Старший шаман нерчинского улуса Саян Тулеев увидел свою смерть в бочке с водой.
      Как и всякий потомственный халуунай удха, принявший дар камлания от отца, Саян Тулеев изучил одиннадцать способов гаданий на приход смерти, но на себя гадать он бы не отважился. Рано утром он вышел во двор, понюхал воздух, наполненный запахами наступающего праздника, и кивнул мальчику, почтительно замершему с полотенцем. Мальчик снял крышку с деревянной бочки, Саян заглянул в чистейшее, прозрачное зеркало и увидел за плечом свою близкую смерть.
      За разбегающейся ключевой рябью ухмылялись три враждебных духа, давно утративших свои улусы, – дикий свирепый лебедь, мрачная сова и заросший седым волосом бык. Лебедь, сова и бык нависали над плечом шамана злобно и молчаливо, лебедь косил багровым глазом, не оставляя сомнений в своих намерениях.
      Близкая смерть.
      Тулеев отшатнулся, обернулся, едва не упал. В глазах потемнело; ему показалось, что синь разом заволокло мохнатыми грозовыми тучами, остановилось жужжание пчел, а пролетавшая неподалеку стая диких гусей вдруг с клекотом сорвалась вниз, словно у них под крыльями кончился воздух. Лебедь в бочке с водой раскрыл багровый клюв, сова бесшумно захлопала крыльями. Саяну показалось, что от невидимого и неосязаемого ветра, поднятого ее крыльями, кожа на лице стянулась, пересохла, глаза заслезились, свело скулы и встопорщилась борода.
      Мальчик вскрикнул, подбежал поддержать, но старший шаман уже справился с напастью. Он опасливо склонился над бочкой, однако студеное нутро сияло прозрачно и чисто. Саян с трудом сдержал стон.
      Его посетили плохие онгоны, покровители дальних враждебных улусов, с которыми нерчинские шаманы давно не желали иметь дел. Предания рассказывали, что после лихолетья, наступившего за Большой смертью, когда миллионы людей скончались от проклятой американской вакцины, от половины бурятских улусов осталась только память. Вымерли целыми городами и селами. Остались брошенные дома, собаки, бараны, остались на кладбищах почерневшие бурханы в ярких звенящих ленточках и печальные онгоны, развешенные на родовых столбах. Нерчинский край зиял тоскливыми провалами покинутых шахт, распахнутых, словно голодные рты. На приисках селилось крупное зверье, а мелкие грызуны и птицы осваивали поселки.
      Почти полтора столетия прошло с той поры, как Большая смерть высекла планету, забылись многие обычаи и даже правила камланий, забылись навыки охоты и русская грамота, но повелители духов, мстительные и суровые онгоны, не покинули Забайкалье…
      Саян замер с поднятыми руками. Назад обернуться он тоже сумел не сразу, только после того, как от ветерка по поверхности воды снова пробежала рябь и слизнула мерзкое видение.
      Они скрылись с глаз, но затаились неподалеку. Он чувствовал их напряженную ненависть. Скорее всего, эти онгоны злились, потому что некому было приносить им жертвы. Давно сгинули шаманы, знавшие верные заклинания для усмирения своих таежных покровителей. Некоторые из духов, не сдерживаемые больше заклятиями и уговорами, некормленные, свирепо скитались по тайге и стенали, застряв между нижним и верхним миром.
      А вдруг эти тоже… потребуют от него помощи?
      Тулеев пересилил себя, умылся и ушел в чум, готовить праздничный оргой к коллективному молебну. В чуме он приказал мальчишке набрать в мешки пихтовой коры и идти вперед него к айха, шаманскому кладбищу, разжигать костер. Сегодняшний праздничный тайлган, на который к вечеру должны были съехаться гости со всего улуса, Саян Тулеев надумал провести именно там – на большой утоптанной поляне возле кладбища, под скалой, где, причудливо скривившись, змеились по камням низкорослые сосны. Родичи недавно почившего охотника Жамсарана щедро заплатили, чтобы душа их деда и отца не попала к владыке мертвого царства. А душам умерших нравилось, когда их поминали в священных местах.
      Саяну почудилось, будто кто-то стоит за спиной. Он резко обернулся, с грохотом захлопнулась крышка сундука.
      Никого. Вроде бы крылья захлопали неподалеку, или мышь коготками царапала оленью шкуру, набивая себе гнездо. Шаман приподнял занавеску, выглянул наружу. И на дворе никого, кто бы осмелился тревожить самого уважаемого человека улуса перед столь ответственной работой.
      Тулееву показалось, будто что-то легкое застряло в волосах. Он запустил пятерню в волосы, ожидая увидеть пчелу или стрекозку…
      На ладони лежало несколько мелких совиных перьев. Шаман отшвырнул невесомые перышки, словно они обожгли ему руку. Он плюнул на ладонь, вытер ее о штаны, быстро прочел несколько защитных заклинаний и вернулся в чум.
      Там он дрожащими руками развязал тряпицу на потемневшем от времени зеркале – одной из немногих вещиц, оставшихся от тех времен, когда болезнь СПИД еще не пронеслась убийственным вихрем по планете. Саян потер подбородок, вглядываясь. Показалось, что лицо постарело лет на десять, под глазами набрякли мешки, паутина морщин покрыла щеки.
      – Спиной встречаешь гостей? – Хриплый низкий голос заставил Саяна подпрыгнуть. Шаман едва не выронил из рук зеркальце.
      В полумраке чума, у входа, расположились трое мужчин. Саян не мог различить их лиц, но сразу понял – они! Они это! В смысле – конечно же, не сами духи, не сами черные онгоны, но слуги их, посланные за ним. Они не горбились просительно, как свойственно было всем посетителям его походного чума, а уже успели усесться по-хозяйски на шкурах, отрезав хозяину пути к бегству. Взгляд Тулеева упал на лампу, потом на горящую свечу из медвежьего сала, укрытую в закопченной стеклянной колбе, он потянулся к ней, но взять в руки не успел. Крайний из мужчин дунул, не вставая с места, и свеча погасла.
      – Садись, почтенный, поговорим, – предложил второй гость, коренастый, почти квадратный, в широкой меховой шапке.
      Бык?..
      Тулеев робко присел. Чудесным образом снаружи потемнело, словно не утро разгоралось, а снова наступала таежная весенняя ночь. Звуки отодвинулись, собачий лай еще был слышен, но словно пробивался издалека, из дальнего леса, а голоса людей и вовсе пропали. В ноздри Саяну шибануло звериным духом. Шаман хотел незаметно опустить руку в карман, захватить в кулак обереги, сделанные из лопаточной кости счастливого оленя, но карман словно зашит оказался. Язык во рту отяжелел и с каждой попыткой вымолвить защитное заклятие становился все тяжелее.
      Теперь Саян разглядел их как следует. Тот, кого он принял за быка, до самых бровей зарос длинным бурым волосом, и сложно было разобрать, где кончается его собственная борода, а где начинается лохматый ворот медвежьего тулупчика. Волосатый почесал шею, и Саян вздрогнул. Пальцы на заскорузлой ладони пришельца срослись под общим загнутым ногтем, так что кисть руки сильно смахивала на копыто. Говорил этот дикий гость с сильным монгольским акцентом, иногда всхрапывал плоским сопливым носом и непрерывно чесался.
      Его приятель слева, высокий, тощий, уселся, поджав голые красные пятки; невероятно длинные пальцы на его ногах соединялись перепонками, а розовые голени были покрыты прожилками вен. Когда длинный снял шапку, хозяин чума вздрогнул. Хищную, вытянутую вперед физиономию гостя венчал гладкий блестящий лоб, из которого росли жидкие белые космы, точь-в-точь лебединые перья.
      – Ты не слишком ласков с друзьями, – с укором произнес третий, закутанный в пестрый балахон. Из-под балахона остро светились желтые круглые глаза.
      – Друзья не входят в дом без спросу, – нашелся Тулеев.
      – Друзья приходят именно тогда, когда у них в тебе есть нужда, – пропыхтел бык.
      – Я не знаю, кто вы, – отважился Саян.
      – Мы прибыли издалека, и наши имена тебе не освежат память, – строго произнес лебедь. – Нас послал тот, кто, в отличие от тебя, чтит память предков…
      Тулеев вскинулся, вспыхнул, так обидны показались ему слова пришлых, но сдержал себя, не дал волю гневу. Человек-сова повернулся в профиль, на мгновение стал виден его крючковатый, загнутый вниз нос, отполированный, как хищный клюв, и острый язык. Шаман опустил взгляд и… невольно, сам того не желая, заерзал, задвигался в сторону.
      Сова кутался в чесучовую долгополую шубу, каракулем внутрь, из-под нее торчали носки суконных унт, а руки он старательно прятал в рукава. Самые кисти рук-то спрятал, а большой палец, корявый, широкий, с загнутым когтем, спрятать не успел. Или не захотел. Таким когтем с одного удара можно было быку горло перерезать, подумалось Саяну. Сова усмехнулся недобро:
      – Слышал ты о таком русском старике-знахаре, по имени Бродяга, что живет в одном из поселков Читы?
      – Ну… слышал вроде.
      – Всяко ты слышал, – прогудел бык. – И не вздумай нам врать. Разве твоя сестра младшая не водит с ним дружбу?
      Саян сглотнул, отвел глаза.
      – Что ж тут такого плохого? Моя сестра – шаманка, людей лечит, и русский этот, он тоже лекарь…
      – Он не просто лекарь, – горячо дохнул бык. – И тебе об этом прекрасно известно. Вы, Тулеевы, вообще большие хитрецы, но нас ты дурить не пытайся. Будешь нас дурить – пожалеешь, и сестра твоя пожалеет.
      Саян скрипнул зубами в бессильной злобе.
      – Этот самый Бродяга – почти бессмертный старец, из тех, кого до Большой смерти называли белыми мортусами. Или ты хочешь сказать, что не знал этого? Бродяга тут жил задолго до Большой смерти, почти век, а сколько ему всего лет – известно лишь духам. Он ведь только притворяется, что лечит, а на самом деле собирает стих. Старик собирает стих, чтобы жить вечно, а каждое следующее слово для вечного стиха ему шепчет очередной умирающий. Или ты не знал об этом, Тулеев?
      – Ну и что с того? – попробовал возразить Саян. – Мне нет дела до русского колдуна. Мне с ним делить нечего. Пусть его китайские банды боятся да разбойники, что в приисках окопались. Бродяга в городе живет, а мы далеко.
      – Это раньше тебе с ним делить было нечего, – лебедь рыгнул и при этом так широко распахнул рот, что Тулеев испугался за его челюсть. Лебедь сомкнул кроваво-красные губы с сухим звуком, словно щелкнул патрон в стволе. Губы у него далеко выдвинулись вперед, почти как настоящий плоский клюв… – Это прежде врачевал Бродяга тихо, и умирали у него на руках тихонько, а если каких разбойников и прижимал колдовством, нас это не касалось. Теперь всех в тайге коснется. Бродяга снялся с места и идет к Байкалу. В Улан-Удэ идет или в Иркутск. Но не Иркутск – его цель. Нашептали нам, что его цель – пробиться к русским колдунам в Уральские горы, заполучить змеев летучих и на запад лететь, вот как, до западных морей, до Петербурга. Да и не один он снялся с места. С ним двое его псов, умрут по его велению, и с ним русская девка, атаманша Варвара. Про нее тебе рассказывать не надо?
      – Не надо про нее, – потрепанное сердце шамана билось где-то в горле. Варвару, дочку бывшего хозяина Читы, он знал даже слишком хорошо. Крутая девка, хоть и молода, но порядок в городе установила крепкий. И русским не позволяла бурятов обижать, и таежникам диким спуску не давала, и китайцев не пускала на свою территорию.
      – Куда же они вместе? – проявил любопытство Тулеев. – Ведь там давно Желтое болото, сгинут…
      Он почти забыл о тех, кто принес новость, мысли потекли совсем в другом направлении. Что же будет с Читой, что же станется с русскими, которых столько лет защищал и лечил вечный колдун? Там поползут болячки, простуды и отравы. А без Варвары, что держала в кулаке младших атаманов и свободных охотников и многие ближние поселки, могут начаться кровавые смуты. Что же задумали эти двое – сквозь нехоженую тайгу рубиться, там, где застряли и сгинули целые караваны? Ведь давно ни один, даже самый отчаянный таежник не рисковал пробираться на запад, к великому сибирскому морю, где загораживали дорогу разлившиеся Желтые болота. Не пройти на запад, к древним столицам России, нет пути…
      – Они не вдвоем, – щелкнул багровыми губами лебедь. – Объявился тут в Чите чужой, больной, медведем раненный. Откуда взялся – неясно, якобы пришел с чолонских болот. Хотя всем известно, что в тех болотах, на бывших приисках, живут только синие дикари, там ведь химию до Большой смерти топили… Назвал себя русским президентом. Имен у него несколько, но первое – Кузнец. Президент – слово такое, вроде царя. Алчный человек, опасный, зверье перед ним кверху лапами ложится, как перед колдуном. Колдун и есть, и держится так же, и травами от него несет, и ножи при себе заговоренные держит. Повадка у него точь-в-точь как у подлых русских Качалыциков, которые на летучих змеях прилетают… Замутил Кузнец голову Варваре, запутал старого дурня Бродягу, обещал им, что снова построит империю, какая была у русских до Большой смерти, обещал им богатство и власть…
      – Так империя-то в Москве была! – проявил осведомленность Тулеев. Он все никак не мог взять в толк, зачем заявились к нему эти трое. Если они посланцы могучих онгонов и пришли за его жизнью, чего ж не убивают? – До того как от СПИДа передохли, вроде как там столица была, и на картах так нарисовано.
      – Она и сейчас есть, империя, – оскалил коричневые зубы бык. – Далеко отсюда, но если ждать, то дотянется. Дотянутся и до твоего улуса, Тулеев, и станешь ты у русских рабом, как это до Большой смерти было! Чего крутишься, не веришь? Этот самый колдовской президент Кузнец Бродяге-старцу знаешь чего обещал? Обещал, что по железным рельсам из Петербурга поезд прикатит, а в нем тысячи русских, с ружьями и псами, и поставят власть по-своему! Бродяга этого русского царя от когтей медвежьих вылечил, гниль вытянул, да соблазнился его ложью. Вот так, Тулеев… Они вместе едут к Байкалу, по старой бетонной дороге едут. Запрягли четверку коней в древнюю самоходную машину и поехали. Да, вот еще, с русским этим царем мальчишка замечен. Из этих, синекожих, что на чолонских болотах обитают. Из быстроживущих, сам небось видал таких?
      – Видал… – помертвевшими губами выдавил Саян. В голове все сказанное никак не складывалось. – А я-то что могу? Пусть себе едут, коли безумному поверили. Пропадут в Желтых болотах, или попадут в лапы к свистунам, или засосет в блуждающую шахту… Мне-то что?
      Сова захлопал глазами, бык копытом почесал бороду.
      – Тебе известно, почтенный, что шаманские улусы собрались на курултай подле священной горы Алааг Хан? – Голос лебедя походил на клокотание талой воды под снегом. – Однако ты пренебрег приглашением и не приехал.
      Саян понурился. Так вот откуда явилась беда! Действительно, его приглашали на темный курултай, но он не поехал. Потому что сестра предупредила – нехорошее будет камлание, один раз в таком замараешься – век не отмыться. Алааг Хан – знатная гора, памятное место для всех уцелевших улусов. Якобы на этой самой горе не раз собирались курултаи монгольских нойонов, и даже сидел там когда-то Хозяин мира, сам Тэмучин. Однако отговорила Тулеева сестра, а он ей привык доверять, мудрая ведь женщина, всегда верно угадывала такие вещи.
      – Да, я не приехал, – тяжко вздохнул Саян. – Потому что… Разве можно камлать на мертвого убийцу и просить онгонов о его воскрешении?
      Гости переглянулись. Тулеев стойко выдержал их бешеные взгляды.
      – Разве ты не желаешь принять участие в общем камлании и освободить из-под гнета земли тайную могилу величайшего Истребителя людей? – добавил сова.
      У Саяна Тулеева задергался правый глаз. Кроме того, он почувствовал настоятельную необходимость выскочить по нужде, но его сдерживал страх, что проклятые гости усадят его насильно, и он опозорится прямо перед ними.
      – Это нельзя… нехорошо это, – побледневшими губами прошептал шаман. – Никому не дозволено вызывать к жизни мертвых. Повелитель Эрлиг-хан разгневается. От сотворения мира он никого не выпускал еще из нижнего мира… Всем людям придет конец, если шаманы нарушат…
      – Замолчи, дурак! – Желтые совиные глаза заняли собой весь мир. Когтистая лапа сграбастала его за воротник, в лицо дохнуло сырым мясом и кровью. – Ты глуп, ты зарос мхом и разжирел в своем чуме! Мы тратим на тебя время только потому, что повелителю тьмы было угодно наградить именно тебя, ничтожного барана, умением служить на две стороны. Нам нужен сильный шаман, которому открыты входы в оба незримых мира, а таких на курултае нет! Вымерли все, растеряли силу и знания! Ты даже не представляешь, ничтожный дурень, какой почет и власть ждут тебя, когда могила Чингис-хана откроется… Соглашайся своей волей, мы отвезем тебя на курултай.
      – Но… я читал книги. Повелитель мира умер в степи, далеко на юге, а похоронен в недрах горы Бурхан-Халдун, на южных отрогах Хэнтейского хребта…
      – Величайшего воина земли похоронили с величайшими почестями, но никому в срединном мире не было открыто, где его гробница, – подхватил лебедь. – Раньше не было открыто! Исполнилось завещанное черным шаманом Кокэчу. Ты не мог этого нигде прочесть, умник. Начало было положено в год Барса, когда Тэмучин созвал на курултай к реке Онон всех князей-нойонов и багадуров. Когда собрались все гости и родня, нукеры развернули на вершине горы девятихвостое бунчужное знамя из белой кошмы, на древке о девяти ногах. Шаман Кокэчу выкрикнул имя Тэмучина, и все согласились назвать его Божественным, Суту-Богдо. Что сделал Хозяин мира, всем известно, он покорил Восток и Запад.
      Что сделал черный шаман Кокэчу, стало известно совсем недавно. Он сохранил то знамя, самое первое. Он вывез знамя в лесное айха, где лежали предки шаманов. Там он провел молебен, который повторить уже никто не сможет. Наверное, Кокэчу зарезал немало смелых людей, вынул из них немало сердец, чтобы провести обряд. Он заколдовал время, зашил его в мешок из страданий, свернул белое знамя и спрятал в этот мешок. Когда Тэмучин умер, знамя положили рядом с ним. Оно не тлеет и не гниет, оно ждет свежую кровь.
      Тулееву показалось, что земля качается под ногами.
      – Тысячу лет могила ждала, пока люди вымрут, чтобы открыться тем, кто достоин богатства. Сто сундуков с золотом и двести сундуков с серебром опустили рядом с его сияющим саркофагом. Сорок молодых наложниц умертвили и уложили рядом, осыпав их алмазами, как цариц, чтобы загробный путь хана не был одинок. Никто не ведает, сколько юношей-рабов убили, чтобы составить верный гвардейский кэшик для почившего хозяина мира. Насыпан был для погребения высокий курган в степи, к югу от священной горы, где собирался курултай. Затем курган сравняли с землей и трижды прогнали табуны коней над могилой. Затем удавили всех рабов, кто рыл землю для усыпальницы, кто возил драгоценности. Затем удавили тех, кто командовал рабами. Ты, верно, думаешь, шаман, – нет на земле человека, кто смог бы найти могилу Хозяина, но духам она известна, ха-ха-ха… Все, что рыли в степи, и укладывали, и строили, – все ложь! Пустая усыпальница и пустые сундуки! Духам известно еще кое-что, глупый ты баран. Так вот, Хозяин мира – не умер. Он ждет своего пробуждения, и могила его – не в монгольской степи, а под священной горой Алааг Хан. Прах хозяина завернут в белую волшебную кошму. Мы нашли ее, теперь нужны смелые сердца, из которых прольется кровь!
      – Что-о?! – Тулеев забыл, что хотел в уборную, забыл о прежних страхах перед неучтивыми гостями. – Не может быть жив тот, кто лежит в земле больше тысячи лет, каким бы достойным воином он ни рождался, пусть даже хозяином половины мира! Дух его может витать, может воплотиться в кого-то другого, но пепел и пыль не рождают кровь и плоть.
      – Сердца нужны, много свежей крови, – в исступлении забормотал сова, раскачиваясь из стороны в сторону. – Смелые сердца нужны, шаман. Нет таких сердец, нет героев, готовых умереть за Хозяина мира…
      – Хозяин мира – не умер, – внятно повторил лебедь, упирая Тулееву в грудь острый мозолистый палец. – Чтобы вызвать его из усыпальницы, недостает сильного шамана, умеющего входить в царство мертвых. Ты разбудишь его, даже если нам придется для этого вынуть и твое сердце, старик.
      Тулеев сразу поверил, что они легко вынут его сердце.
      – Но зачем? – обреченно спросил он. – Зачем вам живой воитель из рухнувшего мира? У него давно нет армий, нет городов, которые надо брать штурмом, и некуда девать зарытое золото. Зачем нам страшная легенда прошлого?
      – Затем, что президент Кузнец вернется на железном звере и поработит всех нас, – лебедь распустил кушак, и на мгновение под засаленным парчовым тэрлигом показалась пупырчатая серая кожа, покрытая белесым пушком. – А он непременно вернется, мы гадали на человеческом сердце, шаман. Да, да, не дергайся, что ты дергаешься? Тебе ли не знать, что человеческое сердце не обманывает? Так вот, Кузнец доберется до Петербурга, и его русские орды уничтожат всех, кто уцелел. Им снова понадобятся наши самоцветы и наше золото, они снова начнут ставить вешки и заборы! Они запретят нам бить зверя в нашей же тайге. Они снова захватят все, а нам даже не будет позволено ловить рыбу в ручьях. Только величайший из моголов может нас спасти!
      – Сердца нужны, гордые сердца героев окропят знамена Хозяина, нужны смелые сердца, – скороговоркой выпалил сова.
      – Если русские починят железную дорогу, Хозяин уже не проснется, так говорят все гадания, – уныло прошипел лебедь. – Они заселят каждую щель, снова полезут под землю в поисках самоцветов. Могила захлопнется на тысячу лет.
      – Империя Кузнеца сейчас очень далеко на западе, – прохрипел бык. – Но разве ты не слышал, что болтали Хранители меток, эти надменные русские колдуны, прилетавшие на ящерах? Империя расширяется, даже страшнее и быстрее, чем растут Желтые болота и блуждающие прииски. Но русский царь, проникший сюда с помощью бесов, – это только одна опасность. Есть сведения, что он подружился с монахами из храма Девяти сердец. Да, да, шаман, не трясись! Или русские придут, или китайцы. Скоро всем нам конец, конец твоему улусу и свободной жизни, если мы не разбудим Тэмучина. Только он вернет в мир гордую империю моголов!
      Тулеев глубоко задумался. Внезапно он поверил, что нужен своему народу, разбросанному по тайге, обедневшему, потерявшему веру, не рожавшему в последние годы сильных шаманов, утратившему гордость. С одной стороны – наглеющие банды китайских мандаринов, с другой – кошмарные болота, рожденные химией Большой смерти, а теперь еще и русские. Не те мирные спокойные русские, что испокон обитали в Чите, а страшные голодные разбойники из неведомого Петербурга!..
      – Что вы от меня хотите? – тихо спросил Саян.
      – Убить Кузнеца и Варвару мы сумели бы и без тебя, – заухал сова. – Правда, будет много крови, дорого придется заплатить, но… сумели бы. А вот вечного старца нам не одолеть, его смерть заговорена русским колдовством и спрятана в стихе. Останови их, Тулеев, напусти на них железных бурханов. Выйди к ним, притворись их другом, сбей с пути, замани на Алааг Хан. Шаманские улусы будут ждать вас там…
      – И что потом? – затаил дыхание Саян.
      – Мы вырвем их смелые сердца над могилой Чингис-хана… – улыбнулся лебедь.
      – И обагрим их кровью белое девятибунчужное знамя, спрятанное в гробнице! – заухал сова.
      – И повелитель восстанет… – топнул копытом бык.

1
КОРОТКИЕ ПРОВОДЫ