Старший нашел щель, откуда в кокон поступает теплый воздух. Сходил за своей одеждой и разложил ее сушиться по каюте. Чтобы избавиться от давящей тишины, он принялся напевать. За панелью компьютера он обнаружил еще три фотографии. На двух — совершенно точно люди Атласа. Высокие, загорелые, кудрявые и наверняка, по их меркам, в самом соку, лет по четыреста.
На третьем фото миниатюрная блондинка с печальными глазами прижимала к себе грудного ребенка в чепчике. Старший перевернул снимок. С обратной стороны по-английски было написано: «Твои Памела и маленький Ронни, ждем любимого папочку Санчеса».
У Старшего защипало в носу. Нет, он вовсе не был размазней и не жалел беднягу Санчеса, который сейчас лежал где-то неподалеку, заваленный камнями. Старший представил, каково этой далекой миленькой Памеле, которая родила ребеночка, а теперь, возможно, никогда не узнает, куда девался «папочка Санчес». Она кинется его искать и выяснит, что такой человек не существует, или существует, но это совсем не ее пропавший муж. Впрочем, вполне вероятно, что Коллегия назначит вдове денежную помощь, но только затем, чтобы поближе присмотреться к маленькому ронни. А вдруг у малыша кровь кормильца? Тогда миленькая близорукая Памела может попрощаться и с сыночком. Ведь для Коллегии превыше всего общие интересы. В следующие полчаса Старший сделал несколько полезных открытий. Он выяснил, что зеленый свет горит еще в трех жилых помещениях, расположенных над сауной, а также в круглом зале, изнутри похожем на воздушный фильтр автомобиля. Там вдоль стен колыхались влажные белые полотнища, в точности как сохнущее на ветру белье. Вода стекала с них горячими струйками и кружилась в водовороте вокруг сливного отверстия. От непрерывного стука падающих капель у Вальки зашумело в ушах. В противоположном конце «гантели» он наткнулся на запертые мембраны с красными и голубыми обозначениями. Здесь протяжные «вздохи» разносились намного громче, и в такт им наливались синей жидкостью подвешенные на каждом повороте дряблые мешки. Эти приборы показывали нечто важное, раз их навешали так много. Старший поразмыслил и принял версию радиоактивных счетчиков. Хотя Лукас его убеждал, что никакой радиации на Тхоле нет.
Одна из синих мембран пропустила Старшего в узкий тамбур, откуда из трех направлений ему открылось только одно. Несколько минут новый капитан корабля не шевелился, пытаясь понять, что же собственно он видит. Очевидно, перед ним был машинный зал, но здорово смахивающий на оранжерею ботанического сада. Кольцевой коридор, круглый в сечении, перетянутый через каждые полтора метра жгутами с пульсирующей в них кровью. Жгуты разделялись в кожистой, подрагивающей стенке, разветвлялись на мелкие сосуды, пронизывая каждый сантиметр исполинской колбасы. Периодически, пока Валька шел по кругу, она сокращалась вся. Резким толчком пробегало мышечное усилие по тяжам и переборкам, обновляя кровоток. Сверху и с боков свисали лоснящиеся синие ветви, очень похожие вблизи на листья мамкиного кактуса агавы, только раз в десять толще и длиннее. Синие кактусы без иголок росли чрезвычайно густо, источая терпкий аромат новеньких кирзовых сапог. Они переплетались, пускали мелкие побеги и в конечном счете снова прорастали в заполненные капиллярами розовые стенки. Оказалось, их можно безболезненно трогать и отодвигать. По центру «колбасы» протянулась узкая тропинка, очевидно, оставленная нарочно для персонала. Валька дважды сделал круг, пока нашел следующую, спрятанную среди синих побегов дверь.
И все-таки, это была никакая не оранжерея. Вероятнее всего, подобие печени для очистки крови, потому что этажом выше Валька наткнулся на громадный красный пузырь, внутри которого мерно вздымалось и опадало нечто. Вокруг пузыря, размером с купол небольшой церкви, можно было гулять по узкому балкончику, сплошь увешанному мешочками-индикаторами. Плотное, темно-багровое, живущее внутри пузыря то разбухало, заполняя весь его объем, и тогда толстая кожа лоснилась и натягивалась, то проваливалось куда-то вглубь и могло там ворочаться, не подавая признаков жизни, несколько минут. Старший заключил, что нормальное сердце так не стучит.
Уровнем ниже, скатившись по гибкой трубе, Валька нашел двух Эхусов. Оба гиганта отдыхали в яйцевидных вольерах, поджав морщинистые лапы, похожие на ласковых домашних псов. Валька обрадовался им, словно встретил давно потерявшихся родственников. Он перелез через пружинистый, бархатный на ощупь барьер и погладил ближайшую черепаху. Эхус отозвался вялым движением «бороды». Эхус был не голоден, как и его товарищ, но сонлив и будто немного пьян. Валька уже слышал о таком способе дальних перевозок. По шлангам из сердца Тхола вместе со скудными порциями питательной жидкости в организм черепахи поступало снотворное. Старший в который раз подивился предусмотрительности древних атлантов. Вместо того чтобы таскать по небу вонючее мясо и зерно, подвижные реанимации подключали непосредственно к бортовому «пищеварительному тракту». От Эхусов слегка пахло, кисловато, привычно, не сильнее, чем от коровы. Реанимационные пазухи были пусты, оба Эхуса совсем недавно освободились от пациентов. Потыкавшись в запертые ходы, Валька разыскал боевую рубку и научился включать обзорные окна. Рубка оказалась очень странным и интересным местом, хотя и до того, заглядывая во всякие щели, Старший встретил немало занятного. Во-первых, в рубке шумело и попискивало, словно работал старый радиоприемник. Во-вторых, она походила внутри не на кокон, а на сплющенную луковицу. Поперек луковицы медленно вращалась подсвеченная голограмма земной поверхности. Можно было войти внутрь, и тогда казалось, что светятся кости и вены. В теплых гуттаперчевых стенах при приближении ладони вспыхивали внутренней подсветкой приборы, так же мало похожие на знакомые Вальке индикаторы и циферблаты, как сам Тхол походил на трамвай. Десятки гибких прозрачных капсул демонстрировали разные уровни жидкостей, в других, горизонтальных капсулах, плавали реснички, вроде маленьких рыбок. Здесь стоял неприятный, навязчивый запах свежего мяса. Первые минуты Валька морщился, а затем привык и перестал замечать. Он нашел в стене два вместительных аквариума, выполненных в форме круассана, внутри них медленно перемещались серебряные пузырьки. Стены рубки излучали ровный неяркий белый свет. В трех местах на стене Валька обнаружил изображение ладони. Стоило приложить руку, как раздавался мелодичный звонок, поверхность, свитая из тысяч тонких жгутиков, расслаивалась, и выдвигалось подобие горизонтальной консоли с мягкими крючками и дюжиной дополнительных «Живых» циферблатов. Люди Атласа удивительно ловко ухитрялись сохранять везде свободное пустое пространство. В «луковицу» могло набиться человек десять, и никто не зацепил бы неосторожным движением приборы.
Немного погодя Старший разыскал жгуты, управляющие компенсационными гамаками. В них могли спасаться от перегрузок восемь человек. Достаточно было спиной упасть в податливую темноту, и тело тут же удобно обволакивало со всех сторон, оставляя свободным только лицо. А прямо возле губ появлялась трубка с водой.
В рубке имелось такое же рабочее место наездника, как рассказывала ему Анка. Петли в полу для ног, и в потолке — ручные. Там же, на потолке, между ручных петель Старший обнаружил углубление со свернутыми головными шлангами. Он немножко покусал губы от нетерпения — очень уж соблазнительной была идея попробовать себя в качестве наездника, но в последний момент отступил.
Здесь следовало трижды подумать, прежде чем добровольно позволить себя распять. Вполне вероятно, что у таких, как Мария, существовал особый допуск. Помимо поста наездника в рубке имелись еще два стационарных поста — оба в виде глубоких лежачих кресел. В левом кресле Старший немножко повалялся, рассматривая светящиеся приборы, разыскал за подголовником вялые шланги офхолдера, но ничего от них не добился. Тхол не желал признавать его за своего пилота. А правое кресло вообще находилось в нише, под упругим розовым валиком, похожим на разросшуюся морскую губку, и втиснуться туда не было никакой возможности.
Потом он наткнулся на петельки с изображением глаза. Здесь повсюду фосфоресцировали голубым светом непонятные закорючки, но других узнаваемых символов не встретилось. Мысленно перекрестившись, Старший дернул за петлю, и свет моментально потух. Слабо светился лишь обруч на пружинящем слегка изогнутом полу и многочисленные приборы. Зато половина рубки превратилась в прозрачное окно.
Без малейших искажений возник сегмент пещеры, обе штабные палатки с оборудованием и двое усатых — Второй и Четвертый. Старшего пробрал озноб. Американцы находились в двух шагах, но они его не видели, разговаривали и смотрели куда-то в сторону. Над приборами навесили новый тент, профессора Старший так и не заметил. Он потянул за вторую петельку с изображением глаза, и прозрачной стала теперь правая стена. Профессор Харченко сидел в дальнем углу пещеры подле цветастого нароста, чем-то напоминающего матрешку. Он горбился на ящике, под прожектором, кутаясь в теплый пуховик и... читал книжку. Иногда он потирал руки и делал записи в тетради. Валька почти успокоился за судьбу товарища по несчастью, как вдруг заметил на левом запястье Михаила наручник. Для верности усатые парни приковали профессора к ручке ящика, на котором он сидел. Судя по металлической оплетке и массивным ручкам, сдвинуть тару с места, а тем более — добежать до Тхола, Харченко в одиночку бы не сумел.
Зато он был жив.
Старший подумал немножко и отправился кушать. По собственному опыту он знал, что на сытый желудок в голову приходят крайне неожиданные и разумные мысли. А потом возникла идея, и она, как и следовало ожидать, оказалась грандиозной. — Я — крупный тормоз, — Старший постучал себя по лбу. — Надо не пытаться воевать в одиночку, а выходить на связь с Коллегией, чем скорее, тем лучше!
Озеро Мхораг
Я спускался очень долго. От напряжения ныли плечи, гудели колени и сводило кисти рук. Я слишком сильно хватался за перекладины, убеждал себя, что не сорвусь, и все равно не мог избавиться от страха перед высотой. Хотя высоты давно не было. Жерло колодца плавно изгибалось, пока, наконец, не наступил момент, когда лестница стала мне не нужна. Труба спускалась под углом примерно в тридцать градусов, я едва не катился вниз, придерживаясь одной рукой и тормозя подошвами, когда разгонялся излишне сильно. Звук моих торопливых шагов гулял по трубе многоголосым эхом. Чем ниже, тем более сыро становилось. В тоннеле образовались трещины, замазка вываливалась кусками, из трещин капала вода. Бесконечная капель все сильнее походила па шепот. Я гнал от себя глупые мысли, но уши сами прислушивались, угадывая в бессмысленном шорохе капель чьи-то сдавленные стоны и молитвы. По ногам несколько раз пробежали шустрые светящиеся существа, похожие на лягушек. Я таких никогда не встречал и даже не читал про них, хотя мой папа собирал книги про самых удивительных существ на планете. Впрочем, очень может быть, что пластинчатые черви со светящимися глазами и прозрачным позвоночником, которых я встретил на одном из привалов, вымерли в Верхнем мире пару миллионов лет назад. Они съеживались от тепла фонаря и старались быстрее уползти. Там, где вода капала особенно интенсивно, создавая по центру тоннеля ручьи, собирались еще более удивительные создания. Одни тускло светились, и было видно, как сквозь хоботки в их организм по капле поступает вода. Другие, похожие на игольчатых плоских глистов, сжимались и разжимались, свисая вертикально со стен колодца, точно полипы. Несколько раз, хватаясь за перекладину, я давил противных пауков, а на голову мне валились полужидкие улитки без раковин на спине. Все эти безмозглые твари не представляли опасности для человека: при желании, я мог бы их собрать, заспиртовать и продать британской академии за баснословную сумму. Ну где они еще найдут живых ископаемых, от которых остались лишь отпечатки в известняке?
Решетки встретились еще раз восемь, и последние три мне совсем не понравились. Я даже потратил минутку, чтобы разглядеть каждую из них внимательно. Не понравились они мне тем, что кто-то их пытался подпилить. Пытался, но не совсем удачно, а может быть — совсем наоборот, именно этого и добивался, чтобы решетки не рухнули окончательно?
Я внимательно, насколько позволял свет, осмотрел места пропилов. Невозмолсно было сказать, насколько давно здесь поработали пилой — пару дней или пару лет назад. С учетом местных выкрутасов со временем, вообще ничего определенного утверждать было нельзя. Возвращаться назад я все равно не стал. Я полез ниже, но перед пересечением очередной преграды толкал ее ногами и руками, убеждаясь в ее прочности. Мне совсем не хотелось, чтобы на голову свалилась груда ржавого железа. Однако ни одна из решеток не пошевелилась. Снизу, с той стороны, куда я упорно спускался, к решеткам были приделаны шипы, целый лес шипов, и каждый длиной дюймов пятнадцать. Сверху свет уже почти не поступал, приходилось довольствоваться хилым масляным фонарем. Я поднес фонарь поближе к шипам. Четырехгранные, зазубренные, они как будто нарочно были созданы затем, чтобы причинить наибольшие страдания. Но этого строителям колодца показалось мало. На кончике каждого шипа засохла черная смола. Скорее всего, это был яд, но за давностью лет каждая смолистая капелька окаменела. Если неведомый сторож задумал прикончить того, кто без спросу лазает в колодце, более изощренного орудия смерти он не сумел бы подобрать.
Дядя Саня отстал, он был тяжелее и с трудом пролезал в отверстия, нарочно оставленные в решетках. Я слышал, как он пыхтит и ругается где-то наверху, но мне некогда было его ждать. Все внимание, все органы чувств я направлял вниз. Я уже не сомневался, что внизу вода, но вода сама по себе ничего страшного не означает. Пока что не ощущалось следов крупных хищников. Наконец наступил момент, когда колодец кончился. Я разогнался и едва кубарем не полетел вниз, в рыхлую влажную мглу. Сердце отбивало, наверное, не меньше ста двадцати ударов в минуту, когда я подполз к самому краю.
Труба обрывалась в никуда. Подо мной плескалось озеро. Рассеянного света моего фонаря хватало лишь на то, чтобы осветить внутренность трубы, последние перекладины и два ряда шипов у нижнего среза колодца, на которые я чуть не напоролся.
Эти шипы росли по окружности трубы, точно зубы в пасти морского чудовища. И кто-то их пытался преодолеть. Совсем недавно кто-то продавил, расплющил и погнул несколько штук. Я убеждал себя, что это произошло много лет назад, когда железные «зубы» не рассыпались еще от ржавчины. Однако глаза и нюх утверждали обратное. Кто-то или что-то буквально несколько дней назад пыталось снизу забраться в трубу, сломало несколько шипов и оставило на сухом кирпиче грязные следы.
Оно оставило вонючую слизь и черную кровь.
Я убеждал себя, что никакой это не мифический червь. Скорее всего, крупное земноводное, какая-нибудь кистеперая акула, застрявшая в своем развитии. Неизвестно, сколько поколений они тут свободно размножались. Почему-то, чем усерднее я себя убеждал, тем тревожнее становилось на душе. Наверное, подсознательно я никак не мог расстаться с Верхним миром. Слишком глубоко мы переплелись с обычными, а обычные не верили я прыгающих акул.
Я решил пожертвовать одним из коротких факелов, захваченных из кареты. Просмоленная пакля легко занялась от зажигалки. Я закрепил рюкзачок с провиантом на одной из последних перекладин, затем привязал к древку факела веревку и сбросил его вниз, через ряды отравленных шипов. Факел благополучно повис, покачиваясь, но я по-прежнему ничего не видел. Исключительная чернильная темнота порождала фантомы. То мне казалось, что позади, из трубы, вместо Сани крадется суставчатая, жирная тварь с хоботом вместо рта. То из мокрой темноты впереди надвигались зубастые морды. Я повторял себе, что никого рядом нет, что я давно бы уже учуял врага, но трусливый мозг не доверял нюху.
Стравив веревку почти до конца, футов на двадцать, я услышал слабое шипенье. Вода! С максимальными предосторожностями, стараясь не задевать черное пятно засохшей крови, я приблизился к краю. Упираясь ступнями в шипы, я потихоньку начал вставать. Пришлось балансировать, рискуя свалиться животом вниз: смерть в таком случае была бы долгая и болезненная.
Факел шипел, задевая поверхность черной воды. Теперь, благодаря двум источникам света, я смог разобраться, как действовать дальше. Труба, по которой я приполз, вырывалась из скальной породы, футах в двадцати от берега подземного озера. Размеры озера оценить было невозможно, для этого понадобился бы мощный прожектор. Прямо подо мной находился каменистый пляж, не шире тротуара, а факел тыкался горящей паклей в мелкую лужицу. Потолок пещеры терялся в высоте. Зато я видел такие же узкие перекладины, прибитые к вертикальной скале, прямо у моих ног. По ним можно было спуститься до самого берега. Главное — с предельной осторожностью перевалить частокол из железных отравленных зубьев.
Кажется, мне это неплохо удалось, и спустя пять минут я уже вдыхал гнилостную атмосферу пещеры. Мне пришлось распустить шнур, стягивавший волосы, потому что грива набухла и болела. Без шнура сразу стало легче, а спустя минуту, как я и ожидал, появилось ощущение объема и местности. Как-то я пытался объяснить моей девушке, что такое для фэйри грива, и как она помогает ориентироваться в пустыне или в лесу. Анка спрятала от меня в чаще открытое ведерко с водой, и я его нашел, а потом мы ходили за ромашковый луг ночью, в темноте, и я отыскал Анкины серебряные сережки. Она все равно не верила, что волосы определяют металл не по запаху.
В озере почти не было металла, точнее — имелись на дне какие-то ржавые обломки. Металл я чуял наверху, в трубе. Еще я чуял сквозняк, свежий ветер дул откуда-то ровно, с неослабевающим напором. Если бы не сквозняк, здесь можно было бы задохнуться. Сверху, из трещин в невидимом потолке, в пещеру просачивался ядовитый газ, но громадные размеры помещения спасали от удушья. Наверное, из-за газа погибла сова Брудо. Я очень надеялся, что бедный обер-егерь успел провалиться куда-нибудь, где концентрация яда была поменьше. От воды пахло неприятно, но мертвой пещеру я бы не назвал. На мелководье плавали полупрозрачные рачки, они сцеплялись в колонии, похожие на островки. Во влажных расщелинах гнездились многоножки и острицы, безглазые червяки лениво шевелились в лужицах.
Я присел на корточки, закрыл глаза и успокоил дыхание, как меня учил папа. Реже, еще реже вдохи и очень медленные выдохи.
Постепенно тьма отодвинулась, сменившись серым зернистым туманом. Главное, когда «смотришь» гривой, — не поворачизать резко голову на звук или свет, не забывать, что глаза закрыты. От резких движений станет только хуже, а круговое «слепое» зрение испортится, и придется начинать все сначала. Надо сидеть тихо-тихо, как можно медленнее дышать и представлять, что смотришь на себя сверху. Но долго не просидишь, начинает покалывать в висках, а потом стрелять, барабанить, словно острыми молотками долбят по всему черепу. Если терпеть, можно упасть в обморок и нажить кровоизлияние в мозг, об этом предупреждала меня мама, когда я слишком увлекался.
То, что я успел увидеть, пока не начали долбить молотки, меня здорово напугало.
Узкий каменистый берег упирался в вертикальную скалу. Можно было пойти влево или вправо с равным успехом, подземное море простиралось на мили. Собственно, это было не одно море, а целая водная страна, с каналами, озерами и водопадами, неизвестно как далеко протянувшаяся. Слабое, почти незаметное течение пронизывало толщу воды, вызывая в глубине круговое брожение, подобное вращению огромного миксера. Озера разделялись между собой низко нависающими, неровными арками, а в некоторые можно было проникнуть, только нырнув в глубину. Ярдах в ста от берега, где я сидел, в воду упирался голубой столб света. С трудом удержавшись, чтобы не дернуть вверх головой, я приблизился к источнику свечения и увидел среди обкатанных веками сталактитов ровное круглое отверстие, футов десяти в диаметре. Отверстие в черном потолке пещеры. Где-то очень высоко в дыру заглядывала луна. Оттуда же, по всем признакам, задувал чистый воздух. Неровные сполохи отражались от маслянистой поверхности воды, голубые зарницы играли среди скальных отложений.
Настоящий колодец Червя находился именно там, над маленьким островком, как будто нарочно насыпанным посреди озера. На островке, похожем на кучку шлака, до сих пор гнили человеческие останки. Они там лежали горкой, на спрессованном холме из других останков. Из костей людей, которых сбрасывали сюда сотни и тысячи лет.
Червь не успевал их съедать. Может быть, он достаточно хорошо питался и без подкормки, устроенной жрецами-друидами, может, уплывал порезвиться со своими дьявольскими сородичами, а сброшенные с огромной высоты связанные люди умирали от потери крови и жажды. Возможно, некоторые из них перегрызали веревки и, невзирая на сломанные кости, переплывали озеро. Но это не спасало от смерти. Уцелевшие бежали с насыпного островка, но не могли спастись на узком берегу, опоясывающем чашу подземного моря. Под ногами и далеко впереди весь узкий порожек берега был засыпан отдельными костями и кусками скелетов.
Взобраться по вертикальным скалам до уровня балкончика мог бы лишь очень опытный альпинист. Да, примерно в пятидесяти футах надо мной находился узкий балкон, отделенный от пропасти высокой балюстрадой. Как на него попасть и как с него спуститься, оставалось загадкой, пока я не прошел по берегу до мощного уступа, выдвигающегося далеко в воду. Дальше я не пошел. Занес ногу и замер.
Что-то помешало. Во мраке восприятие обостряется, в тишине мерещатся звуки, а нос жадно фильтрует воздух. Я двигался вдоль шершавой скалы, не прикасаясь к ней, всего лишь держал ладонь на отлете, но ощущал ладонью каждую шероховатость. Странно, что способность к восприятию появилась не наверху, в роскошных лесах Слеах Майт, а в унылом могильнике. Мир обнимал меня гораздо плотнее, чем прежде, когда я жил в Измененном мире. Мир обнимал меня все плотнее, казалось, что достаточно легкого толчка, и тело растворится. Казалось, что к каждому нерву, к каждому волоску присоединился тонюсенький электрический кабель и непрерывно передает сигналы в обоих направлениях.
От меня — к миру, и от мира — ко мне.
Я становился другим, но не хуже, а гораздо лучше. Во всяком случае, я без всяких кроликов и сов ощутил, что за уступ лучше пока не соваться. Там гуляли всплески быстрого времени. Священные духи! Прежде чем осматривать новый распахнувшийся горизонт, я присел на камень и тихонько прошептал молитву Кобальтового холма. Вряд ли меня услышали Те, кто стережет сокровища народа фэйри, но понемногу напряжение схлынуло. Я видел и слышал мир. Я приобрел то, ради чего стоило остаться в Изнанке навсегда. Ведьма Камилла не зря предупреждала кровников, что через Запечатанные двери ушли многие, а назад — почти никто. Изнанка дарила то, с чем снова придется расстаться наверху. Я готов был плакать и биться о камни, я готов был на все, чтобы обрести свою истинную родину.
Где-то в недрах озерной страны неторопливо ворочалось чудовище. Пока еще я не мог определить его размеры и намерения. Кажется, оно спало, но что-то тревожило его сон. Ко мне спускались друзья. Наверху страдал от болей в спине дядя Эвальд. Марию посетил очередной приступ черной меланхолии. Она рассматривала свою усыхающую руку и планировала самоубийство. Безмозглые насекомые ползали у меня под ногами и искали, чего бы пожрать. Где-то впереди, за россыпью валунов, стонал обер-егерь Брудо. Я все это зафиксировал, как фотокамера, но только для того, чтобы в следующее мгновение сделать очередное открытие. Я больше не воспринимал мир как статичный пейзаж в замкнутом, сверкоротком промежутке времени. Мир поделился на миллиарды фрагментов, и каждый из них существовал в собственном промежутке. Если бы я захотел, смог бы заглянуть во Вчера и в мгновение, правившее в пещере миллион лет назад.
Мне стоило больших усилий вернуться в реальность, то есть сознательно притупить подсознание, растереть, как окурок в пыли, все чудесные дары, которые я только что получил, и снова окунуться в заразную, вонючую тьму. Приходилось выбирать. Что-то одно — либо спасать нашего славного обер-егеря, спасать грубыми, неловкими руками, либо удалиться в страну мечты. Я вытащил фляжку, полил на лицо, растер щеки ладонями. Стало полегче, и очень грустно стало.
Я не полез туда, где плавали невидимые, страшно опасные островки быстрого времени. За утесом балкончик, вырубленный в скале, внезапно расширился, скалы раздались в стороны. За краем балюстрады, на высоте в сорок футов, там, где начинался отрицательный уклон к потолку пещеры, отчетливо виднелась статуя кабана, а за ней — еще одна. Еще там были каменные ступени, сиденья амфитеатром и черные норы проходов, уводящих куда-то вверх. Снизу я не мог разглядеть всего, видел только ряд статуй, окружавших площадь, и каменные сиденья, вырубленные в скале. Если «Мистерия Червя» означала какой-то ритуал, то проходил он именно там, на полукруглой площадке, размером с пару баскетбольных полей! Очевидно, что зрители, рассевшиеся по скамьям амфитеатра, могли без проблем с высоты любоваться трапезой червя. Очевидно, в те славные деньки у них имелись лампы или костры на воде, а может быть, на балконе играл оркестр, подманивая дьявольских тварей. Арена для представлений располагалась на отвесном утесе, нависающем над пляжем. Наверняка, раньше с пляжа наверх было не взобраться, но время и тектонические процессы сделали свое дело. Часть утеса откололась, обрушилась в озеро вместе с балконом, образовался достаточно гладкий и пологий скат, посредине которого копытцами вверх валялась перевернутая статуя еще одного кабана.
Под ногами шевельнулся гравий, из туманной дали донесся плеск, как будто приближалась крупная рыба. Времени оставалось не так много. Я очень надеялся, что наверху, на покосившейся арене, найдутся серебряные зеркала, и что раненый или наглотавшийся газа Брудо ждет меня где-то там, а не на дне озера. До балкона было достаточно далеко, чтобы почуять человека, но Брудо вполне мог свалиться именно туда. Мне очень не хотелось думать, что славного обер-егеря зеркала зашвырнули на остров, сложенный из костей мертвецов. Если с Брудо что-то случилось, если он ударился или сломал ногу.
Одним словом, я готов был ползти еще три часа по вертикальным тоннелям, но через зловонную антрацитовую бездну я бы не поплыл.
Ни за что на свете. И не из-за человеческих останков. Где-то далеко, на глубине, снова плеснула рыба. А может быть, совсем и не рыба. Боль Брудо отозвалась в ноге и левом боку. Анка ждала меня и очень за меня боялась.
— Бернар! Борька!
Некоторое время я раздумывал, ждать дядю Саню или идти на разведку одному. Меня удивила еще одна новость — по следу русского кровника спускался младший егерь Гвидо. Не то чтобы я не верил в смелость отрядных, но его поступок меня растрогал. Я полез в трубу, потому что чувствовал себя виноватым, а Гвидо мог спокойно отсидеться наверху.
— Тихо, я здесь, спускайтесь, — я вернулся к жерлу трубы, поднял фонарь и посветил на перекладины, торчащие из скалы. Беззвучно ругаясь, кровник перебрался через отравленные колья.
— Там Гвидо, — сказал он.
— Я знаю.
— Решетки подпилены.
— Я заметил. Как думаете, кто это мог?
— Я думаю, что ты всем нам здорово осложнил жизнь! — Русский кровник напряженно втягивал в себя воздух. Его грива распушилась, как у льва. — Не хочу даже думать, ради кого спилили решетки.
Я проглотил его обидные слова. В конце концов, никто его не заставлял лезть сюда за мной. Мог бы отсидеться наверху, раз такой умный!
— Ох, священные духи, — Саня спрыгнул на камеи. — Ну и вонь тут! Ты чуешь Брудо?
— Пока нет. Но думаю, он там, — я указал вверх, в сторону «балкона». — Только там неполадки с быстрым временем.
— Невероятно, замок стоит над каверной, — кровник подергал себя за бороду. — Почти наверняка это море соединяется с внешним океаном или с проливом.
— Вода не пахнет солью.
— Н-да, запашок еще тот. Не нравится мне здесь, Боря.
Дядя Саня присел на корточки, вынул ленточку из волос. Настала его пора распушить гриву. Я поставил фонарь, чтобы не слепило глаза. Голубого столба света, идущего из колодца Червя, мне теперь вполне хватало. Обычным показалось бы, что их поместили в могилу.
— Он здесь, — подтвердил Саня. — Ты прав, он где-то наверху. Эта штуковина телепортировала его, но, кажется, малость неудачно. У Брудо сломаны несколько костей и ушиб головы. Сдается мне, зеркала выронили славного Брудо там, где когда-то раньше был пол, но пол провалился.
— Вы хотите сказать, он шагнул в шахту без лифта?
— Что-то в этом роде. Надо найти способ взобраться на балкон.
— Не надо способов. Там что-то вроде цирка, наверху, и кусок обвалился. За несколько минут дойдем.
Внутренне я возликовал. Нечего удивляться, что русский кровник быстрее меня нащупал раненого обер-егеря. Саня был взрослым и опытным и гораздо лучше меня умел управлять своей гривой. Мне еще предстояло многому учиться.
— Ты не приметил зеркал? Нам ведь надо как-то вернуться.
— Пока нет.
— Ты слышал, что сказал про тебя дядя Эвальд?
— Нет. Если он меня проклял, лучше не передавайте мне это.
— Он сказал, что благородный поступок всегда является верным выбором. Что бы ни лежало на чаше весов. Он сказал, что не жалеет о тайном Имени, которое передал именно тебе.
Хорошо, что в пещере было достаточно темно, дядя Саня не мог видеть, как я покраснел. Из наклонного тоннеля посыпались мелкие камешки. Это спускался Гвидо. Мы ему посветили. Едва очутившись внизу, отрядный прижал кисточки ушей к голове и оскалился, как рассерженная кошка.
— Что такое? — Саня вытащил пистолет. Щелкнул затвор, запахло оружейной смазкой.
— Он здесь, — Гвидо облизал губы. — Он здесь, и он нас почуял.
Мистерия
— Борька, слышишь меня? — из темноты показались ботинки дяди Сани, затем его рука с фонарем и всклокоченная борода. — Там впереди — завал.
