Мария и Саня кое-как сумели направить неповоротливую лодку в непроницаемо-черный зев пещеры. Над нами вздымалась покрытая лишайниками влажная скала малинового оттенка. Когда начало стихать волнение и мы сумели приблизиться я с удивлением убедился в правильности своей догадки.
      Пещеру вырубили в центре колоссальной скалы, состоящей из красного мрамора. Абсолютно немыслимое по своим объемам месторождение ценного камня! Красный мраморный архипелаг вздымался над нами, словно основание собора, построенного титанами…
      Где-то на неимоверной высоте слабо мелькал огонек часовых над воротами заставы. Багровое море продолжало волноваться, далеко слева и справа свирепые валы бросались на отвесную преграду, но вокруг нас качка заметно ослабла. Дождавшись отлива, над бурлящей пучиной вспухал туман.
      Видимость стремительно падала, пока, наконец, не создалось впечатление, что лодка висит над молочной паровой баней. Кое-как сквозь хлопья мокрой ваты проглядывал пунцовый блеск камня и неровная дыра, в которую предстояло пропихнуть наше неказистое судно.
      Мне совсем не нравилось, что под дюймом мореного дерева не прощупывалось дно. Вода была, а дна никакого. Я ведь не впервые выхожу в море, и с родителями мы трижды плавали на паромах. Всегда, стоило чуть напрячься, я легко нашаривал дно. Где-то до глубины футов в сто пятьдесят — вообще никаких проблем, мы с папой даже играли в такую игру — кто первый угадает, что за останки застряли в иле.
      Здесь под килем вообще не было дна.
      Стоило мне задуматься о данном обстоятельстве серьезно, как немедленно начиналось головокружение и боль в ушах. Я сказал себе, что переволновался, что не буду пока об этом думать. Я убедил себя, что имеется более веская причина для волнения, и стал думать о кошках.
      От кошек зависела наша жизнь. Убедившись, что отлив достиг нижней точки, дядя Саня снял обувь. С самого носа он прыгнул вперед. Мария последовала за ним, вдвоем они втянули лодку под мокрые гудящие своды. Для лодки как будто нарочно был оставлен глубокий желоб, а вдоль него, с обеих сторон, можно было идти по узким тропкам. Я не мог даже предположить, кто и когда выдолбил эти ходы в сердцевине горы. Сверху, из крепости, спуститься сюда можно было только на очень длинной веревке. Сане и Марии приходилось пробираться в полной темноте, пока над нами не забрезжило слабое розоватое свечение.
      Сначала наметилась узкая расщелина, пропускавшая лучи луны, затем стало ясно, что пещера гораздо больше, чем показалась на первый взгляд. В скальном монолите имелось достаточно дыр, пропускающих естественный свет. Неудобство заключалось в том, что все мы словно попали под дождь; после скоростного отлива отовсюду капало за шиворот, моя грива насквозь промокла.
      Беснующаяся стихия осталась позади. Два крутых поворота — и днище заскрежетало по камням.
      — Вижу крюк, — произнес, наконец, дядя Эвальд и зажег фонарь.
      Впереди расстилалась довольно сухая пещера с полого поднимавшимся полом. Слева она была похожа на глубокую горизонтальную трещину, а справа, одна над другой, вздымались несколько естественных ступеней. Свет фонарика рассеивался не достигая темных углов. В камне действительно обнаружился забитый в незапамятные времена причальный крюк.
      Меня сразу непроизвольно потянуло взглянуть направо и наверх, туда, где клубился мрак.
      Тот, кто приходил, приходил именно оттуда. Из пещеры не было иных выходов, кроме водного коридора, по которому мы приплыли, но Тому не нужны были двери. Как и Черному пастуху. Но Черный пастух благоразумно отправился в Изнанку своими тропами, предпочитая не связываться с другими демонами.
      Хитрый Ку Ши берег себя. Пахло отвратительно. Едва я ступил на камень, мне захотелось вернуться в лодку. Это не были запах гниения или вонь от химикатов. Так не пах ни один знакомый мне зверь, но я бы назвал это запахом зверя. Пожалуй, пещеру посещали очень странные существа. Сейчас вокруг нас было пусто на сотни ярдов, но спокойнее мне не становилось. Кое о чем я догадался без подсказки дяди Эвальда.
      Те могли вернуться гораздо быстрее, чем за четверо суток обычной земной церемонии. Потому что мы оказались гораздо ближе к их тропе. И еще я уловил.
      Те никогда не поднимались даже в Пограничье. Иначе их запах ударил бы мне в ноздри еще раньше, среди Священных сидов. Те туда не могли подниматься, хотя иногда им этого очень хотелось. Их не пускали заклятия и травы знахарей.
      — А вот и трава, — удовлетворенно произнесла тетя Берта, указывая налево.
      — Дети, поможете набрать Ахир-Люсс? — бодро спросил дядя Эвальд и незаметно мне подмигнул.
      Впрочем, он мог бы не подмигивать. Для Ани было слишком темно, она его хитростей не заметила. Она не заметила, чем отличается левый берег лагуны от правого. На левом, при свете фонарика, нам предстояло собирать траву, а высокие ступени правого берега скрывал от нее борт лодки. Хорошо, что обычные не видят в темноте. Хотя именно поэтому они приписывают темноте нелепые мистические свойства.
      Когда мы с тетушкой забрались на правый бережок, оказалось, что скорее это похоже не на ступени крыльца, а на широкие, удивительно гладкие террасы. Меня поджидало очередное открытие: под лучом фонаря в камне заплясали тысячи золотистых блесток. Потолок, там, куда доходил свет, тоже стал неровным, шероховатым, появились наплывы, похожие на карстовые образования в испанских горах, куда мы ездили с папой на экскурсию. Мрамор сменился пористым золотисто-красным кварцитом. Фэйри полагается разбираться в минералах, но такой камень я встречал впервые, и о нем не упоминали учебники.
      Пол на верхней террасе густо устилал слой золы.
      Кости валялись повсюду.
      Многие из них готовы были рассыпаться на части при первом прикосновении, они пролежали тут не один десяток лет. Я нагнулся и потрогал рукой сухую золу. Она сыпалась сквозь пальцы, как остывший вулканический пепел. Это было совершенно невозможно, но это было так. Каким-то чудом во время прилива тут оставалось не просто сухо, на террасы даже не залетала соленая водяная пыль. Я расправлял кисточки на ушах и тянул сквозь себя тишину прошлых дней.
      Сюда никто не спускался безумно долго. Может быть, лет сорок. Дольше, чем зреет поколение в солнечном мире.
      Вначале могло показаться, что мелкие косточки раскиданы в беспорядке, что их тут бросили на корм собакам, но стоило подойти поближе и нагнуться, как мигом родился совсем другой вывод.
      Кошек никто не ел. Их потрепанные скелеты разметало от времени, но в некоторых местах еще сохранились колышки и обрывки веревок. В глазницах просоленных истончившихся черепов много лет назад угасла последняя капля боли. Пока тетя Берта вполголоса объясняла Сане, как защитить наших обычных женщин, я не удержался и погладил маленький оскалившийся череп. Во мне не шевельнулось далее слабого воспоминания, как бывает, когда трогаешь кости недавно погибшего животного. Почти всегда можно уловить призрачные нити, связывающие два мира. Обычные называют это душой, они привыкли считать, что душа умерших людей иногда крутится поблизости от тела.
      Мой папа говорит, что на религиозные темы с обычными лучше не спорить, даже с теми, кто не верит в богов. Потому что обычные боятся смерти не так, как мы. Они придумали свои религии, чтобы оттолкнуть ужас перед смертью, хотя бы ненадолго. Они составили запутанные правила для общения с придуманными божествами, они сочинили красочные легенды — и все для того, чтобы усмирить страх. Папа считает, это для того, чтобы не было так одиноко склоняться над бездной. Но Добрым Соседям такие подпорки ни к чему, поскольку мы иначе видим вселенную.
      Я трогаю кошачий череп, невесть сколько лет назад подаривший червям последние остатки шерсти, и слышу покой. Я знаю, что Анка бы вскрикнула и, скорее всего, мне еще предстоит наслушаться ее причитаний, потому что она остро переживает чужую боль. Как это ни грустно, она не способна слышать покой, поскольку обычные представляют мир разрозненно. Анка будет жалеть кошку, хотя надо жалеть совсем не ее, и не тех, кто ее распял на колышках. Жалеть нужно Того, кто приходит по зову боли.
      Он ведь тоже часть мироздания, и в равной степени заслуживает жалости. Примерно так объяснял мне мой папа, когда в первый раз взял меня делать порубки. Папа говорил, что нельзя обрывать жизнь дерева во имя удобства или необходимости человека. Это философия обычных, и она приведет планету к состоянию пыльной пустыни. Дерево можно убивать лишь тогда, когда оно мешает собственным детям…
      Это все сложно.
      Нам с тетей Бертой предстояло здорово потрудиться. Глядя на Анку, я впервые за время нашего с ней знакомства почувствовал, что сегодня что-то может сломаться. Сегодня лишний раз предстояло проверить, насколько обычные далеки от нас. Не самое удачное время и способ проверки. А пока у нас нашлась работа, и работа не самая простая. В левой части пещеры было сыро, в выбоинах кирпично-красного кварцита плескались лужицы, неистово текло с потолков, прилив еще заявлял о себе. Здесь и воздух был самый обычный, морской и полезный, а не такой, как на террасах, — сухой буквально дерущий ноздри.
      Мне жутко не хотелось взбираться наверх, туда где с рюкзаком ждала тетя Берта. Она достала тонкое лезвие, шепча, отмеряла шаги и делала пометки на скатавшейся золе. Следовало очень точно измерить расстояния между жаровнями, как того требовали древние описания церемонии. На самом деле, идеальных описаний не существовало, тетя Берта надеялась на удачную импровизацию. Больше нам надеяться было не на что. Трава росла в расщелинах, имела мучнисто-бледный, почти прозрачный цвет, но держалась невероятно крепко. Резать ножом ее нельзя, главная сила Ахир-Люсс заключена в длинных корнях, уходящих на несколько футов в мутный кварц. Корни нам предстояло потом хитрым образом заваривать и пить, чтобы обрести силы для возвращения.
      Силы необходимы, потому что Изнанка затягивает. Потому что Изнанка дает иллюзию вечной жизни, и покидать ее гораздо тяжелее, чем туда добраться.
      Пока мы ползали по твердому отсыревшему кварцу, дядя Эвальд развел костер. Оказалось, что в нише у стены были кем-то нарочно оставлены вязанки хвороста и несколько внушительных поленьев.
      — Бернар, — жалобно простонала моя девушка. — У меня все руки порезаны…
      Честно говоря, мои ладони тоже выглядели не лучше, но я переглянулся с дядей Эвальдом и сказал, что надо продолжать сбор. Анка не стала спорить, только попыталась перевязать ладони носовыми платками. В некоторых местах о неровный потолок можно было стукнуться головой, но чаще он терялся где-то высоко, и оттуда сползало искаженное, шепчущее эхо. Вода лагуны, где покачивалась наша громоздкая лодка, слегка светилась, точно работала сварка. Вероятнее всего, там обитала светящаяся плесень или особые подземные рыбы, но лазить в воду с научными целями мне совсем не хотелось.
      Я рвал коренья и думал о Тех, кто сюда приходит.
      Я не сумел бы их описать. Они приходили откуда-то из иных пространств, чтобы улечься на этих продрогших плоских камнях и завыть на луны, примерно как воют земные волки. Возможно, они не издавали никаких звуков, но все их устремления сводились к недостижимому.
      Те очень хотели бы попасть в наш мир. Вместе с дыханием вырывался пар. Дядюшка позвал Саню, чтобы он сменил меня, а Мария отправилась вдоль канала к выходу из пещеры. Все-таки ей не давали покоя зубастые морские обитатели. Дядюшка даже не пытался уверить наездницу, что в эти каверны не посмеет проникнуть ни одна тварь из плоти и крови. А я сразу понял тайную мысль, которую он мне передал: пусть Мария делает что хочет, но нельзя позволять Анке сесть и успокоиться. Скала мигом вытянет из нее тепло и принесет болезнь. Несмотря на костер, здесь стоял дикий промозглый холод.
      Анка продолжала собирать упрямые корешки.
      Все же она была не совсем такая, как многие обычные. Она была очень сильной внутри, моя девушка. Она не пасовала… Как бы это сказать?
      Одним словом, мне становилось стыдно возле нее показывать слабость.
      Мы с тетушкой и дядей Эвальдом начали приготовления. Если честно, меня знобило, и я далее не считал нужным это скрывать. Старики все равно раскусили бы меня за минуту, и внешняя храбрость не имела никакого смысла. Однако у меня постоянно крутилось в мозгах, что тетушке было бы гораздо спокойнее со взрослым Саней на моем месте.
      Ведь я тогда еще не знал, что задумал глава септа.
      Вначале мы разделись. На террасах температура неведомым образом держалась градусов на семь выше, чем внизу, возле лодки. Дядя Эвальд предложил хитрое решение — раздеться до белья, но набросить наши зеленые дождевики. Перед тем как закутаться в дождевик, мы помогли друг другу намазаться мазью, которую дала тете Берте Камилла. Ведьма ничего не дала даром, за пять бутылочек кровники расплатились вполне обычными фунтами. Мазь не пахла. Не прошло и минуты, как начала действовать. Я разрезал мешочек с углем, убедился, что он не подмок, и тут меня прихватило…
      Я слышал, как Мария дышит и чистит оружие, хотя до нее было довольно далеко. Я слышал, как Анка спрашивает у дяди Сани, куда мы запропастились. Я слышал, как в глубинах океана перемещаются дивные, лишенные разума создания и как стучит зубами от холода часовой брауни в двух сотнях футов над нами. Я слышал, как едва заметно трещит и осыпается в море мрамор. Снадобье ведьмы обостряло чувства до предела. Но не только чувства, я начал вспоминать то, чего со мной не было. Тетя Берта еще не наметила точек для пентаграммы, а я уже знал, как следует расположить костры. Виски буквально распирало от умственной энергии, вернулись позабытые заговоры и песни Долины, откуда ни возьмись, на язык попросились даже мамины присказки для огорода…
      Мне осталось совсем немного, чтобы подхватить за тетушкой заклятия Тагайрим.
      Мир Пограничья окутала тьма.
      Теперь я учуял, что старики тоже боятся. Сердце дяди Эвальда билось неровно, он потел, пока раскладывал и укреплял на ножках складные жаровни. У тетушки Берты едва не выскакивало сердце, она сглатывала и никак не могла остановить икоту.
      — Я не уверена, что мы все делаем верно, — просигналила нам тетушка. — Бернар, следи за мной, хорошо?
      — Тетя Берта…
      — Что бы ни случилось со мной или с Эви, ты обязан закончить. Иначе Тот уйдет, и мы никогда…
      — Тихо! — беззвучно прикрикнул на двоюродную сестру Эвальд. — Ни к чему пока!..
      Снаружи море начало превращаться в вогнутое зеркало. Я не мог видеть его сквозь толщу камня, но чувствовал, как Пограничье стремится принять форму замкнутой сферы. Во время прилива вода вспучилась пузырем, а теперь размазывалась, точно выдавливаемая по центру беспощадной силой.
      Океан без дна сворачивался в шар, замыкая в звездную горловину две взбесившиеся луны. На периферии мира смутно перешептывались сиды умерших пиктов. Я открытым ртом втягивал смрадный воздух могилы.
      Мне страшно хотелось проснуться.
      Или сесть в лодку и любым путем вернуться назад
      — Как закончить? — спросил я. Я не стал задавать глупых вопросов, что с ними может случиться, после встречи с ведьмой Камиллой я ожидал от наших знахарей чего угодно. — Тетя Берта, как закончить, если я не знаю слов?
      — Слова не нужны, будем петь, — снова ответил за нее дядя Эвальд. — Тебе понадобится только одно — мужество, которого нам может не хватить! Мы собирались сюда вшестером, а не вдвоем…
      — Бернар, ты поймешь, что надо делать, если я устану, — тетя Берта потрепала меня по щеке, — только не поднимайся с земли и не смотри!
      Я впитывал каждый звук внезапно обострившимся слухом и сразу заметил невесомую нотку фальши, проскользнувшую между взрослыми. Даже не фальшь, а невнятную несогласованность; словно тетушка ровно вела беседу о чем-то серьезном, но тут ее перебили напоминанием о вещи, несравненно более важной, требующей немедленного переключения всех сил и внимания. Что-то они задумали, касающееся меня.