— Никуленко весь обратился в слух. — Вы понимаете, что если я им это скажу, то вы автоматически становитесь главным подозреваемым. А если менты никого сегодня не задержат, то — почти виновным. — Никуленко сидел не шелохнувшись, даже, по-моему, не мигая. — Меня интересует один вопрос, — начала я. — Не знаете ли вы, кто-нибудь из вашей организации был замечен в употреблении наркотиков, в молодости ли, в настоящее время?
      Никуленко снова затараторил, как в начале нашего с ним разговора:
      — В молодости, знаете, всякое хочется попробовать. А тут еще художники, понимаете, богема, среда обитания… так сказать… способствует. Пробовали, наверное, многие. Некоторые лечились. А вообще у нас больше водкой балуются. Я-то сам не пью, а…
      — Скажите, Григорий Львович, — прервала я его, — сейчас в поезде такие товарищи есть?
      — Да все два вагона. Если…
      — Что?!
      — Вы про наркоманов?.. А… Тогда, наверное, сейчас подумаю… — он замялся, замычал: — Никого. Нет, никого не припомню.
      Мне показалось, что он лукавит.
      — Подумайте, Григорий Львович, хорошенько, — я строго посмотрела на него, — вспомните.
      Он снова засуетился, потом виновато и тоскливо посмотрел на меня:
      — Нет, никого не помню. Хотя… есть тут народ. У нас в четвертом и восьмом купе, в другом вагоне — в пятом, кажется. Но я не уверен до конца.
      Ну да черт с ним. И это уже неплохо. Он, по-моему, так напуган, что еще неделю отходить будет, а уж сейчас точно от него ничего больше путного не добьешься.
      Я посмотрела на часы: начало пятого, утро скоро, а мне предстоит еще одно важное дело. Господи, спать-то как хочется. Надо будет с Благушиным поговорить — пусть платит, как за две смены, ночью же работаю. Шучу, конечно.
      — Ну, Григорий Львович, — я встала из-за стола, — не буду больше вас задерживать.
      Он вскочил, схватил мою руку, стал мелко ее трясти:
      — Спасибо вам, спасибо…
      — Я думаю, нам придется поговорить еще раз, — сказала я, чтобы он прекратил этот поток словоизлияний.
      У меня получилось — Никуленко осекся и опустил голову.
      — До свидания, — сказала я и вышла.
      Я закрыла за собой дверь и достала из кармана джинсов наручные часы. Электронные, стильные такие, с множеством кнопочек, с широким табло — то, что надо. Часы эти я позаимствовала у Никуленко. Нет, клептоманией я не страдаю, у меня свои такие же, просто для осуществления моего плана мне понадобятся еще одни.
      Я зашла к себе в купе. Там сидел Дима, по его словам, оставшийся, чтобы меня успокоить. Пришлось уверить его, что со мной все в порядке, и прогнать вон — времени было уже много. Я закрыла за ним дверь, достала из рюкзака моток изоляционной ленты (незаменимая, кстати сказать, в дороге вещь!) и начала наскоро обматывать ею никуленковские часы, превращая их в бесформенный комок. Открытым я оставила лишь табло, предварительно выставив на них обратный отсчет. Точно так же я поступила и с собственными часами. Хоть и жалко, но что поделаешь. Искусство, как говорится, требует жертв.
      Я накинула на себя джинсовую куртку и вышла в коридор, спрятав часы в карманах, предварительно выгрузив оттуда все лишнее: сигареты, зажигалку, прочую мелочь. Из кармана выпала какая-то красная книжечка. Что такое? Ага, вспомнила — это купленное в магазине приколов удостоверение ФСБ. Фальшивое, конечно. Но если его показывать с соответствующим выражением лица, обычно прокатывает. Тоже нужная вещь. Пригодится. Я сунула ксиву в задний карман джинсов и вышла в коридор. Никого. Впрочем, неудивительно, сейчас около пяти часов утра. Я прошла в туалет и все той же изоляционной лентой закрепила часы Григория Львовича прямо напротив унитаза. Затем прошла в следующий вагон и повторила ту же операцию со своими часами. Порядок. Теперь нужно немедленно возвращаться к себе в купе и сразу лечь спать. Так я и поступила.
      Правда, минут пять спустя вернулся неугомонный Дима с предложением составить мне компанию и был изгнан вторично: я сослалась на ужасную усталость, что, кстати, не было неправдой. После его ухода я легла, стараясь побыстрее уснуть. Что-то мне подсказывало, что меня очень скоро разбудят.
      Разбудили меня примерно через полчаса после того, как я легла спать. Кто-то барабанил в дверь. Спросонья я решила, что это снова мой неугомонный любовник.
      — Дима, пошел вон! — крикнула я, не открывая глаз.
      В ответ грубый, явно не Димин голос послал меня гораздо дальше и снова потребовал, чтобы я открыла дверь. «Какое хамство, — подумала я, — ходят тут алкаши всякие, двери ломают, не вагон для участников конференции, а черт знает что…»
      «Таможня… Досмотр…» — вдруг долетело до меня сквозь крики.
      О боже мой!
      Я встала и открыла дверь.
      Совсем у меня вылетело из головы, что в поездах, пересекающих государственные границы, имеет место такое явление, как таможенный досмотр.
      За дверью стояли трое бравых ребят с автоматами. Автоматы, кстати, были нацелены на меня. Я уж и не знала, что сказать.
      Таможенники, убедившись, что в купе не вооруженная до зубов банда, а всего лишь женщина, убрали стволы и, отодвинув меня в сторону, прошли внутрь.
      — Документы! — закричали все трое сразу.
      «У-у-у», — загудело у меня в голове.
      Я попыталась залезть в карманы, но обнаружила, что джинсов на мне нет. Только трусики. Интересно.
      Впрочем, интересно было не только мне. Служивые не сводили глаз с моих ног. Ну вот, не застрелят, так изнасилуют.
      Я наконец нашла свои джинсы. На своей постели, в ногах, под одеялом. Достала журналистское удостоверение. Таможенники мельком глянули на него и снова перевели взгляд на мои ноги. Я догадалась залезть на полку и прикрыться одеялом.
      — Где ваши вещи? — грозно спросил один из них. У него была такая маленькая голова и такие мелкие черты лица, что голова казалась не жизненно важной частью тела, а ненужным придатком.
      Я стащила свой рюкзак с верхней полки, открыла его:
      — Пожалуйста.
      — И все?! — таможенники были искренне удивлены.
      — Все свое ношу с собой, — ответила я.
      Они еще покрутились по купе, проверили места для вещей под нижними полками, недоверчиво посмотрели на меня и вышли.
      Я натянула джинсы, взяла сигареты, зажигалку и пошла в тамбур. Курить не хотелось — меня мутило от выпитого, — но пришлось караулить: вдруг им приспичит проверить еще и туалет? Этого мне совершенно не нужно было. Если бы они попытались туда зайти, я бы сделала вид, будто мне жутко плохо (что в принципе было недалеко от истины), и, сыграв на их человеческих чувствах, попросила бы пустить меня первой.
      Я выкурила три сигареты, пока они дошли до туалета в нашем вагоне. Напрасно выкурила. Во-первых, меня замутило еще больше, во-вторых, туалет они проверять не стали. Прошли мимо, бросая на меня взгляды. Тоже мне мужчины… Камуфляж, набитый мускулатурой, — и все.
      Я затушила последний окурок и пошла досыпать.
      Казалось, только я приклонила на подушку голову, сразу забарабанили в дверь. Сна моментально как не бывало. Я вскочила с койки и выбежала в коридор. Здорово! Все идет по плану. Поезд стоял. По вагону с вытаращенными глазами носились похмельные участники конференции. Откуда-то сбоку на меня налетел Дима.
      — Таня! Таня! Как хорошо, что я тебя нашел! — радостно закричал он, тряся лохмами растрепанных волос.
      — А что случилось? — спросила я, имитируя крайнее изумление от всего происходящего.
      — Кто-то подложил бомбы в два наших вагона! Пойдем, нужно немедленно выходить!
      — По-оки-инуть вагон, — раздался у меня над ухом зычный голос. В коридоре был совершенный хаос. Честно говоря, я даже не рассчитывала на такую реакцию, когда подкладывала свои «бомбы».
      Черт возьми, как мне теперь оторваться от своего навязчивого любовника и осуществить вторую часть плана — быстро обшарить купе, где ехали товарищи, на которых указал мне Никуленко?
      — Дима, — я перешла на зловещий шепот, — мне нужно с тобой поговорить.
      — Слушаю, — он несколько посерьезнел. Очевидно, подумал, что я скажу ему, что теперь его долг — жениться на мне.
      Мы вернулись обратно в купе. Я прикрыла дверь и молча показала красную корочку фальшивого удостоверения. Эффект был поразительный. Дима открыл рот и посмотрел на меня, как на внезапно воскресшего ископаемого ящера.
      — И как вас теперь прикажете называть? — он неожиданно перешел на «вы». — Товарищ капитан?
      — Товарищ майор, — я едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.
      Топот и крики за дверью стихли. Скорее всего в вагоне уже никого не было, нужно спешить.
      — Дима, слушайте меня внимательно, — не знаю почему, но я тоже перешла на «вы», — выходите вместе со всеми, на расспросы обо мне отвечайте, что в поезде меня нет, я ушла, скажем, интервьюировать работников железной дороги. Естественно, о том, кто я на самом деле, ни один человек не должен знать. Поняли?
      — Да, я…
      Тут послышались вопли проводника, вопрошающего: все ли покинули вагон, загромыхали двери — он заглядывал в каждое купе.
      — Идите, — шепнула я Диме.
      Он кивнул и выбежал. Я забралась на полку для чемоданов и затихла. Открылась дверь, в купе заглянул проводник. Как я и думала, на третью полку посмотреть он не удосужился. Дверь захлопнулась, и наступила непривычная для поезда тишина. Я спрыгнула с полки и, осторожно приотворив дверь, выглянула в коридор.
      Вроде вагон пустой. Нужно было спешить, саперы скоро должны подойти. Я надеялась, что менты без них побоятся сунуться. Итак, два купе в нашем вагоне, одно — в следующем. Четвертое и восьмое. Я толкнула дверь в четвертое. Странно, что проводник не запер все купе. Тоже, наверное, обкакался, спешил; он и осматривал-то их… заглянул, и все. Да если бы и закрыл: такие стандартные замки открываются на раз-два.
      Четвертое купе я обыскала по всем правилам, даже взрезала клеенчатое покрытие вагонных коек, в восьмом пришлось действовать быстрее, ни с какими покрытиями возиться не стала. Все, иду в другой вагон. Вообще-то «иду» — слишком громко сказано; я передвигалась чуть ли не ползком, чтобы меня не заметили из окон. И, по-моему, зря беспокоилась, художники сразу же разбрелись кто куда — мне повезло, что «бомбы» заметили, когда мы подъезжали к станции: поезд пустили на запасный путь.
      Я перебралась в следующий вагон. Пятое купе. Дверь здесь тоже оказалась незапертой. Я открыла первый попавшийся чемодан и стала копаться в вещах. Потом сняла с полки второй, третий…
      Я закончила примерно минут через десять. Результаты неутешительны — полный ноль, черт возьми.
      А вот интересно, почему до сих пор не слышно саперов? Я перебралась обратно в свой вагон и осторожно выглянула из окна на улицу. Никого, кроме Димы, который, вероятно, вообразил, что я оставила его прикрывать тылы. Тоже мне контрразведчик… Ну, раз пока все тихо, сделаем еще одно дело — и я вошла в купе председателя Киевского союза художников Григория Львовича Никуленко.
      Сомневалась я: разумнее было бы, конечно, предположить, что не он убил Нубина, но улики говорили против него, да и вообще я чувствовала, что он чего-то недоговаривает, где-то привирает. Если убийца все-таки Никуленко, то должны остаться какие-то доказательства: одежда с пятнами крови, оружие, хотя пистолет он скорее всего выбросил.
      Минуты через три были обысканы его одежда и чемодан. Под нижними полками я обнаружила ящики с трехлитровыми банками, полными варенья. Вишневым, если я не ошибаюсь. Такая же банка, непочатая, даже не открытая, стояла на столике. И все. Я прикинула, что ехать нам осталось совсем немного — прибытие завтра утром. Ну, задержимся на пару-тройку часов из-за моего «терроризма». Времени мало, план мой никаких результатов не дал, а другого у меня нет. В коридоре послышались голоса:
      — Шутники, мать их…
      — Расстреливать надо таких шутников. Придумают же — часы изолентой обмотали и в сортире повесили. Зря только отделение подняли.
      — Не иначе как спьяну.
      — Спьяну… Вот именно, знаем мы этих художников. Творческая, блин, интеллигенция…
      Саперы! Вовремя, ребята. Я собралась проделать привычный уже путь на третью полку. Поставила ногу на столик. Оттолкнулась. Черт! Трехлитровая банка летит на пол. Я пытаюсь как-то предотвратить ее падение, нога моя подворачивается, и я с грохотом обрушиваюсь на столик.
      Саперы, видимо, подумали, что все-таки сработала какая-то бомба, поскольку в купе вошли не сразу, а примерно спустя минуту. К этому времени я уже сидела на койке. Болела рука и поясница. Прощупав ушибленные места, я пришла к выводу, что хоть и обошлось без переломов, но синяки останутся — будь здоров.
      Саперов оказалось двое. Здоровенные мужики в военной форме, да один к тому же с бородой.
      — Здравствуйте, — поздоровалась я, когда они вошли.
      — Здравствуйте, — ошалело ответили они.
      — А я с верхней полки упала, — пожаловалась я им.
      Тут до них стало доходить, что ситуация, мягко говоря, несколько абсурдна.
      — А вы, собственно, что тут делаете? — строго спросил бородач.
      Я показала им свое журналистское удостоверение.
      — Пишу статью о Киевском союзе художников. Сопровождаю их в поездке. А тут случай — террористический акт. Не могла же я просто уйти, мы, журналисты, такими происшествиями дорожим, — быстро проговорила я, — а вы случайно не выяснили, чьих это рук дело?
      — Да чьих, чьих… Сами себе, наверное, и подложили, — ответил мне тот, что без бороды, — бухали, поди, вчера, попугать решили друг дружку, да и забыли наутро. Они ж ведь додумаются…
      Помолчали.
      — Микеланджелы! — со злобой вдруг сказал бородач. — Паганини хреновы!
      Его коллега встрепенулся:
      — Пойдем мы… Удачного вам репортажа, — сказал он.
      — До свидания, — попрощался и бородач.
      — Счастливо, — сказала я.
      Да, счастливо еще отделалась. Могли бы и в милицию повести, а там уж, наверное, и журналистская ксива не поможет. Повесят на меня убийство Нубина, и доказывай, что не верблюд. Доказать-то докажу, но времени сколько потеряю!
      Тут я посмотрела себе под ноги и обомлела: среди осколков банки и растекшегося по полу варенья поблескивали небольшие шарообразные контейнеры. Они выглядели совсем как куриные яйца. Я подняла один из них, повертела в руках — он состоял из двух половинок, скрепленных какой-то лентой, похожей на скотч, но гораздо прочнее. Я положила его на стол, взяла нож и с силой надавила на «яйцо» как раз между этими двумя половинками. Контейнер хрустнул и разломился. По столу рассыпался белый порошок. Я попробовала его на язык, так и есть — героин.
      В коридоре послышался топот, смех и развеселые голоса — художников стали запускать обратно в вагоны. Ну, что же, Григорий Львович, подожду вас здесь. Я осторожно, чтобы не перепачкаться в варенье, пересела поближе к двери: вдруг товарищ Никуленко обладает способностью моментально оценивать ситуацию — как дунет отсюда, ищи его потом по всему поезду.
      Заскрипела, отодвигаясь, дверь. Я затаила дыхание — не спугнуть бы. Вошел Никуленко. Я зря беспокоилась, он шел, опустив голову, сложив руки за спиной, как обычно ходят люди в тяжелом раздумье. Он даже не прикрыл за собой дверь. Григорий Львович не увидел меня, он и разбитую банку заметил, только когда под его ногами захрустели осколки. Он замычал и присел на корточки.
      Я толкнула дверь ногой, она с грохотом захлопнулась. Никуленко вскрикнул, вскочил, увидев меня, со стоном опустился на койку. Конечно, можно было просто уйти, чтобы он меня в своем купе не видел, убрав предварительно безобразие, которое натворила; банку можно было заменить любой другой из ящиков, их там было довольно много. А потом на перроне Тарасовского вокзала тихонько указать на него, как говорил мне Благушин. Но Никуленко не выглядел опасным, к тому же мне хотелось выяснить: зачем ему, председателю Союза художников, перевозить героин, да еще в таких количествах? И врал ведь мне, подлец!
      — Что же вы, Григорий Львович, — я подошла к столику и указала на разломленный контейнер с наркотиком, — обманули меня?
      Никуленко молчал, закрыв руками лицо.
      — Вы же уважаемый человек, председатель Союза художников…
      Он вдруг поднял голову и посмотрел на меня.
      — Вы можете думать что хотите, но я здесь совершенно не виноват.
      Я несколько опешила. Поймала, так сказать, человека с поличным, а он пытается меня уверить, что его вины здесь нет! Здорово.
      — Сейчас я все расскажу, — Никуленко снова затараторил, как при первом нашем разговоре. — Я действительно не знал, что в варенье наркотики, клянусь вам, я даже не знаю, как они называются…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.