нервный смех. Януш начинает говорить, сначала сбивчиво и слишком эмоционально, но затем успокаивается. Он вспомнил, как учили докладывать в Академии, он мысленно представил перед собой конспект и идет по пунктам. Его немного отвлекают официантки в золотых юбках, они непрерывно курсируют между столиками и кулисами, разнося блюда и напитки.
      Януш рассказывает об убийстве Рона Юханова, о мертвой актрисе в соседней квартире. Четверо официантов в блестящих фраках наводят порядок на столах, которые он разворошил. Уже заменены скатерти, принесены новые напитки за счет телеканала, всем «пострадавшим» посетителям вручены именные приглашения на следующий бал.
      — …Человек, находившийся больше одиннадцати часов в непосредственном контакте с перформером, попадает в тяжелейшую гипнотическую зависимость… За спиной ни о чем не подозревающих актеров стоит спецслужба…
      Полонского крайне раздражает, что он не видит зала. Здесь, на освещенной арене, создается впечатление, что он остался в одиночестве. Янушу вдруг приходит в голову, что все четыре тысячи человек доели, допили и давно разошлись, а он продолжает рвать глотку перед пустыми креслами, жмурясь под нестерпимыми лучами софитов.
      — …Им не жалко посылать своих агентов… Федералы внедрили в актерский состав несколько десятков своих людей и заранее обрекли их на смерть, потому что не уверены в конечном итоге эксперимента…
      Януш оглянулся на людей в президиуме и на несколько секунд сбился с мысли. Гирин как раз подливал соседке «пепси», они посмеивались, о чем-то перешептывались, прикрыв рты ладошками. Губернатор задушевно беседовал с обоими финалистами «Последнего изгоя». Гирин поднял глаза и украдкой показал Янушу большой палец.
      — …Они принудили нескольких богатых людей перелить свои капиталы на оффшорные счета, а потом расправились с ними… Владелец фирмы «Салоники», куда также поступали деньги, вынужден был отказаться от своей доли и теперь скрывается…
      Януша перебивает смех. Несколько секунд он хватает ртом воздух, пока не понимает, что смеются не над ним. За кулисами готовится к выступлению детский ансамбль. Они там запутались во флагах и шариках, воспитательницы бегают кругами, стараясь распутать, дети начинают нервно хохотать. Осветитель выхватывает из полумрака эту сценку, и сперва потихоньку, а затем все громче, вместе с детьми, начинают хохотать зрители в первых рядах.
      А потом раздаются первые хлопки. Януш крутит головой, он еще пытается что-то сказать, но микрофон уже отключен. А вокруг хлопают все громче и чаще, вспыхивают люстры, рукоплещет весь зал. Полонский дико оборачивается, как загнанный в угол зверь, но никто его не преследует. Вокруг улыбки, жужжание стационарных камер, добродушный смех.
      — Нет, вы видели такое?..
      — Это потрясающе! Лев Петрович, завтра все заголовки будут ваши…
      Сбоку, уставившись в зрачок камеры, скороговоркой трещит парнишка с эмблемой первого канала на лацкане.
      «…Забавный случай произошел только что на заседании совета директоров телеканала „Северная столица“. Какой-то мужчина ворвался сюда, расстрелял охранников из сонника и стал кричать, что немедленно требует предоставления национального эфира…»
      Сибиренко встает, с ним еще трое акционеров; Януш узнает их довольные лица по частым публикациям. Ему жмут руки, хлопают по плечу, возле него фотографируются…
      «…Он заявил, что помимо штатного пистолета имеет мощную бомбу и приведет ее в действие, если его требования не будут удовлетворены… Ага! Мы только что получили запись инцидента, сделанную со стационарных камер, прямо в зале заседаний. Нам ее любезно предоставила служба безопасности телестудии…»
      — Георгий Карлович? Это правда, что парень в зеленом комбинезоне — ваш подчиненный?
      — Нет, что вы… Честно говоря, мне очень жаль, что такой деятельный молодой человек не работает у меня. Мы, кажется, пару раз сталкивались в коридорах…
      «…Уже стало известно, кто этот человек… ему тридцать три года, он малоизвестный актер театра „Сезоны“, неоднократно участвовал в массовках для реалити-шоу. Нам сообщили, что в настоящий момент ему не продлили контракт, и, возможно, неудачливый актер решился на сумасбродную акцию под влиянием пережитого стресса…»
      — Друзья мои, я бы не назвал эту акцию сумасбродной! — под хохот зала Полонского обнимает звезда медиативного рока, известный всей стране композитор Петр Ласкавый. — Я стоял за кулисами, ожидая своего выступления, чтобы поздравить Льва Петровича и всех вас с замечательным успехом «Шербета», но не выдержал и выскочил раньше времени…
      Петр Ласкавый так заразительно смеется; зал встает и устраивает ему овацию. Полонский смотрит на соседа с ужасом, но тут подскакивают дети, и надевают им обоим на шеи венки.
      — Пользуясь случаем, — рокочет Ласкавый, — я хочу внести лепту, предложить название для нового шоу, которое несомненно состоится… «Вечер истины», как вам?
      — Отличная идея, поддерживаю! — Тряся животом, приближается Гирин, хватает Януша за другое плечо. — И не проводить такую программу слишком часто, чтобы не снижать остроты момента!
      — Точно! — крики из зала. — Раз в месяц будет самое то!
      — Молодец, парень! Здорово их пропесочил!
      Януша раскачивают из стороны в сторону, оркестранты раздувают щеки, шампанское льется рекой. Господин губернатор пригласил уже к танцу супругу господина Сибиренко…
      — Мы быстренько накидали контракт. — От стола президиума с важным видом отделяется начальник юридического отдела. — Мы предлагаем господину Полонскому место постоянного ведущего программы «Вечер истины»…
      — Как считаете, друзья? Потянет наш герой? — спрашивает у зала Гирин.
      — Отлично! Потянет! Эй, парень, пригласи меня, я все расскажу про то, как воруют туалетную бумагу!
      Новый взрыв смеха. На сцене появляется детский ансамбль, но никак не может начать выступление.
      — Нет, пригласите меня! Я знаю, где спят девчонки нашего отдела во время работы!
      — Эй, Полонский, я на очереди! Я раскрою жуткую тайну пищеблока…
      От хохота взлетают облака конфетти. Януш закрывает глаза и летит в пропасть.
 
       29. ШОУ ДОЛЖНО ПРОДОЛЖАТЬСЯ
 
      …Как они мне надоели! И Хасанов, и Лещенко, и Гирин, и остальные…
      Я прикладываю ладонь ко лбу, я отгораживаюсь от них, чтобы хоть на секунду дать отдых глазам. Я ставлю локоть на стол и что-то небрежно строчу фломастером, стараясь периодически кивать в такт их вопросительным интонациям. После каждого моего кивка речь докладчика становится энергичнее, он швыряет фразы с горделивой уверенностью, он нанизывает одну запутанную формулу на другую.
      Я слушаю главного инженера и думаю, что лет пятнадцать назад давно бы заткнул этот фонтан лизоблюдского красноречия.
      «Лев Петрович, как вы советовали…» «Как верно указал Лев Петрович…» «Лев Петрович вовремя заметил…» Хасанов — краснобай, но мы его никому не отдадим. Потому что за время Хасанова не было ни одной серьезной аварии. Он зверь, он грызет всех, кто под ним. Мы его не отдадим, даже если придется часами слушать этот угодливый бред. А если его перебить, он обидится. Лет пятнадцать назад я бы его перебил, а в ответ на обиду выкинул вон.
      Лещенко я бы не выкинул тогда, не выгоню и сейчас, но с ним надо держать ухо востро. Не человек, а ходячий калькулятор. Слава богу, мне удалось на последнем собрании акционеров вдвое увеличить объем нецелевых фондов, и теперь этот въедливый червяк не сможет сунуть нос в наши личные дела. Пусть сводит дебет с кредитом, но не пытается контролировать собственное начальство…
      Ничего, очень скоро мне не придется тратить на них нервы. Очень скоро, надо только довести дело до конца, и я получу идеальное правление. Ни одна собака не будет голосовать против меня, и ни одна сволочь не предложит другую кандидатуру.
      Сначала закончу с правлением, затем переключусь на акционеров. Это будет посложнее, но тоже реально, лишь бы наши серые друзья не потеряли интерес… Дух захватывает от перспектив.
      Здесь важно правильно себя поставить. Не позволять никому сесть на шею, и не дай бог — сунуть руку в карман… Через пару лет, если все пойдет по плану, в стране уже некому будет со мной тягаться. Эти чванливые москвичи будут приползать с подарками на именины моей кошки…
      И Гирина, жирного махинатора, я давно бы выкинул вон. К сожалению, нет под рукой другого такого профи, иначе уже отделался бы. Но без Гирина Экспертный совет превратится в стаю шакалов, каждый будет протежировать своих друзей и теток…
      Теперь я всех их люблю. Я научился их любить, иначе непозволительно. Какое-то время, пока они не полюбят меня взаимно, придется потерпеть. Гирина я люблю особенно. Он уверен, что я не отслеживаю его болтовню и что его кабинет закрыт от наблюдения. Он уверен, что мне доставляет удовольствие слушать его брехню и выносить его присутствие в собственной сауне. Пусть думает, что хочет. Есть такая старая присказка: «Шоу должно продолжаться!»
      Наконец-то они все уходят, я звоню Ксанке, чтобы приехала и сделала мне массаж. Никто, кроме нее, не слушает меня искренне. Никто не понимает, насколько мне тяжело и как с каждым днем становится все тяжелее.
      Толстый дурак Гирин удивляется, зачем мне Ксана, когда есть жена, которая младше и красивее. Ему не понять.
      Я болен ею.
      Мне ведь нужно так немного.
      Просто, чтобы меня любили. Не за деньги и не за удачу, а просто любили бы Левушку Сибиренко. Я прощаю Ксане все ее выходки, я жду ее возвращений, как мальчишка. Один бог знает, чего мне стоило отпустить ее в сценарий, в постель к вонючему актеришке… Но мне требовался для сценария абсолютно надежный человек.
      Абсолютно надежна только Ксана.
      Еще год назад невозможно было представить, чтобы Лев Сибиренко поделился любимой женщиной с каким-то гопником! А сейчас все иначе. Оказывается, иногда надо приносить в жертву и чувства, ради встречных, еще более сильных чувств. Этим дуракам из Экспертного совета меня никогда не понять! Среди нас так много зависти и злобы, и так мало любви…
      Она сделала мне восхитительный массаж; запели все мышцы, заскрипели все застоявшиеся косточки тела. Ксана спросила, почему на столе до сих пор лежит коробка с чипом. Там стрим этого актера, как его… Полонского. Ксана спросила, почему я с ним до сих пор вожусь, неужели нельзя избавиться раз и навсегда?
      Нет, сказал я, мне интересно. Я хочу сам лечь и попробовать войти в его стрим. Гирин утверждает, что у меня неплохие способности сенсорика. «Вечер истины» — затея неплохая, может быть, продержится пару месяцев, я даже не буду возражать, чтобы этим занялся старый дурак Ласкавый. Но настоящие деньги не там.
      Настоящие деньги в этом маленьком чипе.
      Если инженеры не врут, то уже этой осенью мы получим универсальный адаптер, и чванливых сенсориков можно будет вышвырнуть коленом под зад.
      — Тогда и перформеры не понадобятся? Мы сможем напрямую транслировать чужую жизнь?
      — Вот именно, — смеюсь я. — С полным эффектом замещения, достаточно пролежать в чужом стриме одиннадцать часов.
      А мы выкинем на рынок первое сенсорное шоу, и сценарий писать не надо. Сценарий у меня на столе. Мы назовем его… ну, скажем так: «Капитан Полонский против телеубийц…» По оценке наших экспертов, сенсорное шоу купят сразу не меньше двадцати семи миллионов человек. Пусть знают, какие мы плохие, пусть сочувствуют герою.
      — Не слишком ли смело? А вдруг журналисты начнут копать?
      — Никогда. Чем смелее мы вскроем собственные язвы, тем сказочнее будет казаться этот сюжет!
      — Лева… А он, ну… Полонский ведь действительно верил, что работал дознавателем…
      — Еще бы. Он вывел наших друзей на гнездо заговорщиков и действовал вполне профессионально.
      — Ты очень умный, — похвалила Ксана.
      — Нет, — сказал я, — дело не в уме. Просто я знаю, что шоу должно продолжаться.

      Высокий мужчина в темном непримечательном костюме выскользнул из высоких ворот клиники, кивнул швейцару и нацепил черные очки. За его спиной переливалась объемная вывеска «Мэйкап. Частная клиника „Новая жизнь"».
      Мужчина надел шляпу, пересек дорогу и сел на переднее сиденье черного лимузина. Лимузин с красными номерами стоял на тротуаре под знаком, запрещающим остановку, и сверкал серебристой тонировкой окон. На водительском месте высокого мужчину поджидал чем-то похожий на него человек в сером плаще с подкладкой из «лунного кевлара» и узких черных очках. Заднюю часть салона отделяло непроницаемое черное стекло.
      — Как у него дела? — бархатным голосом осведомился «водитель».
      Он неторопливо развернул салфетку скрина и взял из рук пришедшего капсулу.
      — Осталось укоротить ноги, — ответил обладатель темного костюма, снял шляпу и глянул в зеркальце — проверил прическу. Волосы лежали идеально ровно.
      — Неплохо, — вставляя чип, заметил тот, что сидел на водительском сиденье. — Мои поздравления. Что говорит профессор насчет проблемы веса?
      — Он считает, что удастся удержать месяца два, а потом необходимо худеть.
      — Через два месяца мы изобразим активное посещение бассейна, — уголком тонкого рта рассмеялся мужчина в сером плаще. У него был приятный бархатный голос. — А спустя год его вес потеряет всякое значение. Меня больше интересует костяк…
      — Он плачется, что очень болят колени, — небрежно поделился пассажир и покосился на черное стекло внутри салона. — Профессор гарантирует полную идентичность скелета, но разница в двадцать пять лет дает себя знать. Невозможно отрезать мышцы, а вместо них залить жир…
      —Так он сейчас в сознании? — «Водитель» снял очки, аккуратно протер тряпочкой, а затем развернул свой скрин. — Вы отправили к нему психолога?
      — Постоянно дежурят двое.
      — Запомните, если возникнет малейшая вероятность психических отклонений…
      — Люди предупреждены. Процесс будет немедленно прерван.
      — Вернемся к лицу, — перебил коллегу бархатный. Он тоже пригладил волосы на затылке и, изогнувшись, похожим движением заглянул в зеркальце. — На мой взгляд, идентичность полная.
      В воздухе, разделенные невидимой чертой, повисли два мужских фотопортрета. Один принадлежал мужчине «творческого» возраста, лет шестидесяти. Волевой подбородок, вертикальные морщины на лбу, холодные серые глаза. Строгий деловой костюм, бриллиантовая заколка на узле галстука. На втором снимке был вроде бы тот же человек, но лишенный растительности на голове, опухший, с шеей, закованной в гипсовый корсет, и слезящимися щелочками вместо глаз.
      — «Ноги Брайля» выдали девяносто четыре процента идентичности, — подтвердил высокий, закидывая в рот жевательную пластинку. — Выше можно и не мечтать.
      — Выше не надо, — кивнул бархатный. — Проследите, чтобы никто из персонала клиники не пронюхал!
      — Не беспокойтесь. Мы держим весь этаж в полной изоляции, остальных пациентов переселили на третий. Если бы не упрямство профессора, не пришлось бы привлекать столько сил.
      — Ладненько, — бархатный бросил взгляд на часы, — Продолжайте работать, и никаких звонков, как и прежде. Общаемся только живьем и только в этой машине. Через две недели мы прибудем в это же время, привезем одежду и команду спецов. Логопеда, стилистов и пиарщиков.
      Он извлек чип со снимками и раздавил его кончиком ножа.
      — Да, вот еще… — вспомнил высокий, нахлобучивая шляпу. — Он постоянно спрашивает насчет женщины…
      Человек за рулем пожал плечами и завел мотор.
      — Продержитесь хотя бы полмесяца, пока мы готовим стрим, — сказал бархатный. — Твердите ему каждые пять минут, что Полонский — это лучший в мире сенсорик и лучший в городе актер. Что на него вся надежда, что избежать нестабильности перед выборами можно только одним путем.
      — Мы так и делаем, но…
      — Не перебивайте. Обещайте ему, что замещать Сибиренко придется от силы два месяца, пока не будут обнародованы результаты его страшных экспериментов, и все в таком духе…
      — Он на все согласен, дело не в этом. Он жутко горд, что выполняет столь важную работу, и уверен, что мы представляем Управление… Его не интересуют деньги, он едва заглянул в договор, который мы с таким трудом сочиняли…
      — Так в чем же проблема?!
      — Полонский психует из-за этой бабы, любовницы Льва. Он спрашивает, нельзя ли как-нибудь на время реализации сценария избавить его от семьи Сибиренко, но оставить ему…
      — Любовницу?! Вот уж действительно актеришка… Это невозможно, — быстро нашелся напарник. — Лев Сибиренко всегда на виду, он нам нужен на саммите в Думе, на двух балах, и, наконец, в предвыборной команде. Но вы Полонскому обещайте все что угодно, хоть гарем… Скажите, что после выполнения задания, спустя два месяца, он сможет купить себе остров и забрать эту куклу с собой.
      Высокий козырнул двумя пальцами и захлопнул за собой дверцу. Тонированное стекло салона поползло вниз.
      — Когда вы планируете замену? — отрывисто спросила у «шофера» Марина Симак.
      — Через две недели Сибиренко ложится на обследование. Мы организовали ему небольшую мигрень и подозрение на онкологию. Трех суток нам хватит, чтобы снять стрим и перенести его Полонскому.
      — Вы уверены в том, что этот Полонский — действительно лучший?
      — Так точно, Сибиренко сам отобрал его из тысячи кандидатов, когда запускал «Шербет». Его психика выдержала двойное вложение и даже подпольную раскодировку. Он потрясающий сенсорик, и… Я хотел вам предложить…
      — Я слушаю.
      — Не «выключать» Полонского по окончании двух месяцев. Отдать ему эту бабу, и пусть играются хоть всю жизнь… Для вашего плана это оптимальнее, чем устранение Сибиренко. Никакого шума и лишней драки за кресло.
      — Всю жизнь? Смелый шаг… Но ведь речь идет только о частичном замещении. А вы не боитесь, что он очнется, или ему кто-то поможет?
      — Согласен, опасность всегда существует. Однако при полном замещении сложится абсурдная ситуация: мы не сможем им манипулировать. Есть мнение, что лучше иметь периодические трения с живым Сибиренко, чем выпустить его шоу из рук. Тем более всегда остается его болезненная кнопка. Актера мы всегда прижмем к ногтю.
      — Эта женщина? Как ее?.. Ксана?..
      — Так точно. — Мужчина разлепил тонкие губы и вежливо хихикнул. — Смешно сказать, но даже после снятия предыдущего стрима он влюблен в нее…
      — Но последний уровень вы же не сняли?
      — Естественно, нет. Он потеряет все навыки оперативной работы… И вдобавок может опять втюриться в свою настоящую жену.
      — Не вижу ничего смешного, это опаснее всего. — Госпожа Симак выдохнула дым. — Они ведь могут сговориться, вы не рассматривали такой вариант?
      — Тогда придется устранить обоих. К тому моменту вырастим нового Сибиренко.
      — Я передам ваше мнение в Москву. Но никто еще, насколько я помню, не оставлял человека в чужом стриме дольше трех месяцев. Насколько это опасно?
      — Вот заодно и оценим, насколько опасно. А руководить каналом Полонский сможет не хуже настоящего Сибиренко.
      — Интересно… — Женщина щелкнула зажигалкой. — В целом я удовлетворена. Я передам, что работа над проектом идет успешно… Главное, чтобы не прервалась работа над новыми шоу!
      Мужчина тонко оскалился.
      — Шоу продолжается, госпожа. Шоу всегда продолжается.

      Вторые сутки ничего не болело.
      Костадиса волновало, что наш способ связи окажется неудобным, но все получилось как нельзя лучше. В три часа ночи я поднялся с кровати, подошел к окну и отдернул шторы. Этого достаточно. Спустя пару секунд вбежали двое, запихали меня в постель; я спрятал от встревоженных сидельцев свой смех в подушку.
      В четырех километрах от окна клиники человек оторвался от сверхмощной оптики и доложил, что операция началась.
      В восемь утра у нянек состоялась пересменка. Я видел их стертые физиономии и чувствовал себя ангелом смерти. Я теперь знаю, каково это, когда держишь чужие жизни в руках. Я мог бы их спасти одним словом и подсознательно ждал какого-то малейшего сигнала, божьего знака. Возможно, подошла бы даже теплая улыбка, дружеский хлопок по плечу, пошлый анекдот, в конце концов…
      Но никто мне не улыбнулся.
      В восемь пятнадцать пришла на обход дама-профессор с двумя ассистентами, которые помогали на всех этапах. Их мне было жаль, но я повторял себе, что нас не пожалеют. Все трое ночевали в здании клиники, на моем этаже. Я уже понял, что федералы никого отсюда не выпускают.
      Профессор отметила стопроцентный успех. Тотальный мейкап завершился. Сама она с трудом запудрила круги под глазами.
      В восемь двадцать две мне принесли легкий завтрак. Предстояли занятия на тренажерах, затем общение с логопедом и постановка мимики. Рабочий день специалистов начинался в девять, я слышал, как они здоровались с дневной сменой агентов на кухне.
      В соседней комнате, где круглосуточно бодрствовали два «психолога», прозвенел сигнал внешнего вызова. Салат, который я поглощал с напускным оптимизмом, застрял в глотке. Костадис предупреждал, что охране дана команда меня застрелить при малейшем подозрении на вторжение.
      Невозможно было услышать, о чем говорил охранник, но минуту спустя звякнул лифт. Я продолжал с улыбкой идиота запихивать в себя зелень. Наверное, в тот момент я бы мог прожевать пластмассовую тарелку и ничего бы не заметил.
      В приемной раздались громкие голоса. Стараясь передвигаться как можно беззаботнее, я отхлебнул сока и вяло прошествовал к двери в туалет. В ту секунду, когда за мной затянулись тонкие жалюзи, в палату отворилась дверь из коридора.
      В сопровождении моего «бархатного» друга на пороге стояла Марина Симак.
      Операция вступила во вторую фазу. Вторая фаза предписывала мне запрыгнуть в пустую ванну и не высовываться, пока не позовут. Но я не смог себя заставить скорчиться на дне корыта. Неприятно лежать и ждать, когда тебе выстрелят в затылок. Поэтому я просто упал плашмя на пол и продолжал наблюдать в щелочку. Мужчина с бархатным голосом сегодня не сказал ни слова, он вежливо придержал Марину на пороге, зашел сам, а следом просочились еще двое. Этих двоих я сразу узнал, несмотря на умелый грим. Оба работали вышибалами в «Бирюзовом кролике».
      Дежурный, на ходу поправляя рубашку, бросился докладывать. Естественно, он не ожидал, что начальник приедет не один, а с дамой. Правда, Марина Симак в помещение так и не вошла. Дежурный успел произнести казенное приветствие, когда до него что-то начало доходить. В эту секунду подопечный госпожи Фор дважды выстрелил в него сквозь карман плаща. Одновременно второй детина отступил назад и дважды выстрелил в кого-то на кухне. «Бархатный» в шляпе, возглавлявший делегацию, так и продолжал спать стоя, под действием наркотика. Товарищ с дымящейся дыркой в плаще заглянул в соседнюю комнату, оттуда донеслись еще два хлопка.
      Вошел Костадис и поправил сползавшую на нос шоферскую фуражку. Рукава чужого плаща он трижды подвернул, полы волочились по земле, с плеча свисал милицейский «сонник». В казенном наряде Тео был похож на хитрого гнома, укравшего костюм великана.
      Позже грек рассказал мне, как прошла самая сложная часть операции по проникновению внутрь. Мужчина с бархатным голосом не зря занимал высокий пост в иерархии своей конторы, он был уверен, что охраняет меня идеально. Вдобавок ко всему он был уверен, что выручать меня некому. Ошибка заключалась в том, что, убирая Сибиренко, они расчищали себе путь к выборам с помощью Марины Симак. Они сделали ставку не на ту лошадку, но в этой жизни все ошибаются. Они сделали ставку на Марину, потому что она в течение двух лет исправно снабжала информацией их московских коллег.
      Поэтому мужчина с бархатным голосом не насторожился, когда она позвонила утром и попросила о встрече. Он заехал на стоянку ее гостиницы, а там парни Марианны Фор оказались чуточку быстрее. Они хлопнули троих, а главного накачали наркотиком. Оставалось только подталкивать его вперед.
      Собственно, у Клео и Марины не было выбора. Сегодня вечером Сибиренко должен был выступать на празднике в Кремле и заявить о слиянии его новоиспеченной партии с партией парламентского большинства. Я не мог не восхититься его дальновидностью. Этот человек не планировал драться за президентское кресло, он плавно готовил миллионы любителей шоу к смене власти. Он учел все, кроме одной мелочи. После поездки в Москву его все равно ждали медицинское обследование и неминуемая смерть.
      Парни Марианны летели с ним сегодня в одном самолете и поселились в соседних номерах президент-отеля. К моему прилету им предстояло избавиться от тела.
      Клементине в случае успеха были обещаны орден за раскрытие заговора против действующего президента и генеральская должность в столице. Марианне Фор, как я понял, было достаточно расположения милицейской верхушки, личной неприкосновенности и отмены планируемой повальной регистрации граждан.
      На какую ступеньку метила Марина Симак, я так и не узнал. Когда я позже спросил об этом Ласкавого, он театрально закатил глаза. Его бывшая любовь вращалась в таких горних сферах, что обычным смертным ее ходы были недоступны.
      Я надел привезенный Костадисом костюм. В коридоре у лифта лежали еще два убитых оперативника.
      — Где врачи? — спросила Симак.
      Я открыл рот, чтобы попросить не убивать сотрудников клиники, но под взглядом Марины снова его захлопнул. С площадки черной лестницы вышли еще два молодых человека с пистолетами наизготовку; одного из них я узнал, он сопровождал Клементину Багрову в подвале «Бирюзового кролика».
      Стало быть, операция проводилась совместными силами.
      Я подумал, что если выживу, когда-нибудь напишу об этом книгу,
      — Быстро вниз! — подтолкнул меня Костадис. — Они без нас все закончат!
      Внизу, в узком коридоре у черного выхода, скорчился еще один мертвец. Лимузин с распахнутой дверцей стоял вплотную к порогу. За рулем в черных очках и кошмарном желтом парике сидел Петя Ласкавый. Он изо всех сил притворялся рядовым шофером, но кольца на пальцах и разноцветные ногти слегка портили картину.
      За первым же поворотом к нам спереди и сзади пристроились два джипа. Благодаря Марине Симак мы пронеслись над городом по выделенной правительственной полосе.
      В восемь тридцать три операция вступила в третью фазу. Мы вырулили на служебный аэродром МВД, здесь ждали три воздушных такси дальнего радиуса. Нас тут же окружила маленькая армия, состоящая из офицеров Управления. Дверца ближайшей машины откинулась; внутри, с папиросой, сидела Ксана Арсенова. Этого я никак не мог предугадать.
      Мы взлетели.
      Костадис тут же распечатал сигару, со вкусом раскурил и выпустил дым в потолок.
      — Как себя чувствуете? — проявила вдруг участие Симак. — Колени больше не болят?
      — Пока нет.
      — Ходите свободно?
      Я поднялся и продемонстрировал самую изящную походку, на какую был способен. Колени болели, болел затылок, кололо в груди, хотелось сморгнуть. Зеркало отразило четыре пары глаз, напряженно наблюдавших за моими передвижениями.
      Костадис окружил себя дымовой завесой и стал похож на хитрого шпиона.
      — Чему смеетесь? — сверкнул ослепительными резцами Ласкавый. — И не виляйте задницей, Сибиренко никогда так не ходил.
      Никто, кроме Тео, не засмеялся, нервы были натянуты до предела. Пилот сообщил, что через пятнадцать минут посадка. Лимузин для господина Сибиренко будет подан в аэропорт.
      — Я не смеюсь, я улыбаюсь!
      — А мне его задница больше нравится, — подала голос Ксана.
      — А тебя никто не просил сравнивать! — обиделся я.
      — У нас не больше двух часов. — Марина Симак щелкнула застежкой ридикюля. — Януш, еще раз пройдемся по списку приглашенных.
      Я дисциплинированно плюхнулся в кресло, а Ласкавый воткнул чип. Салон погрузился в сумрак, затем вокруг засверкали парадные огни Кремлевского дворца, зала наполнилась народом. Шорох платьев, приглушенные разговоры, строго отмеренные улыбки.
      — Поехали, — махнул из своего угла Костадис. — Высокий слева?
      — Министр связи Кочергин Сергей Олегович, — отозвался я. — Недоброжелатель, под колпаком «федералов».
      — Женщина в желтом, с бокалом?
      — Замглавы администрации, Яценко Лидия… Состоит в комитете вместе с моей женой.
      — Прямо, за столиком, бородатый?
      — Директор по связям «Газпрома», — отрапортовал я. — Охотились с ним прошлым летом на Байкале.
      — На сцене, третий слева, с бумагами?
      — Посол Венгрии, не знакомы.
      «…Вот черт, в очередной раз затосковал я, — теперь приходится знать в лицо всех, с кем незнаком…»
      — Девушка с открытым скрином?
      — Супруга губернатора Ярославской области. Виделись один раз на приеме в прошлом году…
      Зажегся свет. Тео не скрывал восхищения.
      — С ума сойти! Я бы в жизни такую толпу не упомнил! Ну и память у тебя, парень!
      — На «вы»! — коротко поправила Симак.
      — Чего?
      — Я напоминаю всем, что обращаться — только на «вы»!
      — Да, да, конечно, — закивал грек. — Это я так, по старой памяти!
      — По старой памяти, Тео, ты всех нас угробишь! — Марина здорово психовала.
      — Ну что, с богом? — Ласкавый поднял рюмку. — А я в вас верю, что бы мне ни говорили! — Он привстал и первым со мной чокнулся. — Марина, он мне сразу понравился, еще когда приперся в бунгало! Я себе сразу сказал, что такого честного парня днем с огнем не найти!
      — Петя, а кто тебе вообще не нравится? Ты у нас вечно самый восхищенный. — Симак подошла вплотную, поправила мне заколку в галстуке. — Ладно, оставляю его вам. Будем надеяться, что мы все предусмотрели.
      Такси мягко опустилось на бетонку. Мы выпили. Водка стоимостью сотню евриков за бутылку пилась удивительно легко. На запястье Симак заморгал вызов, к остывающим дюзам такси первой подкатила ее служебная «Волга». Лимузин для господина Сибиренко тянулся в бесконечность, как белая гусеница. Шофер в кремовой ливрее вышел со щеткой и принялся надраивать фары.
      — Все никогда не предусмотреть, — не очень к месту заметил я.
      Трое моих создателей застыли вокруг бутылки.
      — Что вы хотите этим сказать? — ледяным тоном осведомилась Мария.
      — Лев Петрович, вы нас не пугайте, — показал зубы Костадис.
      Ксана до боли вцепилась мне в ладонь, я вырвал руку.
      — Вы сами знаете. — Я выдержал их свинцовые взгляды. — Вы только что убили настоящего Сибиренко. Вы убили несколько агентов, чтобы замести следы.
      — Януш, вы дали согласие два месяца назад! — перебил Костадис. — Что случилось? Не пугайте меня…
      — Совесть проснулась? — сделал испуганные глаза Ласкавый. — Вы не забыли, что нам готовил ваш прототип?
      Симак молчала. Она, как всегда, была самым опасным соратником.
      — Вы прекрасно знаете, что я не отступлюсь, и совесть тут ни при чем, — отчеканил я. — Через сорок минут я официально заявлю на всю страну, что выхожу из партии и отказываюсь от борьбы за власть. Я честно расскажу, что такое «Шербет» и что такое будет «Кос-халва». Если они не пристрелят меня в Кремле, возможно, есть шанс прожить еще пару дней. Лишь бы вы не отступились и поддержали меня, когда миллионы граждан потребуют «Кос-халву».
      — Уже сегодня президент и все члены кабинета получат мою докладную, — подтвердила Марина. — Но как он поступит, я не могу прогнозировать.
      — Послезавтра у меня большой концерт в Лужниках. — Ласкавый мечтательно возвел глаза. — Я не возьму ни одной ноты, пока не расскажу все, что знаю. Возможно, это будет мой последний концерт…
      — Только в том случае, если мы проиграем, но так думать нельзя! — фыркнул Костадис. — Лев Петрович, сразу же после вашего выступления в Кремле я запущу его по всем своим сетям и выступлю сам. Кроме того, мне дадут эфир третий и одиннадцатый каналы.
      — Вы не вывели актера Полонского из чужого стрима, я практически ворую время его жизни, — напомнил я. — Он все еще капитан милиции, бывший следователь, и…— Я сглотнул, — и муж этой женщины.
      Я показал на Ксану пальцем, стараясь не встречаться с ней взглядом.
      — Господин Сибиренко, мы сто раз с вами об этом говорили… — Марина Симак старалась держать себя в руках. — Настоящий Полонский — безусловно, талантливый актер и человек выдающихся сенсорных способностей. Но перформеры вашей фирмы создали для него уникальный характер, которым вы сейчас обладаете. Мне даже неловко вас хвалить за мужество и патриотизм, поскольку эти качества…
      — Искусственные, — подсказал Костадис.
      — Плохи наши дела, если эти качества остались только в искусственном виде, — усмехнулся я.
      — Я понял, — встал на мою защиту Ласкавый. — Он боится, что стрим отпадет сам собой и он превратится в малодушного, совсем не героического актера.
      — И вдобавок влюбленного в эту сучку Лилиан, — ввернула из своего угла Ксана.
      Наверное, мое лицо как-то меня выдало. Музыкант был из них из всех самым наблюдательным.
      — Черт, так тебя вот что тревожит?
      — Лев Петрович, это ошибка. — Симак помахала в открытый люк своему шоферу. — Боже мой, Тео, как мы не учли?!
      — Но он со мной ни слова… — замахал руками грек.
      Я не понимал, о чем они говорят.
      — Лев Петрович, та женщина, которую вы считаете своей настоящей женой, Лилиан, или как ее там, на самом деле всего лишь дополнительный перформер, навязанный федералами.
      — Перформер? — Внутри меня что-то лопнуло.
      — О господи, Марина, как же его теперь убедить?! — всплеснул руками Костадис. — Лев Петрович, то есть Януш, тьфу ты, слушай внимательно! Мы и не подозревали, что тебя это так занимает!
      — Представьте себе, — сухо заметил я.
      — А уж меня-то как занимает! — ахнула Ксана. Я все еще боялся на нее посмотреть. Отчего-то мне казалось, что неуклюжее тело Сибиренко непременно пустит слезу.
      Бортпроводник приставил к люку трап и вытянулся в струнку внизу. Подъехала машина с логотипом «Салоник» — к Костадису благодаря моей подписи возвращалась его империя.
      — Лев Петрович, настоящий Сибиренко со мной немножко делился, на начальном, так сказать, этапе… — Госпожа Симак покусала нижнюю губу. — Капитан Полонский первоначально разрабатывался как человек холостой и свободный от глубоких привязанностей, но люди из Серого дома настояли на парной версии. Сибиренко создавал идеального, честного дознавателя, преданного не ему лично, а фирме. Парадокс заключается в том, что Полонский влюбился в другую женщину… А разве госпожа Арсенова вам не рассказывала, как все произошло?
      — Я так и не успела, он меня в ванне топил, — пожаловалась Ксана.
      — Так Лили — не моя жена?!
      — Не ваша. Должна была стать вашей женой, индекс воспоминаний наложился четко, но, как вы помните, эмоциональный стрим невозможно угадать точно.
      — Примерно восемь процентов… — прошептал я.
      — Где-то так, вам виднее— почти ласково улыбнулась Марина. — В вашем случае отдел перфоменса так и не смог навязать любимую женщину, хотя подбирала ее новейшая компьютерная программа. Они не смогли управлять вашими… гм… сердечными привязанностями.
      — И тогда Лева пошел на дикий шаг, — тихонько произнесла Ксана. — Он познакомил нас с тобой. Он видел, что я тебе нравлюсь…
      — Он тебя мне подложил!
      — Вот что, ребята! — ловко вклинился между нами Ласкавый. — Нам всем пора, а вы по пути договорите, ладушки? — И подтолкнул меня к выходу.
      — Постарайся пережить этот вечер. — Костадис мягко приобняла меня за плечи. — Завтра федералы догадаются, что мы их надули, но стрелять в вас уже не будет никакого смысла. Они не сумеют доказать, что ты — не Сибиренко! Продержись хотя бы неделю, поживите в Москве пока у Пети. Мы соберем парламентские слушания…
      — Я с ней рядом жить не буду!
      — Лев Петрович, это ненадолго! Ведь госпожа Арсенова — ваша официальная любовница…
      — Лева, только не при слугах. — Ксана подхватила меня под руку и ослепительно улыбнулась парню в кремовой ливрее.
      От прикосновения ее бедра меня бросило в жар.
      — Марина, вам отдельное спасибо! — Я помахал из окна, пока космический корабль, по ошибке поставленный на колеса, маневрировал между летных такси.
      — За что?! — крикнула Симак.
      — За восемь процентов… — Это я произнес очень тихо.
      На разные голоса зарычали моторы.
      Ласкавый, запахнувшись в шелковый шарф, на взлетной полосе раздавал автографы пилотам, к нему сбегались со всех сторон.
      В лимузине играла музыка. Ксана смотрела на меня, не моргая, со странным выражением. Возле шофера уселись двое охранников, возле шлагбаума, за летным полем, поджидал бронированный джип.
      — В Кремль, — приказал я.
      — На праздник, Лев Петрович? — оформил счастливую улыбку шофер.
      — Дай мне выпить! — Я входил в роль.
      Ксана послушно открыла бар, наполнила на четверть стакан бурбоном. Мне предстояло полюбить напитки Сибиренко.
      Наружи проносилась Москва.
      — Лева… — тихо начала Ксана.
      — Отстань! — Я скинул ее руку со своей ноги. — Еще налей!
      — Януш, я прошу тебя, поговори со мной! — Она беспрекословно подлила янтарного алкоголя.
      — Отстань, ты всего лишь мои восемь процентов! Когда все закончится, я опять тебя забуду…
      — Но я не хочу!
      — Чушь! — Я залпом опрокинул виски, кубики льда ударили по зубам. — Ты скучаешь по Льву, но его больше нет.
      — Дурак, я по тебе скучаю! — Она придвинулась вплотную.
      — Еще налей! — Я старался не вдыхать ее запах. Под нами промелькнула развязка Садового кольца.
      — Нельзя тебе больше, ты должен быть трезвый! Иначе они состряпают байку, что Сибиренко был пьян! — Ее пальцы трогали мой затылок.
      — Обойдусь без твоих указаний! — Я откинулся на кожаную спинку. — Так это правда, что Лев нас сам познакомил?
      — Да… И ты сразу предложил мне замуж.
      — Врешь! — Не вру! Ты мне очень понравился… — Но ты же замуж не согласилась?! — А как я поверю мужчине, который меня любит всего лишь на восемь процентов?
      — Но теперь-то не на восемь… — Я внимательно разглядывал башни за окном.
      — И я не на восемь, я на все сто…
      — Ага, как же! И согласна только на гостевой брак!
      — А ты еще раз предложи!
      — И предложу, вот только для начала уволюсь с канала и распродам все акции! Я буду нищим, и тогда посмотрим, что ты скажешь!
      Мы кричали шепотом, от нее пахло коньяком и травкой.
      — Думаешь, напугал?! А вот возьму и соглашусь! Машину качнуло. Лифт опускал нас в парковочную ячейку под Васильевским спуском. В темноте я потрогал ее лицо, оно было мокрым от слез.
      — Яник, я боюсь…
      — Скажи мне еще раз! — Я поцеловал ее в соленые губы. — И тогда все пройдет удачно!
      — Я… я люблю тебя и хочу за тебя в традишен. Продавай все, только сам…
      Телохранитель распахнул дверцу. На красной ковровой дорожке улыбались мужчины с гладкими стертыми лицами. Их было очень много, но я уже не боялся. Я был уверен, что увижу завтрашний рассвет.
      На все сто процентов.