Сценарий десантирования Коваль подробно разработал еще накануне. Приходилось полагаться на Дробиченко, по памяти которого составили план главной пещеры.
      Согласно плану, визирь выбрался на трап, неторопливо спустился на «летное поле» и тут же распластался среди острых камней, чтобы не мешать работе профессионалов.
      По следу визиря, непрерывно кланяясь, размахивая руками, семенил в длинном халате Расул Махмудов. Его, естественно, не узнавали, но, поскольку встретили в компании с главным «джинном», не зарубили сразу. Махмудов неловко поскользнулся, взмахнул тонкими заголившимися ручками, крылья халата разлетелись, кто-то рассмеялся.
      Ближайший из подоспевших солдат удивленно разглядывал тонкую, болезненную царапину, неизвестно откуда появившуюся на тыльной стороне ладони. Он попытался поднести порез повыше к глазам, но локоть и плечо одеревенели, шея перестала сгибаться, воздух в горле превратился в песок. Бравый вояка качнулся вперед, назад, затем земля стремительно притянула его, впилась иглами в затылок… Последнее, что он увидел, — упавшего лицом вниз соседа, его дергающиеся ноги и расплывающееся мокрое пятно на шароварах.
      Расул успел царапнуть ногтем четверых ближайших охранников, стоявших с обнаженными саблями. Пока они бились в судорогах, шустрый узбек скользнул назад, под днище гондолы.
      И очень вовремя скользнул. К нему уже мчались спущенные с цепи азиатские овчарки. Откуда-то сверху закричали. Коваль задрал голову: в проломах, на фоне голубого неба, замелькали головы.
      Пещеру охраняли со всех сторон, в том числе и сверху!
      Но «верхняя» охрана не отваживалась стрелять, из опасений попасть в визиря. Они совершали огромную ошибку, но еще не догадывались об этом. А когда на сцене появилась невысокая плотная фигура в плаще и черных очках, стало поздно.
      Вышел фон Богль и устроил сеанс одновременной игры, как минимум, с десятью участниками. Он успел убить семерых, пока остальные поняли, откуда летят пули. Один из псов бросился на Карапуза и накололся на штык. Другой собаке Митя отрубил передние лапы, еще двух пристрелил немец.
      Тем временем Озерник ящерицей скользил в сторону пролома, из которого не так давно приплыл цеппелин. Отсюда, из нутра пещеры, изогнутый вход походил на жадную гранитную вагину, приоткрывшуюся навстречу солнечным лучам. Сын Прохор прошептал заклинание, не переставая жевать комок выворотной травы, откатился в сторонку, распластался в темноте. По сторонам пролома, на большой высоте, он различал обмазанные раствором, сторожевые «гнезда» пулеметчиков, свисающие веревочные лесенки. Сами пулеметчики вытягивали шеи, пытаясь разглядеть, что же происходит в глубине расколотой горы, но обзору мешал припаркованный дирижабль.
      Молодой Озерник жевал траву. Он уже чувствовал, как по телу катятся первые горячие волны оборота. Следовало еще немножко подождать, не выходя из тени, совсем капельку, а потом никто из этих дураков его не остановит, включая президента Кузнеца. Возможно, сегодня у Озерников единственный шанс вернуть себе власть и свободы, отобранные Проснувшимся Демоном. Легко рассуждать о дарственных на землю, о верительных грамотах и местах в Думе тем, кто не помнит былого могущества детей Красной луны, не помнит, как тряслись от ужаса губернии и уезды и несли насекомые сами отродье свое, девственниц своих, на потребу Озерникам.
      Сын Прохор забросил в рот порцию горькой вяжущей травы. Сегодня и здесь! Дед и Отцы будут им довольны…
      Тем временем оставшиеся в живых турки засели в укрытиях и обстреливали освещенную посадочную площадку. Махмудов улегся под гулким брюхом дирижабля, не спеша заложил в арбалет стрелу с металлическим наконечником, прицелился в ближайший из трех прожекторов.
      Крррак!! Сразу стало темнее.
      — Парни, сверху! — Коваль непосредственного участия в бое не принимал, приглядывал в кабине за связанными турецкими пилотами. Зато он сразу заметил стрелков в вышине.
      Фон Богль моментально сменил тактику, уступив поле наземного боя Карапузу. Митя не стал церемониться, подхватил труп врага и, прикрываясь им как щитом, попер с пулеметом в сторону ближайшей палатки. Там укрылись те, кто спасся от первой атаки пивовара.
      Крра-ак! Взорвался второй прожектор.
      Дробиченко лежал ничком, заслонив голову руками. Артур прикрыл глаза, мысленно угадывая, где находится каждый из его бойцов.
      Озерник удалялся все быстрее, разоблачаясь на ходу. Он проскочил мимо второй палатки, не обращая внимания на торопящихся оттуда полусонных солдат, скользнул, низко нагнувшись, касаясь камней руками. Ему почти не приходилось наклоняться, чтобы дотянуться передними конечностями до земли. Артур глядел на колдуна через иллюминатор. Он уже третий раз наблюдал завораживающее зрелище «оборота », но привыкнуть не мог. Привыкнуть к колдовству невозможно, как к холоду, как невозможно привыкнуть дышать под водой…
      Кррак!! Лопнула лампа над посадочной штангой. Расул закинул арбалет за спину, перекатился назад за миг до того, как пуля выбила искру из булыжника в том месте, где только что находилась его голова, змейкой утек во мрак. Карапуз захватил блокпост, отбил у врага пулемет и спросил у президента, что делать с пленными.
      Турки продолжали стрельбу, кто-то отчаянно визжал на пределе голосовых связок, кто-то выкрикивал слова молитвы. Тело цеппелина пробили в нескольких местах, воздух выходил с нарастающим, вибрирующим свистом, вибрация передавалась такелажу. Артуру казалось, что даже зубы зазвенят, если крепко сжать челюсти.
      И посреди шума фон Богль стрелял на звуки дыхания, на звуки шагов противника, на звон металла. Фон Богль нахохлился, присел, стал похож на больного замерзшего вороненка. На самом деле он слушал. Артур с восхищением наблюдал за работой своего телохранителя. Маленький немец действовал как хищная росянка. Притаившись за углом скособоченной палатки, он почти незаметно поводил круглой внушительной головой в капюшоне, вычленял ошибочные действия врагов среди общей суеты, стонов и стрельбы.
      И вдруг, из мрака, гулко пролаяли револьверы.
      Визжащая, распевная молитва оборвалась. Замолк автомат, стрелявший одиночными.
      В пещере стало еще темнее. Погас третий прожектор. Теперь внутренности «тюльпана» освещались лишь естественным светом, падавшим вертикально, отчего притянутый к земле дирижабль и пятак пространства вокруг него приобрели сходство с цирковой ареной во время исполнения опасного номера.
      Где-то кашляли и стонали раненые, удушливо несло самодельным порохом и соляркой. Фон Богль сделал еще несколько выстрелов; сверху посыпались камешки и прилетели два мертвеца. Звучно шлепнулись, скатились с верхушки дирижабля.
      — Все, кажись, — из темноты произнес Митя Карапуз.
      — Слава те, господи, — русский старичок-штурман нервно перекрестился, сжавшись в комок на полу рубки.
      Коваль ждал. Зрение у чингиса было острее, чем у него, по крайней мере при естественном освещении, и выслеживать врагов в лесу он умел прекрасно, но ощущать противника сквозь стены пока не научился. И никогда не научится, думал Коваль, слушая, как Озерник перебирает лапами…
      Именно лапами. Артур отвлекся и снова пропустил тот неуловимый миг, когда человек превращался в зверя. Серая тень, похожая одновременно и на волка, и на гиену, и немного на медведя, прыгала с уступа на уступ, забираясь туда, куда не смогли бы добраться ни Богль, ни Карапуз.
      Озерник бесшумной молнией скользил по опасным карнизам наверх, к пулеметным гнездам, устроенным в расщелине, через которую недавно проплыл воздушный тихоход. Засевшие там вражеские солдаты втянули наверх веревочные лестницы. Они не решились спуститься, когда в пещере началась стрельба; Дробиченко заранее предупредил, что у внешних постов существует строгая установка — не реагировать, что бы ни произошло, следить за ущельем и никого не пропускать в разлом. Шестеро солдат, прильнув к амбразурам, с тревогой вглядывались в пороховой дым, накручивали вертушки телефонов, перекликались между собой и с товарищами, засевшими в рукотворном «гнезде» по другую сторону расщелины. Никто из них не догадался посмотреть вниз, потому что подобраться снизу было невозможно.
      Невозможно для человека, даже очень сильного.
      Пулеметчик даже не успел позвать на помощь, когда прямо перед ним, из пустоты, возникла вытянутая оскаленная морда, с вполне человеческими глазами и длинными, широкими ушами. Что-то схватило пулемет за ствол и рвануло с чудовищной силой, разом сломав пулеметчику два пальца. Но закричать он так и сумел, гибкий зверь навалился, полосуя горло и грудь дюймовыми когтями.
      Находившийся позади первого номера расчета капрал как раз накручивал телефон, в сотый раз пытаясь дозвониться до офицера. Его нервы и так были на пределе, кургузый чекмень не спасал от холода, в корзине от проклятой влажности заплесневел хлеб, у подчиненных разболелись животы. Неделю назад им доставили продовольствие на лодке, но смена так и не пришла. В письме начальство объясняло, что людей не хватает, все силы брошены на священную борьбу с неверными, и гарнизону острова вменялось крепиться и уповать на Аллаха, как поступали все достойные сыны родины.
      Сегодня неожиданно показался дирижабль великого визиря, сам он помахал условным сигналом, а потом сразу же стрельба…
      Капрал дергался, приказ вменял ему не покидать «гнездо» на каменном карнизе, где они спали, сменяясь, уже третью неделю, доедали последние заплесневевшие лепешки и запивали дурно пахнущей водой из бурдюков…
      Шайтан, успел подумать капрал, и в следующий момент челюсти сомкнулись у него на горле. Затем капрала приподняло, дернуло, ноги заболтались из стороны в сторону…
      Третий номер расчета спал. Пареньку-курду едва стукнуло семнадцать; его поймали вербовщики паши, едва ли не на аркане притащили в лагерь рекрутов, вручили форму и заставили принять присягу. Таких, как он, в лагере оказалось большинство; им пригрозили, что заберут на службу к джиннам их женщин и разрушат в деревнях колодцы, если они откажутся вступать в непобедимую армию Карамаз-паши. Если же они согласятся, то могут рассчитывать на богатые земельные наделы, золото и быков. Деваться было некуда, а через несколько месяцев втянулись, позабыли обиду, окрепли…
      Курд проснулся от сильного удара в плечо, вскочил, привычно нащупывая саблю, но не смог сразу продрать глаза: что-то горячее, соленое захлестнуло лицо. Потом он понял, что за тяжесть свалилась на него — это было обезглавленное туловище капрала, из воротника куртки торчал огрызок позвоночного столба и толчками выливалась кровь. Молодой янычар все пытался поймать ладонью винтовку, но тут когтистая лапа одним ударом сорвала с него скальп, а вторым вырвала нижнюю челюсть. Умирая, курд нажал на курок.
      Человек-волк присел на задних, полусогнутых, то ли ногах, то ли лапах. Ему было не очень-то удобно, колени страшно болели. Когда приходилось так спешно «перекидываться», суставы выворачивало нещадно, сердце колошматило сто пятьдесят ударов в минуту, а челюсть словно крошили щипцами. Опыт подсказывал Сыну, что долго так не протянуть, следовало быстро осмотреть дыру в стене и спускаться вниз, чтобы разделаться со вторым постом, висящим над пропастью на противоположной стене расщелины.
      Он спешно осмотрел тела, неловко цепляя сросшимися пальцами. Вывернул походные сумки.
      Ничего интересного, ничего нужного. Этот подлый хорек Кузнец, горе-президент, любит, когда ему приносят ценные безделушки. Следует умасливать хорька, так говорит Дед Савва, мир ему и тепло. Вонючего президента следует умасливать и баюкать, пока мы не достигнем того, за чем охотимся. Следует подставлять свою шкуру, самому лезть под пули и напрягать организм быстрыми превращениями, лишь бы заполучить то, ради чего поплыли на чужбину…
      Волкомедведь выглянул в бойницу, потянулся. Отсюда вполне можно допрыгнуть до гнезда на той стороне расщелины, даже не придется спускаться вниз. Внук не жалел только что убитых людей, он прикончил их слишком много за свою недолгую жизнь. Но дело даже не в количестве. Насекомые защищали выход из пещеры, они бы не выпустили баллон. А Сыну еще необходимо вернуться, и вернуться в слабой шкуре, в человеческой…
      Кусок раскаленного металла ударил его в спину чуть левее позвоночника. И сразу же следом — еще один. Обе пули застряли в плотных, спрессованных тканях выверта, кровь в дырах мгновенно свернулась, но внутри, видимо, повредило крупный сосуд. Кровь хлынула горлом, Озерник не на шутку перепугался. Кроме того, удары тяжелого свинца были так сильны, что Сына швырнуло в глубину каменного «гнезда», прямо на убитых им солдат. Он на несколько секунд потерял ориентацию; казалось, что в спине кто-то сладострастно шурует раскаленными спицами, организм выталкивал сплющенные, шершавые пули, перерезавшие артерию, задевшие трахею и легкое.
      Озерник ползал на коленях; через ноздри, между клыков выплескивалось черное. Он не закончил оборота, ослаб на полпути, защита переключилась на борьбу с инородными телами, и от этого незавершенные, расхлябанные суставы отдавали пульсирующей резью. Одна нога складывалась, как у волка, другая вывихивалась в сторону, плечи тоже ныли, легкие стянуло корсетом недоразвитых ребер, несколько когтей сломались. Наконец, он остановил кровотечение, но сзади уже лезли по веревочной лесенке, пыхтели, лязгали железом…
      Он прыгнул, подвывая от боли, выхаркивая куски легочной ткани, практически вслепую, выставив вперед когтистые лапы. Первому угодил в лицо, содрал кожу, как тонкую бумагу, вместе с глазами и с половиной скальпа. Мужик попался крепкий, рычал разодранным горлом, дважды полоснул саблей, пока не лишился сил и не выпал в проем, на острия камней. Кажется, он и там еще долго умирал, Озерник продолжал битву и слышал хрипы, невнятную ругань. В другое время Сын Прохор непременно спустился бы на дно трещины, оказал бы уважение противнику, Добил бы, но не сейчас…
      От первого удара саблей он уклонился, второй пришелся по касательной, рассек руколапу повыше локтя, не смертельно, но сухожилия повисли. Для него в состоянии выверта, почти все было не смертельно, если имелось достаточно времени для реанимации.
      Но времени не осталось. Позади щелкнул затвор, еще один усатый, обкуренный, в феске, оскалясь, лез по веревочной лестнице.
      Выстрел. Озерник уклонился, еле сдерживая рычание. Пули в спине выворачивались обратно, причиняя немыслимые муки. Прохор прыгнул вперед, прижимая к боку порезанную руку.
      Выстрел слева. Попало в ребро, на сей раз мелкий калибр. Прохор только припал на колено, не свалился, выкрутился ужом. Усатого в феске достал легко, одним коротким махом перебил гортань, башка отвалилась на сторону. А молодой, справа, в белой черкеске, зеленый от ужаса, царапал пальцами газыри на груди, пытаясь вытащить патрон, не в силах отвести глаз от волчьей морды с человечьими глазами…
      Последнюю пулю Сын Прохор поймал в щеку. Ему повезло, пуля промчалась навылет, в лохмотья раскроив десну. Паренька в черкеске он убить не успел, тот сам прыгнул в пропасть, перевалившись через грубый кирпичный бордюр. Внизу шмякнулось мокро — и все…
      — Мир мертвым… — прошепелявил колдун, выдавливая на волосатую подушечку лапы исковерканные пули. Членораздельная речь выверту давалась непросто, особенно учитывая пробитую щеку. — Прости, Отец, что нарушаю законы стаи, но… иначе мне не подняться. Прости, что не делю с тобой добычу, прости… Я должен вывернуться, должен напиться, иначе не принесу тебе мальцов…
      Он вздохнул и опустил морду в разорванную грудь усатого янычара. Этого делать было нельзя, ни в коем случае, но силы травы и заклятий не хватало. Две пули застряли глубоко, вскрыв сосуды, сердце стучало с перебоями, фокус зрения постоянно смешался, в ушах то ревели селевые потоки, то требовательно пищали детские голоса…
      Нельзя выверту жрать живое мясо человека, ни при каких обстоятельствах нельзя, кроме случаев, когда действительно грозит смерть. В мышцах уйма силушки накоплено, да еще травы секретные всплеск дают, оборот ускоряют, злоба ясная любую боль отодвигает. Последний раз силы на оборот расходовал больше года назад, когда на Чудском озере кавказников заезжих гоняли. Ох и потешились тогда, хотя Деды не позволили кровушки напиться. Ох как хотелось кровушки, в обличье выверта жажда гложет…
      Но нельзя. И не оттого, что болтают глупые старухи, мол, оборотень назад в человека не перекинется, коли при свете живой крови нахлебается, чушь все это, болтовня. Перекинется назад, никуда не денется, ведь человечий облик — устойчивый, истинный, а выверт и временно удержать-то непросто, не то что навсегда, ха-ха!
      К человечине притрагиваться нельзя по иной причине. Может случиться очень плохое…
      Сын Прохор, урча, рвал печень врага.
      …— Вставай, визирь, мать твою! — Карапуз потянул Дробиченко за шиворот. На плече великан придерживал военные трофеи, пулеметы и автоматы английского производства.
      — Все целы? — Коваль покинул гондолу, осторожно попробовал носком ноги камень.
      Кажется, только Озерник догадался, что дно крайне неустойчиво, внизу — пустоты, и даже до воды лететь далеко…
      — Все целы, господин, — узбек старательно поливал кончики пальцев противоядием из плоской фляжки, распространяя вокруг нестерпимое зловоние. Жертвы его царапин валялись тут же, с багровыми, вспухшими лицами, с вывалившимися языками. — Семнадцать трупов…
      — Восемнадцать, — невозмутимо поправил фон Богль. — Один там, — он показал вверх.
      Артур с такого расстояния не мог различить убитого турка, но поверял немцу на слово. Он расслабился, насколько возможно, внутренним зрением сканируя каменный мешок. Парни сработали на славу, наверху живых не было, гарнизон островка погиб. Холод пробирал до костей; воздух, казалось, можно было нарезать и хранить в морозилке. Внутри скалы не водились даже насекомые, птицы не залетали в расщелины, не вили гнезд на карнизах. Счетчик Гейгера молчал, наводнения и пожара не предвиделось…
      Тогда что же погубит парней?
      Дробиченко переминался с ноги на ногу, тоскливо оглядывая мертвецов. Очевидно, в глубине души, он все же не верил, что три человека разнесут оборону спецобъекта в считанные секунды.
      — Ждем Сына, отдыхайте пока, — распорядился президент.
      Позади гондолы зашуршали шаги. Фон Богль сунул вторую руку за пазуху, но тут же расслабился. Явился Прохор. Колдун даже не выглядел запыхавшимся, он бодро подошел и встал в круг, поправляя одежду. На левой щеке его запеклась кровь, смуглую кожу стягивали грубые стежки. Колдун как-то неестественно прямо держал спину, точно нес на макушке кувшин. Коваля слегка передернуло, когда он представил, как Прохор штопает разорванную скулу. Грубые нитки уже погрузились в мясо, скоро их начнет выталкивать, но лучше на это не смотреть…
      — Я правильно понял — назад теперь выйдем? — спросил Артур.
      Озерник осклабился. Коваль заметил блеск зубов; ему вдруг отчетливо представилось, как несколько минут назад эти зубы заживо рвали людей. Президент удивился: Озерники клялись, что, в отличие от сказочных вампиров, отдавали предпочтение прожаренной свинине и говядине…
      Однако с Сыном что-то произошло.
      К сожалению, времени не было на раздумья. Осталось нехорошее послевкусие, подложка запаха тухлого, волной тянущегося за молодым колдуном.
      — Куда таперича? Веди, окаянный! — Митя тряхнул «джинна» за ворот.
      Дробиченко покрутил головой, неуверенно осмотрелся и направился в дальний угол пещеры, к длинной палатке, куда полого спускался неровный пол.
      — Герр Богль, прикрывайте нас на всякий случай, — попросил Артур, хотя немцу можно было и не напоминать.
      — Тихо, тсс! — Дробиченко приложил палец к губам. В полумраке поблескивали золотые узоры на его халате. — Видите? Ну, там, внизу…
      Он провел их за палатку, в которой прежде спали солдаты охраны. В палатке, при свете фонаря, Артур приметил немало интересного. На циновках скорчились два свежезаколотых трупа; один принадлежал солдату, а второй — морщинистому старичку в очках. Старичок в расшитом серебром, суконном башлыке лежал, уткнувшись лицом в стол, заваленный бумагами, с письменами, как минимум, на трех языках. Сбоку от стола, на лавке и прямо на Дощатом полу слоями громоздились большие листы, исписанные, перечеркнутые, заполненные странными схемами, картами и чертежами. На соседней полке высились стопки книг, преимущественно словарей.
      — Черт, вы убили Омара… — простонал Дробиченко.
      — Так это… предупреждать надо, — покраснел Митя. — А чего он с саблей кидается?
      — Он лучший толмач. Он перевел первые записи с ворот.
      — С каких еще ворот? — спросили хором.
      — Вот с каких! — Почти театральным жестом Дробиченко откинул задний полог палатки.
      — Твою мать… — выдохнули все, включая немца. Малахитовые врата блестели под ногами.

6
ТРОПИНКА В РАЙ