— Я вся внимание.

— Кармен ненавидела Памелу Хоторн.

От неожиданности я чуть было не выронила из рук свой старомодный черный аппарат.

— И что это значит?

— Она устала от нее. Кармен не собиралась заявлять об этом прессе, но она чувствовала себя связанной по рукам и ногам собственной героиней.

— Почему же она от нее не отделалась?

— Это не так просто, если ты двенадцать лет пряталась за свой персонаж. Кармен не знала, как освободиться от Памелы

— Убить, это проще всего.

— Ты знаешь, что случилось с Конан Дойлем, когда он решил убить Шерлока Холмса?

— Знаю.

— Не думаю, что Кармен была бы в силах пережить унижение, если бы ей пришлось ее воскрешать против своей воли… Ну что ж, это все.

— Позвони, если вдруг еще что-нибудь вспомнишь, — сказала я в надежде, что он так и сделает. Писатель был единственным светлым пятном в этом расследовании, и мне не хотелось терять его из виду.

Поскольку лень— не характеристика, а симптом, я разогрела мясо. Оно было не очень вкусным, и я ела безо всякого аппетита, зато в мозгах началось шевеление, а ведь уплетай я свинину, ни одна блестящая идея меня бы не посетила. Поскольку в течение этого долгого дня я несколько раз вспоминала Уго, то вдруг поняла, что именно он может мне помочь. Не колеблясь ни секунды, я набрала знакомый код «пять-два-пять» Мехико и подумала, что неплохо бы поставить телефон еще и в кухне, как в американских сериалах, поскольку в ожидании ответа успела покончить с едой.

— Что-нибудь с детьми?

— Все нормально, дорогой. Мне кажется, я имею право звонить тебе и по своим делам, разве нет?

— Извини, Роса, просто меня не оставляет ощущение, что я должен получить плохое известие. Ну рассказывай, как ты?

Я изложила все, что считала нужным, особо не вдаваясь в подробности, стараясь не сболтнуть лишнего по телефону и полагая, что одного упоминания нашего общего знакомого Тонатиу будет достаточно. Судя по голосу, Уго был смущен, но поскольку ничего другого я и не ожидала, то решила на сей раз к нему не цепляться.

— На это потребуется какое-то время…

— А ты действуй побыстрее… тебе ведь не привыкать, правда?

Мы распрощались, договорившись вскоре созвониться.

В туманном и запутанном деле об исчезновении К.Л.Авилы только у одного из опрошенных была хоть какая-то гипотеза. Ну как ее не проверить? И потом, ведь Томас Рохас платил, так что оставить без внимания его версию, на которой он так настаивал, было бы свинством.

Я сделала последний звонок шефу и на этом завершила свой день.

Памела Хоторн утверждала, что женщины более проницательны при расследовании преступлений, чем мужчины, хотя она вовсе не из тех феминисток, которые уверены, что женщины все на свете делают лучше. Она имела в виду некое необъективное восприятие, присущее нам во всем, касающемся истины. Я догадываюсь, что это такое. Например, если бы Эсекьель, мой коллега по работе, занимался делом К.Л.Авилы, он в этот момент собирался бы спать или принимал душ перед встречей с очередной подружкой, а не улегся бы в постель с романом пропавшей писательницы (зачем? ведь ключ к разгадке там все равно не найдешь), не ставил бы себя постоянно на ее место, и потому сейчас у него было бы меньше догадок, чем у меня. Именно догадок, о конкретных действиях речь пока не идет.

Устроившись поудобнее, я вытащила из сумки два листочка, которые нашла сложенными в тетрадке К.Л.Авилы. Это короткие записи, сделанные ее обычными черными чернилами, но несколько различающиеся между собой по наклону и величине букв, из чего я сделала вывод, что заметки эти писались в два приема.

Страница 1:

Из воспоминаний детства.

Единственный в доме стол стоял у окна, наполовину заслоненного с улицы то ли деревом, то ли кустом (если деревом, то маленьким, если кустом, то большим) с тысячами красных цветков-цилиндриков, свисавших с веток. Красный цвет был яркий-яркий, и дерево-куст (почему же она не знала его названия?) пламенело от восхода и до заката, а вокруг него порхали крохотные, быстрые, серые птички, похожие на игрушки с пропеллером. Они порхали так быстро, что она не могла различить кончики крыльев в их суматошном движении. «Это колибри, — сказала однажды мать, — птички называются колибри».

Она всегда помнила это дерево и на своем немудреном языке называла цилиндрики красными слезками.

Страница 2:

«Я — новый мир, я — новый мир», — повторяет она прерывисто, встав со стула и кружась по ковру, живая спираль, тело потеряло очертания, широкая юбка распахнулась навстречу пространству, вбирая в себя воздух. Ноги неразличимы, так быстро они движутся… «Я — новый мир», и кровь мужчины всколыхнулась при виде упругого тела, принадлежащего именно этим, а не каким-нибудь иным широтам, воздух вихрится вокруг нее, она подчиняет себе все в неистовом танце, укрощает, смиряет, приручает, делает своим. Движения рук так изящны, быстры, неуловимы, что напоминают колибри ее детства, порхающих над красными слезками.

Два года спустя они снова слушали симфонию Дворжака, и ничто в ней не шелохнулось.

— Ректор Рохас — типичный университетский чистюля, — сказал шеф снисходительно. — Вряд ли он понимает, что акции повстанцев в Чьяпасе носят скорее символический характер, что это своего рода информационная герилья. Согласно официальной версии, в ней участвуют иностранцы, однако это не доказано. Сочувствующие, помощники — да, но не более того. И потом, сапатисты не похищают людей.

Узнаю знакомые нотки: в шефе время от времени просыпается старый коммунист, который никак не может смириться с тем, что остался не у дел.

— Сапатисты контролируют только два муниципалитета, правда, еще в шестнадцати имеют значительное влияние. Но все-таки это не Босния, а у него бредовая идея, будто К.Л.Авилу против ее воли удерживают где-то в Лас-Каньядасе.

Кофе, который мы пьем в нашем обшарпанном офисе на улице Катедраль, — не более чем водянистая бурда, но нам тут не до изысков. У шефа на столе обычный беспорядок, да такой, что он сам не в силах разобраться в наваленных повсюду бумагах. Мы, естественно, должны мириться с этим как с еще одним милым чудачеством.

— То, что накручено вокруг событий в Чьяпасе, — сплошная литературщина, — встреваю я. — Ладно, оставим пока в покое ректора. Важно, что все эти годы Луис Бенитес находился на нелегальном положении. Думаешь, он безвылазно сидит в Колумбии?

— Да ведь ФАРК[10] сейчас активны как никогда!

— Знаю. Но у Томаса Рохаса есть информация, что Бенитес контактировал с мексиканцами. Он участвовал в парочке похищений вместе с людьми из ЕРП[11] в Герреро, помогал им пополнить казну… К одному из них он привлек К.Л.Авилу, ты же знаешь.

— Это отнюдь не означает, что она связана с повстанцами, она просто помогла ему, и все, как могла помочь в любом другом не менее идиотском деле. Она чиста, полиция никогда не подозревала ее ни в чем подобном.

— Согласна, шеф, но готова поклясться, что похитить себя она бы не дала и в Колумбию не полетела. Скорее, ее могли переправить через границу наземным транспортом. Вспомни, сколько у нее с собой было денег!

— Не так-то это просто, Роса…

— Я пересекала границу между Соединенными Штатами и Мексикой в Ларедо, и американцы не только не спросили у меня паспорт, но еще свистели и показывали руками, чтобы мы как можно быстрее проезжали… Меня могли везти в багажнике связанной, и никто бы ничего не узнал… поверь, они даже машины не осматривают. Вполне возможно, в аэропорту ее встретил человек будто бы от Луиса Бенитеса и она поехала с ним по своей воле. Представь, подходит к ней господин Икс и говорит: «Я от команданте Монти, он в опасности, вы ему нужны». Думаешь, К.Л.Авила отказалась бы? Потом ей плетут какие-то истории, хотя, может быть, Луис, или команданте Монти, называй как хочешь, никогда и не был в том месте, о котором ей рассказывают. Но она верит, и ее увозят.

— Зачем? И почему в Мексику? Я бы просто забрал у нее деньги.

— Чтобы она осталась на свободе и всех выдала?

—Если она думала, что Бенитес участвует в операции, она бы ничего не сказала. И потом, не забывай, он— предполагаемый отец ее ребенка. Ты бы выдала отца своего ребенка?

— Возможно, Бенитес вообще не имел к этому никакого отношения, они просто использовали его имя или связи. В любом случае, будь то колумбийцы или мексиканцы, они не действуют на территории Соединенных Штатов. Они не могли оставить ее там. А возможно, ее переправили в Мексику действительно для встречи с ним…

— Они могли убить ее.

— А труп?

— Не знаю, что-то не складывается… Зачем везти ее в Мексику?

— Именно это мы и должны выяснить.

Шеф долго смотрит на меня, я с невозмутимым выражением лица— на него. Это такая игра, мы уже не раз в нее играли: смотреть друг на друга и не отводить взгляд, пока кто-то один не выдержит. Все равно что блефовать в покере.

— Дай мне денек подумать. Вечером позвони.

Ана Мария Рохас — толстая женщина, и я, исходя из опыта общения с существами подобных пропорций, надеялась, что пышные складки тела хотя бы частично поглотят ее досаду или недовольство, тем самым облегчив мне работу. Однако мои надежды не оправдались. Для начала она заставила меня прождать пятнадцать минут в гостиной на первом этаже; очевидно, это придавало ей значительности в собственных глазах. Я постаралась использовать внезапно образовавшееся свободное время с толком, поскольку сумятица, царившая в голове, требовала скорейшего прояснения. Рассматривая тяжелые плюшевые занавеси, которые я благословила за прохладный полумрак, разливавшийся по комнате в это летнее утро, и большой мраморный стол, уставленный фигурками Каподимонте[12], несомненно, очень тонкими, но слишком вычурными и самодовольными в своем хрупком фарфоровом изяществе, я подумала, что на месте К.Л.Авилы сломя голову бежала бы из этого дома. А еще я подумала, что, по-видимому, Томас Рохас — властный человек и любит настоять на своем, хотя преподносит это как уступку другому.

— Не сомневаюсь, что Кармен вышла за моего отца по расчету, — с места в карьер заявила молодая особа. — Он был надежной опорой, она могла к нему прислониться, чтобы спастись от себя самой, если вы понимаете, о чем я…

Для меня одно наслаждение беседовать со свидетелями, которые вроде бы должны покрывать поступки своих знакомых и близких, но вместо этого выставляют их перед вами чуть ли не нагишом. А если без эвфемизмов, то самыми полезными оказываются те, кто не испытывает симпатии к подозреваемому.

— Ее сын в одном интервью заявил, что мать почти всегда принимала решения, подчиняясь чувству, страсти…

— Ну, сын… Разве сын может быть объективным по отношению к матери? — тут же парировала Ана Мария, даже не пытаясь скрыть иронию.

— Вы не поверите, сеньорита Рохас, какими объективными они иногда бывают.

— Смотрите не ошибитесь и не верьте мифам. Думаю, Кармен уже была не способна на страсть. — Она глубоко вздохнула, помолчала немножко, а потом глубокомысленно произнесла:— Она устала каждый день себя изобретать.

— Вы считаете ее холодным человеком?

— Скорее эгоисткой, начисто лишенной чувства вины. Она никогда ни в чем не чувствовала себя виноватой, и ее материнство— тому доказательство. Она ведь не жила с сыном, даже когда он был подростком… Конечно, она любила Висенте, я не хочу сказать, что она была совсем уж плохая мать, но она все переложила на моего отца, мальчику-де нужна мужская рука и прочие глупости, ну, в общем, только чтобы самой о нем не заботиться. Отец превратил его из сироты в избалованного ребенка и сейчас имеет то, что имеет, — точную свою копию… он даже одевается так же! Ну еще бы, наконец-то у папочки появился сын, о котором он всегда мечтал… Теперь, когда Висенте женился и переехал, отец ходит как потерянный. Поверите ли, они каждый день говорят по телефону!

Она искоса взглянула на меня, ожидая реакции, и, наверное, увидев то, что хотела, продолжила:

— У вас может сложиться впечатление, что я так говорю из-за денег.

— Из-за денег? В каком смысле?

— Мой отец — богатый человек, и в будущем его состояние достанется поровну нам с Висенте. Таково завещание. Но оказывается, Кармен еще богаче папы, хотя по ней и не скажешь. И если она не найдется, то в ее завещании, кроме отца, в качестве наследника будет фигурировать только Висенте.

Вам это не кажется несправедливым? Выходит, я должна разделить с ним то, что мне причитается, а он со мной — нет?

В ней явно говорила злость. Она переменила позу, и на переднем плане в поле моего зрения оказались ноги в белых босоножках, а на заднем—унизанные кольцами руки, поправляющие воротник блузки, что на мгновение придало ей некоторое очарование. Наверное, в облике ее матери преобладают светлые тона, поскольку свою масть эта женщина унаследовала явно не от отца, ярко выраженного брюнета. Если бы ее лицо не оплыло настолько, что даже скулы стали неразличимы под слоем жира, она была бы красива: открытый лоб; прекрасные темно-зеленые глаза; прямой нос, соответствующий самым строгим греческим канонам; рот небольшой. Губы, правда, тонковаты. По моим подсчетам, ей за тридцать. Считается, что в этом возрасте человек уже сам отвечает за свое лицо и то, что оно выражает. Но думаю, ей на это наплевать. Она смотрит на тебя так, словно ты виновата в том, что она такая толстая.

— Когда папа с ней познакомился, знаете, что ему сказали? Что она ненормальная! Так и сказали, он мне сам говорил. Я этого не понимаю. У отца совершенно идиотская теория, будто только сложные женщины интересны. Поэтому он вряд ли женился бы на какой-нибудь простушке… На моих глазах она швыряла тарелки, била их об стену— я бы, между прочим, тоже так могла, и не я одна. Она, видите ли, роковая женщина, ей все позволено, а блюсти приличия, вести себя достойно — это удел других, таких, как мы с мамой. Возможно, в глубине души я не слишком от нее отличаюсь, но, как всякий нормальный человек, контролирую свои действия. Ее взгляд стал холодным, высокомерным. — Создавалось впечатление, что она не имеет ни малейшего представления о многих вещах, которые для нас составляют основу основ. Она так и не вписалась в мир моего отца… происхождение постоянно ее подводило. Не забывайте, что она родилась на юге, в каком-то городке, который и городком-то не назовешь. Мать — крестьянка, прабабушка, говорили, — цыганка. Не слишком high[13] не находите? Помню, однажды после ужина мы слушали концерт и она вдруг сказала папе: «В предыдущей жизни я, наверное, была музыкантом, правда, Томас? Каким, интересно?»— «Ну уж точно не венским скрипачом, — ответил он, — скорее всего, бородатым ирландским гитаристом».

Она коротко рассмеялась, прикрыв рот рукой, и ей стоило видимых усилий вновь стать серьезной. В этот момент в гостиную вошла Хеорхина, которую, судя по всему, никто не звал, с уже знакомым мне подносом. Ана Мария, как и ее отец накануне, насыпала в чашку целую гору сахару и потом не переставая помешивала его серебряной ложечкой, словно хотела протереть дырку в фарфоре. Мне подумалось, не знаю почему, что К.Л.Авилу это должно было раздражать, она сама наверняка пила кофе без сахара. Когда Хеорхина ушла, я вернулась к своим вопросам,

— На чем основывается ваше предположение, что К.Л.Авила уже была не способна на страсть?

—Давайте наконец расставим точки над i. В этом доме она была просто Кармен Льюис. Таково ее настоящее имя. Не будем принимать во внимание писательские причуды. Пусть фамилия ее матери Авила и она, подписываясь так, хотела отдать ей дань уважения, меня это не касается. Но нам в разговоре незачем прибегать к вымышленным именам..

— Хорошо. Но вернемся к моему вопросу.

— Ну что ж, мои первые впечатления о Кармен Льюис, — она подчеркнула новое для меня имя, — таковы: пылкая натура, душа нараспашку, неукротимые инстинкты… в то время она была веселой, по-своему, разумеется… Громко говорила, много смеялась, все время находилась в движении. Это была настоящая дикарка. Дома всегда ходила босиком, представляете? Но в последние годы погрузилась в какое-то тягостное молчание. Замкнулась, стала далекой, недоступной. Это создавало вокруг нее некий таинственный ореол, что вполне ее устраивало, хотя мне она никогда не казалась таинственной — от нее просто веяло скукой. Думаете, как она общалась с Висенте? Играла в скрабл, не знаю, известна ли вам такая игра. Это единственное, чем она с ним занималась. Не представляю, что она делала в своем кабинете, я туда не заходила, но, может быть, остатки жизненной энергии она тратила как раз на свои писания. Факт тот, что я видела ее все реже. Вы ведь понимаете, блаженное состояние влюбленности эфемерно, и у отца с Кармен оно прошло.

— Странно, я считала их хорошей парой.

— Внешне — да. Кармен притворялась послушной, чтобы удержать папу, однако, скорее всего, уже не любила его, и бедняга страдал. Он всегда ее боготворил. А вообще я думаю, люди не могут измениться. Справедливости ради нужно сказать, что Кармен пыталась побороть свою природу, но та в конце концов взяла верх. А ее природа не вписывалась ни в этот дом, ни в папин мир…

— Наверное, она чувствовала себя ужасно одиноко, — рискнула я заметить, а про себя подумала, что у людей, к счастью, не может быть одинаковой природы.

— Наверное. — В ее задумчивом взгляде читалась готовность уступить мне хотя бы в этом. — Но ей не хватало последовательности… Если уж притворяться послушной, то почему не во всем? Она знала, что является главным украшением дома, и принимала это как должное, все хотели с ней познакомиться, и по большому счету ее слава налагала определенные обязательства на всех нас. Так что ей стоило уступить каким-то капризам отца? К тому же их было совсем немного… Когда он захотел стать членом гольф-клуба, с ней приключилась истерика. «Это карьеризм!»— кричала она, и папа обиделся. То же самое с лыжами: по ее словам, пока папа не стал ректором, он не выставлял себя спортсменом, но «ведь начать никогда не поздно, Кармен», говорил он. Вот уж она была совсем не способна к спорту, даже в теннис не играла, а папа как раз играл с Висенте, он это любил…

Можно подумать, передо мной сидит олимпийская чемпионка; интересно, часто ли сама Ана Мария пытается растрясти свои пышные телеса?

— С Качагуа было то же самое. Кармен не помогала папе добиваться успеха, не понимала, что он вынужден встречаться с определенными людьми по необходимости, а не потому, что ему это нравится. И сама ни разу ни с кем не заговорила, когда бывало нужно, а не когда ей что-то в голову стукнет. Хуже жены для человека с таким общественным положением и не придумаешь! — Она помолчала и мечтательно добавила: — Вот у меня это получилось бы прекрасно…

Не желая вступать в полемику о путях к успеху, я воспользовалась моментом и сменила тему:

— Вы ведь знали Глорию, ее прежнего секретаря?

Глаза Аны Марии как-то странно блеснули, и я это отметила, но тогда не придала значения.

— Конечно, ведь она здесь работала.

— А вам известно, почему ее уволили?

— Нет. Все, что связано с работой жены моего отца, меня совершенно не интересует.

Ну что ж, не буду настаивать.

— А почему вы не спрашиваете, когда именно все изменилось, вам ведь хочется знать, верно? Так вот, это случилось после Гватемалы. Она будто переселилась в другой мир. Одно из моих последних воспоминаний о Кармен — полдень, мы с ней на террасе пьем аперитив, она просматривает папку с корреспонденцией, вдруг резко ее захлопывает и замирает, уставившись в пустоту. «Что случилось, Кармен?»— спрашиваю я. «Мне надоело!»— отвечает она. «Что надоело?» Она мгновение колеблется и говорит: «Все! Абсолютно все!», так жестко, решительно. Когда я думаю о ней, почему-то всегда вспоминаю именно этот момент.

— Что вы имели в виду, когда упомянули Гватемалу?

— А вы не знаете?

— Нет.

— Вы ведь беседовали с Джилл?

— Да, но она ничего об этом не говорила.

Ана Мария Рохас явно наслаждается произведенным впечатлением, даже щеки у нее зарделись. Пусть это довольно подленькое чувство, и все же как приятно ощутить превосходство над собеседником, обладающим меньшей, чем ты, информацией.

— Мне не следует об этом рассказывать, история касается только их. Поговорите с Джилл…— Она умолкла. — Могу я еще быть вам чем-нибудь полезной, сеньора Альвальяй? — В ее голосе звучат непонятно откуда взявшаяся усталость и желание побыстрее от меня избавиться.

— Всего один вопрос, сеньорита Рохас: как вы полагаете, чтб могло произойти с женой вашего отца? — Я нарочно подчеркнула последние слова, потому что хочет она этого или нет, но Томас Рохас женат на К.Л.Авиле.

Ее зеленые глаза вспыхнули, как две звезды, которым наконец-то удалось пробиться сквозь ночной туман.

— У нас у каждого есть своя теория на этот счет. Хотите знать мою? Я думаю, Кармен сбежала.

Я постаралась придать лицу самое невозмутимое выражение, на какое только была способна, потому что она явно хотела меня поразить, вывести из равновесия.

— На чем основывается ваша теория?

— Видите ли, она может показаться безосновательной, потому что Кармен была совершенно беспомощна. Правда-правда, она ничего не смыслила во всяких практических вещах, и это делает мое предположение достаточно шатким. Она даже не умела водить машину, представляете, женщина в конце двадцатого века не имеет водительских прав! И еще она была трусихой. При виде капли крови тут же убегала. Не спрашивайте, как ей удалось это осуществить, потому что я все равно не смогу ответить. Но так или иначе, она это сделала. Ее жизнь до чертиков ей надоела, а средства и воображение, чтобы выдумать другую, у нее были. В конце концов, она ведь писательница, верно?

Если бы я была полицейским агентом, а К.Л.Авила — объектом слежки, я бы постаралась выяснить три вещи: ее привычки, слабости и контакты. Я располагаю огромным количеством газетных и журнальных вырезок, пятью романами, несколькими видеокассетами и свидетельствами самых близких ей людей. Казалось бы, пора разобраться в ее личности, однако что-то мне мешает, что-то ускользает, а что— не пойму. Какие кошмары ее мучили? Чего она добивалась?

Пока автобус вез меня по проспекту Апокиндо в сторону Провиденсии, я без конца прокручивала в голове конец разговора с Аной Марией Рохас, и вдруг в памяти возник эпизод из прочитанного ночью последнего романа КЛ.Авилы «Странный мир».

Все события с участием Памелы Хоторн всегда происходят в реальных местах, имеющих вполне определенные названия, и никогда— в каком-то непонятном городе или, допустим, в неизвестном провинциальном поселке. Мало того, места, где разворачивается действие, автобиографичны: Индия, Мексика, Сантьяго, Ки-Уэст, Сан-Франциско. Перебирая их, я задаюсь неизбежным, хотя и наивным вопросом: а насколько вообще автобиографично то, что мы, простые смертные, читаем в романах? Какую часть себя, собственной жизни переносит тот или иной автор в свой текст? Конечно, подобные вопросы обычно приходят в голову недостаточно искушенным читателям, которым доступен лишь первый, поверхностный слой произведения, и хотя я, черт возьми, не считаю себя неискушенной, однако меня интересует то же самое. Какой степенью изобретательности и воображения я готова наделить предмет своего расследования?

Героиня К.Л.Авилы— частный детектив, расследующий преступления. Имеет она с ней что-нибудь общее? Ответ, казалось бы, очевиден: по всей видимости, нет. Тем не менее это ее alter ego, голос, которого она сама лишена. Где граница между мисс Хоторн и К.Л.Авилой? Где проходит стена, разделяющая их? Кто чья жертва в борьбе, которую они ведут?

В последнем романе мисс Хоторн попадает в Таиланд, преследуя одного англичанина, оборотистого предпринимателя, который «умыкнул» свою дочь у некоего сомнительного рокера и теперь, припугнув, держит взаперти в элегантнейшем отеле Бангкока. Речь идет ни больше ни меньше как об отеле «Орьенталь» на берегу реки Чао-Прая, самом красивом, старом и дорогом в городе и одном из лучших в мире, что вызывает ироничный комментарий Памелы по поводу того, что не всем похищенным выпадает такое везение. В тот вечер мисс Хоторн нанесла обязательный для всех иностранцев визит в магазин шелковых тканей «Джим Томпсон» в центре столицы, где до сих пор сохранился дух английской утонченности, где ткани, как в старые времена, выставлены в больших рулонах, намотанных на деревянные цилиндры, либо в строгом порядке разложены на полках. За ужином в одном из ресторанов отеля предприниматель, который, похоже, пытается соблазнить Памелу, рассказывает ей историю Джима Томпсона и объясняет, что это не просто торговая марка, как она считает, а человек из плоти и крови, англичанин, много лет проживший в Таиланде и открывший этот прекрасный магазин.

Джим Томпсон действительно жил в Бангкоке, как и многие другие англичане в послевоенные годы. Торговля шелком приносила ему неплохой доход, и все шло прекрасно. Но, как выяснилось, он — эта сторона его жизни мало известна — долгие годы сотрудничал с британской разведкой, оказав ей значительные услуги во времена Второй мировой войны, когда японцы развернули наступление в Азии, а позже, говорят, продолжил сотрудничество с американцами. И вот в один прекрасный день друзья пригласили его провести выходные где-то в Малайзии. Он долго колебался, но в конце концов принял приглашение. В аэропорту возникла проблема: у него не оказалось с собой сертификата о прививке, необходимого для пересечения границы. Каким-то образом он все-таки сел в самолет, прибыл в Малайзию и остановился у своих друзей в фешенебельном закрытом кондоминиуме, расположенном внутри огромного поля для гольфа. Обедали все вместе, причем рассказчик специально подчеркнул, что трапеза прошла очень спокойно. Потом все пошли отдохнуть, а Томпсон остался в гостиной, открытые двери которой выходили на террасу; за террасой расстилался зеленый ковер гольф-клуба. Вернувшись, друзья не обнаружили Джима Томпсона. Двери гостиной были по-прежнему открыты, книга, которая была у него в руках, когда они видели его в последний раз, лежала на кресле. И при этом никаких следов борьбы, все оставалось на своих местах. Его не обнаружили ни в этот день, ни на следующий… Он исчез навсегда.

Исчез навсегда, повторил рассказчик, наслаждаясь эффектом, который его слова произвели на мисс Хоторн. Друзья терялись в догадках, искали следы дикого зверя, сожравшего его, благо подобные вещи в этих местах случаются, или каких-то неведомых похитителей. Однако дом расположен так, что никто не может войти в него незамеченным или хотя бы не оставив следов на газоне. Также трудно было предположить, что Томпсон задумал это заранее, поскольку он до последней минуты не знал, полетит или нет в Малайзию, и отсутствие сертификата — тому доказательство. Ко всему вышесказанному нужно добавить следующее: так как Джим Томпсон работал на союзников, в его поисках, кроме полицейских Таиланда и Малайзии, участвовали британцы и американцы. Это была гигантская операция, никого никогда не искали так, как его. Рассказчика больше всего удивляло, что человек исчез, не оставив ни единого следа: обычно что-нибудь да остается. Его состояние было в целости и сохранности, никто на него не покушался. Предприниматель и Памела провели всю ночь, обсуждая это дело и строя разные предположения, поскольку в ее дотошном сыщицком уме не укладывалось, как это загадка может не иметь решения, а человек— пропасть раз и навсегда. Жив он или мертв? Если мертв, то где труп? Или его похитили? А может, он исчез по собственной воле? И как распорядился потом своей жизнью?

Весь остаток романа Памела Хоторн, вроде меня, задает себе одни и те же вполне логичные вопросы, и я, уцепившись за ниточку ее рассуждений, постепенно нащупываю свою. А еще переписываю в блокнот эпиграф к роману, в котором угадывается не только его смысл, но и несомненные мексиканские истоки:

Джилл, похоже, действительно была смущена. Я позвонила ей из дома ректора и теперь уже сама назначила встречу— там, где мне было удобнее: в «Тавельи», на Провиденсии. Когда я, не скрывая недовольства, спросила, почему она не все мне рассказала, Джилл ответила, что произошедшее в Гватемале касается также и ее, не только Кармен, и ей тяжело об этом говорить. Тем не менее она переборола себя, на этот раз ничего не опустив.

Четыре месяца назад (тогда они виделись в последний раз) К.Л.Авила должна была выступать в столице Гватемалы и предложила Джилл к ней присоединиться. В факсе, присланном в квартирку, где подруга занималась переводами с испанского на английский, Кармен напоминала, что они никогда не были в Тикале. Джилл сочла предложение весьма заманчивым, тут же взяла билет на рейс Сан-Франциско — Гватемала и отправилась в Центральную Америку. Такое у них случалось уже не раз. Род деятельности Джилл не требует ее физического присутствия в какой-нибудь конторе, ей не приходится каждый день отмечаться в проходной, да и работает она на несколько издательств, хотя основным для нее является то, которое публикует романы К.Л.Абилы; согласно одному из пунктов договора с автором Джилл получает на перевод каждый новый ее роман. Иначе говоря, работа не ограничивает ее в свободе передвижения, о чем можно только мечтать.

Подруги вместе поехали в Тикаль. Осмотрев впечатляющие руины майя, они решили слетать еще и в Антигуа. Кармен вычитала в местной газете, что знаменитая певица Хосефа Феррер дает концерт в старинном монастыре этого очаровательного маленького городка, и убедила Джилл, что им просто необходимо там побывать. Они начали выяснять, как лучше туда добраться, минуя столицу, и узнали, что в Антигуа летает какой-то частный самолетик; ближайший рейс— вечером, следующий— рано утром. Не желая подниматься в пять утра — как-никак они собрались отдыхать, — подруги выбрали вечерний.