Старуха крикнула и ударила меня по рукам. Я подняла голову. Старая ведьма ткнула пальцами в уже отобранную мной кучку чистого непобитого риса и сунула мне под нос зернышко — оно было отщеплено с краю. Похоже, она успевала не только перебирать собственный мешок, но и следить за качеством работы остальных.
      Я послушно закивала и с утроенным усердием ринулась просматривать уже перебранные кучки.
      В полдень все, как по команде, поднялись и дружно переместились на другую циновку. «Обед!» — догадалась я. А есть хотелось невероятно.
      Так оно и было. Из-за одной из плетеных занавесей появилась молодая женщина с закопченным казаном в руках; из-под крышки вырывался сытный тяжелый пар. Молодуха поставила казан на циновку, снова исчезла за занавесью и вынесла огромное глиняное блюдо и что-то типа узкого и длинного половника. Поставила блюдо рядом с казаном и аккуратно выложила оставшуюся в казане желтоватую кашу на блюдо. Мои «сотрудницы» сразу воодушевились и весело защебетали. Я их понимала. Пустой казан отнесли на кухню. Я прикинула: здесь нас было семеро женщин, и до нас дошла примерно половина казана. Мужская порция должна быть больше. Значит, перед нами повариха накормила от трех до пяти мужчин. Скорее всего четверых, — решила я.
      Когда принесли чайник и пиалы, мы уселись вкруговую и принялись за еду. Теперь я смогла спокойно разглядеть своих новых «сотрудниц» и пришла к выводу, что это — члены одной семьи и, возможно, сестры. Две из них и вовсе были подростками — лет четырнадцати-пятнадцати…
      Каша оказалась пресной и какой-то пыльной на вкус, без соли и масла. Она с трудом шла в горло, и я чуть ли не каждую щепоть каши запивала «чаем» — таким же безвкусным отваром неизвестной мне травы. Так невкусно я еще никогда не ела!
      Девчонки болтали и посмеивались, иногда, как мне казалось, надо мной, но я безразлично и размеренно отправляла в рот то очередную взятую с блюда рукой горсть каши, то очередной глоток отвара.
      «Интересно, — внезапно подумала я. — А для кого я рис перебираю? Для этого Хафиза?»
      Послеобеденного отдыха не было. Девчонки одна за другой волоком притащили себе по новому мешку, и я поняла, что отстаю от них чуть ли не в два раза.
      До заката я успела перебрать только один мешок. Девицы отпускали в мой адрес откровенно презрительные реплики — сами они перебрали по два.
      «Ну вот, — подумала я. — Нормы нет — кормить не будут… Надо было мне фарси учить, а не всякие там европейские — я бы им устроила „бабий бунт“!»
      Старуха повела всех за одну из занавесей, зажгла «жирник», и здесь, почти в полном мраке, женщины начали раздеваться. «В этом доме ни для кого ужина не будет! — дошло до меня. — Тотальная диета!»
      Мой бюстгальтер вызвал у дам неподдельный интерес, а когда девушки увидели и мои трусики, их глаза поразъезжались в разные стороны, как у мультяшных героев.
      — Париж! — соврала я. — Смотрите! Больше до конца жизни, наверное, не увидите…
      Старуха зашикала, и они поспешили под покрывала почти одетые — похоже, что на ночь они снимали только верхнюю одежду.
      Я легла и почувствовала, как тоскует мое бренное тело по привычному вечернему салатику.
      Я глянула на притихших своих соседок и внезапно поняла: есть только один способ что-нибудь изменить в их судьбе — хотя бы неделю кормить иначе. Может, тогда они поймут, что бывает и другая жизнь…
      Три раза за ночь я просыпалась, а один раз даже сходила в сарай, к лошадям, но о том, чтобы устроить нормальную разведку, не могло быть и речи: как только я приподнималась с матраса, старуха моментально просыпалась и затаивала дыхание. Похоже, бабка за много лет собачьей жизни отработала великолепные охранные рефлексы.
      Утром я поднялась раньше остальных, похвалила себя за то, что взяла в командировку не стесняющие движений брюки, вышла во двор и начала делать зарядку в духе «аэробик-стайл». И когда я почувствовала, как запело тело, как кровь дошла до каждой клеточки, сзади раздался напряженный шепот. Я приостановилась и оглянулась: весь «бабский батальон», выстроившись полукругом, с ужасом в глазах смотрел на меня. А на кровле полулежал и с интересом наблюдал за мной закутанный в халат «часовой».
      — Йо-ху! — завопила я и завершила разминку простеньким сальто.
      Под навесом воцарилась похоронная тишина.
      — Ой-бой?! — вырвалось у самой молодой, и это получилось у нее так искренне, так радостно и удивленно, что я рассмеялась — здесь переводчик был не нужен.
      На разборки к Хафизу меня потащили минуты через две.
      — Что, бабка, заложила?! — поинтересовалась я у старухи, но она только яростно сверкнула глазами в ответ.
      Хафиз сидел под навесом на ковре, облокотившись сразу на несколько маленьких подушечек, и пил чай. То, что это настоящий зеленый чай, мои ноздри ощутили еще за шесть-семь метров.
      — Я попросил бы вас, Юлия Сергеевна, не устраивать больше подобного цирка.
      Я еще раз поразилась его великолепному знанию русского языка.
      — Вы где учились? — вместо ответа спросила я. — В МГУ?
      — Вы поняли то, что я вам сказал? — тоже уклонился от ответа Хафиз.
      — Я привыкла к здоровому образу жизни, — пожала я плечами. — Я не хочу, как они, — кивнула я головой в сторону «женской половины дома», — помереть в сорок пять лет глубокой старухой.
      — Вы умрете гораздо раньше, если не будете исполнять наших простых правил.
      — В первый раз слышу о каких-то особых правилах! — засмеялась я.
      — Это — мое упущение. С сегодняшнего дня вам выдадут приличествующую вашему положению одежду. А это, — он указал на мои брюки, — мы сожжем…
      — Ага, щ-щас! — возмутилась я.
      — Пойдемте! — почти крикнул Хафиз, схватил меня за руку и потащил куда-то по коридору.
      «Блин, крепкий мужик! — подумала я. — Но один на один я тебя все равно сделаю!»
      — Нельзя ли полегче?! — запротестовала я, но он упрямо протащил меня куда-то на зады дома и подвел к ровной площадке.
      Когда мы пришли, я все поняла. На добела выжженном солнцем, вытоптанном участке земли виднелись шесть одинаковых круглых, закрытых решетками отверстий. Это были ямы. Хафиз подвел меня к одной из них.
      — Фарух! — крикнул он.
      Из ямы раздался то ли стон, то ли рык.
      — Здесь сидит твой соплеменник. Уже второй день, — пояснил он.
      Я присела рядом с ямой и заглянула вниз. Там что-то шевельнулось.
      — Соплеменник — это как? — не поняла я. — Гражданин России?
      — Русский.
      — А почему — Фарух?
      — Он принял нашу веру.
      Я встала.
      — Я думала, вы с единоверцами гуманнее поступаете.
      — Правила едины для всех, — с каким-то ожесточением сказал Хафиз.
      — Правила-то едины, — пробурчала я себе под нос. — Вот только жрачка разная.
      — Вы что-то сказали?
      — Давно он стал… единоверцем?
      — Уже два месяца.
      — А у вас давно?
      — С позапрошлого года. Как из вашей армии сбежал, так и у нас.
      — А-а, — поняла я, — дезертир…
      Хафиз развернулся и пошел. Я побрела следом. Этого «единоверца» можно было при случае и в союзники взять, но, честно говоря, мне не нравилось то, что он до сих пор не сбежал. Или трус, или «хвосты» в армии оставил…
      Мы возвращались совсем не так, как прошли к ямам, и я отметила широкую деревянную дверь и два мужских голоса за ней. «Здесь мужская обслуга! — догадалась я. — Может быть, и охрана».
      Дверь внезапно открылась, и на пороге появился «классический» душман — черный от горного солнца и запущенный от явного недостатка женского общества. Мужик оцепенело уставился на мой бюст, и Хафиз, жестко сказав что-то, потащил меня дальше по коридору.
      — Надеюсь, вы поняли, почему здесь ваша одежда не подходит?! — раздраженно прошипел он.
      — Да, конечно, — печально подтвердила я. — Им трудно видеть женщину.
      — Да просто вы выглядите неприлично!
      Я оглядела свои открытые руки.
      — Вроде нормально…
      — Нормально?! Вам было бы приятно, если бы мужчины ходили со спущенными штанами?!
      — Не-а, — отрицательно мотнула я головой.
      — Вот и им так же.
      Я задумалась. Что-то Хафиз передернул, но я не могла сообразить, что именно.
      Меня снова провели на женскую половину дома, вручили черный балахон и серо-желтую грубую рубаху. Я поискала карманы, но ни на балахоне, ни тем более на рубахе никаких карманов не было.
      Ну и фиг с ними! — решила я. Дискета и паспорт так и лежали в бюстгальтере, а ни в брюках, ни в сумочке ничего ценного, кроме четырехсот российских рублей и польской косметики, не было.
      «Эх, — сказала я себе. — Меня в части уж дня три как спохватились, поди, заявили по всей форме, и в гостинице меня нет… И Гром уже сообразил. Я-то с ним на связь не выхожу!»
      Я сосредоточилась и посчитала. Получалось, что Андрей Леонидович должен был встревожиться еще вчера после обеда.
      Я под зорким старушечьим приглядом не без сожаления рассталась с брюками, нацепила балахон, в котором выглядела, как нищий католический монах, и снова села за переборку риса.
      «На кой черт им столько надо?! — не могла понять я. — Ну мешок! Ну ладно, семья большая! Хотя сами-то они всякую дрянь едят… Может, на праздник?»
      — Эй, — повернулась я к старухе. — Зачем так много? Праздник будет, что ли? — Она непонимающе смотрела на меня. Что-то хотела сказать самая младшая из девчонок — я чувствовала, что она русский язык помнит, но дисциплина не позволяла ей сказать это самое что-то, пока не разрешено родителями.
      Как я уже поняла, двуязычие было в этой семье нормой, но я фарси не знала, а из тюркских слов помнила только те, что вместе со сказками вошли в русский язык.
      — Куда вам столько? — еще раз спросила я и внезапно вспомнила нужное слово. — Той?
      — Той! Той! — обрадованно закивала старуха.
      «Слава аллаху! Хоть какой-то контакт, — подумала я. — Какие там еще есть слова?» — но, кроме как «караван», «султан» и «гарем», ничего в голову не приходило…
      Часам к четырем дня весь рис был рассортирован, и даже остатки из моего мешка девчонки дружно и удивительно поровну разделили между собой и минут за пятнадцать прикончили. Я было вздохнула, но старуха дала команду, и две молодухи вытащили из кладовки еще несколько мешков с той самой желтой крупой, кашей из которой нас и кормили, и работа началась снова.
      «Интересно, — подумала я. — Что это за общежитие? На гарем не похоже. Может, они все — старухины дочери? Иначе какого черта они бы торчали в одной комнате?»
      Перебирать эту крупу было не в пример легче — никаких битых зерен или камней в ней не встречалось, и нам оставалось только выбрать жесткие остья и посторонние семена. Однако что это за крупа, я, даже невзирая на свой немалый кулинарный опыт, определить так и не смогла. Редкий, видно, деликатес — даже в кулинарные книги не попал!
      У меня уже сложилось общее представление о плане дома, неизвестной оставалась только его центральная часть — та, где, вероятнее всего, были комнаты самого Хафиза. Следов какой-либо охраны, кроме той, за деревянными дверьми, я не обнаружила, а значит, мне придется столкнуться только с пятью-шестью мужчинами, да и то порознь. Никаких причин оставаться здесь дольше у меня не было, пора было уходить этой же ночью.
      Под вечер на женской половине появился Хафиз, и старуха подошла к нему и что-то сказала. И по тому, как она подошла, как она сказала, как она смотрела на него, я поняла, что Хафиз — ее муж! Я огляделась по сторонам и теперь только поняла: все эти пять разновозрастных девушек — все! — его дочери; они были похожи друг на дружку и на Хафиза, как листки одного дерева… Младшая подошла к отцу, и Хафиз ласково потрепал ее по щеке.
      — На вас приятно смотреть, — сделала я комплимент. Хафиз улыбнулся. — Мой отец тоже рад был бы знать, что его дочь не в плену.
      По лицу Хафиза пробежала волна ненависти — я сломала ему одну из немногих минут теплого семейного счастья, когда можно не думать о деньгах, возможности провалов и подставок и о том, как он поступает с ни в чем не повинной женщиной…
      — Каждый заслуживает то, что имеет! — жестко обозначил он границу между собой и мной.
      — Если так, то ваша страна заслужила весь этот хаос. Я права? — не удержалась я от обобщений.
      — И ваша — тоже, — не без удовольствия парировал Хафиз.
      — Может быть, что-то Россия и заслужила, но только не предательство таких, как вы. Сколько лет вас в Москве обучали? Пять? Шесть?
      У меня не было оснований обвинять его в предательстве, но я знала: несправедливое обвинение — лучший способ сделать так, чтобы человек раскрылся.
      Хафиз весь покрылся красными пятнами, и я подумала, что он сейчас или убьет меня, или умрет сам — от гнева.
      — Не вам говорить о предательстве, — тихо, но с чувством произнес он.
      — Это почему же?
      Старуха видела, какой яростный спор сейчас происходит, и если бы могла, то давно бы меня растерзала, рассеяла по ветру, испепелила бы взглядом… Но вколоченные служебно-сторожевые рефлексы были сильнее ненависти, прекратить мои враждебные действия, пока муж не скажет «фас», она не смела.
      — Разве не вы предали всех, кто в вас поверил?!
      — Это вы про Беловежское соглашение, что ли? — усмехнулась я.
      — Гораздо раньше. Вы пообещали жизнь без империализма, без господства капитала — не только нам — всему миру! И вам поверили… А теперь что? Вы не просто предали свою идею! Вы ее продали!
      Внезапно Хафиз остановился и выскочил за плетеную занавеску: видимо, понял, что потерял самоконтроль. Женщины смотрели на меня, как на отцеубийцу.
      «Смотрите-смотрите, — усмехнулась я про себя. — Раз уж деньги на свадьбы дочерям копить за счет таких, как я, не зазорно, так терпите и мое отношение!»
      В этот раз старуха долго ворочалась на своем матрасе. Я поставила внутри себя «будильник» и через два часа проснулась. Заохала, схватилась за живот, немного постонала, подползла к старухе и попыталась разбудить ее, чтобы показать, как мне плохо…
      Старуха мстительно захрапела.
      Я попыталась встать, упала… «Осторожно, Юленька, не переборщи!»… поднялась и, охая и стеная, пошла во двор, в сторону сарая… Отмеченного мною во время зарядки на крыше охранника не было. «Спишь, наверное, сволочь!» — весело подумала я, уже почуяв в крови буйство адреналина.
      Я проскользнула в коридор, беззвучно подлетела к знакомым деревянным дверям, быстро открыла их и в мгновение оказалась у изголовья душманов. Первого я «отключила» прямо во сне, второй успел проснуться, поднять голову и даже что-то пробормотать. Но и этот ничего не смог. Я распустила его рубаху на полосы, связала обоих и заткнула рты кляпами. Теперь их надо было прятать. Я схватила одного за ворот и волоком потащила к ямам — отсюда они были совсем недалеко. Решетка предательски скрипнула, и я торопливо спихнула его вниз, опустила решетку и задвинула засов. Теперь надо было доставить следующего. Я быстро вернулась в комнату охраны и потащила к яме второго. Тело плохо скользило по земле и все время цеплялось за что-нибудь, и когда я его столкнула вниз, то почувствовала сильное облегчение — я заметно выдохлась.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.