Девушка красивая
В кустах лежит нагой…
Другой бы изнасиловал,
А я лишь пнул ногой!…
 
Народное творчество
      Пятнадцать тридцать на старом потёртом будильнике в кабинете сестры-хозяйки. Кабинет сестры располагается на первом этаже солидного кирпичного здания с колоннами, бывшего графского особняка. Особняк прячется в парке Победы, и уже полстолетия в нём размещается женская школа-интернат. Вместе с будильником сестры затарахтел общий звонок, означающий конец тихого часа. Как всегда, в старших классах никто не спал. Дежурные воспитатели и старшая сестра всё внимание уделяли младшим, где многие воспитанницы не умели себя сами обслужить. Во втором специализированном интернате не держали детей с тяжёлыми умственными патологиями, однако проблем хватало и с физическими инвалидами.
      — Девчонки, а денег мало! — Галя Косая потрясла сигаретной коробкой. На пододеяльник посыпались мятые купюры.
      — Сколько там? — Роза Кристоферсен оторвалась от раскрашивания комикса. Она была самая рослая и сильная, потому что сидела в восьмом классе третий год. Подружки заискивали с ней, зная крутой нрав Кристы, а за спиной обзывали «коровой» и «заячьей губой». Заячью губу Розе прооперировали в трёхлетнем возрасте, но остался кривой шрам.
      Услышав о пропаже денег, Роза почти обрадовалась. Уже недели две она пребывала в смутном томлении, как лошадь, уставшая ждать скачки. За эти две недели Роза успела раздать больше тумаков и подзатыльников мелюзге, чем за весь предыдущий квартал. Она трижды серьёзно сцепилась с учителем, с врачом и даже побывала на ковре у «гадюки», зама главного по воспитанию, что считалось верхом отваги. Всем известно, что «гадюка» может запросто состряпать дело и упечь в заведение с куда более строгими порядками.
      — Шестьсот сорок, а должно быть семьсот сорок! — Галя Косая тревожно оглядела спальню, затем не удержалась и отправила в рот полную ладошку кукурузных шариков.
      — Это как? Ой, Галюха, дай погрызть… — разнося табачную вонь, в спальню вернулась из туалета Ольга Бабичева, неопрятная толстуха по кличке Гусыня. Бабичеву тоже многие недолюбливали, но не за драчливость. Она вечно искала, что бы пожрать, не гнушалась отнимать еду у младших. При этом в своём классе никаких подлостей не позволяла, а напротив, за подруг была готова лечь под поезд. Если бы коллектив отправился топиться, «Гусыня» непременно потопала бы следом и бездумно шагнула в прорубь. За восемь лет интенсивного обучения она с трудом освоила программу пятого класса, где и засела надолго.
      — «Это как?» — передразнила Косая, протягивая ненасытной Гусыне мешок с золотистыми сладкими шариками. — Это так, что мы вчера с Солей и Гунечкой вместе считали и положили сюда сороковник, который на бутылках насобирали. Стало семьсот сорок. Вот мы расписались, что семьсот сорок, втроём расписались и запечатали казну печатью…
      — А положили куда? — зашевелились лохматые картёжницы, сёстры Даупникайте.
      — Куда всегда. Тайник же общий…
      Где находится казна, действительно знали все десять обитательниц спальни восьмого класса. Десять человек знали, что в нише, за радиатором отопления, за придвинутым вплотную комодом, спрятан пустой блок «Бонда». Галя Косая считалась казначеем и гордо несла высокое звание уже третий год. Она неплохо училась и не перечила взрослым. Если бы не участившиеся приступы эпилепсии, Галю можно было бы считать самой толковой девочкой в восьмом классе. Беда в том, что после каждого приступа Галя Косая надолго глупела и тяжело возвращалась к обыденному течению жизни, словно заново склеивая расползающиеся обломки памяти. Никто, кроме двух ближайших подруг, не подозревал, что в этом месяце Галя падала дважды. После последних приступов в голове Косой что-то повернулось, точно начала распрямляться очень тугая пружина невидимого будильника. Пружина распрямлялась, будильник стучал всё резвее, Косая просыпалась ночами в поту и долго не могла успокоиться, слушая его учащающееся тиканье. Гале начало казаться, что когда пружина завершит свой ход, её череп даст трещину и наружу вырвется нечто зелёное, расправит мокрые крылья, защёлкает зубами…
      Галя теперь долго не могла заснуть, лежала, глядя в потолок, и слушала, как оно шевелится в голове. Признаться старшим — означало обречь себя на муки ещё большие. Не дай бог, заберут от родных девчонок и отправят в изолятор. Вот там точно ей никто не поможет, когда крылатое чудовище начнёт изнутри вскрывать голову…
      — Поищи ещё… посчитай… как же… — загомонили все разом.
      — У нас воры, — негромко произнесла с угловой кровати Соля, и все находящиеся в спальне девочки вздрогнули.
      На самом деле Солю, звали красиво — Сольвейг, но сложное имя не приживалось. Соля совсем не походила на героинь скандинавских саг, отличалась худобой, смуглой кожей и жёстким чёрным волосом. На первый взгляд, она излучала благополучие. Солю частенько навещали бабушка и тётка, родственники ей приносили деньги и подарки, а на праздники забирали к себе. Солина болезнь не мешала ей расти и расцветать хлёсткой восточной красотой, от которой уже балдели встречные мальчишки. В её оливковых раскосых глазах плавали золотые мушки, губы наливались вишнёвым соком, а голос за последний год сгустился, как засахарившийся мёд, и приобрёл хриплые волнующие интонации.
      Солю все побаивались. Пожалуй, даже больше чем громадную белобрысую Кристоферсен. Роза запросто пускала в ход кулаки, но у Соли в руках видели бритву.
      «…Ситуация осложняется тем, что никто не может с уверенностью указать период действия модифицированного мяса, та часть добровольцев, что участвовала в эксперименте с самого начала, как ни странно, почти не…»
      — Эй, переключите эту фигню! — лениво окликнула одноклассниц Роза.
      Бабичева послушно бросилась к телевизору.
      — Кто это мог сделать? — Роза соображала туго, ход её мыслей чем-то напоминал поступь тяжеловесной лошади.
      — Кто-то из наших, — пискнула Гуня, крошечная, юркая, с подвязанной парализованной рукой и вечной россыпью простуды на губах.
      — Да так и говори — кто-то из нас!
      — Эй, жопы, проснитесь! — Бабичева потрясла кровати Мухи и Гидай. Надя Гидай неохотно спустила на пол тощие ноги в шерстяных носках, а Муха пробормотала ругательство и поглубже зарылась под подушку.
      — Не трожь этих дебилок, без них тошно, — фыркнула Роза. — Кто ж это сделал, а?
      — Кто это сделал, мы разберёмся, — Соля соскочила с кровати, быстро добежала до двери и поманила двоих маленьких девчонок, качавших кукол на топчане в коридоре. — Эй, вы, сбегайте, найдите мне Жабиху! Знаете, кто такая Жабиха?
      Малышки закивали.
      — Вот так. Позовите её сюда, скажите, посылку ей принесли, ясно?
      Девочки убежали, старшую не смели ослушаться.
      — Вот так, — повторила, Соля, облизнув нежные пухлые губы. — Теперь отсюда никто не выйдет, пока мы не разберёмся. Розка, задвинешь ту дверь?
      — Ага!
      Получив ясное приказание, громадная Кристоферсен проявила недюжинную ловкость. Скатившись с кровати, отпихнула локтем одну из сестричек Даупникайте, попытавшуюся ускользнуть через запасный выход, захлопнула дверь, придвинула кровать и уселась сверху. Теперь, чтобы выбраться из спальни, пришлось бы разбить окно и прыгать со второго этажа.
      — Ты что толкаешься, дура, что ли? — плаксиво затянули белоголовые сёстры. Они вечно всё делали синхронно. Вместе плакали, вместе смеялись, вместе садились обедать. В интернате ходили слухи, что сестёр, когда они раньше посещали обычную школу, изнасиловал их дядя. Якобы после этого обе слегка подвинулись, перестали понимать язык и молчали несколько месяцев. Их страшного дядю посадили в тюрьму, а отец их сидел там уже давно, и бабушка сдала сестричек в интернат. Только у них на родине не нашлось такого умного врача, который смог бы их опять разговорить. Такой врач нашёлся здесь, но после курса лечения сестёр решили не возвращать назад в деревню.
      — Соля, они не брали, ты же знаешь, — примирительно начала Галя Косая.
      — Я сказала — никто не выйдет, пока не проверим, — твёрдо обрубила Сольвейг. Конечно же, она прекрасно сознавала, что плаксивые сестрички Даупникайте денег не трогали. Во-первых, по меркам класса, они были богачками, регулярно получали переводы от отца и обеих бабок. Во-вторых, опять же ввиду королевского богатства, охотно ссужали общий кошель деньгами, не скупились на сладости и праздничные подарки младшим воспитанницам.
      Но, Соля не могла поступиться правилами. Правила устанавливала она, и ещё иногда Криста, другим не полагалось тут распоряжаться. Соле всегда нравилось командовать, но сегодня её просто-таки распирало. Её даже пугала немножко собственная бесшабашность, которую девчонки с восхищением называли «безбашенностью». то, что её грозило разорвать сегодня, впервые вырвалось наружу три дня назад.
      Три дня назад они с Кристой и Мухой сбежали утром в кино, денег не хватило, пришлось посшибать у входа. Обычно удавалось спрятаться в туалете и посмотреть целых три фильма. Этот трюк придумала Муха; главное — не дожидаться финала, когда на выходах из зала покажутся билетёрши, а смыться минут на семь раньше и пересидеть новый поток зрителей в уборной. Так можно посмотреть несколько фильмов подряд, если, конечно, в зале есть свободные места. В «Парадизо» такая фишка не канает, там билеты проверяют у входа в зал. Зато в «Империи» или в «Аркаде» — запросто.
      Но в этот раз случился неприятный сбой. Девчонки ловко проскользнули в туалет, и только распечатали, свежую пачку пижонистого «Данхилла», как в дверь сунула крысиный нос одна из служительниц кинотеатра — склочная ведьма доисторического возраста, лет под пятьдесят.
      — Ах, девушки, не желаете смотреть картину — пожалуйте курить на улицу, — заблеяла она. — Я за вами давно наблюдаю. Вы что, нарочно в туалете отсиживаетесь? Ах, вы с грязными ногами на окне?
      У Мухи физиономия тут же вытянулась, коленки затряслись, она уже готовилась дать дёру. Но Соля придержала её за рукав. Соля и Криста переглянулись и молча поняли друг друга. Может, они и уйдут, но прежде научат эту старую выдру вежливо разговаривать. Бестолковая Муха дрожала от страха, как будто её с её болячками могли послать дальше интерната! На самом деле Муха получала высокие оценки практически по всем предметам, но при этом оставалась невероятно наивной. Её запросто могли убедить даже девчонки двумя годами младше, что в тёмной комнате за кухней живёт домовой и что, если его подкармливать конфетами, возможно, он не придёт ночью пить кровь. И Муха какое-то время умывалась холодным потом и носила в тёмную комнату конфеты, пропихивая их под дверь, на потеху шестиклассницам. Точно так же Муха запросто могла поверить, что пока она спала, приезжал целый автобус сказочно богатых американских родителей, и всех бодрствующих девочек разобрали. Муха металась по зданию, заламывая руки, а соседки делали вид, что пакуют чемоданы. Доверчивая отличница лила слёзы, пока не натыкалась на кого-нибудь из персонала и обман не вскрывался. Взрослые укоряли насмешливых подружек, но как тут было не смеяться, когда неделю спустя несчастная жертва насмешек забывала прошлые обиды и сама подталкивала подруг к новым проказам? Её болезнь как-то умно называлась на медицинском языке, а добрая нянечка произносила колючее слово «деградация»…
      — Вы прячетесь, чтобы без денег прошмыгнуть на следующий сеанс? — наседала билетёрша, закипая и распаляясь от собственной мелкой значимости. — Так я и знала! Вот сейчас позвоню, и заберут всех трёх в участок! И с родителей спросят, почему вы не в школе!
      — У нас нет родителей, — обиделась Роза. Она всегда обижалась при упоминании о родителях, как будто встречные люди вне стен интерната должны были по её физиономии догадаться, что перед ними сирота. Как назло, сановную грудастую Кристу никто сиротой не считал.
      — И не стыдно вам врать!
      — Заткнись, дура, — просто сказала Соля и закурила новую сигарету. У Мухи внутри всё сжалось и одновременно понеслось ввысь от жуткого восторга свободы. Криста засмеялась басом и засучила рукава.
      Билетёрша побледнела, затем позеленела. Соля соскочила с подоконника и прицельно в лицо противной старухе выпустила дым. Самое мудрое, что та могла бы сделать — это немедленно ретироваться и позвать на помощь. Вполне вероятно, что девчонки не стали бы дожидаться, пока очкастая грымза в кружевной рубашке и мужском галстуке с заколкой приведёт подмогу. Но старуха поступила отвратительно и глупо. Она попыталась дать Соле пощёчину или попыталась схватить её за шиворот, теперь уже неважно.
      Фурия в галстуке промахнулась, а секундой спустя тренированный кулак Кристы разбил ей нос и очки. Тётка отшатнулась. Соля издала победный клич и вцепилась обидчице в волосы. Старуха была ниже, но гораздо массивнее. Она дёрнулась назад, хлюпая разбитым носом, и ощутимо залепила Соле по щиколотке острым носком туфли. Соля непременно свалилась бы на грязный пол, если бы не Муха.
      Та, зажмурившись, кинулась на врага сбоку, обеими ручонками толкнув тётку в сторону. Криста добавила слева. Добавила неплохо, так, что галстучную тётку протащило мордой по двери кабинки. Криста только начала входить в раж, но билетёрша вырвалась и, оглашая коридоры ослиным рёвом, умчалась в темноту. Почти сразу же за стеной, в кинозале, загорелся свет и послышался грохот надвигающейся толпы.
      — Здорово мы её? — потрясла кулачками Муха, принявшая участие в первой за всю свою жизнь драке. Соля и Роза поглядели друг на друга и захохотали.
      Так они и ехали до интерната, периодически покатываясь со смеху, снова и снова представляя всю сцену в лицах. Они тряханули по пути двух малолеток, на мороженое не хватило, зато хватило на прозрачного целлофанового человека, доверху набитого сладкими кукурузными шариками. Хватило и ещё осталось угостить девчонок, так что даже о пропущенном кино почти не жалели.
      Правда, когда Гуня и Косая спросили, что за фильм успели посмотреть, никто из троицы не вспомнил. Муха забеспокоилась, ей же вечно мерещится, что она глупеет, а Роза и Соля помучились и плюнули. Зато обеим понравилось разбираться со взрослыми задаваками. Даже трусоватой Мухе понравилось.
      Соля ни секунды не сомневалась, что Муха невиновна в краже денег. Такого же мнения она держалась относительно Розы и Гуни, остальные вызывали подозрения. Но подозрительнее всех вела себя Жабиха.
      Мерзкая противная Жабиха, так и хотелось ей расцарапать рожу!
      — Жабиха? Думаешь, это она? — спросила Ольга, плотоядно причмокнув, как будто её ждало лакомство.
      — А кто же ещё! — обрадовано подскочила Галя Косая. — Кто же ещё, мы-то давно, правда, девочки?
      — Правда… верно…
      — Новенькая, а вечно нос задирает!
      — И списывать не даёт! И в тумбочке прячет…
      — Она жадина! Это точно она…
      — Ага! Она тут одна оставалась, когда все внизу на собрание ходили!
      Соля улыбалась. Вот теперь она чувствовала себя в своей тарелке. Естественно, на Жабиху им было наплевать, просто трусихи подыгрывали лидеру, сами, опасаясь расправы. У Жабихи имелись имя и фамилия, а также толстая история болезни, перекочевавшая вместе с незадачливой пациенткой уже в четвёртый интернат. Её звали нелепым профессорским именем — Аркадия Шульц, но каждый, кто видел эту девочку хоть раз, сразу соглашался — Жабиха.
      Во-первых, она могла только дрожать и подчиняться. Во-вторых, от неё плохо пахло, и от кожи, и совсем тошнотворно — изо рта. И, наконец, она просто походила на жабу. Своим вечно мокрым ртом, украшенным стоматологическими скрепками, своими глазками навыкате, своей манерой говорить, подкашливая, словно квакая. Она так часто подкашливала, что даже тихоня Муха призналась, что ей иногда не терпится дать Жабихе по роже.
      Такая уж она, Жабиха, новенькая. Вечно уйдёт с книжкой вниз, в вестибюль, вечно задаётся, будто самая умная. А подкрадёшься сзади, гавкнешь в шутку — так потешно сжимается и отпрыгивает, ну прямо как настоящая жаба. Само собой, сотню из тайника стащила именно она. Ведь это её перевели в парковый интернат посреди учебного года, хотя обычно так не делают. Пронырливая Гуня, вечно отиравшаяся у сестринского поста, принесла как-то скандальную новость. Оказывается, Жабиху гнобили в предыдущей школе за то, что она несколько раз описалась. Совсем недавно, в седьмом классе.
      — Всё должно быть честно, — заявила Галя Косая. Она хоть побаивалась Солю, но за себя постоять умела. Кроме того, одна из врачих приходилась Гале дальней родственницей.
      — Всё и будет честно, — пообещала Роза. — Эй, Гусыня, сколько можно хавать в одну харю? Оставь шариков, лопнешь!
      Аркадия Шульц примчалась снизу галопом, вбежала в спальню, всё ещё тяжело дыша, и заметалась в поисках посылки. Сольвейг и Бабичева позади неё захлопнули дверь и встали рядом, скрестив руки на груди. До Жабихи начало доходить, что никакой посылки нет. Потом до неё дошло, что все от неё чего-то ждут.
      — Где деньги, Жаба? — с места в карьер взяла Роза.
      — Ка… кха-кха…
      — Лучше сама отдай, — грозно посоветовала Ольга. — У нас все купюры меченые, не отвертишься!
      — Я не… кха-кха… я не брала, — Жабиха словно стала меньше ростом. А ещё она никак не могла прекратить кашлять, словно подавилась косточкой. Она крутилась в кольце насторожённых взглядов, не находя себе места.
      — Это… давайте все встанем тут и по очереди покажем свои вещи, — предложила Надя Гидай.
      — Да хватит уже перхать тут! — не выдержала Соля. — Всё будет честно. Муха, ты первая!
      Мухина кровать стояла с краю. Муха послушно сняла одеяло, простыни, старательно потрясла перед всеми, затем перевернула матрас.
      — Теперь тумбочку и шкафчик, — пискнула Гуня.
      — Выкладывай сюда! — Галя Косая расстелила на полу летнее одеяльце для пляжа.
      В тумбочке, среди книжек, тряпок и косметики, нашлось несколько монеток.
      — Ваша очередь, близняхи! — подтолкнула Роза белобрысых сестричек. У Розы вспотели ладони. Так всегда случалось в предвкушении серьёзных разборок.
      Жабиху сознательно обошли.
      — Карманы в шмотках тоже выворачиваем, — предложила Галя.
      На одеяле выросла куча верхней одежды с вывернутыми карманами. Пока нашли одну сотенную купюру, но с другой серией. Нетронутыми оставались лишь вещи Аркадии Шульц.
      — Я не брала, ну что же вы, кхе… я честно, я кхе… не брала… — как заведённая, повторяла она, нелепо заламывая руки.
      В дверь спальни постучали, затем попытались надавить со стороны коридора. Вздрогнули все, а истеричная Гунька даже лязгнула зубами и прикусила язык.
      — Гусыня, погляди! — шёпотом приказала Соля. — Если что, скажи — уборку делаем.
      — Ну что вы, что вы… — скрипела Жабиха. Бабичева высунула наружу голову, а затем протиснулась в щель целиком.
      — Меня ваши дамские тайны не волнуют, — послышался из коридора раздражённый голос дежурной сестры. — Гунеевой передайте — врач вызывает.
      — Эй, Гунька, тебя на процедурку, — повернулась Бабичева.
      Несколько мгновений дверь оставалась открытой, снаружи равнодушно постукивала карандашом медсестра.
      Жабихе представилась последняя возможность сбежать, но она ею не воспользовалось. Аркадию Шульц точно парализовало. Именно так её всегда обездвиживала неприязнь окружающих, но неприязнь — ещё не самое страшное. Когда её переводили в школу, известную как «парковый интернат», Аркадия заранее готовилась к новым лишениям. Она ожидала встретить привычное презрение, щипки и обидные прозвища, хотя втайне надеялась, что в старшем классе станет полегче. Зачем задевать ту, которая не конкурент во всех смыслах? Уродина, двоечница, да ещё болячки всякие.
      Однако в парке Победы с ней с первых же дней стали происходить уж совсем несусветные вещи. В январе, после праздников, когда многих забирали домой, было ещё ничего, но уже в феврале все словно сорвались с цепи. Аркадию дважды поколотили, правда, несильно, обычные разборки в столовой. Затем на неё подняла руку воспитательница одного из младших классов. Аркадии пришлось улепётывать от летящих предметов по коридору, но в чём была её вина, она так и не поняла. Она всего лишь ненадолго зашла в игровую комнату и ничего там не трогала.
      Чтобы меньше торчать на виду, Шульц облюбовывала себе уголки в укромных местах — в нижнем круглом вестибюле, за высокой мраморной вазой, за портьерой, у окна второго этажа, за старыми стеллажами в библиотеке. Там она читала или писала дневник. Дневник могли отобрать соседки по спальне, его следовало прятать. В результате Аркадия невольно стала свидетельницей десятка жестоких стычек с применением острых шариковых ручек, скакалок, шпилек и каблуков.
      В марте стало ещё хуже. Аркадия даже хотела пожаловаться директору, но резонно опасалась накликать на себя беду. Воспитательницы и учителя пили в своём туалете вино, закусывали чипсами, попкорном и ругались матом. Потом они курили и расходились по классам. Сестра-хозяйка недели три назад пришла пьяная и уснула прямо в спальне третьего класса, и никто не посмел её разбудить. Четыре девочки из пятого сбежали, их вернули, но они сбежали снова. Одна девочка из седьмого порезала себе вены, её увезли в больницу. В самом начале апреля исчезли ещё три девочки из разных классов, но никто не забил тревогу. Взрослым как будто стало всё равно. За прошлую неделю в классе трижды отменяли уроки, не приходили учительницы. Девчонки шептались, что Инесса, добрая и любимая воспитательница из младших классов, повесилась в субботу, поэтому две младшие группы вообще остались без присмотра. После того как Аркадия, пробираясь ночью к туалету, засекла директора, снимающего колготки с ночной дежурной сестры, она окончательно уверилась, что в интернате все посходили с ума. Отсюда следовало бежать, но бежать ей было некуда.
      И сейчас ей некуда было бежать…
      — Ну, давай, Жабиха, твоя очередь!
      — Давайте сами посмотрим?
      — Не трогайте её барахло.
      — Ага, заразиться хочешь, и вонять, как она?
      В простынях, в тумбочке, в шкафу, обнаружились три сложенные десятки и горстка мелочи. Косая и Муха не поленились и проверили лично. Спальня теперь выглядела как подпольная квартира после жандармского обыска. Восьмиклассницы озадаченно поглядывали на свою предводительницу.
      — Она снаружи где-то спрятала.
      — Верняк, снаружи! В библиотеке, в дымоход могла сунуть…
      — Она вечно в игровой у мелких крутится…
      — Я ничего не брала, — Аркадия изо всех сил старалась не кашлять, но почему-то, когда она психовала, то кашляла ещё сильнее.
      — Раздевайся, — приказала Сольвейг. Одиннадцать человек затихли.
      — Обана! — криво усмехнулась Надя Гидай.
      Роза в десятый раз обтёрла потные ладони. Толстая Бабичева облизнулась. У неё внутри вдруг что-то ёкнуло и сладко заструилось вниз. Так случалось с ней уже несколько раз, когда в бане девчонки начинали брызгаться, в шутку драться и проверять, у кого больше выросла грудь.
      — Ты… ты что? — Аркадия прикладывала бешеные усилия, чтобы не заплакать. — Ты… кхе… ты дура, что ли?
      — За «дуру» ответишь, — пухлые губы Соли скривились. — Эй, народ как скажете, надо проверить до конца?
      — Надо! Верняк! Точно, в трусы засунула! — Вокруг Жабихи сжималось кольцо. Она озиралась, как загнанный зверёк, мёртвой хваткой вцепившись в брючный ремень.
      — А ну снимай сама, иначе поможем!
      — Не буду, отстаньте! — вдруг взвизгнула она и даже не закашлялась.
      Девчонки засмеялись.
      — Что, бабоньки, поможем ей раздеться? — потянулась на постели Роза.
      — Отстаньте от меня, вы — садистки!
      Они бросились разом, без команды. Соля даже удивилась, как это так. Гидай и Муха обычно тормознутые, а сейчас их не пришлось подгонять. Впрочем, секунду спустя она уже забыла о своём неформальном лидерстве, в животе скрутило, стало весело и легко. Соля ринулась в схватку.
      Жабиха сопротивлялась отчаянно, но не кричала. Наверное, она стеснялась кричать, как стеснялась всего, что делала. С неё содрали джинсы вместе с трусами, и только потом верхнюю часть одежды. На пляжном одеяле образовалась куча мала, Жабиху придавили, она поймала ртом чью-то руку и укусила. Укусила не как обычно, а вцепилась бульдожьей хваткой. Уже во рту у неё сделалось кисло, уже благим матом орала толстая Бабичева, сунувшаяся полапать воровке грудь, а Аркадия всё не разжимала зубов.
      — Да заткните же ей пасть! — зарычала Роза, распихивая подруг, прижимавших Жабиху к полу. Непонятно было, кому именно предполагалось заткнуть пасть, но Галя Косая поняла по-своему и, распрямившись, ударила Жабиху ногой в бок.
      Та, задыхаясь, выпустила прокушенное плечо Ольги.