Когда я училась в школе, то из всех школьных предметов почему-то особенно ненавидела химию. Ну просто терпеть не могла эти уроки!
      То ли потому, что наша химичка от многих учителей отличалась особой зловредностью и требовала, чтобы мы знали назубок все основные химические формулы. То ли из-за того, что сами формулы соединений были слишком длинными и нудными — не знаю, врать не буду. Даже опыты со взрывами и окраской веществ в разные цвета, которые в другое время наверняка приводили бы меня в восторг, в присутствии нашей очкастой Таисии Петровны теряли всю свою прелесть.
      Могу лишь точно сказать, что сразу же после школы я почти все эти химические уравнения, опыты и бесконечные цепочки аминокислот преспокойно забыла и с тех пор никогда об этом не жалела.
      Но сегодня странный клиент заставил меня вспомнить не только об уроках химии. У меня даже снова возникло то состояние безнадежной скуки, которое охватывало, бывало, весь наш класс во время назойливого бормотания химички, изредка прерываемого ее же нервными выкриками.
      Все, что ли, химики такие сдвинутые? Или просто мне с ними в жизни не везет?
      Посетитель, пришедший утром ко мне домой и назвавшийся Адамом Егоровичем Одупейло, с первого взгляда производил впечатление человека, у которого немножко не все дома.
      Вошел, сразу же доложил, что он — химик, чем совершенно меня не удивил. Но потом прибавил, что одновременно еще является микробиологом, медиком, бактериологом, историком, экологом, социологом, заведующим лабораторией и чуть-чуть — для души — писателем-фантастом.
      Опасаясь, как бы я не усомнилась в его словах, он разложил передо мной на столе целый веер каких-то дипломов, сертификатов, справок и чьих-то рекомендаций, написанных от руки на клочках бумаги.
      От нечего делать я все же пробежала глазами один из таких листочков: в нем говорилось о том, что некий профессор Владислав Матвеевич Горемыкин считает научные изыскания Адама Егоровича Одупейло на редкость ценными для всей мировой науки и в будущем рекомендует их опубликовать в научных, а также научно-популярных изданиях, но почему-то не раньше 2030 года.
      В углу листа стоял штемпель, наподобие библиотечного, со словами «совершенно секретно», который затем был перечеркнут крест-накрест шариковой авторучкой.
      Прочитав эту рекомендацию, я несколько усомнилась: может быть, всесторонне одаренный Адам пришел не по адресу и считает, что у меня тут находится редакция или издательство и я тут же опубликую его труды?
      Как бы выпроводить чудика побыстрее по другому адресу? К тому же — до времени опубликования осталось еще больше тридцати лет. Стоит ли так торопиться?
      — Нет, — твердо сказал на это Адам Егорович, продолжая вынимать из своего толстенного портфеля и раскладывать передо мной еще какие-то листки и удостоверения. — Я пришел именно и конкретно в частное детективное агентство. Насколько понимаю, ведь вы Татьяна Иванова? Можно, я буду называть вас просто Танечкой? Ведь вы такая милашка!
      И Адам Егорович улыбнулся, деликатно прикрывая ладонью рот, чтобы не показывать нехватку переднего зуба.
      — Называйте, пожалуйста, — разрешила я. — Но все же никак не пойму: чем могу вам помочь?
      — А вот об этом, Танечка, я вам сейчас расскажу, но только все по порядку, — пообещал Адам Егорович торжественно. — Не скрою, я очень спешу и даже нервничаю, но в жизни случаются такие ситуации, когда излишняя торопливость способна помешать изложить тему должным образом и тем самым изначально перечеркнуть всю дальнейшую работу. Поверьте мне, Танечка, как ученому с почти тридцатилетним стажем.
      Что тут оставалось делать? Я поудобнее откинулась на мягкую кожаную спинку вращающегося стула и невольно с тоской взглянула на настенные часы, к которым посетитель сидел спиной.
      Судя по всему, в моем рабочем расписании уже с утра намечался тихий час, и я даже незаметно посильнее вытянула под столом ноги и приняла более удобную позу, чтобы провести этот час с пользой для себя.
      Признаться, прошедшая ночь выдалась у меня достаточно бурной: неожиданно вечером пришел мой давний бойфренд и, естественно, остался до утра, напрочь лишив меня возможности как следует выспаться. Что ж, я об этом нисколько не пожалела! Зато теперь можно хоть немного отдохнуть.
      Ведь не могу же я просто так вытурить клиента, у которого есть ко мне какое-то дело? Негласное правило частного детектива — сначала всех выслушай, а только потом делай выводы. А для себя я обычно к этому добавляю: будь, Танечка, вежлива, находчива и невозмутима одновременно. И умей сохранять по возможности непроницаемый вид при самых невероятных обстоятельствах.
      Но, с другой стороны, я уже с первого взгляда поняла, что Адам Егорович — не мой клиент. Как говорится, не с моего поля ягодка. Да и ягодка, похоже, какая-то ядовитая, с подвохом. Во-первых, потому, что вряд ли у него есть возможность оплатить мои достаточно дорогостоящие услуги, а бесплатно я не работаю. Принципиально! И ни для кого не делаю исключения из правил.
      Во-вторых, мелкими бытовыми делами, семейными и служебными склоками я тоже не занимаюсь — неинтересно. Это отнимает уйму времени, но ни денег, ни морального удовлетворения подобная канитель в конечном счете все равно не приносит. Для таких дел существуют отделения милиции, обязанные бесплатно защищать налогоплательщиков от всевозможных напастей и пакостей окружающих.
      А этот Адам Егорович уже несколько раз произнес в своей сумбурной речи слова «недостаточно честный коллега» и «сбившийся с пути сотрудник» — значит, какие-то у него там имеются неурядицы на работе, в его медицинском, биологическом, экологическом, химическом или еще каком-то научном институте.
      — Ну что же, теперь вы поняли, с кем имеете дело? — Адам Егорович поднял на меня глаза, которые за увеличительными стеклами очков казались на редкость огромными и неестественно голубыми. — Мне важно с самого начала задать нашему разговору серьезный уровень и не снижать этой планки. Вы должны сразу понять, что дело, о котором пойдет речь, — международного и, я бы даже сказал, вселенского масштаба…
      — Постараюсь, — сказала я, ничуть не удивляясь размаху замыслов моего посетителя.
      За время работы в своем частном детективном агентстве я сталкивалась с заявлениями и покруче, и особенно по весне и по осени — как известно, именно на это время приходится обострение активности всевозможных космическо-психопатических личностей. А сейчас на дворе как раз была весна.
      — «И наведу на вас мстительный меч… и пошлю на вас моровое поветрие, и преданы будете в руки врага…» — громко произнес Адам Егорович, многозначительно поднимая вверх указательный палец. — Чуете? Моровое поветрие! Это слова из Моисеевых книг Ветхого завета. Они вам, Танечка, ни о чем не говорят?
      «Наверное, все же историк», — подумала я, пожимая плечами, и постаралась набраться терпения не перебивать посетителя по возможности.
      При этом я засекла время по часам: если минут через десять-пятнадцать многоуважаемый ученый муж все же не сформулирует более-менее внятно, что ему от меня нужно, надо будет быстренько под любым предлогом спровадить его.
      Значит, случай клинический и совершенно безнадежный.
      — «И накажу живущих в земле Египетской так, как Я наказал Иерусалим, мечом, голодом и мором», — это тоже из Ветхого завета. Заметьте, Танечка, — мором, всех мором. И ведь я говорю пока что о самых древнейших, так сказать, библейских временах и даже не подошел еще к известнейшим эпидемиям чумы или холеры, которые в свое время свели в могилу буквально половину населения Европы.
      «Вот и хорошо, про Европу пока не будем, — решила я про себя, — а то наша встреча растянулась бы совсем уж до самого вечера. Я столько не просплю!»
      — Я пришел к вам, потому что дело, о котором пойдет речь, не просто секретное. Оно — сверхсекретное! Я еще раз подчеркиваю, Танечка, — сверхсекретное!
      «А я не просто человек, я — сверхчеловек! Пришелец из космоса! Сам Господь Бог, наславший мор, — никак уж не меньше», — мысленно продолжила я про себя супертаинственную фразу моего посетителя, тем временем с сонной улыбкой разглядывая воробья, который как раз сел на подоконник и бойко зачирикал о чем-то своем, весеннем. Слава богу — не великом.
      Обычно, когда мне приходится заниматься утром делами слегка с похмелья и все еще под впечатлением от ночных ласк, вывести меня из себя бывает очень сложно. В такие минуты я бываю спокойной, как бронетранспортер, и испытываю приятное умиротворение — во всем теле и в голове.
      Коньяк вчера был славный, а Сергей — тот на сей раз просто превзошел самого себя! Все время горячо шептал в ухо: «Танечка, Танечка…»
      — Танечка, я пришел именно к вам, потому что через надежного человека получил сведения, что именно вам можно доверить столь секретное дело и не опасаться при этом за утечку информации. Но прежде всего вы должны пообещать, что никогда, ни под каким видом никому не расскажете о том, что сейчас услышите от меня, — произнес Адам Егорович, поправляя очки, съезжающие на нос.
      «Могила», — чуть не ответила я своему патетически настроенному клиенту, которого слушала вполуха, вспоминая, как ни с того ни с сего Сергей вдруг начал брызгать на мое голое тело коньяком «Хенесси», приговаривая, что такой коньяк требует, чтоб его смаковали, а ему будет гораздо приятнее делать это таким образом. Забавный он все-таки парень, мой Сережа! Нестандартный парень!
      — Да, конечно, — ответила я рассеянно не менее забавному человеку, который все еще продолжал сидеть напротив и глядеть на меня во все свои громадные, многократно увеличенные очками глаза. — Информация, полученная от клиента, — коммерческая тайна, и, следовательно, тайна для кого бы то ни было, кроме меня. Этот закон я никогда не нарушаю.
      — Вот и славно! — обрадовался Адам Егорович. — Я не буду брать у вас письменного подтверждения ваших слов. Хотя, по идее, надо бы, но, с другой стороны, я даже не знаю как. Но все же хорошо бы…
      «Вот еще, — подумала я сердито, — чего захотел! Ему теперь от меня еще и какие-то письменные обязательства понадобились? Мало у него, что ли, в портфеле других бумажек? Ходит по всем офисам, квартирам и собирает до кучи. Может, у него хобби такое — справки коллекционировать? Нет, точно чокнутый. Пора гнать…»
      — Может быть, вы сразу возьмете с меня еще подписку о невыезде? Или даже о невыходе из собственного дома? — спросила я без особой любезности, решив больше не нянчиться с безумцем.
      Но Адам Егорович словно что-то сам прочел уже на моем лице и сразу же замахал обеими руками, давая понять, что хотел бы отменить и поймать в воздухе последние свои слова, которые не должны были вырываться наружу.
      — Нет-нет-нет, только не сердитесь, Танечка, — сказал он. — Давайте продолжим наше дело, так сказать, в сугубо устном порядке. Вы не возражаете?
      «А разве мы его уже начали?» — хотелось переспросить мне, но, посмотрев на часы, я увидела, что время Адама Егоровича еще не истекло, и поэтому лишь коротко кивнула.
      Адам Егорович, набрав побольше воздуха в легкие, начал в красочных подробностях рассказывать мне историю, случившуюся в семнадцатом веке, и о том, что уже в наши дни в найденной переписке губернатора Новой Шотландии Амхерста с подчиненным ему полковником Букэ, комендантом крепости Форт-Питт в Северной Америке, обнаружены совершенно точные доказательства умышленного заражения американских индейцев оспой. Оказывается, подлый полковник Букэ нарочно доставил индейским вождям два одеяла и платок, находившиеся до этого в госпитале для больных оспой, и тотчас же после вручения этих «данайских даров» среди индейских племен штата Огайо вспыхнула серьезная эпидемия оспы, выкосившая насмерть около трех миллионов туземцев.
      — Ну и что? — спросила я удивленно, выслушав его рассказ.
      Может, он пришел попросить, чтобы я разыскала и наказала по заслугам полковника Букэ, жившего в семнадцатом веке? Чего уж там мелочиться? А потом выдала бумагу, по которой его казнили бы за это, к примеру, в 2200 году? Что нам с Адамом плюс-минус несколько столетий? Сущие пустяки!
      — Как это — что? Танечка? Неужели вы и теперь не понимаете масштабов нашего дела?
      Произнеся это, Адам Егорович посмотрел на меня с таким торжеством, что было очень трудно удержаться от смеха.
      Глядя на его бумажки, я подумала: может, он тоже заразил свою макулатуру какой-нибудь оспой или холерой и теперь взялся из каких-то собственных зловредных побуждений за истребление частных детективов города Тарасова? И при этом почему-то решил начать с меня?
      Не знаю, как насчет чумы или оспы, но бациллами безумия речи и бумаги моего не в меру разговорчивого посетителя заражены были явно, и, взглянув на часы, я решила действовать более решительно.
      — Интересная история, — сказала спокойно. — Даже поучительная. Я нисколько не сомневаюсь, что вы знаете множество не менее любопытных исторических фактов, но мне некогда сейчас их выслушивать. Много срочной работы. Извините, но я вынуждена с вами распрощаться.
      — Но то, что я вам сейчас рассказал, имеет самое непосредственное отношение к нашему делу! — воскликнул Адам Егорович. — Ведь я пытаюсь нарисовать, так сказать, обобщенный портрет того, что вам… нам с вами теперь придется искать. Но если вы хотите несколько сузить, говоря научным языком, аспект…
      — Как можно сильнее сузить, — ответила я и теперь уже выразительно посмотрела на свои наручные часы. — Желательно — до двух минут, но можно даже еще сильнее.
      — До двух минут? До двух минут? Но как это возможно? — заерзал на стуле Адам Егорович. — Хорошо, тогда я скажу вам то, что должен был сказать только в самом конце. В нашей лаборатории, в нашей сверхсекретной лаборатории пропали три пробирки с этим. Ну, с этим самым.
      — С чем — с этим? — повторила я нетерпеливо.
      — Этой ночью исчезли сразу три пробирки, — помолчав, сказал Адам Егорович. — Извините, я забываю, что это наш лабораторный жаргон. Точнее, пропали три небольших специальных контейнера. В одном из них были микробы инфекционной летроспирозной желтухи. Во втором хранились палочки Bacillus anthracis — говоря простым языком, это возбудитель сибирской язвы. А в третьем — pestis…
      — А это еще что?
      — Чума, — просто объяснил Адам Егорович и замолчал.
      — Как? Настоящая чума? — поразилась я, мигом забыв о своих наблюдениях за минутной стрелкой.
      — Ну да, та самая, — кивнул Адам Егорович. — О которой я не стал вам подробно рассказывать, чтобы сэкономить драгоценное время. Хотя тема — интересная и обширная, в каком-то смысле — мой конек!
      — Конек? Погодите… Вы хотите сказать, что работаете в лаборатории, которая как раз занимается всей этой заразой?
      — О, не только этой! — мигом оживился Адам Егорович, словно я действительно затронула его излюбленную тему. — Не только, Танечка! У нас хранятся еще и вирусы малярии, так называемой трехдневной лихорадки, а также — отдельно — особой тропической малярии плюс вирусы так называемой лихорадки денге и прелюбопытнейшей желтой лихорадки. Лично я потратил несколько лет на подробное изучение лихорадки долины Рифт. Но это, так сказать, больше в порядке хобби, по личному побуждению и по зову сердца. Случаи этой интереснейшей лихорадки зафиксированы пока только в Кении. Но, заметьте, в России я был одним из немногих, кто переболел этой болезнью из-за неосторожного обращения с вирусом.
      Он бросил на меня интригующий взгляд.
      — Если вас интересует более подробно спектр деятельности нашей лаборатории, то должен обратить ваше внимание, что мы, Танечка, занимаемся также изучением бруцеллеза, высеваем палочки туляремии, вирусами кори, а особенно гриппом — отдельно вирусами А и Б… Да мало ли! Но исчезло только то, что я вам перечислил. Самые опасные в общепринятом значении вирусы. И мне понятно почему.
      — Почему? — тупо спросила я.
      После обзора Адама Егоровича о деятельности его лаборатории у меня вдруг почему-то резко зачесалось сразу во всех местах. Уж не лихорадка ли какая-нибудь на меня перескочила? И какое-то странное покраснение возникло на ладони… Вроде бы утром, до того как касаться бумаг на столе, его определенно не было.
      — Потому что тот, кто украл наши пробирки, был осведомлен, что именно надо брать. И я точно знаю, что это сделал сотрудник нашей лаборатории Валентин Валентинович Лепесточкин. Он вчера ночью исчез с этими тремя контейнерами в неизвестном направлении. И я хотел бы, чтоб вы его разыскали. Его и, главное, то, что он похитил. И чем быстрее, тем лучше будет для всех нас.
      — Да… Однако… — ляпнула я, потому что не знала пока, что еще сказать и как вообще вести себя дальше.
      Вообще-то с чумой я как-то раньше дел не имела. Да и не больно-то хотелось!
      — Помните, в семидесятые годы в Поволжье была сильная эпидемия холеры? — помолчав, задумчиво спросил Адам Егорович, но тут же сам поправился: — Ах, да, вы не можете этого помнить. Вы тогда, Танечка, еще не родились или лежали в пеленках. Но многие помнят, как повсюду было запрещено купаться в реке, продавать молоко из фляг, отпускать покупателям хлеб, если у них не было с собой целлофановых пакетов, которые в то время, заметьте, были еще дефицитом…
      — Вы хотите сказать, что это дело рук вашей лаборатории?
      — Отчасти, — скромно заметил Адам Егорович. — Сам я тогда еще здесь не работал, но в документах зафиксировано об утечке из лаборатории нашего материала, и именно такого, о котором я рассказываю. Как раз в это время. В общем, Танечка, страшное дело. Боюсь, как бы снова не началось…моровое поветрие.
      — А грипп? — спросила я, вспоминая, как тяжело болела нынешней зимой моя подруга каким-то особым гонконгским гриппом, о котором прежде отродясь никто не слыхивал. — Может, эпидемия гриппа нынешней зимой — тоже ваши делишки?
      — Ну что вы, Танечка, — укоризненно покачал головой Адам Егорович. — Никакой утечки материала последние десять — да что там! — двадцать лет из лаборатории не было. И потом, вы сразу должны понять четко: мы занимаемся исключительно научной деятельностью, выполняя специальные задания и программы, которые рекомендует нам руководство из центра, не более того. Ведь мы же не диверсанты какие-нибудь, мы просто ученые. Делаем чисто лабораторные исследования, которые представляют интерес только для специалистов, но затем используются в последующих разработках.
      — Хорошенькое дело! А ваша чума? — спросила я удивленно. — Вы думаете, если пробирка разобьется где-нибудь, микробы будут выбирать только специалистов?
      — Вот то-то и оно! — тяжело вздохнул он. — Поэтому то, что произошло этой ночью, — случай вопиющий! Кошмарный! Я даже не знаю, с чем его можно сравнить! За всю историю нашей лаборатории такого еще не бывало. Представляете, если в Тарасове вспыхнут эпидемии чумы, сибирской язвы и желтухи одновременно? Вы можете себе такое представить, а?
      — Средневековье какое-то, — пробормотала я, смутно вспоминая про костры, на которых сжигали зачумленные трупы, какие-то особые телеги с колокольчиками, куда их собирали по городу, и еще что-то, прочитанное в книгах или увиденное когда-то по телевизору.
      Но почему-то мне никак не удавалось перенести эти картины на улицы своего Тарасова, не хватало воображения.
      И вообще — ужастик какой-то, причем с самого утра!
      — Значит, вы хотите, чтобы я провела расследование дела о пропаже ваших пробирок вместе с вашим… товарищем?
      Я чуть было не сказала — «сумасшедшим товарищем», но на ходу несколько сбавила обороты.
      — Вот именно, — кивнул Адам Егорович. — Именно этого я и хочу от вас, дорогая Танечка. И еще — чтобы дело это от начала до конца осталось исключительно между нами.
      — А вам известно, что у меня не районное отделение милиции и работаю я только за большой гонорар? — спросила я своего клиента напрямую.
      Честно говоря, я приготовилась уже к тому, что сейчас Адам Егорович начнет громко и долго возмущаться и стыдить меня за то, что я не хочу бескорыстно спасти родной город от чумы, сибирской язвы и от какой-то еще не менее ужасной заразы. А потом он непременно толкнет речь про патриотизм, припугнет, что я сама, все мои родственники, знакомые, знакомые знакомых тоже в скором времени могут «зачумиться» или «заязвиться», или даже «зажелтиться…» И на этой ноте мы с ним преспокойно расстанемся.
      Что-то не очень мне хотелось ввязываться в эту заразную историю — и других дел хватает!
      Но Адам Егорович только торопливо запустил руку в свой бездонный портфель, выудил оттуда толстую пачку долларов и молча положил ее передо мной на стол среди своих бумажек.
      — Вот, — сказал он. — Здесь должно хватить на все. Дело слишком серьезное, чтобы нам экономить сейчас и торговаться.
      — Понятненько, — сказала я, с интересом разглядывая пачку купюр и пытаясь прикинуть, какая это примерно сумма. На первый взгляд — раза в три-четыре превышающая мои запросы. — А можно поинтересоваться: откуда у вас столько денег?
      — О, не сомневайтесь! — улыбнулся Адам Егорович трогательной беззубой улыбкой. — Некраденые. В нашей лаборатории нам очень, я бы даже сказал, неестественно много в обычном понимании платят. Еженедельная оплата в валюте. Причем сумасшедшие надбавки за риск, за секретность, постоянные премии за удачные опыты. В смысле оплаты наши шефы точны, как часы.
      — А вы уже сообщили… этим вашим шефам о случившемся? — поинтересовалась я.
      — Что вы? Тише, тише! Не нужно так громко! В том-то и дело, что нет, — тут же перешел на шепот Адам Егорович и на всякий случай оглянулся по сторонам, словно боясь, как бы кто-нибудь из могущественных шефов не оказался случайно за его спиной. — В том-то все и дело! Если эта информация дойдет до Москвы, а оттуда — еще куда-то дальше, может произойти скандал международного масштаба. Я же вам с самого начала сказал, что дело, о котором пойдет речь, — международное и крайне деликатное. Говорил или нет?
      — Ну да, говорили.
      — Я даже представить боюсь, что сразу начнется! Ясное дело, что мне тогда в лаборатории больше ни в жизнь не работать, хотя мой контракт должен действовать еще больше года. Но дело сейчас даже не только во мне, хотя и в этом тоже, — я должен буду на себе как на ученом поставить крест. Но вот Валентин, мой Валечка! Вот он…
      — О каком Валентине вы говорите? О человеке, который похитил из лаборатории эти ящички, то есть контейнеры? Об этом самом воре?
      — Да, конечно. Но только не стоит отзываться о нем так резко. Валечка очень, очень хороший человек, на редкость замечательный мальчик. Его ведь тогда просто… сотрут с лица земли. Я нисколько не сомневаюсь, что благодаря всевозможным спецслужбам его смогли бы достаточно быстро разыскать и обезвредить… Возможно, буквально за несколько часов. О, насчет этого у меня ни малейших сомнений! Ведь вы просто пока не имеете представления, с какой могущественной силищей мы имеем дело. Но больше мы Лепесточкина после этого никогда в жизни не увидим. Это я гарантирую. И даже имени его не услышим. Нет, так я тоже не согласен, не хочу, совершенно, категорически против…
      — Значит, вы сейчас готовы заплатить деньги, чтобы я нашла Лепесточкина до того, как информация о вашей ужасной пропаже докатится до шефов?
      — Вот именно, вы очень хорошо меня поняли, Танечка, — быстро заговорил Адам Егорович. — Именно так. Бог с ними, с чумными палочками, мы новых сколько угодно вырастим, только бы Валечка не успел что-нибудь начудить, что-нибудь такое против наших шефов. По моим расчетам, дня три-четыре у нас в запасе все же есть. Ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным, но пока приблизительно так. И мы должны успеть за это время найти Валечку… Он молод, горяч. На него просто что-то нашло, при замкнутом образе жизни такое может случиться с любым. Но я уверен: только стоит нам с ним увидеться и разок переговорить, Валентин сразу же опомнится, и мы тихонько вернемся к прежней жизни, и все у нас будет, как раньше, без глупостей и шума. В противном случае, если мы не сумеем найти его за три дня… Нет, об этом даже подумать страшно. Для меня это — тоже конец.
      — Получается, что, скрывая от своих шефов важную информацию, вы идете на риск? — спросила я Адама Егоровича, внимательно выслушав его рассказ.
      — Получается, так, — вздохнул он обреченно и поморгал своими огромными, увлажнившимися глазищами. — Если они узнают, что я три… или четыре дня… да что там — хоть час! — скрывал от них о пропаже пробирок из лаборатории и об исчезновении моего сотрудника и подчиненного Лепесточкина В.В., то… боюсь, меня тоже больше никто никогда не увидит. Это факт.
      — Ничего себе! И где же вы будете?
      — Наша работа считается службой сверхповышенного риска, — без особого энтузиазма пояснил Адам Егорович. — Уверяю вас, никого совершенно не удивит, если сотрудник какой-нибудь из подобных лабораторий внезапно скончается, покрывшись предварительно сыпью или просто даже без видимых внешних причин. В принципе это также входит в условия оплаты. Так что речь идет о моей жизни и смерти. Уже сейчас. Сколько мы тут с вами беседуем? Даже если отсчитать время от семи часов утра, когда я обнаружил исчезновение пробирочек и вместе с ними моего коллеги, получается, что уже более чем предостаточно для нарушения инструкции под грифом одиннадцать дробь три.
      — И о чем же говорится в вашей инструкции одиннадцать дробь три?
      — О том, что в подобных случаях сотрудник обязан в течение одной, максимум, пяти минут связаться с Москвой по специальному круглосуточному номеру и доложить о случившемся. Иначе — самые ужасные последствия, о которых я пока боюсь даже и думать.
      — А если я не соглашусь заниматься вашим делом? Откажусь?
      — Как? — переспросил он и схватился за сердце. — Как вы сказали? Но… это невозможно. Я потратил уже столько времени. И потом, вы единственный честный детектив, о котором я узнал, и то — совершенно случайно. Правда, я представлял вас совершенно иначе, несколько постарше, но не в этом дело. Если вы откажетесь, то тогда… тогда…
      — Что — тогда? — переспросила я с несколько садистским любопытством, потому что чувствовала — эта история мне и самой становится до жути интересной, и теперь ни за что от возможности ею заняться я не откажусь. Ни за какие коврижки!
      — Тогда мне ничего не останется делать, как подождать сутки в надежде, что Валечка все же одумается и вернется сам, а потом выпить содержимое какой-нибудь своей пробирочки. Впрочем, лучше сразу яда, чтобы долго не мучиться и не ждать, когда у вирусов пройдет инкубационный период. У меня на всякий случай припасена быстродействующая ампулка…
      — Но-но-но, — сказала я строго. — Хотя бы не пугайте меня суицидом. И так уже застращали своей холерой и чумой. Хорошо, я возьмусь за ваше дело, но только у вас не должно быть от меня никаких секретов. Ни одного. И потом — вы должны пообещать, что будете мне помогать и консультировать во всех вопросах, касающихся содержимого ваших колбочек-пробирочек, и следить, чтобы я случайно не подхватила сама какую-нибудь… проказу.
      — Танечка, я знал, что вы меня спасете! — возликовал Адам Егорович, как будто мы уже довели дело до конца, а не стояли едва в самом начале. И вдруг в порыве чувств странный клиент бросился ко мне обниматься и целоваться. — Как я счастлив! У меня появилась надежда! Ведь когда я шел сюда, тоже был риск, что вы не согласитесь… Ведь некоторые только услышат одно слово «чума», так трясутся от страха! А вы… А вы…
      — Давайте все же ближе к делу, — сказала я, напустив на себя строгость и отстраняясь от экзальтированного клиента. Может, он после своей тропической лихорадки стал таким? Или какой-нибудь бешеный микроб на него все же перебрался?
      — Итак, расскажите мне как можно больше о вашем компаньоне, Валентине Валентиновиче… Ведь я должна знать, кого нам предстоит искать.
      — Это очень хороший, я вам даже больше скажу — исключительно хороший человек! — быстро заговорил Адам Егорович. — Но он молод, гораздо моложе меня. И еще — могу заявить это со всей определенностью! — гораздо, неизмеримо талантливее меня. Попасть в его возрасте в такую лабораторию, где мы с ним работаем, — для этого надо быть почти что гением. А как он рассказывает! А как по вечерам песни поет! Вы бы просто заслушались! Если бы вы только…
      Я заметила, что глаза Адама Егоровича под очками снова увлажнились, и он, не скрываясь, зашмыгал носом.
      — Про песни мы после поговорим, — перебила я странного клиента. — Лучше вот что скажите: может быть, вы в последнее время замечали за ним что-то странное? Не вполне обычное?
      Адам Егорович задумался и выразительно поскреб ногтем по своей круглой, как шар, лысой голове, которая с первого взгляда показалась мне неестественно большой.
      Вообще-то задавать ему сейчас такой вопрос было все равно что спрашивать слепого: видел ли он, что его товарищ тоже начал испытывать проблемы со зрением? Или спросить глухого, не кажется ли ему, что его дружок несколько туговат на ухо?
      — О да! — наконец выдохнул Адам Егорович. — О да! В последнее время Валечка начал вдруг очень много говорить не только о том, что касается нашей работы. А все больше про жизнь — пересказывал все, что только слышал, даже взял с меня слово после восьми вечера ни слова не говорить о работе.
      — О чем же вы разговаривали?
      — Например, Валечка пересказывал, о чем в очередях говорят, разные жизненные истории. В том числе — и про любовь. Я даже узнал, что однажды он тайно сходил в кино — нашел у него в кармане билет с оторванным контролем. Старому дураку нужно было уже тогда серьезно поговорить с человеком, принять срочные меры безопасности в соответствии с инструкцией под грифом двадцать девять дробь пять. Но всему виной моя проклятая мягкотелость. И вот теперь приходится за нее расплачиваться.
      — Что-то не пойму: при чем здесь кино? Вам что, и в кино ходить разве нельзя? — удивилась я невольно.
      — Что вы? Что вы? — снова замахал обеими руками Адам Егорович. — Ни за что! Ни в коем случае нельзя! Мы подписывали контракт, где все эти пункты очень строго оговорены.
      — А в театр? В рестораны? В кафе?
      — Да нет, о чем вы говорите! — удивился моей наивности Адам Егорович. — Никакой напрасной траты времени. Ни часа! Мы должны уметь полностью концентрироваться на своих исследованиях и не делать никаких отступлений. Это записано в условиях контракта. За это нам платят такие деньги, которые любой директор крупной фирмы может назвать зарплатой астрономической.