Нюхач был совсем такой, какими я их привыкла видеть в детстве. Грушевидное, колышащееся тело, почти бесформенное, как будто внутри не было костей. Короткие слабые ножки и крепкие руки, похожие на клешни. Хинцы содержали своих нюхачей в довольстве и сытости; я приподняла попону и обнаружила чисто вымытую желтую кожу в пупырышках. Насколько мне известно, здоровый нюхач должен быть именно желтого цвета и обязательно в пупырышках, словно молодой замерзший кабачок. Они, кстати, быстро замерзают, поскольку на их экваториальных островах всегда стоит палящий зной.
      — Не бойся, я буду защищать тебя, — я обратилась к нюхачу на языке Поднебесной. К моему изумлению и радости, нюхач ответил.
      — Ты всех убила, Женщина-гроза?
      — Я не хотела их убивать.
      — Я знаю, — безгубый рот нюхача пережевывал гуаву, затем стремительно высунулся длинный багровый язык и слизнул муху с ободка корзины. — Их послал наставник Жао, великий гончар из монастыря Шао.
      — Почему ты это мне говоришь?
      — Ты все равно об этом спросишь.
      — Откуда они узнали про Камень?
      — Предсказатель. Он указал гончарам, где ждать тебя.
      — Кому они должны были его передать?
      — На той стороне Янтарного канала нас ждет посланник императора.
      — А зачем императору Камень? — я затаила дыхание.
      — Чтобы найти выход на четвертую твердь, — просто ответил нюхач, как будто речь шла не о величайшей тайне, а о покупке дров.
      Он лежал на дне корзины, завернутый в теплые тряпки, непрерывно таскал в рот кусочки фруктов, лакомился мухами и часто моргал, уставясь на небо бусинками глаз. Плоская голова почти без шеи, невыразительная, лишенная мимики мордочка с морщинистой, как у мумии, пергаментной кожей, но симпатичные глазки, укутанные густыми ресницами. Густые клейкие ресницы защищают от ночных насекомых, которые не могут пробить своими хоботками плотную кожу и бросаются на нежные веки. Нюхачам остается только слизывать вредных кровососов с ресниц, на то им и языки, как у хамелеонов. Но самое забавное и непонятное — это их носы и их чудовищное обоняние. Благодаря обонянию подслеповатые, неловкие, медлительные мешки с жиром ухитряются находить друг друга и пищу во влажных, вечно сумрачных зарослях. Учитывая, что днем нюхачи любят поспать, утолять свое обжорство ночью им вдвойне тяжело.
      Нос нюхача ни на мгновение не замирал. Он походил на сплющенный, изъеденный древоточцем баклажан, постоянно шевелился, втягивая и выпуская воздух из сотен крохотных пор. Его широкие ноздри покрывали многослойные мембраны, похожие на грязную марлю.
      — Что мне сделать с тобой, нюхач?
      — Зови меня Кеа.
      — О духи! Ты — женщина?
      — Еще нет…
      Мне показалось, что желтый пупырчатый мешок смутился.
      Ну, конечно же! Как я могла забыть… Самые лучшие нюхачи получаются из девственных самок, за которыми гоняются охотники и перекупщики; у нетронутых самок идеальный нюх, вся сложность в том, чтобы оторвать их от деревьев вовремя. Не слишком поздно и не слишком рано.
      — Теперь ты убьешь меня? — спросила Кеа. Голос нюхача похож на гул из ржавого водостока. — Или продашь на рынке?
      — А что, если я найду тебе мужа?
      Кеа прекратила жевать.
      — Тогда я потеряю обоняние.
      — Я знаю, — кивнула я. — Но ты же хочешь найти пару и родить малюток?
      Тяжело понять, что думает нюхач. Тем более — что думает пленный нюхач, который с ранней юности служил монахам Поднебесной. Нюхачи вообще страшно загадочные существа. Торгутский лама Урлук рассказывал мне, что долгое время обитателей островов вообще считали безмозглыми, вроде ленивцев или ящериц, потому что они никак свой разум не проявляли. Но разума у них оказалось достаточно, чтобы создать собственную религию, и люди в их религии занимают не последнее место. Нюхачи позволяют себя использовать и увозить далеко от дома, потому что так велит их странная вера.
      Не такая уж странная, если задуматься, а весьма прозорливая. Дело в том, что на Плавучих островах не так много места, а самка нюхача рожает дюжину малюток. Часто они гибнут, просто более сильные перегрызают нити, на которых подвешены коконы более слабых собратьев. Те падают и внизу, в болотах, становятся легкой добычей змей. А в условиях плена все двенадцать закукленных детенышей заранее расписаны между теми богатыми владельцами, кто кормил мамашу, никто из пухлых малюток не погибнет от бескормицы. Кстати, отличный нюх только у девственниц и у кастратов, за них тайные службы платят в десять раз больше, чем за обычного взрослого нюхача. Обычный нюхач находит человека за сотню гязов, а верно обученная девственница — за несколько тысяч, ей даже реки и моря не помеха…
      Нелепая религия желтокожих мешков велит им слушаться тех, кто берет их в свои дома и заботится об их потомстве. Как выясняется, они неплохо плодятся. На Хибре им запрещено спариваться, но на холодной Зеленой улыбке им комфортно. Очень скоро людям придется потесниться, так предсказал хитрый лама Урлук. Такая уж вера у нюхачей, тихая и незаметная. Они не торопятся. Пока что их очень мало, но еще несколько столетий — и бородавчатые мешки размножатся настолько, что их уютные корзины появятся даже в домах бедняков. Нюхачи чуют воров, чуют хищников в ночи, ловят преступников, знают, где скрывается дичь. Легко определяют качество пищи, чувствуют яд в воде, и даже… даже способны сказать, девственница ли невеста. Как обойтись людям без таких помощников?
      Незаменимые всегда диктуют свою волю.
      — Я хочу родить малюток, — Кеа сглотнула и пошевелила мокрыми пальцами, перепачканными соком. Ее пергаментное сморщенное личико походило на грубый оттиск, продавленный тавром на прыщавой кожице. — Я хочу малюток, но это невозможно. Мы на Хибре, Женщина-гроза, не забывай. Я выросла на Хибре. Тебе не продадут здесь мужчину для меня, разве что за океаном. Разве тебе не известно, что на Хибре спаривание моей расы по законам любой из стран пророка карается смертью? Если только ты переплывешь океан. Говорят, на западном полушарии есть страны, где правит иная вера…
      — А я здесь и не буду искать. Я отвезу тебя домой, на Великую степь.
      Кеа противно заквакала, пуская пузыри. Наверное, это означало смех.
      — Домой?! Если я сама не помню, где мой дом, откуда тебе знать?
      — Я была там.
      — Ты?! Ты была на Плавучих островах?! Учитывая, что ты можешь легко меня убить, мне не хотелось бы уличать тебя во лжи, но…
      — Ты хочешь сказать, что пигмеи не пускают высоких людей на Плавучие острова? Но это сказки, Кеа. Так говорили тебе монахи, чтобы ты не верила в то, что на родину можно вернуться. Так врут всем нюхачам.
      — Женщина-гроза, ты говоришь страшные вещи…
      — Я никогда не говорю о том, чего не видела собственными глазами.
      Кеа задумалась. Очень надолго. Нюхачи вообще неторопливые создания, а если их сбить с толку — способны погрузиться в себя на дюжину мер песка. Пока она взвешивала мои предложения, я оглядела недавнее поле боя. Вокруг трупов номадов уже кружили мухи, старичок-предсказатель умиротворенно лежал на боку, будто уснул. Тонг-Тонг выглядел неплохо, несмотря на окровавленные бинты вокруг торса. Сидел под камнем, ковырялся банником в стволе мушкета, под рукой два заряженных арбалета, один глаз косит на меня. Три коня целы, хотя мой любимый скакун ранен, колючки из лапы номада до сих пор торчали у него из спины, причиняя боль. Над черными остовами поющих рощ кружили осиротевшие птицы. Мне показалось, что эдельвейсы тоже оплакивали своих погибших собратьев. Ветер дышал мертвечиной и близким дождем. Дождь бы всем нам не помешал…
      — Кеа, ты ведь чуешь мой запах и знаешь, откуда я родом.
      — Я чую, что ты родом с Великой степи. Но ближайший Янтарный канал далеко, в Джелильбаде. Если ты хочешь сбежать с Камнем пути на Великую степь, тебе стоит поискать другой канал. В Джелильбаде тебя схватят. Там караулят четверо гончаров с номадами, и с ними моя сестра.
      — Вот как? Твоя сестра, еще один нюхач? — Меня передернуло при мысли, что было бы, направься я прямо в лапы врагу. Магия в канале не действует, металл приходится с себя снимать, да еще гнусные янычары султана со своими бешеными аспидами… Возможно, нам удалось бы прорваться, но кто встретил бы нас с той стороны?..
      — Ты не найдешь мне мужа, Женщина-гроза.
      — А если найду?
      — А что ты хочешь взамен?
      — Верность.
      — Я не понимаю этого слова, — хихикнула Кеа. — Какой верности ты требуешь от той, кого можешь задушить в любую минуту? Какой чести ты требуешь от рабыни?
      — Слушай внимательно. В сотне гязов отсюда есть запечатанный Янтарный канал, — отважилась я. — С той стороны — Великая степь. Если ты не врешь, и кроме вашей компании никто нам не помешает, мы успеем скрыться. Но с той стороны — джунгли. До того места, куда мне надо попасть, — еще два восхода пешком, поскольку лошади не пройдут канал. За два восхода Камень пути почти наверняка погибнет…
      — Но есть иная дорога, я верно угадала? — проквакала Кеа. — Дорога, по которой небезопасно идти без нюхача, так?
      — Так, — согласилась я. — Это дорога вдоль Леопардовой реки… А ты умнее, чем выглядишь. Я не хочу рассказывать заранее, но коротким путем я идти не собиралась. Если ты будешь предупреждать нас об опасностях, есть смысл рискнуть. Ты можешь продать меня так же, как я тебя. Решай. Если откажешься, убивать я тебя не буду, просто брошу здесь, на солнце, среди мертвецов. Если продашь меня там, зарежу сразу. Если не подведешь, доставлю тебя на Плавучие острова.
      — Как замечательно, что тайный, никому не известный Янтарный канал открывается всего в двух восходах пути от места, куда тебе надо попасть, — как бы невзначай, про себя, отметила Кеа. — Насколько мне известно, мощеная дорога есть только в верхнем течении Леопардовой реки, до пересечения с Шелковым путем, а ниже начинаются те самые джунгли и владения семей раджпура. Однако все мощеные дороги на Срединном материке, как, впрочем, и вообще все дороги, патрулируют димахосы и гоплиты Леонида. У тебя есть причины и их опасаться, Женщина-гроза?
      Нюхач начал меня пугать. Нюхач, который никогда после рождения не был на родной планете. Я подумала, что еще парочка таких догадок, и я начну бояться этого рыхлого куска теста, способного, кажется, не только висеть на ветке и бесконечно таскать в пасть жратву. Я начала потихоньку догадываться, за что платят такие огромные деньги шейхи, короли и прочие властители всех трех твердей. Они получали не только нос, способный издалека обнаружить любого неприятеля. Они получали живую библиотеку…
      — Кеа, этот канал пробили специально для меня. Кеа отнеслась к последнему заявлению с должным уважением. Она даже на некоторое время перестала жевать и сопеть.
      — Я не стану спрашивать Женщину-грозу, кто на Хибре умеет пробивать Янтарные каналы, все равно ты мне не ответишь… Но перед тем, как согласиться на твои условия, позволь мне понюхать и… взглянуть на Камень.
      — Зачем? — Просьба мне показалась обычным любопытством, но я не стала возражать. Редкий смертный держал в руках подарок уршада. А нам с Кеа ведь предстояло полюбить друг друга. Я открыла сундучок и поднесла его к носу нюхача.
      Кеа смотрела на переливы хрустальных граней так долго, будто впала в транс.
      — Я должна его запомнить, — тихо пробурчала она. — Если что-то случится… на всякий случай, понимаешь? Если его похитят у тебя, я снова смогу его найти. Женщина-гроза, я спрошу кое-что, это важно. Тот человек, или те люди, которым ты несешь Камень… зачем он им?
      Забавно все повернулось. Забавно и немного страшно. Уродка из корзины задала мне тот же вопрос, который я совсем недавно задавала ей.
      — Чтобы попасть на четвертую твердь, — сказала я.
      — А зачем вам туда? — Кеа и не думала смеяться.
      — Чтобы вернуться и научить людей жить в мире. Матери волчицы уверены, что на четвертой тверди сосредоточена вся мудрость и вся благость вселенной, которой не досталось нам.
      — Тогда я спокойна, — Кеа прикрыла свои прекрасные девичьи глазки. — В конце концов, какая разница, кто первый попадет в рай, верно, Женщина-гроза?
      — Зато я не спокойна, — до бестолковой Марты Ивачич вдруг начинает кое-что доходить. Как будто на колени падает давно потерявшийся, остро недостающий лист из рукописи. Я вспоминаю слова Рахмани, которые он сказал мне на Плавучем острове. Тогда я не придала его словам значения, поскольку мои мысли и мое тело были заняты совсем иными откровениями. — Я не спокойна, Кеа. Откуда мне знать, что ты пустишь меня в рай, если попадешь туда до меня?

      Хозяин постоялого двора, рыжий, заспанный и толстый, как пивная бочка, не проявил ни малейшего удивления, когда из-под вороха старых тряпок, набросанных на дно саней, вылез смуглый худой мужчина с закрытым лицом, в унтах и оленьем полушубке, вдобавок с кожаным рюкзаком и двумя мушкетами в чехлах. Седеющие жесткие кудри гостя были убраны под шерстяную шапочку, нижняя половина лица закутана в шарф. Мужчина передвигался не так, как горожане, и совсем не так, как коренные жители Тьмы, венги. Он словно переливал себя при каждом шаге, не оставаясь ни в одной точке больше песчинки времени.
      Хозяин заведения многое повидал и привык не показывать своих чувств. Два коротконогих венга, доставившие беглого на внутренний двор, затравленно оглядывались. В том, что они привезли беглого, рыжий толстяк не сомневался. Где-то он его уже встречал, но в иной одежде и с открытым лицом.
      — Мне нужен Снорри, — поклонившись, веско произнес Рахмани. На открытой ладони он протянул хозяину кошель с серебром. — А еще мне нужно, чтобы этих людей проводили обратно в город, и чтобы с ними ничего не случилось.
      Сгенхьолд взвесил кошель, кивнул кому-то в приоткрытую дверь и тяжело вздохнул.
      — Нет здесь никакого Снорри, — отведя глаза, процедил он. — Твоя же физиономия мне знакома. Если явился вынюхивать, лучше проваливай. Здесь не найдется ничего увлекательного для твоего длинного носа.
      — Мне нужен Снорри Два Мизинца. Если его нет среди картежников, пошли за ним.
      — Не знаю такого. И в карты тут никто не играет, слышишь, ты, ищейка?
      Позади Рахмани материализовались два здоровенных лба, оба в кожаных фартуках, с разделочными ножами. Маленькие венги попятились к воротам, уже оставив надежду забрать своих собак и сани, но путь им преградили еще двое мужчин, самой разбойничьей наружности. Ловцы потянулись за оружием, но один из подручных Сгенхьолда уже выхватил пистолеты. Прыщавый детина ухмылялся беззубым ртом и отворачивал лицо, потому что страшно косил.
      — Как обидно, что ты не узнал меня, — сокрушенно вздохнул Рахмани. — Ну, ничего, я напомню.
      Толстяк все еще держал серебро на ладони. Его сальные глазки метались, как лягушачьи головастики в пруду. Ловец Тьмы скользнул влево, рюкзак полетел в лицо одному из мясников, чехол с мушкетами — в лицо второму.
      Косоглазый громила, прикрывавший ворота, поднял свою богато инкрустированную, наверняка, краденую пушку и выстрелил туда, где только что находился чужак. Над задним двором заклубилось облако порохового дыма, загоготали гуси, вскрикнули женщины в доме.
      Рахмани оставался на месте, и в то же время его изменчивый контур возник сразу в трех полутемных углах двора. У рыжего хозяина затряслись щеки. Он лихорадочно вспоминал молитвы, чувствуя, что влип в историю, но не мог даже пошевелить языком. Венги тоже затихли.
      Пуля разнесла в щепки доску из деревянной стены сарая. Из пролома выскочили перепуганные утки и принялись неуклюже летать по двору. Пуля из второго пистоля угодила в ногу одного из вызванных на помощь мясников. Тот выронил нож и закрутился волчком, пытаясь зажать фонтанирующую дыру в бедре. От грохота в узком каменном пространстве у всех присутствующих заложило уши.
      Стрелок так и не понял, куда девалась мишень. Песчинкой позже горячая ладонь, раскаленная, как тавро для клеймения скота, ударила его в грудь. Из легких разбойника вытек весь воздух, его пронесло несколько локтей по утоптанному снегу и швырнуло спиной на окованные бронзой ворота. Никто из присутствующих не заметил, как Рахмани ударил. Он и не бил, не прикасался.
      Ловец снова растекся у перекошенной дверцы свинарника, чтобы возникнуть десятью локтями левее, за колодой для рубки мяса. Там, где он только что стоял, в дерево воткнулась заточенная секира.
      — Аааа! — истошно завопил кто-то серый, волосатый, кидаясь на Саади сбоку с двумя широкими ножами. Ножи впустую вспарывали воздух, пока их обладателя что-то не схватило за шею колючим раскаленным обручем и не ударило затылком о камень.
      Рахмани, понурясь, разглядывал ладони. Оранжевые сполохи срывались с кончиков пальцев, закручивались нервными цветами, растекались иглами дикобраза. Губы ловца шептали формулу брата-огня…
      — Стойте! — воскликнул Сгенхьолд, словно проснувшись. — Парни, прекратите! Я узнал его…
      Однако драка уже перешла в неуправляемую стадию. Второй мясник, точно раззадоренный ранением товарища, вскинул над головой свой рабочий инструмент и ринулся в бой. Хозяин постоялого двора своими глазами увидел и потом неоднократно пересказывал шепотом своим дружкам, как прямо посреди толстого кожаного фартука на груди парня возникло черное пятно в форме ладони.
      Рахмани даже не прикоснулся к нападавшему, он отступил к забору, выставив впереди себя руки. Завоняло паленым мясом. Схватившись за место ожога, мясник упал на спину и тонко завыл. Он пытался оторвать фартук и нательную рубаху от груди, но безуспешно. Кожа и лен приварились к телу.
      Рахмани развернулся к четвертому разбойнику, который несся на него, раскручивая над головой цепь со стальным ежом на конце. Однако ловцу не пришлось использовать силу огня. Племянник Ларси щелкнул кнутом, кожаный кнут обмотался вокруг цепи, и бандит рухнул, по инерции прикатившись под ноги Саади. Он упал навзничь и с ужасом следил за молниями, скачущими между ладонями чужака.
      Рахмани несильно толкнул воздух растопыренной пятерней. У лежащего рыжего вора вспыхнули волосы, сгорели ресницы и брови, но глаза остались целы. Рыжий жалобно стонал и ползал среди грязного снега и куриного помета, натыкаясь головой на забор и корыта для свиней. Рахмани знал, что зрение вернется к парню спустя час или даже раньше.
      Хотя следовало его уничтожить. Стереть с земли змеиное племя. Предать огню вредоносных тварей…
      Саади скрипнул зубами, перешагнул через мясника с полуоторванной ногой, через ослепшего рыжего молодчика и двинулся к хозяину постоялого двора. Тот трясся, как припадочный, с его жирных щек струями тек пот. Тем временем очухался первый стрелок с пистолями. Он полез за голенище, ловко достал еще один изящный дамский пистоль, совмещенный с кинжалом, и навел на Саади. Однако выстрелить не успел.
      С ладони ловца сорвался язык жидкого огня, тонкое рыжее жало.
      Песчинку спустя бандит выронил пистоль в снег, схватился обеими руками за глаз и завертелся волчком. Рахмани покачал головой, уже предвкушая, как вечером будут болеть руки. Брат-огонь не покидает тело по первой просьбе. Чем чаще ты его используешь против врагов, тем основательнее он поселяется в твоих руках, тем сложнее его потом изгнать из тела…
      Но самое трудное — никого не убить, из тех мерзавцев, что недостойны жизни. Одно убийство, только одно — и брат-огонь навсегда поселится у тебя в руках и в сердце. Он будет питаться тобой, выжигать тебя ночами и требовать новых смертей…
      Рахмани поймал ладонь толстяка в захват, легко опрокинул его на колени и ткнул указательным пальцем в точку на горле.
      — Прости… я узнал тебя… — прохрипел Сгенхьолд, выплевывая на снег завтрак. — Я пошлю за Снорри, не убивай меня…
      — Если ты меня вспомнил, то должен знать, что я никого не убиваю.
      Венги укатили, что было силы погоняя собак. Рыжий детина, поскуливая, тер снегом ослепшие глаза. Из задней двери кухни выскочили растрепанные женщины с полотенцами, бросились перевязывать раненого мясника. Рахмани выдернул из забора секиру с зазубренным лезвием, взвесил на руке и вернулся к трясущемуся хозяину.
      — Нет, пожалуйста, не калечь меня, без руки я не смогу работать, моя семья пойдет по миру… — прохрипел тот. — Я отдам тебе деньги, у меня есть тысяча… Хочешь две тысячи, я тебе достану?
      — Положи руку на колоду, — холодно приказал Саади.
      — Пожалуйста, брат ловец, не надо…
      Саади приподнял Сгенхьолда за волосы и подтащил к рабочему месту рубщика. Служанки застыли с перекошенными лицами, даже мясник с перебитой ногой прекратил орать. Через щель в воротах боязливо заглядывали мальчишки-разносчики. Рахмани показал им лицо снежного дэва, слуг моментально сдуло. Под ногами, роняя перья, метались ошалевшие куры и утки.
      — Я отдам тебе все… Отпусти меня.
      — Кто приказал тебе меня убить? — Рахмани цепко ухватил толстяка за мизинец, распластал его руку по влажному, иссеченному топорами, пропахшему жиром дереву. — Я буду отрубать тебе по одному пальцу, пока ты не расскажешь мне все. Если тебе хватит упорства, я отрублю всю кисть.
      — О господи, нет!.. — Толстяк извивался жирной улиткой, едва не выворачивая себе руку в плечевом суставе. Рахмани поморщился, уловив резкий запах мочи.
      У кирпичного крыльца свинарника очнулся бородатый оборванец, тот, что напал на ловца с двумя разделочными ножами. Сейчас он растерял всю свою смелость, корчился в спазмах, выплевывая остатки вонючего ужина, смешанного с перебродившей брагой.
      — Кто приказал тебе? — исцарапанное грязное лезвие зависло над прижатыми к колоде пальцами.
      — Монахи…
      — Монахи? Какие монахи?
      — Серые капюшоны… они не представились. Они показали печать Доминиканского ордена…
      — Говори дальше!
      — Я больше ничего не знаю… Они пришли сегодня утром, и с ними солдаты. Они точно монахи, не местные, между собой говорят на латинском… С ними был начальник стражи…
      — И ты пообещал, что прикончишь меня? — рыкнул Рахмани. Хозяин постоялого двора заплакал.
      — Начальник стражи принес бумагу от ярла. Там было сказано — связать тебя и доставить к начальнику стражи… Я ничего не мог поделать. Кто-то донес, что у меня иногда ночуют лихие ребята. Они обещали, что вечером я буду на дыбе, а мой дом разберут по камню… Они велели только связать тебя…
      Рахмани рыскал глазами по сторонам. В случае внезапного нападения он мог завернуться в плащ и бежать через крышу, но в его планы не входило убегать. В его планы входило как раз обратное.