— Да, — ответила я с набитым ртом: телефонный звонок оторвал меня от тарелки с пельменями, приправленными уксусом и майонезом.
      — Ты, что ль, Тань? — Я узнала звонкий голос своей бывшей одноклассницы — Кати Ериковой.
      — Не ошиблась, Катюха, — весело сказала я, дожевывая пельмень.
      С утра у меня было прекрасное настроение, которое объяснялось тем простым фактом, что сегодня был первый день весны. Конечно, нынче пошли такие зимы, что в разгар января удивить кого-либо капелью трудно, но совсем другое дело, когда эта самая капель совпадает с календарным листком, на котором красуется долгожданное «1 марта». От зимы его отделяет всего одна ночь, но утром кажется, что и капель приобретает особую отточенную звонкость, и птичий переполох за окном, став задиристей и оживленней, наполняет душу пронзительной радостью предвкушения первого робкого тепла.
      — Как дела? — спросила Ерикова явно в качестве предисловия к разговору.
      — Чудесно, весна на дворе. Ты, вообще, какими судьбами? Сто лет тебя не слышала!
      — Да мы здесь собрались встретиться узким кругом, десять лет прошло после школы.
      — Так ведь обычно это летом происходит.
      — Ой, Тань, какая разница, — откликнулась Ерикова, — лето, зима… Десять лет-то прошло. Просто я вчера встретила Лидку Говоркову, она сейчас в земельном комитете работает. Ну, пообщались, вспомнили, что давно не виделись, решили встретиться. Я уже почти всех наших обзвонила, остался только Груша, он теперь большой человек. Слышала?
      — Как тут не услышишь, шутка ли — кандидат в депутаты! — с легкой иронией ответила я.
      Дело в том, что Артем Грушин, а попросту Груша, в школьные годы не отличался ни хорошим поведением, ни успеваемостью. На второй год он, конечно, не оставался, но троечником был хроническим. Но еще в доперестроечное время проявлял определенные коммерческие таланты: продавал привезенную папой из-за границы жвачку, менял с выгодой для себя фантики, марки и открытки.
      В нынешнее время его коммерческая жилка стала для него золотой жилой. Всегда держа нос по ветру, он быстро сориентировался и, начав с коммерческой палатки, переключился на оптовую торговлю продовольствием. Теперь Артем Александрович благодаря собственной напористости, полезным знакомствам, связям и деньгам из рядового предпринимателя превратился, как сказала бы Катерина, в «большого человека».
      — Да, Груша выбился в люди. А Беркут — помощник у Верещагина, ну, у того, который соперник Грушина, знаешь?
      — Знаю, — зажав трубку между ухом и плечом, я начала убирать посуду. — Нас тут агитаторы замучили, ходят по квартирам день и ночь — подписи собирают.
      — Значит, так, — подытожила Ерикова, — собираемся завтра в шесть в нашем классе. Придешь?
      Честно говоря, идти никуда не хотелось, и, чтобы не затягивать разговор, я ответила:
      — Обязательно приду, если не будет какого-нибудь срочного дела.
      — Тогда — до завтра. Увидимся — поговорим.
      Я только что завершила очередное расследование, которое отняло у меня целую неделю. Заказчик остался доволен, но сказывалось огромное физическое и моральное напряжение. Я чувствовала себя не то чтобы разбитой, но нуждающейся хотя бы в кратковременном отдыхе. К тому же в любую минуту ко мне мог обратиться новый заказчик, и тогда мечтам об отдыхе придет конец.
      Расследованиями я занималась по роду своей деятельности, имея на это соответствующую лицензию. Профессия сыщика — для тех, кто не знает, — сопряжена с большими нагрузками, риском, стрессами, опасными и щекотливыми ситуациями, выпутаться из которых помогает отличная физическая форма, ясная голова, знание психологии и постоянная готовность к действию.
      В общем, я сразу же решила, что не пойду на это сборище. Я неплохо ко всем относилась, но мне было, по большому счету, наплевать, кто каких высот и положений достиг в этой жизни. Будь ты слесарь или президент, «главное — чтобы человек был хороший». Я усмехнулась про себя этой затертой житейской фразе, ставшей банальной поговоркой.
      Кто вообще определяет степень «хорошести»? Для кого-то ты хорош, кому-то плох… Пусть даже все мои одноклассники будут все как на подбор достойными людьми, с которыми приятно общаться, дружить, обмениваться мнениями и наблюдениями, только я придерживаюсь другой мудрости, которая, несмотря на частое употребление, всегда поражала меня своей философской трезвостью: «Живое — о живом».
      Десять лет — срок немалый для человеческой жизни, за это время можно жениться и развестись, нарожать кучу детей или сделать карьеру, можно стать порядочной дрянью или благочестивым монахом, можно просто умереть, в конце концов.
      Кроме всего прочего, впечатлений от жизни мне хватало, авантюр и людского общения — тоже. А вот выкроить свободную минуту, чтобы просто растянуться на диване, закрыть глаза и, ни о чем не думая, почти ничего не чувствуя, погрузиться в тихое блаженство нирваны, — это удается мне нечасто.
      Этими мыслями я развлекала себя, готовя кофе.

* * *

      С языческой радостью я плюхнулась в теплую ванну и с удовольствием вытянулась в ней. Тело, став приятно легким, почти невесомым, казалось, существовало само по себе, уподобившись морской водоросли, с безвольной негой отдающейся приливам и отливам.
      Утренние сны еще цеплялись за пряди волос, но их влажные тонкие пальцы заметно слабели и, соскальзывая в голубую воду, растворялись в ней подобно кристаллам ароматической соли.
      Из состояния блаженства меня вывел звонок телефона. Промокнув ладонь махровым полотенцем, я взяла трубку.
      — Могу я услышать Иванову?
      Голос в трубке напоминал дребезжание сухой щебенки в бетономешалке.
      — Я вас слушаю.
      — Меня зовут Юрий Степанович Верещагин. Я звоню вам по просьбе вашего бывшего одноклассника Сергея Беркутова.
      Легок на помине. Только Ерикова упомянула его имя, и вот…
      — С ним что-то случилось?
      — Можно и так сказать, но мне не хотелось бы обсуждать это по телефону.
      — Все же постарайтесь обрисовать ситуацию хотя бы в двух словах, — я не собиралась тратить время попусту.
      — Сергея подозревают в убийстве, и он хочет, чтобы вы помогли ему. Я, со своей стороны, присоединяюсь к его просьбе.
      Голос стал несколько мягче, словно в бетономешалку плеснули воды.
      — Хорошо, приезжайте.
      — Может быть, лучше вы ко мне приедете? — хотя это и было произнесено в условном наклонении, чувствовалось, что Верещагин привык диктовать свою волю.
      — Дело в том, что я не могу отлучиться из дома, — соврала я, потому что, во-первых, не хотелось прекращать приятные водные процедуры, а во-вторых, чтобы осадить ретивого кандидата.
      — Что ж, тогда назовите мне адрес, — снизошел Верещагин.
      Я объяснила ему, как до меня добраться, и положила трубку.
      В запасе у меня был еще час, который при данных обстоятельствах казался мне если не вечностью, то уж столетием — точно. Я спокойно завершила омовение и, облачившись в махровый халат, пошла на кухню. Мой желудок в который раз напомнил о себе длинной урчащей просьбой.
      Позавтракав, я привела себя в «боевую» готовность и уселась перед телевизором.

* * *

      Ровно в десять квартиру огласил настойчивый звонок в дверь. Уже в прихожей я еще раз бросила беглый взгляд в зеркало: как-никак мой гость — важная птица!
      По привычке посмотрев в «глазок», я открыла дверь и посторонилась, пропуская Верещагина.
      — Доброе утро, проходите.
      Он выглядел уставшим и озабоченным, менее презентабельным и уверенным, чем на многочисленных рекламных плакатах, которыми был оклеен весь район. «Конечно, — подумала я, — так и должно быть: растиражированный образ претендента или народного избранника на цветной лощеной бумаге парадных портретов часто не соответствует обыденной конкретике его лица и жизненной правде его содержания».
      Повесив пальто на вешалку, Верещагин, едва взглянув на меня, прошел в прихожую и, прежде чем я успела предложить ему присесть, с деловой бесцеремонностью уселся в кресло, закинув ногу на ногу, вольготно откинувшись на спинку.
      — Как я уже сказал, моего помощника подозревают в убийстве, — начал он с места в карьер, вынимая из кармана пиджака пачку «Мальборо».
      Я пододвинула ему пепельницу и устроилась в кресле напротив.
      — Давайте начнем с самого начала, Юрий Степанович, кажется?
      Верещагин наконец поднял на меня свои карие глаза, от которых к щекам пролегли довольно глубокие морщины.
      — С самого начала… — он выпятил губы и нахмурился, — начиналось-то все неплохо. Моя знакомая, кстати, ваша одноклассница — Говоркова, пригласила меня в кафе, где они с друзьями отмечали десятилетие окончания школы.
      — Значит, они решили отправиться в кафе, — произнесла я.
      — Что? — не понял Верещагин.
      — Меня тоже приглашали на эту встречу, — объяснила я, — но мне, к сожалению, не удалось пойти, я — очень занятой человек, — ответила я на вопросительный взгляд Юрия Степановича.
      — Так вот, — продолжил он, — проведя полвечера в кафе, вся компания отправилась в сауну. Все было в порядке до того момента, пока Беркутов не поднял шум. Я в это время сидел в парной с этим… слесарем…
      — Наверное, Гришей Ступиным, — подсказала я, представив себе, как чопорный Юрий Степанович восседает в тесном помещении парилки с безалаберно-смешливым Гришей. Если и было у них что общее, так это носы: мясистые, крупные, такие породистые носы. Да и вообще, подумала я, баня — это некое утопическое государство, где в принципе все равны. Сняв свои тряпки и регалии, богачи становятся практически неотличимы от простого народа, хотя некоторые и тут не могут расстаться со своими трехкилограммовыми цепями и крестами.
      — Вот-вот, со Ступиным, — подтвердил Юрий Степанович, — он выскочил первым, а я еще остался на некоторое время, но потом решил тоже посмотреть, что за шум. На бортике большого бассейна Ступин с Сергеем делали кому-то искусственное дыхание. Когда я подошел ближе, то увидел, что это был Грушин.
      — Груша? — я открыла рот, пытаясь представить себе эту картину. — Он что, утонул?
      — Вначале мы тоже так подумали, — опять нахмурил брови Верещагин, — но когда приехала милиция — кто-то из обслуги вызвал, — Беркутова арестовали, а с остальных взяли подписку о невыезде. Вот, собственно, и все. — Верещагин затушил окурок, ослабил узел галстука и, достав платок, высморкался.
      — Почему же арестовали Беркутова? — спросила я.
      — Во-первых, это он обнаружил труп Грушина, а во-вторых, милиция установила, что на шее Грушина имеется свежая царапина, которую мог бы оставить браслет от часов или что-то вроде этого, а Сергей даже в баню ходил в часах, у него они водонепроницаемые. Он посоветовал мне обратиться к вам. Представляете, что будет, если моего помощника обвинят в убийстве?
      — Значит, вы больше переживаете за свою предвыборную кампанию, чем за судьбу Беркутова? — Я вперила в него свой взгляд.
      — Для меня сейчас важно и то и другое, так что не ловите меня на слове, я сказал так для того, чтобы вы поняли, насколько это серьезно.
      Я усмехнулась. «Тебя принимают за недотепу, Таня», — сказала я себе.
      — Довольно часто люди ставят свою репутацию выше всего, — сказала я вслух, — даже выше судьбы отдельного человека, и если вы принадлежите к их числу, то лучше нам сразу это выяснить.
      — Ну что вы, Татьяна Александровна, — мне показалось, что он чуточку смутился, хотя я могла и ошибиться, — я готов для Сергея пожертвовать многим. Помощника, как он, не так просто найти, тем более в преддверии такого ответственного периода.
      — Ну хорошо, судьба Сергея, как моего бывшего одноклассника, мне тоже не безразлична, поэтому давайте попробуем ему помочь.
      — Я готов. Только вот чем я могу быть полезен?
      — Сейчас я буду задавать вам вопросы, а вы постарайтесь отвечать на них как можно правдивее, договорились?
      — Само собой. Сигарету? — проявил наконец галантность Верещагин.
      — Спасибо, не откажусь, — любезно отозвалась я, протягивая руку, — перечислите всех, кто был в сауне.
      — Ну, как я вам уже сказал, меня пригласила Говоркова Лида, потом там был этот… ах да, Ступин, — вспомнил фамилию своего товарища по парной Верещагин, — сам Грушин, Беркутов, его бывшая жена — Купцова, после развода она взяла девичью фамилию… так, потом, подруга Лиды — не то Люжина, не то Лужина, или Лужнина, не помню точно, некий Шубин — как мне объяснила потом Лида, он учился в параллельном классе, — и-и-и, — замялся Верещагин, — какая-то Катерина, этакая заводила.
      — Ерикова, — уточнила я.
      — Не знаю, может быть. А с ней был… постойте… ах да, кажется, его зовут Анатолий.
      — Кроме вас, я имею в виду вашу компанию, кто-то был еще в сауне? — Сделав очередную затяжку, я выпустила колечко дыма, которое, живописно колеблясь, дрожа и ломаясь на глазах, поплыло к окну.
      — Нет, никого больше не было. — Верещагин помотал головой.
      — А чья это вообще была идея — пойти в баню?
      — Предложил Анатолий.
      — Друг Ериковой?
      — Да, его пригласила эта самая Катерина.
      — А теперь, Юрий Степанович, я попрошу вас вспомнить, кто чем занимался, начиная с вашего прихода в сауну и до того момента, когда Сергей, увидев Грушина, позвал на помощь.
      — Боюсь, что это будет довольно сложно, — Верещагин глубоко затянулся, выпустив дым через ноздри, — сами понимаете…
      — Что, малость перебрали? — сочувственно спросила я.
      — Не без этого, конечно, но вчера была пятница, и я позволил себе немного расслабиться.
      — Тем не менее попытайтесь вспомнить. Начните с того, где находится сауна, как вы добрались туда?
      — Это частная баня, на Татарской. В мою «Волгу» сели мы с Лидой и Сергей со своей подругой Лужиной, в грушинский джип — он с Купцовой и Анатолий с Катериной, Ступин с Шубиным добрались на такси.
      — Приехали все одновременно?
      — Практически да. Зашли, разделись, водители принесли пиво, мы прихватили его в кафе, дамам, как полагается, — шампанское, потом пошли в сауну.
      — Юрий Степанович, простите, как все были одеты, я имею в виду купальные костюмы?
      — Да какие там купальные костюмы! В комнате отдыха все сидели в простынях, парных там две, поэтому особых проблем это тоже не вызвало, и потом всем было на это немножко наплевать, к тому же у дам было нижнее белье, — Верещагин неловко улыбнулся, — неужели вам нужны такие подробности?
      — Кто знает, любая мелочь может иметь значение. Поверьте, я спрашиваю вас об этом не просто из женского любопытства.
      — Я понимаю.
      — Тогда продолжим. Вы сказали, что услышали крик Беркутова, когда были в парной вместе со Ступиным, так?
      — Так.
      — Там что, двери неплотно пригнаны?
      — Да нет, хорошо пригнаны.
      — Тогда как вы услышали Беркутова через толстые двери сауны?
      — Он был почти у самой двери и кричал, наверное, громко. Да вы у Ступина можете спросить.
      — А почему вы не пошли вместе со Ступиным, а остались в парной?
      — Да просто мне… — Верещагин замялся, — как бы вам это объяснить?
      — Вы уж попытайтесь как-нибудь.
      — Ну, не могу же я, как мальчишка, бегать по любому поводу.
      — Но через некоторое время вы все-таки отправились посмотреть, что случилось.
      — Да, любопытство взяло верх в конце концов. — Мне показалось, что Юрий Степанович слегка покраснел.
      — Сколько времени вы провели в парной после того, как оттуда вышел Ступин?
      — Я думаю, около минуты, — он потянулся за очередной сигаретой, — максимум две.
      — Когда вы вышли из парной, вы сразу пошли к бассейну?
      — Нет, не сразу, я не знал, куда идти. Сначала я огляделся в предбаннике, открыл дверь в комнату отдыха — там никого не было — и уже потом направился в бассейн. Что я увидел там, вы уже знаете.
      — Вы ни с кем не столкнулись в коридоре?
      — Нет. Когда я пришел в бассейн, все уже были там.
      — Юрий Степанович, а не могли бы вы сказать, как долго вы находились в сауне и кто с вами там еще парился?
      — Минут десять. Когда я заходил в парилку, оттуда вышли Грушин и Сергей. Мы остались вдвоем: я и Ступин.
      — В парилку больше никто не заходил?
      — Нет, — Верещагин тяжело вздохнул.
      — А до того, как вы вошли в парилку, где вы были?
      — В комнате отдыха. Насколько я помню, почти все были там: пили, ели, разговаривали. Грушин, естественно, уже под «газом», переругивался с этим… Анатолием, кажется, что-то требовал от него, потом предложил ему выйти.
      — И что же, они вышли? — Я вся обратилась в слух. Эта история все больше и больше захватывала меня. Ситуация, когда убийство совершается в замкнутом пространстве, где собирается определенное количество людей, всегда вызывала у меня профессиональный интерес, несмотря на то, что в детективной литературе не раз описывалась и потому стала уже классической.
      — После долгих пререканий. Вскоре вышел также и Сергей. Сказал, что хочет попариться.
      — А женщины?
      — Помню, что эта заводная Катерина куда-то тоже выходила, а другие вроде все были в комнате.
      — А потом? — Я не сводила глаз с лица Юрия Степановича.
      — Потом я вышел. Приспичило, простите, — Верещагин как-то вымученно улыбнулся.
      — Куда вы направились после туалета? — продолжала я, невзирая на его смущение.
      — После?.. Ах да, в парную.
      — Где как раз и увидели выходящих Грушина и Беркутова?
      — Ну да.
      — Значит, из туалета вы пошли сразу в сауну? Кого-нибудь встретили по дороге?
      — Кто-то, кажется, был в душе — вода шумела, слышался женский смех, но я не обратил внимания.
      — Вам не кажется, что довольно странная компания подобралась на вечеринке в сауне?
      — Что вы имеете в виду?
      — Насколько я знаю, Купцова с Беркутовым были мужем и женой, потом развелись, вы и Грушин — оба кандидаты, а стало быть — соперники, Ступин — слесарь. Довольно разномастная публика, вы не находите?
      Верещагин пожал плечами, его усталое и помятое лицо тронула слабая улыбка.
      — Лида меня не предупредила, что там будет за народ. Я так понял, что и остальные не все учились вместе с вами?
      — Правильно, из нашего класса только Грушин, Ступин, Беркутов, Говоркова и Ерикова, а Шубин — из параллельного, тоже заводной был парень. Остальные, выходит, так же, как и вы, приглашенные, — я закурила и некоторое время сидела молча, воскрешая в памяти школьные годы, лица друзей и учителей.
      Кто бы мог подумать, что мне придется вспоминать о своей ранней юности по такому печальному поводу.
      — Татьяна Александровна… — прервал мои воспоминания Верещагин, — а вам не кажется, что Грушина мог убить человек, который заранее знал об этой встрече?
      — Возможно. Но возможно также, что кто-то просто использовал подвернувшийся случай, чтобы свести с Грушиным счеты. Юрий Степанович, вы не помните, у кого еще, кроме Беркутова, были на руках часы или браслеты?
      — Подождите, по-моему, у Анатолия, он еще время смотрел, а у кого еще — сказать затрудняюсь. А вы считаете, что у убийцы на руке были часы?
      — А откуда же у Грушина на шее появилась царапина? — задала я встречный вопрос.
      Верещагин пожал плечами и закашлялся.
      — Вы говорили, что у Беркутова был браслет. Это и послужило поводом для его задержания?
      — Не только это. Когда приехала милиция, Купцова сказала им, что слышала, как Грушин и Беркутов выясняли отношения на повышенных тонах, а самое главное, что он его обнаружил. И хотя это не является прямым доказательством вины Беркутова, милиция почему-то на этом факте заострила внимание.
      — А вы сами считаете, что Беркутов не мог убить Грушина?
      — Во всяком случае, я не вижу для этого никаких причин.
      — Вам ничего не известно о том, почему Беркутов развелся с Купцовой?
      — Сергея я знаю уже несколько лет, мы с ним вместе работаем, поэтому я кое-что знаю о его личной жизни. Ольга стала ему изменять, поэтому он подал на развод. Они разменяли квартиру и уже года два живут каждый своей жизнью. Так что я не считаю, что ревность могла послужить причиной убийства, тем более что и Купцова, и Беркутов после развода сменили не одного партнера.
      — Что ж, — я загасила сигарету, — пока у меня вопросов больше нет. Оставьте мне, пожалуйста, ваши координаты, я с вами свяжусь.

      Сборы были недолгими. Поверх джемпера я надела наплечную кобуру, изготовленную по спецзаказу, сунула в нее пистолет Макарова, без которого выходила из дома в очень редких случаях, сверху нацепила «харлейку» со множеством карманов, в которых удобно размещались сыщицкие прибамбасы: игла с сонным ядом, кастет, леска-удавка и газовый баллончик.
      Тщательно заперев за собой стальную дверь с призматическим «глазком», который я установила после того, как через обычный линзовый «глазок» меня пытались застрелить, я сбежала по лестнице и села в машину.
      Пока прогревался двигатель, я достала сотовый и набрала номер Ериковой в надежде, что в субботу она окажется дома, и не ошиблась.
      — Привет, Катерина.
      — Танька, ой, что я тебе расскажу, ты не пришла, а там такое было…
      — Погоди тараторить, — тормознула я ее, — давай лучше я подъеду.
      — Конечно, приезжай, столько новостей! Есть о чем поговорить.
      — Ладно, жди.
      Пристроив «девятку» возле Катькиного дома, я поднялась на пятый этаж и позвонила. Дверь сразу же открылась, как будто Катька караулила в прихожей.
      Худенькая, бойкая, востроглазая, вечно улыбающаяся Катька с неожиданной для меня импульсивностью заключила меня в объятия.
      — Сколько лет, сколько зим! — закричала она прямо мне в ухо.
      Я слегка отстранилась от нее и тут же упрекнула себя за это осторожное движение: такая неподдельная радость была написана на ее немного бледном лице.
      Но через минуту веселое выражение ее лица уступило место лихорадочному беспокойству.
      — Ой, Тань, ты бы знала, что случилось! — Едва дав мне снять куртку, она буквально затащила меня в гостиную.
      «Сколько силы таится в таком субтильном теле!» — подивилась я с добродушной усмешкой.
      — Садись, Тань. Ой, да ты совсем не изменилась с тех пор, как мы с тобой случайно встретились тогда на рынке, помнишь?
      — Ты тоже, Кать, — ответила я комплиментом на комплимент, хотя, приглядевшись, заметила у ее глаз первые тонкие морщинки. «Наверное, из-за мимики, — подумала я, — уж больно Катька много смеется и улыбается».
      Все-то нам трубят, что ничто так не красит женщин, как улыбка. Красит-то она красит, только вот со временем ох как щедро награждает «гусиными лапками»!
      — Грушин-то… — начала она.
      — Я знаю, — перебила я Катьку, пытаясь как ножом отсечь ее излишнюю эмоциональность.
      — Откуда?! — удивилась она и как будто даже обиделась, ведь своей лаконичной фразой я лишила ее возможности первой поведать мне об этом.
      — От верблюда! — поддела я ее, но чтобы немного утешить, добавила: — Твоя информация мне тоже необходима.
      — Ой, ты что, взялась за это дело?! — выпучила она глаза. Казалось, смерть Грушина отошла на второй план.
      — Взялась, — холодно ответила я, — только не надо из этого делать светопреставление, жизнь продолжается, надо же кому-то заниматься поиском преступников.
      — Ах, как интересно! — не унималась Ерикова, — может, на кухню пойдем, кофе выпьем?
      — Было бы неплохо.
      Опустившись на узенький кухонный диванчик, я наблюдала за мельтешением Катьки и, слушая ее неугомонный треп, отделяла зерна от плевел.
      — …милиция понаехала, а мы там все полуголые, представляешь? — Она хихикнула. — А этому-то, как его там, Верещагину теперь каково? Огласки-то не избежать! А то такой важный, напыщенный, как индюк. Ты бы видела его перед тем, как он «заложил за воротник»! А Лидка-то все под него подстраивалась, угодить старалась. С нами гордая такая стала, а сама-то задницу этому Верещагину лижет! Фу, противно! Нет, а фамилия-то: Вере… ну, короче, тот, кто верещит. Только он не верещит, а щеки надувает, а может, и верещит — в постели-то, мы этого знать не можем, а вот Говоркова… ха-ха!
      — Катя, — попробовала я ее остановить, — когда Беркутов позвал на помощь, ты где была?
      Она непонимающе посмотрела на меня. В ее карих глазах появился какой-то детский укор — точно взрослые лишили ребенка сладкого.
      — Ну, в массажке сначала была, потом, ой, подожди, чего-то я не помню… Ах да, ты про Беркутова спрашивала? — В ее глазах опять запрыгали озорные искорки. — Нет, ты представляешь, он все время из-за чего-то цапался с Грушей, царствие ему небесное, — она торопливо перекрестилась, — а Купцова эта, ну ты знаешь, Сережкина бывшая, выпендривалась да глазки Шубину строила.
      — Они что, знают друг друга? — успела вставить я.
      — Кто? Купцова с Шубиным? Откуда? Первый раз увиделись, но еще в кафе начали перемигиваться. Вместе в душ ходили, представляешь? Может, конечно, и не было ничего, врать не буду, но все равно, правильно Беркутов послал ее ко всем чертям. Приехала с одним, глазки строит другому, а Крокодила Гену ты знаешь, — вспомнила она школьную кличку Генки Шубина, — ему палец в рот не клади. Он и не растерялся, а что? Мой Толька как посмотрел на эту крысу, ну, на Купцову, так сразу и сказал: пробы ставить негде. Зато видела бы ты, как она вырядилась: и сапоги-то у нее от Пазолини, и костюмчик-то у нее от Зандера, и сумочка-то у нее от Гуччи, и вдобавок трусы от Вондербра, зато бюстгальтер она не носит — хвалится своими сиськами…
      — Кать, погоди, а кто такой этот твой Толька?
      — Толька-то? Да я у него работаю, на продовольственной базе. Он — директор, а я — бухгалтер. Такая история была… Упасть не встать! Нет, представляешь, мы с девчонками в прошлом году решили на Восьмое марта в кафе пойти, ну, в «Жемчужину», знаешь? Так вот, заказали то да се, сидим, он входит… пальто — нараспашку, сразу видно — душа-человек, в теле мужик, волосы кудрявые. Если бы я стояла, точно бы грохнулась… Он меня сам заметил, к нам подсел, шампанское самое лучшее заказал, а тут у него сотовый запиликал, мы с девчонками переглянулись: вот это парень! А он телефончик вырубил и говорит: «Сегодня меня ни для кого, кроме вас, нет!» Вот так! Он узнал, что я бухгалтер, позвал к себе на базу. С тех пор и кружусь с ним, ты не подумай, он любит меня… — Катька закатила глаза к потолку для пущей убедительности.
      — Как фамилия-то Толи твоего?
      — Абрамов, ты знаешь…
      — Знаю, — я добродушно улыбнулась, — ты была с Толей, когда Беркутов закричал?
      — Закричал? А? Да, то есть нет. Господи, где же я была-то? Шампанское память отшибает напрочь…
      — Ну ты сама-то где была, помнишь?
      — Погоди, конечно, помню, только не очень хорошо…
      Я знала безалаберную Катьку еще со школы, поэтому удивилась, что она работает бухгалтером, но она еще тогда говорила мне, что в работе — совершенно другой человек. Очень интересно! Но сейчас, как я ни старалась, вытрясти из Катьки что-нибудь путное мне никак не удавалось.
      — Ты хоть помнишь, что твой Анатолий выяснял отношения с Грушей?
      — Ты знаешь?
      — Ты что, лапшу мне на уши вешаешь? Прикидываешься дурочкой, мать твою, — грубо одернула я эту балаболку (иногда это помогает, сработало и на этот раз). — Значит, это ты помнишь, а где была, не помнишь?
      — Ладно тебе, Тань, — сбавила она обороты, — я просто не хочу Толику навредить…
      — А если твой Толик — убийца? А может, и ты с ним заодно, а?
      — Да ты что, Тань? — она испуганно заморгала ресницами.
      — Ничего. Говори, из-за чего они отношения выясняли?!
      — Толик взял у Грушина сахар на реализацию, а тот требовал с него деньги.
      — Много?
      — Что много? — туповато переспросила Катерина.
      — Катя! — Я строго посмотрела на нее.
      — Двадцать тонн.
      — По нынешним временам это около двухсот тысяч?
      — Немного меньше, сто восемьдесят. Да что тебе Толик-то дался? Лидка вон у Грушина десять штук баксов взяла на квартиру полгода назад, ремонт там сделала, скоро переезжать будет. А должок теперь с нее спишется, что ли?
      — Почему Абрамов не отдавал Грушину деньги? — поинтересовалась я, пропустив мимо ушей замечание по поводу Говорковой.
      — Так ведь не продали еще.
      — И Грушин этого не знал? — Я в упор посмотрела на присмиревшую Катьку.
      — Как тебе сказать… — замялась она.
      — Говори как есть, для тебя же будет лучше, — я видела, что Катька соврала мне, когда сказала, что сахар не продан.
      — Ну, не весь еще продали…
      — А может, продали и решили денежки покрутить? — прищурилась я.
      — Ну что ты, Тань, — Катька обиженно надула губы.
      — Так зачем же ты своего Толика поволокла туда, где будет Грушин?
      — Да как-то не подумала. — Наклонив голову, Катька пожала плечами.
      Памятуя о Катькином легкомыслии, в это поверить было нетрудно.
      — Ладно, а теперь попробуй-ка вспомнить все с самого начала: как в сауну приехали, где кто был и чем занимался, — я ободряюще посмотрела на Ерикову.
      — Ну, в кафе посидели, а потом, когда все уже датые были, решили в сауну поехать…
      — Это твой Толя предложил?
      — Ты и это знаешь? Откуда? — опять как-то обиженно прогнусавила Ерикова.
      — Профессия у меня такая, — усмехнулась я. — Мне многое известно, так что лучше не ври и не выкручивайся, а то ведь я могу заподозрить что-то неладное.
      — Да мы в этой сауне с Толиком не раз были. Там, надо сказать, неплохо, и Толик там — дорогой гость, — в глазах Катьки блеснула гордость. — Он и предложил всем туда двинуть, а что здесь плохого?
      — Ничего, просто я должна знать все обстоятельства, понимаешь? Предположим, вошли вы в эту проклятую сауну, что было дальше?
      И Катерина в своей путано-вязкой манере, постоянно спотыкаясь и возвращаясь к сказанному, отдавая дань бабскому красноречию, рассказала мне, что было дальше.
      Облачившись в простыни, компания в полном составе сразу же заполнила обе сауны. Потом одни пошли в бассейн, другие — в душ, и в конце концов все собрались в комнате отдыха, чтобы продолжить возлияния. Порядок того, что происходило после, память Катерины воспроизвести отказывалась. А тут еще и утопленник — было от чего потерять голову!