Ирина СЕРГИЕВСКАЯ
      ВЕЛИКИЙ ЗАКОН ДОКТОРА СТРОПТИЗИУСА
      ПРОЛОГ
      Однажды осенью, в 15... году, в пятницу, в харчевне "Ганс и Грета", что близ Лейпцига, отдыхала компания охотников-балагуров. Захмелевшие от лесного воздуха молодые люди уплетали жареную свинину с капустой, прихлебывали пиво и дружно хвалили убитого зайца, тушка которого лежала тут же, на столе. Им усердно помогал робкий болезненный мальчик лет двенадцати. Спотыкаясь в огромных деревянных башмаках, он носил из погреба пиво, изо всех сил стараясь угодить хозяевам и гостям. Ему мимоходом давали тумака и Ганс, и Грета, а иногда кто-нибудь из весельчаков-охотников смеху ради выкручивал ему ухо.
      - Михель, грязный поросенок, а ну, живо! Смотри у меня!
      - Михель, нищенское отродье, улыбайся гостям! Не корчи постную рожу! Ты не в кирхе!
      Мальчик послушно улыбался, кланялся и украдкой вытирал грязной рукой слезы.
      Насытившись, балагуры дружно запели свою любимую охотничью песню, о том, как приятно сидеть в теплой комнате, в веселой, дружной компании, есть жареную свинину с капустой и пить пиво, в то время как на улице грязно и мокро, а в лесу воет страшный Вервольф. В такт пению они били пивными кружками по столу и раскачивались.
      Частые вспышки молний освещали окрестности веселого города Лейпцига. Лил дождь. Внезапно гром тряхнул харчевню так, будто рядом взорвалась сотня бочонков с порохом. Охотники смолкли, не допев последнего куплета. Михель уронил пивную кружку и перекрестился.
      Жгуче-красная молния ударила в дверь и вышибла ее. В харчевню, важно стуча копытами, вошла гладкая рослая лошадь. Следом, держась за ее хвост, ступал высокий, ярко одетый господин в шляпе с орлиными перьями. Подмигнув оторопевшей хозяйке, господин веско сказал:
      - Моему коню овса прошу не давать.
      Никто ничего не посмел ответить яркому пришельцу, тем более, что он высокомерно представился:
      - Можете называть меня господин Бургомистр.
      Лошадь всхрапнула и оскалилась. Блестящий бургомистр тут же выдернул из-под побледневшего Ганса табурет и сел лицом к компании, заслонив собой очаг.
      - Эй, старушка! - звучно приказал он Грете. - Пива! И побольше!
      Михель моментально нырнул в погреб. Бургомистр брезгливо схватил со стола тушку и со словами: "Все, все уходит туда, откуда нет возврата!" бросил чужую добычу прямо в огонь. Но никто из охотников даже не пикнул. Довольный бургомистр по-свойски придвинулся с табуретом к столу и сожрал в один присест все, что там стояло. Кости он метко швырял в Ганса с Гретой. Те только приседали и кланялись - не каждый день в бедные харчевни заглядывают бургомистры!
      Появившийся Михель робко поставил перед знатным гостем дюжину кружек с пивом. Незнакомец все вылил в очаг, погасив огонь, а последнюю кружку опрокинул на голову мальчика, потом взял его за подбородок, всмотрелся и начал хохотать, подпрыгивая на табурете:
      - Постой, братец, да ведь я тебя знаю!
      Михель молитвенно сложил руки на груди:
      - Неужели вы знали моих бедных родителей, добрый господин?
      Слезы вперемешку с пивом струились по его щекам.
      - Ты спроси, кого я не знал! - продолжал грохотать бургомистр. - Эй, хозяйка! - он поманил Грету. - Продай мне этого щенка! На вот, держи, - он выхватил из под плаща толстый кошель и бросил его под ноги Грете.
      Бургомистр свистнул лошади, схватил окаменевшего от страха Михеля поперек туловища и был таков.
      Они понеслись по дорогам Германии. Веселый бургомистр иногда бил по шее рыдающего мальчика. Михель в отчаянии молотил слабыми руками по спине лошади и звал на помощь добрых людей. Конечно, хозяева плохо обходились с ним, но бургомистр внушал ему непреодолимое омерзение. Михель охрип и почти ослеп от слез, а бесчувственный бургомистр всю дорогу громко смеялся и плевал в небо.
      Через два часа лошадь принесла всадников обратно к воротам Лейпцига, которые открылись перед ними сами. Лошадь уверенно зацокала по темным кривым улочкам. Путь был ей знаком. По дороге бургомистр ругал обывателей за то, что они спят, когда он, бургомистр, бодрствует.
      Наконец, лошадь остановилась около двери домика в тупичке. Во втором этаже светилось одно окно. Бургомистр с Михелем под мышкой взлетел по лестнице и ворвался в затхлое мрачное помещение.
      Михель глянул по сторонам и в ужасе закрыл лицо руками - в своих страшных снах так он представлял себе преисподнюю. К потолку было привязано блеклое чучело крокодила. В углах застыли обнимающиеся скелеты. Всюду мерцали стеклянные приборы. В больших прозрачных банках извивались гады.
      У ярко горящего очага над кипящим котлом замер человек в черной мантии с серебряными звездами. Остроконечный длинный колпак его упирался почти в потолок.
      Бургомистр швырнул Михеля в угол как котенка, и молча заключил в объятия ученого. Подержав так друга минуты две, бургомистр молвил:
      - О, беспокойная душа, ваше окно подобно маяку в этом океане человеческого невежества! Я, пхе-пхе, сердцем отдыхаю только среди ваших реторт и фолиантов.
      - Польщен... Признателен... Смущен... - начал кланяться чародей. Ближе к огоньку не угодно ли?
      Бургомистр отрицательно покачал головой:
      - Спешу, мой друг. Хотя, в общем, у нас впереди Вечность. Мы можем позволить себе побездельничать. Мой друг, я хочу подарить вам одну бессмертную душонку. Сын почтенных родителей, пхе-пхе... Поди сюда, - он подтащил Михеля к очагу и взял его за ухо. - Это вам, доктор, будет утешение на старости лет. Только секите его почаще. Боритесь с его Натурой!
      - Может быть, сделать из него чучело? - быстро предложил доктор.
      - Как хотите, мой друг. Я не берусь судить о путях, которыми вы идете в науке. Сейчас науки - это не мое призвание. Я, скорее, поэт. Если хотите, философ.
      Ученый муж снял колпак и сделал неловкое подобие книксена. Бургомистр уже почти вышел из мрачной кельи, но на пороге вдруг обернулся и напомнил:
      - Боритесь, боритесь с Натурой этого ребенка! Мать его была дура редкостная, а отец - человек порочный и вообще лжеученый. С отцом мы уже почти было нашли общий язык, но он меня провел. Теперь я в людей не верю вообще. Обидели вашего бургомистра, пхе-пхе... А дитя мне жаль... Хоть его оберечь бы! Я буду справляться о мальчугане.
      Тяжелая дверь захлопнулась за бургомистром.
      - Поди сюда, ребенок, - поманил ученый Михеля. - Забудь все, чему тебя учили. Теперь ты будешь служить только Науке и исключительно в моем лице.
      Михель заплакал: лицо ему не понравилось. Ученый муж не обратил на это никакого внимания. Он длинно, с наслаждением зевнул, скинул мантию, улегся на мягкое ложе, обложил себя подушками и приступил к процессу обучения:
      - Протри эту реторту, да смотри, не разбей ее! В ней заключен мой главный враг, курфюрст Баварский. Не смотри на меня такими глазами, мальчик. Я просто обратил его в муху. Потом я обучу тебя этой штуковине. Только веди себя примерно. Главное - будь терпелив, дитя мое. Будь настойчив. Помни - в Природе ничего таинственного нет! Я знаю ее, как свои пять пальцев. Я покорил ее еще в юности. А курфюрст Баварский не поверил в мое могущество, за что и наказан. Ишь, как жужжит, его светлость!... Ты протирай пыль, протирай, мальчик... Если ты что-нибудь разобьешь, я тебя... хр-р-р... в паука обращу... сейчас я засну. Главное - никогда не смей меня будить. Я буду спать долго. Знай - в это время я общаюсь... хр-р-р... с астральными телами... Небо, как мне всегда было известно, состоит из девяти хрустальных сфер... Иные из них... хр-р-р... поют... Природа и Натура... Только Природа и Натура!.. Хр-р-р-р-р...
      ПАША
      Павел Трофимчук торопился с работы домой. Сырой дым висел над Мойкой. Мелкие снежинки таяли в черных лужах. Ветер заглушал шаги прохожих, раздувал полы пальто. Трофимчук завернул во двор своего дома и в темноте ступил в лужу. В правом ботинке захлюпало.
      Дома Трофимчук с досадой рассмотрел подошву и задумался. Нужна была новая обувь. До зарплаты оставалось три недели. Брать деньги в долг Трофимчук считал недостойным самостоятельного мужчины. Он порылся в шкафу, выбирая, что бы продать, но ничего ценного не нашел. Внезапно вспомнив, он вытащил из-под кровати старый деревянный чемодан и достал оттуда дедовскую иконку с изображением какого-то архангела. Трофимчук, морщась, надел рваный ботинок, завернул икону в газету и вышел из комнаты.
      Жизнь не баловала Павла Трофимчука. Он рано остался без родителей, был вынужден уйти с первого курса финансового техникума и самостоятельно зарабатывать на хлеб. Ему было двадцать три года, и он занимал скромную должность завскладом большого института, который сокращенно назывался "ВНУХИ". Артистическая душа Павла тянулась ко всему загадочному, поэтому он не хотел знать, как расшифровывается название института. Когда же случалось ему разговаривать с бывшим одноклассником, то на вопрос, где он работает, Паша уклончиво отвечал: "Н-да... Если взять науку в общем объеме, то это глыба!"
      У Трофимчука было приятное мягкое лицо и приветливая улыбка. Синие глаза ясно смотрели на окружающий мир. Денег ему не хватало.
      Иконку Паша нес показать и, если удастся, продать, бывшему соученику, студенту-искусствоведу Шуре Петрову.
      На одной из линий Васильевского острова Трофимчук разыскал нужный дом, вошел в длинную сырую подворотню и вдруг услышал тихий плач. Павлу показалось, что это ребенок.
      - Чего ревешь, пацан? - спросил он в темноту.
      - Какой я пацан! - зарыдали в ответ.
      - Ты - Петров? - щуря глаза, удивился Трофимчук и зажег спичку.
      Огонек осветил дрожащую фигуру, прижавшуюся к мокрой стене. Петров испугался и закрыл лицо ладонями.
      - Не надо света, Паша!
      - Тебя выгнали из Академии художеств, Шура?
      Петров хрипло, простуженно зарыдал:
      - Отовсюду меня выгнали! Никто я теперь! Понимаешь - никто!!!
      - А я принес продать тебе икону. Ботинок каши просит, а новый купить не на что.
      - Какая икона?!! - заголосил Петров, и на бледном лице его брови сошлись "домиком". - Не Шура я теперь! Не Петров!
      - Как это? - не понял Трофимчук. - Фамилию сменил, что ли?
      - Сменил, сменил! - запричитал бывший Петров. - Тебе бы так сменить! Амадей я теперь! Вампирский!!!
      После разговора в подворотне жизнь Трофимчука внешне не изменилась. Он по-прежнему аккуратно исполнял свои обязанности заведующего складом. Единственное, что можно было поставить ему в упрек - он слишком часто опаздывал на работу после обеденного перерыва. Никто не знал, что Трофимчук уже год, как не обедает вовсе! В час дня он аккуратно снимал свой черный сатиновый халат, надевал старенький пиджачок с ватными плечами и удалялся в неизвестном направлении с деревянным чемоданом в руке.
      Однажды в ветреный зимний день около двух часов машинистка "ВНУХИ" Вита Морошкина от нечего делать бродила по Кузнечному рынку. Обеденный перерыв кончался. Морошкина, не спеша, выбирала себе лакомства, чтобы скрасить оставшуюся половину трудового дня. Она шумно разругалась с продавцами, ничего не купила и разгоряченная, довольная, покинула торговые ряды. Совершенно случайно она бросила взгляд в сторону кучки старушек, продававших вязаные шапочки и рукавицы. То, что увидела Морошкина, изумило ее. Рядом со старушками стоял неподвижный, побледневший от мороза Павел Петрович Трофимчук. У ног его был раскрыт деревянный чемодан. Трофимчук продавал искусственные цветы из перьев и бумаги!
      Давясь от распиравшего ее смеха, Морошкина подбежала к нему и закричала:
      - Ба, какая встреча! Павел Петрович! Почем торгуем? Ах-ха-ха-ха-ха!
      Синий взор Трофимчука был устремлен мимо Морошкиной. Прозрачным, чистым как у снегурочки голосом он молвил:
      - Полтора рубля штука. Желаете, девушка? Полтора рубля.
      Морошкина отскочила от юного завскладом и галопом понеслась на работу. Не сняв шубы, она вбежала в канцелярию, упала на стол и возбужденно закричала:
      - Что я видела! Нет, вы не поверите, что я видела! И не говорите, что поверите!
      Три машинистки окружили ее.
      - Нет! - замахала руками Вита. - И не спрашивайте, что я видела! все равно не скажу. Но если бы вы знали, что я видела, вы бы ни-ког-да не поверили!
      Она рассыпала сигареты из пачки, расшвыряла деловые бумаги и побежала в соседнюю комнату. Там повторилась такая же сцена. Через полчаса Морошкина вернулась в канцелярию, а за ней шла толпа с горящими от любопытства глазами. Морошкина интриговала всех взглядами, прищелкивала язычком, взбивала локоны и строила глазки в пространство.
      Внезапно в канцелярию вошел строгий, подтянутый Павел Трофимчук с деловыми бумагами.
      - Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха! - рассмеялась ему в лицо Вита.
      - Мне бы бумажки перепечатать, - твердо сказал Трофимчук.
      Вита цепко схватила его за руки.
      - Сказать, или не сказать, Пашуля, что я видела?
      Она повернулась к толпе любопытных:
      - Посмотрите на него все! Правда, красивый? Павлуша, вы могли бы сделать карьеру в кино с вашей внешностью!
      - Пустите, - попросил Трофимчук, потупившись и не решаясь вырвать руки.
      Толпа любопытных ничего не понимала, но все согласились, что Трофимчук действительно очень хорош собой.
      - Так сказать или не сказать? - заглядывала ему в лицо Вита.
      - Мне что. Говорите. Бумажки только перепечатайте. Работнички...
      - А Трофимчук на рынке торгует! Всяким хламом! - выпалила Вита и с напускным ужасом отшатнулась от него.
      - Не хлам это вовсе, - угрюмо заметил Трофимчук. - Цветы. Людям радость.
      Но Вита уже забыла про него. Она демонстрировала сослуживцам свою неизвестно кем испорченную пишущую машинку:
      - Представляете, сломали! Ну, ни на минуту нельзя отлучиться с рабочего места. Прихожу, сажусь работать и здрасьте-пожалуйста! Сломана! Вы представляете?
      Все лениво представили эту картину.
      Внезапно Трофимчук возвысил голос:
      - Не хлам это. Цветы, товарищ Морошкина.
      - А? Что такое? Вы еще здесь, Паша? Вы же видите - машинка сломана! Я не могу перепечатать ваши бумажки!
      Трофимчук стоял, опустив вдоль туловища руки. Синие его глаза с тоской смотрели на Морошкину.
      - Не из интеллигентов я, Виктория Петровна, вы уж извините. Не кончил институтов. Не было у меня папы-генерала. И роялей разных дома не было.
      - Да что с вами, Павел Петрович? Вы что, шуток не понимаете?
      Трофимчук пристально смотрел на Виту. Лицо его не двигалось. Шевелились только бледные губы.
      - Может и не понимаю я ваших шуток, Виктория Петровна. Темнота я. Деревня. Вы вот поиздевались, и вам приятно. А я тоже себе хочу удовольствие сделать. Вот и говорю. Торгую я, да. Цветами. А цветочки из бумаги цветной делаю. Не помогают мне состоятельные родственнички. Я им помогаю. На театры да на книжки с картинками нету у меня денег.
      - Нет переживай, Паша! - стали утешать его машинистки. - Ты же знаешь Виточку!
      - Поболтали, товарищи, и расходитесь по рабочим местам.
      - Вы думаете, я собака, - не унимался Трофимчук.
      - Ну почему - собака? - капризно спросила Вита. - Вы больше похожи на камышового кота. У вас такие же круглые глаза и белые острые зубы. Мя-я-я-у-у!
      Трофимчук запрокинул голову и тоскливо провещал:
      - Я знаю, все вы считаете меня собакой. Но я не собака. Нет. Не собака я.
      Тут все захохотали. Трофимчук бледно улыбнулся и, опустив глаза, вышел.
      На следующий день его на работе не было. Сослуживцы корили Виту. Все считали ее причиной внезапного отсутствия завскладом. Через два дня Трофимчук позвонил на работу и сказал, что болен. Сослуживцы заволновались: сирота-завскладом лежал дома один и некому было подать ему стакан воды! Вите предложили навестить больного и тем загладить свою вину. Она охотно согласилась сделать это в рабочее время.
      Купив пакетик кефира, пучок петрушки, рулон цветной бумаги и один апельсин, Морошкина рассеянно плелась по набережной Мойки. Она нашла дом, поднялась на второй этаж и постучала в дверь ногой. Ей открыла соседка. Вита прошла в самый конец коридора и перед дверью стала стряхивать с шубы снежинки. В комнате возбужденно разговаривали. Вита прислушалась.
      - Паша, дорогой, - всхлипывал юношеский голос, - не скрывай от нас ничего! Скажи, какие наши шансы? Могут ли они помочь?
      - Могут, - заверил голос Паши. - Академики все могут. Только, Шурка, вот незадача какая выходит - заняты они. Работают, понимаешь, над опытами.
      - Павел Петрович, родной, а вы нас, простите, не обманываете? - с мучительной интонацией спросил бас. - Ведь ничего нам такого-разэтакого не надо! Только бы коллективную нашу жалобу во все вышестоящие инстанции передать. Уж мы-то в долгу не останемся!
      - Эх, кореш, - захрипел еще кто-то, - нету ведь терпения! Ты уж к прокурору, милый, сходить не забудь! Он меня, как облупленного знает.
      - Организуем, - заверил Трофимчук. - И суд. И научную консультацию. Адвокатов наймем, фельдшеров. Я как жалобу вашу в Академию занес, там, конечно, сразу прочитали, разобрались. Ну, вышли ко мне академики. И говорят: "Ясно, товарищ такой-то. Но сейчас помочь не можем. Загляните-ка на следующей недельке" Ученые! Против них не попрешь.
      Вита приникла к замочной скважине, но изнутри торчал ключ. Ничего не оставалось, как постучаться и войти.
      В пустой комнате, в углу на голой железной сетке кровати сидел Трофимчук, закутанный в пальто. Вокруг него на корточках застыли трое. Увидев Виту, они тотчас вскочили и заспешили к выходу. Все трое были похожи друг на друга унылым выражением лица. Полный мужчина в каракулевой шапке поклонился Вите:
      - Позвольте представиться, девушка, - он сморщился. - Гражданин Каннибальских, Лео. А вот мой паспорт.
      - Я верю, верю! - отпрянула Вита. - Не надо паспорта!
      Сутулый юноша с бровями "домиком" сделал ныряющее движение головой и всхлипнул:
      - Амадей я! Гражданин Вампирский. А паспорт мой вот. С печатями. Можете проверить!
      - Что вы, что вы! - отмахнулась авоськой Вита.
      Третий мужчина с сизыми мешочками под глазами низко поклонился Морошкиной:
      - Приятного вам здоровья, барышня! А паспорт у меня с собой. И прописка есть. Постоянная. Городская. Улица Гробостроителей, дом 13, квартира 5, корпус 49. И корпус есть! - он по-детски радостно рассмеялся. Сизые мешочки под глазами затряслись.
      - А фамилия? - сурово спросила Вита.
      - Всегда ваш Вилли Кадавров!
      Троица гуськом вышла из комнаты.
      Вита подскочила к неподвижному Трофимчуку, бросила авоську на пол и пылко зашептала:
      - Ба, Паша! Да вы, оказывается, знаетесь с академиками! Со всеми сразу! Вы - ученый? Бакалавр? Магистр? Только не говорите мне "нет"! Какую же область науки вы решили осчастливить? Не тушуйтесь, Пашуля! Я всегда в вас верила! Мне вы можете сказать все - не выдам. Никогда. В школе мне так и говорили: "Витка, ты - могила!".
      Трофимчук вдруг качнулся, как кукла-неваляшка, и со звоном упал на сетку кровати. Пальто съехало на пол, и Вита увидела, что Трофимчук в лимонного цвета исподнем. Она невольно зажмурилась, но не потому, что ей стало неловко, а потому что человеческий глаз не в силах вынести цвета такой ядовитой яркости. Не открывая глаз, она сказала:
      - Вам плохо, Павел Петрович. Вы голодный. Хотите таблетку анальгина?
      - Да-а, - сдавленно простонал Трофимчук и протянул дрожащую руку.
      Вита сунула ему таблетки. Он высыпал их в рот и сжевал, как конфеты. Вита азартно шарила глазами про комнате. В ней не было ничего, кроме цветного изображения Есенина среди берез в самодельной, березовой же, рамке и засаленной репродукции с картины Пукирева "Неравный брак".
      - А где же ваша мебель, Павел Петрович? Где, наконец, ваши брюки? Вы меня просто шокируете своим откровенным костюмом. Но между нами, девочками, говоря, Пашуля, вы никогда еще не были так привлекательны. Как гордая канарейка среди туч!
      Она кинула авоську Трофимчуку.
      - Вы кушайте, кушайте. Здесь петрушка, кефирчик очень полезный. Я хотела купить хлеб, но забыла. Вы голодный? Вам привет с работы! Все вас ждут - не дождутся! Где, спрашивают, Павел Петрович? Где наш красавец завскладом?
      Вита остановилась около Трофимчука. Глаза ее блестели, как у кошки на охоте.
      - Павел Петрович, скажите откровенно - вы отдали науке все, даже штаны?
      Трофимчук лежал неподвижно. На груди у него стоял пакетик с кефиром. Глядя в потолок, Трофимчук гордо сказал:
      - Мне, Виктория Петровна, подачки ваши не нужны. Полюбоваться пришли? Над горем чужим посмеяться?! Бегите, кричите на улицах: "Трофимчук босяк! Трофимчук - дворняга. Трофимчук в конуре живет! Без мебели!"
      - Павлушенция, вам кефир на майку протек, - дружелюбно заметила Вита.
      - Так вот же тебе твой кефир! - восстал Трофимчук и швырнул в нее пакетиком.
      - Не хулиганьте, Павел Петрович. Вы, очевидно, пьяный. Ладно уж, я никому не скажу, что видела вас почти в костюме Адама. Очень мне надо!
      Вита оскорбленно повернулась и вышла. Около дома Трофимчука она зашла в телефонную будку, чтобы напудрить нос. И вдруг увидела завскладом! Он бежал вдоль реки Мойки. На нем был старый тренировочный костюм и лыжная шапочка с помпоном. Павел Петрович катил перед собой закрытую детскую коляску. Вита высунулась из будки, хотела проследить, куда побежал Трофимчук, но махнула рукой:
      - Связываться еще со всякими!..
      А завскладом петлял по городу и, когда стемнело, вышел на капустное поле в одном из новых районов. Холода и ветра он не чувствовал. Коляска увязала в грязи и снегу, подпрыгивала, цепляясь за оставленные на зиму кочаны. Невдалеке работал подъемный кран. Звенели яркие трамваи. Люди толпами возвращались с работы. Трофимчук остановился перед занесенным снегом не то гаражом, не то сараем. Он надвинул на брови шапочку, мелко перекрестился на пролетающий самолет и прошептал:
      - Господи, ты со мной... Отче наш иже еси на небеси... Помоги... господи...
      Он молитвенно сложил руки:
      - Хоть бы на этот раз не съели!
      Трофимчук громко постучал в дверь.
      ЗАПИСКИ ПАЖА МИХЕЛЯ
      С трепетом, неизбежно присущим робкому новичку на литературном поприще, приступая к первой части сих Записок, спешу прежде всего предуведомить читателя, что он не найдет здесь хитроумно сплетенной интриги, роковых тайн и страстных любовных вздохов. Дабы не сочли дерзостью мои первые неловкие писания, хочу привести прежде всего свой недавний разговор с герром доктором Помпоном Окафусом Строптизиусом, перед гением которого благоговею и преклоняюсь.
      - Мой бедный Михель, - сказал герр Доктор, гладя меня по голове, - с некоторых пор я замечаю в тебе пиитическую искру.
      Я скромно потупился.
      - О, тупенькая головка! благожелательно продолжал герр Учитель. Знаешь ли ты, ЧТО есть литература?
      Он понюхал табак и чихнул.
      - Заклинаю тебя, как духовный отец, - пиши просто! Пиши только о том, что ты видел сам и хорошо знаешь. Для начала опиши нашу богатую событиями и биографиями компанию. Чурайся, чурайся вымыслов, мое убожество, ибо что есть вымысел? Бесплодная попытка писаки-пиита уйти от Натуры!
      Герр поцеловал меня в лоб и громко провозгласил:
      - Природа и Натура, мой мальчик! Только Природа и Натура!
      С позволения герра Помпона я уединился в своем уголке и с упоением предался литературному труду. Свято выполняя завет герра быть близким Природе и Натуре, начинаю свой правдивый рассказ с описанием Учителя.
      ГЕРР ПОМПОН ОКАФУС СТРОПТИЗИУС
      Благоговейная слеза увлажнила мои щеки, когда я вывел на сем листе робкой рукой ученика имя Наставника. Перед ним в свое время преклонился весь ученый мир, и до сих пор Герр недосягаем в своем величии. Вряд ли найдется ученый, сделавший для науки больше, чем великий Герр, открывший закон Строптизиуса. Интригует то, что ни я, ни другие члены нашей дружной компании, не знаем сути благодетельного открытия, что, конечно, не мешает нам дружно рукоплескать Корифею Науки всякий раз, как мы его видим.
      О, благодарю тебя, Провидение, за счастье иметь такого поводыря в жизни и в науке! Ведь до встречи с ним чего я только не натерпелся! Как только ни била меня судьба! Я, нищий сирота Михель, спал на собачьей подстилке, работал, не разгибая спины, получая в награду только колотушки и брань. Но миг - и все переменилось! Некто господин бургомистр, мой первый покровитель, вырвал меня из этого ада и властной рукой швырнул к ногам ученейшего из мужей, своего друга и вернейшего слуги, герра Строптизиуса.
      Отягченная печальными воспоминаниями старость препятствует Герру в свершении новых открытий, как то: философский камень, эликсир вечной молодости, секрет превращения железа в золото.
      Герр Доктор необыкновенно гибок и почти по-девичьи тонок в талии. Гибкость и стройность сии приобретались им за долгие годы тяжкой царской службы в дикой Московии и державном Санкт-Питербурхе.
      Герр любит сидеть в портшезе, увитом искусственным плющом, и предаваться воспоминаниям. Его покой охраняют верные мавры Proshcka and A1ntoshcka. В свое время (не могу не преклониться перед мудрой предусмотрительностью Герра!) он приказал отрезать им языки, дабы смерды не могли разгласить Великий Закон Строптизиуса, открытие коего происходило на их глазах.
      Вообще, некая властность всегда была в характере моего великого Учителя. Он не терпит противодействия себе.
      - Пусть трепещут мои враги! Я обращу их в мух! - частенько говаривает Корифей Всех Наук и вперяет свой гордый орлиный взор в бесконечные ряды стеклянных разноцветных пробирок, залитых воском.
      В прозрачных темницах томятся, дохнут и высыхают бесчисленные наши недруги: курфюрст Баварский, архиепископ Кентерберийский, барон Ротшильд, герцог Веллингтон, державный герр Питер со своей развеселой дщерью Лисавет, министр Столыпин со своей Реформой (Реформа, как таковая, всегда претила Герру).
      Но вперед, мой друг Михель! Я чувствую, как перо твое крепнет и мужает!
      ОПИСАНИЕ ЛУЧШЕГО МОЕГО ПОКРОВИТЕЛЯ КНЯЗЯ ВОЛЬДЕМАРА ПРОХЛАДНОГО
      Я не знаю человека, который превосходил бы веселостью нрава, шутливостью и изысканной простотой помыслов блестящего Вольдемара Прохладного, галантного героя Санкт-Питербурхских балов и доблестного рубаку на полях сражений. За свою яркую жизнь он имел пятьдесят три дуэли, из коих пятьдесят кончились весьма плачевно для недругов князя. Считаю своим долгом упомянуть об исторической дуэли сего доблестного мужа с графом Василием Оскромным. Оскромный был уничтожен достойным князем метким выстрелом из-за угла в спину.
      Мой нежный возраст и природное уважение к женскому полу не позволяют мне упомянуть о других победах князя, на совсем иных полях сражений. Но если вы представите гибкую, стройную фигуру князя в красном мундире с прекрасными пуговицами, в лаковых сапогах с острыми носами и звонкими шпорами, то вы поймете причину женской слабости.
      - За нами, Прохладными, всегда неслась Победа! - часто говаривает мой покровитель, усмехаясь в свои пышные усы.
      ОПИСАНИЕ МОЕГО ВТОРОГО ПОКРОВИТЕЛЯ СЕМЕНА СЕМЕНОВА
      Сей муж весьма и весьма немногословен, что изобличает в нем натуру пылкую, страстную и склонную к глубоким привязанностям, ум почти государственный. Я бы пожелал ему лишь заимствовать некоторую толику игривости князя Вольдемара и велеречивости герра Доктора.
      Если вы нарисуете в своем воображении гибкую фигурку в длинном, до пят, гороховом пальто, маленькие, как бы веревочные усики, лукавый взор, средне оттопыренные уши, то перед вами, как живой, предстанет Семен Семенов.
      - Ох, Михель, дурья башка, не знаешь ты, как тяжела царская служба! частенько вспоминает он. - Не смыкая глаз! Не щадя ног! За веру - царя отечество!
      ОПИСАНИЕ МОЕГО ПОКРОВИТЕЛЯ, ПИИТЫ ИГОРЯ ПЫШКИНА-ПУСТОЦВЕТА
      Нарисуй себе читатель, если у тебя достанет воображения, гибкую, колеблющуюся фигуру в лиловой бархатной блузе, украшенной большим траурным бантом. Представь себе длинные, лиловые волосы, обрамляющие бледное, тронутое отчаянием лицо. На сем лице вообрази себе, если дерзнешь, длинные глаза, обведенные траурной же каймой. Нарисуй на щеке пииты траурный крестик, выкрась ему губы фиолетовой краской, и перед тобой, как живой, предстанет Игорь Пустоцвет. Натура, несомненно, богато одаренная, но загубившая себя пристрастием к вину и запятнавшая себя пороками, перечислить которые не дает мне природная отроческая стыдливость.
      - О, Смерть, я твой! - частенько поговаривает Пустоцвет, разводя зрачки в разные стороны.
      ОПИСАНИЕ ПОКРОВИТЕЛЯ МИХАИЛА ИВАНОВИЧА ШАНДАЛОВА
      Характер его, не скрою, тяжел для окружающих. Мужем сим порой овладевает угрюмость. В хорошие же его минуты один лишь Прохладный может сравниться с ним в игривости разговора.
      Любовь к Мельпомене и Терпсихоре толкнула его в свое время на создание домашнего театра. И сейчас он частенько, забываясь, любит кричать:
      - Пляши, Мотька! Засеку! Медведю отдам! В солдаты забрею!
      Михаил Шандалов несколько тучен, что не скрывает его гибкости, приобретенной им еще в ранней юности, во время службы при дворе. Приятнейший человек!..
      ...Но брось перо, Михель! Неужели ты не слышишь, что пришел недавний знакомец герра Строптизиуса, герр Пауль? Он, наверно, опять принес нам что-нибудь вкусненькое. Беги, Михель, иначе Твой добрейший покровитель Вольдемар Прохладный съест твою порцию! Может быть, нам принесли конфет?..
      Это было царское угощение (дичь с яблоками), о читатель! Как всегда уступив свою порцию Вольдемару, гордый самоотречением, продолжаю Записки. Итак, с недавних пор частым гостем наших вечеров стал некий герр Пауль, человек немногословный, что обличает в нем натуру ловкую и властолюбивую. Герр Пауль частенько уединяется в портшезе с Учителем и тихим шепотом убеждает его в чем-то. Никак не мог удовлетворить мучающее меня любопытство, ибо каждый раз, как герр Пауль начинал свои таинственные беседы, герр Строптизиус отсылал своего Михеля величественной, но, признаться, приевшейся отговоркой:
      - Ступай, ничтожество, поищи философский камень.
      К ужасу своему, я сделал неожиданное открытие - герр Строптизиус (мужайся, мой друг Михель) герр Строптизиус боится сего Пауля! (чего, к чести своей, никак не могу сказать о себе).