Толстый круглолицый мужчина прикурил от зажигалки в форме сапожка и, прищурившись, зашвырнул ее в кусты. Потом глянул на двух своих собеседников, сидевших на заднем сиденье машины, стоявшей в просторном дворе, и весело рассмеялся:
      — Барахлит, сволочь. Колесико застревает. Ну ее к черту!
      — Это та зажигалка, которую ты в Италии купил, Толян? — спросил его рыжий тип, чем-то отдаленно напоминающий кавказца. В его речи проскальзывал едва уловимый акцент. — Что ж ты ее выкинул? Памятная вещица.
      — А и фиг с ней, — бизнесмен Толя Мельников неопределенно махнул рукой и произнес: — Тут, мужики, я с вами одну тему хотел перетереть. Не то чтобы уж непонятка, а так — ерундистика какая-то выходит. В общем, мы с вами купили квартиры в одном доме и на одном этаже, чтобы и жить, почитай, вместе, как работаем. А та квартира, которая примыкает к моей… словом, в ней живет какой-то чудик. Хата клевая, трехкомнатная, зачем она ему, я никак не усеку. Я вот хотел ее себе прикупить, стену, значит, проломить, чтобы одна квартира стала — семикомнатная. А что? Хорошая квартирка получилась бы. Я уже все распланировал. Значит, в тех трех комнатах я бы себе тренажерную устроил, еще одну спальню, ну и… видно будет, что дальше. И деньги в принципе есть. Заплатил бы, не обидел. Все путем. Ну вот, звоню я в дверь. Раз позвонил, другой, третий. Никто не открывает. А по лестнице старуха идет, которая где-то на пятом живет, что ли. Ее расселять еще собираются, там этот… Петров, который с нефтянки, все купил. А старушка, пока ей Петров однокомнатную не купил, пока что там живет. Ну вот, старуха мне и говорит: «Да ты, сынок, зря звонишь. Ты дверь посильнее толкни, она небось и откроется».
      — И что, ты толкнул, Толян?
      — Ага, — ответил Мельников, — толкнул я ее, Леша.
      Его приятель и компаньон Алексей Бармин, мужчина лет тридцати пяти, очень представительный и с тем масленым блеском в глазах, который безошибочно выдает дамского угодника, отъявленного бабника, проговорил:
      — И там, наверно, обнаружился притон?
      — Да если бы! Там было темно, как в негритянской заднице, — «политкорректно» отозвался Мельников.
      Третий из приятелей, рыжий, некто Маркарян, осклабил в улыбке большой рот и предположил:
      — Темно? Трахались, что ли? Кстати, я до сих пор толком не знаю, кто в двенадцатой квартире живет. Я, правда, свою хату с месяц как купил, но за это время ни разу не видел, чтобы туда кто-то входил или кто-то оттуда выходил.
      — Ну вот так и я сначала никого не увидел, — сказал Мельников. — Я же говорю, темно там было. Я зову: «Эй, хозяева, есть кто дома?» Ну, думаю, сейчас меня, Анатолия Мельникова, примут за банального квартирного вора. Но нет. Ничего! Захожу я в последнюю комнату, а там лампа горит. Керосиновая. Я подумал: во дела, электричество вырубили, что ли? Машинально потянулся к выключателю, щелкнул… Свет есть. А тот чудик, что в углу с керосиновой лампой сидел, вдруг подскочил и к стене. С лампой в обнимку, кстати!
      — Что, напугался?
      — Да он, как оказалось, по жизни напуганный! Рожа у него, знаешь, такая… полоумная. Я ему начинаю говорить, что я вовсе не вор и не налетчик, а его сосед из девятой квартиры. Хочу купить вот эту квартиру его, в которой мы оба находимся. Он ничего не говорит, просто моргает. Я ему повторяю, а он начинает гладить лампу, да не гладить, а тереть, как будто из нее этот… как его… спиртной такой…
      — Джинн!
      — Во-во. Джин или виски… Как будто этот джинн оттуда выскочить должен, вот так он эту лампу и тер.
      — Выскочил? — насмешливо спросил Маркарян.
      — Выскочил! Только, конечно, не джинн из бутылки, то есть из лампы, а этот тип — из комнаты. Кинулся он в кухню, я за ним. Кричу: «Да постой ты, придурок! Ты что, бухой, что ли?» Подумал, что он пьяный. У меня так папаша от всех шарахался, когда допивался до белой горячки. Боролся папуля с какими-то чудовищами, бил стекла, говоря, что сражается с призраками, запирался в туалете и там засовывал голову в унитаз… Я подумал, что у этого типа из двенадцатой тоже что-то похожее. Но от него вроде ничем не пахло. Я подумал, что, быть может, он нарк? Вид у него совершенно сумасшедший. Навел справки в ЖКО. Спросил, кто именно проживает по такому адресу. Мне сказали, что квартира принадлежит какому-то Купцову, и, кажется, он ее сдает через риелторское агентство. Дали мне телефон этого Купцова. Я позвонил ему и спросил, он ли является владельцем квартиры по такому-то адресу.
      — Ты прямо как сыщик из сериала, — насмешливо заметил Бармин. — Там навел, сюда клюнул, там узнал, тут разнюхал. Ай да Толян! Может, тебе переквалифицироваться и открыть свое детективное агентство?
      — Да какое в нашем захолустье агентство, — мотнул головой Мельников, — расследовать дела о пропаже белья с чердака? Масштаб покрупнее тут редко бывает.
      — Ну, Толян, ты уж на наш город не греши. Оно конечно, не Москва или Питер, но все-таки!
      — Ладно. Речь не об этом. В общем, поговорил я с этим Купцовым. Просил его продать квартиру. Предлагал большие деньги. Он как услышал про эту квартиру и про то, что я хочу ее купить, так аж осекся. А потом бросил трубку. Я тут же перезвонил, и он сказал, что, наверно, связь оборвалась, так бывает… Только я уверен, что это он сам трубку бросил, надеялся, что я не буду перезванивать. А я перезвонил! Ну вот, — Мельников кашлянул с недовольным лицом, — я ему опять о том, что хочу купить. Он помялся и сказал, что не хочет продавать. Я говорю: из-за жильца, что ли? Говорю: «Он ваш родственник, ему негде жить, что ли? Ну так пристроим его! Мне просто та жилплощадь позарез нужна, хочу свою квартиру расширить». А он — в отказ. Я разозлился и говорю ему: «Слушай, мужик, ты гнилой тип, я смотрю? Что ж ты в отказ-то идешь? Я ж тебя добром прошу, бабло предлагаю реальное». — «Не надо мне угрожать! Я в милицию обращусь, если вы себе позволить угрозы!» Я ему ответил: «Ну что ты мне паришь, а, мужик? Я ж сам майор милиции, уволился несколько лет как, но все каналы остались. Я ж тебе такой накат могу устроить, что мало не покажется!» Я его не запугивал, нет, — буркнул Мельников, — просто мне очень не приглянулось, как он все в отказ шел и придумывал гнилые отмазы, чтобы только мне хату не продавать. Если бы он сказал по-мужски: извини, брат, но мне эта хата дорога, не продам — я бы слова ему не кинул! А тут виляет, как блядь задницей. Не дело!
      — Да что он тебе скажет? — отозвался Маркарян. — Ты любого запугаешь, Толян, что по телефону, что так. Он, наверно, как услышал твой рык, так и обделался.
      — Да нет, — задумчиво сказал Мельников, — по-моему, он другого испугался. Испугался чисто мысли, что эту квартиру вообще можно продать. Как будто этот тип, который там сидит с лампой, и не жилец вовсе, а что-то вроде домового или привидения. Он ведь мне так и слова не сказал.
      — Ты, Толя, в детстве сказок братьев Гримм малек перечитал, — сказал Бармин.
      — Да признайся, что ты все придумал, — поддразнил его Маркарян, — и никакого типа с лампой, который ни слова не произнес, нет на свете.
      — И лампы нет, — сказал Бармин.
      — И вообще, Толя, ты просто выпил чуток лишнего и вместо своей квартиры зашел в соседскую, там тебе спьяну и привиделись все эти ужасы. А ты, чтобы отмазаться от жены, и придумал всю эту историю с привидением и продажей квартиры.
      — Да ну вас! — махнул рукой Мельников. — Черт знает что! Кстати, о жене: я ведь ее и жду, пока она спустится. А вместо нее вот вас, чертей, дождался.
      Лязгнул замок подъездной двери. Мельников повернулся к друзьям и проговорил:
      — Ну, слава богу. Наверно, она.
      Но это оказалась не супруга Мельникова. Это вообще была не женщина. Существо, которое, озираясь, вынырнуло из подъезда, казалось бесполым, точнее — неопределенного пола. Впрочем, при ближайшем рассмотрении этому существу следовало оказать честь в принадлежности отнюдь не к прекрасной женской половине человечества; следовательно, методом исключения можно было проставить его пол. Как в анкете: МУЖ. Индивид был облачен в длинную, почти до колен, бесформенную болоньевую куртку облезло-серого цвета. Куртка была расстегнута, из-под нее виднелись серые же брюки, которые были определенно коротковаты, и коричневый растянутый свитер. Лицо его, продолговатое, бледное, худое, было обрамлено двумя крыльями грязных черных волос, безвольно свисавших неаккуратными патлами. Подбородок, острый и безволосый, казался каким-то женским. Человек был сутул и худ. Даже болоньевая, давно устаревшая куртка не могла скрыть его худобы.
      В руках он сжимал ярко начищенную керосиновую лампу. Судя по тому, как блестела она на солнце, чисткой этого предмета он занимался часто и весьма интенсивно.
      — Черт побери! — воскликнул Мельников. — Да вот же он! А вы говорите — его нет! Мхом весь оброс…
      Маркарян и Бармин недоуменно переглянулись. Последний сказал, скривив рот в усмешке:
      — Это что же, тот тип, что напротив меня живет, в квартире с деревянной дверью? Что-то я никогда не видал этого чучела. А что это он с лампой? Темно ему, что ли?
      — Наверно, — отозвался Маркарян, — хотя и щурится. И точно — долбанутый какой-то. Ты на его глаза посмотри. Такие обруленные пешки! Он, наверно, по вене долбится, а? Героинчиком небось балуется?
      — А кто его знает, — пробормотал Мельников. — Мне, честно говоря, на этого типа начихать совершенно. Мне бы жену дождаться. Опять, наверно, будет себе лицо рисовать часа два. Ну что за манера?
      — Да уж, — сказал Бармин.
      — Ты это про кого?
      — Да не про жену же твою! Про этого типа с лампой, в болоньевой куртке. Гляди, он в кусты полез. Зажигалку твою подобрал, Толян! Щелкает ею, пиротехник хренов. Наверно, одной лампы ему мало. Света дает недостаточно.
      — Какая Света дает недостаточно? — включился в разговор Маркарян. — Та, с задницей, из фармацевтики? Так я с ней только вчера…
      — Да молчи ты! — оборвал его Мельников. — Леша говорит, что лампа этого придурка дает недостаточно света, вот он и подобрал мою зажигалку. Эй ты! Ты куда ее поволок?
      Он вышел из машины. Чудак с лампой, увидев появившегося владельца зажигалки, присел в кустах и, вытянув вперед одну ногу в вязаном носке, осторожно выглядывал из-за них. Мельников быстро пошел к нему:
      — Ты что, немой? Я тебе не про зажигалку толкую! Ты скажи своему хозяину, который Купцов, что у него хотят купить квартиру и ты согласен выселиться. Ну ты, в натуре! Что ты ежишься? Не обижу. Я тебе сделаю квартиру. И зажигалку можешь себе оставить. А лампами я тебя обвешаю от макушки до пят. Ну ты, братец! Что молчишь-то?
      — Я не молчу! — неожиданно сказал тот. Голос у него оказался резкий, пронзительный, с необыкновенно крикливыми согласными «м» и «н», которые он проговаривал почти как гласные, вытягивая и выпевая. — Просто мне пока что нечего сказать тебе.
      — А что это ты меня на «ты» называешь? — спросил Мельников. — Я, между прочим, с тобой на брудершафт не пил.
      — Это оч-чень верно, не пил, — сказал странный человек с лампой. — Это оч-чень верно. Вы вообще в свое время любили говаривать: «Был у меня один знакомый человечек по фамилии Брудершафт — покойничек, — так я и с ним не пил».
      Мельников вздрогнул: он явно не ожидал услышать эти слова от малознакомого придурка, которого видел даже не во второй, а, как бы выразился язвительный Бармин, в полуторный раз. Анатолий поднял правую бровь и произнес:
      — А ты откуда такой взялся? И откуда знаешь про мои доотставные бакланки? Ты кто вообще такой, парень? Да ты не менжуйся. Я с тобой по-доброму побакланить хочу. Странный ты какой-то.
      Из машины вышел Бармин и махнул рукой:
      — Да ладно тебе, Толян. Что ты с ним перетираешь? Вон твоя жена идет. Глядишь, сейчас еще скажет, что это тебя все время ждать приходится, пока ты свои дела решишь — и после того, как ты сам ее полтора часа ждал, когда она губы подмалюет и глаза накрасит.
      Мельников пристально взглянул на своего странного собеседника с бледным лицом, длинными черными волосами, в старой болоньевой куртке, прищурил глаза и произнес:
      — Знаешь, парень, а мог я тебя где-то видеть раньше? У меня такое ощущение, что мы где-то пересекались. Нет, не тогда, когда я зашел к тебе в комнату… то есть в квартиру. Раньше?
      Странный тип захихикал, глядя на Мельникова, совершенно идиотским смехом, и начал подпрыгивать на одной ножке. Потом замолк. Глянул себе за спину и отшатнулся, словно увидал там что-то жуткое. Мельников махнул рукой и пошел было к машине, но услышал за спиной высокий пронзительный голос, дошедший даже до какого-то режущего слух свиста, какой бывает у змей:
      — Подожди! Ты… ты катаешься на скейтах, да?
      Мельников, который в последние пять лет не катался ни на чем, кроме «Мерседесов», отмахнулся от дурачка, но тут же услышал за спиной повтор этого, казалось бы, такого неуместного вопроса. Тогда он повернулся и с досадой ответил тому:
      — Да чего ты пристал! Не катаюсь я ни на каких скейтах. Вышел я уже из этого возраста.
      — А я вот еще не знаю… наверно, тебе и не нужно на них кататься, — пробормотал дурачок, прыгая на одной ноге и оборачиваясь таким образом вокруг собственной оси. — И на роликах не надо кататься.
      Что-то было в интонациях этого странного человека, что заставило не очень-то чувствительного Мельникова замереть на месте. Бармин окликнул его:
      — Толян, да что ты его слушаешь? Иди сюда! Жена ждет. Ехать пора.
      — Да, Толя, — строго сказала благоверная Мельникова, среднего роста изящная женщина с нарочитой пресыщенностью от жизни, выраженной в мимике и жестикуляции, — нам давно пора ехать. Ты что, заставишь меня ждать тебя?
      Мельников задохнулся от негодования. Он промямлил что-то о своем собственном полуторачасовом ожидании, о том, что жене надо бы поиметь совесть, но был немедленно смят и растоптан намного превосходящими силами семейного «противника». Супруга уселась на пассажирское место впереди и строго произнесла:
      — Ну, долго мы будем тут стоять? Может, ты еще с друзьями поболтаешь? Мы к маме опаздываем.
      У Мельникова искривилось лицо. Он сорвал машину с места так, что неистово завизжали шины, и повел ее к просторной арке в корпусе дома. Бармин кивнул вслед и проговорил, обращаясь к Маркаряну:
      — Вот и женись после этого! Ничего и никого Толя не боится, кроме собственной жены. Ждал ее полтора часа, а стоило ему задержаться на тридцать секунд, как он тотчас же получил таких дюлей, что…
      — Да, не говори! — согласился Маркарян. — Ленка-то мельниковская вообще стервозная баба. Если бы у меня была такая, то я бы или ее из окна выкинул, или сам выбросился бы.
      — Ерунда! — отмахнулся Бармин.
      — Что? Ты не согласен?
      — Да нет, я о другом. Я о том, что не выгорит дельце с выпрыгиванием из окна. Нет гарантии, что разобьешься. Нет, конечно, если ты поднимешься на пятый этаж к Кольке Шульцу, то — еще может быть…
      — Да ну тебя! — рявкнул Маркарян на весело хохочущего красавца Бармина. — Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему!
      — Вот-вот-вот! — прозвучал сбоку резкий, пронзительный голос. — Вот именно! И я про то же! Баба, Ерема, свежеостриженный затылок — что еще надо для смерти?
      Бармин недоуменно повернул голову и просунул нос в приоткрытое окно «мерса».
      — Что? — спросил он. — Ты что несешь, придурок?
      — Баба, Ерема, свежеостриженный затылок… что еще надо! — проговорил дурачок, ныряя в подъезд. — Да! — сказал он, оборачиваясь к Маркаряну. — А про тебя я еще не придумал, да! Но, наверно, двадцать второго, в субботу, на «переплюйке» — это тебе в самый раз будет!!
      — Дурачок, — ошарашенно сказал Бармин вслед, — больной на всю голову. Маркуша, — повернулся он к Маркаряну, — шекспировский ты наш герой, пошли пивка попьем. Что-то разболтался наш сосед. Ты знаешь, мне это чем-то напоминает дурные пророчества. Кстати, — он хлопнул себя в затылку, — совпало-то как, а! Про Ерему! Я сегодня еду в одно местечко, называется «Еремей». Именуется словечком «трактир», а на самом деле — шикар-рное местечко! Там девочки танцуют — пальчики оближешь! Давай сгоняем сегодня, а?
      — Да ну, — сказал Маркарян. — Не пойду. Я сегодня в сауну, там и пивка попью. Девок прямо туда подтяну.
      — Ну, как знаешь, — сказал Бармин и пошел домой.

      На человеке были солнцезащитные очки.
      Хотя ни о каком солнце не могло быть и речи — все-таки двенадцать часов ночи, — а задний двор клуба с народным названием «Еремей», в отличие от его парадного входа, освещался только одним полукиловаттным фонарем. Человек вынул из-под куртки моток тонкого троса с металлическим наконечником замысловатой формы на конце — чем-то этот наконечник отдаленно напоминал рыболовный крючок — и, коротко размахнувшись, бросил его вверх. Судя по тонкому свисту и невероятной скорости, с которой трос промелькнул в воздухе, бросок был исполнен прекрасно тренированной рукой, причем с такой силой, что наконечник вошел в кирпичную стену, как в масло.
      Человек с силой потянул за трос, проверяя, прочно ли зафиксирован наконечник, легко и бесшумно, как кошка, поднялся по стене и заглянул в окно. Потом уверенными движениями вырезал стекло и проник в коридор.
      Здесь никого не было.
      Он поднялся по отделанной белым мрамором, зеркалами и позолотой лестнице на второй этаж и прошел по пустынному коридору, застеленному скрадывающей шаги мягкой ковровой дорожкой метров шестидесяти в длину. Здесь было неожиданно тихо и спокойно, по крайней мере, такое ощущение возникало после кутерьмы и звуков ночного разгула, полыхающего в главном зале. Снизу доносились какие-то обрывочные звуки музыки, иногда прорезывался смех и голоса — наверное, тех, кто сидел близко к лестнице.
      А тут было тихо. Из номера под цифрой 7 доносились вздохи, стоны, сопение и возня, не оставляя сомнений в том, чем там могли заниматься. Из пятого слышались смех, звон бокалов и женский визг — надо полагать, прелюдия к тому, что уже происходило в седьмом номере.
      Взломщик подошел к двери нужного ему номера и потянул на себя ручку двери. Закрыто. Вероятно, предусмотрительный охранник Алексея Николаевича запер ее, чтобы никто не мешал шефу развлекаться. И это даже к лучшему.
      Человек прислушался. Ничего нового он не услышал — такая же звуковая гамма, что и в седьмом, только разве что народу участвует больше. Интересно…
      Он вынул из внутреннего кармана коробочку с набором миниатюрных отмычек, при помощи которых смог бы открыть и не такой примитивный замок, как тот, что сейчас был перед ним. Этот набор имелся на вооружении еще у специалистов спецназа ГРУ и от обычных урковских инструментов отличался так же, как, скажем, дирижабль от космического «Шаттла».
      Открыть дверь удалось приблизительно за семь-восемь секунд. Ночной «гость» тихо приоткрыл ее и проскользнул внутрь, ориентируясь на звуки усилившейся в звучании гаммы на редкость интенсивных сексуальных экзерсисов.
      Из маленькой прихожей, на полу которой валялись чей-то пиджак и разорванный надвое черный лифчик, в разные комнаты вели две двери. Причем не оставалось сомнений, что «практиковали» в них одно и то же занятие. В приоткрытой двери одной из комнат он увидел бугристую спину внушительного охранника, усиленно обрабатывающего одну из «еремовских» девиц. По всей видимости, эти люди удачно совмещали приятное с полезным, а также приятное — с очень приятным. Другая девица ублажала вальяжно развалившегося в кресле второго телохранителя, который тупо взирал на экран телевизора.
      Значит, шеф во второй комнате.
      Человек так же бесшумно отворил следующую дверь. И тут он увидел Бармина.
      Тот распростерся на ковре, подмяв своим мощным телом отчаянно стонущую — и определенно не от боли — девушку Катю, которая на фоне внушительной мускулатуры своего любовника казалась еще более хрупкой и изящной. Бармин двигался красиво и ритмично, в такт наполняющей комнату спокойной и мелодичной релаксирующей музыке, и казалось невероятным, что это полное жизненных сил великолепное молодое животное через минуту должно умереть.
      Движения Бармина набрали еще большую амплитуду, став еще порывистей и резче, стоны Кати превратились в серию всхлипов, то и дело доходя до какого-то щенячьего визга. Рука киллера поползла во внутренний карман, и когда пара на ковре достигла апогея и из груди Бармина вырвался низкий стонущий рев, а Катя закричала на одной высокой ноте, убийца выстрелил в аккуратно подстриженный затылок Алексея Бармина.
      Негромкий хлопок потонул в воплях раскочегарившейся парочки и наплывшей волне музыки. Вероятно, Алексей Николаевич даже не успел понять, что он уже мертв. Голова его коснулась лбом ковра, тело его обмякло одновременно с тем, как расслабилась Катя. Девушка блаженно закрыла глаза и сомкнула руки на спине недвижного Бармина, не понимая, что его уже нет с нею.
      Ведь такое поведение любовника — полная «пауза» — было естественно в подобной ситуации…
      Киллер беспрепятственно покинул номер, оставшись никем не замеченным, отмычкой закрыв за собой дверь, будто здесь никого и не было. Перед тем как удалиться, он оставил на пороге пистолет, предварительно стерев с него отпечатки пальцев.
      Он спокойно ушел тем же путем, что и проник сюда.

* * *

      Анатолий Мельников не стал ночевать у тещи. Он вообще терпеть не мог эту въедливую, ворчливую и чопорную бабу, которая любила порассуждать о Моцарте, Сартре и Джойсе, при этом не умея даже поддержать в своей огромной четырехкомнатной квартире элементарного порядка. Это несказанно раздражало Анатолия: он не мог понять, каким образом можно разглагольствовать о Бетховене и о каком-то там Альбере Камю, в то время как в мойке громоздится гора немытой посуды, а в туалете некому убрать за кошкой. Теща презирала зятя, считая его неотесанным мужланом. Это совершенно не мешало ей полностью жить за его счет: она была уверена, что Анатолий обязан содержать ее, так как имеет счастие быть женатым на ее драгоценной доченьке. Дочка никогда не работала, за всю жизнь пальцем о палец не стукнула, а теща, выпятив высокомерную «габсбургскую» нижнюю губу, говорила:
      — Он обязан ее обеспечивать!
      Как будто Елена была инвалидом и не могла устроиться сама. Анатолий не сразу понял, под какой накат он попал. Бывший сотрудник милиции, сделавший прекрасный прорыв в плане коммерции и теперь отлично обеспеченный, он был бессилен справиться с двумя сварливыми бабами — молодой и старой. Он считал их неизбежным, неустранимым наказанием за свои грехи, тайные и явные. В первые годы после женитьбы он как-то пытался бороться, даже пару раз угрожал разводом, но потом смирился, сдался и уже не мог сопротивляться тому, как его обчищали похлеще любой налоговой и рэкета.
      Он отказался ночевать у тещи у поехал домой в третьем часу ночи. Жена, оскорбленная отъездом мужа, не пожелала ехать с таким хамом. Впрочем, если бы он согласился остаться на ночь, то две злобные бабы придумали бы что-нибудь еще. Им доставляло удовольствие ссориться с ним. Когда Мельников злился, он становился грубым, примитивным и злым неандертальцем. Наверно, Нине Владимировне и Елене нравилось, как «ложилась» на его неприкрытую агрессию их тонкая, саркастичная, афористичная ирония. Они считали себя тонкими интеллектуалками. У Нины Владимировны даже в хлебнице лежал то ли Шопенгауэр, то ли Гессе. И бегали крупнокалиберные тараканы.
      Он спустился вниз. Шофер Кирилл, он же личный телохранитель (и иногда собутыльник) Мельникова, уже дожидался его в машине. Когда ехали к теще, вел сам Мельников, а потом, поняв, что в обществе жены и тещи он не может не выпить (иначе просто сойдет с ума), он позвонил Кириллу и попросил приехать и дожидаться его в машине. Ключи от мельниковского «мерса» у Кирилла были.
      Мельников, тяжело ступая, сбежал вниз по лестнице и вышел из подъезда.
      На улице было тихо и звездно. Кирилл посигналил. Мельников помахал рукой и, открыв дверь, сел на заднее сиденье.
      — Неприятности? — спросил Кирилл.
      — Да так… нет… да… не знаю.
      — Ты выпил? Вижу. Нормально выпил? Ну ничего. Ты только не обижайся, Толя, но с такой женой я бы давно уже спился. А ты проявляешь мужество и стойкость!
      — Р-р-разговорчики!
      — Молчу, молчу, Анатолий Сергеевич, — с преувеличенной покорностью, замешанной на добродушной насмешке, отозвался Кирилл, — я всегда молчу, Анатолий Сергеевич. Ну что, домой везти?
      Тот помолчал.
      — Везти?
      Анатолий посмотрел направо-налево. Его взгляд был каким-то отсутствующим.
      — Ну что, поехали! — вдруг прикрикнул он на Кирилла, а потом, засунув руки в карманы брюк, уставился прямо перед собой все тем же неподвижным взглядом. — Включи что-нибудь послушать, чтобы тишина не висела, как топор, — быстро добавил он. — Только не музыку.
      Кирилл послушно включил радио. Шли какие-то чепуховые сводки новостей, сообщали курс доллара, погоду, результаты матчей чемпионата России по футболу, которые и без того были прекрасно известны. Потом пошла местная криминальная хроника. Жирный бас снисходительно вещал:
      — Как мы уже сообщали пятнадцать минут назад, сегодня ночью в тарасовском ночном клубе «Еремей» был убит известный бизнесмен, управляющий «Волга-банка» Алексей Бармин…
      Челюсть Мельникова медленно отпала и опустилась едва ли не до уровня подбородка. То, что он услышал по радио, не сразу уложилось у него в голове. Ему показалось, что он ослышался. Бас продолжал:
      — Бармин был убит выстрелом в затылок. При этом в ВИП-апартаментах «Еремея», где был Бармин, находилось двое охранников банка «Волга» и три танцовщицы этого заведения.
      Анатолий виртуозно выругался и ударил кулаком по дверце машины так сильно, что образовалась заметная вмятина. На разбитом суставе Мельникова выступила кровь, но он, казалось, этого и не заметил.
      — …версия о заказном убийстве не отвергается. Более того, это основная гипотеза, которая…
      — Выруби! — заорал Мельников и снова ударил кулаком по двери. На этот раз на ней остался кровавый след. — Выруби, мать твою! Не хочу этого слышать!! Это ошиб-ка… брехня… ошибка!! Выруби! Назад, в арку! Лучше к этим двум сукам, чем…
      Кирилл испуганно выключил радио и довольно резко повернул направо — к арке, за которой находился дом тещи Анатолия Мельникова.
      Но до него машина Мельникова не доехала.
      По встречной полосе на достаточно приличной скорости мчалась серая «девятка» с забрызганными грязью номерами. Казалось бы, она мало чем отличалась от обычной машины, но это была только видимость: придерживаясь за открытую дверцу рукой, параллельно «девятке» ехал человек на роликовой доске. Судя по тому, что он вообще посмел проделывать такой жуткий трюк и мчаться со скоростью чуть ли не девяносто километров в час, он в совершенстве владел своим телом и чувствовал роликовую доску, как если бы она была естественным продолжением его ног.
      Примерно в пятидесяти-шестидесяти метрах от мельниковского «Мерседеса» встречная «девятка» начала снижать скорость. Кирилл, шокированный известием о гибели Бармина и тем впечатлением, какое произвела эта новость на Анатолия, широко раскрыл глаза и выговорил:
      — Ты глянь, что вытворяет! Толя… ты… гля…
      «Девятка» не доехала до «мерса» метров тридцати; она повернула в сторону, противоположную арке, в которую собирался въехать Кирилл, и роллер, отпустив дверцу машины, вылетел на полосу движения, как камень, выпущенный из пращи.
      Сидящие в салоне «Мерседеса» Мельников и Кирилл и глазом моргнуть не успели, как человек на роликовой доске поравнялся с ними, и в его руках сверкнуло что-то металлическое. И в следующую секунду длинная очередь прошила навылет салон мельниковской машины. Анатолий гортанно вскрикнул, когда несколько пуль угодили ему в плечо и шею; потом сразу две пули попали в голову, и Мельникова отшвырнуло к левой дверце. Он ударился затылком о прошитое пулями стекло и сполз вниз.
      Завизжали тормоза: это Кирилл, раненный в руку и в бок, пытался остановить машину. Ему это почти удалось, но как раз в этот момент роллер-убийца, быстро описав круг радиусом никак не менее полусотни метров, оказался со стороны водителя и дал еще одну плотную очередь.
      Одна из пуль угодила в горло Кирилла: брызги из пробитой сонной артерии вспороли салон и косо легли на белоснежные кожаные чехлы кресел… «Мерседес» заскрежетал лакированным боком по бордюру и плавно въехал в стену дома, отклонившись от арки на какие-то полтора метра.
      Оба находившихся в салоне мужчины были убиты наповал.

      — Нельзя сказать, тетушка, что это удачная идея, — заметила я. — Все-таки нужно было спросить меня. Наверно, это в некоторой степени и меня касается, как вы думаете?
      — Я-то думаю, — сердито сказала тетушка Мила, гремя кастрюлями, — а вот ты, Женечка, нисколько не думаешь. То, что я попросила свою подругу познакомить тебя с ее сыном — это моя инициатива, да! Хочу тебя наставить на путь истинный. Ты в последнее время завела себе массу вредных знакомств.
      — Почему только в последнее время? — спросила я. — Если говорить откровенно, то у меня всегда были очень плохие знакомства, причинявшие массу неприятностей и мне, и моим близким.
      — По крайней мере, раньше твои знакомые были хотя бы более молчаливы и не звонили по телефону в два часа ночи с идиотскими вопросами.
      — А что за вопросы?
      — Как — что? — гневно переспросила тетушка. — Вот тут недавно один спрашивал голосом Ельцина: «И-игде, панимаешь, Евгения Максимовна? Срррочно, панимаешь, доставить ее в Барррвиху!!»
      Я едва сдержала смех и откликнулась:
      — Это еще ничего. Я знаю одну историю, так там еще и почище было. В Москве она произошла. Там в одном крупном фонде культуры работала секретарша, глупая как пробка, но красивая. За ней ухаживал студент театрального вуза, тоже ничего, но вот только бедный. А для нашей секретарши Верочки этот момент перечеркивает все остальные достоинства. Студент обиделся и решил над ней подшутить. Парень он артистичный, зовут его Вова. Так вот, этот Вова звонит Верочке в офис, на том конце провода мелодичный голос его корыстной пассии отвечает: «Реставрационный фонд „Александрия“, секретарь Вера». Вова в ответ говорит этаким невнятным баском Леонида Ильича, как полагается, причмокивая и бормоча: «Вы… м-м, м-м… сехретарь, а я — Хенеральный сехретарь! Предлахаю… м-м, м-м… вас нахрадить, дорогой товарищч!..» Естественно, в гневе Верочка бросает трубку. Вову это ничуть не смущает, он перезванивает, и когда Верочка, уже успокоившаяся, мелодично повторяет затверженную попугайскую фразу о реставрационном фонде и секретаре Вере, Вова выдает голосом товарища Сталина: