День рождения Ани прошел.
      Все по порядку. Утром она получила подарки от всех домашних. Мой трубочист пользовался успехом, Аня водрузила его на полочку у своей кровати.
      Завтрак носил вполне торжественный характер, был торт и даже яблочный сидр. Но это, конечно, не главное. Аня ждала вечера. Из Москвы обещали приехать одноклассники, а из местных ждали Костычева и двух подружек.
      Аня нервничала. Вдруг электричку отменят, вдруг заболеет кто-нибудь, и компания развалится. То и дело бегали на улицу смотреть, не идут ли. И вот наконец нарядной толпой они появились за дальними соснами. Приехали целых семь человек! Пять девочек и два мальчика. Таким образом, за столом собралось довольно много народу. Я, разумеется, чувствовала себя старшей, Анины одноклассники немного робели, тем более что некоторое время с нами был дедушка. Он принес вермут и рассказал несколько забавных историй. Когда мы остались одни, довольно долго царило чинное спокойствие, но потом завели магнитофон, и все стало на свои места. Анины одноклассницы оказались вовсе не робкими! Одна, по имени Лена, поразила меня изящной вольностью в танце. Просто завидно. Мне так никогда не научиться.
      Вышли в сад и музыку вынесли. Танцевали «на корнях» под соснами. Костычев держался очень стесненно. Ни разу не пригласил ни меня, ни Аню. Вообще кавалеров было негусто, поэтому танцевали в кружок. За мной стал ухаживать некто с поэтической фамилией Синекрылов, высокий развязный мальчишка. Возможно, его разогрел вермут, он даже спросил:
      — Как вас зовут? Я забыл.
      Ха! Он, кажется, еще пытался меня обнимать. Ничего себе юноша! Мне стало грустно, и я пошла бродить среди сосен.
      Вечер был душистый и яркий. Каждый куст, каждый стебель, каждый лепесток источал запахи. Небо наливалось закатным золотом, и сосны горели как свечи. Сердце мое рвалось куда-то, я бродила и бродила по саду, что-то себе воображала. Послышались звуки гитары и голос:
 
Спрятался месяц за тучку,
он больше не хочет гулять,
дайте мне правую ручку
к пылкому сердцу прижать.
 
      Пел Синекрылов, и, надо признать, пел довольно приятно. Тем более такой неожиданный репертуар. А мне стало совсем печально. И тут я решила наведаться на Черную дачу. Неожиданный порыв! Просто тянуло, и все. Перебралась на ту сторону, тихонько пошла к даче. Ничего не случилось! Дверь я нашла закрытой, но когда толкнула ее слегка, она отворилась.
      Откуда смелость взялась! Я ничего не боялась, а голос Синекрылова доносился так явственно:
 
Что нам до шумного света,
что нам друзья и враги:
Было бы сердце согрето
жаром взаимной любви!
 
      Что-то вроде старинного романса. Под эту печальную, но и бравую музыку я вошла на Черную дачу. Совершенно не думала о том, что кого-то встречу. А если и встречу? Найду что сказать. В конце концов, мы соседи. Может, я беспокоюсь, отчего дверь тут открыта. Или, например: «Не мешает вам громкая музыка?» Но в том-то и дело, что знала: никого не встречу. Просто была уверена.
      Так и случилось. Отворила тихонько дверь, вошла на террасу. Запущенная терраса, стекла повыбиты, там и здесь стоят соломенные кресла, на столе вразброс пожухлые прошлогодние листья.
      Из террасы попала в большую комнату. Тут царил золотистый сумрак, только лучики света просверливались через вырезы в ставнях. Я села в огромное кресло, тотчас от него взошли клубы пыли и завертелись, как ошпаренные, на солнечных прутьях.
      Так я сидела, и меня охватило странное чувство. Словно в иное время попала, в другой совсем мир. На столе стопками возвышались книги. Сколько они лежат и почему их не унесли любители зимних визитов? Я открыла одну и легко прочитала, потому что глаза уже привыкли: «Пушкин». Так здесь есть любимый мой Пушкин! Вот хорошо. А в полутемном углу обозначился рояль. Он, конечно, стоит тут зимой и летом, хозяева неразумны. Впрочем, кто знает, что произошло. Быть может, с ними случилось несчастье. Я подошла и открыла крышку. «Блютнер». Потрогала клавишу — сиплый, беспомощный звук. Бедный рояль!
      Неожиданный визит на Черную дачу поправил мое настроение. Вернулась к себе оживленной, а публика веселилась вовсю. Танцевали, громко говорили, пили чай с вареньем и пирогами. Синекрылов не переставал на меня таращиться. Дима по-прежнему держался в стороне, я даже пыталась его развлечь:
      — Тебе скучно?
      — Нет, — ответил он коротко.
      Я не нашлась что сказать. Вертелось на языке что-то про Черную дачу, но ведь это моя тайна. Никто ничего не узнает!
      Проводили ребят на электричку, проводили подружек и Костычева, Аня же внезапно разревелась. Я испугалась, стала ее успокаивать, а она повторяла сквозь слезы:
      — Мне все надоело, все!
      Как много сегодня писала! Устала ужасно, и хочется спать. Спокойной ночи, деревья и травки, спокойной ночи, можжевеловый куст. Спокойной ночи, Черная дача и старый «Блютнер». Все, кого я знаю, все, кого буду знать, и даже те, с кем не встречусь, спокойной вам ночи!

      Сегодня невольно слушала неприятный разговор между мамой и папой. Они не заметили, что я осталась дома, и говорили довольно громко.
      — Как тяжело мне это молчание, — сказала мама.
      — Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои, — ответствовал папа.
      — Вот и Маша будет такая, слова из нее не вытянешь.
      — Она, вероятно, уже понимает, что в нашем доме лучше молчать.
      — Что это значит? — спросила мама.
      — Тут есть кому поговорить, — ответил папа. — Не нам чета.
      — Андрей, я прошу!
      — Не любишь молчания, а когда начинаю говорить, просишь умолкнуть.
      — У тебя одна только тема.
      — Почему, есть тема для диссертации.
      — Андрей, я устала. Прошу, хоть с ним не молчи, не огрызайся. Он так переживает, хоть никогда не покажет виду.
      — Неужто переживает?
      — Ты посмеялся над тетей Тусей, а у него заболело сердце.
      Как неприятно вдруг обнаружить в семье разлад!
      Они говорили о дедушке и тете Тусе. Конечно, папа имел в виду ее чудачества. Тетя Туся страшно боится, что умрет от сердца, поэтому нам часто приходится вызывать «неотложку». Стоит приехать врачам, поговорить с ней немного, как боли проходят. Папа уверен, что тетя Туся всех нас переживет. Конечно, она замучила домашних стонами, сентенциями и фразами вроде: «Я боюсь только за него, с кем он останется!»
      Недолго они толковали. Даже в ссоре папа немногословен. Я боялась, что меня обнаружат, ведь раздоры в нашей семье тщательно скрываются, я только недавно узнала, что они бывают.
      Настроение плохое, тревожное. Костычев не идет из головы. Все благие намерения свести его с Аней прахом пошли. Напротив, самой хочется быть с ним рядом. Ужасный я человек!

      Итак, у меня своя тайна. Хожу на Черную дачу. Сегодня снова была, провела там целый час. Сидела в плетеном кресле на террасе, читала Пушкина. «Октябрь уж наступил, уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей...» Почему-то щемит сердце от этих строк. Сейчас ведь только июнь, и лето в разгаре, а воображение влечет меня к осени. «Дни поздней осени бранят обыкновенно...» Дни поздней осени, дни поздней осени... Что-то есть тут ужасно печальное, хотя стихотворение вовсе не грустное, напротив, полное жизненных сил. Отчего так?
      Между прочим, Черная дача похожа на дачу Костычевых. Ничего удивительного, в поселке много типовых домов. Только Черная дача и вправду черная, а У Костычевых дом веселый, желтенький, с темными рамами.
      Здесь так хорошо, со всех сторон подступает зелень. Даже на крышу ложатся ветки елок. Большая птица грузно опустилась на сук против разбитого стекла и долго меня рассматривала. Быть может, ей показалось странным, что кто-то появился на пустой до того террасе.
      Покой, тишина. Я обследовала весь дом. В нем четыре комнаты, кухня, кладовка. В каждой комнате нашлось что-то интересное, например кипа старых журналов, которые я собираюсь рассмотреть.
      Сидела на Черной даче и все мечтала. Сейчас вот откроется дверь и войдет... Но кто? Мне по душе художники и музыканты. К сожалению, никого из знакомых не могу представить человеком, о котором мечтаю. Ну кто такой Виталик Панков с широкими плечами и спокойным взглядом? Хороший парень, и все. Я как-то заговорила с ним про живопись, так он даже о Леонардо имеет смутное представление и считает, что «Джоконду» написал Рафаэль.
      Атаров, конечно, побольше знает, но как-то взялся читать мне свои стихи, и это было ужасно! Читал с пафосом, а там были строки: «Я твой портрет ношу в себе уж много лет». Ха!
      Ну а Костычев? Он, разумеется, образован. Еще бы, отец искусствовед. Но сейчас уже видно, что путного из него ничего не выйдет. Человек перешел в десятый класс, а что он умеет? Ну прыгает за мячом, немного знает английский. Да в том же девятнадцатом веке любой дворянский сынок на трех языках говорил! Лермонтов в четырнадцать лет такие стихи писал, от которых мороз по коже идет. А Моцарт в шестнадцать создал одну из лучших своих симфоний.
      Нет, мне такого нужно, чтоб я поверила. И тогда он совершит небывалое, картину напишет или музыку сочинит. Быть может, создаст прекрасную книгу. Я могла бы жить для него. Вот Пушкин. Читает стихи жене, а она зевает и засыпает. Да еще смеет сказать: «Надоели мне твои вирши». Ужасно!
      Ну ладно. Что-то я расходилась сегодня и расписалась. А время позднее. Тушу лампу. Спокойной ночи.

      Мне грустно, уныло. На улице дождик идет. Перечитала вчерашнюю запись и ужаснулась. Откуда во мне все это? Наверное, воспитание виновато, благополучная жизнь. Недаром некоторые в школе считают меня высокомерной. Но я совсем не высокомерная, просто не умею разговаривать о пустяках, а если пытаюсь, это выглядит вымученным. Наверное, слишком большие у меня запросы. А что сама собой представляю? Избалованная девочка из хорошей семьи, в сущности, легкомысленная. Взрослую из себя строю, а между прочим, вчера в куклы играла. Есть у меня тут старые куклы, никак выбросить не могу.
 
      22.30. Уже в постели. Дождик кончился с неба, но продолжается с деревьев, я это хорошо слышу. Кап-кап. А потом налетает ветер, и целый день рой капель дробится о крышу. Могу ли быть до конца откровенной? Наверное, нет. Вот и тебе, мой дневник, не все говорю, нет, не все. И даже не потому, что кто-то может прочесть. Просто боюсь этих слов на бумаге. Стыдно. А сколько такого сокрытого у других людей, особенно взрослых? Целые тома невысказанного, запрятанного навек.
      Сейчас потушу лампу, и все погрузится во тьму. Потом появится контур окна, предметы. Закрою глаза и стану мечтать...

      Долго вчера не могла заснуть, куда только не уносит воображение! Рисовала картины будущей жизни, иногда довольно нескромные. Да нет, не о школе, не об отметках думала. О любви! Даже университет привлекает в том смысле, что это иной мир. Там много интересных людей и среди них бродит он, единственный. Нет, я ужасно пустая...

      Теплый денек. Мы с Аней сидели на лавочке перед забором, разглядывали прохожих. Беда! Прохожих так мало. Прошла женщина с авоськой, мальчишка промчался на велосипеде, и местный житель Пал Иваныч проследовал нетрезвой походкой к своей калитке с надписью «Злая собака».
      Внезапно показался гражданин в белом летнем костюме, в очках и шляпе. Он сразу мне не понравился. С бледной, словно приклеенной улыбкой. Он нас спросил:
      — Какая тут дача продается?
      Мы с Аней ответили, что не знаем.
      — А Сосновая, 38?
      Но Сосновая, 38 — это адрес Костычевых! Аня ответила с надменным видом:
      — Сомневаюсь, что продается.
      С лица этого гражданина все не сходила улыбочка. Очень противный. Он двинулся к даче Костычевых, мы с Аней побежали вслед. Гражданин исчез за калиткой, а мы наблюдали издалека.
      Через некоторое время он вышел, мы уже сидели на своей лавке. Путь гражданина лежал мимо нас. Он не дошел шагов десять и уставился на Черную дачу.
      — А эта дача не продается?
      — Давно уж купили, — ядовито ответила Аня.
      Гражданин хмыкнул и произнес загадочную фразу:
      — Купили-то давно. Только она сбежала. По-моему, та самая дача.
      Не могу забыть этого типа в очках. Проходя, он так посмотрел на меня зловеще, что я просто съежилась. Таким вот и достаются дачи.
      Вечером встретила Диму. Он был невеселый. Молча ходил по лесу.
      Какой все же у него лоб красивый, да и глаза. А волосы просто замечательные. Вдруг захотелось потрогать, ужасно так захотелось провести ладонью по этому лбу. Как странно. Не хватает еще влюбиться в Костычева.
      Пришла домой и узнала, что завтра идем в консерваторию на Шостаковича. Вот здорово! Быстрее ложусь спать.

      Исполнялась новая симфония. Сам Шостакович был. Выходил на сцену и кланялся, неловкий и трогательный. Музыка произвела на меня впечатление. Такая сильная вещь!
      В фойе встретила, кого бы вы думали, Сережку Атарова! Сразу вспомнила, что он мне приснился, поэтому разговаривала легко, строила глазки. Атмосфера в консерватории располагает к общению, кругом нарядная публика, легкий гул речи.
      Меня поразил один человек. Среди вечерних костюмов его затасканный пиджак и мешковатые брюки выглядели довольно странно. Ну если б еще джинсы, а то просто брюки. Но лицо меня привлекло. Он как-то удивленно на всех смотрел. Будто случайно сюда попал и не может понять, где находится. Он и на меня взглянул с удивлением. Самое странное, что человек показался знакомым. Где я могла его видеть?
      Ночевать, конечно, решили в Москве. До своего переулка пешком дошли. Вечер такой теплый, совсем светлый! Поговорили с Атаровым на школьные темы. Сережка завидовал мне, что освободилась от практики, а практика у них на радиозаводе. Оказывается, Нина Петровна уезжает с мужем за границу. Интересно, кто будет вести у нас литературу? Нина Петровна мне нравилась, такая молодая, умная, все понимает. Атаров согласился с моим мнением.
      Вообще Сережка вполне симпатичный парень. Волосы черные с теплым блеском, глаза по-восточному острые. Музыку он хорошо знает, его отец играет в оркестре на скрипке. По-моему, с Атаровым можно дружить, он, правда, острит без удержу и не всегда удачно. Пригласила его на дачу. Он поклялся, что скоро приедет.
 
      Сейчас вот лежу в постели и вспоминаю консерваторский вечер. Сколько там было интересных людей! А я ни с кем не знакома. Мне не хватает общения. Ужасно люблю ходить в гости, а никуда не хожу. К себе приглашаю, мало приходят. Отчего это? Подружек у меня нет, да и друзей тоже. Все больше товарищи, однокашники. Я как бы со всеми, но и ни с кем. Эх, нашелся бы человек, которому без страха могла показать дневник! Он бы узнал, что я вовсе не замкнутая, что к дружбе стремлюсь, только не получается. О чем, например, говорили сегодня с Атаровым? О пустяках. На пустяках не сблизишься.

      Аня совсем затосковала. Лежит на «еловой» террасе, читает книжку, на вопросы почти не отвечает. Страдает по Костычеву. Что же мне делать с сестричкой?
      На обед был вкусный пирог с луком. Тетя Туся приехала из Москвы с новой приятельницей. Они все на нее похожи, все бывшие педагоги и все говорят: «Это педагогично, а это непедагогично». Смешно.
      Наелась и отправилась в свою «резиденцию» на Черную дачу. Сегодня решила прибраться, навести уют. Дома не слишком этим занимаюсь, хотя бы потому, что заставляют. А тут сама себе хозяйка. Открыла ставни и окна, сразу стало свежее. Намочила тряпку в колодце и вытерла пыль. Благо здесь пыли не слишком много, да и откуда ей взяться, кругом зелень.
      Вокруг дачи растут кусты дельфиниума, но цветов еще нет. Наломала веток, поставила в вазу. Ваза, между прочим, хрустальная. Удивляюсь, как ее не стащили.
      Книги вокруг разложила, стало довольно красиво. Села в кресло, нога на ногу, и принялась мечтать. Неисправимая! Вот дверь открывается, входит некто. Он удивлен, застав меня здесь. Но он воспитан и потому снимает шляпу. Какая шляпа в начале лета? Ха! Так вот, он снимает шляпу: «Добрый день, сударыня. Я вам не помешал?» — «Нисколько». — «Я, видите ли, хозяин дачи». — «Ах, так? Прекрасно. Что же она в таком запустении?» — «О, если бы я знал, что вы меня посетите...» И так далее.
      Поговорила с господином Блютнером. Не слишком он многословен, но очень воспитан. Вообразить, сколько рук касалось его клавиш! Между прочим, под крышкой рояля я обнаружила слайды в темном пакете. Извлекла и стала разглядывать. Им, вероятно, немало лет, но краски еще сохранились. Будь под рукой сильная лампа, я бы все рассмотрела, а так мало света. На многих слайдах молодая пара, то в парке, то на фоне какого-то замка. Сидят на вкопанном в землю пушечном стволе. Интересно, где это? Что стало с теми людьми? Как сложилась их жизнь?
 
И жив ли тот, и та жива ли?
И нынче где их уголок?
Или они уже увяли,
Как сей неведомый цветок?
 
      Ночью бегали в местную больницу за врачом. Тете Тусе было нехорошо.

      Читала дневник за прошлый год. «Антон не звонил... Антон не приехал... Набралась храбрости, сама позвонила Антону... Что-то по Антону скучаю... Куда же Антон подевался?» Это все об Альховском. Просто ужас! Сейчас о нем едва вспоминаю, а зимой была нешуточно влюблена. Ну что такое? Еще есть пассажи о Саше Кузовлеве и Сереже Прокофьеве. Тоже мне нравились, тоже слегка страдала или воображала страдание.
      Так. Пойдем дальше. «Дедушка подарил розовую итальянскую блузку. С малиновым шарфиком на шее и черной сумкой через плечо получилось очень красиво... Задумала платье из белого репса с карманами и погончиками. Есть чешские джинсовые пуговицы «клаб»... Сегодня купили с мамой на Новом Арбате английские туфли. Отлично! В школу на вечер пойду...» И так далее и тому подобное.
      Я тряпичница, это совершенно ясно. Плюс бесконечные размышления о мальчишках. Что получается? А ничего хорошего. Я недостойна того, о чем мечтаю. Много ли в моем дневнике записей о прочитанных книгах, интересных мыслей? Я ужасное, никчемное, бесхарактерное создание! Слишком много благ на меня свалилось с неба. Я равнодушно их принимаю, хотя однажды могу лишиться всего. Читаю мало, музыку забросила, а играть могла не хуже других. Лень-матушка вперед меня родилась.
      Смотрю в зеркало. Безвольный подбородок, лицо унылое. Кому я понравлюсь? Один господин «Блютнер», пожалуй, ко мне благоволит. Очень воспитанный. Все молчит да молчит, а я глупости болтаю. Ох, Господи! Что-то совсем расстроилась. Скорее спать.

      Дима все-таки прелесть! Оказывается, он пишет стихи, и уж куда до него Атарову.
      Получилось так. Я пошла в булочную за хлебом. Магазинчик этот почему-то называется «картонный», он и вправду похож на картонную коробку. В «картонном» стояла очередь, хлеба не привезли, и все ругались. Здесь это частое явление. То привезут один черный, то белый, а иной раз целый день на полках лежат доисторические булыжники, не угрызешь.
      А тут уже Дима стоял и пустил меня в очередь. Мы поболтали. Впрочем, это сказано сильно. Просто обменялись несколькими фразами. Хлеб привезли. Я предложила Диме вернуться дальней дорогой, через станцию. Он согласился.
      В руках у него был томик стихов, о стихах и говорили.
      — А сам стихи сочиняешь? — спросила я.
      Он замялся, и я поняла — сочиняет.
      — Почитай что-нибудь.
      Но он ответил:
      — Нет, я стихов не читаю.
      — Ну, пожалуйста.
      Стала его упрашивать. Я видела: ему хочется прочитать, но он стесняется.
      — Ну хотя бы один.
      — Да они плохие, — сказал Дима.
      — Пускай плохие. Я ничего не скажу. Ни слова.
      — Ладно, — сказал он.
      Открыл было рот, но с грохотом налетела электричка. А когда умчалась, зашагал с сумрачным видом. Опять начала упрашивать, и он наконец решился:
      — Только ты на меня не смотри.
      Я прислонилась щекой к сосне, а он отвернулся и принялся бормотать.
      — Дима, я ничего не слышу.
      — Не слышишь? — спросил он испуганно.
      — Немножко погромче.
      Его лицо стало красным от волнения, он покашлял:
      — Тогда я сначала.
      И он прочитал стихотворение про осень. Хорошее стихотворение! Такое искреннее. Интересные пироги! Может, Дима станет поэтом? А я-то писала, что путного из него не выйдет. Век живи, век учись!
      Меня это как-то взбудоражило. Пошла на Черную дачу и все рассказала господину Блютнеру.
      — Может, Костычев станет известным поэтом!
      — Ммм... — пробормотал господин Блютнер.
      — Я, конечно, предпочла бы музыканта. К музыкантам у меня слабость. Поэты ненадежные люди.
      — М-да, — согласился мой собеседник.
      — И вообще, господин Блютнер, у меня есть замечательный план. Я хочу подлечить ваше здоровье. Приглашу настройщика, он вами займется. Представляете, мы вместе будем играть сонаты Моцарта!
      Я всерьез загорелась этой идеей. Что, если в самом деле вызвать настройщика? Но как это сделать тайно? Увы, почти невозможно. Тем не менее я придумала множество вариантов, пока одна трезвая мысль не остановила поток воображения. Как я смогу играть на Черной даче? Ведь звуки тотчас достигнут соседей. Обыватель разинет рот. Кто там играет в заброшенном доме?
      Нет, дорогая Маша, сиди уж тихонько, пока не выдворили.
 
      22.15. Диму все вспоминаю. Стихи-то хорошие. Неужто я его недооцениваю? Если влюблюсь, что делать с Аней? Моя сестра человек серьезный.

      Сегодня тетя Туся провела со мной «педагогическую» беседу. Сказала, что я совсем не занимаюсь. До поступления в университет не так уж много, а нужно быть хорошо готовой. Дедушка нервничает, ему хочется, чтобы я сдала отлично.
      — Не забывай, что ты внучка профессора Домбровского! — внушала мне тетя Туся.
      Испортила все настроение. До обеда сидела в своей комнате, делала вид, что читаю. На самом деле просто смотрела в окно.
 
      После обеда. Сегодня прекрасный денек. Купались и загорали. У меня смугловатая кожа, к сентябрю надеюсь превратиться в негритенка. То-то позавидуют в школе!
      На пляже появилась компания, «семеро с ложкой». Каждый подвесил на шею чайную ложку и доволен. Веселые ребята, магнитофон гремит целый день. Вот бы втереться! Там, кажется, есть один симпатичный юноша, года на два постарше.
      С Димой, между прочим, не очень повеселишься. Он слишком серьезный. У меня же бывают минуты, когда хочется бегать, дурачиться, танцевать, ни о чем не думать. Хочется-то хочется, а никогда этого не делаю. Хожу с сумрачным видом. Я человек скрытых желаний и неиспользованных возможностей. Вот как!
 
      Ужин был омрачен перепалкой между дедушкой и папой. Спорили из-за какого-то Разуваева. Папа покраснел и пробормотал:
      — Я бы ему руки не подал.
      — Не суди да не судим будешь, — сказал дедушка. — В наши времена любят рубить сплеча.
      — Зато в ваши времена... — начал папа и совсем уж помалиновел.
      — Андрей! — испуганно сказала мама.
      Папа вскочил и скрылся в своей комнате. Тетя Туся не преминула выступить на стороне дедушки. Она заявила, что папа сорвал все сроки с защитой диссертации, испортил отношения с оппонентами. Причем говорила громко, так, что, разумеется, слышал и папа.
      — Спешка ни к чему. Лучше сделать добротно, — примирительно сказал дедушка.
      — Но что, если переменится отношение к вопросу? — воскликнула тетя Туся.
      Все это грустно. Тетя Туся словно наседка, ей кажется, что дедушку недостаточно обожают. Мама выглядела беспомощной, только смотрела умоляюще.
 
      ...22.45. Читала, переводила. Было желание наведаться в «резиденцию», еще не совсем стемнело. Небо похоже на прохладное зеркало, и в нем прокалываются острые звезды. Долго смотрела в раскрытое окно. Одна звезда горит так настойчиво, словно хочет о чем-то поведать. Удивительное это ощущение — представить, что до звезды непостижимо далеко, что она вовсе не яркий камушек, а целая вселенная. Сейчас о смерти подумала. Неужели я тоже умру, как все? Невозможно!

      Мрак, мрак. Я сегодня унылая. Предчувствия нехорошие мучают. Спала очень плохо, вскакивала. Казалось, падает потолок, кто-то лезет в окно и прочая чепуха. Проснулась в ужасном настроении. И погода под стать. Мокрый ветер, дождик сеется, холодно.
      В зеркало на себя посмотрела, кошмар! Под глазами круги, лицо нездорового цвета. Хоть из комнаты не выходи. Напялила на себя старый свитер, забилась в угол кровати.
      А тут как на грех Костычевы с визитом. Костычев-старший последнее время сошелся с моим отцом. Вместе гуляют, беседуют подолгу, а к ним подойдешь — замолкают. Заговорщики!
      Мы с Аней позвали Диму на «еловую» террасу. Кое-как привела себя в порядок, даже покрасилась украдкой, но Аня, конечно, заметила.
      Затеяли играть в «канасту». Дима, правда, сказал, что карты не очень любит, так что развлекались недолго. Потом пили чай, говорили. Меня все не оставляла смутная тревога. Пыталась понять, в чем дело, и наконец решила, что это связано с Черной дачей. Ветерок тревоги веял оттуда. Но что там могло случиться? Может, крыша протекла и книжки сейчас плавают в луже? Или, еще хуже, компания местных пьяниц наведалась туда с бутылками?
      Дима на меня посматривал, и все не просто. Мечтала вот, чтобы в меня влюбились, а теперь и сама не знаю. Неспокойно мне, неспокойно!
      На Димины взгляды почти не отвечала, и он стал угрюмым. Я вяло пригласила его заходить, но он ответил, что занят. Аня зло на меня смотрела, а когда Костычевы ушли, сказала:
      — Ты хоть бы краситься научилась.
      Я попыталась отшутиться, но Аня вовсе перестала со мной говорить. Как будто я виновата!
      За обедом совсем плохо ела и получила выговор от мамы. Сплошные напасти! Пошла в мокрый сад, поскользнулась на корнях и шлепнулась, ободрав коленку. Это переполнило чашу. Села на лавку за можжевеловым кустом и разревелась. Так нехорошо стало, что даже на Черную дачу не пошла. Вернулась домой и залегла до вечера.
 
      Перед сном. Немножко успокоилась. Лежу и в небо смотрю. Оно очистилось, в нем заблистала звезда. Нет, ощущение тревоги меня не покинуло. В чем же дело? Боюсь, не усну. И кошмаров ночных опасаюсь. Хоть бы с утра было солнце.

      Сегодня потрясающий день! Случилось! Писать не могу до завтра.

      Итак, расскажу подробно. Событие стоит того. Вот уж не думала, не гадала! От возбуждения дрожу до сих пор, домашние обратили внимание, и мама спросила: «Что с тобой, Маша?»
      А вот что со мной.
      Утром вчера проснулась с тяжелой головой, снова кошмары мучили. Позавтракала, бесцельно прошлась по улице и очутилась на Черной даче. Сразу мне показалось: здесь что-то не так. То ли книжки иначе лежали, то ли ставни открыты больше. Быть может, наведался кто? Ничего удивительного, не одну меня тянет в заброшенный дом. Беспокойно стало. Пыталась разведать у господина Блютнера, но он, как всегда, отделывался молчанием.
      Уселась в кресло, взяла в руки Пушкина. Тут вот и произошло. Сначала пахнуло ветерком, я услышала, как дверь отворилась. Замерла от страху, боялась голову повернуть, а сзади меня тихо сказали:
      — Здравствуйте.
      Я повернулась и, как слепая, ничего не вижу, в ответ лепечу:
      — Здравствуйте.
      — Я вам не помешал?
      — Ничего, — говорю с перепугу.
      Стоит человек, очень тихо стоит, с видом таким робким. И вежливо поясняет:
      — Такое запустение, не знаю, как и устроиться. Приехал пожить.
      Я принялась извиняться и бормотать. Мол, я соседка, зашла случайно, посмотреть, все ли в порядке, ведь дача давно пустует.
      — Да, очень давно, — сказал он.
      — А вы хозяин?
      Глупо как-то вопрос прозвучал. Он только плечами пожал. Я, разумеется, подхватилась и бочком-бочком к двери. А он говорит:
      — Я вас знаю. Вы были на концерте Шостаковича.
      И тут я его разглядела. Тот самый человек в мешковатом костюме!
      — Я даже слышал, как вас зовут. Кажется, Маша? Я подтвердила.
      — В таком случае зовите меня Алексеем, — сказал он.
      Я порывалась уйти, но он все стоял в дверях:
      — Вам тут не попадалась серебряная цепочка? Старинная.
      Какая еще цепочка? Подумает, что я взяла. Ужасно так неудобно.
      — На вас было малиновое платье, — сказал он. — Я так и думал, что когда-нибудь вас увижу.
      Ну, в общем, еще раз извинилась и помчалась домой. Только там обнаружила, что томик Пушкина с собой унесла. Ограбление совершила!
 
      В постели лежу, размышляю. Вот так встреча! Он уже взрослый, одет как-то странно, совсем немодно. Столько лет не был на даче и вдруг появился. Спросить бы у мамы, кто тут жил. Но самое удивительное, что видела его на концерте. Запомнила, а он запомнил меня. Зачем он приехал, что будет делать в заброшенном доме? Почему он сказал: «В таком случае зовите меня Алексеем»? В каком случае? Цепочку старинную ищет. Это после стольких лет отсутствия! Или придумал просто?
 
      0.30. Не могу заснуть. Свет включила. С каким удивлением смотрел он на всех в консерватории! Весьма непонятный человек, но, кажется, не нахал. Был со мной вежлив, даже боязлив. Выходит, теперь мне закрыта дорога на Черную дачу. А жаль, я уже привыкла. Господин Блютнер будет скучать без меня. Впрочем, может, тот человек нанесет нам визит, сосед все-таки. Попросит шланг для поливки цветов или еще что. Поживем — увидим. А сейчас постараюсь заснуть. Уже девятнадцатое наступило. Мне по душе это число.