Борьба за Рим - Золото императора

Сергей Шведов

Золото императора

Часть I

Римский патрикий

Глава 1

Нотарий

Император Валент покидал Константинополь под рев труб и рокот барабанов. Пышности, с которой был обставлен его выезд, мог бы позавидовать любой римский триумфатор. Хотя вроде бы никаких особых побед за бывшим трибуном пока не числилось. Как, впрочем, и за его братом и соправителем, императором Валентинианом. Собственно, именно волею Валентиниана ничем вроде бы не примечательный чиновник третьего ранга был вознесен столь высоко, что мог теперь попирать ногою, обутой в красный сапожок, достойнейших мужей Великого Рима. Не говоря уже о черни, которая громкими криками приветствовала позолоченную колесницу, выехавшую вслед за знаменосцами из дворца, что был построен более сотни лет назад императором Константином. Валент грозным взглядом окинул беснующуюся толпу, и на его толстых губах промелькнула брезгливая усмешка. Варвары-гвардейцы из дворцовой схолы оттеснили горожан в стороны и, выстроившись в два ряда по бокам от колесницы, обеспечили императору безопасный и удобный проезд. Валент побаивался не столько черни, сколько патрикиев, вполне способных подослать наемного убийцу. Впрочем, в этот раз проезд императора по мощенным камнем улицам Константинополя закончился без происшествий и потерь. Несколько сломанных наглыми гвардейцами ребер, десятка два отдавленных ног – это, естественно, не в счет.

Горожане, возбужденные явлением императора, еще какое-то время наблюдали за пышными султанами на шлемах конных клибонариев, замыкавших свиту Валента, а потом стали расходиться. О грядущей войне в Сирии почти не говорили. Империя вела затяжную борьбу с варварами едва ли не по всему периметру своих границ, и не было еще года, чтобы враги Великого Рима не потревожили его покой. Если не сирийцы, то персы, если не персы, то готы, если не готы, так венеды. А в последнее время купцы на торгу заговорили о каких-то таинственных гуннах, появившихся в степях Сарматии. Что это за племя и какими новыми бедами грозит нашествие воинственных кочевников Великому Риму, не знал никто, но это не мешало городским сплетникам распространяться на их счет. Впрочем, гунны если и представляли для ромеев опасность, то весьма и весьма незначительную.

– Поверь мне на слово, Софроний, все это пустая болтовня людей, не обремененных знаниями и разумом.

Руфин любезно поддержал под локоток споткнувшегося собеседника и спокойно глянул в его вопрошающие глаза. Нельзя сказать, что Руфина с Софронием связывала дружба, но приятелями они, безусловно, были. Этому способствовал и возраст – обоим исполнилось по двадцать пять, – и положение, которое они занимали в свите императора Валента. Оба молодых человека принадлежали к нотариям, то есть чиновникам третьего ранга, и с гордостью носили свои звания светлейших мужей. Жизнь пока что не дала им повода для зависти и соперничества, а потому Софроний и Руфин с удовольствием общались друг с другом. Вот и на проводы императора они пришли вместе и честно отстояли под щедрыми лучами весеннего солнца всю утомительную церемонию императорского отъезда. Счастье еще, что стояли они на почетном месте, предназначенном для знати, иначе вряд ли им удалось бы избежать синяков и ушибов.

– Согласись, Руфин, обилие варваров в легионах империи рано или поздно нас погубит, – вздохнул Софроний. – Я уже не говорю о том, что с каждым годом они ведут себя все наглее. И уже не за горами тот срок, когда в свите императора не найдется места истинным римлянам.

– А что прикажешь делать, если римляне уклоняются от военной службы? – пожал плечами Руфин.

– Так верните им налоговые льготы, которые они имели в прежние времена! – воскликнул пылкий Софроний. – И тогда римский дух возродится на наших глазах.

– Финансовое положение империи тебе известно, нотарий, – печально усмехнулся Руфин. – Валентиниан вынужден был издать указ, разрешающий вносить налоги натурой, а не деньгами. К тому же доблесть за денарии не купишь.

Софроний покосился на купола храма, возведенного, как говорили, по приказу императора Константина. А ведь Константин не был христианином, во всяком случае, до смертного часа. И схиму он принял уже будучи больным. Тем не менее именно Константин уравнял в правах приверженцев чужого бога с истинными римлянами, не забывшими веру своих отцов.

– Зачем он возвеличил этот город? – зло прошипел Софроний, оглядывая невзрачные каменные строения. – Чем ему Рим был плох? У империи должна быть одна столица, иначе раскол неизбежен.

Руфин промолчал. Он разделял взгляды Софрония и на Константина, и на возвеличенный им город, бывший еще совсем недавно скромной провинциальной Византией, но, к сожалению, не нотарии будут решать судьбу Римской империи. Руфин связывал большие надежды с императором Юлианом, не побоявшимся бросить вызов христианам, но, увы, Юлиан не оправдал их. Смерть великого императора была встречена ликованием в среде никейских ворон и арианских коршунов, зато гордые императорские орлы поникли, и поникли, похоже, навсегда. Ариане оказались расторопнее никеев и сумели, воспользовавшись смертью преемника Юлиана Иовия, протолкнуть к власти своего ставленника Валентиниана. И теперь в стане христиан царит ликование, а по Константинополю ходят упорные слухи, что час древних богов уже пробил. Трудно пока сказать, насколько эти слухи верны, но, во всяком случае, императоры-соправители Валентиниан и Валент уже успели вернуть арианам и никеям храмы, отобранные у них доблестным Юлианом.

– Я слышал, что комит Прокопий в городе, – тихо произнес Софроний.

– Прокопий?! – вскинул голову задумавшийся Руфин. – Ты в своем уме?

– Я – да, – усмехнулся Софроний. – А вот о комите я бы этого не сказал. Родственнику императоров Юлиана и Констанция следовало бы держаться подальше от обеих столиц. Я собственными ушами слышал, как Гермоген докладывал сиятельнейшему Петронию о появлении в Константинополе подозрительного лица.

– И что сказал Петроний?

– Сказал, что сам доложит о Прокопии императору. И приказал Гермогену следить за теми, кто в прежние времена сталкивался с комитом. Среди прочих было названо и твое имя, Руфин.

Причин не доверять Софронию у Руфина не было. Если комит Прокопий действительно объявился в городе, то он почти наверняка захочет повидаться с молодым нотарием. И причиной тому как родственные, так и деловые связи. Руфин принадлежал к древнему патрицианскому роду, и уже одно это делало его подозрительным в глазах безродных выскочек вроде Петрония и Гермогена. Первый был тестем императора Валента и главным его наушником. По слухам, именно Петроний, бывший еще совсем недавно заурядным трибуном, командиром легиона, натравил склонного к подозрительности Валента на самых знатных и богатых константинопольских патрикиев. Именно он придумал гениальный по своей простоте ход по взиманию недоимок едва ли не со времен императора Аврелиана. Разумеется, никаких прав ни у Валента, ни тем более у Петрония на проведение столь наглой операции по изъятию чужого имущества не было. Тем не менее очень многие уважаемые константинопольские мужи были ограблены едва ли не до нитки, а иных, наиболее упрямых, даже выслали в отдаленные провинции, дабы впредь не мозолили глаза императору и его расторопным ближникам.

– В городе много недовольных, – продолжал гнуть свое Софроний. – Император Валент в отъезде. Так что у комита Прокопия появляется возможность заявить о себе в полный голос.

– Боюсь, что он для этого недостаточно сумасшедший, – холодно возразил Руфин.

– Ты, кажется, не доверяешь мне, патрикий? – прищурился Софроний.

Руфин ответил не сразу, а довольно долго разглядывал стоящего перед ним человека в голубой тунике и расшитом серебряной нитью зимнем плаще. Плащ был прихвачен у плеча и на талии золотыми застежками, по последней римской моде. Лицо Софрония дышало благородством истинного патрикия, хотя знатностью рода он похвастаться не мог. Тем не менее Софроний был выходцем из семьи всадников и получил прекрасное образование, которое и позволило ему по праву занять место в схоле нотариев. Однако Софроний честолюбив и наверняка мечтает о большем. Не исключено, что в комите Прокопии он видит шанс к быстрому возвышению. Однако нельзя сбрасывать со счетов и другое: коварство Петрония и Гермогена, подославших молодого нотария к Руфину, дабы погубить его.

– Ты выбрал очень неудачное место для разговора, дорогой Софроний, – усмехнулся Руфин. – Заговоры следует устраивать в местах тихих, подальше от чужих ушей и глаз. Согласись, торговая площадь для этого не самое подходящее место.

Софроний засмеялся. Смех был искренним, и Руфин не замедлил к нему присоединиться. Толстый, измазанный слизью торговец рыбой с удивлением покосился на развеселившихся молодых людей. Руфин небрежно швырнул ему на лоток несколько медных оболов и приказал доставить свежую рыбу в дом, ближайший к храму Афины.

– Не извольте беспокоиться, светлейший муж, – радостно оскалился рыбный торговец. – Все будет сделано в точности, как вы приказали.

– Шельма, – усмехнулся Руфин и решительным жестом раздвинул толпу зевак, успевшую собраться вокруг лотка, невесть по какому случаю.

– Когда мы избавимся от всех этих дармоедов! – недобро глянул в сторону оборванцев Софроний. – Будь я префектом Константинополя, я бы в два дня выставил бы их из города.

– Какие твои годы, дорогой друг, – улыбнулся Руфин. – Уверен, что тебя ждет блестящее будущее.

– Спасибо на добром слове, патрикий, – обворожительно улыбнулся Софроний. – Остается только пожалеть, что не ты у нас император.

Впрочем, улыбка Софрония предназначалась вовсе не приятелю, а матроне, чей лик мелькнул из-за занавеса носилок, которые дюжие молодцы как раз в это мгновение проносили мимо застывших в почтительных позах молодых людей. Обычно жены знатных константинопольских мужей не стеснялись показываться на глаза простому народу, но у этой дамы, похоже, были свои резоны. Плотная материя отгородила матрону от глаз Руфина раньше, чем он успел ее опознать.

– Мне показалось, что это была Целестина, супруга патрикия Кастриция? – задумчиво произнес Руфин. – Или я ошибся?

– Возможно, – сухо отозвался Софроний. – Я плохо знаю эту достойную матрону.

У Руфина на этот счет были серьезные сомнения. Более того, он был почти уверен, что Целестину и Софрония связывают чувства не только дружеские.

– Но ведь ты бываешь в доме ее мужа? – вскинул бровь Руфин.

– Патрикий Кастриций – друг моего отца, – недовольно буркнул Софроний. – Я многим ему обязан. Мне бы не хотелось трепать попусту имя его жены.

Высокородный Кастриций был слишком близок к императору Юлиану, чтобы чувствовать себя спокойно при его завистливых преемниках. Однако к удивлению многих, волна репрессий, прокатившаяся по Константинополю и затронувшая едва ли не всех его знатных мужей, почему-то миновала роскошный дворец патрикия. Подобное великодушие императора Валента поразило многих. И многих заставило призадуматься. А иные уже начали кивать на Кастриция как на виновника своих бед и чуть ли не главного пособника магистра Петрония и комита Гермогена.

– А как себя чувствует сиятельная Фаустина? – спросил у Руфина Софроний, явно пытаясь отвлечь приятеля от опасной темы.

– Вдова императора Констанция здорова, – почти равнодушно бросил Руфин. – Как и его малолетняя дочь.

Присматривать за вдовой императора, давно ушедшего в мир иной, Руфину поручил квестор Евсевий, начальник схолы нотариев. Поручение было вполне официальным, что, однако, не помешало возникновению теплых чувств между своенравной Фаустиной и молодым патрикием. На эти чувства Софроний сейчас как раз и намекал, рассчитывая, видимо, на откровенность.

Расстались приятели без особой теплоты, но вполне мирно. Видимо, время для разрыва еще не пришло. Да и вряд ли нищий Софроний стал без особой нужды ссориться с человеком, не раз ссужавшим его весьма значительными суммами, причем без всяких процентов. Ибо Руфин был богат и не раз оказывал подобные услуги не только своим коллегам, но и своему начальнику квестору Евсевию, за что ему охотно прощали и некоторую скрытность, и даже надменность, свойственную всем истинным римским патрикиям. Впрочем, мотом Руфин не был и если одаривал кого-то золотом и серебром, то исключительно по делу, помня о том, что родовитость решает далеко не все в этом мире, склонном к подлости и коварству.

Комит финансов сиятельный Аполлинарий весьма скупо отпускал деньги на содержание вдовы императора Констанция. Так что решение квестора Евсевия назначить Фаустине в опекуны нотария Руфина явилось для последней истинным благодеянием. Впрочем, верный своим принципам Руфин далеко не сразу открыл матроне свой кошелек. Золотой и серебряный дождь пролился на скромную вдову только тогда, когда она твердо уяснила, что хозяином ее судьбы отныне становится светлейший нотарий, еще не достигший больших чинов, но все-таки достаточно влиятельный, чтобы поставить на место женщину, уже миновавшую рубеж тридцатилетия и растерявшую часть той красоты, которой пленился покойный император Констанций. В сущности, жаловаться Фаустине было некому, да и не на кого. Валентиниана и Валента ее судьба нисколько не волновала. Близкие и дальние родственники, окружавшие ее пышной свитой во времена Констанция, ныне пребывали в забвении и нищете. И если вспоминали иной раз о бывшей императрице, то только из расчета попросить у нее взаймы. Руфин, не долго думая, выставил из дома Фаустины всех приживал и приживалок и строго-настрого запретил бывшей императрице пускать корыстолюбивых родственников на порог дворца, хоть и выделенного императором Валентом, но содержавшегося на деньги нотария.

– Прежде всего ты должна позаботиться о себе и о Констанции, – строго сказал он Фаустине. – Дочь императора не должна прозябать в нищете.

Совет был вполне разумным, что вынужден был признать даже пастырь Леонтий, часто помогавший вдове императора советом. Руфин терпеть не мог доброго христианина, но вынужден был мириться с его присутствием в доме. Впрочем, Фаустина не была единственной овцой в стаде смиренного Леонтия, а потому достойный пастырь не смог уберечь женщину от поползновений коварного язычника. Вдовая императрица согрешила уже через полмесяца после появления в ее доме молодого патрикия. Свою плотскую слабость она оправдывала тем, что согрешила не с рабом, а с человеком родовитым, чьи предки составили славу Великого Рима. Протест смиренного Леонтия, заявившего, между прочим, что он не видит в данном случае большой разницы между рабом и патрикием, вызвал неподдельное изумление сиятельной Фаустины и едва не уронил в грязь авторитет пастыря среди высокородных матрон, к которым вдова обратилась за советом. Леонтию пришлось оправдываться и даже взывать к авторитету епископа Льва, который сообщил о происшествии императору Валенту в надежде, что тот своей властью охладит пыл сластолюбивого нотария. Но, увы, Валента, не отличавшегося, к слову, строгим нравом, падение Фаустины только позабавило. Взыскивать с Руфина он не стал, зато посоветовал епископу Льву приобщить к свету истинной веры патрикия, заблудшего во грехе язычества. Этот совет был с благодарностью принят как епископом Львом, так и пастырем Леонтием, однако никаких существенных последствий не возымел. Светлейший Руфин оказался крепким орешком, настолько закосневшим в язычестве, что все увещевания смиренного Леонтия отлетали от него, как горох от стенки.

С отъездом императора у нотария Руфина прибавилось свободного времени. Высокородный Евсевий не считал нужным обременять своих подчиненных пустыми хлопотами, а сам большую часть времени проводил в компании прелестницы Луции, приехавшей из Рима специально для того, чтобы вскружить головы высокородным и сиятельным мужам. Чарам Луции поддался не только Евсевий, но и префект Константинополя сиятельный Цезарий. И пока два этих достойных мужа соперничали между собой за ласки римской потаскухи, варвары вторглись во Фракию и натворили там немало бед. Комит Юлий, командовавший войсками в самой, пожалуй, беспокойной провинции империи, вынужден был обратиться за помощью к императору через голову префекта Цезария. Валент, надо отдать ему должное, быстро оценил надвигающуюся опасность и прислал из далекой Антиохии письмо с угрозами по адресу нерадивых чиновников, а также три легиона пехоты во главе с комитом Фронелием. Струхнувший Евсевий вызвал к себе нотария Руфина и приказал ему разместить прибывших легионеров в казармах близ Анастасьевых бань.

– Я полагал, что их направляют во Фракию, – задумчиво проговорил Руфин и вопросительно глянул на Евсевия.

В ответ квестор лишь передернул узкими плечами. Евсевий хоть и был родовит, но представительной внешностью не отличался. Прежде всего подкачал рост. Да и лицо, иссеченное преждевременными морщинами, не несло на себе отпечатка большого ума. Однако Евсевий глупцом не был, что и подтверждалось его высоким положением в свите нового императора. Возрастом он почти вдвое превосходил Руфина, но это не мешало ему держаться с молодым патрикием на дружеской ноге.

– Легионерам Фронелия необходим отдых, и мы с сиятельным Цезарием решили придержать их в Константинополе. К тому же Юлию удалось вытеснить варваров из Фракии, и это дает нам надежду на успешное завершение войны.

– Варваров следует наказать, – холодно бросил Руфин.

– Согласен, нотарий, но это уже не наша с тобой забота, – отозвался Евсевий и тут же поморщился от головной боли.

Квестор страдал с похмелья и, к сожалению, не смог скрыть свой недуг от подчиненного. Впрочем, Евсевия в данную минуту заботил не столько молодой нотарий Руфин, сколько старый выжига комит Гермоген с его схолой императорских агентов. Эти ищейки попортили немало крови не только Евсевию, но и многим другим уважаемым мужам Константинополя. Какая жалость, что император Валент не взял с собой в поход высокородного Гермогена.

– На войне нужны солдаты, а не ищейки, – усмехнулся Руфин в ответ на жалобы начальника.

– Кто же спорит, дорогой друг, – вздохнул Евсевий. – И, тем не менее, тебе следует соблюдать осторожность. Мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы не навлечь на себя гнев императора, и без того растревоженного доносами Гермогена. Этот негодяй оговорил не только меня, но и сиятельного Цезария. Якобы мы с префектом вступили в переговоры с Прокопием при посредничестве прекрасной Луции.

– Потаскуха-то здесь при чем? – удивился Руфин.

– Положим, Луция действительно была содержанкой комита Прокопия, но зачем же делать из этого столь далеко идущие выводы, – сокрушенно развел руками Евсевий.

– А что требуется от меня в создавшейся ситуации? – нахмурился нотарий.

– Ничего особенного, Руфин, – пристально глянул в глаза подчиненного квестор. – Просто держись настороже.

В императорском дворце явственно запахло заговором. Руфин осознал это со всей отчетливостью. Ему пришло в голову, что нападение варваров на Фракию не было случайностью. Как не было случайностью и внезапное появление в городе трех легионов во главе с комитом Фронелием. Кому-то они понадобились именно здесь – в Константинополе. Надо отдать должное нюху императорской ищейки Гермогена, который почувствовал опасность, хотя, возможно, не совсем точно определил главных участников заговора. Евсевию и Цезарию незачем было так рисковать, они и без того занимали высокое положение в империи, и смена Валента на Прокопия, в сущности, ничего не меняла в их судьбе. Но, видимо, кому-то очень хотелось бросить на них тень и отвлечь подозрения от себя. И сделано это было с помощью Луции, без труда вскружившей голову двум старым сластолюбцам.

Комит Фронелий являл собой тип истинного римского солдата. То есть был груб, невежественен и хитер. Его задубевшее в походах лицо выражало скуку, а небольшие карие глазки с презрением смотрели не только на мир, но и на его недостойных обитателей, коих в данный момент представлял нотарий Руфин.

– Я сам знаю, юноша, что нужно моим легионерам, – брезгливо процедил Фронелий через губу. – А тебе я настоятельно советую сменить стило на меч. Ибо только война способна превратить желторотого птенца в истинного римлянина.

– Война – занятие кровопролитное, но малоприбыльное, – усмехнулся Руфин. – Во всяком случае, для солдата. Иное дело – удачный мятеж. Он может вознести на огромную высоту даже полное ничтожество. Одно плохо – чем выше стоишь, тем больнее падать.

– Ты к чему это сказал, нотарий?! – взъярился Фронелий.

– Просто к слову пришлось, – холодно бросил Руфин. – К тебе, Фронелий, это не относится. В твоей преданности Валенту никто не сомневается.

Комит все-таки не удержался от ругательств в спину нотария, покидающего серое малоприметное здание, расположенное близ роскошных Анастасьевых бань. Говорили, что именно Анастасии, сестре императора Константина, хлопотавшей о чистоте не только духовной, но и телесной, константинопольцы обязаны столь величественным и бесспорно полезным сооружением. Впрочем, Руфину некогда было любоваться на архитектурные изыски минувших времен, сейчас его занимали совсем другие заботы. Он почти не сомневался, что в городе зреет мятеж, но пока не знал, кто собирается его возглавить. Более всего на роль организатора заговора подходил, по мнению Руфина, патрикий Кастриций, человек надменный и самоуверенный, глубоко призирающий христианскую веру и императора Валента. Причем Кастриций не скрывал своих взглядов от близких людей, а потому о них наверняка знали в окружении нынешнего императора. Знали, но почему-то не спешили покарать патрикия. И в доносе высокородного Гермогена императору по поводу готовящегося заговора Кастриций не фигурировал, иначе квестор Евсевий непременно сказал бы об этом Руфину. Что было более чем странно. Дабы прояснить ситуацию, нотарий обратился за помощью к старому своему знакомцу Марцелину. Марцелин был внуком вольноотпущенника, связанного клиентскими обязательствами с родом Руфина, это во многом и предопределило характер отношений торговца и нотария. Марцелин был старше Руфина лет на пять и успел повидать мир, не без выгоды для себя и для своего патрона. Закон и обычай запрещали патрикиям заниматься торговлей, но в этом мире нет такого препятствия, которое умный человек не сможет обойти, особенно если в конце пути его ждет выгода. Причем выгода немалая.

– Я приставил своих людей к дому Кастриция, – кивнул Марцелин, одновременно жестом приглашая патрона садиться. – Всплыли очень интересные обстоятельства, светлейший Руфин.

– Давай без церемоний, – поморщился нотарий, оглядывая стены дома торговца, украшенные холстами с довольно фривольными рисунками. Впрочем, живопись была невысокого качества, и Руфин очень скоро потерял к ней интерес. Зато его внимание привлекла статуя дискобола, сотворенная с большим знанием дела и человеческих пропорций.

– Ты не поверишь, патрикий, я привез эту скульптуру из Готии, и обошлась она мне в сущие пустяки, – пояснил Марцелин, перехвативший взгляд гостя.

– Статуя, достойная дворца императора, – покачал головой Руфин. – Но вернемся к делу. Так что у нас с Кастрицием?

– Мне удалось установить, что известная тебе Луция дважды тайно навещала патрикия.

– Вот как! – удивился Руфин. – А твои люди не могли обознаться?

– Нет, нотарий, – усмехнулся Марцелин. – Луция слишком хороша собой, чтобы мужской взгляд мог ошибиться на ее счет. Думаю, мои люди не ошиблись и на счет другой, известной тебе и очень любвеобильной особы.

– Целестины?

– Ты угадал, Руфин, – охотно подтвердил Марцелин.

– О связи Целестины с Софронием я знаю.

– Речь идет не о Софронии, нотарий, а о Гермогене, – поднял палец к лепному потолку Марциал.

– О Гермогене! – от удивления Руфин даже привстал с кресла.

– И, возможно, о Петронии, – окончательно добил его Марцелин. – В последнем я, правда, не уверен. Магистр сейчас в отъезде, и судить о его шашнях с Целестиной я могу только по слухам. Но нет дыма без огня.

– Вот потаскуха! – выругался Руфин. – Теперь понятно, почему гнев императора Валента не обрушился на голову ее мужа. А сам Кастриций знает о похождениях своей жены?

– По моим сведениям, патрикий о них даже не догадывается, целиком занятый подготовкой заговора, который потрясет империю сверху донизу.

– Ты уверен в этом, Марцелин?

– Мой человек, нотарий, едва не столкнулся нос к носу с Прокопием в саду у Кастриция. А поскольку он служил в одном из легионов под командованием бывшего комита, то ошибиться на его счет никак не мог.

– И что ты обо всем этом думаешь, Марцелин? – пристально глянул на торговца нотарий.

– Размышления и выводы я оставляю тебе, Руфин, мое дело собирать сведения.

Размышления, впрочем, не заняли у молодого нотария слишком много времени. Во всяком случае, времени на преодоление пути от дома Марцелина до дворца Фаустины ему вполне хватило, чтобы прийти к кое-каким выводам. Заговор, безусловно, готовился. И во главе этого заговора стояли Прокопий и Кастриций. К сожалению, эти двое даже не подозревали, что их замыслы давно уже известны комиту Гермогену и префекту претория Набидию, которому император Валент доверил управление восточными провинциями на время своего похода в Сирию. Возможно, о заговоре Прокопия знает и Петроний, коварный тесть императора. Но вряд ли эта троица, Гермоген, Набидий и Петроний, поставила в известность о происках Прокопия императора Валента. Им нужен мятеж. Мятеж, в котором примут участие многие знатные и богатые мужи Константинополя. По преимуществу – приверженцы старых римских богов. Наверняка Набидий и Гермоген уже отладили ловушку для Прокопия и теперь ждут, когда он сделает первый неосторожный шаг. И, судя по всему, ждать им осталось недолго. Самоуверенный Фронелий уже готов двинуть подчиненные ему легионы к гибели и ждет только знака от Прокопия, вознамерившегося вырвать власть если не у Валентиниана, то хотя бы у его брата Валента. А Софроний оказался прав в своем мрачном пророчестве: две столицы для одной империи – это действительно слишком много.

Руфин почти не удивился, когда, войдя в свои покои на исходе дня, увидел на фоне окна, освещенного лишь лунным светом, знакомую долговязую фигуру с поникшими плечами. Нотарий зажег светильник и поставил его на столик изящной работы. У Прокопия теперь появился выбор – явить свое лицо собеседнику или по-прежнему прятаться в тени. Довольно просторная комната давала ему эту возможность.

– Похоже, мой приход не очень удивил тебя, Руфин, – раздался из полумрака хриплый голос.

– Я ждал тебя раньше, Прокопий, но ты предпочел искать поддержку у других людей.

– Мне не хотелось рисковать жизнью и благополучием сына моего единственного друга. – Прокопий все-таки придвинулся к свету, и нотарий мог теперь видеть его лицо, заросшее бородой по самые ноздри.

– И, тем не менее, ты пришел, – усмехнулся Руфин.

– Сегодня я уверен в успехе и предлагаю тебе поучаствовать в триумфе вместе со мной, как это и подобает истинному римлянину.

– Я не нуждаюсь в подачках, высокородный Прокопий.

Гонимый врагами комит засмеялся:

– Ты истинный сын своего отца, Руфин. Но мне действительно нужна твоя помощь. Эта несчастная женщина боится возвышения больше, чем падения. И своей робостью губит не только себя, но и свою дочь.

– Ты имеешь в виду Фаустину, комит? – догадался молодой нотарий.

– Да, – кивнул Прокопий. – В Риме и Константинополе еще не забыли императора Констанция, и как только я явлю миру его дочь, дрогнут сердца очень многих людей. Мне не нужно чужого, Руфин. Но кровное родство с императорами Констанцием и Юлианом дает мне право на власть. С этим согласны все, даже те, кто вопреки воле последнего императора вручил инсигнии самозванцу Валентиниану, иначе они не преследовали бы меня, словно оголодавшие псы. Эти люди не оставили мне выбора, друг мой, – либо император, либо труп. Ты уже слышал о смерти Валентиниана?

– А разве он умер? – удивился Руфин.

– Пока нет, – криво усмехнулся Прокопий. – Но слухи о его гибели в Галлии мы уже распустили по городу. Очень скоро они дойдут до нужных ушей. И тогда свершится то, чему не миновать. Меня поддержат все достойные мужи Константинополя, кроме тех, кто изменил не только истинному императору, но и вере своих отцов. Юлиан допустил только одну ошибку, нотарий, он пощадил христиан и тем лишил меня власти, а Рим величия. Впрочем, все еще можно поправить. С твоей помощью, светлейший Руфин.

– Ты собираешься жениться на Фаустине, Прокопий?

– А почему бы нет, нотарий, – усмехнулся беглый комит. – Я вдов, и она вдова. А девочку я удочерю. Возможно, ее муж станет моим преемником и соправителем. И этим мужем вполне можешь стать ты, Руфин. Сын моего старого друга, последний отпрыск патрикианского рода.

– Ты смотришь слишком далеко, Прокопий, – вздохнул нотарий. – Наверное, это похвальное качество для императора, но оно может оказаться роковым для человека, который только собирается им стать.

– Не разочаровывай меня, Руфин, – глухо произнес Прокопий, глядя прямо в глаза молодого патрикия. – Неужели ты оробеешь в шаге от величия?

– Я ничего не боюсь, комит, ни смерти, ни опалы, – покачал головой нотарий. – И в любом случае я благодарен тебе за предложение встать рядом с тобой в час триумфа. Но с моей стороны было бы слишком опрометчиво ввязываться в дело, обреченное на скорую гибель. Твой заговор раскрыт, Прокопий, и твой первый шаг к власти станет последним в твоей жизни, а вместе с тобой падут и лучшие мужи Константинополя на потеху черни и на радость христианам.

Лицо Прокопия стало бледнеть и покрываться мелкими капельками пота, а рука, сжавшаяся было в кулак, бессильно упала на столик, отделанный костью носорога.

– Кто? – хрипло произнес он. – Неужели Кастриций?

– Нет, – покачал головой Руфин. – Целестина. Патрикиям, особенно замешанным в заговоре, следует уделять больше внимания своим женам. А также пастырям, что пасут далеко не невинных овечек на мостовых Константинополя. Ты ничего не слышал о неком Леонтии, комит Прокопий?

– Нет.

– Бьюсь об заклад, что это именно он объяснил Целестине, как вредны для христианской души объятия язычника. И что арианин Гермоген в качестве мужа подходит заблудшей овечке больше, чем патрикий Кастриций, до сих пор приносящий жертвы римским богам.

– Выходит, все кончилось, еще не начавшись? – спросил хриплым голосом Прокопий.

– Не знаю, комит, – задумчиво произнес Руфин. – О заговоре знают только двое – Набидий и Гермоген. По моим сведениям, к городу уже подошли легионы из Фракии. Комит Юлий ждет только сигнала, чтобы обрушиться на мятежников, но ведь сигнал может и не последовать. Ворота Константинополя останутся закрытыми, и фракийские пехотинцы застрянут у городского рва.

– Мы собирались выступить завтра, – вздохнул Прокопий.

– И Набидий это знает, – усмехнулся Руфин. – Именно поэтому, комит, у тебя нет выбора – либо сегодня, либо никогда.

Глава 2

Мятеж

Сиятельный Набидий очень хорошо понимал, насколько опасным может быть промедление в столь важном деле, как подавление готовящегося мятежа, не только для него лично, но и для всей империи. С другой стороны, уж очень велик был соблазн одним махом посчитаться со всеми своими явными и тайными врагами. Ну и благодарность императора Валента не следовало сбрасывать со счетов. Сил вроде было в достатке. Во всяком случае, так утверждал самый опасный и самый коварный человек в Константинополе, комит Гермоген. Его ищейки из схолы императорских агентов в последние дни трудились не покладая рук. Именно их стараниями был составлен весьма внушительный список заговорщиков, который Набидий сейчас держал в руках. Хорошим зрением префект претория не обладал, а потому уже собрался было вызвать дежурного писца, дабы не утруждать глаза понапрасну, но вовремя спохватился.

– А ты уверен, высокородный, что квестор Евсевий и префект Константинополя Цезарий участвуют в мятеже? – спросил Набидий у гостя, скромно сидящего у стола с опустевшим кубком в руке.

Гермоген был еще относительно молод – ему совсем недавно исполнилось сорок лет, – полон сил и уверенности в себе. Той самой уверенности, которой так не хватало Набидию, прожившему на этом свете уже почти шестьдесят лет и много чего повидавшему за это время. В том числе и головокружительных падений.

– Какое это имеет значение, префект? – скривил губы в презрительной усмешке Гермоген. – Если не участвуют, так сочувствуют. Считай, что они попали в этот список по личной просьбе магистра Петрония.

– Ну да, конечно, – с готовностью закивал Набидий облысевшей головой, слишком большой для его тщедушного тела. – Просто император может не согласиться.

– С чем не согласиться? – строго глянул на префекта претория Гермоген.

– С арестом столь высокопоставленных лиц, – поморщился Набидий.

– Ты забываешь, сиятельный, что эти лица – заговорщики, – зло ощерился Гермоген. – Если они будут убиты во время подавления мятежа, то никому, в том числе и императору, в голову не придет усомниться в их виновности.

Набидий тяжело вздохнул и вновь вернулся к списку. Конечно, Гермоген перестарался, и многие из тех, кого он записал в потенциальные мятежники, знать не знали ни о каком заговоре, но тут уж ничего не поделаешь. В большом деле не без малых издержек.

– Ты уверен, что у нас достаточно сил?

– Не изволь беспокоиться, сиятельный Набидий, – усмехнулся комит. – Кроме городских легионеров, оставленных Валентом для обороны Константинополя, у нас под рукой еще и фракийцы Юлиана. Да и среди пехотинцев Фронелия немало людей, преданных императору.

– Так, может быть, нам следует арестовать Прокопия, разоружить легионеров Фронелия и тем самым пресечь мятеж в самом зародыше? – неуверенно предложил Набидий.

– Да ты в своем уме, сиятельный префект?! – возмутился Гермоген. – Нам даже Прокопию пока что нечего поставить в вину, а уж о Фронелии вообще речи не идет. Комит – верный солдат императора, его легионеры – испытанные во многих битвах бойцы, а ты, Набидий, потребуешь от них сложить оружие. Но тогда мятежником объявят не Прокопия, а тебя.

От такой перспективы Набидия даже в холодный пот бросило. Собственная робость едва не сыграла с префектом претория злую шутку. Прав Гермоген – решительность и еще раз решительность.

– На какое время заговорщики назначили свое выступление? – спросил Набидий.

– Завтра ночью Прокопий прибудет в казармы у Анастасьевых бань, облаченный как император, и обратится с речью к легионерам Фронелия. Его будут сопровождать все участники заговора. Мы стянем к казармам все имеющиеся у нас силы и обрушимся на мятежников в самый удобный момент.

– Но ведь комита Юлия нет в городе?

– Мы откроем перед ним ворота, как только Прокопий двинется в сторону Анастасьевых бань.

Все уже просчитано, сиятельный Набидий. Каждый участник предстоящих событий знает, что ему надлежит делать, а потому и сбоев быть не должно.

– В таком случае, – вздохнул префект, – пусть нам поможет Бог, высокородный Гермоген.

Глава императорских агентов вздохнул с облегчением и поднялся с кресла. В успехе дела он не сомневался, и главной его заботой был как раз префект претория, с его вечными страхами и сомнениями. Порой приходится изумляться, как такие трусливые ничтожества добираются до самых вершин власти. А этот тщедушный и большеголовый человек управлял четвертой частью великой империи, которой страшилась вся ойкумена. Впрочем, не исключено, что трусами люди, подобные Набидию, становятся уже потом, когда понимают, что бремя власти оказалось слишком тяжким для их хилых плеч и душ.

Гермоген уже протянул руку к двери, когда из приоткрытого окна донесся шум. Привычка к осторожности взяла свое, и комит резко обернулся к застывшему в изумлении Набидию:

– Ты ждешь гостей, префект?

Увы, это были не гости, но комит, к сожалению, понял это слишком поздно. Дверь распахнулась без его участия, и перед ошеломленным Гермогеном предстали нотарий Руфин и трибун Агилон, вооруженные мечами. Их появление было столь неожиданным, что комит совершил, пожалуй, единственную в своей жизни ошибку, ставшую роковой. Он выхватил из складок одежды кинжал и попытался ударить им стоящего рядом трибуна. Однако Агилон был слишком опытным бойцом, чтобы пропустить столь неразумную атаку. Короткий взмах меча, и жизнь высокородного Гермогена оборвалась раньше, чем он успел бросить проклятье в лицо своим врагам.

– Что это значит? – в ужасе воскликнул префект, вскакивая из-за стола.

– Именем императора Прокопия ты арестован, сиятельный Набидий, – спокойно произнес нотарий Руфин и равнодушно перешагнул через распростертое на полу тело Гермогена.

У префекта хватило ума не раздражать людей, ворвавшихся в его дворец, бесполезными в данном случае протестами, а уж тем более сопротивлением. Он безропотно последовал вслед за нотарием Руфином по залитой кровью лестнице. И лишь спустившись во двор, заваленный трупами, спросил:

– А где же носилки?

– Здесь недалеко, – криво усмехнулся нотарий. – Привыкай ходить пешком, Набидий.

Префект пришел в себя только в городской тюрьме, куда его препроводил по тихим улочкам Константинополя любезный нотарий Руфин. Набидия без особых церемоний втолкнули в довольно просторное помещение за железной дверью, где уже томились в предчувствии дурных перемен самые высокопоставленные чиновники империи.

– Ты дурак, Набидий, слышишь, законченный дурак, – брызнул слюной и яростью в лицо префекта претория человек с перекошенным от злости лицом, в котором несчастный узник с трудом узнал комита дворцовой схолы Небриция. – Почему ты не арестовал Прокопия раньше?

– Значит, дворец императора тоже взят мятежниками? – воскликнул потрясенный Набидий. – Аведь у тебя под рукой было две тысячи варваров, вооруженных до зубов, комит доместиков. Не говоря уже о крепких стенах. Так кто из нас дурак? Или, может быть, предатель?

– Если бы я был предателем, то не сидел бы в этой дыре, – огрызнулся Небриций в ответ на обвинения префекта. – А взяли меня не в императорском дворце, а в доме прекрасной Луции. Кто же знал, что эта потаскуха тоже участвует в заговоре.

– Успокойтесь, патрикии, – вмешался в чужую ссору квестор Евсевий, – теперь уже поздно выяснять, кто прав, кто виноват. Император Валент спросит со всех нас равной мерой.

Префекту и комиту ничего другого не оставалось, как признать правоту высокородного Евсевия. Для квестора нынешний поворот событий был даже выгоден, памятуя о том, что ждало его в случае подавления мятежа. Покойный Гермоген сделал бы все от него зависящее, чтобы холеный патрикий не дожил до утра. Счастье еще, что Евсевий не знает, какую незавидную участь готовил ему начальник схолы императорских агентов.

– Руфин показал мне список лиц, подлежащих аресту и ликвидации по прихоти Гермогена и Набидия, – криво усмехнулся квестор в ответ на мысли префекта претория. – Твое имя, Цезарий, и твое имя, Небриций, в этом списке значатся тоже.

– Какая низость! – прошипел Цезарий и плюнул под ноги сиятельному Набидию. – Впрочем, чему тут удивляться? Пока комит агентов и префект претории охотились за преданными императору Валенту людьми, его враги захватили город.

– Еще не захватили! – взвизгнул Набидий. – Завтра в город войдут фракийцы комита Юлия и выметут этот мусор с его улиц. А гвардейцы Небриция не пустят Прокопия во дворец. Да и городские легионеры никогда не признают императором самозванца.

У квестора Евсевия на этот счет было иное мнение, но высказывать его вслух он не стал. Зачем лишать последней надежды людей, томящихся в неволе. Варварам-гвардейцам по большому счету все равно, кому служить, Валенту или Прокопию. Да и в городских легионах более половины состава все те же наемники, признающие только одну власть – власть денег. Даже среди чиновников императора истинных римлян можно пересчитать по пальцам, так откуда же им взяться среди простых вояк. В сущности, нынешняя империя – лишь призрак старого Рима. И ни Прокопию, ни Валенту не удастся возродить его былого величия. Все рухнет в течение ближайших лет. А разумному человеку остается только наблюдать за конвульсиями умирающего организма да надеяться, что жизнь на земле продолжится даже после гибели Великого Рима. Квестор Евсевий не осуждал ни комита Прокопия, ни нотария Руфина. Первый был слишком честолюбив, чтобы прозябать в безвестности, второй слишком молод, чтобы смириться с неизбежным. Эти люди прольют еще немало крови, но цель, которую они ставят перед собой, от этого, увы, не станет ближе.

Пока для Прокопия все складывалось более чем успешно. Константинополь был обезглавлен в течение нескольких часов, и к рассвету на свободе уже не осталось людей, готовых отдавать приказы во славу императора Валента. Когда бывший комит прибыл в казармы близ Анастасьевых бань, легионеры Фронелия встретили его дружным ревом.

– Да здравствует император Прокопий, – треснувшим от волнения голосом прокричал патрикий Кастриций, мужчина уже далеко не молодой, но полный неподдельного энтузиазма.

Надо отдать должное Прокопию, он смотрелся очень неплохо в вышитой золотом тунике, красных сапогах и с копьем императора Констанция в руке. К сожалению, не удалось найти пурпурного императорского плаща и пришлось довольствоваться простым – легионерским. В этом плаще он и отправился на главную городскую площадь в сопровождении блестящей свиты из самых знатных и богатых мужей Константинополя, которых, к слову, становилось все больше и больше по мере того, как процессия продвигалась к цели. Зрелище, что ни говори, было впечатляющим. Легионеры Фронелия четко печатали шаг по мостовой Константинополя. Сам император Прокопий стоял в полный рост, бледный и величественный, на колеснице, отделанной золотом и драгоценными каменьями, а разодетые в пух и прах конные патрикии потрясали мечами над его головой. Помех процессии никто не чинил. И к рассвету даже маловерам стало ясно, что у сторонников Валента просто нет сил, дабы вернуть под свою руку утерянный город. Народ потоком хлынул на площадь, заполнив ее в мгновение ока. В огромной толпе прошелестел слух, что император Валентиниан умер и перед смертью повелел своему брату Валенту передать власть комиту Прокопию, доводившемуся близким родственником Констанцию и Юлиану. Скептики по этому поводу недоверчиво хмыкали, но большинство горело желанием послушать нового императора, который уже поднимался на помост, дабы обратиться с речью к народу. Огромная толпа замерла в предвкушении чего-то необыкновенного. К сожалению, голос Прокопия был не настолько силен, чтобы покрыть собой всю площадь, а потому слышать его могли только обыватели, стоящие в первых рядах. Но и те, кому повезло меньше, тоже не остались внакладе. Во-первых, они все-таки увидели нового императора, а во-вторых, уяснили с помощью впередистоящих, что сиятельный Прокопий принадлежит к царскому роду, коему самим богом предназначено возвеличить Рим. Правда, новый император не уточнил, о каком боге идет речь, а потому всяк мог толковать его слова по-своему, кто в пользу Юпитера, кто в пользу Христа. В любом случае люди выслушали Прокопия с большим вниманием и дружно подхватили брошенный с помоста клич:

– Да здравствует император!

У скептиков, правда, еще оставались сомнения, сумеет ли новоявленный владыка утвердиться во дворце Константина Великого, но очень скоро они были посрамлены. Гвардейцы из дворцовой схолы сами распахнули ворота перед Прокопием, стоило только тому повернуть свою колесницу на усыпанный цветами путь. Цветы, скорее всего, сорвали в императорских оранжереях, ибо больше взять их в первый весенний месяц было негде. На руках Прокопий держал маленькую девочку, про которую в толпе говорили, что она дочь императора Констанция. И еще говорили, что именно эту белокурую кроху новый император прочит в свои наследницы. Горожане еще некоторое время постояли на площади, тупо глядя на ворота императорского дворца, посудачили немного о грядущих переменах, а потом разошлись по своим насущным делам. Ибо ничего интересного более, похоже, не предвиделось.

Нотарий Руфин провел все утро в неустанных хлопотах, торгуясь сначала с гвардейцами дворцовой схолы, а потом с городскими легионерами. И если первых ему удалось подкупить сравнительно легко, то со вторыми пришлось помучиться. Жадные трибуны заломили такую цену за свою лояльность новому императору, что у Руфина даже дыхание перехватило от возмущения. Вообще-то городские легионеры как бойцы ничего существенного собой не представляли. Недаром же император Констанций вообще собирался их разогнать. Проводя большую часть времени за крепкими стенами, городские легионеры очень быстро теряли воинские навыки, срастались с местным населением и превращались в ленивых обывателей. Фронелий, возмущенный жадностью городских вояк не менее Руфина, клялся, что разделается с ними в течение нескольких часов. И его слова не были простым сотрясением воздуха. Однако Прокопию очень не хотелось начинать свое правление с кровопролития. Кроме того, истребление городских легионеров могло бы вызвать возмущение среди константинопольцев, поскольку многие из них имели здесь кучу родственников. После почти двухчасового торга Руфину все-таки удалось склонить трибунов к компромиссу. Звон золота и серебра подействовал возбуждающе на рядовых легионеров, которые тут же принялись делить полученную сумму, и трибунам пришлось махнуть рукой на свои завышенные претензии, дабы не остаться внакладе.

После столь удачно завершившегося торга с легионерами у Прокопия осталась только одна забота – комит Юлиан. Конечно, взять Константинополь, окруженный высокой стеной, фракийским легионерам было не под силу, зато они могли попортить много крови новому императору, перекрыв подвоз съестных припасов в густо населенный город. Фракийцев следовало сначала обезглавить, а потом подкупить. К сожалению, комит Юлиан был слишком умным и осторожным человеком, чтобы его можно было поймать на простого живца. Однако среди константинопольских мужей нашелся доброволец, выразивший готовность послужить новому императору в столь важном и многотрудном деле. Патрикий Арапсий был дальним родственником префекта Набидия и до недавнего времени считался его преданным сторонником. Еще накануне он и подумать не мог, что сегодня в полдень предстанет перед новым императором и будет не только принят, но и обласкан им. Прокопий предложил Арапсию место префекта претория, еще вчера занимаемое сиятельным Набидием, и честолюбивый патрикий не устоял перед соблазном. Он столь решительно взялся за дело, что буквально в течение часа добился от своего бывшего друга и благодетеля секретной записки для комита Юлиана. Нельзя сказать, что Арапсию потребовались для этого чрезмерные усилия. К пыткам он тоже не прибегал. Зато пообещал Набидию похлопотать о нем перед Прокопием. Движимый заботами о собственной жизни и имуществе, а также из соображений гуманности бывший префект претория помог своему преемнику заманить в ловушку комита Юлиана, который, естественно, не мог не откликнуться на призыв Набидия и прибыл в Константинополь с малой свитой, даже не подозревая о переменах, произошедших здесь минувшей ночью. Нотарий Руфин надолго запомнил потрясенное лицо стареющего комита, когда тот наконец понял, что его обманули и предали. Град ругательств, которые Юлиан обрушил на сиятельного Арапсия, не произвели на нового префекта претория особого впечатления. Решив одну задачу, поставленную императором Прокопием, он тут же приступил к решению другой.

– Фракию мы непременно удержим под рукой императора Прокопия, дорогой Руфин, но вот что касается Илирика, то здесь у меня есть весьма серьезные сомнения. А Илирик – это ключ к Риму. Ты согласен со мной, нотарий? Кстати, а почему ты до сих пор ходишь в светлейших? Должность квестора была бы тебе более к лицу. Если хочешь, я похлопочу.

– Спасибо за доброту, сиятельный Арапсий, – усмехнулся Руфин, – но у императора на меня совсем другие виды.

– Вот как? – насторожился префект претория. – Уж не на мое ли место ты претендуешь, юный друг?

– Бери выше, – посоветовал ему Руфин.

– А куда выше-то? – удивился Арапсий. – Ты что же, метишь в соправители?

– Все может быть, префект, – пожал плечами Руфин. – Никто из нас не знает своей судьбы. Еще вчера Прокопий был отставным комитом, а ты и вовсе прозябал в куриалах.

Арапсий был опытным интриганом. Однако он имел неосторожность выразить сомнение по поводу умственных способностей брата императора Валентиниана, еще тогда, когда Валент был простым трибуном. Эта оплошка стоила ему нескольких лет забвения и немалых финансовых потерь. Переворот Прокопия дал Арапсию шанс вновь вернуться на вершину власти, и он не замедлил этим шансом воспользоваться.

– Говорят, что твой друг Софроний сбежал из города к императору Валенту, – пристально глянул на Руфина Арапсий.

– И что с того? – удивился нотарий.

– В свите Прокопия найдется немало людей, которые сделают все возможное, чтобы опорочить тебя перед императором.

– В этом я нисколько не сомневаюсь, – засмеялся Руфин. – Но меня волнует совсем не это.

– А что в таком случае волнует будущего соправителя императора? – прищурился на нотария Арапсий.

– У Прокопия слишком мало сил, чтобы противостоять Валентиниану и Валенту.

– Ты зришь в корень, нотарий, – кивнул Арапсий. – Нам нужны союзники.

– Я полагал, что у Прокопия немало друзей в Риме, – задумчиво проговорил Руфин. – И если нам удастся захватить Илирик…

– В Илирике сидит верный пес Валентиниана, дукс Гонорий. Подкупить его вряд ли удастся. Запугать тем более.

– Выходит, союзников следует искать вне империи? – прямо спросил Руфин.

– Именно так, нотарий, – кивнул головой Арапсий. – Я уже говорил об этом с божественным Прокопием. Нам не обойтись без поддержки готов.

– А почему именно готов? – нахмурился Руфин. – Разве мало варваров на границах империи?

– Варваров много, – кивнул Арапсий, – но иные из них смотрят в рот императору Валенту. Другие настолько ненавидят римлян, что не станут служить нам даже за большие деньги. Ты должен отправиться в Готию, Руфин.

– А почему не на Дунай?

– Потому что рекс Эрминий подмял под себя всех готских вождей как на западе, так и на востоке, и без его разрешения не только на Танаисе, но и на Дунае ни одна собака не тявкнет.

– Я должен поговорить с Прокопием, – нахмурился Руфин.

– Конечно, патрикий, – развел руками префект претория. – Император давно тебя ждет.

Прокопий пока еще не освоился в помещениях чужого дворца и смотрелся незваным гостем среди всех этих мраморных статуй, позолоченных фонтанов и расписных потолков. Даже в кресле он сидел боком, неуверенно кося глазом в сторону посетителя, склонившегося в поклоне. Прокопий был довольно высок ростом, обладал представительной внешностью, но совершенно не умел уверенно держаться на виду у почтенной публики. Он постоянно сутулился и устремлял глаза в пол, вместо того чтобы смотреть в вечность поверх склоненных голов. В какой-то миг Руфин даже пожалел, что не отговорил Прокопия от опрометчивого шага, ибо ноша, которую этот человек на себя взвалил, скорее всего, окажется ему не по силам.

– Мне нужна твоя помощь, Руфин, – император начал с главного.

– Я готов отправиться в Готию, но на это уйдет слишком много времени, Прокопий. А Валентиниан с Валентом медлить не будут.

– Я знаю, – кивнул бывший комит. – Но если мы потерпим поражение, то для тебя этот отъезд станет спасением. Мне бы не хотелось, Руфин, чтобы ты стал жертвой моего честолюбия.

– Выбор я сделал сам, – возразил нотарий. – И хотел бы пройти свой путь до конца, не прячась за чужими спинами. В конце концов, в Готию может поехать кто-нибудь другой.

– Нет, Руфин, – повысил голос Прокопий. – Крексу Эрминию отправишься именно ты. Ибо только тебе я могу доверить столь важную миссию. Не говоря уже о золоте, на которое ты будешь покупать варваров и их вождей. И помни, именно от тебя сейчас зависит и моя судьба, и судьба Великого Рима. Без помощи варваров нам не удастся одержать верх над Валентинианом и Валентом. Если меня выдавят из Константинополя, я уйду во Фракию и попробую закрепиться там. Нас ждет великая судьба, Руфин, я верю в это.

Молодому нотарию ничего другого не оставалось, как отвесить Прокопию поклон и покинуть императорский дворец, ставший ловушкой для человека, стремившегося к власти, но не рожденного повелевать. Впрочем, помочь Прокопию он обязан был в любом случае. Приняв участие в мятеже, Руфин сам выбрал для себя весьма опасную дорогу. Пощады от Валентиниана и Валента ему ждать не приходилось, а потому даже варварская Готия была для него менее опасна, чем просвещенный Рим.

Марцелин, к которому Руфин обратился за помощью, выслушал его с большим вниманием, тем более что молодой патрикий не стал скрывать от торговца, какую трудную задачу им предстоит решить.

– Она еще более трудна, чем вы с комитом Прокопием полагаете, – покачал головой Марцелин.

– Прокопий не комит, а император, – усмехнулся Руфин.

– Извини, патрикий, запамятовал, – не остался в долгу Марцелин. – Только император это не тот, у кого плащ пурпурный, а тот, у кого десятка три легионов под рукой. Сдается мне, что Валент способен собрать такую силу, а Прокопий – нет.

– Выходит, ты отказываешься мне помочь? – нахмурился Руфин.

– Я поеду с тобой в Готию, патрикий, и помогу тебе, чем смогу, – вздохнул Марцелин. – Я просто хочу избавить тебя от иллюзий. Рекс Эрминий – очень властный человек, и завоевать его расположение будет совсем не просто. Кстати, готы называют его Германарехом, а русколаны – Ярменем.

– Русколаны – федераты Готии?

– Можно сказать и так, – пожал плечами Марцелин, – но особой любви между ними нет. И русколаны, и борусы, и анты спят и видят, как бы вцепиться в глотку готам. Правда, они не слишком ладят меж собой, иначе Германареху не удалось бы накинуть им хомут на шею.

– Воинственные племена?

– Да, патрикий, – кивнул Марцелин. – К тому же они закоренелые язычники, чем страшно раздражают и Германареха, и особенно епископа Вульфилу, посланного в Готию епископом Львом и сумевшего прочно закрепиться подле рекса.

– Так рекс Герман – христианин?

– Германарех не только сам принял новую веру, но и принуждает к этому прочих готских вождей. А это очень не нравится жрецам-дроттам, имеющих большое влияние не только на простолюдинов, но и на знать.

– Значит, по-твоему, обращаться за помощью к рексу Герману бесполезно? – прямо спросил Руфин.

– Боюсь, что он скорее поддержит Валента, чем Прокопия, – подтвердил Марцелин. – Разве что гунны ему помешают. Я ведь тебе рассказывал о гуннах, патрикий?

– У нас еще будет время о них поговорить, – сказал Руфин, поднимаясь с лавки. – А пока готовь галеру к походу, Марцелин. Завтра мы отплываем.

Глава 3

Готия

Готы появились в Причерноморье более века тому назад. Так, во всяком случае, утверждал Марцелин, а Руфину ничего другого не оставалось, как только верить своему осведомленному спутнику. Впрочем, какая нелегкая понесла их от моря Варяжского к морю Черному, патрикию не удалось выяснить не только у Марцелина, но и у почтенного Макария, к которому он обратился сразу же после высадки в порту Ольвии. Макарий был сухоньким подвижным человеком весьма почтенного возраста. Когда и каким образом пересеклись пути старого торговца и комита Прокопия, Руфин уточнять не стал, но с удовольствием отметил готовность Макария выплатить изрядную сумму денег, о которой шла речь в записке императора.

– Это были страшные времена, светлейший Руфин, – покачал Макарий головой, заросшей реденькими седыми волосами. – Готы прокатились по нашим городам сокрушительной волной. Ольвия была разрушена едва ли не до основания. Феодосия и Борисфен пострадали еще больше. Легко отделался разве что Херсонес, но и ему пришлось заплатить за свое спасение огромный выкуп. Впрочем, с тех пор утекло много воды, и мы научились ладить и с готами, и с их вождями.

– Выходит, сейчас в Готии мир? – спросил Руфин, оглядывая стены жилища старого торговца. Дом Макария был каменным, как и большинство домов в Ольвии, и ставлен на греческий лад. Да и вообще Ольвия мало отличалась от городов, виденных Руфином на землях древней Эллады.

– О мире мы можем только мечтать, нотарий, – вздохнул Макарий. – Гунны царя Баламбера уже почти прибрали к рукам земли аланов. Дабы не допустить их переправы через Дон, Германарех вынужден был занять столицу Алании, город Тану.

– А где находится этот Дон? – спросил удивленный Руфин.

– Речь идет о Танаисе, впадающем в Меотиду, – подсказал патрикию Марцелин.

– Выходит, наше с тобой путешествие продолжается, – поморщился Руфин.

– Выходит, так, – усмехнулся Марцелин.

Вообще-то римская галера не самое приятное средство передвижения, особенно для человека, уже проделавшего немалый путь по воде. Руфин собрался было пересесть в седло или повозку, но Макарий и Марцелин в один голос заверили его, что путь до Таны по морю гораздо короче и удобнее, чем по земле.

– Смею тебя уверить, светлейший Руфин, – сказал с усмешкой Макарий, – что с тех пор как Великая Сарматия превратилась в Великую Готию, расстояния между ее городами не уменьшились. Скорее уж наоборот. Немало городов и селений было разрушено во время готского нашествия. Но, пожалуй, еще большим ударом для всех нас стали ожесточенные войны между готами и русколанами. Мира между ними нет и сейчас. Разве что брак рекса Германом с дочерью князя Русколании Синиладой положит конец этой вечной вражде.

Руфин внял совету опытных людей и продолжил свой путь по волнам двух морей, Черного и Азовского, поскольку именно так в этих краях называли Меотиду, в которую впадал таинственный Танаис.

– По-моему, где-то здесь наши предки помещали страну людей с песьими головами? – спросил Руфин у Марцелина, лениво щурясь на голубую волну.

– Мне псиглавцы не попадались, – усмехнулся торговец, – хотя в прошлый свой приезд я прошел и по Дону, и по Донцу до самой Голуни, столицы Русколании. Город этот основал князь Кий за сто лет до прихода в Причерноморье готов. Говорят, что он был ругом.

– Но ведь руги живут на Дунае! – удивился Руфин. – Их немало в легионах Валентиниана. Именно руги помогли ему вернуть Британию под свою руку.

– А я слышал, что руги жили на берегу Варяжского моря, – возразил Марцелин. – А потом отступили на юг под ударами все тех же готов. Часть из них поселилась на Дунае, другая часть во главе с Кием ушла на Днепр. Руги объединили вокруг себя местные племена, вступили в союз с росомонами и основали мощное государство, чье господство в Сарматии смогли подорвать только готы. После поражения от готов империя Кия распалась на три части – Антию, Борусию и Русколанию. Антия и Борусия населены в основном венедами, а вот в Русколании кроме венедов и ругов живут еще и росомоны, о которых я тебе говорил.

– А чем росомоны отличаются от венедов и ругов?

– Они кочевники, а не земледельцы, а по языку и образу жизни очень близки к сарматам и аланам. Но с аланами росомоны не дружат, это я знаю точно.

– От кого?

– От воеводы Валии, с которым я познакомился в Борисфене.

– Этот Валия из ругов?

– Нет, он росомон. Но за двести лет совместного проживания венеды, руги и росомоны настолько смешались друг с другом, что готы их уже не различают и зовут всех русколанами.

– Я так понимаю, Марцелин, что брак рекса Германа с Синиладой продиктован прежде всего политическими причинами?

– Для любовной страсти верховный вождь готов слишком стар, патрикий, – засмеялся Марцелин. – Думаю, что его больше волнуют гунны Баламбера, чем красота супруги-русколанки.

– А ты полагаешь, что эта Синилада хороша собой?

– Если судить по имени, то – да. Синий на языке венедов означает красивый, а ладами они называют своих княгинь. Кажется, есть у них и богиня с таким же именем, олицетворяющая землю и власть.

Руфину не раз приходилось сталкиваться с варварами. Что, впрочем, и неудивительно, поскольку именно варвары составляли основу вооруженных сил империи. А в последнее время вожди готов, сарматов, алеманов, ругов, венедов все чаще достигали самых высоких постов в империи, оттесняя в сторону родовитых римских патрикиев. Взять хотя бы руга Меровлада, одного из ближайших сподвижников императора Валентиниана, или гота Гундомара, служившего комитом у Валента. А среди трибунов, командовавших легионами в отдаленных провинциях, варвары составляли большинство. Однако это были люди, вырванные из привычной среды и вынужденные приспосабливаться к чужим порядкам. Именно поэтому Руфин с опаской ждал встречи с готами на земле, которую они считали своею и где римский патрикий был всего лишь гостем, бессильным и бесправным.

Нельзя сказать, что Тана поразила воображение нотария своими размерами, но он все-таки не ожидал увидеть в этих глухих и, по его былым представлениям, совершенно безлюдных местах довольно крупный город, обнесенный к тому же высокой каменной стеной.

– Аланы умеют строить, – охотно подтвердил Марцелин. – И это далеко не единственная их крепость. Но значение Таны для местных племен определяется не столько толщиной ее стен, сколько удачным расположением. Здесь сходятся пути, идущие из Византии, Готии, Персии, Боспорского царства и Русколании. Потеря Таны станет ударом не только для аланов.

Надо отдать должное Марцелину, он довольно быстро договорился с сумрачного вида людьми, вышедшими на пристань, дабы встретить причалившую к берегу галеру. Видимо, ромеи были в этих краях довольно частыми гостями, поскольку их прибытие не вызвало в городе особого переполоха. Но не исключено, что аланов, населяющих Тану, просто утомило обилие гостей, прихлынувших в их город в эту чудную весеннюю пору. Марцелин без труда нашел постоялый двор в скопище круглых глинобитных домишек, столь разительно отличавшихся от привычного ромеям жилья, что Руфин, глядя на них, только руками разводил. Более всего застройка Таны напоминала пчелиные соты, где одна ячейка наползает на другую, а вместе они создают такой причудливый узор, что далеко не каждому взгляду дано в нем разобраться. Во всяком случае, Руфин наверняка бы заблудился в аланском лабиринте, если бы не помощь Марцелина. Увы, три десятка ромеев оказались явно лишними на довольно обширном постоялом дворе. Во всяком случае, его хозяин-фракиец, невесть какими путями оказавшийся едва ли не на краю земли, глянул на гостей почти сердито:

– Накормить – накормлю, а на постой даже не рассчитывайте.

Марцелин попытался переубедить хозяина с помощью золотой монеты, но понимания у фракийца не нашел.

– Посмотри сам, – кивнул тот на зал, забитый людьми. – Если ты думаешь, что я смогу выставить за порог этих варваров, вооруженных до зубов, то ты самый большой оптимист, италик, из всех кого я видел.

Руфин и сам пришел к выводу, что Марцелин напрасно пытается склонить хозяина к подвигу, непосильному даже для Геркулеса. По меньшей мере две сотни человек сидели сейчас за длинными столами, гремя вместительными чарками, и, судя по всему, не собирались покидать насиженных мест.

– Неужели у тебя, фракиец, не найдется одной-единственной комнатки для римского патрикия?! – рассердился на неуступчивость хозяина Марцелин.

– Видишь того варвара у стойки, – ткнул пальцем в рослого белокурого молодца хозяин. – Это рекс Оттон Балт, один из самых знатных готских вождей. А рядом с ним еще один рекс. А вот там, в углу, сидит антский княжич Белорев. И у каждого из них за спиной до сотни мечников. Никогда еще Тана не видела наплыва стольких гостей. И постоялые дворы, и частные дома забиты под завязку. Говорят, что рекс Герман приказал пригнать к городу несколько стад коров и быков, но вряд ли даже этого мяса хватит, чтобы прокормить такую ораву. Едва ли не все мало-мальски известные готские вожди сочли своим долгом приехать на свадьбу рекса Германа. Прибавь к ним еще вождей аланских, антских, борусских и русколанских, и тогда ты поймешь, италик, всю тщетность своих притязаний.

– А что, для свадьбы рекса нельзя было выбрать город попросторней? – удивился Руфин.

– Тана, конечно, не Рим, – криво усмехнулся фракиец. – Но в добрые времена здесь проживало до пяти тысяч человек. Сейчас меньше. Соседство гуннов многих напугало и заставило перебраться в более спокойные места.

– А ты почему остался?

– Появилась надежда, что союз аланов с готами заставит призадуматься гуннского царька Баламбера и он оставит наш город в покое.

– Выходит, не случайно рекс Герман решил устроить свою свадьбу именно здесь, на самой границе своих владений? – спросил Руфин.

– Верховный вождь готов ничего не делает просто так, – кивнул фракиец. – Он хотя и далеко уже не молод, но из разума пока не выжил. Мой тебе совет, патрикий, хочешь спать спокойно – ставь свой шатер за городской стеной. Так многие вожди делают. Можете, конечно, напроситься в Кремник, где разместился сам Германарех со своими ближниками, но, боюсь, что и там свободных помещений уже не осталось.

– А невеста прибыла в Тану?

– Говорят, что русколаны раскинули свои шатры за стенами города, но так ли это на самом деле, я не знаю. У меня и без того голова кругом идет, патрикий.

– Ладно, фракиец, в отсутствии гостеприимства я тебя не виню, но коли ты мне и в хорошем вине откажешь, то пеняй на себя, – усмехнулся Руфин.

Фракиец воровато огляделся по сторонам и понизил голос почти до шепота:

– Вино есть, патрикий. Целый бочонок отличного италийского вина. Для себя берег. Здешние варвары такого не пробовали.

– Два золотых денария, – предложил Руфин.

– Три, – твердо сказал фракиец. – Лучшего вина ты во всей Готии не найдешь.

– Уговорил, – усмехнулся Руфин. – Принеси кувшин к стойке, где стоят готские вожди.

Оба гота довольно сносно говорили по-фракийски, и патрикию Руфину без особого труда удалось завоевать их симпатии. Чему способствовало вино, которое расторопный хозяин удивительно вовремя разлил по глиняным кружкам.

– Ого! – причмокнул толстыми губами рекс Оттон. – А нам этот прохвост предложил натуральное пойло.

– Я тут ни при чем, – заюлил фракиец. – Патрикий привез вино из Константинополя.

– Это правда, – поспешил на помощь хозяину Руфин. – Мне захотелось угостить вас, высокородные мужи, италийским вином из дружеского расположения.

– А я слышал, что гордые римляне ничего не делают просто так, – сказал с усмешкой гот, стоявший рядом с Оттоном.

– Мой родственник и друг Придияр славится своей недоверчивостью, – пояснил слегка смутившемуся Руфину Оттон. – Не обращай на него внимания, патрикий. Что же касается меня, то я сразу поверил в твою природную доброту.

Собеседники Руфина были молоды, лет на пять моложе самого нотария. Сероглазый Оттон, в отличие от слегка рыжеватого и зеленоглазого Придияра, казался чуть серьезнее, выглядел повыше ростом и пошире в плечах. На фоне этих белокожих приятелей смугловатый Руфин сразу же привлек внимание многих посетителей постоялого двора. Первым к готам подошел княжич Белорев, на которого патрикию уже указывал фракиец. Белорев смотрелся постарше готов годами, волосы имел темно-русые и, если судить по насмешливым синим глазам, обладал неуступчивым нравом. По-фракийски он говорил много хуже Оттона и Придияра, что, однако, не помешало ему стребовать с патрикия чарку вина. Требование, разумеется, было шутливым, и Руфин с охотою пошел антскому княжичу навстречу.

– Я не был в Риме, – сказал Белорев. – Зато посетил Медиолан. Благословенный край, княжичи. Если бы боги спросили меня, где поместить страну Вечного Блаженства, я бы выбрал Италику без раздумий.

– Говорят, что и Константинополь неплох, – вопросительно глянул на патрикия Придияр.

– По сравнению с вечным Римом Константинополь всего лишь большая деревня, – вздохнул Руфин.

– А по сравнению с Таной? – спросил Оттон.

– Вот по сравнению с Таной – это Великий Рим, – засмеялся Руфин. – Во всяком случае, места там хватило бы всем. А здесь я даже не знаю, где голову приклонить.

– Единственное, что я могу тебе предложить, так это ложе в своем шатре, патрикий, – сказал с улыбкой Придияр. – Это, конечно, не римское палаццо, но от дождя спасает.

– Я принимаю твое предложение, высокородный рекс, – с готовностью отозвался Руфин. – И готов раскинуть свой шатер рядом с твоим.

– Ты не сказал, патрикий, каким ветром тебя занесло на Дон, – бросил словно бы между прочим княжич Белорев, опираясь на затрещавшую деревянную стойку. Ант был еще выше ростом, чем готы, и, судя по мощному торсу, обладал чудовищной силой.

– Я привез письмо рексу Герману от императора Прокопия, – спокойно отозвался Руфин.

– Прокопия? – вскинул темную бровь Белорев. – Первый раз слышу о таком императоре. Разве в Константинополе правит не Валент?

– Все течет, все изменяется, – ласково улыбнулся анту Руфин. – Бывает, человек ложится спать императором, а просыпается погонщиком ослов. Если вообще просыпается.

– Опасный вы народ, ромеи, – покачал головой княжич. – Никогда не знаешь, что у вас на уме. Вы его бойтесь, готы. Он умеет охмурять простодушных.

Белорев оторвался наконец от стойки и, чуть качнувшись, покинул постоялый двор. Вслед за ним ушли еще пятеро облаченных в доспехи воинов, видимо, это были мечники анта.

– Ты не обижайся на него, патрикий, – смущенно откашлялся Оттон. – Княжич сватался к Синиладе, но рекс Герман оказался более удачливым женихом.

– Иными словами, русколаны предпочли союз с готами союзу с антами? – прищурился на белокурого рекса Руфин.

– Можно сказать и так, – пожал плечами Оттон.

Руфина слегка удивило, что готы сочувствовали анту, а не своему соплеменнику и верховному вождю. Возможно, причиной тому была их молодость, но не исключено, что за этим сочувствием крылось нечто большее.

– Так мы договорились о добром соседстве, высокородный Придияр?

– Ставь шатер, – кивнул рыжий гот. – Так оно веселее и безопаснее.

– А почему безопаснее?

– Так ведь гунны рядом, – пожал плечами рекс. – Они спят и видят, как испортить Германареху свадьбу.

Готы не обманули римского патрикия. Обилие шатров, расставленных вокруг города, могло удивить кого угодно. Создавалось впечатление, что здесь близ Таны расположилась целая армия. Да, наверное, так оно и было. Своим появлением в низовьях Дона рекс Герман пытался устрашить гуннов и не допустить их проникновения в Причерноморье. Именно для этой цели верховный вождь готов собрал здесь всех своих федератов, включая восточных готов, антов, борусов, русколанов, сарматов, герулов и скифов. Здесь же, разумеется, были и вожди аланов, вернее, те из них, которые уцелели во время кровопролитной войны с гуннами. Как успел уже выяснить Руфин, почти вся Алания, за исключением южных крепостей и устья Дона, где располагалась Тана, была захвачена Баламбером.

– Аланы хорошие воины, – охотно подтвердил мнение, сложившееся у Руфина, Придияр, когда патрикий, уже обосновавшийся на новом месте, заглянул под вечер в его шатер. – В прежние времена им не было равных в конном строю во всей Сарматии. Но не всякую войну можно выиграть. Баламберу удалось объединить вокруг себя не только гуннов, но и угров, и булгар, и хазар, и даже венедов, проникших на реку Ра еще во времена Кия.

– Значит, война неизбежна? – спросил Руфин.

– А тебя это очень огорчит, патрикий?

Руфин ответил не сразу, а довольно долго рассматривал шатер готского вождя, явно не заслуживавший такой чести. Шатер был самым обычным, римского кроя, предназначенный для трибунов, командующих легионами, и достался готскому вождю, вероятно, после одной из стычек с войсками империи.

– Как ни странно, высокородный Придияр, – огорчит.

– Почему? – удивился молодой гот.

– Императору Прокопию нужны легионы для большой войны с Валентинианом и Валентом. И взять их можно только здесь, в Готии. Я готов заплатить, и заплатить много.

– Ты зря приехал, Руфин, – понизил голос почти до шепота Придияр. – Рекс Герман не станет воевать с империей.

– Из-за гуннов Баламбера?

– Не только, Руфин. Из-за новой веры тоже. Ты ведь не христианин, патрикий?

– Почему ты так решил? – насторожился нотарий.

– Ты прошел мимо храма, поставленного Вульфилой, даже головы не повернув на его купола, – усмехнулся Придияр.

– И что с того?

– Германарех сам принял новую веру и понуждает к тому же готских вождей. И многие уже отреклись от старых богов.

– Но ведь ты остался им верен. Так же как и твой родственник Оттон.

– Оттон принадлежит к роду Балтов. А Балты никогда особо не ладили с Амалами.

– А ты, Придияр, разве не из рода Балтов?

– Нет, патрикий. Я – древинг. Сто лет назад наши деды смешались с готами и признали верховную власть рода Балтов. Но мы никогда не смиримся с тем, чтобы нашими землями правил Амал, да еще и отрекшийся от Одина.

– Но если ты древинг, а не гот, то почему кланяешься чужому богу?

– Один – воплощение бога Белеса, это признают и готские дротты, и наши волхвы.

– Выходит, ты не прочь мне помочь, Придияр, ну хотя бы из нелюбви к христианам.

Вождь рассмеялся, откинув назад рыжеволосую голову:

– А ведь Белорев оказался прав. Ты действительно коварный человек, патрикий.

– Я не столько коварный, сколько щедрый, – ласково улыбнулся собеседнику Руфин. – Сколько человек ты смог бы выставить, Придияр?

– Три тысячи пеших и три сотни конных.

– А Оттон?

– Он смог бы поднять вдвое больше.

– Так в чем же дело, высокородный муж?

– Старейшины не позволят нам сделать этого без разрешения Германа Амала. Остготы сильнее нас, патрикий. Наши отцы проиграли войну с ними. И теперь у вестготов и древингов нет верховного вождя. Точнее, им стал Германарех. И гордый Оттон Балт вынужден ходить под его рукой.

– Я хотел бы повидаться с вашими жрецами, Придияр.

– Ты сильно рискуешь, Руфин.

– Почему?

– Люди Вульфилы уже расспрашивали моих людей о римлянах. Если о твоей встрече с дроттами донесут Германареху, то не сносить тебе головы, патрикий.

– Я проделал слишком долгий путь, Придияр, чтобы остановиться в шаге от цели.

Германареха нотарий Руфин увидел утром следующего дня. Седой старик, заросший бородой по самые ноздри, проехал между шатров на вороном коне в сопровождении многочисленной свиты. Говорили, что верховному вождю готов уже исполнилось сто лет, но Руфин этому не поверил. Семьдесят от силы. Причем здоровьем готские боги Германа Амала явно не обделили. Его жилистая рука уверенно держала поводья резвого коня, а мощное тело легко несло тяжелую броню, прикрывающую грудь от возможных предательских ударов. Зоркие, несмотря на возраст, глаза Германареха скользнули по лицу патрикия и его необычной для гота одежде, но лицо вождя осталось невозмутимым. Со стороны спутников Амала тоже не последовало никаких вопросов. Возможно, они приняли Руфина за простого торговца. А сам нотарий решил, что пришла пора сменить тунику и шерстяной плащ на более подходящую одежду, дабы не слишком выделяться среди окружающих.

Германарех направлялся к стану русколанов, так, во всяком случае, полагали рексы Оттон и Придияр, вышедшие из своих шатров, чтобы приветствовать верховного вождя. Руфину очень хотелось взглянуть на невесту Амала, и он, в числе многих готов, направил свои стопы за свитой Германареха. Придияр с Оттоном решили составить ему компанию. Причем в русколанский стан они отправились пешком, несмотря на свой высокий сан.

– Пустое, – махнул рукой Оттон. – Мы же не аланы, патрикий, и не росомоны. Готы плохие наездники, зато хорошие пехотинцы. В любой битве мы предпочитаем твердо стоять ногами на земле.

Русколаны, похоже, были заранее предупреждены о визите верховного вождя. Во всяком случае, от их стана навстречу Германареху выехало около десятка человек, тоже облаченных в броню и при мечах, но с непокрытыми головами. К сожалению, Руфин стоял слишком далеко от места встречи, чтобы слышать, о чем варвары говорят между собой. Да и язык их был для него тайной за семью печатями.

– Венедский язык не так уж сильно отличается от фракийского, – утешил его Марцелин, стоящий рядом с патроном. – Да и в готском немало венедских слов. Я слышал, что готы произошли от смешения сарматов все с теми же венедами, которых они называют ванами.

Руфин и сам улавливал некоторые знакомые слова в речах готов, его окружавших, но, к сожалению, этого было слишком мало, чтобы понять, о чем они говорят. Следовало всерьез заняться языком, иначе он так и останется для здешних варваров чудаком, не заслуживающим доверия.

Русколаны присоединились к свите Германареха, и процессия двинулась дальше, к высокому помосту, возведенному в самом центре стана. Разглядывая русколанские шатры, Руфин пришел к выводу, что они будут побогаче готских. Да и воинским снаряжением русколаны превосходили своих соседей, во всяком случае, бронею они защищали не только грудь, но и руки и ноги. По внешнему виду русколаны очень напоминали римских тяжелых кавалеристов-клибанариев.

– Мечи у них хорошие, – дополнил впечатления Руфина Марцелин. – Лучше не только готских, но и римских.

Благодаря Оттону и Придияру нотарию удалось пробиться почти к самому помосту. Пока на помосте стояли только трое вождей, среди которых Руфин без труда опознал Германареха.

– Справа от верховного вождя – его сын Витимир, слева – рекс Сафрак, – пояснил Руфину Придияр. – Сафрак один из самых ревностных приверженцев епископа Вульфилы. За что и обласкан Германарехом.

Витимир выглядел лет на сорок, Сафрак – на пятьдесят. Оба были высоки ростом и светловолосы. Причем Сафрак, как показалось Руфину, держался увереннее сына верховного вождя. Последний почему-то все время старался укрыться за спиной своего отца, словно не желал привлекать к себе излишнего внимания. Из чего нотарий заключил, что рекс Витимир человек нерешительный и не слишком честолюбивый. Невесту ввели на помост, когда у заинтересованных зрителей, включая римского патрикия, уже готово было лопнуть терпение. Русколанка была облачена в платье из парчи, расшитое золотой нитью, лицо она прятала под покрывалом из полупрозрачной и удивительно легкой материи. Сопровождали ее двое молодцов в броне и при мечах.

– Один из них, тот, что помоложе, – Сар, сын Коловрата, второй, тот, что постарше, – Мамий, сын воеводы Валии, – пояснил Придияр.

Невеста остановилась в пяти шагах от Германа Амала, после чего резким движением откинула покрывало. Вздох восхищения пронесся по толпе, окружившей помост плотным кольцом. Синилада, надо отдать ей должное, была действительно хороша. Ее заплетенные в косы волосы отливали золотом, стан был прям, бедра широки, на лице играл здоровый румянец. Словом, всем взяла девушка. Воистину – Прекрасная Лада, как успел прошептать на ухо нотарию потрясенный Марцелин. На фоне молодой, пышущей здоровьем русколанки рекс Герман смотрелся потрепанным жизнью старцем, и, видимо, в какой-то момент сам почувствовал это. Лицо его побурело от гнева, а усыпанная коричневыми пятнами морщинистая рука легла на крестовину меча. Сар и Мамий удивленно переглянулись. Витимир смущенно откашлялся. А Сафрак зашептал что-то на ухо разъяренному вождю. Видимо, его слова возымели действие, Германарех овладел собой и почти дружелюбно протянул руку невесте. Бок о бок они спустились по ступеням с помоста и чинно прошествовали сквозь расступившуюся толпу под радостные крики готов и русколанов.

Смотрины состоялись. И теперь все напряженно ждали, что скажет рекс Герман Амал своей невесте Синиладе. Говорил верховный вождь довольно долго, но, к сожалению, Руфин не понял из его речи ни единого слова. Зато по лицам Сара и Мамия нотарий понял, что Герман Амал сказал именно то, что от него ждали. То есть выразил восхищение красотой дочери князя Коловрата и назначил день бракосочетания. Недовольным после этой речи остался, кажется, только Сафрак, все остальные разразились громкими криками одобрения. Германарех легко сел в седло, лишь слегка оперевшись на вовремя подставленное плечо сына, и покинул стан русколанов почти рысью. Свита с трудом поспевала за конем чем-то расстроенного вождя.

– Что он сказал? – спросил Руфин у Придияра.

– Бракосочетание пройдет по двум обрядам, сначала русколанскому, а потом христанскому, – охотно отозвался юный вождь.

– А что, по этому поводу были споры?

– Еще какие! – засмеялся Оттон.

– Герман Амал настаивал на христианском обряде, – пояснил Придияр, – но русколанские волхвы об этом и слушать не хотели. Синилада не простая девушка, она воплощение богини Лады или жрица, чтобы тебе было понятнее, патрикий. Ибо, по венедским и готским представлениям, брак между Германарехом и Синиладой – это не простой брак между мужчиной и женщиной. В союз вступают Готия и Русколания. При этом князь Коловрат, отдав дочь Германареху, признает тем самым его верховенство и над своей землей. Этот брак, если он, конечно, состоится, положит конец бесконечным войнам между готами и русколанами и укрепит наши ряды в предстоящем противоборстве с гуннами. Вот почему Герман Амал пусть и с неохотою, но уступил русколанским волхвам и готским дроттам, которые, как ты догадался, выступали единым фронтом. Правда, он не постеснялся заявить во всеуслышанье, что это последняя уступка язычникам с его стороны. Что, безусловно, понравилось христианам, но сильно огорчило приверженцев веры отцов и дедов.

– Ты не забыл о моей просьбе, благородный Придияр? – спросил Руфин.

– Нет, патрикий, – понизил голос почти до шепота вождь. – Сегодня ночью в твой шатер придет человек. Доверься ему. Он укажет тебе нужную дорогу.

Глава 4

Посвящение

Выспаться в эту ночь Руфину не дали. Человек, обещанный Придияром, появился в его шатре, когда нотарий, утомленный впечатлениями трудно прожитого дня, уже успел смежить веки на походном ложе. Посланец таинственных дроттов был еще крепок, хотя седина уже тронула его виски, а лоб изрезали глубокие морщины.

– Зови меня Алатеем, римлянин, – сказал он негромко и охотно присел на лавку, придвинутую расторопным Марцелином.

– Мое имя тебе, наверное, уже известно, высокородный Алатей, равным образом как и цель моего приезда в Готию? – столь же тихо отозвался Руфин, разливая по кубкам вино.

Гость взял кубок, предложенный хозяином, и осушил его без раздумий. Из чего нотарий заключил, что перед ним не дротт, ибо ни один уважающий себя жрец не возьмет питье из рук чужака.

– Я всего лишь посвященный, – усмехнулся Алатей, угадавший мысли патрикия.

– Ты прекрасно владеешь латынью, – улыбнулся ему Руфин.

– Я бывал в Риме, – кивнул гот, – и даже служил несколько лет в дворцовой схоле императора Констанция. Но, в отличие от Вульфилы, я не принял новой веры.

– Почему?

– Потому что христиане обманывают людей. Сын бога Одина Бальдур Добрый еще не проснулся, он по-прежнему лежит в темной пещере, поверженный в долгое беспамятство хитростью бога Локки, но готов очнуться от долгого сна, когда пробьет его час. Долг каждого честного гота найти склеп Бальдура и разбудить его для грядущего блага всех людей. Впрочем, для этой трудной работы годятся только посвященные, а остальные должны просто ждать и надеяться, что час Бальдура Доброго наконец пробьет.

– Я служу Юпитеру, Алатей, как служили ему сотни лет мои предки.

– Какая разница, патрикий, как мы называем своего бога, Тор, Юпитер или Перун, мы поклоняемся одной силе, той самой, что создала этот мир и управляет им через деяния благородных мужей. И пока мы идем дорогой богов, у меня есть шанс уподобиться Тору, а у тебя – Юпитеру и стать его воплощением на земле.

– Русколаны тоже верят в воскрешение Бальдура? – спросил Руфин.

– Русколаны зовут его Ярилой, патрикий, каждую весну он в одном из своих воплощений побеждает зимнего дракона и оплодотворяет нашу землю. Но воплощение бога еще не сам бог. Зло падет только тогда, когда Бальдур-Ярило окончательно пробудится от сна. Однако и в этом случае для окончательного торжества ему понадобится помощь сильных мужей. Ты ведь жаждешь перемен, Руфин, ты хочешь пробудить от спячки Великий Рим, но ты не сумеешь этого сделать, не пробудив дух Бальдура в себе. Ибо дух Бальдура – это дух перемен, даже если эти перемены не сулят нам ничего хорошего. Венеды сказали бы тебе, патрикий, – пробуди в себе ярь. И мне остается только присоединиться к ним в этом пожелании. Ярь разбудит римских богов, ярь вдохновит римлян на великие свершения. И тогда чужой бог уйдет, потому что ему нечего будет делать на возрожденной земле.

Руфин был поражен словами варвара. Ибо сейчас на его глазах Алатей сформулировал то, о чем просвещенный римский патрикий думал все последние годы, но так и не нашел ни слов, ни образов для того, чтобы передать свои мысли тем, кто еще был способен их воспринять. Пробуди в себе ярь! Пробуди в себе жажду нового! Не в прошлом надо искать средство для спасения Великого Рима, а в будущем. Боги восстанут только тогда, когда у римлян будет цель, достойная их величия. Жить надо в мире этом, а не грезить о мире том, подчиняя все свои действия помыслам о благодати, которая ждет тебя после смерти. Ничего не будет там, если здесь, на земле, царят уныние и запустение. Нельзя спастись верой, спастись можно только действием.

– Ты убедил меня, Алатей, – спокойно произнес Руфин, пристально глядя в глаза чужака. – Я готов отправиться с тобой на поиски Бальдура.

Патрикий Руфин был слишком искушенным в тайнах жреческих мистерий человеком, чтобы поверить в легкость испытаний, которые ему предстояло пройти. Оставалась, правда, надежда, что дротты знают, с кем имеют дело в лице посланца императора Прокопия. Что они признают в Руфине посвященного, еще в юности прикоснувшегося к сакральным тайнам не только Рима, но и Востока. Тем не менее готовиться следовало ко всему, в том числе и к боли, и к страданию. Ибо, только переступив через боль и страдание, человек может проникнуть в замыслы богов. Пещер должно быть девять, хотя в некоторых мистериях число их сокращалось до семи. Но это для неофитов. Для тех, кто еще только жаждет прикоснуться к знанию, запретному для простых смертных. А Руфин знал много, никак не меньше, чем Алатей. Хотя, возможно, и меньше, чем дротты.

Вход в пещеру патрикию показал Алатей, после чего исчез, как сквозь землю провалился. Руфин этого ожидал, а потому решительно шагнул под сумрачные своды. Огонь полыхнул внезапно, едва не опалив при этом брови неосторожному путнику. Руфин отшатнулся, но с дороги не свернул. В пещере вновь стало темно, но патрикий сумел определить направление. Вторая вспышка огня тоже не застала его врасплох, он ждал чего-то подобного, а потому ускорил шаги. Вспышки последовали одна за другой, огонь заполыхал, казалось, по всей пещере, но Руфин знал, что вырвется из лабиринта. Патрикий уже увидел то, что от него пытались спрятать, – дверь, ведущую в следующую пещеру. И он скользнул в нее раньше, чем новый язык пламени облизал его лицо. Дверь с лязгом закрылась за спиной путника, а под ногами у него зажурчала вода. Руфин бежал до тех пор, пока поток не захлестнул его с головой. К счастью, патрикий успел глубоко вдохнуть, что помогло ему вынырнуть из водоворота как раз там, где это и следовало сделать. Отверстие было небольшим, но все же достаточным, чтобы ловкий и худой человек выскользнул через него из объятий стихии. Руфин перекувырнулся через голову и встал на ноги. Сверкнувший из темноты клинок он перехватил мечом и ударом ноги отбросил с пути чье-то замешкавшееся тело. Убивать нападающего он не стал. В этом не было необходимости. Ему предстояло пройти через лес мечей и копий, не уронив ни капли крови, ни своей, ни чужой. Удары сыпались на Руфина со всех сторон, но он был слишком искушенным бойцом, чтобы попасться на простые уловки. Убивать его в любом случае не собирались, хотя поранить, конечно, могли. В этом испытании главным было не испугаться. Не потерять голову от сверкания стали. Не дать опрокинуть себя на землю ударом кулака или древка копья. Руфин крутился как волчок, то и дело бросая свое ловкое тело из стороны в сторону. К счастью, ему хватило сил для последнего рывка в гостеприимно распахнувшиеся перед ним двери.

– Приветствуем тебя, путник, – услышал он громкий голос, гулом отозвавшийся по всей пещере.

Руфин вздохнул с облегчением. Пещер он прошел всего три. Ему оказали честь, признав за ним права посвященного. Правда, огонь, вода и сталь – это самые трудные испытания, и не знай молодой патрикий заранее, что ему предстоит, он, пожалуй, мог бы и оплошать на трудном пути.

– Приветствую вас, живые воплощения богов, – торжественно произнес Руфин и вскинул руку к потолку.

Жрецов было трое. В первом из них патрикий без труда определил Одина, по единственному глазу, сверкающему из-под шапки волос. Второй глаз был отдан в обмен на магическую силу, которой верховный бог готов жаждал обладать. Бога Тора он узнал по молоту, отличительному знаку всех громовиков. А вот третьего бога Руфин опознать не смог. Точнее, он не знал его имени. Догадался лишь, что перед ним гермафродит, вобравший в себя как женское, так и мужское начала. Он определил это по одежде, мужской и женской одновременно, по лицу, бородатому лишь с одной стороны и совершенно гладкому с другой. Возможно, этот бог владычествовал над любовью и браком, но патрикий не рискнул бы утверждать это с полной определенностью.

– Готов ли ты поклясться в верности сыну моему, Бальдуру Доброму? – спросил жрец, изображавший Одина.

– Готов, – твердо сказал патрикий, втыкая свой меч в земляной пол пещеры. В свидетели он призвал римских богов Юпитера и Марса, но дротты от него, видимо, иного и не ждали.

По знаку Одина Тор поднялся с места и поднес Руфину чашу, искусно сделанную из человеческого черепа. Патрикий осушил ее, не задумываясь. Его слегка удивил вкус напитка, но он почти сразу сообразил, что сварен этот напиток, скорее всего, из меда.

– Прими этот перстень Бальдура Доброго, путник, – торжественно произнес Тор, – и помни, что отныне ты посвящен в тайны наших богов. Доблестному мужу – слава, отступнику – смерть.

Мистерия была окончена. Боги покинули пещеру, а Руфин остался стоять, с интересом разглядывая стены и потолок огромного помещения. У него не было сомнений, что он находится в храме готских богов, а удивляло его только то, что жрецы построили свое святилище на чужой земле. Появления Алатея патрикий ждал, а потому не испугался, когда тяжелая рука рекса легла ему на плечо.

– Идем, посвященный, – торжественно произнес Алатей. – Дротты ждут тебя.

Руфину ничего другого не оставалось, как подчиниться. Алатей провел его по узким переходам в помещение, довольно просторное, но все же уступающее размерами главному залу. Здесь патрикия поджидали трое старцев. Не исключено, что это были те самые люди, которые изображали богов в недавней мистерии, во всяком случае, они знали, с кем имеют дело.

– Мы шли к этой земле многие годы, римлянин, – торжественно начал один из дроттов, старший по возрасту, если судить по его белой бороде. – Именно здесь находится Великая Свитьод. Именно отсюда бог Один увел наших предков на север. Но он завещал нам вернуться, и мы вернулись, дабы владеть землей, которая нас породила.

– Я понимаю, – кивнул Руфин и, повинуясь жесту жреца, присел к столу.

– Та земля, где ныне живут русколаны, тоже принадлежала нашим пращурам, и мы не можем оставить ее чужим. Мы долго и упорно воевали с теми, кого считали своими врагами, пока бог Один не указал нам другой путь. Ведь русколаны – это те же ваны, с которыми Один сначала воевал, а потом породнился. Он взял богиню ванов, прекрасную Фрею, и возлег с нею на ложе. И их брак стал залогом процветания как готов, так и ванов. Ты понял, патрикий, о чем я веду речь?

– Не совсем, – смущенно откашлялся Руфин. – Я понял только, что рекс Герман Амал идет путем Одина, когда берет в жены дочь князя Русколании Коловрата. И что их брак станет залогом единства всех окрестных племен. Но в таком случае что же тебя смущает, почтенный старец?

– Отступник Вульфила считает, что браки заключаются на небесах, – продолжал все тем же бесцветным голосом дротт, – но мы полагаем, что дух и плоть неразделимы. И отказ от плотской связи – это оскорбление богов.

Руфин удивленно покосился на Алатея, ибо никак не мог взять в толк, чего же хотят от него дротты. А хотели они от него чего-то очень важного, иначе не смотрели бы на заезжего патрикия с таким напряжением, словно именно от него зависело благополучие Готии и окрестных земель.

– Ты гость, – продолжал старый дротт. – Твой род не уступает в знатности роду Амалов. Тебе нет нужды лгать. И наконец, ты прошел обряд посвящения и несешь ответственность не только перед людьми, но перед богами. Именно поэтому готские и русколанские вожди поверят твоему слову.

– Все это так, – растерянно развел руками Руфин. – Я только не пойму, что именно я должен сделать?

– Семя Германареха должно быть вброшено в лоно Синилады, иначе союз двух племен не может быть заключен. Вождь, не способный овладеть женщиной, не вправе претендовать на власть в любой земле, в том числе и в своей.

Руфина наконец осенило. Германарех был стар, и дроты решили использовать это обстоятельство, чтобы подорвать авторитет верховного вождя. Земля русколанов, за которую готы воевали многие десятилетия, сама плыла к ним в руки в образе Прекрасной Лады, и требовалось всего ничего – овладеть девушкой на брачном ложе. Но, похоже, Герман Амал уже не в силах был совершить этот подвиг, едва ли не самый важный в своей жизни. Аслабость вождя – это слабость племени. Как могут готы претендовать на первенство среди окрестных племен, если их верховный вождь не способен идти путем бога Одина. Надо полагать, дротты решились на этот шаг не от хорошей жизни. Епископ Вульфила оказался очень опасным соперником в борьбе за души вождей. Но падение Германареха стало бы падением как Вульфилы, так и христианской веры вообще. Скорее всего, дротты заранее заручились поддержкой русколанских волхвов, для которых устранение Германа Амала тоже выгодно. Еще бы! Русколаны добровольно готовы были встать под руку верховного вождя готов, и не их вина, что эта рука оказалась бессильной. Возможно, Германарех чувствовал опасность, но, видимо, дело было обставлено так, что он просто не мог отказаться от этого брака, не уронив себя в глазах вождей и простых готов.

– Вы хотите, чтобы я стал третейским судьей? – спросил Руфин.

– Готы далеко не во всем доверяют русколанам, а русколаны – готам. А твое слово – это слово гостя, которому нет нужды лгать.

– А если Германарех не захочет подпустить меня к брачному ложу? – нахмурился Руфин. – Или того проще – просто убьет еще до начала обряда?

– Ты не единственный гость на земле готов и аланов, патрикий, – возразил дротт. – И твое имя будет названо мною и кудесником Велегастом в тот самый момент, когда новобрачных поведут в опочивальню. Германареху просто не хватит времени, чтобы убить тебя или подкупить.

– Я не продаюсь, – холодно заметил Руфин.

– Я знаю, – кивнул дротт, – иначе не обратился бы к тебе с этим предложением. Но в твоей неподкупности должны быть уверены наши и русколанские вожди.

– Неужели слово одного человека способно решить судьбу двух племен? – с сомнением покачал головой Руфин.

– Ты будешь не один, патрикий, – пояснил дротт. – Мы с кудесником Велегастом тоже пойдем с тобой. Не будем мы возражать и против присутствия епископа Вульфилы. Хотя в зоркости его глаз у нас имеются большие сомнения.

Последние слова, видимо, были шуткой, хотя на лице старого жреца не появилось даже тени улыбки. Он строго и серьезно смотрел на римского патрикия, впавшего в задумчивость.

– Я прибыл в Готию с важной миссией, почтенные старцы, – сказал со вздохом Руфин. – Ссора с верховным вождем может погубить дело, которому я служу.

– Мы наслышаны о твоих заботах, патрикий, – подтвердил дротт. – Но пока Германарех находится у власти, ни один из готских вождей не окажет тебе помощи.

– А если Герман Амал будет отстранен?

– Ты получишь ровно столько людей, сколько пожелаешь, – твердо пообещал дротт. – Я уже говорил с Оттоном Балтом и с Придияром Гастом. Вестготы и древинги готовы тебе помочь. Кроме того, ты можешь рассчитывать на поддержку русколанского кудесника, который пользуется большим авторитетом среди дунайских ругов и венедов.

– Хорошо, – кивнул Руфин. – Я согласен.

– Да поможет нам бог Один, – воздел руки к потолку дротт. – И да возродится Великая Свитьод на земле наших доблестных предков.

Возрождение Великой Свитьод в данную минуту Руфина волновало менее всего, но он не мог не отдавать себя отчета в том, что миссия, порученная ему императором Прокопием, без поддержки дроттов провалится с треском. А вернуться в Константинополь с пустыми руками он не мог. Его неудача оборачивалась неудачей Прокопия и гибелью или в лучшем случае изгнанием их обоих. Тут уж ничего не поделаешь. Если для возвышения Прокопия и Руфина необходимо падение верховного готского вождя, то тем хуже для Германа Амала.

– Береги перстень, – посоветовал патрикию Алатей. – В каком бы уголке Готии или Венедии ты ни оказался, он откроет тебе дорогу к сердцам высокородных мужей, верных своим богам и дедовским обычаям.

Герман Амал сдержал слово. Его бракосочетание с Синиладой прошло в точном соответствии сначала с языческим обрядом, а потом с христианским. Причем если в языческом обряде участвовали практически все вожди, собравшиеся близ Таны, независимо от племенной принадлежности, то в христианский храм отправились лишь избранные. И дело было не только в том, что языческий обряд вершился в священной роще, а христианский – в храме, где все вожди не поместились бы. Просто успехи Вульфилы в продвижении новой веры не были столь велики, как ему наверняка хотелось. И если бы не опека Германареха, то вряд ли христиане продержались бы в Готии хотя бы месяц, особенно при наличии таких врагов, как дротты. Впрочем, дротты, как успел заметить Руфин, пользовались любовью далеко не всех вождей и старейшин. Даже из тех, что придерживались отеческой веры. Удивляться этому не приходилось, поскольку почти все дротты были выходцами из одного рода, а представители других родов, даже самых знатных и прославленных среди готов, не могли занять высокого места в жреческой иерархии и должны были довольствоваться рангом посвященных. Собственно, почти так же дело обстояло в Риме, где к высшим жреческим должностям допускались лишь патрикии, что, возможно, и подвигло честолюбцев из плебеев поискать себе новую веру.

Столы для пира накрыли не только в Кремнике, но и на вымощенных камнем улочках Таны. Руфин, благодаря знакомству с готскими вождями, пировал в кругу избранных. Здесь, в огромном зале, среди грубо размалеванных колонн и стен, собрался весь цвет Великой Готии. Вожди всех без исключения окрестных племен сочли своим долгом приветствовать верховного рекса Германа Амала в час его торжества. Десятки лет этот человек вел кровопролитные войны, чтобы объединить под своей рукой земли от моря Варяжского на севере до моря Черного на юге, от реки Дунай на западе до реки Дон на востоке, и вот сейчас, на склоне лет, он достиг того, к чему так стремилась его душа. Оставалось всего ничего – провозгласить себя императором и пожинать лавры великих побед. Так думали большинство из вождей, сидящих за пиршественными столами. Но были и такие, у которых на этот счет сложилось другое мнение. И этому мнению еще предстояло прозвучать под сводами покрытого копотью зала. Сам Германарех расположился за отдельным столом, находящимся на возвышении посредине зала. Все прочие столы были расставлены вокруг помоста, а пирующие сидели вдоль стен, лицом к верховному вождю и его прекрасной супруге. Синилада была единственной женщиной, допущенной на пир. Пить ей не полагалось, есть тоже. Зато супруге Германареха не возбранялось рассматривать гостей и улыбаться им, если ей придет в голову такая блажь. Улыбки Синилады удостоился даже Руфин, успевший сменить плащ римского патрикия на наряд готского вождя. Почему-то в его сторону взгляд новобрачной обращался особенно часто. Руфина такое внимание Синилады слегка смутило, однако он очень скоро сообразил, что смотрит русколанка не на него, а на антского княжича Белорева, который букой сидел рядом и пил вино в таких количествах, что патрикий всерьез стал опасаться за его здоровье.

– Пусть пьет, – махнул рукой легкомысленный Придияр, – лишь бы буянить не начал.

Возможно, именно во избежание неприятностей с подвыпившими гостями Германарех ввел в зал своих мечников, которые выстроились цепочкой вдоль стен, а также заняли галереи, нависающие над столами. Появление мечников вызвало переполох среди гостей, иные даже вскочили со своих мест, но повелительный жест Амала заставил их вновь опуститься на лавки.

– Надеюсь, он не собирается лить кровь на собственной свадьбе? – с кривой усмешкой спросил Оттон Балт у насторожившихся соседей.

Ответом ему было молчание, прерванное здравицей в честь новобрачных, которую произнес Сафрак. Во время осушенные кубки сняли напряжение, воцарившееся было в зале, и пир потек по заданному Германарехом руслу.

Здесь, на свадебном пиру, Руфин впервые увидел епископа Вульфилу, которого без труда опознал по облачению. Вульфила сидел едва ли не на самом почетном месте, рядом с сыном Германареха Витимиром, и сухое, изможденное постами лицо его выражало печаль. Видимо, он не принадлежал к сторонникам этого брака. Скорее всего, даже пытался переубедить верховного вождя. Но Германарех был слишком искушенным правителем, чтобы ввиду гуннской угрозы упустить такой шанс для сплочения. Возможно, Амал искренне проникся христианской верой, но Руфин не исключал и другого – Германарех использует христиан, дабы подорвать влияние дроттов как на вождей, так и на простых готов. В таком случае он почти наверняка догадывается о том, какую ловушку готовят ему хитроумные жрецы, и, надо полагать, уже принял меры, чтобы нейтрализовать их усилия. Не исключено, что мечников в зал он ввел именно по этой причине. Имея под рукой людей, вооруженных до зубов, верховный вождь может себе позволить отклонить любое требование, звучащее из недружественных уст. Дротты и волхвы появились в зале под конец пира, когда подвыпившие гости уже впали в благодушное настроение и принялись довольно грубо пошучивать по поводу предстоящей брачной ночи. Синилада на эти выпады даже бровью не повела. Улыбка так и не покинула ее пухлых губ. Создавалось впечатление, что ей нравились намеки гостей на предстоящее событие, более того, она даже поощряла особо развязных вождей, одаривая их насмешливыми взглядами.

– Обычай, – пожал плечами Придияр в ответ на немой вопрос патрикия. – На деревенских пирушках шутки бывают еще солонее.

Возможно, все это было действительно уместно, если бы в качестве новобрачного на пиру выступал юнец, едва отпустивший усы. Но седовласому Германареху подначки пьяных вождей явно не нравились. Лицо его то бледнело, то багровело от приступов ярости. Взгляды, которые он метал в шутников, могли бы смутить самое твердое сердце, но, похоже, его захмелевшим гостям море было по колено. Руфин ждал вспышки необузданного гнева, с печальными для шутников последствиями, но как раз в этот момент в зале прозвучал голос Алатея:

– Дротты и волхвы пришли к нам, вожди, чтобы проводить будущих супругов к брачному ложу.

– Ты пьян, рекс, – выкрикнул Сафрак, вскочивший с места. – Брак уже заключен. И Богу не нужны посредники, чтобы узнать о его последствиях.

– Брак считается свершившимся, когда соединяются не только души, но и тела, – громко произнес Алатей. – Девственница не может быть мужнею женою. Так заповедовали боги, так говорит здравый смысл. Вождь на брачном ложе ничем не отличается от простолюдинов. Союз душ – это хорошо, но от такого союза не рождаются дети. Или ты хочешь, Сафрак, чтобы племя готов сошло на нет?! Чтобы наши коровы и овцы перестали приносить приплод?! Чтобы земля наша перестала родить на радость всем нам? Чтобы по нашим степям скакали злобные гунны? Чтобы Великая Свитьод пала в угоду пришлому богу?

– Мой бог не запрещает плотских утех между супругами, рекс Алатей, – громко провозгласил Сафрак. – Но он против того, чтобы посторонние люди наблюдали за таинством любви. Рекс Герман Амал не бык и не жеребец, чтобы потешать простых смертных.

В пиршественном зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь слабым позвякиванием железа. Руфин вскинул глаза к галерее и увидел лучника, целившегося ему в грудь. Рядом с лучником стояли его товарищи, уже выбравшие жертвы среди вождей, сидящих за столом. Шутки и споры, похоже, закончились, Герман Амал готовился сказать свое веское слово.

– Я пошел вам навстречу, дротты, – верховный вождь готов говорил спокойно, не повышая голоса, – но вы расценили мой жест как слабость. Вы пришли сюда, чтобы диктовать мне, Герману Амалу, свою волю. Вы бросили мне вызов, и я его принимаю. Отныне я запрещаю вам, дротты, являться мне на глаза. Я больше не хочу слушать ваши лживые речи. Я не буду разрушать ваши святилища и оскорблять старых богов, но отныне всякий гот, переступивший порог капища, станет моим недругом. А если это сделает кто-то из близких мне людей, то он будет казнен в назидание другим. Я все сказал, вожди, теперь выбор за вами. Сафрак, прогони назойливых старцев из моего дома.

Однако вмешательства Сафрака не потребовалось. Дротты, опираясь на длинные посохи, торжественно направились к выходу, и только у самых дверей один из них, самый старый по виду, обернулся и сказал голосом неожиданно густым для столь щуплого тела:

– Я не буду насылать на тебя проклятье, рекс Герман Амал, ибо ты уже и без того наказан богами. И твоя немощь, не столько телесная, сколько духовная, рано или поздно погубит готов. Вождь, от которого отвернулись боги, обречен. Отдай власть сыну, Герман, и уходи. Это не воля дроттов, это воля богов.

– Вон! – крикнул Германарех, вскакивая на ноги. – Вон, исчадье ада!

Суматоха поднялась изрядная. Сафрак, бросившийся было к дроттам, был остановлен вождями, вставшими на защиту старцев. Мечники забряцали оружием, готовые ринуться на растерявшихся гостей, но как раз в эту минуту заговорил епископ Вульфила:

– Не гоже, рекс Герман, так обращаться с гостями. Дротты пришли сюда незваными, и ты вправе был указать им на дверь. Но все остальные знатные мужи, приглашенные тобой на пир, вправе требовать уважения к себе.

– Сафрак, – приказал Германарех, поднимаясь из-за стола, – уведи мечников. Я верю в преданность готских вождей и в честность вождей русколанских. Я верю, что все благородные мужи, сидящие за этим столом, выполнят свой долг на поле брани и защитят нашу землю от нечисти, надвигающейся с востока. За ваше здоровье, вожди, за нерушимый союз готов и русколанов.

Слова Германа Амала были встречены криками одобрения. И хотя кричали далеко не все вожди, напряжение спало. Германарех и Синилада рука об руку покинули зал. Гости проводили их почтительным молчанием. Вообще-то уход новобрачных вовсе не означал окончание пира. Подобные пиры, случалась, длились сутками и неделями, но в данном случае желающих продолжить возлияния не нашлось. Вожди один за другим покидали Кремник, где свадебный пир едва не закончился кровавым похмельем. Руфин искал глазами Алатея, но наперсник дроттов ушел с пира одним из первых. Видимо, всерьез опасался за свою жизнь. Зато Руфин мог чувствовать себя совершенно спокойно. Его имя не прозвучало на пиру, и верховный вождь готов так и не узнал, какую роль хитроумные дротты отводили в предстоящей мистерии заезжему патрикию. К сожалению, неудача дроттов оборачивалась для Руфина большими издержками. Замысел императора Прокопия рушился прямо на глазах, а дальнейшее пребывание патрикия в Готии становилась бессмысленным.

– Кажется, Герман Амал одержал верх над своими врагами? – вопросительно глянул Руфин на Придияра.

– Ты плохо знаешь дроттов, патрикий, – криво усмехнулся вождь древингов. – Рано или поздно они нанесут Германареху ответный удар.

Глава 5

Синилада

Руфин проснулся поутру в прескверном настроении. И только чарка вина, поднесенная заботливым Марцелином, вернула ему вкус к жизни. От дроттов известий не было. Похоже, седобородые старцы все-таки покинули окрестности Таны, бросив Руфина на произвол судьбы. Обращаться к готам за помощью было бесполезно. Ни Германарех, ни Вульфила, положение которого еще более укрепилось после изгнания дроттов, не позволят посланцу императора Прокопия смущать посулами умы готских вождей. Руфин еще вчера заметил, что за его шатром следят. Это могло быть следствием обычной недоверчивости варваров к чужакам, но он не исключал и того, что Германареху стало известно о встрече заезжего патрикия с жрецами. В этом случае с Руфином церемониться не будут – либо подсыплют яд в вино, либо просто ткнут кинжалом под ребра. Следовало уезжать из Таны и уезжать как можно скорее.

– Сколько у нас займет времени переход от Таны до Голуни? – спросил Руфин у Марцелина.

– Если пойдем водой, то дней десять, не меньше.

– А если сушей?

– Трудно сказать, патрикий, – вздохнул Марцелин. – Говорят, что сушей путь короче, но нужен знающий проводник. Иначе мы просто заблудимся в здешних бескрайних степях. Я бы на твоем месте сначала поговорил с русколанами.

Совет был дельный. К сожалению, Руфин не был знаком ни с Саром, ни с Мамием, верховодившими в русколанском стане, а потому решил для начала обратиться за помощью к антскому княжичу Белореву. Ант встретил навязчивого гостя не слишком любезно, но чарку все-таки поднес. Патрикию было известно о причине плохого настроения княжича, а потому он не стал ему пенять за невнимательность, порой переходящую в грубость.

– А зачем тебе понадобились русколаны? – недовольно буркнул Белорев, глядя на гостя красными с перепоя глазами.

– Мне нужны люди, княжич, способные решить судьбу одной империи, – спокойно отозвался Руфин.

– Догадываюсь какой, – скривил губы Белорев. – Не скрою, патрикий, если бы речь шла о Готии, ты нашел бы во мне союзника, но Рим меня не интересует.

– Анты готовятся к войне с Германарехом? – удивленно вскинул бровь Руфин.

– Это я готовлюсь к войне с ним, – с ненавистью просипел Белорев. – И будь уверен, патрикий, в отличие от тебя я найду союзников и очень скоро.

– Какая жалость, что наши интересы разошлись, княжич.

– Издеваешься? – насторожился ант.

– Нет, княжич, я просто верю в твою великую судьбу.

– Спасибо, патрикий, на добром слове, – усмехнулся Белорев. – Будем надеяться, что ты недаром носишь этот перстень, и тебе многое известно не только о настоящем, но и о будущем.

– Какой еще перстень? – удивился Руфин, но тут же спохватился – Ах, да. Я получил его от дроттов.

– Догадываюсь, – кивнул Белорев. – Перстень поможет открыть тебе многие двери и многие сердца, но он же может привести тебя к гибели. Не следует показывать его первому встречному.

– Спасибо, что предупредил, – кивнул Руфин и тут же снял подарок дроттов с пальца.

– У Сара и Мамия своих забот сейчас хватает, – задумчиво проговорил Белорев. – Я тебя познакомлю с Гвидоном.

– И кто он такой, этот Гвидон? – полюбопытствовал Руфин.

– Он младший брат Сара по матери, а Мамия по отцу.

– Это как же, – не понял патрикий. – Ведь Сар с Мамием – не родственники.

– Так решили боги и их волхвы, – загадочно улыбнулся Белорев. – Тебе, посвященному, скажу – Гвидон сын воеводы Валии и княгини Любавы. Но не ищи здесь измены, патрикий. Не страсть двигала этими людьми, а долг. Так руги и росомоны скрепляют свой союз. А для людей непосвященных – Гвидон сын бога Велеса, и этим сказано все.

– И как мне прикажешь обращаться к сыну бога, княжич Белорев?

– Зови его боярином, патрикий, пока и этого довольно, – пожал плечами ант. – Возможно, Гвидона ждет великая судьба, возможно, он падет в первом же бою. Никто не знает, сколько нам отмерит Макошь, прядущая нить нашей жизни.

– Боярин Гвидон действительно сумеет мне помочь? – прямо спросил Руфин.

Белорев ответил не сразу, а только после того, как огляделся по сторонам, хотя в шатре кроме него и Руфина никого не было:

– Попроси Гвидона, чтобы он проводил тебя к Власте.

– А что мне может дать эта женщина?

– Она не женщина, патрикий, она кудесница, – вздохнул Белорев. – Мне она отказала в поддержке, но, возможно, ты окажешься более удачливым просителем. Если она скажет «да», то никто из венедских и ругских князей не посмеет ей возразить. Вот только плату она с тебя потребует непомерную.

– Я не испытываю недостатка в золоте.

– Чудак ты, римлянин, – покачал головой Белорев. – Речь идет не о золоте, а о душе. Впрочем, я тебе в этом деле не советчик, патрикий, решай сам. И помни – я тебя предупредил. Конь у тебя есть?

– Пока не обзавелся, – развел руками Руфин.

– Зря, – протянул насмешливо Белорев. – Когда вступаешь в спор с таким противником, как Герман Амал, не худо иметь под рукой средство для бегства.

– Так у меня есть галера!

– На той галере ты даже от пристани не успеешь отчалить, патрикий. Запомни – я худых советов не даю, хотя и не числю себя в провидцах.

– Убедил, – засмеялся Руфин. – А у кого здесь можно купить коней?

– У русколанов и купишь. Это хороший предлог, чтобы наведаться в их стан, не вызывая подозрений у ищеек Сафрака.

– Тебя они тоже стерегут? – удивился патрикий.

– На это у них есть серьезные причины, – спокойно отозвался Белорев и решительно подхватился с ложа. – Поехали, патрикий. У нас не так много времени, чтобы терять его попусту.

Проскакав довольно приличное расстояние от стана готского до стана русколанского, Руфин пришел к выводу, что антские кони не уступят в резвости коням эллинским или фракийским. Любезность княжича Белорева дошла до того, что он одолжил патрикию не только коня, но и седло, довольно удобное, надо признать, хотя и не похожее на римское. Мечники, охранявшие шатер боярина Гвидона, встретили гостей настороженно. Возможно, причиной тому был готский наряд патрикия. Впрочем, недоразумение быстро разрешилось, мечники расступились, и княжич Белорев решительно втолкнул своего спутника под полотняный кров. Руфин, однако, успел отметить, что шатер у боярина Гвидона самый роскошный из всех, в которых ему удалось побывать здесь, в Готии.

– Подарок кудесницы Власты, – успел шепнуть патрикию княжич Белорев.

Ничего примечательного в молодом человеке, поднявшемся с деревянной лавки навстречу гостям, Руфин с первого взгляда не обнаружил. Разве что, в отличие от большинства готов и русколанов, Гвидон был темноволос, да и кожей смугловат. В Константинополе он вполне бы сошел за эллина или фракийца, а в Риме за италика. Лицо Гвидон имел приятное, но красавцем Руфин его бы не назвал. Единственное, что поразило патрикия в боярине, – это глаза. Большие карие глаза, обладающие притягательной и таинственной силой. Видимо, эту особенность отмечали в боярине многие, и, возможно, по этой причине простолюдины считали его сыном бога. Впрочем, держался Гвидон просто, без претензий на величие, а с княжичем Белоревом так и вовсе дружески.

– Угостить вас нечем, – сокрушенно развел руками боярин. – Привезенный мед мы уже выпили, а вино в лавках Таны вдруг иссякло за одну ночь.

– Да быть того не может, – ахнул Белорев, имевший слабость к дарам виноградной лозы.

– Видимо, Герману Амалу зачем-то понадобилось, чтобы его готы протрезвели после брачного пира, – высказал разумное предположение Руфин и надел на указательный палец заветный перстень.

– Посвященный, – оценил его жест Гвидон.

– Патрикий Германареху не друг, так что можешь говорить с ним без опаски, – охотно отрекомендовал своего спутника Белорев.

– Тебе, конечно, известно, какая ночь нам предстоит?

Свой вопрос юный Гвидон обращал к патрикию Руфину, но ответил на него княжич Белорев:

– Ярилина.

– Ночь, когда пробуждается природа, ночь, когда новое, свежее, молодое идет на смену старому и отжившему, – сверкнул глазами Гвидон. – Никто до сего времени не противился зову земли, истомившейся по ласке. Но именно сегодня утром Герман Амал осмелился сказать кудеснице Власте «нет». Не мне вам объяснять, чем его упрямство обернется для Готии, для Русколаний, для всех окрестных и подвластных ему земель.

Руфин не понял из слов боярина Гвидона ровным счетом ничего, но постеснялся переспросить. Зато Белорев догадался, похоже, обо всем, и на его обычно румяном лице вдруг проступила смертельная бледность.

– Он не позволил Синиладе участвовать в таинстве Ярилы? – хриплым голосом спросил Белорев. – Но что по этому поводу думают готы?

– То же самое, что и мы, – повел плечом Гвидон. – Я говорил с Оттоном Балтом и с Придияром Гастом, они готовы помочь нам исправить оплошку своего вождя. Синилада должна участвовать в обряде, будет на то согласие Германареха или нет. Такова воля кудесницы Власты.

– А если она мужняя жена? – спросил Белорев.

– А если нет? – в тон ему отозвался Гвидон, после чего оба замолчали.

Руфин старательно напрягал мозги, силясь хоть что-то понять в разговоре варваров. А молодые люди, видимо, были настолько уверены в его мистических познаниях, что не находили нужным опускаться до объяснений. Им все было понятно, в отличие от римского патрикия, который хоть и слышал о Яриле, но имел весьма смутное представление о том, какое место он занимает среди венедских богов. Еще менее ему было понятно, почему готы Оттон и Придияр так рвутся помогать какой-то загадочной кудеснице, рискуя выйти из воли грозного Германа Амала, с весьма печальными для себя последствиями. Скорее всего, без участия дроттов в этом деле не обошлось. Сначала они рвались увидеть соитие Германареха и Синилады своими глазами, теперь, получив отпор от престарелого вождя, пытаются все-таки выяснить, потеряла русколанка девственность или нет. Похоже, это же интересует и таинственную Власту, и русколанских волхвов, и боярина Гвидона, находящегося у них на подхвате.

– Ты сообщил об ответе готского вождя Сару и Мамию? – спросил Белорев у Гвидона.

– Нет. Власта сказала, что им это знать не обязательно. Если Синилада стала женой Германареха, то мы не будем поднимать шум, несмотря на его вызывающее поведение, ибо этот союз выгоден не только готам, но и русколанам. Но мы не можем допустить, чтобы Прекрасная Лада, олицетворение наших земель, осталась девственницей после Ярилиной ночи. Такого оскорбления боги не простят ни нам, ни готам.

После этих слов Гвидона патрикию Руфину стало ясно все. Дроттами руководило не только властолюбие, но и забота о благополучии племени. Синилада, вступив в брак с верховным вождем, становилась олицетворением всех земель, ему подвластных. И ее предполагаемая девственность могла означать только одно – боги отвернулись от готов и их союзников. Земли, которые они населяют, останутся бесплодными. А это сулит голод в ближайшем будущем. Голод неизбежно приведет к раздором. И это на пороге войны с гуннами, которые, конечно, не замедлят воспользоваться бедой своих соседей. Вот почему Оттон Балт и Придияр Гаст с готовностью откликнулись на зов кудесницы Власты, отлично понимая, что только так можно сохранить мир между племенами. Наверняка Германарех догадывался, какие страсти кипят за его спиной, но упрямо держался новой веры, выгодной ему хотя бы потому, что она снимала с него ответственность за телесную слабость.

Руфин, Белорев и Гвидон проникли в Тану еще до захода солнца. На ночь ворота города закрывали наглухо, но это почему-то не смущало спутников патрикия. Похоже, у них в Тане были надежные союзники. Вопросов Руфин не задавал, отлично понимая, что пустая болтовня может повредить делу. Правда, его не могли не смущать высокие стены Кремника, надежно защищающие не только Германа Амала, но и всех его близких. По прикидкам Руфина, в Кремнике сейчас находились не менее пяти сотен отборных мечников, еще по меньшей мере столько же размещались в домах, окружающих танскую цитадель. Каким образом Гвидон с Белоревом собирались обвести вокруг пальца такое количество людей, патрикий мог только догадываться.

Оттон с Придияром присоединились к заговорщикам, когда узкие улочки Таны уже погрузились во тьму. Встреча произошла на постоялом дворе разбитного фракийца, который делал вид, что не имеет понятия о замысле своих гостей. С готскими вождями пришел еще один человек, в котором Руфин без труда опознал рекса Алатея.

– Витимир откроет ворота Кремника, – тихо сказал Оттон, – но охрану у ложницы Синилады нам придется устранять самим. Лучше если это произойдет без пролития крови.

– А городские ворота? – спросил Руфин.

– Там сидят верные нам люди, – пояснил Алатей. – Нам бы только из Кремника выбраться.

Участие в заговоре сына Германареха патрикия не удивило. Витимир хоть и крестился под давлением отца, но, похоже, веру в старых богов не утратил. Скорее всего, сходно с Витимиром думали и многие близкие к верховному вождю высокородные мужи, иначе заговорщикам не удалось бы так легко проникнуть в хорошо охраняемый Кремник и подняться по каменной лестнице на второй ярус практически незамеченными. Кто-то невидимый старательно расчищал им путь к цели.

Ложница Синилады была расположена рядом с покоями Германареха. Эту часть Кремника стерегли особенно внимательно. Алатей заранее предупредил молодых спутников, что сон верховного вождя готов оберегают не менее десятка вооруженных воинов. Еще двадцать находятся в караульном помещении по соседству. И в случае даже малейшего шума они обязательно придут на помощь своим товарищам. Дополнительные трудности заговорщикам доставляли светильники, довольно густо развешанные на стенах внутренних помещений. Правда, на лестнице их не было, что и позволило Придияру и Гвидону подобраться вплотную к двум мечникам, стоявшим у входа в узкий коридор. Древинг и русколан сработали практически бесшумно. Даже Руфин, стоявший в десяти шагах от поверженных готов, не услышал ни вскрика, ни шума падения. Далее предстояло действовать Руфину и Оттону, а им в спины уже дышали Алатей с Белоревом. Коридор в этом месте делал крутой изгиб, и хотя охранники в самый последний момент успели заметить нападающий, но подать сигнал товарищам им не позволили. Руфин расчетливо ударил своего противника костяшками пальцев в кадык, а потом добавил ему ребром ладони по шее. Обмякшее тело патрикий аккуратно уложил на деревянный пол. Когда Руфин наконец добрался до дверей Синилады, там все уже было кончено. Охранники лежали бездыханными, а сама русколанка, облаченная в ослепительно белое платье, стояла на пороге своей ложницы. Белорев набросил на плечи Синиладе темный плащ и подхватил ее на руки. Отступление прошло без сучка без задоринки. На пути от покоев Германареха до ворот Кремника заговорщики не встретили ни единого человека. Руфин не исключал, что и самого Германареха и особо преданных ему людей союзники Алатея просто опоили сонной травой, дабы они не помешали жрецам творить таинство, угодное богам.

Ворота, как и обещал Алатей, распахнулись перед заговорщиками даже раньше, чем они к ним подъехали. Шестеро всадников с ценной добычей поспешно покинули Тану, не вызвав ни у кого подозрений и не услышав в спину ни единого вопроса. Из чего Руфин сделал вполне очевидный вывод – новая вера еще не проникла достаточно глубоко в души готов, даже тех, кто внешне поклонялся Христу. Как и предполагал патрикий, заговорщики направили своих коней именно к тому месту, где, по его расчетам, находился таинственный подземный храм. В минувшую ночь он не запомнил дорогу, но рекс Алатей знал ее очень хорошо. Руфин еще не успел прийти в себя после пережитых в Кремнике приключений, а спешившийся гот уже стучал рукоятью плети в дверь, разукрашенную таинственными знаками. Служки, вынырнувшие словно из-под земли, разобрали коней. Боярин Гвидон что-то сказал им на непонятном Руфину языке и решительно подтолкнул замешкавшегося патрикия к распахнувшемуся зеву. Руфин не узнал помещения. Правда, в прошлый раз ему просто недостало времени на разглядывание стен, украшенных рисунками. Не исключал патрикий и того, что сегодня его привели совсем в другой зал, предназначенный для иных целей.

Посредине подземного святилища находился камень, подле которого в большой медной чаше полыхал огонь. Присмотревшись к камню, Руфин сообразил, что он олицетворяет какое-то божество, скорее всего женское. Правда, неизвестный мастер лишь наметил половые признаки и на этом посчитал свой труд завершенным. И хотя каменное изваяние ничем не напоминало изображения богинь в римских храмах, Руфин почувствовал трепет. От грубо обтесанного изображения высшего существа исходила такая первобытная сила, что даже у просвещенного римлянина закипела в жилах кровь.

Не исключено, правда, что на него подействовала возбуждающе не священный камень богини, а обнаженная женщина, выступившая вдруг из полумрака навстречу гостям. Судя по тому, как готские и русколанские вожди согнулись в поклоне, это была таинственная кудесница Власта, о которой Руфин узнал сегодня поутру от княжича Белорева. Власта была немолода, во всяком случае, за тридцать ей уже перевалило. Однако Руфину еще не доводилось видеть женщину со столь совершенным телом. Сравнить Власту можно было только со статуей Дианы, если, конечно, не брать в расчет, что перед вами живая плоть. К тому же у статуи не бывает таких горящих почти безумным огнем зеленых глаз. Синилада, сбросив с плеч темный плащ, шагнула к кудеснице, опустилась перед ней на одно колено и припала лицом к ее животу. Тут только Руфин заметил, что голова русколанки не покрыта, а волосы распущены по плечам. Такое себе могла позволить только девственница, но никак не замужняя женщина. Власта провела ладонью по волосам Синилады и возложила ей на голову венок из засоших трав. Судя по всему, этот венок должен был символизировать уснувшую природу. Во всяком случае, жест кудесницы настолько поразил вождей, застывших в неподвижности рядом с патрикием, что они издали протестующие крики, нарушившие торжественную тишину подземного святилища.

– Боги гневаются на нас, благородные мужи, – произнесла нараспев Власта, – и вы знаете причину их гнева. Нам потребуется немало усилий, чтобы вернуть их любовь.

Кудесница махнула рукой в сторону медной чащи, и горевший в ней огонь вдруг вспыхнул с такой силой, что осветил все отдаленные уголки пещеры. Руфин с удивлением обнаружил, что в пещере довольно много людей, ну никак не меньше сотни. И все эти люди облачены в белые одежды. На этом фоне вожди, вооруженные до зубов, выглядели как чужие. Видимо, поэтому кудесница Власта и предложила им избавиться от одежды. Готы и русколаны повиновались ей незамедлительно, патрикий слегка замешкался, но, натолкнувшись на повелительный взгляд Власты, поспешил последовать общему примеру. Руфину и прежде доводилось участвовать в оргиастических мистериях, но эта была не совсем понятна ему по сути, и он боялся оплошать. К счастью, его проводницей в мир богов стала сама кудесница. Кровь закипела в жилах молодого патрикия, когда Власта только прикоснулась рукой к его руке. Кроме Синилады, успевшей избавиться от одежды, в святилище находились еще три девственницы с распущенными по плечам волосами. Что же касается мужчин, то в мистерии, посвященной таинственному богу Яриле, участвовали только молодые вожди. Куда пропал седовласый Алатей, патрикий, увлеченный Властой в хоровод, так и не понял.

Сначала они долго и медленно ходили вокруг каменного изображения богини под заунывные звуки рожков. Похоже, невидимые музыканты оплакивали то ли смерть этого мира, то ли его погружение в глубокую спячку. Хоровод почти замер, когда в похоронную песнь рожков вдруг вплелась чарующая мелодия свирели. Огонь в медной чаше вновь ярко вспыхнул, а люди, словно бы очнувшиеся от сна, закружились вокруг изваяния. Темп все ускорялся и ускорялся, к рожкам и свирели присоединились барабаны, задающие ритм мистерии. Хоровод распался. Руфин оказался лицом к лицу с Властой и почувствовал ее свежее дыхание на своем лице. Эта женщина знала толк в любви, Руфин почувствовал это сразу, как только руки кудесницы обвили его глею. Краем глаза он успел увидеть княжича Белорева и Синиладу, слившихся в любовном экстазе, а через мгновение он уже сам пылал огнем почти божественной страсти. Пламя в чаше почти погасло, и Руфин не видел ни лица кудесницы, ни ее тела. Великое таинство вершилось под сводами святилища, а богам не требовалось слишком много света, чтобы оценить старания людей. Музыка смолкла, ее заменили стоны земли, с наслаждением вбирающей в себя семена новой жизни. Оргия достигла своей кульминации. Руфин почувствовал, как за его спиной отрастают крылья. Увы, людям не дано надолго оторваться от земли. Власта отозвалась на усилия Руфина последним вскриком и разжала руки. И в этот момент вновь запела свирель. Огонь в чаше стал набирать силу. Патрикий с некоторой оторопью увидел, что венки на головах девушек зазеленели и украсились первыми весенними цветами. Это можно было считать чудом. Так его и восприняли зрители и участники таинства. Боги вернули людям свою любовь. Жизнь на земле будет продолжаться!

– Ярила с нами, – громко произнесла Власта, вскидывая руку над головой. – Радуйтесь люди и славьте бога не пролитой кровью, а любовью. Пусть ярь до смертного часа не покинет ваших жил.

Именно Власта возглавила процессию, которая медленно потекла из дверей подземного святилища к берегу реки. Но даже холодок, пахнувший от Дона, не охладил пыл почитателей бога любви и плодородия. Ярь забурлила в их жилах, понуждая сливаться в экстазе во славу кумира. Руфин еще трижды заключал в свои объятия неутомимую Власту, прежде чем ему удалось испить воды из Дона. Княжич Белорев и прекрасная русколанка первыми вошли в реку, Синилада сняла с головы венок и опустила его в воду. Течение подхватило священный дар и медленно понесло его в вечность.

Обряд завершился. Чьи-то заботливые руки накинули плащи на плечи кудесницы и патрикия. Это было как нельзя кстати, ибо Руфин уже успел почувствовать, что майские ночи в Приазовье куда холоднее, чем в Риме.

– Не расслабляйся, патрикий, – услышал он шепот рекса Алатея у своего уха. – Нам еще предстоит вернуть Синиладу ее мужу Германареху.

Эта задача показалась Руфину практически неразрешимой. Наверняка охранники, которых они оглушили, но отнюдь не убили, уже пришли в себя и подняли тревогу. Если, конечно, в дело не вмешались таинственные союзники Алатея.

– А ты уверен, что мы не нарвемся на засаду? – тихо спросил он у вождя.

– У нас нет выбора, – холодно ответил Алатей. – Мы должны попасть в Кремник до рассвета.

– Но ведь Германарех все равно узнает о случившемся?

– Конечно, узнает, – усмехнулся Алатей, – но у него будет возможность промолчать. Сделать вид, что именно он свершил то, к чему его призывали боги. И что семя, вброшенное в лоно Прекрасной Лады, – это его семя. Все мы люди, патрикий. И все смертны. Каждый может ослабеть плотью в силу возраста или болезни. Но мудрый вождь тем и отличается от глупого, что не кричит о своей слабости всему миру. Мы помогли Герману Амалу выпутаться из сложного положения и вправе рассчитывать на его благодарность.

– Я не уверен, что Германарех думает сходно с тобой, – поморщился Руфин. – Зато я хорошо знаю христиан. Епископ Вульфила никогда не простит Синиладе участия в языческом обряде.

– Что ж, – пожал плечами Алатей. – Тем хуже для Вульфилы и его христиан.

К счастью, опасения Руфина не подтвердились. Тана вновь распахнула зев перед заговорщиками. А из тьмы, окутавшей город, не донеслось ни звука. Город словно вымер. Кроме лая собак да цокота копыт по каменной мостовой, патрикий за время пути до Кремника так и ничего и не услышал. Синилада спрыгнула с крупа коня княжича Белорева и скользнула в приоткрытые ворота цитадели. Заговорщики еще некоторое время выжидали, вслушиваясь в тишину, но из-за каменных стен не донеслось ни звука. Похоже, возвращение Синилады прошло столь же успешно, как и ее похищение. Теперь оставалось только надеяться на мудрость верховного вождя готов и верить, что любовь к старым богам еще не окончательно угасла в его сердце.

Глава 6

Гнев вождя

Руфин проспал почти до полудня, никем и ничем не потревоженный, что само по себе было хорошим предзнаменованием. Марцелин, уже успевший утром побывать в городе, никаких перемен не увидел. Тана жила своей обычной жизнью, разве что улыбающихся жителей на ее улицах стало больше. Люди поздравляли друг друга с праздником Пробуждения и сетовали на то, что гости рекса Германа выпили едва ли не все вино и медовую брагу в городе. Впрочем, вскоре выяснилось, что запасливые аланы преувеличивали размеры своих потерь и вино в городе все-таки было. Во всяком случае, Марцелину, хоть и за большие деньги, удалось купить кувшин довольно хорошего местного вина.

– А что слышно о Германарехе?

– Верховный вождь объявил о скачках в честь своей свадьбы с Синиладой и обещал золотой кубок, доверху наполненный драгоценными каменьями, тому, кто первым пересечет заветную черту. Кроме конных скачек нам еще предстоит увидеть кулачные бои, а также состязания лучников. Впрочем, если верить местным жителям, то подобные состязания всегда проводились в окрестностях Таны в день Пробуждения природы, так что свадьба Германа Амала здесь совершенно ни при чем. Многие, правда, опасались, что епископ Вульфила запретит мистерию, посвященную языческому богу, или, по крайней мере, попытается ей помешать, но со стороны христиан никаких возражений не последовало.

Из слов Марцелина патрикий Руфин заключил, что рекс Герман и епископ Вульфила куда умнее, чем он о них думал. Запрет на праздник вызвал бы бурю возмущения не только среди алан, но и среди готов. Не говоря уже о русколанах, сарматах, антах и прочих племенах. Поэтому Германарех решил присоединиться к общему ликованию, оговорив, правда, что языческий праздник – это всего лишь продолжение его свадьбы. Против такой хитрости никто, похоже, не возражал. Даже всесильные дротты. А что касается Руфина, то его сейчас больше волновало отсутствие вестей от кудесницы Власты, а не предстоящие скачки в честь бога Плодородия.

– Меня никто не спрашивал?

– Боярин Гвидон передал тебе вот это, патрикий. – Марцелин достал из сумки, висевшей у пояса, перстень и протянул Руфину.

– И что он сказал?

– Он сказал, что этот дар кудесницы доведет тебя до Кия.

– Какого еще Кия? – рассердился патрикий.

– Я думаю, он имел в виду город – либо Киев на Днепре, либо Киян на Дунае, – развел руками Марцелин. – Именно там находятся главные храмы венедских богов.

– Тебе следовало разбудить меня!

– Гвидон сказал, что дело это не спешное и что позднее он расскажет тебе все сам.

Руфин рывком поднялся на ноги и потянулся к одежде:

– А русколаны прислали нам купленных коней?

– Еще вчера вечером, – подтвердил Марцелин. – Все кони уже ходили под седлом, так что проблем с ними не будет.

– Скажи людям, чтобы держались настороже.

– Почему?

– Предчувствие у меня нехорошее, – вздохнул Руфин и решительным жестом откинул полог шатра.

Гребцы патрикия были набраны в константинопольском порту, а потому слишком полагаться на их преданность не стоило. Тем не менее Руфин не собирался бросать их на произвол судьбы в чужой земле.

Русколанский конь был действительно неплох. Патрикий сделал на нем несколько кругов в окрестностях стана и остался доволен приобретением. Участвовать в скачках он не собирался, что, однако, не помешало ему опоясаться мечом и направиться в сопровождении Марцелина к берегу Дона, где уже шли приготовления к предстоящему событию. Плотники заканчивали сооружать помост для почетных гостей. Расторопные служки натягивали веревки, отделяющие зрителей от места старта. Шатер, предназначенный, судя по всему, для верховного вождя и его свиты, уже установили, и сейчас вокруг него суетились люди. Возможно, Германарех, в отличие от Руфина, собирался принять участие в скачках. Во всяком случае, он выделил для этой цели двух коней, которых сейчас вываживали конюхи.

– Жеребцы необъезженные, – без труда определил Марцелин. – Такие для скачек не годятся.

– Наверное, они выставлены на продажу, – пожал плечами Руфин. – Спроси у конюхов об их цене.

Марцелин обернулся на удивление быстро. Судя по всему, конюхи встретили его не слишком любезно.

– Кони действительно принадлежат Герману Амалу, но они предназначены для участия в мистерии, а потому не продаются.

– Какой еще мистерии? – удивился Руфин.

– Не знаю, патрикий, – пожал плечами Марцелин. – Конюхи не захотели ответить на мой вопрос.

Люди все пребывали к месту предстоящих скачек, и вскоре вокруг шатра стало тесно. Большинство варваров были при мечах, но без доспехов. Исключение составляли только мечники Германареха, которые стали потихоньку оттеснять зрителей от шатра, дабы освободить место для проезда верховного вождя и его свиты. По прикидкам Руфина, на берегу Дона собралось никак не меньше десяти тысяч человек. Расторопные торговцы сновали тут и там, предлагая проголодавшимся зрителям лепешки и вареное мясо, которое готовили тут же неподалеку на кострах. Патрикий с трудом отыскал в людском море своих старых знакомцев, княжича Белорева и боярина Гвидона. Гвидон был в алой рубахе и расшитом золотой нитью кафтане. Зато антский княжич обрядился как на войну. Грудь его облегал колонтарь из железных пластин, нашитых на кожаную основу. У пояса висел меч, а к седлу была приторочена секира на крепкой длинной рукояти. Точно так же были снаряжены и три десятка его конных дружинников.

– Ты что, в поход собрался? – спросил княжича Руфин.

– Не нравится мне все это, – поморщился Белорев. – Дружинники Германареха готовы к бою, а у русколанов под рукой нет ничего, кроме мечей.

– Так ведь мы на скачки приехали, а не на войну! – рассердился Гвидон.

– Я сказал Мамию, что к городу подошли пять тысяч конных сарматов, – процедил сквозь зубы Белорев, – а он даже ухом не повел.

– Германарех давно обещал поддержку воинской силой аланскому князю Оману, – пожал плечами Гвидон.

– Тогда почему они не вошли в город, а расположились за дальним холмом? – стоял на своем Белорев.

– В городе и без них не протолкнуться, – махнул рукой русколан. – Неужели ты думаешь, что Герман Амал разорвет союз, к которому так долго стремился? Да еще накануне гуннского нашествия.

– Не будет нашествия, Гвидон, – поморщился Белорев. – По слухам, идущим с того берега, каган Баламбер свалился в горячке, а между степными ганами начались раздоры.

– Ты сказал об этом Мамию? – нахмурился Гвидон.

– Сказал.

Гвидон неожиданно сорвался с места и поскакал навстречу русколанским вождям, которые как раз в это время в сопровождении большой свиты приближались к месту празднества. Руфин с некоторым сожалением отметил, что русколаны, коих насчитывалось не менее пятисот человек, не вняли предостережениям Белорева и не позаботились о достойном снаряжении.

– Это ловушка, Руфин, – прошипел княжич патрикию. – Сегодня утром Витимир сын Германа Амала должен был встретиться с Алатеем на постоялом дворе.

– И что с того? – насторожился нотарий.

– Ни Алатей, ни его люди с той встречи не вернулись. Я разговаривал с хозяином постоялого двора, но фракиец клянется, что Алатей у него не появлялся. Зато он слышал, что на соседней улочке произошла стычка между готами, в которой был то ли ранен, то ли убит один из вождей.

– Так, может, это просто пьяная ссора?

– Готы даже спьяна не убивают своих вождей, патрикий, – криво усмехнулся Белорев. – Ты как хочешь, а я к помосту не поеду. Не хочу рисковать головой понапрасну. Я думаю, Герману Амалу уже известно, кто лишил девственности Прекрасную Ладу.

– Ты думаешь, что Алатей проболтался?

– При чем тут Алатей, – рассердился княжич. – В обряде участвовало больше сотни человек, среди них были вожди, как готские, так и аланские. Не все умеют держать язык за зубами, Руфин. И среди посвященных есть такие, которым расположение Германареха дороже, чем одобрение дроттов.

Сар и Мамий, похоже, не стали слушать Гвидона. Во всяком случае, они продолжили свой путь к шатру Германареха. Более того, их свита значительно поредела. Всего около двух десятков самых родовитых русколанов остались при вождях, остальных боярин Гвидон отвел за символическое ограждение.

– Я все-таки рискну, княжич, – решился Руфин.

– Твоя воля, патрикий, – пожал плечами Белорев.

Руфин догнал Сара и Мамия и присоединился к их ближникам. Никто из русколанских бояр не выказал по этому поводу неудовольствия, а некоторые даже поприветствовали патрикия взмахом руки. Возможно, это были те, кто минувшей ночью участвовал в мистерии, и сейчас они опознали в Руфине посвященного.

Судя по поведению мечников, окруживших шатер двойным кольцом, Германарех уже приехал к месту состязаний. Во всяком случае, рекс Сафрак, вышедший навстречу русколанам, приветствовал их от его имени. Сафрак был абсолютно спокоен, с вождями разговаривал любезно и даже предложил Сару и Мамию подняться на помост, приготовленный для самых знатных гостей. Однако русколаны предпочли дождаться выхода верховного вождя готов. И Германарех не заставил себя долго ждать. Он вышел из шатра в сопровождении аланского князя Омана и еще нескольких самых знатных готских и аланских вождей, среди которых, однако, не было его старшего сына. Отсутствие Витимира не на шутку встревожило патрикия Руфина, и он уже собрался убраться от помоста куда-нибудь подальше, но, к сожалению, запоздал с этим разумным решением. Помост и шатер были окружены плотным кольцом конных готов, которые стали теснить русколанов, расчищая место для предстоящих скачек. В действиях готов не было вроде бы ничего враждебного, но Руфин на всякий случай проверил, как вынимается из ножен меч.

Германарех в сопровождении князя Омана и готских рексов, среди которых находились и Сар с Мамием, поднялся на помост и взмахом руки приветствовал собравшихся. Варвары дружным ревом отозвались на жест своего повелителя. Вслед за верховным вождем взошли на помост и два десятка его облаченных в доспехи охранников. Причем встали они как раз между Германарехом и русколанами. Аланский князь Оман, который был чуть не втрое моложе верховного вождя готов, покосился на мечников с удивлением, но промолчал. Вообще-то скачки следовало открывать именно ему, но он любезно передоверил это право старейшему и мудрейшему среди гостей, благородному Герману Амалу.

Слышали эти слова князя Омана только те, кто находился поблизости от помоста, тем не менее приветственные крики прокатились по всему полю, заполненному людьми. В подавляющем большинстве участники праздника были пешимии вряд ли представляли серьезную опасность для конных русколанов, которые в случае заварушки могли вырваться из кольца. Возможно, именно поэтому Сар и Мамий спокойно сидели на лавках, установленных на помосте, а высокородные русколанские бояре если и крутились в седлах, то разве что от нетерпения да из боязни упустить момент начала состязания. Руфин, с трудом понимавший чужую речь, все-таки уяснил, что в скачках наряду с готами и аланами будут участвовать сарматы, угры, анты и венеды. Причем именно угров русколаны опасались более всего. Готов же они за серьезных соперников не принимали. Вытянув шею, Руфин увидел участников состязаний, всего около десятка, которые сгрудились справа от шатра. Но заинтересовали его вовсе не наездники, а два необъезженных жеребца, которых вели под уздцы конюхи. Следом за жеребцами шел Сафрак, несший на плече тяжелый сверток. Видимо, в этом свертке было нечто настолько ценное, что готский вождь не мог доверить его мечникам, шествовавшим чуть в отдалении. За мечниками пели епископ Вульфила и несколько монахов, облаченных в черные одежды. Их появление на месте скачек, посвященных языческому богу, вызвало удивление у многих зрителей, в том числе и у русколанских бояр, окружавших патрикия Руфина.

Коней остановили напротив помоста, мечники окружили их и рекса Сафрака плотным кольцом. Сафрак, похоже, начал разворачивать сверток, но тут внимание присутствующих переключилось на Германа Амала, поднявшегося с лавки. Верховный вождь подошел к самому краю помоста и вскинул к небу руку, требуя тишины. Он стоял в этой позе так долго, что у Руфина, повернувшего голову вправо, чтобы лучше видеть, затекла шея. Наконец Германарех заговорил:

– Я предупреждал вас, вожди готов, что каждый, кто переступит порог языческого капища, станет моим недругом. Эти слова относятся к тебе, Оттон Балт, и к тебе, Придияр Гаст.

Руфин завертел головой и без труда отыскал среди готов, окруживших помост, своих товарищей по недавней мистерии. Оттон и Придияр сидели в седлах шагах в двадцати от патрикия, и он, к сожалению, не смог определить, какое впечатление произвели на них слова верховного вождя.

– Я предупреждал также, – продолжил Германарех свою обличительную речь, – что любой человек, близкий мне по крови или связанный со мной иными узами, нарушивший мой запрет, будет предан страшной и мучительной казни. Я дал слово богу в присутствии епископа Вульфилы, а потому не могу нарушить его, не уронив своей чести вождя и свободного человека.

Руфин понимал далеко не все слова, произносимые Германарехом, но дни, проведенные им среди готов, не пропали даром, и смысл речи вождя он все-таки сумел уяснить. И видимо, он первый догадался, что речь идет о Синиладе, тогда как Сар и Мамий, находившиеся на помосте, продолжали спокойно слушать Германа Амала.

– Делай свое дело, Сафрак! – резко бросил с помоста Германарех.

Епископ Вульфила высоко поднял над головой позолоченный крест, монахи за его спиной, возвели очи к небу и зашевелили губами, видимо, читали молитвы. Мечники, доселе плотной стеной окружавшие Сафрака, вдруг метнулись в разные стороны, и заинтересованным зрителям открылось жуткое зрелище. Обнаженная женщина висела между двух беснующихся жеребцов, привязанная к их шеям и туловищам крепкими веревками.

– Во имя веры Христовой! – взвизгнул епископ Вульфила, и конюхи, удерживавшие жеребцов, разом бросили поводья.

Кони с места понесли по широкому проходу, предназначенному для скачек, между рядами потрясенных зрителей, вызвав у присутствующих вздох ужаса и изумления. А потом наступившую тишину прорезал страшный женский крик. Кони миновали живой коридор из человеческих тел и понеслись в разные стороны, разрывая на части ту, которая еще недавно звалась Прекрасной Ладой.

Первым опомнился Мамий – это он разбросал в стороны мечников-готов и позволил Сару нанести единственный, но точный удар клинком в бок Германа Амала. Верховный вождь готов покачнулся и повалился на руки своих ближников, но еще раньше пали на помост русколанские вожди, пронзенные сразу десятком мечей.

– Бей русколанов! – пронесся над полем страшный крик, и сотня конных готов с воем набросилась на несчастных бояр, среди которых находился Руфин. Патрикия спасла одежда готского покроя. В поднявшейся кровавой суматохе его посчитали своим. И он сумел выбраться из кровавой ловушки, устроенной русколанам Германом Амалом. Бойня шла уже по всему полю. Руфин вдруг увидел перекошенное лицо Придияра Гаста, потрясающего окровавленным мечом и услышал его хриплый голос:

– Уходим, патрикий!

Судя по всему, Германарех обрек на смерть не только Синиладу, но и всех участников вчерашней мистерии. Во всяком случае, его дружинники атаковали вестготов Оттона и Придияра с не меньшим рвением, чем русколанов. Однако в данном случае они получили нешуточный отпор. За спиной у вестготских вождей было никак не менее сотни дружинников, облаченных в доспехи. Они без труда разорвали железное кольцо и ринулись прочь от помоста, давя копытами коней всех, кто осмеливался встать на их пути. Мирные танские обыватели, покинувшие в этот день родной город ради интересного зрелища, ринулись врассыпную, увлекая за собой пеших готов, которые вовсе не собирались умирать в угоду своему вождю. Оттон и Придияр во главе своих дружинников без труда пробились к русколанам и соединились с ними на обрывистом берегу Дона. Готы их, казалось, больше не преследовали. Как не преследовали они и антов княжича Белорева, в рядах которых находился и Марцелин. Всего под рукой боярина Гвидона собралась довольно внушительная рать в пять сотен конников, готовых дорого продать свои жизни.

– Надо бежать, Гвидон, – крикнул Белорев. – Конница Германареха на подходе. Их вдесятеро больше, чем нас.

Руфин приподнялся на стременах и без труда убедился в правоте слов антского княжича. Из-за дальнего холма уже выкатывалась лавина ощетинившихся копьями всадников. Вообще-то готы уступали русколанам в конном бою, предпочитая сражаться пешими. Но Германарех в последнее время стал набирать в свою конницу сарматов и скифов, издавна живших в Причерноморье. А эти умели драться верхом. В данном случае на стороне воинов Германареха было еще и превосходство в численности, не говоря уже о вооружении.

– Отходим к стану, – крикнул Гвидон.

– А не лучше ли рассыпаться по степи? – возразил Белорев. – Пусть ловят нас поодиночке. Или переправиться через Дон.

– Слишком глубоко, – покачал головой Оттон. – Они испятнают нас стрелами раньше, чем мы доберемся до противоположного берега.

Прорываться сквозь плотные ряды сарматской конницы было бы безумием. Отступать к городу, где уже выстраивалась пешая готская фаланга, значило погибнуть наверняка. Именно поэтому Гвидон принял единственно верное, по мнению Руфина, решение: он повел своих людей на холм, где был расположен русколанский стан. Русколаны доскакали до холма раньше, чем до него добрались конные сарматы, и даже успели выставить кругом телеги, дабы не позволить своим врагам взять стан с наскока. Град стрел обрушился на атакующих сверху вниз и заставил их придержать коней. Урусколанов появилось время для того, чтобы облачиться в доспехи и прийти в себя после неожиданного нападения. Женщин в их стане не было. Имущество и шатры никто спасать не собирался.

– А быки? – напомнил Гвидону один из мечников. – Быков куда денем, боярин?

Быки были подарены русколанам Германом Амалом. Часть из них уже съели, часть собирались забрать с собой. Животные, напуганные поднявшейся суматохой, сейчас бродили по стану, круша рогами и копытами все, что попадалось на пути.

– Соберите быков, – распорядился Гвидон.

Конница Германареха готовилась повторить атаку. От города к холму двинулись пехотинцы. Похоже, готские вожди решили взять русколанов в кольцо, дабы истребить их наверняка. Пока трудно было сказать, кто возглавил этот напуск, учитывая ранение, а возможно, и смерть Германа Амала. Скорее всего, это был Сафрак, один из самых умных и опытных ближников верховного вождя готов.

– Привяжите к хвостам быков сухое сено и подожгите его, – распорядился Гвидон.

Прием, примененный русколанским боярином, был незамысловатым, но действенным. Стадо обезумевших животных ринулась вниз с холма, прямо на развернувшихся для атаки сарматов.

– Прорываем их ряды и рассыпаемся по степи, – крикнул Гвидон. – Сбор у излучины. Вперед, русколаны! С нами Велес!

Сарматы не выдержали натиска разъяренных и перепуганных животных. Стена из облаченных в доспехи всадников распалась, и в образовавшуюся брешь ринулись русколаны, на скаку поражая своих растерявшихся противников дротиками. Руфину даже меч обнажать не пришлось. Сарматы, смешавшиеся в кучу, не сумели быстро развернуть своих коней, и русколаны, вырвавшиеся из кольца, наметом ушли в степь, оставляя за своей спиной клубы пыли.

Погони не было. Скорее всего, по причине неразберихи, воцарившейся в готском стане. Удар кинжала княжича Сара сорвал замыслы Германа Амала, и теперь его преемнику, кто бы им ни оказался, предстояло расхлебывать кашу, заваренную верховным вождем. Война с русколанами началась не в самый подходящий для готов момент. Если Германарех и выживет, то, вероятно, не скоро оправится от раны. А его сын Витимир, если, конечно, он наследует власть своего отца, не отличается ни властолюбием, ни особой воинственностью.

Патрикий Руфин, отдышавшись после бегства и пораскинув умом, пришел к выводу, что разразившаяся на скачках трагедия и грядущая неизбежная война между готами и русколанами для него лично обернется большими потерями. О поддержке готов в войне с императором Валентом придется забыть. А без помощи извне Прокопию не продержаться и нескольких месяцев. Императоры Валентиниан и Валент, объединив свои усилия, без труда разделаются с мятежниками.

– А где Белорев? – спросил Руфин у Придияра.

– Княжич ушел за Дон к гуннам, – нехотя отозвался древинг. – У преемника Германа Амала будет с ним еще немало хлопот. Белорев будет мстить готам за Синиладу до скончания дней. И грядущая война ему только на руку.

– А вам с Оттоном?

– Мы бы предпочли договориться, – понизил голос почти до шепота Придияр. – Мертвых не поднимешь, а лишняя кровь ничего не решит в давнем споре.

– Надо узнать, жив ли Германарех, – так же тихо посоветовал Руфин вождю. – А если ранен, то насколько серьезно и сумеет ли он встать на ноги. Мне показалось, что рекс Витимир человек куда более покладистый, чем Герман Амал. Надо только оградить его от влияния епископа Вульфилы и рекса Сафрака.

– Я пошлю в Тану своих людей, – кивнул Придияр. – И свяжусь с дроттом Агнульфом. Но и тебе, патрикий, следует поговорить с кудесником Велегастом.

– А разве он спасся? – удивился Руфин.

– Волхвы не ездили на скачки, – пояснил Придияр. – Это ради них и Власты боярин Гвидон вернулся в русколанский стан, рискуя потерять всех своих людей.

– Но я не видел среди русколан женщин?

– Власта умеет носить мужской наряд, – усмехнулся древинг. – Так же как и ее жрицы. И оружием они владеют лучше многих мужчин. В свое время они пролили немало крови готов, пока те не научились их уважать. У вас в Риме ведуний богини Лады называют амазонками.

– А я полагал, что амазонки – это выдумка досужих людей.

Придияр засмеялся:

– Под рукой у Власты целый город, обнесенный каменной стеной. Именно в этом городе находится храм Лады. И живут там только женщины. Многие пытались взять этот город, но одолеть богиню и ее жриц не удавалось еще никому. В том числе и Герману Амалу. Десять лет назад он почти год простоял под стенами Девина, но так ничего и не добился и ушел оттуда с большим срамом.

– Хорошо, – вздохнул Руфин. – Я поговорю с Велегастом и Властой.

– Ты только многого им не обещай, патрикий, – предостерег Придияр. – Глазом моргнуть не успеешь, как станешь игрушкой в руках кудесницы. Власта умеет напускать морок на мужчин. А тебя она выбрала для мистерии далеко не случайно.

– Почему?

– Власта ненавидит императора Валентиниана, как я слышал, – вновь понизил голос Придияр. – Не знаю почему. Но в любом случае война между готами и русколанами ей не нужна.

– А Велегаст и Власта сумеют убедить русколанского князя простить готам смерть дочери и сына?

– Не знаю, Руфин, – вздохнул Придияр. – Князь Коловрат – потомок Кия, коего русколаны почитают как бога, а потому он далеко не всегда считается с волхвами. Тем не менее Коловрат человек разумный и очень хорошо понимает, чем может обернуться для его земли война с готами.

– Так ведь и Германарех вроде бы все понимал, – криво усмехнулся Руфин, – но, тем не менее, позволил чувствам взять верх над разумом.

– Чувства-то здесь при чем? – удивился Придияр. – Если бы не болезнь Баламбера и не смута среди гуннов, то Синилада была бы жива. Можешь мне поверить. Германарех не стал бы слушать Вульфилу.

– Так ты считаешь, что Вульфила повинен в смерти дочери Коловрата?

– Посуди сам, Руфин, Синилада ведь не простая женщина, она была жрицей высокого ранга посвящения. Живым воплощение богини в Готии. А христиане, как я слышал, не терпят конкурентов. Вульфила боялся ее ведовского дара, а потому сделал все от него зависящее, чтобы погубить Прекрасную Ладу. Пообещай голову епископа волхвам и Коловрату в обмен на мир.

– Но у меня нет головы Вульфилы! – вскричал потрясенный предложением Руфин и почти с ужасом глянул на вождя.

– Не кричи, – холодно проговорил Придияр. – Мы с Оттоном поможем тебе. Смерть епископа Вульфилы угодна богам. Иначе они никогда не простят готам убийства Прекрасной Лады.

– Вы собираетесь вернуться в Тану? – спросил патрикий.

– Если Германарех мертв или серьезно ранен, то наше присутствие там просто необходимо. Мы не можем допустить, чтобы вопрос о преемнике решал рекс Сафрак и близкие к нему люди.

– Не сносить вам головы, – вздохнул Руфин.

– Не тебе бы говорить, патрикий, и не нам бы с Оттоном слушать. У тебя своя судьба, у нас своя. Тем не менее я очень надеюсь, что наши пути вновь пересекутся.

Глава 7

Голунь

За время долгого пути Руфин неоднократно пытался поговорить с кудесником Велегастом, но почтенный старец от разговора уклонялся. Судя по всему, русколанский верховный жрец тяжело переживал крах своих начинаний. Ибо, как намекнул патрикию боярин Гвидон, именно Велегаст уговорил князя Коловрата отдать дочь за Германа Амала, сославшись при этом на бога Велеса. А теперь выходило, что либо бог ошибся в выборе жениха для Синилады, либо кудесник неправильно истолковал его волю. Возможно, Велегаст слишком понадеялся на дроттов, чье влияние в Готии значительно ослабло с появлением там христиан. Что же касается Власты, то ее Руфин так и не смог обнаружить среди сотен русколан. Гвидон в ответ на его вопросы только руками разводил да косил глазами на безусых отроков, составляющих десятую часть его отряда. Разумеется, Руфин давно уже догадался, что имеет дело не с юнцами, а с облаченными в воинские доспехи женщинами. Но его положение эта догадка нисколько не облегчила. Ни одна из амазонок не удостоила патрикия ни словом, ни даже кивком.

– Так ведь она кудесница, – пояснил расстроенному патрикию Марцелин. – Русколаны говорят, что Власта может любое обличье принять, хоть мужское, хоть женское, хоть звериное. Наверное, она сейчас рыскает по округе волчицей. Или обернулась кобылицей. Мне Бермята рассказывал, как он вздумал за амазонкой приударить. А она завела его в лес, обернулась огромной медведицей и гоняла потом по кустам до полного изнеможения. Бермята чуть жив домой вернулся. И послал в храм Лады белого коня, чтобы вину свою загладить.

– А в чем вина-то? – не понял Руфин.

– Не тронь чужого, – наставительно заметил Марцелин. – Ведуньи живут по воле богини, и если они тебя сами не зовут, то сиди себе тихо и считай ворон.

– А если позовут?

– Тогда делай, что велят, и помалкивай о случившемся.

Руфину ничего другого не оставалось, как последовать совету мудрого Бермяты. Тем более что времени не только для разговоров, но даже для сна и отдыха у него почти не было. Гвидон торопился, а если и делал привалы, то только для того, чтобы дать роздых лошадям. О людях он не думал. Да в этом и не было особой необходимости. Основу его отряда составляли росомоны, а эти кочевники, по словам Марцелина, в седло садились раньше, чем начинали ходить. За шесть дней русколаны отмахали по степи такое расстояние, что Руфин только головой качал, оглядываясь назад. Самое удивительное, что на своем пути они только трижды встретились с людьми. Причем эти люди были кочевниками. И видимо, из родственных русколанам племен, поскольку Гвидон без споров и ссор забирал у них свежих коней, отдавая им взамен своих, уставших от долгого перехода.

– Это действительно росомоны, – подтвердил Марцелин. – Они уже сотни лет кочуют в донских степях. А в городах Русколании живут в основном венеды и руги. Эти возделывают землю и даже получают неплохие урожаи.

– И сколько в Русколании городов? – спросил Руфин.

– Бермята мне сказал, что – триста, но, думаю, приврал по обыкновению. Хотя, конечно, русколанские города не чета нашим. Тут любое поселение в сто домов, обнесенное рвом и тыном, величают градом.

Вспаханное поле Руфин увидел на седьмой день пути. Вспашка была глубокой. Поле явно не мотыгой ковыряли.

– На быках пашут, – подтвердил Марцелин. – И плуги у них не хуже римских. Семьи тут многочисленные, способные не только себя прокормить, но и вырастить зерно на продажу.

– А рабов они много держат? – спросил Руфин, оглядывая поле, которое тянулось едва ли не до самого горизонта.

– Рабов в Русколании нет, – усмехнулся Марцелин, – ни у росомонов, ни у венедов, ни у ругов. Пленных они, правда, заставляют три года отработать, но в основном при богатых домах, а потом отпускают на все четыре стороны. Многие из них здесь же в Русколании оседают, но уже как свободные люди. Я таких много в Голуни видел. Кто торгует, кто землю пашет, кто горшки на продажу лепит. Кузнецы здесь особо в цене. Но мечи в основном куют руги. Они же ладят доспехи.

Осмотрел Руфин и русколанские поселения. Те, что стояли в степной полосе, были застроены домами, похожими на аланские, виденные им в Тане, круглые, обмазанные глиной. Но когда степь сменилась лесом, появились деревянные дома, которые Марцелин назвал срубами. Цельные бревна укладывались друг на друга и получались довольно крепкие постройки, которые не всяким тараном прошибешь.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.