Внезапно Мария упала на колено и открыла огонь сразу с двух рук, целя куда-то вбок. Оказалось, младший егерь на дороге не справился, он выстрелил десять стрел из арбалетов, затем схватился за ножи, когда вопящая волна выплеснулась под колеса. Мария убила еще дюжину тварей, остальные трусливо отступили. Младший егерь, его звали Гвидо, получил передышку и заряженное новое оружие, но его здорово помяли, вырвали клок из бороды, вся его физиономия была залита кровью. Анка кричала ему по-русски, чтобы поднимался в карету. Парень, естественно, не понимал, качался, вытирал глаза и, кажется, потерял ориентацию. К нему подскочил кучер, очень вовремя забрал арбалеты, потому что коты снова выползли на дорогу.
От огромного количества зверюг увядшая трава шевелилась. Казалось, что сама земля пришла в движение. Тетушка бормотала чудесные слова, а я попытался свистнуть, как свистел в Верхнем мире, но ничего не получилось. То есть свистнуть получилось, но пятнистые убийцы не отреагировали. Когда пугаешь хищника или лаской подчиняешь его своей воле, всегда получаешь ответный толчок, и он тем сильнее, чем сильнее личность зверя. Это вроде отдачи при стрельбе.
Но эти животные не звучали во мне рассерженным хором, не бились изнутри, раззадоривая и призывая себя покорить, как это делали, к примеру, волки в Саянах. У пятнистых котов не было никаких других желаний, кроме как убить нас всех.
Их кто-то послал с этой целью.
Или не так. Кто-то зашвырнул нас туда, где коты уже ждали, как нарочно — голодные и до предела обозленные. Я неплохо представляю по книгам, и благодаря папиным лекциям, сколько пищи надо некрупному хищнику, и какая территория нужна стае для прокорма. То количество особей, что плотным кольцом сгрудилось вокруг нас, физически не могло существовать на вересковых пустошах. Большинство издохло бы задолго до нашего появления.
Значит, их кто-то нарочно собрал и перебросил сюда.
Разделившись на две волны, хищники обходили нас по канавам, забирая в клещи. Мария получила от фомора нож, распотрошила штук восемь кошек. У дяди Сани результаты оказались лучше, но у него был расцарапан лоб, и одна из бестий добралась до его гривы. Любому фэйри известно, как это больно, и как непросто остановить кровь из пораненных волос. Наш русский кровник держался с потрясающим мужеством, он только все чаще сплевывал красным и встряхивал головой, словно отгоняя мух.
Я даже не представлял, что наш русский кровник может рассвирепеть до такой степени. Драка шла уже на самой обочине, мы получили преимущество в виде сухой земли. Саня мог бы запрыгнуть на подножку, но вместо этого он обмотал пораненную правую руку свитером, как это делают инструкторы, обучающие собак, и, выставив вперед замотанную конечность, ринулся в самую гущу врага. Коты по дурости прыгали, целясь в руку, и тут же валились со вспоротыми животами. За минуту дядя Саня проделал брешь в рядах противника, вынудив штук сорок бестий перейти к обороне. Он возвышался над ними, как викинг, или, скорее, как былинный русский богатырь, о которых мне читала Анка. На миг я столкнулся с ним взглядом — у Сани были глаза берсерка.
Фомор и отрядные дрались расчетливо и холодно, почти механически, Брудо так и не прекратил свою воинственную песню, а русский сам превратился в зверя. Он кромсал и рубил, привалившись спиной к черной гранитной колонне, пока кошки, поджав хвосты, не хлынули мимо него. Они его избегали!
Но беда состояла в том, что они не собирались покидать поле боя. Папа учил меня общению с Маленькими народцами и с лесными убийцами, вроде медведей. Никогда еще я не встречал животных, столь самозабвенно ищущих смерти.
Они не собирались оставлять нас в живых.
Однако контратака нашего русского кровника позволила милорду Фрестакиллоуокеру собраться с силами. Он приподнялся на коленях, сделал несколько молниеносных скользящих движений и остался один в кольце дергающихся врагов. Я не успел заметить, чем орудовал пикси, лезвия он прятал в рукавах. Четыре кота бились в конвульсиях, их боль ударяла мне в виски, как разряды тока. Рядом, проткнутые стрелами, дергались еще двое. Пикси встал, зажимая рваные раны на ноге, огромный фомор рванулся ему навстречу, подхватил маленького друга и почти баскетбольным движением отправил его в карету.
— Все внутрь! — громыхал фомор. — Надо бежать, иначе — не спасем лошадей!
На нем тут же повисло не меньше десятка бестий. Магистр не издал ни звука, а коты орали жутко, похлеще, чем те несчастные, которых мы заживо жгли в пещере. Его строгость очень плавно повел мечом вдоль тела, с одной стороны, затем с другой, начиная от затылка, где его плащ в клочки рвали сразу три зверя. Меч был наточен так остро, что отрубленные половинки котов еще некоторое время цеплялись за одежду фомора. Магистр отступал спиной к серо-бурой лавине, к десяткам желтых ненавидящих глаз. Он вращал перед собой стальное лезвие с такой скоростью, что хотелось проморгаться. Коты застывали, словно зачарованные пляской смертельного металла.
— Брудо, они сожрут лошадей! — это кричала тетя Берта.
Если погибнут лошади — нам конец. Мы все это поняли одновременно. Вороны кружили и каркали, плотной тучей нависая над каретой. С противоположной обочины к коням подбирались ползком не меньше двух дюжин болотных тварей. Младшие егеря стреляли, лежа под колесами. Многих они убили, но хищники все прибывали. Кони сверху были укрыты плотными попонами и, вдобавок, кольчужными сетями, утыканными лезвиями. Наверное, предусмотрительный фомор заранее приказал егерям закутать животных.
Но ноги он им обезопасить не мог. Испуганные кони дернулись, не слушая кучера, карета пришла в движение. Кучер, пожилой фомор с седей бородой, выскочил наружу с длинными стилетами в обеих руках. Отчаянно ругаясь, он зарезал несколько кошек, затем повис на холке передней лошади, его ноги бороздили пыль. Могучее животное волокло кучера, словно не замечая его веса.
Тетя Берта внутри кареты перевязывала раненого пикси. Он мужественно сдерживал стоны, хотя на обеих его ногах кожа свисала полосками вместе с шерстяными чулками. Мария отстрелила пустую обойму, Саня прикрывал ее и меня: со своим янычарским кривым ножом, забрызганный кровью, со всклокоченной бородой, он походил сейчас на доисторического неандертальца, защищающего свою семью. С другой стороны, меня закрывала широченная спина магистра. От Его учености невероятно разило потом и чесноком. Саня и Уг нэн Наат, оба, мелкими шажками продвигались к карете, но наше движение все больше замедлялось. У ног фомора уже громоздился холм из кошачьих трупов: не зная усталости, он махал мечом, но сам изрядно пострадал. Я видел только его левую лапищу, которая была толще моей ноги. Кольчужная рубаха была разорвана в трех местах, перчатку, больше похожую на растянутого ежа, тоже прокусили. Кошки бросались снизу, он давил их ногами, но когда они прыгали сверху, фомор был вынужден прикрывать лицо.
— Ваша строгость, не выпустить ли наших птичек? — задыхаясь, предложил обер-егерь, когда захлебнулась очередная вражеская атака.
— Только барон с ними умеет управляться! — Фомор сплюнул, оперся ладонями в колени, зорко наблюдая за перемещениями котов. Они барражировали в мокрой траве, вне пределов досягаемости его меча, но не давали нам шансов уехать. — Мы не загоним горгулий обратно!
— О, черт, они снова лезут! — ахнула Мария.
Коты завывали, то бросаясь синхронно в бой, то откатывались, оставляя после себя десятки убитых. Лучше всех, как ни странно, их крошил обер-егерь. Невзирая на щуплое телосложение и отсутствие длинного меча, Брудо составил серьезную конкуренцию Уг нэн Наату. С его кольчужных перчаток лило ручьями. Брудо не делал ни одного лишнего движения. Короткий выпад, разворот, ложный бросок — и очередной зверь катается с выколотыми глазами.
— И-йэх! И-йэх!
Мы проигрывали это сражение. Кучеру удалось удержать коней, он буквально повис на мордах у передней пары, но уехать нам бы не позволили. Их было слишком много.
И вдруг что-то произошло. Я ощутил внутренний толчок в грудь, словно на миг погрузился на большую глубину. В Изнанку, под покров рваных скользящих туч, под равнодушные лучи двух солнц, прорывалось нечто чужое.
Что-то из плоского мира.
И сразу, воспаленной памятью, заныли шрамы, которые оставил мне на груди Большеухий. Но это был не он. Того я бы почуял заранее.
Аня спрыгнула с подножки и шла к нам. Она скинула зеленый плащ, куртку, закатала рукав свитера и на ходу резала руку скальпелем. Скальпель из сундучка тети Берты я узнал сразу. Анка резала руку, как-то отрешенно улыбалась и шептала белыми губами. Кровь скатывалась струйкой с ее ладони.
Я прочитал то, что она повторяла, и кисточки на моих ушах заныли, словно перед бураном. Обычная девочка Аня звала своего любимого друга, звала его полакомиться ее свежей девственной кровью.
У котов разом встала дыбом шерсть. Анка зашла к ним в тыл, зверюги обернулись, выпустили когти, но ни одна не посмела прыгнуть. Они застыли, шевеля усами, принюхиваясь к далекому черному ужасу, который рвал уже хрупкие границы Изнанки. А потом они начали отступать перед Анкой, выгибая спины, продавливаясь широким полукругом, а самые трусливые уже бежали с поля боя, обмочась со страху, и ныряли в камыши.
На зов любимой крови спешил Добрый пастух, черный пес Капельтуайт.
— Прячьтесь, разрази вас гром! — надрывая связки, заорала тетя Берта. — Прячьтесь же, скорее!
Два раза нас упрашивать не пришлось. Саня оторвался от колонны, схватил меня и Марию и потащил к карете. Его ученость опустился на одно колено и творил молитву на неизвестном мне языке. Обер-егерь стянул перчатки, промокнул платком разорванную бровь и вскарабкался на подножку. Младшие егеря отступали, выставив арбалеты с тлеющими стрелами.
Кошки не мешали. Они съежились, вращали головами, принюхивались, точно потеряли вдруг вожака. Кони ржали, не переставая. В этот момент погребальный костер над погибшими в муках круитни вспыхнул с новой силой, к тучам взметнулся сноп багровых искр.
Аня продолжала тихонько лопотать и высоко над головой держала вскинутую руку. Она осталась на обочине совсем одна, если не считать тысяч котов и молящегося фомора. Но вот и он поднялся, подхватил меч и одним прыжком забрался к нам в карету.
Я посмотрел на маленькую фигурку в потертых джинсах, на тонкую незагорелую руку в синяках, вскрытую скальпелем, на неровно обрезанные волосы, собранные в хвостик, и...
Короче, я пролез между егерем и тетей Бертой и спрыгнул вниз.
— Стой, назад! — зашикали на меня сверху. — Бернар, вернись, ты ей не поможешь!
Конечно же, я ей ничем не мог помочь. Мне просто хотелось быть с ней рядом в такой момент. Мы ведь совсем забыли, кто нам покровительствует в Изнанке, и забыли, что для этого покровителя нет барьеров. Только тетя Берта вспомнила, но навстречу голодным оскаленным пастям вышла не она.
Добрый пастух Ку Ши материализовался вплотную к Ане. Он возник весьма оригинальным способом, словно выпал из кратковременной пылевой воронки, похожей на маленький тайфун.
— Аллопе-кнеххт, — задумчиво произнес Добрый пастух, раздувая ноздри.
Кошки попятились. Сегодня Капельтуайт выглядел весьма внушительно. Пожалуй, до лошади он в холке не дотягивал, но в ширину мог поспорить с быком-производителем. Ротвейлер размером с быка нагнулся и шершавым раздвоенным языком лизнул Анке вскрытую руку. Я знал, как это больно, и от ее боли меня ударило, словно током. Кровь потекла сильнее, но моя девушка потянулась и погладила пса по морде. Ку Ши лизнул ее руку еще раз, мечтательно закатывая глаза. Его кабаньи клыки торчали, как два кинжала. Мне показалось, что он, почти по-человечески, причмокнул от удовольствия.
— Анечка, уходи!
— Анка, беги оттуда! — Я попытался сделать шаг и тут же был остановлен немигающим взглядом Капель-туайта. В этот момент он никого не узнавал, кроме своей кровницы.
А потом он махнул хвостом и... раздвоился. Каждая его половина, в свою очередь, раздвоилась, став полупрозрачной, а следующие продукты этого немыслимого процесса деления стали еще прозрачнее, почти невесомые тени, но тени с клыками и когтями...
Он бросился в гущу котов, сразу по восьми направлениям, и устроил форменную бойню. От центра пошли расширяющиеся круги из мертвых тел. Кошки бежали, но не успевали скрыться. Черный охотник Капельтуайт не брал пленных и не нуждался в трофеях.
— Аня! Аня, скорее назад! — махала руками тетя Берта, но девушка почему-то не отвечала. Она стояла к нам спиной и покачивалась, словно березка на ветру.
Я подбежал к Анке и повлек за собой. Она не сопротивлялась, вся была какая-то мягкая и податливая. Возле подножки она пошатнулась и упала мне на руки. Я заглянул ей в лицо и чуть не застонал. Добрый пастух Ку Ши взял немалую плату за свою помощь, теперь Анечке срочно требовался сытный обед и пара плиток гематогена! Она была белая, как альбомный лист.
Кучер стегнул коней, те рванули, как племенные иноходцы. Никто не произнес ни слова, все стояли у окон, схватившись за поручни, и следили, как Добрый пастух расправляется со стаей. Его восемь, а может быть, уже шестнадцать прозрачных ипостасей рвали на части остатки кошачьего поголовья. Мне хотелось зажать уши. Над покрытыми дымом топями разливался многоголосый предсмертный вопль.
Тогда я впервые подумал, что если бы я хотел нас остановить, то против демона следовало выпускать других демонов. Ку Ши сумел нас защитить, поскольку кошки, при всем их неистовстве, были обычными животными. Что будет, если наши незримые недоброжелатели призовут кого-нибудь страшнее?
Я даже не подозревал в тот момент, насколько близок к истине.
Песня баньши
Дядя Саня подхватил меня за шиворот, егеря втянули на ремнях дверь, задвинули стальные засовы. В последнюю секунду к нам успели ворваться два кота. Мария с видимым удовольствием наколола их на нож. В карете было темно, Брудо успел захлопнуть окна.
— Гони, гони! — обер-егерь подгонял возницу.
Кони топали уверенной рысью, от ударов их копыт вздрагивала земля. В ближайшую минуту мне довелось воочию убедиться, насколько полезной была колючая сеть, громыхавшая по бортам кареты. Некоторые из кошек, распаленные погоней, прыгали на борта и, визжа, скатывались вниз. На их место тут же приходили их бестолковые собратья и тоже соскальзывали, оставляя на крюках ошметки шерсти и куски мяса. Егеря лязгали железом, натягивали тетивы на своих сложных механических арбалетах и стреляли сквозь оконные решетки. Сквозь ставни доносился непрекращающийся вой и визг. Сколько мы их подавили колесами — неизвестно, но когда обер-егерь рискнул отворить заднюю дверь, колеи были усеяны трупами.
Тетушка Берта развернула походный госпиталь. Ей на помощь неожиданно пришел Строжайший и Ученейший. Не обращая внимания на собственные раны, он разжег огонь в печке, накидал в кастрюльку всяких подозрительных мелочей из мешочков и залил варево водой. Спустя минуту по обоим этажам распространился такой смрад, что мы с Марией и Саней были вынуждены высунуть носы в окна. Уг нэн Наат сварил превосходную мазь: позже тетя Берта с завистью призналась мне, что отдала бы все свои драгоценности за рецепт. Однако фомор рецептом делиться не пожелал, тем более что таких ингредиентов, с его слов, в Измененном мире не существовало. Потерявшего много крови милорда Фрестакиллоуокера уложили на лавку и натерли коричневой мазью. Затем досталось дяде Сане и егерям. Ослабевшую Анку завернули в шкуры и отнесли вниз, в натопленную каюту дяди Эвальда. Дядюшка ненадолго очнулся от забытья и позвал меня.
— Бернар, я схожу с ума, или мы тонем в канализации? — Наш любимый Глава септа даже сейчас ухитрялся шутить.
— Это мазь Его учености, — успокоил я. — Фомор сказал, что по мере остывания будет вонять еще сильнее.
— Бернар, они выбрали неверный путь, передай им там, наверху, — он махнул исхудавшей, слабой кистью. — Я чую... Нам нельзя туда ехать...
— Дядя Эвальд, часов на десять мы провалились в омут времени, ничего не поделаешь.
— Я не о том. Я чую баньши, но поют они не обо мне...
Я поежился. У дядюшки окно все это время было заперто, каюту освещали масляные лампы, но он, как и следовало опытному знахарю, раньше нас предвидел опасность.
Что я мог сделать? Побежать наверх и приказать фомору повернуть коней? Я наклонился к дядюшке пониже, чтобы спросить, как лучше поступить, и где эти самые баньши, но он уже снова впал в беспамятство. Я вытер пот с его бледного лба и закутал его в одеяло. Дядюшка стал еще меньше. Потом я поцеловал спящую Анку и побежал помогать тете Берте. Она как раз штопала младшему егерю Гвидо рассеченную бровь. Мне доверили прокаливать иглы и подавать на палочке раскаленную над огнем мазь. Я все-таки отважился и передал провожатым слова Главы нашего септа.
— Назад пути нет, — хмуро откликнулся обер-егерь. — Мы выбрали самую лучшую дорогу. Цайтмессеры показывают, что Узел слияния где-то впереди.
— Если мы не поторопимся, Узел ускользнет от нас еще на десять часов, — добавил магистр. Он перевел стрелки на трех циферблатах, затем положил прибор набок и сдвинул верхнюю панель. Под панелью в стеклянных колбах перекатывались капли золотистой жидкости. Магистр и обер-егерь склонились над столом, что-то вычерчивали на бумаге, сверялись с толстыми книгами и, судя по всему, изрядно запутались.
А что мне оставалось делать? Только вздыхать и сквозь щель над будкой кучера разглядывать наплывающие колонны с горгульями. Ближайшие скульптуры были от нас уже в полусотне ярдов. По обочинам в беспорядке громоздились осколки обработанных камней и куски кирпичной кладки. Словно здесь когда-то велось строительство, а потом рабочие покинули площадку, не убрав за собой мусор. Порой мусорные отвалы поднимались на такую высоту, что даже из окон второго этажа было трудно рассмотреть окрестности. Иногда мне чудилось, что ветер доносит запахи живых существ, прячущихся в буераках, иногда стаями принимались кружить вороны. Они молча следили за нами, перепархивали с колонны на колонну, создавая ощущение загадочной потусторонней стражи. Один раз, находясь на крыше, я для пробы затянул песню хищных птиц, вороны взлетели, забеспокоились, но ни один не сел мне на руку.
— Бернар, даже не вздумай, — из темноты люка предупредила тетушка. — Эти пташки не слышали наших песен.
Я не стал спорить. Радовало уже то, что коты окончательно отстали. Поочередно мы вылезали через верхний люк и следили за безжизненными серо-черными полями. Огонь прошелся здесь, не пощадив ничего. На кочках курились дымки, ветер раскачивал редкие обугленные скелеты деревьев, но мертвечиной больше не пахло. Под колесами гулко рокотал камень. Возница, не уставая, покрикивал на лошадей. Если бы я увидел этот ландшафт на цветном фото, то уверился бы, что имею дело с коллажем. Здесь хотелось задрать лицо к небу и выть. Карета вырвалась на вершину очередного холма, миновала развилку и снова свернула налево, по мощенному гранитом шоссе. На развилке я успел заметить наполовину погрузившийся в землю валун с выбитыми рунами. Где-то я уже подобное встречал, кажется — в Верхнем мире, в каком-то музее. Возможно, этому камню соответствовал его двойник, наверху. Я пожалел, что так глубоко мы с Питером Лоттом историю не изучали. Похожий на яйцо, заостренный сверху валун остался позади. С обратной стороны на нем тоже было что-то вырезано или выбито.
— Кажется, докельтский период? — предположил дядя Саня. — Жаль, зарисовать некогда.
Дядя Эвальд предупреждал, что мы выбрали неверный путь, но его не услышали. Карета все быстрее катилась под гору.
Навстречу горгульям.
А наши «птички» раздраженно свистели в «багажнике», недовольные тряской, возбужденные запахом крови.
— Смотрите, смотрите! Там, слева!
Брудо распахнул ставни на окне. Окружающая местность почти не изменилась, но стало заметно суше и прохладнее. Скорее всего, надвигалась ночь, но здесь никто не может утверждать, на сколько часов затянется вечер. Кони опять перешли на шаг, осиливая заметный подъем. Все так же краснели торфяники, но болото постепенно отступило, дымные языки тоже остались позади.
— Что там? Что?
— Почтенный егерь, где-то здесь должна быть ферма? — спросил из каюты фомор.
— Все верно, Ваша ученость. Здесь должна быть Ферма-у-Воды, мы на верном пути. Но в это время ферму еще не построили. Нет ни запруды, ни мельницы.
— Черт подери, это еще кто? — теперь и Мария разглядела.
Потянуло проточной водой, мы подъезжали к излучине. Почуяв влагу, кони потянули карету веселее.
— Баньши... — прохрипел Брудо.
Опираясь на плечо младшего егеря, кое-как он доковылял на забинтованной ноге до окна. А я и не заметил, что обер-егерь серьезно повредил ногу.
Я их тоже видел, но не понимал пока, стоит ли тревожиться. То, что плыло нам навстречу по реке, пока не вызывало у меня ощущения опасности. Я вдыхал полной грудью — наконец-то пропала гарь и вонь от гниющих останков. Оранжевое солнце закатилось, темнело буквально на глазах. Из-за присущих Изнанке визуальных искажений казалось, что лохматые тучи на горизонте трутся животами о землю.
Я ошибался. Оно не плыло по реке, а висело неподвижно над пологим берегом, в обрывках розовой ваты. Несколько сгорбленных фигур, склонившихся над белыми мостками. Нет ощущения надвигающейся агрессии, что-то совсем иное.
Мне внезапно стало грустно. Так грустно, что захотелось заплакать. Я давно уже не плакал и потому немножко перепугался. Чем ближе мы подъезжали к излучине, тем острее и безнадежнее закипала во мне тоска.
Там покачивалось что-то белое, в тусклой холодной воде.
— Будь я проклят, если это не баньши! — добавил младший егерь.
— Вы их встречали раньше? — быстро спросила тетя Берта.
— Два раза, — шепотом ответил егерь. — И оба раза мне, как видите, повезло.
— Потрясающе, — дядя Саня дышал мне в ухо. — Вот уж кого не ожидал.
— Да что вы все приуныли? — всколыхнулась Мария. — Что они такое? Бросятся на нас со своими простынями?! Ей-богу, мне начинает казаться, что здесь каждая муха настроена мне выбить глаз! Уважаемая Берта, вы меня просили не трогать комариков, а только что нас чуть не растащили на сувениры! Раз и навсегда — давайте выясним, кого можно прикончить заранее, а кого пожалеть?!
— Комаров действительно лучше не трогать, — вполголоса заметила тетушка.
— Баньши оплакивают будущих покойников, — сказал дядя Саня.
Река текла, как расплавленная извилистая полоса ржавчины, испаряя жирные грозди розового тумана. Вероятно, насыщенный кирпичный цвет вода приобрела из-за близости болота, а может быть, лучи вечернего солнца так преломлялись. Туман колыхался, заплывал на низкие черные берега, дрожащими щупальцами перегораживал дорогу. Иногда полосы его достигали та кой плотности, что мы могли видеть только крупы задних лошадей. У ближайшего к дороге изгиба реки в воде трепыхались длинные белесые полосы, издалека похожие на водоросли.
Но это были не водоросли. Над карминовой рябью возвышались на сваях хрупкие, выбеленные временем мостки. На фоне темной воды они казались скелетом доисторического ящера, погибшего во время водопоя. На мостках женщины в серых плащах полоскали в воде саваны. Или один саван. Они медленно раскачивались, низко склонившись над перевернутым, дрожащим небом. Серые капюшоны скрывали лица, а длинные рукава плащей плавали на поверхности реки.
Брудо велел кучеру остановить коней, и сразу стала слышна поминальная песня. На что она была похожа? На скулеж новорожденных волчат, у которых убили мать. На стон ветра в заброшенном доме. На клокочущее дыхание матерей, встречающих гробы с трупами своих детей.
Пока открывали дверь и спускали лесенку, я вспоминал, что рассказывал нам о плакальщицах Хранитель преданий Питер Лотт. У разных народов разные представления о баньши. Обычные считали их исключительно сказочными персонажами, достаточно зловредными родственниками чертей. Среди фэйри мнения разделялись, в силу противоречивости преданий, утери свитков Священного холма и отсутствия необходимых терминов. Пожилые озерные всерьез уверяли, что еще недавно, в семидесятых годах двадцатого века, баньши рыдали на осушаемых болотах, и всякий раз после их плача кого-то находили мертвым. Знахари канадских септов плели байки о великом переселении фэйри в Новый свет, и о чудесных существах, перебравшихся на кораблях вместе с ними. Якобы, там присутствовали и баньши, наряду с клури каун, брауни и всевозможными сидами. Питер Лотт считал, что на девяносто процентов — это болтовня, основанная на чрезмерном увлечении канадским виски, но не отрицал само существование плакальщиц. Щеголяя знанием популярной физики, Питер Лотт обзывал баньши энергетическими сгустками, пребывающими на границе коллективного сознания. Естественно, с таким определением трудно спорить, его непросто даже повторить по слогам!
— В каком-то смысле они действительно матери, горюющие о своих убитых сыновьях и дочерях, — поучал собравшихся детей Питер Лотт. — Надо просто свыкнуться с мыслью, что в природе существуют миры, населенные нашими надеждами и нашими разочарованиями. Эти сгустки не живут как люди, не имеют биографий и детей, но при определенных условиях их можно встретить. Баньши раньше видели, теперь это редкость. Спросим себя — почему? Объяснение лежит на поверхности. Мы следуем за обычными, мы перенимаем их привычки, мы влились в их цивилизацию, чтобы не погибнуть. Все меньше места остается для предвидения, мы верим прогнозам погоды, верим врачам, верим справочникам и политикам. Моя бабушка, пусть хранят ее дух Священные холмы, умела предвидеть чужую смерть не хуже легендарных сидов. Другое дело — она не сообщала о своих видениях встречным и поперечным, чтобы не пугать народ. Представьте, что началось бы в септе, если бы каждый узнал дату своей смерти? Так вот, дети, я уверен, что у моей бабушки, почтенной Виктории Луазье, была самая тесная связь с баньши. Она не смотрела телевизор, не слушала обещаний по радио, не верила плакатам. Она слушала себя, слушала песни кровников, слушала тишину в лесу, чему я вас безуспешно пытаюсь учить. А втыкать в уши дурацкие плееры вы навостритесь и без меня.
Дядя Лотт преувеличивал нашу бездарность и наше непослушание. Однако проблема состояла в том, что нам, современным людям, приходилось брать на веру то, что не воспринимали органы чувств, за столетия утратившие чуткость. Нашим бабушкам существование баньши казалось естественным, хотя они их никогда не встречали. Но дети прежних, размеренных, неторопливых веков легко умели заглянуть за край. По слухам, они легко спускались в Пограничье, а некоторые даже достигали Изнанки, оседали там и изредка присылали с брауни весточки родным. А мы... А мы, волей-неволей скатывались к мироощущению обычных. Зачем обычным людям баньши, когда они так трясутся от страха умереть? Мой папа говорил — баньши повывелись в Верхнем мире именно оттого, что люди ответственность за смерть свалили на Бога. Тысячи лет, вместо того чтобы сесть, взяться за руки и прислушаться к будущему, они повторяли друг другу, как попугаи: «Богу — богово, кесарю — кесарево», «Бог дал — Бог взял», — и тому подобные мудрости, сознательно устраняя свой коллективный разум из строительства мира. Они не могли понять простую истину, с детства известную каждому фэйри, что наш коллективный разум — он и есть Бог. И не надо бояться баньши, потому что они никого не убивают. Они дают возможность приготовиться к смерти.
— Мы что, должны их навестить? — саркастически хмыкнула наездница.
— Вы — оставайтесь тут, — безапелляционно заявил фомор. — У меня имеется кое-что, что может им понравиться.
Он спустился вниз, порылся в сундуках и вернулся с пыльным глиняным кувшином, залитым сургучной пробкой.
— Берта, зачем он пошел? — спросила Мария.
— Он пошел, чтобы выразить почтение к существам, которые в тысячи раз старше нас. Разве вам это не кажется естественным — выражать почтение старшим?
Наездница фыркнула, но не стала спорить, потому что пришла Анка, бледная и заспанная, с синими кругами под глазами.
— Ой, а что вы меня не будите? Ой, а почему не едем? Я ничего не помню совсем. А где эти страшные кошки? Мы от них убежали? Ой, а кто это?!
Наконец, она заметила баньши. Я приложил Ане палец к губам, затем притянул ее и обнял, теплую, закутанную в одеяло. Она была права, когда ругалась на меня, а я вел себя слишком самонадеянно и перестал замечать ее душу. Каждого из нас можно больно задеть, но больнее всех бьют самые близкие. Я на минутку забыл, чему меня учила мама. Мама всегда говорит, что нет такой великой цели, ради которой можно расстаться с совестью. Сегодня моя девушка едва не погибла, а если бы это случилось, великая цель рассыпалась бы в прах.
Это только моя великая цель, но я уверен, что она пригодится многим фэйри. Дядя Эвальд — вот кто отлично меня разгадал, несмотря на разницу в возрасте. И он не стал на меня ругаться, напротив, он первый мне шепнул о Неблагом дворе и о Капитуле островных фоморов, где колдуны способны изменить генетический код. Я готов прозакладывать мои коллекции раковин и камней, что Ученейший и Строжайший никогда не слышал слова «генетика», но его соплеменники легко делают то, до чего людям Верхнего мира расти еще сотни лет. Это потому, что фоморы верят в баньши.
Магистр очень медленно спустился с дороги и шагнул в туман. Солнце почти закатилось, но навстречу ему уже торопилась одна из лун, раскрашивая реку оттенками серебра. Ветер стих, клубы розового тумана повисли в неподвижности; казалось, весь мир Изнанки впал в оцепенение, внимая тоскливому пению.
Женщины на мостках полоскали бесконечно длинный саван, их голоса проникали в каждую клетку тела, заставляя вибрировать нервы похлеще, чем в кресле дантиста. Одна из баньши обернулась, она показалась мне очень высокой. Двухметровый фомор едва доставал ей до груди. Под ее серым балдахином угадывалось зеленое платье, но ног под платьем я не заметил. Баньши повисла в паре дюймов над деревянными мостками, потом медленно подняла правую руку. Ее кисть скрывали складки плаща. Хотя рука там могла и вовсе отсутствовать. Мною вдруг овладело непреодолимое желание увидеть хотя бы кончики ее пальцев. В глубине души я понимал, что обманываю самого себя, что никакой руки нет, а есть одна видимость, мираж, созданный нашим коллективным воображением.
