Он рассказал, как янычарами Карамаза вырезаются целые села, как с бешеной скоростью строятся заставы и насыпаются валы, чтобы не пропустить русских. Он рассказал о наблюдательных воздушных шарах, о том, как мужчин насильно сгоняют на работы, а детей отнимают у родителей и увозят на юг. О том, как горят церкви и школы. Он рассказывал то, что слышал от людей.
Тех, кто принимал новую веру, не трогали, и натуральный налог они платили куда меньше. Но никто больше не мог торговать самостоятельно; каждый караван, приходивший с запада на берега Черного моря, облагался двойной данью. Ходили слухи о том, что Карамаз-паша не остановится, пока Черное море не станет внутренним водоемом его страны; а дальше он якобы намерен добраться до украинского угля и перекрыть цепями все судоходные реки…
Шпион-торговец встречал купцов, пришедших с караваном из Греции. Там происходило то же самое. Ни один рыбак не мог ловить рыбу беспошлинно, ни одна торговая флотилия не могла пройти вдоль берега, не заплатив сборщикам имама. Православные священники прятались в пещерах и молились при свете звезд…
Когда шпион с закрытым лицом ушел, в зал привели пленного узбека и переводчика.
Пленный родился на окраине Ташкента, в семье, где не знали, что такое голод. Отец пленного говорил на трех языках, умел читать и пользовался большим уважением соседей. Отец сумел выжить в трех войнах, пользовался личной приязнью халифа Мустафы и воспитывал своих детей по книгам. Поэтому сын рос в сытости и довольстве, исправно творил молитвы и соблюдал посты. Он был счастлив с женой, был доволен детьми и не видел причин для злобы на этот мир. Вместе с друзьями он возил диковинные фрукты и пряности из Ирана, а потом вместе с посольством халифа добрался и до Индии.
Жизнь шла своим чередом, как вдруг к халифу приехали посланцы имама Карамаза. Не прошло двух месяцев, как настроения при дворе резко поменялись. Никто не мог толком объяснить, что это за люди в черном, чего они хотят и почему их так слушает халиф. Сановникам при дворе запретили появляться в светской одежде. Потом запретили брить бороды. А еще спустя неделю главный муфтий обрушился на всех, кто не соблюдал постов.
Оказалось, что никаких сношений с неверными иметь нельзя. Нельзя читать книги и учить грамоте дочерей. Женщинам нельзя одним покидать дом, открывать лицо, а за всякие мелкие проступки теперь полагалось битье палками. Закрыли единственную в городе школу, зато появился новый суд, который судил по Книге сур, но совсем не так, как раньше. В новом суде заседали старики, не знающие жалости. Но этим дело не ограничилось. Появились отряды вооруженных людей, которым дозволялось проверять, как живет каждый горожанин. Они могли входить без приглашения в дома, могли отхлестать плетками человека, если он им показался недостаточно набожным.
А потом в городе появился столб, и возле него впервые забили камнями женщину, забеременевшую от чужого мужа…
Торговец задумался. Он никогда не совершал поступков, оскорбительных для правоверного. Он уважал закон и веру и в том же духе воспитывал детей, но чувствовал, что происходит что-то неправильное. Он поехал ко двору и попытался выяснить у знакомых сановников, откуда дует ветер.
Если честно, то он просто боялся. Многим было известно, что его отец исповедовал вольные взгляды, любил смотреть на звезды и рассуждать о счастье народа.
Совершенно случайно он узнал такие вещи, что сначала не поверил своим ушам. Он узнал, что русские точат сабли и намерены осквернить святые места. А вместе с русскими в поход собираются разбойники из далекой Европы, и долг каждого правоверного - встать под зеленые знамена священной войны. Оказалось, что Карамаз-паша привез письмо от эмира Насруллы, а вслед за письмом должны были прийти караваны с оружием и едой. Мореходы рассказывали, что за Персидским заливом лежат богатые страны, которые Аллах в своей милости избавил от Большой смерти. Но раньше они никого не подпускали к своим границам. Они охраняли берега на бронированных машинах с пушками и пулеметами, и моряки рассказывали, что видели издалека россыпи электрических огней над роскошными белыми городами…
Торговец очень долго думал и молился. Ему не с кем было посоветоваться. Вера его покачнулась в тот день, когда у него в доме появились люди, закутанные в черное. Они заявили, что пришли по доносу и собираются проверить, как соблюдается священный пост. В тот раз посланцы суда забрали книги, пригрозили старому отцу и пообещали прийти снова. Они намекнули, что знают о связях хозяина с иноверцами и не простят ему этого.
А спустя неделю на площади начали собираться первые добровольцы. Парни приходили из глухих деревень, многие были так голодны, что дрались за кусок хлеба. Они получали винтовки и с песнями отправлялись за город учиться стрелять. Обращаться с оружием их учили незнакомые люди, говорившие на древнем арабском языке.
…Когда он в последний раз оглянулся на город, то увидел очередную толпу нищих мужчин, ночевавших у ворот. Людей было много, очень много, новые всё прибывали. Они сидели и лежали вокруг колодца, они ждали, когда за ними придут и сделают из них отважных воинов…
– Что нам с этого? - спросили президента депутаты. - Какое нам дело до того, что творится в азиатских песках и Средиземном море?
Пребывавший доселе в тишине зал снова загудел и задвигался.
– Это ведь так далеко от нас! Месяцы пути…
– На кой нам ввязываться? Своих забот - выше крыши!
– Нехай собирают любое войско! Если сюда полезут, так получат по зубам!
– Хохлам-то помочь надо, а южнее-то соваться на фига?
– Пусть армяшки сами разбираются!
Рубенс грыз сушеную сливу и посматривал на молчащего президента. Наконец, когда крикуны угомонились, Кузнец поднялся и произнес свою самую короткую речь.
– Мы будем воевать везде, где для нас появляется угроза. Мы будем воевать везде, где нарушают наши интересы. А теперь пусть встанет тот, кто против защиты интересов нашей страны?!
Вот так-то, господа депутаты…
20. ПЕРВАЯ ВЕДЬМА
Капелька зарычала, дернув поводок.
Сержант Кулибин положил руку на эфес сабли и кивнул кадету. Тот скинул с плеча обрез, щелкнул затвором и шагнул в сумрачный боковой коридор.
Сержант оглянулся. Покои третьего этажа освещались хуже остальных. Слабая электрическая лампочка моргала над лестничным пролетом, у запечатанного лаза на крышу раскачивалась еще одна, а дальше анфилада залов тонула во мраке. За спиной у Кулибина висела табличка с надписью "Искусство Франции XX века…".
Кулибин исходил этот маршрут вдоль и поперек. В западном крыле не было жилых и присутственных помещений, на десятках дверей висели замки с сургучными печатями и листы с описями имущества. В музейных залах хранилось множество полезных вещей, необходимых для жизнедеятельности Зимнего, но ничего такого, чем мог бы поживиться случайный воришка. Мебель, трубы, доски, стекло…
Впрочем, вору залезть сюда было не легче, чем в подвалы, набитые золотом. Окна давно наглухо заколотили или забрали решетками, по крышам разгуливали часовые, а этаж каждые два часа обходил патруль с собакой. Кулибину оставалось завершить круг, проверяя запоры и заглядывая в темные углы на предмет возгорания и протечек. На обратном пути у центральной лестницы они должны были встретиться с другим патрулем, обходящим второй этаж, помахать друг другу фонариками и двигаться дальше.
Инструкция требовала от патрульных ни в коем случае не разделяться, но сержант ленился и посылал кадета одного проверять запоры. Сам он и так прекрасно видел, что никто, кроме них, не поднимался на этаж. На досках центрального прохода лоснилась тропинка, натертая сапогами караульных, а вдоль стен толстым ковром лежала годами не убираемая пыль.
Кадет отошел шагов на семь от развилки и остановился, высоко подняв фонарь.
– Что там? - спросил сержант, почесывая овчарку за ухом.
Капелька превратилась в комок мышц. Сержанту это совсем не понравилось. Овчарка была слишком умна, чтобы реагировать подобным образом на кошек и крыс. Кого-то она там почуяла, за развилкой…
– Не пойму… - хрипло пробасил кадет, разглядывая пол перед высокой двустворчатой дверью. - Следы, вроде вышел кто-то, а замок висит. Чудно…
– Какие еще следы?
– Да словно баба босиком прошла. Нога-то малехонькая…
– Вернись! - приказал старший патруля, чувствуя, как волнение собаки передается и ему. - Белены нажрался? Откуда тут баба?
Марусин пожал плечами и стал медленно отступать всё дальше, светя себе под ноги. Вот он добрался до поворота и затоптался на месте, растерянно оглядываясь по сторонам.
Что-то здесь было не так.
Кулибину почудился легкий неприятный запашок, точно понесло намокшим сеном. Ногам вдруг стало зябко. Он свернул с тропы, не веря своим глазам. В пыли ясно обозначились отпечатки маленьких босых ступней. Следы начинались у камина, где пирамидой были составлены ящики, и вели вдоль плинтуса в сторону мрачного тупика. Патрульные туда редко заглядывали. Проход изгибался под прямым углом; за поворотом торчала статуя безголового мраморного бога и виднелся кусок разбитого стеллажа. Капелька ощерилась и не пожелала подходить к таинственным следам ближе, чем на метр.
Кадет всматривался в темноту, положив обрез на сгиб локтя.
Кулибину показалось, что запах гнили стал сильнее, а в тупике за поворотом раздалось шлепанье босых ног.
– Марусин, вернись, я сказал! - негромко повторил сержант, повторно оглядываясь на лестничный пролет. Он прикидывал, стоит ли поднимать тревогу. Возможно, сюда зачем-то забрела одна из прачек. Может, назначила тут кому-то свидание или решила припрятать свои денежки от запойного мужа…
Он пытался себя успокоить, придумывая самые идиотские версии и всячески оттягивая момент, когда придется свернуть за угол. Кулибина сопровождала храбрая собака, но эта отчаянная собака впервые за два года дежурств пряталась ему за спину.
Но если там и вправду какая-то пьянчужка, тогда не миновать выговора от лейтенанта за то, что они разбудили всех.
Внезапно ближайшая лампочка потухла. Следующая горела далеко впереди, за поворотом главного коридора. Оттуда на ободранные стены ложились бледные косые лучи. Сержант чертыхнулся, проклиная коменданта, который после пожара приказал снять со стен масляные светильники.
Где-то сбоку скрипнула доска. Кадет миновал мраморную статую и, высоко подняв фонарь, исчез за стеллажом.
У Капельки торчком встали уши и приподнялась верхняя губа. Овчарка обернулась и смотрела теперь назад, издавая низкое горловое рычание.
– Марусин, ко мне! - теряя терпение, рявкнул сержант. Он загнал саблю в ножны и достал револьвер.
Кадет не отвечал.
Позади во мраке скрипнула половица, еще сильнее запахло гнилым сеном. Кулибину показалось, что какая-то темная фигура очень быстро пересекла коридор за его спиной и скрылась в одном из боковых ответвлений.
После серии перестроек этаж походил на запутанный лабиринт. У Кулибина мелькнула мысль, что если это шалят дети, он один их никогда не найдет. А потом он подумал, что если это не подростки, то им ничего не стоит окружить его одного и всадить нож в спину.
Он поднял револьвер, готовясь стрелять.
Капелька снова зарычала, но не бросилась вперед, а прижалась к ноге человека. Сержант впервые видел ее испуганной.
– А ну, стоять! - раздался из-за угла бас кадета.
Свет от его фонаря затрепетал, потом стали слышны быстрые шаги. Марусин, вместо того чтобы подчиниться старшему, бросился кого-то догонять по параллельному проходу. Сержанту не оставалось ничего другого, как рвануться следом.
Он миновал поворот и с разбегу ткнулся в спину кадету. Овчарка визгливо залаяла. Впереди находился тупик, с окном, небрежно забитым досками, между которыми виднелся кусочек ночного неба. Три доски были оторваны, а железная решетка разворочена, словно сквозь нее пролетел тяжелый снаряд.
В проеме окна маячила женская фигура, с ног до головы закутанная в черное.
– Стоять… - несмело протянул Марусин. - А ну, открой лицо! Кто такая?!
Фигура у окна как-то странно дернулась. На ней был длинный свободный плащ до самого пола. На мгновение сержанту показалось, что под плащом шевелится клубок змей. А потом плащ чуть распахнулся, и Кулибина обдала волна раскаленного воздуха. Стоявшего впереди Марусина ощутимо качнуло назад. У патрульного было такое чувство, словно великан дохнул ему в лицо протухшей отрыжкой.
Марусин заметил присутствие старшего, осмелел и сделал шаг вперед, намереваясь откинуть с лица женщины капюшон. Капелька заходилась в лае, упиралась всеми четырьмя лапами, таща сержанта за собой назад. Кулибин вдруг каким-то неведомым образом понял, что подчиненного надо задержать, что ни в коем случае нельзя ему дать коснуться этой сволочной бабы…
Но он опоздал. Женщина резким движением распахнула на груди тяжелый складчатый балахон; капюшон свалился с ее головы, и долю секунды Кулибин видел ее лицо. Ведьма была молода и чертовски красива, а то, что она ведьма, сержант уже не сомневался. Горящие глаза, коротко стриженные, как у пацана, волосы и очень бледная кожа на угловатых скулах.
Под балахоном не было человеческого тела.
Перед глазами караульных раскручивалась тугая дымная воронка. Долю секунды сквозь нее просвечивало окно, затем воронка выросла в несколько раз, превратившись в грохочущий смерч с десятками черных хвостов.
Марусин завопил, но его голос заглушил нарастающий рев. Поводок вырвался у сержанта из рук. Овчарку бросило вперед, в самый центр гремящей тучи.
Лицо черной женщины улыбнулось, губы беззвучно произнесли несколько слов. Вой достиг такой силы, что Кулибин оглох, а потом его голову пронзила резкая боль. Он схватился руками за уши и почувствовал, как по пальцам стекает кровь.
Марусин упал на колени, выронив оружие. В обоих фонарях разбились стекла, но темно уже не было. Не в силах пошевелиться, сержант наблюдал, как визжащий дымный хобот становится всё светлее; вот он разросся до размеров коридора, вот вырвал оставшиеся доски из окна, с треском обнажил штукатурку на стенах. Кулибин сделал отчаянную попытку развернуться, но его неудержимо повлекло вперед.
Черная ведьма хохотала. Ее оскаленное лицо находилось где-то под потолком. Оттуда дождем сыпались куски лепнины. Мимо лица сержанта со свистом проносились щепки, гвозди и дверные петли. Из пола вывернуло верхний слой паркета, затем обнажилось перекрытие; один за другим в смерч вовлекались скрытые под штукатуркой кабели, метровые обломки плинтусов и настенных подсвечников.
С потолка сорвалась люстра и принялась носиться по кругу вдогонку за мертвой собакой. У Капельки были переломаны лапы; на каждом круге овчарка ударялась мордой о стену, оставляя за собой шлейф кровавых брызг. Затем в бешеный волчок вовлекло и Марусина.
Сержант что было силы прыгнул вправо, обнял ногу мраморного героя и с ужасом убедился, что статуя, несмотря на огромный вес, качается. Он почувствовал, как с пояса оторвало ножны, затем порвалась и улетела портупея с кобурой, за ней последовали пуговицы. Держаться становилось всё труднее, а главное - он никак не мог набрать в грудь воздуха.
Весь воздух собрался внутри смерча.
Кадет судорожно цеплялся за оголившийся кирпич, за уцелевшую под полом железную раму. Затем его ноги задрались вверх, с них сорвало сапоги, портянки, брюки тоже начали сползать. Марусин висел вверх тормашками, разинув рот в беззвучном крике, и выпученными глазами смотрел на командира. В последнем усилии он отпустил пальцы левой руки и протянул ее вперед, пытаясь ухватить Кулибина за лодыжку, но тут сорвался с места громоздкий стеллаж, ударив кадета в лицо.
Кулибин не хотел бы на это смотреть, но закрыть глаза казалось еще страшнее. Он успел увидеть, как семнадцатилетнего напарника шмякнуло о стену, потом еще раз о другую, сдирая лоскутами кожу, и спустя секунду в вихре носился уже не человек, а что-то красное и бесформенное…
Статуя покачнулась и медленно поползла, словно влекомая исполинским магнитом. Кулибин заплакал; он висел параллельно полу, цепляясь кончиками ногтей за трещины в мраморе. Ему казалось, что кошмар длится несколько часов, хотя прошло не больше минуты. Что-то толкнуло в плечо. Он скосил глаза и увидел торчащую сквозь гимнастерку кость. А потом стены коридора сложились гармошкой, и безголовая статуя повалилась прямо на него.
В следующий миг пустотелая женщина взорвалась.
Караульные на площади услышали протяжный свист. Из верхнего этажа дворца вылетело сразу пять окон, по фасаду побежали трещины, булыжную мостовую усеяло осколками.
Немедленно ударил колокол, и весь Зимний пришел в движение. На этажах загорались огни, откуда-то доносились команды офицеров, по лестницам громыхали десятки сапог. Когда начальник караула достиг площадки третьего этажа, он долго не мог ничего разглядеть в клубах гипсовой пыли. Навстречу солдатам выскочила свора ошалевших крыс, зверьки были все в известке. За крысами тянулся кровавый след. Сколько ни искали, от обоих патрульных и овчарки не обнаружили и следов.
Закрыв носы платками, караульные осторожно продвигались по темному коридору, ожидая услышать треск огня. Этажом ниже уже раскручивали шланги, готовясь подавать воду, но оказалось, что тушить нечего.
Потом лейтенанта позвали туда, где произошли самые серьезные разрушения. Старый служака застыл с разинутым ртом. Он еще не видел такого, чтобы после взрыва нигде не возникло пожаров. А здесь явно что-то взорвалось. В полу зияла рваная дыра, словно воронка от падения бомбы, наверху просматривались стропила чердака. Лейтенант не сразу сообразил, откуда тут взялась такая огромная конюшня, а потом до него дошло, что на этом месте раньше был узкий коридорчик, вдоль которого - множество клетушек, нарезанных еще при маме Ксении. Теперь стены рухнули, потолок потрескался. В прилегающих комнатах складировали мебель; нынче ночью императорские кресла и секретеры выглядели так, словно их перемололо в мясорубке. А напротив зияющего оконного провала среди падающих снежинок лежал свернутый бумажный свиток.
– Не подходить! - скомандовал лейтенант. - Всем назад!
– Я возьму, - раздался высокий голос из темноты.
Протолкавшись сквозь строй солдат, к окну вышел Старшина по делам Собора. Христофор прибежал наверх босиком, в одной рубахе, опередив других постоянных обитателей Зимнего. Увидев взволнованное лицо Старшины, начальник караула почувствовал, как тяжесть спадает с плеч.
Его не сошлют на дальнюю заставу и не отдадут под трибунал, потому что дело нечисто. Раз уж рыжий боится, стало быть, гвардейцы ни в чем не виноваты…
Какая-то темная сила прорвалась в Эрмитаж.
– Спаси, Господи… - забормотали в толпе, когда рыжеволосый колдун поднял свиток.
– Что там, Старшина?
Христофор обвел гвардейцев заторможенным взглядом.
– Что там? Что?
– Измена?!
– Никак, Озерники опять объявились?..
– Быстро все наружу! - сказал Христофор командиру гвардейцев. - Очень опасно. Надо послать человека в мечеть, нам нужен толмач…
– С какого языка толмач, господин? - осторожно заглядывая в свиток, спросил лейтенант.
Тут он встретился с рыжеволосым колдуном взглядом и почувствовал тяжесть в животе. Красная луна играла у Христофора в зрачках, на виске пульсировала жила…
– С арабского, лейтенант. Поспеши, очень мало времени.
21. НОЧЬ В ЭРМИТАЖЕ
Когда начальник стражи пришел проверить смену караула у президентских покоев, дежурный бодро доложил ему об отсутствии всяческих происшествий. Правда, тигр Лапочка вел себя немного нервно, топорщил усы и бродил взад-вперед внутри клетки, но лейтенант об этом докладывать не стал.
Он решил, что не так уж важно для проверяющего настроение тигра. Может, зверюга за ужином переела, или муха его укусила…
Майор ушел, затем появились сменщики. Четверо гвардейцев заняли посты у кабинета и спальни, четверо расположились у выхода на лестницу и вдоль высоких окон коридора. Лейтенант увел еще восьмерых, сменить караулы на крыше и в обеденной зале, под президентским кабинетом.
Всего главу государства постоянно охраняло шестнадцать человек. Не считая тигра, который подчинялся только хозяину, и двух летунов, облюбовавших себе теплое местечко над камином. Не считая четырех мобильных патрулей с собаками, круглосуточно обходивших дворец, и еще двадцати стражников, бдительно стерегущих выходы и запертые двери особо важных помещений. Не считая конных разъездов, четырех броневиков с пулеметами и ночного оцепления вокруг Дворцовой площади и на набережной.
После десяти вечера попасть в Зимний можно было только по специальному пропуску коменданта и только через служебный вход со стороны Мойки. Остальные двери перекрывались до шести утра, а подъездные пути блокировались колючей проволокой.
Лейтенант подкинул тигру кусок мяса и отошел покурить. В его обязанности не входило дожидаться возвращения президента, но сегодня он чувствовал себя как-то неспокойно. Начальник караула решил, что побудет здесь до часа, чтобы лично понаблюдать, как заступит вторая смена. На самом деле, он робел себе признаться, что не хочет возвращаться в казарму. Лейтенант искал, что же ему не нравится, вспоминал, какую мелочь он упустил сегодня, но не находил в собственных действиях никаких промахов.
Просто не спалось. И вдобавок эта вонь…
Лейтенант наконец-то осознал, что его так раздражает. Перед самыми покоями президента, откуда ни возьмись, разлилась противная болотная вонь. Кузнец приедет, по голове за такое не погладит!
Пахло нехорошо, неправильно пахло, но прокуренные гвардейцы ничего не замечали.
– Вы что тут, рыбу дохлую прячете? - набросился начальник на бойцов.
Но провести дознание не успел, поскольку снизу загремели шаги, раздалось лязганье оружия, и в сопровождении нескольких министров появился хозяин. Караульные вытянулись во фрунт, начальник браво отдал честь. Произошла секундная заминка у двери; как обычно, первым в апартаменты президента запустили тигра и ждали, пока он внутри всё обследует. Подобные меры предосторожности применяли в течение уже четырех лет, с тех пор как заговорщики спустили через каминную трубу бешеную крысу с ядовитыми зубами…
Лейтенант пожирал глазами начальство. Неожиданно он вспомнил, откуда ему знаком этот мерзкий аромат. Он мысленно окунулся в ту кошмарную ночь на Ладоге, когда их рота прочесывала прибрежные болота и добивала уцелевших Озерников. Была дана команда никого не оставлять в живых, кроме малых детей и пленниц в оковах. Пленниц тогда они не нашли, а несколько мелких мальчишек, обнаруженных в скитах, кусались и царапались, как дьяволята. Нашли кое-кого пострашнее волков и насмотрелись такого, что до сих пор мурашки по телу…
Лейтенанту вспомнился навес, под которым на груде прелого, пропитавшегося испражнениями сена сопели и хрюкали отвратительные существа. Одни были покрыты волосами и походили скорее на козлов, чем на людей. У других были человеческие туловища, но вели они себя хуже животных. Они ходили под себя, совокуплялись и грызли цепи. Капитан тогда приказал сжечь всю деревню и никого не щадить…
Прошло много времени, но стоило лейтенанту учуять вонь гниющей травы, как его начинало выворачивать, и он ничего не мог с этим поделать…
Лейтенанту показалось, что Кузнец тоже принюхался и поморщился, но министры продолжали болтать, размахивать бумажками, окуривали президента дымом своих трубок, и младший офицер не решился обратиться к президенту.
После он корил себя, что не прервал этих напыщенных стариков, и не находил себе оправдания…
Только к часу ночи Артур добрался до спальни. Залпом выпил кувшинчик кваса и, не раздеваясь, повалился на постель. Предстояли еще три дня думских заседаний, а он уже вымотался, словно весь день таскал на себе бочки. Засыпать тоже нельзя, пока черви не кормлены…
Он заставил себя раздеться, плюхнулся в горячую ванну, там же умял целую тарелку мяса с зеленью и овощами. Стало чуть полегче, головная боль слегка притупилась. Выбравшись из корыта, он с ненавистью поглядел на стол, куда секретарь уже набросал очередную стопку бумаг. Всё это надлежало просмотреть за ночь, потому что утром на этом месте возникнет свежая пачка документов.
"Будь оно неладно… Сам насочинял законов да инструкций, и сам же в них барахтаюсь. Хорошо сказано - бумажная могила…"
Коваль придвинул стул, щелкнул выключателем. Одна из трех лампочек недовольно пшикнула и сразу погасла, две другие тоже светили неровно. Инженер обещал к концу месяца отладить в подвале новый дизель, снятый с корабля, тогда можно будет по всем этажам включить свет круглосуточно. Пока что приходилось довольствоваться малым…
Артур быстро поставил десяток подписей. Повышения по службе, лицензии на поставки пороха, сукна и шерсти, квоты на порубки леса… Дальше шли скучные челобитные с пометками клерков на полях. Он по диагонали прочитывал корявые скачущие строчки, кое-что переносил к себе в блокнот, ставил визы для отправки конкретным чиновникам.
"Полный бардак… Сколько ни бьюсь, повсюду людей дурят, издеваются и норовят содрать три шкуры. Вешаешь этих клерков, ссылаешь - ничего не помогает. Всё к себе в карман тянут…"
Какое-то нехорошее предчувствие владело им сегодня вечером. Вроде бы день прошел неплохо, но что-то грызло изнутри. Как всегда в трудную минуту, он откинул шторку над столом и несколько минут пристально глядел на портрет жены с детьми.
Он отложил перо и занялся рукой. За последнюю неделю ранки превратились в незаживающие свищи; Артур каждый день намазывал их мазями и пил обезболивающий отвар, после которого чувствовал себя, как после упаковки аспирина…
Они выросли. Дракончики походили теперь не на мокрых дождевых червяков, а, скорее, на когтистых пятидюймовых пиявок. Приходилось открывать бочку очень осторожно, потому что позавчера у них начали резаться крылья. Они слушались хозяина, и с каждым днем становилось всё легче настраиваться на нужную волну, но это общение Артура немного настораживало. Красные черви подчинялись ему совсем не так, как драконы Прохора, собаки или лошади. Они оставались иностранцами и словно говорили с ним на разных языках. Они были злы, бесстрашны и чертовски энергичны. Стоило зазеваться, и проворные твари расползались по комнате, пробуя на зуб всё, что попадалось им на пути. Отважные летуны при этом забирались на люстру, судорожно шипели и махали хвостами. На хвостовых шипах у вампиров выступали капли яда, но летуны ни разу не посмели спуститься. Словно чувствовали, кто здесь настоящий хищник.
Артур надел на пальцы толстую кожаную перчатку и опустил руку в бочку. Их укусы с каждым днем становились всё болезненнее. Черви не желали сосать кровь, как пиявки, вместо этого отрастили зубы в круглых пастях. При каждом кормлении они норовили вырвать кусок мяса. Самый трудный момент в воспитании заключался в правильной кормежке.
Хозяин должен тренировать своих маленьких друзей, как служебных собак. Собака не имеет права взять из миски пищу, пока хозяин ей не разрешит. А хорошая, по-настоящему преданная собака должна позволять хозяину забирать у нее мясо во время трапезы. Ведь если хозяин боится забрать еду, значит, он сомневается в собственной власти…
Коваль думал, опустив руку в бочку. Он чувствовал, как черви роятся вокруг его незаживших ранок, как они сходят с ума от запаха и готовятся причинить ему новые страдания. Он сдерживал маленьких друзей, то позволяя их треугольным зубкам приблизиться, то, усилием воли, раскидывая их в стороны. После небольшой порции хозяйской крови драконов ждала настоящая еда - парное мясо, но на говядину они реагировали не так остро.
Настоятель Вонг предупреждал, что твари сходят с ума от биения живого сердца…
Коваль думал о том, что осталось совсем немного, максимум неделя, потом его мучения прекратятся. Зато придется срочно выехать в деревню и снять драконам ограничения в еде. Они будут сжирать по свинье в день, гоняться за всем, что летает, и точить когти о деревья. Они будут кататься в траве, отсыпаться и отращивать зубы. Они будут расти. Тогда за каких-то двадцать дней они вымахают до половины своего роста.
Бездумные камикадзе, которые в нужный момент умрут за императора…
От раздумий его отвлек нарастающий свист, очень быстро сменившийся жутким грохотом.
Со стены сорвались две иконки, где-то со звоном вылетели оконные стекла, с потолка посыпалась штукатурка. Взрыв прогремел наверху, как раз там, где абсолютно нечему было взрываться. На ходу бинтуя руку, Коваль выскочил в коридор.
В приемной несло какой-то дрянью, но свет не погас, и стража оставалась на местах. Лапочка метался в клетке из угла в угол, нервно урча.
– Поводок! - крикнул Артур подбежавшему секретарю. Следом за Мишкой Рубенсом уже мчались, перепрыгивая через три ступеньки, начальник караула и дежурный офицер охраны. Повсюду открывались двери, на крыше били в колокол.
Артур затянул ошейник на морщинистой шее тигра, хотя это была пустая формальность. Когда Лапочка увлекался дракой, его не могли остановить никакие путы.
– Господин, не выходите, мы должны сначала проверить! - Офицеры встали стеной, не выпуская хозяина с лестничной площадки.
Коваль открыл рот, чтобы ответить, но не успел.
Дворец сотрясся от второго взрыва, на сей раз шарахнуло на втором этаже. Этот был гораздо мощнее предыдущего. Коваль ощущал, как по переходам катится ударная волна. Ему показалось, что дворец обстреливают с Невы из корабельных орудий.
Двери в приемную распахнулись. В лицо президенту пыхнуло застоявшимся кислым жаром. Серые хлопья золы вырвались из камина и осели на ковре. Дежурный яростно накручивал телефон. Из караулки высыпали сонные полуодетые телохранители.
