* * *

      Я бежала по темной, неосвещенной улице за парнем, который минуту назад напал на моего клиента. В неярком свете луны я отчетливо видела, как поблескивает металлическая пряжка на его кожаной куртке. Только благодаря этому блеску я не теряла парня из виду. Надо сказать, бежал он шустро, ловко минуя преграды на своем пути: перепрыгивая через скамейки и мусорные баки. Мне никак не удавалось сократить расстояние между нами, а впереди уже слышалась музыка из ночного клуба, и улицу освещал яркий свет фонарей. Я понимала, что у меня остался последний шанс нагнать беглеца. Если он доберется до клуба и смешается с толпой отдыхающих, мне трудно будет вычислить его, потому что ничего, кроме его невысокого роста и металлической пряжки на кожаной куртке, я разглядеть не успела.
      Неожиданно за своей спиной я услышала тяжелый топот. Я оглянулась и заметила вдалеке долговязую фигуру. Человек бежал за мной и широко размахивал руками. Я потеряла несколько секунд, отвлекаясь на своего неожиданного преследователя, а когда снова повернула и поискала глазами парня в кожаной куртке, поняла, что потеряла его. Он завернул за угол дома, где кипела залихватская ночная жизнь и сотня подростков отдыхала, развлекаясь у входа в ночной клуб. Там, в толпе, я его уже не смогу найти. Тогда я решила разобраться с долговязым, что преследовал меня. Нырнула за дерево и приготовилась застать наглеца врасплох. Когда долговязый поравнялся со мной, я бросилась на него сзади и повалила на асфальт.
      — Это я, это я! — завопил мужчина.
      Его голос я, разумеется, сразу узнала. Еще бы, ведь с этим человеком я разговаривала несколько минут назад, до того как неизвестный парнишка в кожаной куртке нарушил наше непринужденное общение.
      — Эдуард Петрович, — сказала я зло, подавая руку своему непутевому клиенту. — Почему вы бежали за мной? Я велела вам оставаться в машине.
      — Но ведь вы мой телохранитель, а я ваш клиент, мы всегда должны быть рядом, — оправдывал он свое поведение, отряхивая брюки.
      — У вас слишком примитивные представления о моей работе. Если вам дорога ваша жизнь, делайте то, что я говорю.
      — Но вы сказали мне оставаться на месте, а это противоречит принципам работы телохранителя.
      — Эдуард Петрович, я знаю о принципах своей работы, давайте вы не будете учить меня, — сказала я укоризненно.
      — Я остался один в чужой машине и был в опасности. Вы не думали об этом? — не унимался мужчина, он размахивал руками и тяжело дышал.
      Мы возвращались к «Фольксвагену» — я шла впереди, мой клиент семенил рядом. Многословность Эдуарда Петровича несколько утомляла, но я никак не реагировала на его замечания. Костя был прав, журналист Крапивин своеобразный человек, находиться в его компании больше десяти минут просто невозможно, а мне предстояло «наслаждаться» обществом разговорчивого журналиста до тех пор, пока не выяснится, кто и по какой причине его преследует.

       Утро того же дня
      — Уверяю тебя, в твоей работе такая машина будет просто необходима. Надежное средство, безопасное, в хорошем состоянии.
      — Олег, прошу тебя, хватит. Я хорошо к тебе отношусь, но покупать этот хлам не собираюсь, — я скептически оглядела транспортное средство, которое так настойчиво впаривал мне мой старый знакомый. — Если бы эта машина была в хорошем состоянии, ее не списали бы.
      — Повторяю тебе, — Олег тряс руками перед моим лицом, убеждая в выгодности сделки, — ее списали не из-за плохого состояния, а из-за реорганизации. У нас теперь будут новые машины, а эту малышку, — он провел рукой по капоту бронированной инкассаторской машины, — приходится продавать за бесценок.
      — Даже не догадывалась, что ты такой предприимчивый, — усмехнулась я. — Побереги свои доводы для какого-нибудь дачника.
      — Я же тебе как другу, по старой дружбе хочу машинку свою продать. А ты не ценишь моих стараний, — с обидой в голосе сказал бывший инкассатор Олег Проханов.
      — Спасибо за старания, Олежка. — Я похлопала по плечу обидчивого парня и улыбнулась: — Только мне этот броневик ни к чему.
      — Ясно, — Олег шмыгнул носом. — Как хочешь. Но знай, машина супер, о такой мечтает каждый…
      В этот момент зазвонил мой мобильный телефон, я обрадовалась возможности под благовидным предлогом покинуть гараж Проханова и избавить себя от мучительного и бесполезного разговора со старым знакомым.
      — Извини, — кивнула я Олегу и вышла на улицу.
      Звонил еще один мой старый знакомый, следователь городской прокуратуры Костя Мечников. Обычно я ему звоню, когда появляются какие-то проблемы или вопросы по работе, но на этот раз Константин удивил меня и позвонил первым.
      — Женя, привет. У тебя сейчас есть работа? — Мечников сразу перешел к делу. Значит, вопрос действительно серьезный и не терпит отлагательств.
      — Нет, я в отпуске, уже два дня.
      — Отлично, тогда я хочу попросить тебя об одной услуге.
      — У тебя проблемы?
      — Нет, не у меня. Ты мне только скажи, ты согласна заняться новым делом или хочешь продлить свой отпуск?
      — Продлить? — Я усмехнулась. — Куда уж продлевать, он и так слишком затянулся.
      — Тогда я заеду за тобой в три часа, устроит?
      — Устроит, — ответила я и отключилась.
      Олег, заметив, что я закончила телефонный разговор, подошел и вопросительно посмотрел на меня.
      — Точно не будешь брать машину?
      — Точно. — Я кивнула. — Извини, я должна бежать.
      — Понятно. — Он тяжело вздохнул. — Слушай, Жень, а у тебя нет на примете какого-нибудь дачника?
      — Нет, Олег, но, если появится, немедленно направлю к тебе.
      Я взглянула на часы, было начало второго. Времени хватало только на то, чтобы доехать до дома, быстро переодеться и перекусить на скорую руку.
      Мечников заехал за мной без пяти два, к этому времени я была в полной боевой готовности. Перекинув сумку через плечо, я чмокнула свою дорогую тетушку и, ничего ей не объясняя, поспешила вниз.
      — У меня мало времени, — деловито начал Костя, — так что давай сразу к делу. — Мечников надавил на педаль газа, едва я закрыла дверцу машины.
      — Давай.
      — Один человек обратился ко мне с просьбой о помощи. За ним кто-то следит. Причем уже продолжительное время.
      — Продолжительное время — это сколько?
      — Около недели. Потом странные телефонные звонки начались, угрозы. Но при этом звонивший ничего от него не требует, просто говорит гадости и обещает в скором времени наказать за содеянное.
      — А этот человек понимает, за что его собираются наказывать? Кстати, он кто?
      — Имя Крапивина Эдуарда Петровича тебе о чем-нибудь говорит?
      — Ровным счетом ни о чем.
      — Я так и думал, — усмехнулся Костя.
      Я укоризненно посмотрела на следователя.
      — Не обижайся. — Мечников поймал мой недовольный взгляд. — Крапивин — журналист, печатается во всех политических и экономических журналах нашего города. Ты, конечно же, ничего из написанного им не читала?
      — Нет. А какое это имеет отношение к делу?
      — Тогда расскажу тебе о Крапивине поподробнее, — сказал Мечников и свернул на трассу в сторону области. — Он человек свободного полета, не хочет работать на кого-то конкретно, творит в свое удовольствие, а потом предлагает статьи издательствам.
      — Так, это сейчас не главное, — отмахнулась я. — Крапивин понимает, за что его хотят наказать? Догадывается, о чем идет речь?
      — Понятия не имеет.
      — А что ты, как следователь, сделал?
      — Жень, не поверишь, я, как следователь, даже дело возбудить не могу. Потому что никакого криминала нет, доказательств угроз нет, ни писем, ни записей телефонных разговоров. Голые слова.
      — Ну, я тебя хорошо знаю, Мечников, ты наверняка что-нибудь придумал. Что собираешься делать?
      — Так я уже делаю, я тебя к нему везу, — усмехнулся Мечников. — Вот, кстати, мы и приехали.
      Я посмотрела в окно. Мы остановились возле небольшого трехэтажного здания сталинской постройки.
      — Вот тут и творит журналист Крапивин Эдуард Петрович.
      — А живет он не там же, где творит? — спросила я, выходя из машины.
      — Нет, Эдуард Петрович не путает работу с личной жизнью. Тут у него кабинет, а в Тарасове уютная трехкомнатная квартира.
      — Ясно, — кивнула я и пошла вслед за Крапивиным.
      Мы вошли в темный вонючий подъезд и, к моему удивлению, пошли не наверх, а вниз. По разбитым ступенькам углубились в полуподвальное помещение и уперлись в металлическую дверь, на которой была привинчена табличка с именем Крапивина. Мечников надавил на звонок трижды, потом еще два раза.
      — Это сигнал, что свои пришли? — спросила я шепотом.
      — Вроде того, — тихо ответил Костя.
      — Мечников, ты уверен, что твой журналист в своем уме? Может, он решил в шпиона поиграть, а нас для компании подключил, чтоб мы вместе в песочнице клад искали?
      — Тс-с… — Костя приложил палец к губам, призывая меня к тишине. — Потом поговорим, сначала познакомлю вас.
      Мелькнул огонек, нас с Мечниковым изучали в дверной «глазок». Потом щелкнул замок, дверь открылась, и яркий свет от многочисленных светильников ударил в глаза.
      — Константин Афанасьевич, рад вас видеть, — долговязый мужчина в очках гостеприимно распахнул перед нами дверь. — А вашему визиту, Евгения Максимовна, я рад втройне.
      Я с удивлением посмотрела на мужчину.
      — Наслышан о вас и ужасно рад, что теперь вы будете работать со мной, — продолжал тарахтеть Крапивин.
      Я пожала плечами.
      — Для начала хотелось бы узнать суть дела и понять, сколь необходимо мое участие.
      — Очень, очень необходимо, — принялся уверять меня журналист, усаживая за свой рабочий стол.
      — Эдуард Петрович, у нас мало времени, — мне на выручку пришел Мечников. — Расскажите Евгении Максимовне все, что вы рассказывали мне.
      — Понял, рассказываю.
      История Крапивина растянулась на долгих полчаса. Говорил он по-журналистски сухо, но исключительно по делу. Подробно описал слежку и людей, которые за ним следили, детально обрисовал три ситуации, в которых он едва не пострадал от рук неизвестных. И об угрозах по телефону, разумеется, тоже упомянул. Из всего услышанного я сделала неутешительный вывод: либо Эдуард Петрович криминальных фильмов насмотрелся и нафантазировал себе слежку с угрозами, либо против него затеяли какую-то хитрую игру, осторожную и опасную.
      — А прослушку на телефон не пробовали ставить? — Мой вопрос был адресован Мечникову.
      — А как же, — живо отреагировал он, — конечно. Делалось все это неофициально, в обход начальства, но прослушку мы установили.
      — И что?
      — Мне каждый вечер звонит кто-то, — вмешался Эдуард Петрович. — Но голос какой-то неопределенный, ни мужской, ни женский. — Он пожал плечами.
      — Прослушка наша реагирует на звонок, но записи самого разговора нет, пара минут тишины, и абонент отключается, — добавил Константин.
      — Даже так, — усмехнулась я. — Значит, вы, Эдуард Петрович, снимаете трубку, разговариваете с неизвестным, выслушиваете его угрозы, но разговор не фиксируется на пленке?
      — Вот именно, — Крапивин закивал, — мистика какая-то.
      — А другие разговоры? Ведь не только злоумышленник названивает Эдуарду Петровичу, — я снова перевела взгляд на Мечникова.
      — С остальными все в порядке, запись есть.
      — Как мило.
      — Евгения Максимовна, я хочу, чтобы вы приступили к работе немедленно, с этой самой минуты, — начал уговаривать меня журналист. — Я за все заплачу.
      — Константин Афанасьевич, могу я переговорить с вами наедине? — Я посмотрела на Мечникова.
      — Я вас оставлю. — Крапивин поднялся со стула. — Буду в соседней комнате.
      — Ты что, издеваешься надо мной? — накинулась я на Константина.
      — Жень, Жень, не кипятись, — зашептал Константин. — Я понимаю, выглядит все это странно, но Крапивину надо помочь.
      — То есть ты серьезно относишься к его страхам? — Я усмехнулась. — По-твоему, коробка с пустыми бутылками, которая упала на него в супермаркете, это покушение? И сгоревшая бытовка рядом с его дачей — это тоже акт возмездия?
      Мечников едва сдерживал смех, понимая, как надуманны страхи Крапивина, но, несмотря на это, продолжал настаивать на моем участии в деле.
      — Женя, послушай меня, я знаю Крапивина давно. Мы с ним не друзья, конечно, но приходилось нам работать вместе года три назад, тогда он писал статью про одного нашего криминального авторитета. Мы провели рука об руку целый месяц, он и на задержание с нами ездил, и в перестрелку не раз попадал. И, уверяю тебя, он не производил впечатления пугливого журналиста, прячущегося за спины товарищей. Он нормальный, толковый мужик. А сейчас у него проблемы, он напуган. А я в дело вмешаться не могу.
      — Ты не можешь, а я, значит, могу, — возмутилась я, не дослушав монолог Кости.
      Мечников не успел ответить, как в дверь позвонили. Три протяжных звонка, затем, через пару секунд, два коротких. Условный сигнал, придуманный Крапивиным.
      — Это ко мне, — крикнул Эдуард Петрович из соседней комнаты и поспешил к двери. — Алексей диск привез, — пояснил он.
      Мы с Мечниковым снова вернулись к нашему разговору.
      — Ты должна мне поверить, — настаивал Костя, — все происходящее не ерунда…
      Какой-то посторонний шум, доносящийся из коридора, заставил Мечникова замолчать. Мы быстро переглянулись и схватились за оружие. Я достала из внутреннего кармана куртки револьвер и неслышно поднялась со стула.
      — Кто вы? — услышали мы испуганный голос Крапивина и, не раздумывая, метнулись ему на выручку.
      Молодой парень в черной кожаной куртке и в темно-синей кепке, сдвинутой на глаза, прижимал Эдуарда Петровича к стене. Он был так увлечен своим занятием, что даже не заметил, как мы появились в коридоре. Левой рукой парень в кожанке пытался закрыть Крапивину рот, но тот уворачивался, как мог, и повторял свой вопрос:
      — Кто вы? Кто?
      — Заткнись, — зло прошипел парень и тут же замер от неожиданности.
      Мечников приставил дуло пистолета к его спине и спокойно произнес:
      — А теперь отпусти Крапивина и подними руки.
      Незнакомец не спешил выполнять указания, он по-прежнему крепко удерживал журналиста, придавливая его к стене коленом. Я подошла к парню и потянула его за рукав. Эдуард Петрович тут же поспешил занять более безопасное местоположение — за спиной вооруженного следователя Мечникова.
      Я развернула парня к себе и скинула с его головы кепку. Незваный гость смотрел на меня с нескрываемой ненавистью и высокомерием.
      — Похулиганим, детка? — спросил он.
      Предложение незнакомца мне настолько не понравилось, что я незамедлительно «пригвоздила» его к стене.
      — Полегче, Женя, полегче. — Мечников оторвал мою руку от шеи парня. — Он нам живой нужен.
      Парень потер шею и перевел взгляд с меня на журналиста.
      — Ментов на выручку позвал, испугался, значит. — Гость Крапивина самодовольно усмехнулся. — Это хорошо.
      — Что вы себе позволяете? — возмутился Крапивин и снова спрятался за спину Мечникова. — Никого я не испугался.
      — Оно и видно, — парень выплюнул жвачку и придавил ее рифленой подошвой ботинка. — Ну что? — Незнакомец уставился на Константина. — Давайте надевайте свои наручники, везите куда следует. Я готов. Только меня выпустят уже к вечеру, увидите. — Он протянул руку следователю и засмеялся, демонстрируя свое удалое бесстрашие и уверенность в безнаказанности.
      Мечников посмотрел на парня, потом медленно повернулся ко меня. Я поняла, что ему нужно, — наручники. Следователи прокуратуры не носят с собой наручников. Они вообще не имеют права приковывать подозреваемых к батарее.
      Я усмехнулась и пошла в рабочий кабинет Крапивина, где оставила свою сумку с разными нехитрыми приспособлениями, необходимыми в работе телохранителя. Эдуард Петрович воспользовался удобным моментом, чтобы покинуть коридор, и поспешил за мной.
      — Теперь вы понимаете, что я говорил правду? — спросил он.
      — Понимаю, — сухо ответила я.
      В коридоре послышалась какая-то возня. Я оттолкнула в сторону Крапивина и метнулась ко входу. Но было поздно. Энергичный парнишка уже выскочил за дверь. Я поискала глазами Мечникова. Он сидел на полу, обхватив голову руками, сквозь пальцы сочилась кровь. Рядом с ним лежала окровавленная лопатка для обуви с металлическим набалдашником в виде головы лошади.
      — Не упусти его, Женя. Я в порядке, — еле слышно сказал Мечников и застонал. Застонал скорее от обиды, чем от боли.
      Убедившись, что с Костей все в порядке, я покинула «офис» Крапивина и устремилась наверх. Парень не успел убежать далеко. Его темный силуэт мелькнул в арке соседнего дома. Я рванула за ним, в арку. Мое недолгое преследование прервалось уже в соседнем дворе, где позднего крапивинского гостя поджидала раздолбанная «Волга». Парень быстро сел в машину, и «Волга», резко развернувшись, выехала со двора. Номера машины были настолько заляпаны грязью, что разглядеть хотя бы одну цифру было невозможно.
      Я вернулась обратно, в рабочую квартиру Крапивина, и наткнулась на запертую дверь. Я постучала, но мне не ответили. Тогда я надавила на кнопку дверного звонка, три протяжных, затем два коротких сигнала.
      — Кто? — услышала я уже знакомый голос журналиста.
      — Ваш телохранитель.
      Дверь открылась, передо мной стоял бледный, перепуганный Крапивин, в правой руке он сжимал маникюрные ножницы. При виде меня на губах Эдуарда Петровича мелькнуло некое подобие улыбки.
      — А это зачем? — Я кивнула на ножницы в его руке.
      — Хочу перевязать голову Константину Афанасьевичу. Ищу, что бы порезать на бинты, но пока ничего не нашел. — Он виновато пожал плечами.
      Мечников уже сидел на стуле в кабинете Крапивина и прижимал мокрый платок к ране на голове.
      — Ушел, — разочарованно отметил он при виде меня.
      — Как это могло случиться? — Я подошла к Константину и убрала его руку от головы. Некогда белый платок уже пропитался кровью.
      — Я сам виноват.
      — Это я поняла, — с усмешкой ответила я, рассматривая рану. — Рана поверхностная. Сейчас в больницу тебя повезу.
      — Ты берешься за это дело? — Костя схватил меня за руку.
      — Берусь, — ответила я, и Мечников позволил мне продолжать обработку своей раны.
      В моей рабочей сумочке нашлись и стерильные салфетки, и бинт, так что очень скоро я наложила профессиональную повязку и потащила Константина к его же машине.
      — А я? — Журналист робко вмешался в мои действия по спасению товарища, когда я, перекинув сумку через левое плечо, помогла Мечникову подняться.
      — А вы берите все самое необходимое, закрывайте дверь и следуйте за нами.
      — Женя, не надо со мной как с тяжелобольным обращаться. — Константин попытался избавиться от моей помощи. — Иди машину заводи, я могу самостоятельно передвигаться. В конце концов, рана у меня пустяковая, ты сама сказала.
      — Ну, давай, передвигайся. — Я дала Мечникову свободу действий и направилась к выходу.
      Костя, пошатываясь и цепляясь то за спинку стула, то за дверцу шкафа, сделал несколько шагов и остановился, прикрыв глаза.
      — Я вам помогу. — Эдуард Петрович убрал под мышку свой тоненький кожаный портфель, а другой рукой взял Мечникова под локоть. От помощи журналиста мой бравый товарищ отказываться не стал и, опираясь на Крапивина, продолжил путь к выходу.
      Закрывать металлическую дверь подпольного кабинета журналиста пришлось мне. Мужчины медленно поднимались по ступенькам неосвещенного подъезда. На улицу я вышла первая, огляделась по сторонам: ничего подозрительного. Хотя я и не рассчитывала увидеть здесь вооруженную гвардию бойцов, но в сложившейся ситуации пренебрегать простейшими методами безопасности было непозволительно.
      Мечникова мы с Эдуардом Петровичем погрузили на заднее сиденье, я села за руль, Крапивин рядом со мной. Он убрал под ноги свой тощий портфель, пристегнулся, надвинул кепку на глаза и, неожиданно взяв на себя роль руководителя, скомандовал:
      — Можете ехать, я тороплюсь.
      — Эдуард Петрович, — окликнула я его, поворачивая ключ в замке зажигания. — Вы ничего не перепутали? Если я согласилась работать с вами, это не значит, что мной можно управлять и подгонять.
      — Ой, простите, — журналист густо покраснел. — Это я по привычке. Меня ведь часто шофер возит… — Он немного помялся и снова извинился: — Забылся я, еще раз простите.
      Я не ответила, вдавила педаль газа в пол и направилась в центральный госпиталь МВД.

      Мечников отказался от помощи и заверил, что сам прекрасно доберется до приемного отделения.
      — Я уже нормально себя чувствую, голова больше не кружится, так что я справлюсь, — уверял он меня, выбираясь из машины.
      Он и в самом деле выглядел молодцом, и я со спокойной душой отпустила его одного.
      — Чтобы вас лишний раз не дергали, скажу, что на меня на улице напали, — порадовал меня Костя. — А машину мою можешь себе оставить, на время, разумеется. — Он вяло улыбнулся.
      — Спасибо, конечно, что доверяешь мне свой джип, но я предпочитаю свою маленькую и юркую машинку, — ответила я.
      — Эдуард Петрович, — Мечников повернулся к журналисту, который уже порядка пяти минут сидел неподвижно, уставившись в одну точку.
      Косте пришлось еще раз окликнуть Крапивина, прежде чем он отреагировал.
      — Эдуард Петрович.
      — А, да. Я здесь. — Крапивин заерзал, неловко улыбнулся и посмотрел на Мечникова. — Как вы себя чувствуете, Константин Афанасьевич?
      — Эдуард Петрович, я оставляю вас на попечение Евгении Максимовны. Во всем ее слушайтесь и помогайте по мере возможности.
      — Да, конечно, — Крапивин развел руками. — А как может быть иначе? Конечно.
      Мы с Эдуардом Петровичем остались наедине. Я с любопытством смотрела на своего неразговорчивого пассажира, удивляясь его невозмутимости. Похоже, после случившегося он пребывал в некотором замешательстве и плохо понимал, что происходит. Он не задал ни одного вопроса с тех пор, как Мечников оставил нас вдвоем, хотя нам было о чем поговорить. Я медленно тронулась с места, направляясь в сторону своего дома, точнее, в сторону своего гаража, который находился во дворе дома. Громоздкий джип, тем более чужой, был мне абсолютно ни к чему, я планировала пересесть за руль своего «Фольксвагена».
      Крапивин вышел из состояния ступора, когда я загоняла джип в гараж.
      — Приехали? — Он опасливо огляделся по сторонам.
      — Не совсем, — ответила я коротко.
      — А что это за место? Вы здесь будете прятать меня? — Он с любопытством рассматривал полки на стенах гаража. — Тут есть на чем спать?
      — Эдуард Петрович, это обычный гараж, тут я буду прятать машину Мечникова.
      — А меня?
      — У вас что, нет своего дома? — спросила я с иронией.
      — Вы будете прятать меня в моем же доме? Но это глупо. — Эдуард Петрович вылез из джипа и теперь нервно трясся за моей спиной. — Нам нужно надежное укрытие, вы ведь профессионал. — Он взывал к моему профессионализму, но наткнулся на холодный взгляд и короткую речь:
      — Говорите адрес, мы едем к вам.
      В «Фольксвагене» Крапивин уже не выглядел таким спокойным и безразличным. Он не мог усидеть на месте, все время дергался, размахивал руками, произносил пламенные речи, изобилующие сухими газетными фразами. Я молча игнорировала все его нравоучения и убеждения, лишь в конце нашего пути, когда мы уже сворачивали к дому журналиста, я прервала его вопросом:
      — В какое время вам обычно звонил злоумышленник и угрожал?
      Эдуард Петрович вздрогнул от неожиданности, в этот момент он походил на испуганную птицу, услышавшую в кустах подозрительный шорох: вытянул шею, захлопал ресницами и с удивлением посмотрел на меня. Мне пришлось повторить вопрос, который, как мне показалось, еще не дошел до разума взбудораженного журналиста.
      — В какое время вам обычно звонил злоумышленник?
      — В десять-одиннадцать, — ответил он.
      Я посмотрела на часы, стрелки часов сошлись на цифре шесть, половина седьмого. Времени до звонка более чем достаточно, и я намеревалась использовать оставшиеся часы с пользой для дела.
      — Сейчас заедем в одно место, — сообщила я Крапивину, и он так обрадовался, что даже не стал спрашивать, куда именно.
      — Ну, слава богу, к вам вернулся здравый смысл. — Он облегченно вздохнул и откинулся на спинку сиденья. — Конечно, поехали, тут находиться опасно.
      — Сейчас мы заедем в одно место, — жестко повторила я, — там мне надо кое-что взять. А потом поедем к вам домой. — Последние слова я произнесла с особой выразительностью, чтоб у журналиста окончательно пропали иллюзии.
      Эдуард Петрович махнул рукой и отвернулся.
      А я достала из кармана куртки мобильный телефон и набрала номер своего старого знакомого, бывшего военного радиоинженера, а ныне успешного бизнесмена.
      — Никита, добрый вечер, это Охотникова.
      Я вышла из машины на улицу и прикрыла за собой дверь, мне не хотелось, чтобы Крапивин слышал мой разговор с Никитой Захаровым.
      Эдуард Петрович поначалу очень заволновался, увидев, как я покидаю автомобиль. Но потом, убедившись, что я по-прежнему рядом и в поле зрения, немного расслабился, но глаз с меня не спускал.
      — Слушай, Никита, у меня к тебе такой профессиональный вопрос, — я быстро перешла к делу. — Представь ситуацию, человеку звонит некто и угрожает. На телефон поставили прослушку. И вот какая странная штука, звонок фиксируется, и разговор вроде как несколько минут длится. Только записи никакой нет. Нет голосов, ни того, кто звонит, ни того, кому звонят.
      — И что именно ты хочешь от меня услышать? — Никита отреагировал вполне сдержанно, как будто для него эта ситуация сущий пустяк, ничего экстраординарного.
      — Я слышала, что есть такие устройства, подавляющие определение источника связи. Но чтобы еще и разговор блокировался, с таким я впервые сталкиваюсь. Не удалось ни разговор записать, ни место, откуда звонили.
      — Менты прослушку устанавливали или ты?
      — Менты.
      — Тогда все понятно, — усмехнулся он. — Не доросла еще наша милиция до новых изобретений в мире связи. Приезжай ко мне, я тебе кое-что покажу.
      — Только покажешь? А поносить не дашь? — обрадовалась я.
      — Посмотрим, — ответил Захаров и отключился.
      К моей радости, Крапивин обиделся на меня и, похоже, объявил бойкот. Он не стремился поговорить со мной и не грузил своими речами. В тихой и мирной обстановке, под звуки местного радио, мы добрались до офиса Захарова.
      Официально Никита занимался цифровыми системами видеонаблюдения и их программным обеспечением, но настоящей его страстью было другое, то, что спрятано «за ширмой» и доступно только «своим» — детективное оборудование и шпионские штучки. Что-то он просто доставал по своим каналам, что-то сам изобретал, дорабатывал, усовершенствовал. И все, что касалось новинок в этой области, для Захарова не было секретом.
      Крапивина я оставила в зале магазина, а сама пошла в кабинет директора. Сжимая в руках свой тощий портфель, журналист с интересом рассматривал товар на прилавках. Под объективами доброй сотни видеокамер, развешанных по всему магазину, Эдуард Петрович чувствовал себя спокойнее и увереннее. Он не стал настаивать на том, чтобы я все время находилась рядом с ним, и согласился некоторое время остаться без моего чуткого надзора.
      Никита действительно удивил меня, продемонстрировав занятное устройство, несколько громоздкое по сравнению с обычной прослушкой, но весьма эффективное по возможностям.
      — Эта штука называется очень просто, Listener. Что переводится как слушатель. Устройство простое в применении, берешь вот этот шнурок, — Никита улыбнулся, демонстрируя мне провод, — подключаешь его к телефону как обычный АОН и ждешь звонка.
      — Этот «Слушатель» поможет мне зафиксировать разговор или погасить, если я буду кому-то звонить?
      — Женя, это же «Слушатель», а не болтун, — усмехнулся Захаров. — С его помощью ты можешь только слушать и записывать то, что услышала. Устройство, которое подавляет запись телефонного разговора, гораздо больше и устроено сложнее.
      — Как интересно, — я рассматривала чудной агрегат с нескрываемым любопытством. — Значит, это правда, прослушку можно обмануть. Не думала, что такие фокусы уже вовсю применяются в нашем городе.
      — Так что, будешь брать или просто посмотришь?
      — Возьму, пожалуй. — Я открыла сумку, чтобы убрать драгоценный прибор.
      Арендовав на пару дней «Слушателя», я взяла под руку Крапивина и потащила к машине.
      — Все в порядке? — на всякий случай спросил журналист.
      — Все под контролем, — порадовала я его.
      На улице уже стемнело, привычный для этого времени года короткий светлый день подошел к концу, сразу стало как-то немноголюдно, тихо, как будто большая часть города погрузилась в спячку. Эдуард Петрович послушно направился к машине, а я достала из кармана ключи и нажала на кнопку сигнализации.
      — Едем ко мне? — безрадостно поинтересовался журналист.
      — Да.
      В ответ он только тяжело вздохнул и покачал головой.
      Возле дома Крапивина мы были в начале девятого.
      — У вас подъезд проходной? — поинтересовалась я, прежде чем припарковаться.
      — Нет.
      — А лестница на чердак?
      — Что лестница на чердак? — переспросил журналист. — Если вас интересует, есть ли она, то да, лестница есть.
      — Легко ли попасть на чердак?
      — Не знаю, я не пытался, — ответил Крапивин. — Я по чердакам не прячусь, не мое это дело.
      — Ладно, посидите пока в машине. — Помощник из журналиста был никудышный.
      Я вышла из машины и оглядела дом. Три подъезда, девять этажей, пожарная лестница обрывается на уровне второго этажа. Но использовать ее для побега было бы нецелесообразно, потому что она выходила как раз к подъезду Крапивина, так что нас тут могли встретить. Для своего «Фольксвагена» я присмотрела местечко у соседнего подъезда. Прямо на обочине, откуда будет удобно съезжать в случае необходимости и не придется долго маневрировать между соседними припаркованными машинами, коих тут было достаточно.
      Эдуард Петрович терял терпение, находясь в безвестности. Он высунулся из окна машины и с раздражением поинтересовался:
      — Долго вы еще собираетесь меня мариновать?
      Я не успела ничего ответить, какой-то парнишка, который поначалу показался мне просто ребенком, внезапно кинулся к журналисту. Эдуард Петрович получил скользящий удар в лоб, потом парень просунул руку в открытое окно и вытащил тощий портфель Крапивина. Я немедленно рванула за мальчишкой, а он, перепрыгнув через невысокую ограду, устремился прочь от нас.
      — Сидите в машине, — крикнула я Крапивину и побежала за парнем.
      Я непременно настигла бы воришку, если бы не Эдуард Петрович. Вместо того чтобы сидеть в машине, он побежал за нами.
      — Эдуард Петрович, почему вы бежали за мной? Я ведь велела вам оставаться в машине… Что было в портфеле? — Я не собиралась церемониться с Крапивиным и разговаривала довольно резко.
      — Ничего особенного, — отвечал он, тяжело дыша. — Носовой платок, чистые листы бумаги.
      — Что? — Я даже остановилась, желая взглянуть в глаза непутевого журналиста и еще раз услышать его ответ. — Я сказала вам, чтобы вы взяли с собой все самое необходимое. Носовой платок и листы бумаги — это и есть самое необходимое?
      — Нет, конечно. — Моя агрессия заставила журналиста понервничать и почувствовать себя виноватым. — Но я всегда хожу с портфелем.
      — И что вы там всегда носите? — уточнила я.
      — Ну, носовой платок и…
      — Поверить не могу.
      — Но иногда я туда завтрак кладу или книгу какую-нибудь.
      — Какую еще книгу?
      — Которая потяжелее, чтоб портфель не казался пустым.
      — Зачем вам вообще портфель? — Я остановилась и посмотрела на растерянного журналиста.
      — Для статуса, — поразил он меня своим ответом. — Некоторые вообще с тростью ходят, чтобы придать своему имиджу некую гламурность, серьезность.
      — А вы вместо трости пустой портфель таскаете.
      — Я пробовал с тростью, но она мне мешает делать записи. — Крапивин поморщился. — Я ведь журналист. Люди хотят видеть меня таким — деловым, убедительным.
      Я решила не продолжать этот бессмысленный разговор, но, когда мы снова оказались в машине, я не удержалась и полюбопытствовала:
      — Эдуард Петрович, если вы человек пишущий, у вас ведь должны быть документы, записи, интервью. Если не в портфеле, то где вы все их храните? У вас карманный компьютер?
      — Да, — почти шепотом ответил журналист и как-то странно улыбнулся, как будто решил заигрывать со мной.
      Что означала эта игривая улыбка, я поняла через пару секунд, когда Эдуард Петрович расстегнул «молнию» и продемонстрировал мне внутренний карман своей куртки.
      — Он тут, в надежном месте.
      «Надежное место» представляло собой обычный карман, заштопанный разноцветными нитками. Неаккуратные стежки скрывали содержимое внутреннего кармана.
      — Что это? — не сдержала я удивления. — Вы что, зашиваете карман каждый раз, когда убираете в него компьютер?
      — Да, — почти с гордостью ответил Крапивин.
      — Но это же неудобно, — резонно отметила я.
      — Зато безопасно. — Эдуард Петрович застегнул куртку, скрывая от посторонних глаз свой маленький тайник.
      — А если вам надо срочно сделать какие-то записи?
      — Для этого у меня есть три вещи. Ручка, — он извлек из левого кармана сразу две авторучки, — блокнот и вот это. — Крапивин пару раз ткнул себя пальцем в лоб. Я только сейчас заметила, что после короткой встречи с парнишкой на лбу Эдуарда Петровича образовалась внушительных размеров шишка. — Голова. У меня отличная память, и я все запоминаю.
      — Ручка, блокнот и голова, — уточнила я на всякий случай.
      — Да.
      Пока Крапивин сообщал мне о трех важных составляющих своей работы, я успела проехать немного вперед и припарковать машину на месте, которое заранее облюбовала.
      — Приехали.
      Журналист огляделся, и, когда понял, что он по-прежнему во дворе собственного дома, испугался и снова накинулся на меня:
      — Вы что, не понимаете, как это опасно? Мы не можем отсиживаться в моей квартире, на меня уже дважды было совершено нападение, они знают, где я живу.
      — Одну ночь нам все-таки придется посидеть в вашей квартире. — Я вышла из машины и вытащила свою спортивную сумку с вещами, не оставляя Крапивину никаких надежд на смену ночлега.
      — Но только одну ночь, — поставил он свое условие.
      Эдуард Петрович нехотя выбрался из машины и направился к подъезду.
      Квартира Крапивина была очень уютной и современной. Огромный холл плавно переходил в комнату-гостиную. Никаких мебельных нагромождений, настоящий минимализм: шкаф, диван, журнальный столик. Все на своих местах, все блестит и благоухает. Настоящий палисадник разместился на подоконнике и на полу под окном. Изысканное лимонное дерево с единственным зеленым лимоном, карликовая пальма, смешное растение с вытянутыми, скрученными в трубочку листьями, кажется, это чудо природы называется то ли тещин язык, то ли щучьи хвосты. На стенах комнаты картины. Я не удержалась и спросила:
      — Вы женаты?
      — Разумеется, — ответил Крапивин, убирая ботинки в шкафчик у входной двери. — Но после этих ужасающих звонков с угрозами я счел необходимым обезопасить жену и отправил ее в деревню. К родителям.
      — Мудрое решение, — отметила я и немедленно поймала на себе осуждающий взгляд Крапивина. Как будто причиной его разлуки с супругой была я.
      — Я не голоден, а вы можете посмотреть для себя что-нибудь съестное в холодильнике. — На своей территории Эдуард Петрович чувствовал себя увереннее. — А мне надо работать. — Он прошел в дальнюю комнату.
      — Где у вас телефон?
      — Там. — Крапивин махнул рукой в сторону гостиной.
      На журнальном столике я обнаружила телефонную трубку, в которой, собственно, не нуждалась. Мне нужна была база для телефонной трубки. Я предпочла не обращаться с очередным вопросом к журналисту, который неожиданно стал чрезмерно деловым и напыщенным, и принялась искать базу самостоятельно, параллельно осматривая квартиру клиента. Базу я обнаружила на кухне и сразу же приступила к установке чуда-техники от Захарова. Для того чтобы проверить его устройство в действии, набрала номер мобильного телефона Мечникова.
      — Костя, как ты? — для начала я решила поинтересоваться самочувствием раненого друга.
      — Все нормально, — бодро ответил Мечников. — Как у вас?
      — Тоже все хорошо. Слушай, Костя, можешь набрать домашний номер телефона Крапивина, хочу кое-что проверить?
      — Нет проблем.
      Через минуту Костя перезвонил, и я сумела сделать запись нашего короткого разговора. По своему прямому назначению оборудование Захарова работало исправно, запись получилась хорошая. Осталось надеяться, что странный звонок с блокировкой прослушивания «Слушатель» тоже сможет записать.
      После разговора с Мечниковым я прошлась по квартире. Еще раз осмотрелась и направилась в рабочую комнату Крапивина. Он сидел спиной к двери и отчаянно стучал по клавиатуре. На экране монитора быстро мелькали строчки набираемого текста. Мой визит не порадовал журналиста, он постарался скрыть от меня написанное, заслоняя рукой экран, а потом и вовсе выключил монитор.
      — Над чем вы сейчас работаете, Эдуард Петрович? — Не дожидаясь предложения, я села на мягкий диван рядом с компьютером.
      — Это не важно, — ответил он, отворачиваясь.
      — А вы не думали, что ваша новая работа как-то связана с происходящим?
      — Нет, это исключено. — Он по-прежнему был немногословен и раздражен.
      Разговор с клиентом не клеился.
      — Эдуард Петрович, — я старалась говорить мягко, желая расположить к себе несговорчивого собеседника, — вы профессионал, я не могу поверить, что вы, человек острого ума, не понимаете элементарных вещей. На вас нападают, вам угрожают, запугивают. В конце концов у вас похищают портфель. Все это говорит об одном — вам хотят помешать сделать свою работу.
      — Я другого мнения на этот счет, — заметил журналист, поправляя очки. — Мне хотят отомстить.
      — Хорошо, тогда объясните, кто и почему?
      — Я написал множество статей, я разоблачил десятки людей. — Крапивин пристально смотрел на меня и почти кричал о своих достижениях. — Я уничтожал, срывал маски, называл настоящие имена. Все, все они могут мстить мне. Все! — Он был близок к истерике, поэтому намеренно сделал паузу в своей пылкой речи, подошел к книжному шкафу и, немного помедлив, извлек из него внушительную стопку разноцветных глянцевых журналов. Все это он бережно положил на стол передо мной. Вскоре рядом с журналами легла такая же стопка пожелтевших от времени газет. — Все они, — Крапивин указал на прессу, — они все меня ненавидят.
      — Это ваши работы? — Я бросила беглый взгляд на журналы и газеты.
      — Да, тут все. Начиная с самой первой моей разоблачающей статьи о лжеученом и заканчивая последним расследованием о безобразиях, творящихся в общеобразовательных школах нашего города.
      — Я могу это почитать? — спросила я.
      — Разумеется, для этого я вам их и дал. Читайте, изучайте. Я не в состоянии предположить, кто из них может преследовать меня, может, вы справитесь с этой задачкой, — съязвил Крапивин, глядя мне прямо в глаза.
      Я пожала плечами.
      — Попробую.
      Эдуард Петрович вернулся к компьютеру и снова засел за работу. Работа его успокаивала, глядя на монитор и стуча по клавиатуре, он, казалось, забывал обо всем на свете.

      Первый телефонный звонок раздался без пятнадцати десять. Я в тот момент сидела на диване и листала журнал с последней статьей Эдуарда Петровича. Крапивин вздрогнул от неожиданности, когда пронзительный звонок нарушил тишину квартиры. Отложив газеты, я поспешила на кухню, чтобы включить «Слушателя» и записать разговор.
      — Эдуард Петрович, снимете трубку, когда я вам скажу, — крикнула я на ходу.
      Журналист промычал что-то нечленораздельное и поплелся вслед за мной.
      Крапивин, волнуясь, замер перед телефоном. Затем он сделал несколько глубоких вдохов и посмотрел на меня, ожидая команды. Я кивнула, и тогда он поднял трубку, медленно, не сводя с меня глаз, поднес ее к уху и тихо сказал:
      — Слушаю!
      — Эдичка, солнышко, как ты там? — Несколько неприятный женский голос послышался в трубке телефона. Эдуард Петрович сразу расслабился и изменился в лице. На щеках заиграл румянец, губы расплылись в умильной улыбке. Прикрывая трубку рукой, он сообщил мне шепотом:
      — Это жена.
      Я и так догадалась, что это не с угрозами позвонили, выключила хитрое устройство Захарова и ушла из кухни, чтобы не мешать личному разговору клиента.
      — Нет, дорогая, тебе показалось, я ни с кем не разговаривал, я дома один, — оправдывался Крапивин перед женой, которая, похоже, услышала его шепот, обращенный ко мне.
      Эдуард Петрович говорил так громко, что мне даже прислушиваться не приходилось. За десять минут семейного разговора я узнала, что Эдуард Петрович жутко скучает по жене, что на ужин он поел пельмешки, а девушка из химчистки так и не позвонила. Распрощавшись с супругой, Эдуард Петрович, заметно повеселевший, вернулся ко мне и сел рядом.
      — Марусенька звонила. — Журналист сиял от счастья. — Волнуется за меня, — не без удовольствия добавил он.
      — Эдуард Петрович, — я решила воспользоваться его хорошим настроением, — подумайте хорошенько, кому вы могли на хвост наступить?
      — Вы опять об этом, — улыбка мигом слетела с его губ. Выдержав небольшую паузу, он внезапно заговорил иначе: — Да, вы правы, я зажался в своем страхе и мешаю вам работать. Но я даже предположить не могу, кто и за что меня преследует. Глупость какая-то. — Неожиданно он сорвался с места и стал нервно расхаживать по комнате. — Еще пять лет назад я работал иначе — остро, актуально, бил, можно сказать, в самые болезненные точки. Теперь мое амплуа изменилось, я по-прежнему пишу на злободневные темы, но совсем по-другому. Как сторонний наблюдатель, корректно, без выпадов и оскорблений.
      — Я просмотрела вашу последнюю статью, — вздохнула я, — должна сказать, что вы себя недооцениваете. Ваша статья очень колкая. Корректная, где-то даже дружеская, но это только на первый взгляд.
      — Спасибо за комментарии, мне лестно слышать это от вас, от моего читателя, — Эдуард Петрович кокетливо засмущался и снова улыбнулся. — Но вы не видели, как я писал раньше.
      — Почему же вы изменили стиль?
      — Стал старше, умнее и понял, что журналист может разжечь войну, если захочет, уничтожить или, напротив, возродить. Словом надо пользоваться аккуратно, грамотно. Поэтому я стал сдержаннее в выражениях, но по-прежнему резок в осуждениях.
      — Хорошо, мы немного отвлеклись, — я поймала себя на мысли, что мы говорим совсем не о том, о чем следовало бы. — Может, вы все-таки скажете, над чем сейчас работаете?
      — Я предпочитаю не говорить о работе, которую еще не закончил. — Он снова уселся за рабочий стол и стал набивать какой-то текст, предварительно повернув экран таким образом, чтоб я не могла видеть, что он пишет.
      — Эдуард Петрович, сейчас не до суеверий. Вы в опасности, и ключ к разгадке, возможно, кроется в вашей нынешней работе. — Я безуспешно пыталась докричаться до этого странного человека. И в этот момент новый телефонный звонок снова заставил Крапивина вздрогнуть и побледнеть.
      Я бросила взгляд на часы — пятнадцать минут одиннадцатого.
      — Это он, — прошептал журналист. — Включайте свою технику, сейчас я с ними поговорю. — Неожиданная храбрость и отчаяние обезумевшего человека накрыли Крапивина. Он поднялся с кресла и направился на кухню.
      — Эдуард Петрович, даже не думайте сообщать своему собеседнику, что мы его прослушиваем, — предупредила я Крапивина, приводя аппарат Захарова в действие. — Этим вы только спугнете его. И старайтесь говорить как можно дольше.
      — Он всегда сам заканчивает разговор, когда считает нужным это сделать, — сообщил Эдуард Петрович.
      — Но вы же журналист, постарайтесь зацепить его, разговорить.
      Телефон звонил уже неприлично долго, пора было отвечать. Я кивнула Крапивину, и он снял трубку.
      — Что-то долго ты не отвечаешь, — усмехнулся неприятный голос. — Надеюсь, ты понял, что наказание неминуемо настигнет тебя, и ты горько пожалеешь о том, что не прислушался к моим словам. — Собеседник Крапивина как-то расплывчато и совсем неагрессивно запугивал моего клиента.
      — Не понимаю, о чем речь, — холодно ответил журналист.
      — Брось, Эдуард Петрович, все ты понимаешь. Мне порядком надоело тратить время на телефонные разговоры с тобой. Давай-ка ты, голубчик, завязывай с этим делом, — в этот момент разговор прервался, частые гудки в трубке раздражали своей настойчивостью.
      — Я же говорил, — Эдуард Петрович аккуратно положил трубку на базу. — Он всегда сам заканчивает разговор.
      Крапивин выглядел уставшим, он снял очки и потер глаза. Я выключила аппарат Захарова.
      — О чем он говорил? — спросила я.
      — Понятия не имею, — Эдуард Петрович не переставал с силой тереть глаза и лоб. — Вот такой бессвязный бред я слушаю каждый вечер. Ни кто он, ни чего хочет, я понять не могу. — Эдуард Петрович снова надел очки и с грустью посмотрел на меня. — Пойдемте спать, Евгения Максимовна, я чертовски устал.
      Крапивин встал из-за стола и поплелся в кабинет. Несколько минут он потратил на то, чтобы перенести информацию с компьютера на диск, потом уселся на диван, отодвинул в сторону стопку журналов и положил на колени свою куртку. Я стояла в дверном проеме, облокотившись на стену, и с умилением наблюдала за тем, как журналист вшивает диск с информацией в свой надежный «сейф», во внутренний карман куртки. Он сосредоточенно наблюдал за иглой с красной ниткой, прокладывая неаккуратные стежки, хотя мысли его были где-то далеко.
      Ночь мы провели в разных комнатах, хотя Крапивин настаивал на нашем «тесном контакте». Он по-прежнему придерживался мысли (и меня убеждал в своей правоте), что клиент и его телохранитель в минуты опасности должны быть неразлучны.
      — Стена, разделяющая наши комнаты, будет скрывать возможную угрозу…
      — Угрозы нет, я буду начеку, — пыталась я утихомирить взволнованного клиента.
      — Я готов спать на полу, — джентльменский жест журналиста меня не сломил.
      — Эдуард Петрович, я вообще не собираюсь спать, ни на кровати, ни на диване. Вы можете быть спокойны.
      То ли усталость, то ли мои слова заставили Крапивина сдаться, и он оставил меня в покое. Я все оставшееся до утра время посвятила изучению разоблачающих трудов журналиста. Многостраничные статьи, пестрящие колкостями и обвинениями, сменялись короткими очерками на свободную тему. Поджав ноги, я устроилась в широком кожаном кресле, накрылась пледом, любезно предоставленным мне хозяином дома, и с интересом углубилась в чтение. После нескольких статей у меня сложилось твердое убеждение, что Крапивин — талантливый, но амбициозный журналист, не терпящий никаких возражений. Его правда, как аксиома, не нуждается в доказательствах и осуждениях, она просто есть, и с ней надо соглашаться.
      Крапивин был прав, почти все его «подопечные», подвергшиеся публичному осуждению, могли жаждать мести. Но, выделяя круг подозреваемых, я в первую очередь основывалась на том, что люди, угрожавшие скандальному журналисту, хорошо оснащены в техническом плане. Установить на телефон такое сложное и дорогое устройство, подавляющее запись разговора, может не каждый. Поэтому нечистого на руку директора овощебазы, педагога-взяточника и подобных им я не стала рассматривать в качестве подозреваемых.
      На улице уже светало, когда я отложила в сторону последний прочитанный журнал. Из всех обиженных я выделила четырех человек, о них я планировала переговорить с Крапивиным за завтраком. А пока позволила себе короткий сон — откинула голову на спинку стула и прикрыла глаза.
 
      — Все ваши статьи сопровождаются замечательными фотоснимками, — наш утренний разговор о деле я начала издалека.
      — Да, со мной работает молодой фотограф, очень талантливый и перспективный, — вяло ответил Крапивин, поправляя махровый халат. Он уже несколько минут молча смотрел в свою чашку с кофе.
      — Вы плохо спали?
      — Я вообще не спал, — резко ответил Эдуард Петрович. В словах его чувствовались нотки обиды и раздражения.
      Я только усмехнулась, вспоминая, как сладко похрапывал мой клиент, пока я читала его творения.
      — Что вы собираетесь делать дальше? — спросил он, не поднимая глаз.
      — Сейчас вы возьмете все необходимое, и мы поедем на квартиру одного моего друга. Он в длительной командировке, квартира пустует, так что мы можем смело использовать ее как временное убежище. Там вас никто не найдет.
      — Наконец-то. — Крапивин встал из-за стола, намереваясь немедленно паковать вещи.
      — Пока поживете на этой квартире, а я отправлюсь на встречу с героями ваших разгромных статей, — сказала я.
      — Минуточку, — Крапивин вернулся в кухню, — не хотите ли сказать, что я один останусь в чужой квартире? — Он возмущенно посмотрел на меня. — Не бывать этому.
      — Эдуард Петрович, это безопасное место.
      — Вы с ума сошли, Евгения Максимовна?! Вы не можете оставлять меня одного, вы же профессионал.
      — Вот именно, — сказала я и указала на стул: — Сядьте, и слушайте меня внимательно.
      Опешивший от моего напора Крапивин послушно присел у стола.
      — Я профессионал, и я хорошо знаю свою работу. Если вы думаете, что можете понукать мной и указывать, что и как я должна делать, то могу вас разочаровать. Никому и никогда я не позволяла садиться себе на шею, и вы не станете исключением. Моя обязанность обезопасить вас, и я это делаю. Ваша обязанность… — я на секунду прервала свою пылкую речь, а потом продолжила: — Нет, это даже не обязанность, вы ведь в любую минуту можете отказаться от моей опеки. Скажем, это необходимость, — слушать меня и делать то, что я говорю. Если вам дорога ваша жизнь, найдите в себе силы подчиниться обстоятельствам.
      Как нашкодивший подросток, Эдуард Петрович сидел, виновато потупив взор. Минуту он тяжело вздыхал, ерзал на стуле, морщился и только потом решился ответить.
      — Вы профессионал, я знаю. Но один я не останусь, буду повсюду следовать за вами. — Он даже побоялся посмотреть на меня в этот момент.
      Я выдержала некоторую паузу, а потом, неожиданно для Крапивина, согласилась с его требованиями.
      — Ладно, будем действовать сообща. Возможно, так даже лучше, у вас будет возможность объясниться с людьми, которых вы некогда растоптали, уничтожили, лишили бизнеса.
      — Не понял, — Крапивин выглядел растерянно.
      — Нет, я согласна, вы заслуженно обвиняли людей в мошенничестве и нечистоплотности. Но вам, как журналисту, должно быть интересно, как теперь живут эти люди, что делают. Разве неинтересно?
      — Абсолютно неинтересно. — Эдуард Петрович замотал головой. — А к чему вы клоните?
      — Я отобрала четыре статьи, которые заинтересовали меня больше других. Первая из них вот эта. — Я положила перед Крапивиным журнал с его разгромной статьей о тарасовской оперной диве.
      Он бросил беглый взгляд на фотографию. На снимке была изображена женщина с несимпатичным, даже неприятным лицом, отекшая, с синяками под глазами, с маленькими, как пуговки, глазками и жидкими кучерявыми волосами. Под фотографией заголовок: «Все поет наш соловей», буква «о» в слове «поет» была подправлена красным цветом, в результате получилось «пьет». Глядя на снимок, Крапивин поморщился и прокомментировал:
      — Малявина, бездарность, таким, как она, не место на сцене.
      — Ну, почему же, о ней долгое время говорили как о самородке.
      — Тоже мне, самородок. Ни дня без алкоголя, откровенные наряды, извращенная страсть к молодым мальчикам и муж, который за все это платит. А как мужа не стало, так она и сдулась. — Он зло усмехнулся. — Самородок.
      — Может, вы не знаете, но в скором времени планируется грандиозное возвращение дивы на большую сцену.
      — Кому она нужна? — скептически заметил журналист.
      — Кому-то все-таки пригодилась. Отсиделась два года в тени, собирается замуж и снова штурмует сцену.
      — Вы-то откуда знаете? — недоверчиво поинтересовался Крапивин.
      — Моя тетушка большая поклонница Малявиной. Она о ней знает все.
      — Бред какой-то, — фыркнул Крапивин, прикрывая махровым халатом тощие коленки. — И что, мы должны с ней встречаться?
      — Вам необязательно.
      — Нет уж, — он не стал дослушивать меня, — поедем вместе. Мне даже интересно посмотреть в глаза этой бездарщине.
 
      …Екатерина Захаровна Малявина покорила наш славный город своим волшебным голосом лет семь назад. Несколько раз штурмовала столицу, но там, как оказалось, без нее талантов хватало. А вот у нас в Тарасове она как-то легко и быстро прижилась, и карьера ее, равно как и материальное благосостояние, стали расти не по дням, а по часам. Я никогда не жаловала оперу и не была поклонницей таланта Малявиной, но, благодаря моей любимой тетушке Миле, знала об этом самородке немало. Я не находила никаких изъянов в ее соловьином пении, хотя из статьи Крапивина узнала, что любители оперы «корчатся от ужаса и закрывают уши, слушая этот отвратительный голос, который сама Малявина предпочитает называть чудным серебристым сопрано».
      Встретиться с некогда прославленной оперной певицей нам не составило особого труда, достаточно было назваться журналисткой из Москвы, прознавшей о скором возвращении дивы на сцену, и мне немедленно был дан зеленый свет. Крапивин в данном случае выступал в унизительной для него роли — фотографа.
      — Вы раньше встречались с Малявиной лично? — поинтересовалась я до того, как вручила Эдуарду Петровичу фотокамеру.
      — Слава богу, я не встречался с ней лично, — ответил он.
      — Тогда будете моим фотографом.
      Крапивин очень беспокоился о своей репутации и не хотел выяснять отношений с Малявиной, «весьма скандальной дамочкой» (если верить информации Эдуарда Петровича), поэтому предпочел сохранять инкогнито.
      Малявина назначила нам встречу у себя дома в двенадцать часов дня.
      — Неужели вы думаете, что эта старая калоша решила отомстить мне за прошлые обиды? — с удивлением поинтересовался Крапивин, когда мы подъезжали к загородному дому певицы.
      — Этой старой калоше нет еще и сорока, — встала я на защиту Малявиной. — То, что касается ее мести, — я чуть помедлила с ответом, — не думаю, что именно она пытается вам отомстить.
      — А кто?
      — Это мы сейчас и попытаемся выяснить. Кто-то у нее появился, влиятельный, обеспеченный. Иначе униженной вдове не удалось бы вернуться на сцену. Но вокруг нее кипит работа, в нее вложены большие деньги.
      — Вы думаете, покровители Малявиной меня запугивают?
      — Не исключаю такой возможности. Боятся, что вы попытаетесь испортить феерическое возвращение оперной певицы и вложенные бабки попросту сгорят.
      — Да, я запросто могу спутать им все карты, — злорадно улыбнулся журналист. — Это надо записать. — Крапивин засуетился, достал из кармана ручку, маленький блокнот и быстро сделал несколько записей. — Это будет бомба! — Эдуард Петрович уже ерзал от удовольствия, когда я попыталась вернуть его «на землю».
      — Приехали.
      — Мне надо будет задать ей пару вопросов, — азарт скандального журналиста, получившего сенсационную новость, не покидал Крапивина.
      — Никаких вопросов, — строго сказала я. — Журналист я, вы фотограф. Ясно?
      Нет, не хотел Эдуард Петрович соглашаться с таким положением дел, не хотел, чтобы его так несправедливо лишали права выполнять любимую работу, но я была неумолима.