Борьба за Рим - Поверженный Рим

Сергей Шведов

Поверженный Рим

Часть 1

Сезон охоты

Глава 1

Временщики

Зима в Нижней Панонии в этот беспокойный для Римской империи год выдалась на редкость мягкой. Во всяком случае, легкий январский морозец не помешал юному императору Грациану отправиться на охоту в сопровождении пышной свиты из военных и гражданских чиновников. Магистр пехоты Нанний долго стоял у окна, наблюдая за суетой во дворе курии, и лишь потом обернулся к своему гостю, сухощавому мужчине лет тридцати пяти с надменным и строгим лицом. Епископ Амвросий Медиоланский был очень влиятельным человеком, к его мнению прислушивались многие высшие чиновники империи, и сиятельный Нанний не был в этом ряду исключением. Епископ почти не притронулся к угощению, выставленному на стол магистром. Впрочем, Амвросий даже среди служителей христианской церкви славился своей воздержанностью в пище. А вино, по слухам, он не употреблял вовсе. Сам Нанний, которого разве что самый беззастенчивый льстец мог назвать примером христианского благочестия, никогда ни в чем себе не отказывал. Вот и сейчас, подойдя к столу, он налил из глиняного кувшина вина в кубок и залпом его осушил. Несколько ярко-алых пятен упали на белое покрывало, но магистр этого даже не заметил.

– Готы разорили Мезию и Фракию, по слухам, они готовы двинуться в Иллирик, – глухо проговорил Амвросий. – А в это время император Грациан предается забавам в окружении высших чиновников империи, одетый в звериные шкуры, словно варвар.

– Грациан молод, – усмехнулся Нанний и присел к столу напротив расстроенного епископа. – Ему нет еще и двадцати лет. В его возрасте удачный бросок копья в тушу зверя порой значит гораздо больше, чем победа, одержанная на поле брани.

– Мы уже потеряли две провинции, – напомнил магистру Амвросий, – и сдается мне, что наши неприятности на этом не закончились. Причем не только на Востоке, но и на Западе. По моим сведениям, сиятельный Нанний, франки вновь готовят вторжение в Галлию и уже нашли себе союзников в лице венедов.

Слова епископа не стали для магистра пехоты откровением. Угроза с Севера была для Римской империи не менее опасной, чем угроза с Востока. Захват франками Паризия означал потерю не только Северной Галлии, но и Британии. Варвары, надо отдать им должное, выбрали для вторжения очень удачное время. Римские легионы в Британии и Северной Галлии уже давно не получали жалование. Волнения в их рядах нарастали. Не исключено, что в создавшейся ситуации они решатся на открытый бунт и попытаются бросить вызов императору Грациану.

– Ты полагаешь, что варвары координируют свои действия? – прямо спросил епископ у магистра.

– Вне всякого сомнения, – кивнул головой Нанний. – Я даже знаю имя человека, который способен договориться не только с франкскими и венедскими вождями, но и с дуксом Британии Магном Максимом.

– Ты имеешь в виду патрикия Руфина? – насторожился Амвросий. – Неужели этот язычник еще жив?

– Он не только жив, но и собирается, по моим сведениям, приехать к нам в Сирмий, – усмехнулся Нанний.

– Зачем? – удивился Амвросий.

– Скорее всего, он надеется найти союзников в окружении Грациана.

– Ты говоришь об этом так спокойно, сиятельный Нанний, словно речь идет о веселой пирушке, а не о заговоре против законного императора, – зло проговорил епископ.

– Я не всесилен, Амвросий, – поморщился магистр. – Ты, видимо, забыл, что у нас не один, а два императора. Наследником умершего Валентиниана провозглашен его младший сын, от имени которого выступает человек, имеющий среди чиновников империи немало сторонников.

– Префект претория Меровлад – варвар, – вспылил епископ. – Римский сенат не позволит ему бесконтрольно распоряжаться судьбой империи.

– Римский сенат – это сборище глупцов и обжор, – вздохнул Нанний, – а за спиной комита Меровлада легионы бойцов, испытанных во многих сражениях. Мы не можем не учитывать этого, Амвросий.

– И что ты предлагаешь? – нахмурился епископ.

– Нам нужен еще один император, – обворожительно улыбнулся собеседнику магистр. – Нам просто необходим зрелый человек, опытный полководец, способный навести порядок в восточной части империи.

– Уж не себя ли ты имеешь в виду, сиятельный Нанний? – насторожился Амвросий.

– Мне хватит забот в Галлии, – покачал головой магистр. – Я имею в виду патрикия Феодосия сына Гонория, прямого потомка императора Трояна.

– Но ведь Гонорий был изменником!

– И что с того? – пожал плечами Нанний. – С какой стати высокородный Феодосий должен отвечать за грехи своего отца? Или тебя больше устроит в качестве императора Востока семилетний Валентиниан, направляемый префектом претория Меровладом?

– Феодосий – язычник, – хмуро бросил Амвросий.

– А Меровлад добрый христианин? – насмешливо спросил Нанний. – Ты уверен в этом, святой отец? Если руг утвердится в Константинополе, Восток будет потерян навсегда не только для Рима, но и для христианской церкви. Варвары будут распоряжаться в этой части империи, как в собственном доме. Христианские святилища будут разрушены, а на их месте язычники построят храмы для своих богов.

Вражда магистра Нанния с префектом Меровладом не являлась тайной для Амвросия. И Нанний, и Меровлад были христианами, но искренность в вере и того и другого вызывала у епископа большие сомнения. По слухам, тот же сиятельный Нанний состоял в близких отношениях с фламином Юпитера и не раз участвовал в языческих мистериях. Различие между магистром и комитом заключалось только в одном: Нанний происходил из семьи римских патрикиев, тогда как Меровлад принадлежал к одному из самых знатных ругских родов. Наверняка префект не утратил связи ни со своими богами, ни с их жрецами. Конечно, епископу Медиолана патрикий Феодосий в качестве правителя Константинополя куда более подходит, чем руг Меровлад. На это, видимо, и делает ставку магистр Нанний, стоящий во главе «римской» партии, которая находится в жестком противостоянии с партией варваров.

– Я не буду возражать, Амвросий, если ты приставишь к патрикию Феодосию своего человека, – спокойно продолжал Нанний, пристально глядя в глаза епископа. – В конце концов, если новому императору будет выгодно принять христианскую веру, то он ее примет. В этом ты, надеюсь, не сомневаешься?

– Ты уверен, магистр, что патрикий Феодосий справится с возложенной на него миссией?

– Я ни в чем не уверен, Амвросий, – вздохнул Нанний. – Но другого человека для решения столь сложной задачи у меня под рукой просто нет.

– Я дам тебе ответ, магистр, только после того, как лично повидаюсь с патрикием Феодосием, – сказал епископ после недолгого размышления. – Когда он прибывает в Сирмий?

– Я жду его сегодня вечером.

– В таком случае, мы увидимся завтра, магистр. И да поможет нам Бог во всех наших благих начинаниях.

Нанний почти не сомневался, что Амвросий договорится с патрикием Феодосием. Он даже знал, какие условия выдвинет епископ будущему императору. Амвросий был никеем, в отличие от константинопольского первосвященника Демосфила, придерживающегося арианства. Но после оглушительного поражения Валента, ярого приверженца именно этого направления в христианстве, влияние ариан в империи практически сошло на нет. И уж конечно, никеи не упустят возможности, чтобы поквитаться с противниками и вернуть под свой контроль утерянные храмы. Сиятельный Нанний не вникал в суть разногласий, возникших между сторонниками двух направлений христианской религии, просто в данных конкретных обстоятельствах поддержка епископа Амвросия была для него куда важнее, чем поддержка епископа Демосфила, находящегося в Константинополе, и он сделал свой выбор, руководствуясь разумом, а не сердцем.

Магистр Нанний выбрал для проживания этот ничем не примечательный двухэтажный дом только потому, что из его окон хорошо просматривалась не только площадь перед курией, где остановился божественный Грациан, но и несколько прилегающих к площади улиц. Прожитые годы, – а Наннию недавно исполнилось пятьдесят, – научили его осторожности. Варвары как зараза распространялись по провинциям обширной империи, и никто не мог дать гарантии, что уже завтра они не появятся в Нижней Панонии. Император Грациан прибыл в Сирмий в сопровождении десяти легионов пехоты и пяти тысяч клибонариев. Еще пятнадцать легионов под началом дукса Фригерида прикрывали сейчас границы Панонии и Иллирика. И если бы речь шла только о готах, то этих сил, пожалуй, хватило бы, чтобы очистить Фракию и Мезию от напасти. Юный Грациан без оглядки рвался в драку, но магистр Нанний и дукс Фригерид были слишком опытными людьми, как в воинском деле, так и в управлении империей, чтобы бросать на кон все и сразу. На протяжении нескольких месяцев Нанний удерживал Грациана, горевшего желанием отомстить готам за убитого дядю Валента, и, как теперь выясняется, был совершенно прав в своих опасениях.

– Нотарий Пордака прибыл? – спросил магистр у раба, склонившегося в поклоне.

– Светлейший муж ждет твоих распоряжений в соседний комнате, сиятельный Нанний.

– Зови, – коротко бросил магистр.

Пордака был законченным проходимцем, готовым служить и нашим и вашим, а потому магистр Нанний никаких иллюзий на его счет не питал. Но это, разумеется, еще не повод, чтобы отталкивать человека, обладающего хорошим нюхом и полезной информацией. Когда-то Пордака занимал весьма высокий пост в префектуре Рима, но, по слухам, крупно проворовался. Каким-то образом ему удалось избежать заслуженной кары, и он перебрался в Константинополь, где, кажется, преуспел. Во всяком случае, у Нанния были все основания полагать, что нотарий Пордака человек не бедный, хотя тот никогда не хвастался своим достатком и все время норовил урвать из небогатой императорской казны изрядный кус. Магистр не собирался потакать авантюристу в его бессовестных притязаниях, однако у него хватало ума понять, что люди, подобные нотарию, даром не служат. К счастью, у Пордаки было две слабости: кроме сребролюбия он страдал еще и честолюбием. Прохиндей мечтал стать римским сенатором, и Нанний обещал ему в этом помочь.

– Патрикий Руфин в Сирмии? – резко обернулся к новому гостю магистр.

– Он в Панонии, – частично подтвердил подозрения Нанния нотарий. – Однако я не думаю, что он сунется в город, переполненный агентами императора. К тому же многие чиновники свиты Грациана знают его в лицо.

– Руфин собирается встретиться с Меровладом?

– Вне всякого сомнения, – кивнул Пордака. – Иначе зачем ему так рисковать?

– И о чем бывший патрикий собирается говорить с ругом? – спросил магистр.

– Осмелюсь тебе напомнить, сиятельный Нанний, что бывших патрикиев не бывает, – поправил магистра нотарий. – Я, разумеется, не собираюсь оспаривать указ покойного императора Валентиниана, лишивший Руфина званий, должностей и привилегий, не говоря уже об имуществе, но никто не может отнять у человека того, что он получил от предков – знатность рода. Руфин, несмотря на изгнание и опалу, остается в глазах многих римлян, как простого люда, так и чиновников, птицей очень высокого полета. Со всеми вытекающими из этого факта последствиями.

– Иными словами, он вхож в дома римских сенаторов и высших чиновников из свиты императора?

– Ты, как всегда, попал в точку, сиятельный Нанний, – польстил магистру Пордака.

Сам Пордака тоже претендовал на родовитость, что было со стороны сына рыбного торговца большой наглостью, но Нанний пока не собирался ставить на место зарвавшегося самозванца. Придет срок, и магистр воздаст нотарию полной мерой, во всяком случае, сенатором Пордаке не бывать, пока жив сиятельный Нанний. А что касается его притязаний, то пусть надеется. В конце концов, именно надежда делает нашу жизнь если не радостной, то сносной.

– Что ты слышал о франках? – спросил Нанний, жестом приглашая Пордаку к столу. – И какие вести идут из Венедии?

В отличие от худосочного епископа Амвросия, нотарий обладал приличной комплекцией и очень хорошим аппетитом. Во всяком случае, он с удовольствием приналег на угощения, выставленные расторопными слугами магистра совсем для другого человека. Вином он тоже не пренебрег. Справедливости ради надо сказать, что Пордака не забывал и о деле, щедро делясь с гостеприимным магистром полученными в готском стане сведениями.

– Я одного не могу понять, светлейший Пордака, – задумчиво проговорил Нанний, – почему Руфин тебя до сих пор не повесил?

– Спасибо тебе на добром слове, магистр, – обиделся нотарий.

– Так посуди сам, светлейший Пордака, кем же тебя считать Руфину и готам, как не агентом Грациана? – усмехнулся Нанний.

– Можно подумать, что я скрываю от варваров свою преданность божественному императору. Я говорю об этом на всех углах. И уж конечно, патрикий Руфин знает о нотарии Пордаке если не все, то многое. Но в отличие от тебя, магистр, ему и в голову не пришло заподозрить меня в двоедушии.

– То есть, если я правильно тебя понял, светлейший Пордака, Руфину выгодно, чтобы полученные тобой сведения дошли до ушей близких к императору людей?

– Очень может быть, сиятельный Нанний, – кивнул нотарий.

– Но ведь эти сведения могут быть ложными?

– Я не так прост, магистр, как тебе кажется, – усмехнулся Пордака. – И если я говорю, что рекс Гвидон сочетался браком с прекрасной Констанцией, дочерью давно почившего императора Констанция, то, значит, так оно и есть.

– А какое мне дело до рекса Гвидона? – в раздражении воскликнул Нанний.

– Императору Валенту, не в обиду тебе будет сказано, магистр, тоже не было дела до божественного Гвидона, но именно этот рекс снес ему голову на моих глазах. А русколанская конница втоптала гвардейцев императорской схолы в землю.

– А почему вдруг этого варвара называют божественным? – удивился Нанний.

– Соплеменники считают его сыном одного из самых почитаемых варварами богов. Возможно, даже его земным воплощением. Во всяком случае, ребенок, рожденный Констанцией от Гвидона, объявлен в Девине воплощением бога Ярилы, призванным изменить мир. Он получил имя не то Кладовлада, не то Ладовлада, то есть сына богини Лады и бога Велеса, со всеми причитающимися столь важной особе атрибутами.

– И зачем ты мне все это рассказываешь? – нахмурился Нанний.

– Так ведь именно Гвидон месяц назад в присутствии жрецов едва ли не всех варварских богов был избран верховным правителем франков, – ласково улыбнулся магистру нотарий. – А его сын Кладовлад, внук покойного Констанция, вот-вот будет провозглашен императором. Теперь ты понял, сиятельный Нанний, куда нацелились люди, именующие себя русами Кия?

Об опасности, нависшей над северной Галлией, магистр пехоты уже знал от своих агентов, но он никак не предполагал, что варвары зайдут в своих притязаниях так далеко. Им мало захваченных у римлян провинций, они покушаются на власть над миром. Какая наглость!

– Патрикий Руфин всегда играл по-крупному, – усмехнулся Пордака. – Так с какой же стати ему менять свои привычки? Кстати, Руфин, в отличие от тебя, сиятельный Нанний, очень щедрый человек. Я оказал ему несколько услуг коммерческого характера и был вознагражден за свои старания полной мерой.

Увы, магистр то ли не расслышал слов Пордаки, то ли не понял содержащегося в них намека, во всяком случае, ничем, кроме сытного обеда, он так своего гостя и не порадовал. Нанний решал очень трудную задачу по сохранению Римской империи. Стремление, безусловно, похвальное. К сожалению, магистру пехоты не хватало ума, чтобы понять очевидное: империя – это, прежде всего, люди, такие как нотарий Пордака. И игнорирование их интересов ни к чему хорошему не приведет.

Император Грациан вернулся с охоты в приподнятом настроении. Его юное лицо порозовело от мороза и радости удачной охоты. Грациан собственной рукою поразил огромного секача и сейчас вдохновенно рассказывал об этом патрикию Евгению, прибывшему сегодня в полдень в Сирмий из Рима, дабы выразить почтение императору. Патрикий Евгений отличался довольно высоким для римлянина ростом, но был грузноват. К тому же его мучила одышка, что в тридцатипятилетнем возрасте даже странно. Будь на то воля сиятельного Нанния, он бы собрал всех римских сенаторов и выгнал их в чистое поле. Через пару месяцев интенсивных воинских упражнений патрикии наконец-то стали бы походить на людей, а не на разжиревших от безделья боровов. Разумеется, вслух своего мнения Нанний высказывать не стал. Кивнув дружески патрикию Евгению, он присоединился к хору свитских чиновников, на все лады расхваливающих удаль и ловкость юного императора. Грациан, надо отдать ему должное, был далеко не глупым человеком, и многие знатные мужи империи очень надеялись, что с возрастом этот хорошо сложенный, быстрый в движениях молодой человек затмит славу своих предшественников и сумеет не только сохранить Римскую империю от развала, но и расширить ее границы.

– Опять ты, Нанний, со своей Галлией, – поморщился Грациан, выслушав магистра.

– Если мы потеряем Галлию, божественный император, то величию Рима придет конец, – вздохнул магистр. – И даже победа, одержанная на Востоке, не спасет империю от развала.

К немалому удивлению сиятельного Нанния, сенатор Евгений его поддержал, высказавшись в том смысле, что римский сенат обеспокоен положением дел в богатейшей провинции империи. Набеги варваров в последнее время участились. Франки почти беспрепятственно пересекали Рейн и грабили приграничные земли. Особенно страдали от их набегов усадьбы богатых землевладельцев.

– А я давно говорил, что усадьбы в Галлии следует обносить каменной стеной, – буркнул рассерженный Грациан. – Если каждая усадьба превратится в крепость, то у варваров сразу же пропадет охота разорять наши земли. К сожалению, знатные мужи Галлии никак не могут понять очевидного: у империи не хватает легионов, чтобы наглухо закрыть границу. Регулярная армия просто не приспособлена для охоты за мелкими ватажками. Это должно стать заботой самих галлов, если они не хотят вечно ходить в обиженных. Тебе следовало объяснить это жалобщикам, сенатор Евгений.

Чиновники, собравшиеся в курии Сирмия, встретили слова императора гулом одобрения. Грациан высказал дельную мысль, это признал даже магистр Нанний. К сожалению, возведение подобных крепостей потребует больших расходов, а казна империи пуста.

– Пусть строят на свои средства, – отрезал Грациан. – В конце концов, это ведь их добро воруют варвары, а не мое.

Император, огорченный плохими вестями, взмахом руки отпустил свиту и уже отправился было почивать, но его перехватил настырный Нанний. Грациан вспылил, но сумел сдержать гнев, рвущийся наружу, что потребовало от него немалых усилий. Старший сын покойного Валентиниана был вспыльчив от природы, но, в отличие от своего отца, умел обуздывать свой нрав, если этого требовали обстоятельства. Очень похвальное качество в молодом человеке.

– Я получил сведения, божественный Грациан, что варвары готовят вторжение в Галлию, – негромко, но веско произнес Нанний. – Удар последует сразу же после того, как мы ввяжемся в войну с готами. Я даже знаю имя человека, который возглавит набег франков. Это некий Гвидон, которого варвары считают сыном бога.

– На охоте я разговаривал с комитом Андрогастом, только что прибывшим из Лиона, – нахмурился Грациан. – Он меня заверил, что в Галлии все спокойно.

– А зачем высокородный Андрогаст приехал в Сирмий, он тебе не сказал?

– Я полагал, что его вызвал ты, магистр.

– Боюсь, что комит Андрогаст уже нашел общий язык с префектом претория Меровладом, а потому верить ему нельзя, – холодно произнес Нанний.

– Ты подозреваешь всех, магистр, – в раздражении воскликнул Грациан. – Ты подозреваешь Меровлада, ты подозреваешь дукса Максима, ты подозреваешь комита Андрогаста!.. А есть люди, которым ты веришь, сиятельный Нанний?

– Есть, – твердо произнес магистр. – Имя одного из них я уже называл тебе, божественный Грациан. Речь идет о комите Феодосии.

– Я слышал о Феодосии много хорошего и много дурного, магистр, но я не понимаю, почему я должен делиться властью с этим человеком? У меня уже есть один соправитель – Валентиниан. По-твоему, я должен обездолить родного брата и облагодетельствовать совершенно чужого мне человека?

– А ты уверен, божественный Грациан, что Валентиниан действительно твой брат?

В этот раз Грациан не сдержал гнева. Град ругательств и угроз, которые он обрушил на склоненную голову магистра, мог бы привести в смятение слабого духом человека, но Нанний стоял на своем нерушимо, как скала. Его спокойствие отрезвило юного императора, он залпом осушил кубок, поднесенный расторопным рабом, и зло бросил через плечо:

– Рассказывай.

Грациан очень тепло относился к своему младшему брату Валентиниану, и это чувство не смогла поколебать даже явная несправедливость отца, назвавшего своим наследником сына младшего в обход старшего. Правда, римский сенат отказался утвердить завещание императора Валентиниана, сделанное незадолго до смерти, что позволило Грациану заявить о своих правах. Тем не менее младшего брата он не ущемил, хотя отлично понимал, что из-за спины мальчика будет править совсем другой человек. Но ругу Меровладу оказалось мало Иллирика, Реции, Норика и Панонии, теперь он замахнулся на Восточную часть империи, еще недавно подвластную бездетному Валенту. Магистр Нанний, будучи человеком опытным, давно уже заподозрил, что дело здесь не только в братских чувствах Грациана к маленькому Валентиниану. Похоже, император был неравнодушен к своей мачехе Юстине, но скрывал это от всех и в первую очередь от самого себя. Скорее всего, это была мальчишеская влюбленность, вряд ли способная перерасти в глубокую страсть, но тем не менее распутная Юстина, сама того не подозревая, приобрела над Грацианом определенную власть. Для Нанния было большой удачей, что Юстина, поглощенная шашнями с Меровладом, не обратила на чувства юного императора ни малейшего внимания, чем сильно облегчила магистру задачу по своей дискредитации.

– Я расспросил очень многих людей, божественный Грациан, – вздохнул Нанний. – Правда, в большинстве своем это были рабы.

– Не серди меня, магистр, – зло процедил Грациан, откидываясь на спинку кресла. – Рабы не могут свидетельствовать против своих господ.

– У меня есть свидетель, который наверняка устроит тебя, божественный Грациан. Речь идет о трибуне конюшни Цериалии, родном брате императрицы Юстины.

– Он готов принести клятву?

– Да, – уверенно кивнул головой Нанний. – Правда, он не готов утверждать, что Валентиниан – сын Меровлада, но он подтвердил в разговоре со мной, что Юстина вступила в связь с ругом почти сразу же после свадьбы.

Нанний затратил немалые средства на подкуп пугливого трибуна конюшни, но сейчас, глядя в расстроенное лицо Грациана, он понял, что потратился не зря. Император и без того не любил префекта Меровлада, а теперь, после разоблачений Цириалия, он его попросту возненавидел.

– Стилихон перехватил мою добычу во время охоты, – произнес сдавленным голосом Грациан.

– Какой еще Стилихон? – растерялся Нанний.

– Сын Меровлада, – зло выдохнул юный император. – Наглец.

Сиятельный Нанний про себя поблагодарил и легкомысленного Стилихона, и кабана, столь вовремя выскочившего под удар чужого копья. Это счастливое для магистра обстоятельство могло сыграть большую роль в деле спасения гибнущей империи. И если епископ Амвросий назовет этот случай на охоте промыслом божьим, Нанний не станет ему возражать.

– Я должен поговорить с комитом Феодосием, – задумчиво проговорил Грациан. – А также посоветоваться с епископом Амвросием Медиоланским. Мне придется принять очень трудное решение, магистр Нанний.

– Не сомневаюсь, что твое решение, божественный Грациан, станет спасительным для Великого Рима.

Руфин прибыл в отдаленную усадьбу, расположенную неподалеку от Сирмия, в сопровождении нотария Пордаки и десяти всадников. Личную охрану патрикия составляли венеды во главе с Бермятой. Руфин платил им немалые деньги и не сомневался в их преданности. Впрочем, венеды, происходившие из родов, поклонявшихся Велесу, никогда бы не оставили в беде ведуна своего бога, даже если бы у него за душой не было ни гроша. Пордака, проведший немало времени среди варваров и научившийся уважать чужие обычаи, Руфину откровенно завидовал. Патрикий, осужденный на смерть императорами Валентинианом и Валентом за участие в мятеже комита Прокопия, не только не затерялся среди варваров, но и сумел занять среди их жрецов почетное место. О его роли в событиях, разворачивающихся на землях империи, Пордака мог только догадываться, но он нисколько не сомневался, что эта роль очень значительна, иначе руг Меровлад никогда бы не согласился на встречу с опальным патрикием.

– Значит, наш доблестный союзник потерпел поражение? – спросил Руфин, легко спрыгивая с коня на землю и оглядывая усадьбу, обнесенную высоким деревянным тыном. Усадьба была ставлена обычным в Панонии славянским рядом и вроде бы не таила в себе никакой угрозы. Тем не менее осторожный патрикий сначала отправил к воротам мечника Бермяту и лишь затем ступил во двор сам, ведя в поводу гнедого рослого коня.

– Император уже принял решение, – охотно подтвердил Пордака. – Соправителем Грациана стал комит Феодосий, которому теперь уже в ранге божественного придется решать проблемы, возникшие в восточной части империи.

Пордаке было в сущности все равно, кто сядет соправителем в Константинополе. А вот для префекта претория Меровлада выбор Грациана явился серьезным ударом. И благодарить за свое оглушительное поражение он должен магистра Нанния и епископа Амвросия, которые сумели убедить юного императора в правильности нужного им решения.

– Не думаю, что задача, поставленная Грацианом, окажется по плечу новоявленному императору, – задумчиво протянул Руфин.

Пордака знал опального патрикия вот уже более десяти лет и нисколько не сомневался, что у Феодосия будет масса проблем с этим упорным и самолюбивым человеком. Его предшественнику Валенту противостояние с патрикием Руфином стоило жизни. По слухам, смерть Валентиниана тоже не обошлась без участия соратника мятежного Прокопия, умевшего мстить своим врагам. Втайне Пордака Руфином восхищался. Истинный патрикий. На таких людях Рим держался в пору своего расцвета. Жаль все-таки, что усилия этого незаурядного человека направлены не на укрепление, а на разрушение империи.

Меровлад встретил гостя на резном крыльце деревянного терема. Скорее всего, и усадьба, и терем принадлежали венедском вождю или богатому купцу, сумевшему поладить с римскими викариями. Сами римские чиновники предпочитали строить дома из камня. Их усадьбы резко выделялись из общего ряда, а эта, венедская, буквально сливалась с окружающим лесом, даже в зимнюю пору.

Рукопожатия всесильного префекта удостоились не только Руфин и Бермята, но и светлейший Пордака, одетый на венедский лад. Обычно римляне предпочитали даже в этом довольно суровом краю носить привычную одежду. Однако нотарий считал, что здоровье дороже гонора, а звериная шкура греет тело зимой куда лучше, чем тонкая шерстяная ткань.

Меровлад, надо отдать ему должное, накрыл для дорогого гостя богатый стол. Впрочем, и патрикия, и префекта насыщение собственных желудков сейчас волновало менее всего, зато Пордака с Бермятой отдали должное и зайчатине под затейливым соусом, и гусиному паштету. Мечник Бермята нравился Пордаке своим легким нравом, а также умением выпить и поговорить. Нотарий с удивлением узнал, что Бермята, владевший, к слову, латынью не хуже природного римлянина, родился на берегах загадочного Танаиса. А ведь еще недавно Пордака полагал, что в тех местах люди не живут, что там обитают жутковатые существа с песьими головами. Но у мечника Бермяты голова была вполне человеческой. Более того, он был настолько видным мужчиной, что женщины приседали от страсти, стоило только ему бросить на них взгляд. Пордака клятвенно пообещал показать Бермяте все злачные места Рима, чем навсегда завоевал его расположение.

– Кажется, наш ход привел совсем не к тому результату, на который мы рассчитывали, – первым начал разговор Руфин, и Пордака тут же навострил уши.

– Всего предусмотреть нельзя, – спокойно отозвался Меровлад. – Я не думаю, что Феодосий сможет помешать нам в достижении нужного результата.

К удивлению Пордаки, руг действительно не выглядел огорченным. Возможно, префект, проведший большую часть жизни близ римских императоров, научился скрывать свои чувства, но не исключено, что он просто не считал Феодосия серьезным соперником.

– Главная помеха и для меня, и для тебя, патрикий, – это Грациан, – продолжал Меровлад. – Старший сын императора Валентиниана далеко не глуп, и с годами он будет становиться мудрее и сильнее. Распад империи он не остановит, но крови прольет немало.

– Ты считаешь, что его следует устранить? – прямо спросил Руфин.

– Я уже принял к этому необходимые меры, – спокойно отозвался Меровлад. – Надеюсь, что наш с тобой договор, патрикий, остается в силе?

– Конечно, – кивнул Руфин. – Русы Кия готовы признать императором Валентиниана-младшего, если он сумеет укротить христиан и уравняет в правах с римскими патрикиями вождей готских, венедских и аланских племен.

– Это я могу тебе обещать, – усмехнулся Меровлад. – Империя нуждается в свежей крови.

Большой дружбы между префектом Меровладом и патрикием Руфином не было и не могло быть, это Пордака сообразил уже давно. Варвар, чьи личные интересы совпадали с интересами знатных мужей Великого Рима, и патрикий, давно уже потерявший с империей связь, если и готовы были заключить между собой союз, то только на очень короткий срок. И у того и у другого имелись обязательства перед сторонниками. Конечно, они могли разорвать обширную империю на куски, но, похоже, это не входило в их планы. Для Меровлада важно было утвердить в империи власть Валентиниана, мальчика, которому еще очень не скоро предстояло стать мужчиной. Но для этого префекту требовалось устранить теперь уже двух человек, Грациана и Феодосия. Руфин не отказался бы помочь в этом ругу, а вот что касается верховной власти в Риме, то здесь у патрикия наклевывался свой кандидат. Надо полагать, Меровлад заплатил бы немалые деньги за сведения о рексе Гвидоне и его сыне Кладовладе, но светлейший Пордака решил не торопиться. Всему свое время. У патрикия Руфина слишком длинные руки, и он сумеет дотянуться до предателя раньше, чем тот успеет потратить полученные от щедрого руга деньги.

– Так я могу надеяться на вашу поддержку? – прямо спросил Меровлад.

– Если британские легионы восстанут и высадятся в Галлии, то мы поддержим их пехотой и конницей, – кивнул Руфин. – Пятнадцати тысяч испытанных бойцов тебе хватит, префект?

– Вполне, – усмехнулся Меровлад. – Думаю, в ближайшие год-два участь Грациана будет решена.

Меровлад проводил гостей с крыльца и вновь вернулся к накрытому столу. Здесь его уже поджидал комит Андрогаст, рослый немолодой руг, с бритым лицом и серыми насмешливыми глазами. Меровлад и Андрогаст знали друг друга с детства и даже находились пусть и не в близком, но кровном родстве. Вместе они поступили на службу Риму еще во времена императора Констанция, но каждый из них прошел свой путь от простого легионера до комита. Меровлад преуспел больше. Зато и у Андрогаста теперь появился шанс выбраться из захолустья туда, где решается судьба империи.

– Я бы не стал доверять патрикию Руфину, – задумчиво проговорил Андрогаст.

– А я ему не доверяю, – усмехнулся Меровлад.

– Значит, ты слышал о рексе Гвидоне и его божественных предках? – спросил Андрогаст.

– Слышал, – спокойно отозвался Меровлад. – Тебе, комит, придется поискать союзников среди знатных франков. Наверняка не все из них пришли в восторг от возвышения чужака. Если тебе удастся устранить выскочку с Танаиса, то можешь рассчитывать на мою вечную благодарность.

– Ты ставишь предо мной очень трудную задачу, Меровлад, – покачал головой Андрогаст.

– У тебя будет опытный и надежный помощник, – пояснил комит. – Он найдет тебя в Паризии. Зовут этого человека Верен, он ведун Световида высокого ранга посвящения.

– А почему он сам не устранит Гвидона? – удивился Андрогаст.

– Не хочет навлекать на себя гнев богов. Верен – сын покойного князя Русколании Коловрата и княгини Любавы. У них с Гвидоном общая мать, то есть они единоутробные братья.

– Так он молод?

– Ему нет еще и тридцати. Но благодаря своему происхождению он занимает среди волхвов и ведунов Световида достойное место.

– Я должен использовать его вслепую?

– Не надо открывать ему нашу истинную цель, но, думаю, он догадается о ней сам, – криво усмехнулся Меровлад.

– Мне нужно золото, префект, много золота, – вздохнул Андрогаст. – Ты знаешь Магна Максима не хуже меня. А его трибуны любят деньги никак не меньше, чем сиятельный дукс.

– Я выделю тебе сто тысяч денариев, Андрогаст. На первое время этого хватит. Но помни, мне нужен результат. И за голову Грациана ты получишь миллион.

– А сколько стоит голова Гвидона? – полюбопытствовал провинциал.

– Пока она стоит вчетверо меньше, чем голова императора, но все еще может измениться, Андрогаст.

Глава 2

Болезнь Феодосия

Кого Пордака не ожидал встретить в Сирмии, так это своего давнего знакомого высокородного Лупициана. Бывший комит, потерпевший два года назад жесточайшее поражение от вестготов Придияра Гаста и приговоренный за свою роковую ошибку к смерти императором Валентом, ныне пребывал в плачевном состоянии. Конечно, судьба обошлась с даровитым полководцем немилосердно, но это еще не повод, чтобы хватать Пордаку за горло. Бермяте и Коташу с трудом удалось оторвать комита от нотария и скрутить Лупициану руки за спиной. Хорошо еще, что в раннюю пору в харчевне было мало посетителей, и инцидент не привлек к себе внимания.

– Где моя доля, Пордака? – прохрипел Лупициан, захлебываясь вином, которое сердобольный Коташ влил в его горло.

– Там же, где и моя, – криво усмехнулся Пордака, с трудом обретая утерянное в смертельной схватке дыхание. – У магистра Фронелия и его даровитых приятелей. Нас обвели вокруг пальца, высокородный Лупициан, чего уж теперь.

Комиту Лупициану, по прикидкам Пордаки, еще не исполнилось пятидесяти лет, а выглядел он на семьдесят. Судя по всему, жизнь в изгнании не показалась незадачливому полководцу медом. Он зарос бородой по самые ноздри и вообще опустился до такой степени, что никаких чувств, кроме брезгливой жалости, у окружающих не вызывал. Одет он был в грязные лохмотья. Немудрено, что Пордака не сразу узнал в нищем оборванце некогда блестящего и высокомерного патрикия.

– Мы с тобой еще легко отделались, высокородный Лупициан, – попробовал утешить бывшего комита нотарий. – А вот сиятельному Серпинию охота за сокровищами императора Прокопия стоила головы. И несчастная Целестина вновь стала вдовой.

– Стерва, – просипел Лупициан и, обернувшись к мечникам, попросил: – Отпустите меня.

Пордака щедрой рукой налил комиту вина в глиняную кружку, Бермята с Коташем отошли к стойке, так что Лупициан с Пордакой смогли наконец поговорить начистоту, не стесняясь чужих ушей.

– А ты, похоже, процветаешь, нотарий, – криво усмехнулся Лупициан, оглядев своего облаченного в шерстяной плащ приятеля.

– Я получил место в свите императора Феодосия, – поделился своей радостью Пордака. – И завтра мы покидаем Сирмий и отправляемся в Фессалонику.

– А почему не в Константинополь? – удивился комит.

– Потому что во Фракии и Мезии бесчинствуют варвары, вторая столица империи находится в осаде, и Феодосию придется затратить немало усилий, чтобы навести порядок в мятежных провинциях империи. Для этого ему потребуются преданные люди. Ты понимаешь, о чем я говорю, высокородный Лупициан?

– Нет, – хрипло ответил комит, пододвигая собеседнику опустевшую кружку.

– Я готов тебе помочь вернуться на службу империи, Лупициан, – понизил голос Пордака. – Если ты, конечно, пожелаешь.

– А приговор Валента?

– При чем тут Валент, – коротко хохотнул Пордака. – Кому сейчас интересны указы покойного императора. В конце концов, ты не единственный в империи комит, проигравший сражение варварам. Никто сейчас уже и не помнит о битве под Маркианаполем. Это всего лишь эпизод большой и кровавой войны. Ты знаком с высокородным Перразием?

– А это еще кто такой?

– Он был корректором в свите Валентиниана, а ныне, по воле Феодосия, стал комитом его агентов. Перразий человек сухой, черствый, но по-своему честный. Он вполне может замолвить за тебя словечко перед новым императором.

Лупициан смотрел на Пордаку с подозрением, и создавалось впечатление, что он ему не верил. А ведь Пордака, быть может, впервые в жизни собирался бескорыстно помочь человеку, попавшему в беду отчасти по его милости. Видимо, годы, проведенные в изгнании, отразились не только на облике комита, но и на его умственных способностях.

– Все еще можно вернуть, Лупициан, – подмигнул старому знакомому Пордака. – В том числе и конфискованные Валентом земли.

– Ладно, нотарий, – сказал дрогнувшим голосом комит. – Если ты мне поможешь, то я тебе этой услуги не забуду.

Пордака попал в свиту нового императора стараниями магистра пехоты Нанния и с согласия патрикия Руфина. Оба ждали от него честных и непредвзятых сведений обо всем, что будет происходить в окружении Феодосия. Разумеется, нотарий заверил и магистра, и патрикия, что сделает все от него зависящее, дабы оправдать их доверие. И собирался сдержать слово. Кроме того, Пордаке нужно было еще угодить Феодосию, и он буквально лез из кожи, дабы привлечь внимание нового императора. И, надо сказать, комит Лупициан пришелся в создавшейся ситуации как нельзя более кстати. Феодосий нуждался в военачальниках, а за спиной у Лупициана был опыт множества войн в Европе, Азии и Африке. Отмытый и принаряженный на деньги Пордаки комит одним махом взлетел на вершину власти и сумел до такой степени понравиться Феодосию, что еще до прибытия в Фессалонику был назначен магистром пехоты не сформированной пока армии. Ну и как водится в таких случаях с римскими патрикиями, Лупициан возгордился обретенным положением до такой степени, что стал покрикивать на своего благодетеля. Пордаке пришлось поставить задурившего Лупициана на место.

– Сбавь тон, сиятельный, – настоятельно посоветовал неблагодарному компаньону нотарий. – Сегодня ты магистр, а завтра червь земной. Пока мы утвердились только в Македонии. Между нами и Константинополем сорок тысяч варваров, вооруженных до зубов. А у Феодосия под рукой всего десять тысяч легионеров, одуревших от поражений и почти полностью деморализованных.

Надо отдать должное Лупициану, он внял совету умного человека и поубавил гонор. Видимо, страх перед новым падением взял верх над врожденным высокомерием. Римским патрикиям иногда просто необходимо хлебнуть горя по самые ноздри, пережитая опала делает их вменяемыми и готовыми к компромиссам людьми.

– Что ты предлагаешь? – спросил Лупициан у Пордаки.

Жители Фессалоники отнюдь не пришли в восторг, узнав, что новый император именно их город избрал для своей ставки. Город и без того испытывал трудности с продовольствием, а тут за его стены прихлынуло еще десять тысяч ртов, ни на что практически не пригодных, но с большими претензиями на чужой кошелек. И хотя император Феодосий строго-настрого запретил своим легионерам обижать обывателей, ссоры между горожанами и распустившимися от безначалия солдатами вспыхивали каждый день. Фессалоника была типичным провинциальным городом обширной империи, населенным представителями десятков племен, которые далеко не всегда мирно уживались друг с другом, а тут, извольте видеть, новая куча варваров, коих и легионерами-то можно назвать чисто условно. Ну и как после этого фессалонцам не злобствовать против нового императора и не посылать на его голову проклятия на разных языках.

– С готами можно договориться, – понизил голос до шепота Пордака. – Насколько я знаю, далеко не все вожди готовы бороться с Римом до последней капли крови. Иные согласятся присягнуть императору на определенных условиях.

– Почему бы тебе не обратиться с этим предложением непосредственно к императору? – нахмурился Лупициан. – Ведь он к тебе, кажется, благоволит.

Пордака действительно удостоился личной благодарности императора Феодосия, когда сумел, используя свои давние, еще с римских времен, связи в Лидии, закупить там зерно для легионов и доставить его в порт Фессалоники. Но, несмотря на благодарность императора и устойчивое положение в его свите, нотарий, много испытавший на своем веку, доверием к Феодосию так и не проникся. Трудно сказать, чем этот человек невысокого роста и почти хрупкого телосложения, явно болезненный по виду, настолько поглянулся божественному Грациану, а точнее, сиятельному Наннию, что они практически без раздумий вручили ему бразды правления над половиной Римской империи. Феодосий был, конечно, далеко не глупым человеком, сумевшим многого добиться в свои неполные тридцать три года, но прошлые успехи на военном поприще отнюдь не гарантировали новому императору благополучного существования. И люди, вершившие судьбу империи, такие как магистр Нанний, префект Меровлад и патрикий Руфин, наверняка считали Феодосия случайной фигурой. Пордака придерживался того же мнения и вовсе не собирался рвать свои налаженные отношения с Руфином, приносившие ему немалый доход, ради призрачных выгод. С другой стороны, почему бы не помочь хорошему человеку, особенно если из этого удастся извлечь толику пользы не только для Римской империи, но и для себя.

– Ты, надеюсь, понимаешь, сиятельный Лупициан, что в открытом столкновении с готами мы потерпим поражение?

– Допустим, – не стал спорить магистр, уже сумевший оценить опытным глазом боевые качества легионов, находящихся под его началом.

– Поражение Феодосия обернется для тебя новым падением, магистр, после которого тебе вряд ли удастся подняться.

– К чему ты клонишь, Пордака? – зло прищурился на старого знакомого Лупициан.

– Варваров надо подкупить, – спокойно сказал Пордака. – Я назову тебе имена готских вождей, с которыми можно иметь дело, а ты выступишь посредником между ними и императором Феодосием. Сразу предупреждаю, люди они корыстные и за свой переход на службу к императору потребуют кучу золота. Но в любом случае подкуп вождей обойдется казне дешевле, чем война. А у тебя, сиятельный Лупициан, появится шанс поправить свое пошатнувшееся материальное положение.

– А частью этих денег я должен поделиться с тобой? – просипел сдавленным от ненависти голосом магистр. – Не так ли, Пордака?

– Ты угадываешь мои мысли на лету, сиятельный Лупициан, – усмехнулся нотарий.

– Может, тебе напомнить, светлейший Пордака, чем закончилось для меня прошлое наше совместное предприятие и какую цену мне пришлось заплатить за то, что я слепо следовал твоим советам?

– Не надо, – небрежно махнул рукой нотарий, – у меня хорошая память, сиятельный Лупициан. Это было далеко не первое мое неудачное предприятие и, наверное, не последнее. Но в отличие от тебя, магистр, я никогда не падал духом. Я никогда не опускался на дно. Я всегда барахтался и всплывал на поверхность. Ибо в этой жизни успеха добивается лишь тот, кто борется до конца. Возьми хотя бы патрикия Руфина. У этого человека было два могущественнейших врага, Валентиниан и Валент, не считая мелких сошек вроде Софрония, Петрония или Арапсия. И где они теперь? Вот она, цена стойкости, Лупициан! Вот он, пример для подражания всем без исключения патрикиям империи! Когда-то в трудный для меня час ты протянул мне руку помощи, магистр, я этого не забыл и отплатил тебе той же монетой. Ты вновь на коне, Лупициан, но это вовсе не означает, что ты будешь сидеть в седле вечно.

– Ладно, – задумчиво проговорил магистр. – Убедил. Так как зовут твоих варваров?

– Самый перспективный из них – Сафрак, – начал с главного Пордака. – Некогда правая рука рекса Германа Амала, а ныне опекун его внука Винитара. Сафрак – христианин, но придерживается арианского толка. Впрочем, ради достижения своих целей он готов стать и никеем.

– И что это за цель?

– Отомстить антскому князю Бусу и вновь возвеличить род Амалов, к которому рекс Сафрак принадлежит. Война с Феодосием не нужна ни Сафраку, ни его остготам. Они охотно согласятся на роль федератов империи. Надо только поманить их за собой.

– Кто еще?

– Рекс Гайана. Наглый, циничный и на все готовый тип. Придияр Гаст и Оттон Балт мешают Гайане развернуться во всю ширь порочной души, а потому он продаст их с большим удовольствием. Но особое внимание тебе следует обратить на Правиту из рода Балтов. Он родственник Оттона, но большой дружбы между ними нет. Сдается мне, что Правита пойдет на все, чтобы устранить своего соперника.

– Попробовать можно, – задумчиво проговорил Лупициан. – Будем надеяться, что император Феодосий одобрит наш с тобой план.

Увы, надеждам комита Лупициана не суждено было сбыться. Император Феодосий слег в горячке. По Фессалонике тут же поползли слухи, что императора отравили. Скорее всего, эти слухи были ложными, ибо Феодосий никогда не отличался хорошим здоровьем. И чрезмерные усилия, которые он тратил на формирование легионов и наведение порядка в подвластных провинциях, роковым образом сказались на его организме. В довершение всех бед готы вторглись в пределы Македонии и принялись разорять города и села. В свите императора началась паника. И очень немногие из приближенных к Феодосию людей сумели в создавшейся ситуации сохранить ясность мышления и трезвую голову. Среди них были нотарий Пордака, комит схолы агентов Перразий и епископ Нектарий, приставленный Амвросием Медиоланским к императору-язычнику с ясной для всех целью. Теперь у Нектария, человека умного и желчного, появился шанс обратить ослабевшего плотью Феодосия в истинную веру. Видимо, именно этим обстоятельством объяснялся слегка приподнятый тон епископа, когда он обращался к заблудшим овцам в лице нотария Пордаки и комита Перразия, пришедшим испросить у него совета.

– Все от Бога, – провозгласил Нектарий, вскидывая руку к небесам. – И если Он посылает нам испытание, мы со смирением должны его принять. Только тогда нам воздастся полной мерой.

Нотарий Пордака и словом, и жестом выразил готовность принять любую кару от Бога за все свои вольные и невольные прегрешения. Но только от Бога, а уж никак не от готов, которые вот-вот начнут ломиться в ворота Фессалоники. Конечно, под рукой у магистра Лупициана достаточно легионеров, чтобы удержать город, но ведь варвары не ограничатся одной Македонией, они наверняка двинутся в Иллирик и далее на Рим. Сумеет ли император Грациан, у которого возникли большие проблемы в Галлии, в одиночку дать им решительный отпор?

– Насколько мне известно, император Грациан сейчас находится в Медиолане и готовит при участии епископа Амвросия эдикт, направленный против язычников, – сухо отозвался на пылкую речь Пордаки Нектарий. – Их лишат дотаций и привилегий. Земли языческих храмов будут конфискованы в казну, а алтарь Победы будет наконец-то вынесен за стены сената. Вы, конечно, слышали, что император уже отказался от звания великого понтифика, и с этой минуты официальной религией империи стало христианство.

– Вовремя, нечего сказать, – вырвалось у Перразия, но комит схолы агентов тут же прикусил язык под осуждающим взглядом епископа Нектария.

Пордака редко соглашался с Перразием, но в данном случае тот был совершенно прав. Похоже, Амвросий Медиоланский воспользовался ссорой между Грацианом и префектом Меровладом, который открыто покровительствовал язычникам, чтобы свести счеты со своими врагами. И в первую очередь – с фламином Юпитера Паулином. Не приходилось сомневаться, что жрецы старых римских богов не останутся в долгу, и можно с полной уверенностью предсказать новую волну мятежей на землях империи, и без того уже обескровленных набегами варваров и внутренними распрями. Пордака не исключал, что возросшая активность готов как раз связана с событиями, происходящими в Медиолане и Риме.

– В любом случае мы должны известить Грациана о болезни императора Феодосия, – твердо сказал Перразий. – Вряд ли у дукса Фригерида хватит сил, чтобы остановить надвигающуюся на Иллирик готскую волну.

– Это разумное предложение, – согласился с комитом схолы агентов епископ Нектарий. – Думаю, светлейшему Пордаке следует немедленно ехать в Медиолан, чтобы известить божественного Грациана об опасности, грозящей Риму с востока. На твоем месте, нотарий, я бы отправился в Италику морем, так быстрее и безопаснее.

Весть о болезни соправителя Феодосия застигла императора Грациана в Риме, в самый разгар реформ, предпринятых по совету Амвросия Медиоланского. Сенат, еще не отошедший от потрясения, вызванного надругательством над алтарем Победы, загудел растревоженным ульем. Масла в разгорающийся костер подлили слухи о нашествии готов. Встревожились не только патрикии, но и римские обыватели. По городу поползли слухи о грядущем голоде и даже о падении Вечного Рима под ударами разъяренных варваров. Ропот недовольства грозил перерасти в бунт черни, но тут, к счастью для Грациана и его советников, в порт вошла флотилия галер, груженная хлебом из Карфагена. Ее появление сразу снизило накал страстей. Ропот, конечно, продолжался, но опасность открытых выступлений пока миновала. Во всяком случае, так утверждал комит доместиков Клавдий, командовавший пешими гвардейцами императора, и у божественного Грациана не было причин сомневаться в его словах. Юный император именно сейчас очень нуждался в мудром советнике, но, к сожалению, рядом не нашлось человека, на мнение которого он мог бы положиться. Магистр Нанний находился в Галлии, епископ Амвросий – в Медиолане. Префект Италии Никомах оставался приверженцем старой веры, и доверяться ему в создавшейся ситуации было глупо. Комит финансов Лаулин, явившийся к императору с докладом, был, бесспорно, человеком умным, но абсолютно не разбиравшимся в военном деле.

Грациан окинул недобрым взглядом чиновников свиты, собравшихся в атриуме императорского дворца, и опустился в кресло. Он не любил Вечный город. И не любил этот дворец, построенный Марком Аврелием в соответствии с римскими обычаями. Греческие дворцы нравились Грациану гораздо больше. Впрочем, и в них император, привыкший с детских лет к походной жизни, чувствовал себя неуютно. Его раздражал мраморный пол, его раздражали колонны и потолки, украшенные ликами языческих богов, как лепными, так и рисованными. Он приказал убрать статуи богов и богинь из сада, но это не принесло ему облегчения. Языческий дух Рима одним эдиктом не отменишь, это понимал и сам Грациан, и его советчик в богоугодном деле епископ Амвросий, но кто-то должен был начать работу по очистке авгиевых конюшен.

– Как зовут нотария, прибывшего от божественного Феодосия? – спросил Грациан у комита доместиков.

– Пордака, – отозвался Клавдий.

– Зови, – коротко бросил Грациан.

Вошедший был человеком среднего роста, средней комплекции и немалых лет. Во всяком случае, сорокалетний рубеж он перевалил давно и стремительно приближался к рубежу пятидесятилетнему. Примечательными в этом человеке были разве что глаза, хитрые и насмешливые. Нотарий склонился перед императором еще у входа и только после нетерпеливого жеста Грациана приблизился к его креслу.

– Император Феодосий действительно так плох, как мне сообщают?

– Епископ Нектарий полагает, что он поправится с божьей помощью, однако это произойдет не ранее как через несколько месяцев.

– А готы ждать не будут, – обиженно буркнул Грациан.

– Императору Феодосию удалось сформировать десять легионов пехоты, но этого слишком мало, чтобы остановить готов. Кроме того, у нас практически нет кавалерии, а к готам присоединились десять тысяч сарматов и аланов.

– Сколько легионов можем выставить мы? – обернулся Грациан к Клавдию.

– Под рукой у дукса Фригерида десять тысяч пехотинцев и три тысячи клибонариев, – доложил комит доместиков. – Но часть из них расквартирована в Панонии, другая – в Норике. Можно, конечно, перебросить несколько легионов из Южной Галлии, но это потребует времени. К сожалению, дукс Фригерид болен и вряд ли способен командовать армией.

– И что ты предлагаешь? – нахмурился Грациан.

– Кроме префекта Меровлада, возглавить отпор готам просто некому, – отрезал Клавдий.

Грациан выругался сквозь зубы. У Пордаки не осталось сомнений в том, что император скорее отдаст Иллирик готам, чем обратится за поддержкой к ругу. Однако кроме божественного Грациана в империи проживало множество людей, которые вовсе не горели желанием потерять имущество и жизни из-за его упрямства. Префект Рима Никомах не постеснялся донести эту простую мысль до ушей императора и был вознагражден за свою откровенность взглядом, полным ненависти и презрения. Для Грациана не являлось тайной, что именно Никомах возглавляет партию патрикиев, недовольных ущемлением прав языческих жрецов. Любой промах императора будет немедленно использован патрикиями для того, чтобы возбудить страсти в городе и подбить римлян к бунту против Грациана. Впрочем, бунты, скорее всего, еще будут, но ни мятежи, ни готское нашествие не заставят императора отречься от веры или отступиться от задуманных реформ.

– Я думаю, готы отлично понимают, что взять Рим им не удастся, – осмелился высказать свое мнение Пордака.

– В таком случае, зачем они вторглись в Иллирик? – нахмурился Грациан. – Неужели их вожди вообразили, что способны одолеть самую могучую в мире империю?

– Готам нужно продовольствие, чтобы прокормить свои семьи, – спокойно ответил Пордака. – За несколько лет войны они разорили Мезию, Фракию и прилегающие к ним земли. Теперь у них очень простой выбор: либо умереть от голода, либо победить в войне.

– И что ты предлагаешь, нотарий?

– Накормить готов и расселить их в Мезии в качестве федератов. Раз мы не можем пока разгромить их в открытой битве, следует подкупить их вождей. Нам нужно выиграть время, божественный Грациан. Как только император Феодосий поправится, он сумеет навести порядок в своей части империи.

– А если готы не согласятся с нашими предложениями?

– Они согласятся, божественный Грациан, если ты прикажешь уничтожить все склады с продовольствием на пути их возможного продвижения.

Комит финансов Лаулин испуганно ахнул. Видимо, уже успел подсчитать, какими потерями обернется для империи предложение нотария, если оно будет претворено в жизнь.

– Это безумие, – выразил общее мнение префект Никомах, – мы обрекаем на голод население целых провинций.

– Я ведь не предлагаю жечь продовольствие прямо сейчас, – криво усмехнулся Пордака. – Просто готы должны знать, что война с империей не принесет им ничего, кроме смерти, голода и болезней.

– Мне понравилось твое предложение, нотарий, – вдруг рассмеялся Грациан. – Комит Сальвиан, я поручаю тебе возглавить легионы в Иллирике.

Седой ветеран с иссеченным шрамами лицом выдвинулся из задних рядов окружавших императора чиновников и почтительно склонился перед юным императором.

– Я не прощу тебе поражения, высокородный Сальвиан, – холодно бросил Грациан. – Зато я развязываю тебе руки в отношении своих и чужих. Готы не должны получить ничего, кроме выжженной земли.

Комит Сальвиан оказался на редкость исполнительным служакой. Его солдатам такой способ ведения войны тоже очень понравился. Римские легионы, коих под рукой Сальвиана насчитывалось более десятка, ловко уклонялись от любых столкновений с готами. А за их спинами оставались опустошенные городки и пылающие деревни. Сначала обыватели лишь растерянно смотрели, как легионеры выгребают продовольствие из общественных и частных хранилищ, потом, когда собранный с большим трудом урожай запылал на огромных кострах, глухо зароптали. Иные даже стали хвататься за оружие. Однако высокородный Сальвиан беспощадно истреблял тех, кто мешал ему выполнять приказ божественного Грациана. Иллирик задыхался в дыму пожарищ. Вошедшие в раж легионеры не только жгли продовольствие, но и разворовывали имущество обывателей, дабы оно не досталось готам. Произвол достиг чудовищных масштабов, но такое положение дел мало волновало Сальвиана. Готы попытались изменить маршрут и вторглись в Панонию, но и там они увидели все ту же безрадостную картину. Запылала и Панония, обрекая на голодную смерть не только местных жителей, но и завоевателей. Светлейший Пордака понял, что пробил его час…

К сожалению, комит финансов Лаулин оказался на редкость прижимистым человеком, абсолютно не понимавшим ни тяжести свалившихся на империю бед, ни собственной выгоды. Кроме того, в помощники к Пордаке он определил нотария Серпиния, человека с явно поврежденными мозгами. Пордака с некоторым изумлением опознал в Серпинии того самого юнца, помощника корректора Перразия, которого тринадцать лет назад варвары Руфина перепугали едва ли не до смерти своими неожиданными превращениями. За минувшие с того скорбного дня годы Серпиний сильно возмужал, но полученная в юности душевная травма сказалась на его умственных способностях. Варваров он боялся до поросячьего визга, но еще больше он боялся своего начальника, комита финансов Лаулина, чем привел Пордаку в изумление. Пордака никак не мог взять в толк, чем же это мог так запугать Серпиния этот по виду очень мирный человек с выпуклыми близорукими глазами. Однако, так или иначе, нотарий Серпиний ни на шаг не отступал от инструкций, полученных от строгого начальника, и охранял деньги, выделенные императором Грацианом на ведение военной кампании, с таким рвением, словно они были его собственными.

– И родятся же в Риме такие дураки, – качал седой головой комит Сальвиан, быстро нашедший общий язык с Пордакой. – Какая тебе разница, Серпиний, куда пойдут деньги из казны – готским вождям или верным сподвижникам божественного Грациана. Важен ведь результат. А результат тебе светлейший Пордака гарантирует. Война будет закончена в течение ближайших дней к величайшему удовлетворению императора.

– Я обязан отчитаться перед сиятельным Лаулином за каждый потраченный денарий, – стоял на своем ушибленный нотарий.

– Чтоб ты провалился! – бросил ему вслед рассерженный комит.

– Не провалится, – покачал головой Пордака. – А вот умом тронуться может.

– И что для этого нужно? – заинтересовался Сальвиан.

– Мне нужен медведь, – усмехнулся Пордака.

– Ты собираешься скормить ему Серпиния? – удивился комит. – Зря, только время потеряешь. На этого тощего урода приличный зверь не польстится.

– В крайнем случае сойдет и медвежья шкура, – задумчиво проговорил Пордака.

– Этого добра у меня хватает, – махнул рукой в угол шатра Сальвиан. – Я почти полжизни провел в Галлии. Таких чудовищ брал на рогатину, что даже селезенка екала.

Пордака долго выбирал медвежью шкуру, потом примерил ее на себя. Сальвиан на его старания только недоуменно разводил руками. Ничего устрашающего он в нотарии не находил. И даже клыки, торчащие из хорошо выделанного черепа, не делали лицо Пордаки более свирепым.

– Ставлю тысячу денариев, комит, – сказал Пордака, откидывая полог шатра.

– Принято, – кивнул Сальвиан, провожая в ночь хмельного нотария.

Вопль, донесшийся из соседнего шатра, заставил вздрогнуть даже комита, наслушавшегося за долгую жизнь предсмертных криков. Так мог кричать только человек, уязвленный в самое сердце. Сальвиан выскочил наружу и с изумлением уставился на безумца, бьющегося в руках струхнувших легионеров. Рядом с легионерами стоял светлейший Пордака, не ожидавший, похоже, такого эффекта от своей, на первый взгляд невинной, шутки.

– Он что, умом тронулся? – спросил Сальвиан.

– Скорее всего, – подтвердил легионер.

– Напоите его вином, уложите спать, а по утру отправьте в Рим под надежной охраной, – распорядился комит. – Мне сумасшедшие в армии не нужны.

Дюжие легионеры с большим трудом совладали с Серпинием, для чего им пришлось влить в него целый кувшин вина. После этого нотарий то ли заснул, то ли просто потерял сознание. Во всяком случае, он перестал брыкаться и царапаться. Легионерам пришлось на руках тащить его в шатер. Пордака, смущенный происшествием, все-таки стребовал с прижимистого комита тысячу выигранных денариев, чем огорчил того до крайности.

– Ничего, высокородный Сальвиан, – утешил седого ветерана римский проходимец, – ты очень скоро возместишь все свои убытки, понесенные в этой кампании.

– Ловлю тебя на слове, светлейший Пордака. Не знаю, какому богу ты кланяешься, но пусть он поможет тебе в благих начинаниях.

Рексы Оттон и Придияр встретили Пордаку, прибывшего на переговоры, настороженно, чтобы не сказать враждебно. Однако расторопного нотария, успевшего уже хорошо изучить и готов, и их вождей, такой прием не обескуражил. С самого начала Пордака дал понять вождям, что не только хорошо понимает трудности, стоящие перед ними, но и готов способствовать их разрешению. Стан варваров был обнесен рвом и окружен телегами. Так готы поступали только в том случае, когда ход военных действий складывался не в их пользу. Видимо, вожди еще до появления Пордаки поняли, что грабительский поход, предпринятый ими впопыхах, закончился неудачей. Опытным глазом Пордака оценил бледный вид детей и женщин, которых готы повсюду таскали за собой, и пришел к выводу, что его расчеты полностью оправдались. Продовольствие у готов было на исходе, а подкормиться за счет иллирийцев им не позволил комит Сальвиан.

– Вы что же, собираетесь сжечь все свои города и села? – с вызовом спросил у нотария рекс Придияр.

Придияр Гаст был самым непримиримым из готских вождей. И даже женитьба на римской матроне, высокородной Ефимии, не сделала его покладистым. К счастью для римлян, рекс Придияр был не готом, а древингом, а потому его авторитет среди вестготских старейшин держался только на воинской удаче. Иное дело рекс Оттон, происходивший из самого знатного среди вестготов рода Балтов. За ним была традиция, заветы отцов и дедов, поддержка жрецов-дроттов, да и просто привычка.

– Комит Сальвиан выполняет приказ императора Грациана, – спокойно пояснил вождям Пордака. – Пока вы глотаете дым от сожженных городов, Рим собирается с силами. Через месяц Грациан обрушится на вас всей своей мощью. А ваши люди, ослабленные голодом, не смогут оказать сопротивление.

– Я полагал, Пордака, что ты служишь патрикию Руфину, – нахмурился Оттон.

– Именно поэтому я здесь, – кивнул нотарий. – Вы начали войну с Римом, не заручившись поддержкой венедов. Вы не подготовились к этой войне, высокородный Оттон. Неужели вы думали, что сможете покончить с Римом одним ударом? А потом – что вам даст эта победа? Ведь людей надо кормить. Вы, готы, уже четыре года разоряете империю и породили такую ненависть в жителях Фракии, Мезии, Иллирика и Панонии, что они толпами вступают в римские легионы.

– Что-то не видел я этих толп, – ощерился рыжий Придияр Гаст.

– Увидишь, – криво усмехнулся Пордака. – Как только Феодосий оправится от болезни, его легионы вырастут у вас за спиной. Римляне возьмут вас в кольцо и истребят до последнего человека. Нельзя воевать вечно, рексы. Ваши люди устали от бесконечных битв. Ваши женщины и дети обессилели от кочевой жизни и голода. Пора садиться на землю, готы, и налаживать мирную жизнь.

В словах Пордаки было слишком много правды, чтобы эти далеко не глупые люди вот так просто от них отмахнулись. Готские вожди, да и простые воины добыли немало золота на чужой земле. Да вот беда – золотом сыт не будешь. Фракийские земледельцы, разоряемые бесконечными набегами, не могли уже прокормить ни себя, ни пришельцев.

– И что ты предлагаешь нам, Пордака? – спросил Оттон.

– Предлагаю не я, а император Грациан, – пожал плечами нотарий. – Вы получите землю в Нижней Мезии, миллион денариев на обустройство и продовольствие. Хлеб я вам доставлю сразу же, как только вы покинете Иллирик. Обоз уже готов.

– Грациан предлагает нам права федератов? – спросил Придияр.

– О правах, рексы, вы будете договариваться с Феодосием. Сейчас самый подходящий для этого момент. Вы можете выставить новому императору любые условия, и он их примет, поскольку Феодосий как никто сейчас заинтересован в заключении мирного договора.

– Хорошо, – поднялся с лавки Оттон. – Ты получишь ответ утром, нотарий. Нам нужно обсудить предложения Грациана со старейшинами.

Пордака почти не сомневался, что ответ готов будет взвешенным и разумным. Четыре года войны – это достаточный срок, чтобы утолить честолюбие и неуемную жажду подвигов любого человека. Вопрос был в другом – насколько прочным окажется мир? Однако ответ на этот вопрос зависел не только от Оттона Балта и Придияра Гаста, но и от императора Феодосия, которому еще предстояло завоевать расположение готских вождей и перетянуть хотя бы часть из них на свою сторону. Императору-язычнику сделать это было гораздо проще, чем императору-христианину. К сожалению, все шло к тому, что Феодосий поддастся на уговоры епископа Нектария и примет христианскую веру, причем в никейском варианте. В этом случае ему будет трудно рассчитывать на дружелюбие готов, уже однажды взбунтовавшихся против Валента, который пытался сделать из них ариан. Не исключено, что Феодосия постигнет та же судьба.

Глава 3

Ведун

Магистр пехоты Нанний ждал только приезда императора, чтобы приступить к решительным действиям против обнаглевших в последнее время варваров. Особенно досаждали империи франки, поселившиеся во Фризии. Их ладьи, без страха ходившие не только по рекам, но и по морю, проникали в самые, казалось бы, недоступные города Галлии. После чего умелые гребцы тут же превращались в бесстрашных воинов, грабивших мирных обывателей. Эту заразу следовало вырвать с корнем, и вырвать как можно скорее, в этом Нанния поддерживали не только знатные мужи Галлии, имевшие статус римских граждан, но и местные торговцы, и простые ремесленники, боявшиеся варваров как огня. Викарий Авсоний, возглавлявший гражданскую администрацию Северной Галлии, оказал Наннию большую поддержку, обеспечив легионы продовольствием. К сожалению, ни Авсоний, ни ректор Феон, заправлявший финансовыми делами в провинции, не могли решить всех проблем Нанния, главной из которых была задолженность казны перед легионерами. Магистр пехоты посылал в Медиолан отчаянные письма, но неизменно получал от комита финансов Лаулина вежливый отказ. Причина, в общем, была понятна. Умиротворение готов дорого обошлось императорской казне, и теперь требовалось время, чтобы собрать дополнительные налоги с провинций. К сожалению, в Медиолане, видимо, недооценивали всей сложности возникшей в Британии и Галлии ситуации. Легионеры не желали проливать даром кровь за интересы империи. Дукс Магнум Максим предупреждал в письмах, что не в силах удерживать легионеров от бунта, и умолял устами комита Андрогаста направить в Британию хотя бы часть необходимых денег, чтобы закрыть рот недовольным. Самым скверным было то, что большая часть легионов, называемых британскими, размещалась на севере Галлии, и в случае мятежа легионеры могли без труда захватить Паризий, где находилась ставка магистра Нанния.

– Видимо, нам придется вывести легионы из Британии, – задумчиво проговорил комит Андрогаст, глядя прямо в глаза Нанния. – У империи не хватит средств, чтобы их содержать. В сущности, мы там ничего уже не контролируем. Наши гарнизоны зажаты в укрепленных городках, а на окрестных землях бесчинствуют варвары.

Нанний придерживался того же мнения, но вслух соглашаться с комитом не спешил. Вывод легионов в Галлию тоже потребует немалых средств. Да и вряд ли Грациан согласится вот так просто, практически без боя, отдать варварам целую провинцию.

– К сожалению, здесь в Галлии обстановка не лучше, и если легионерам не заплатят в ближайшие дни, то я не поручусь ни за твою, ни за свою жизнь, магистр Нанний.

Нанний не доверял Андрогасту. Для него не было секретом, что комит предан душой и телом своему родственнику и соплеменнику ругу Меровладу, хоть и лишенному Грацианом едва ли не всех своих постов в империи, но обладающему большим влиянием как среди гражданских, так и среди военных чинов. Увы, реформы, затеянные императором Грацианом по наущению епископа Амвросия, грозили расколоть население империи на два лагеря. Языческие храмы стали закрывать не только в Риме, но и в провинции. А ведь основу армии империи, особенно здесь, в Галлии, составляют отнюдь не христиане. Причем язычники преобладают не только среди простых легионеров, но и среди трибунов. Да и высшие чины империи не настолько прониклись христианским духом, чтобы рисковать жизнью и имуществом ради торжества святой веры.

– Через месяц император Грациан прибудет в Паризий, – сказал Нанний. – Тогда мы и решим все накопившиеся вопросы, комит.

– Месяц мы, пожалуй, продержимся, сиятельный Нанний, – кивнул Андрогаст. – Но никак не более того.

Паризий был довольно большим городом по меркам Галлии, чья территория почти сплошь была покрыта девственными лесами. Население города насчитывало, по прикидкам комита, никак не менее двадцати тысяч человек. Плюс три легиона пехоты и тысяча клибонариев, составлявшие гарнизон Паризия. Если добавить к ним еще и личную охрану викария Авсония и магистра Нанния, то количество бойцов следует увеличить еще на пятьсот человек. А если учесть высокие стены Паризия и несколько десятков башен, то придется признать этот город весьма крепким орешком, о который вполне могут обломать зубы не только франки, но римские легионеры. Да что там городские стены, если даже курия, расположенная на центральной площади Паризия, представляет собой мощную цитадель, которую вот так просто, с налета, не возьмешь. А ведь комит Андрогаст еще застал времена, когда многие города Галлии вообще не имели стен и целиком полагались на римские легионы, железной стеной защищавшие границы империи. Увы, те времена давно прошли, и беспечные прежде галлы стали теснее прижиматься друг к другу, строя свои дома буквально впритык, только бы избежать встречи с варварами. В Паризии не было ни театров, ни гладиаторских арен, ни огромных общественных бань, коими славился город Рим. В сущности, здесь вообще не было ничего, что могло бы порадовать придирчивый взгляд, за исключением разве что фонтана, служившего кроме всего прочего хранилищем пресной воды на случай длительной осады. Водопровода здесь тоже не было. А от сточных канав несло такой вонью, что у непривычного человека перехватывало дух.

Попетляв по узким, вымощенным камнем улицам, Андрогаст нырнул в полуподвал, предназначенный для ублажения плоти и духа самых небогатых и непритязательных обитателей славного города Паризия. Никто из немногочисленных посетителей харчевни не обратил на скромно одетого гостя ни малейшего внимания. Андрогаст взял со стойки кружку с отвратительным пойлом, которое здесь почему-то называли вином, бросил хозяину медную монету в уплату за гостеприимство и присел к столу. Впрочем, он недолго пребывал в одиночестве. Комит не успел еще пригубить вино, как к нему подсел молодой человек лет двадцати пяти, по внешнему виду почти ничем не отличавшийся от городских обывателей.

– Верен, – назвал он себя и положил на стол правую руку с золотым перстнем на среднем пальце.

– Я ждал тебя, франк, – негромко произнес Андрогаст.

– Я не франк, – усмехнулся Верен. – Впрочем, это не имеет никакого значения. Патрикий Руфин полагает, что с тобой можно иметь дело, комит. И в данном случае его слово было решающим.

– Странно, что римлянин, пусть и хорошего рода, занял столь высокое положение среди волхвов и ведунов бога Велеса, – покачал головой Андрогаст. – Но еще более странно, что сын великого князя Коловрата и княгини Любавы, последний представитель одного из самых знатных ругских родов, ходит на подхвате у изгоя.

– Все бывает в этой жизни, высокородный Андрогаст, – спокойно отозвался Верен. – Я знаю одного руга, тоже хорошего рода, который не только пошел на службу к римлянам, но и отрекся от своих богов.

– Ты, кажется, хочешь меня оскорбить, ведун Верен, – нахмурился комит.

– Нет, высокородный Андрогаст, я просто хочу сказать, что неисповедимы пути не только богов, но и людей. Возьми хотя бы меня: я родился на берегах Дона, но богам было угодно, чтобы мой путь пересекся с твоим на берегах Сены. И ни ты, ни я не знаем, что ждет нас впереди.

Андрогаст еще раз, но теперь уже более придирчивым взглядом окинул своего собеседника. Верен был высок ростом, широкоплеч, мускулист, светловолос и белокож. В его голубых насмешливых глазах, прямо смотревших на собеседника, читались ум и железная воля. Этот молодой человек был рожден для власти, и Андрогаст почти не сомневался, что Верен сын Коловрата рано или поздно добьется своего.

– Ты уже осмотрел город? – спросил комит.

– Да, – кивнул Верен. – Стены его высоки и почти неприступны. Ворота узки настолько, что всаднику приходится пригибаться, въезжая в них. Даже если эти ворота будут распахнуты настежь, нас испятнают стрелами с башен раньше, чем мы успеем прорваться в город. Римляне умеют строить, надо это признать, высокородный Андрогаст.

– Римляне вообще многое умеют, – усмехнулся комит. – Именно поэтому мы с родовичем Меровладом в свое время пошли к ним на службу. Наши отцы проиграли войну готам, и чтобы одолеть извечных врагов, надо было учиться.

– Сейчас готам еще хуже, чем нам, – усмехнулся Верен. – А у ругов появились новые враги. Я должен отомстить гуннам за смерть своего отца и старших братьев и вернуть утерянные русколанами земли. Я готов учиться, комит Андрогаст.

– В таком случае, ведун Верен, реши первую мою задачу: найди самое слабое место в обороне города.

– Лодочные ворота, – сразу же отозвался Верен. – Если сломать решетку, перекрывающую рукав реки, ведущий на городскую пристань, да еще сделать это незаметно, то можно взять город в течение одного дня.

– Так ведь и римляне это прекрасно понимают, – усмехнулся Андрогаст, – и всегда держат в этом месте хорошо снаряженный отряд.

– В таком случае, комит, тебе придется уничтожить легионеров, охраняющих Лодочные ворота, и поднять решетку. За остальное я ручаюсь.

Андрогаст отлично понимал, что без помощи франков ему не захватить Паризий. А без захвата этого важного стратегического центра мятеж британских легионов захлебнется в самом начале. И все усилия комита по устранению императора Грациана и верных ему людей пойдут прахом. Магистр Нанний, надо отдать ему должное, был не только опытным военачальником, но и очень предусмотрительным человеком. Его агенты пристально следили за перемещениями всех без исключения легионов на территории Галлии, и любая попытка двинуть их на Паризий была бы тут же обнаружена и пресечена магистром пехоты. Грациан обещал приехать в Паризий через месяц. Времени вполне достаточно, чтобы приготовиться к достойной встрече, однако заговорщикам следовало поторопиться, ибо нельзя до бесконечности вести пустые, но опасные разговоры. Рано или поздно какой-нибудь «доброхот» отправит донос императору о готовящемся мятеже, и все рухнет в одночасье.

– Хорошо, – кивнул Андрогаст. – Ворота я тебе открою, княжич. Но хватит ли у тебя сил, чтобы захватить город?

– Хватит, – усмехнулся Верен. – И не только на то, чтобы захватить, но и на то, чтобы удержать.

Вряд ли Магнум Максим, метящий в императоры, согласится отдать Северную Галлию варварам, но этот вопрос сейчас менее всего волновал Андрогаста. Главное – начать. А уж там как получится. Ни один мятеж не обходится без потерь для империи, так почему же мятеж дукса Максима должен стать в этом ряду исключением.

– Мне нужен Грациан, – не стал скрывать своих истинных целей Андрогаст. – Лучше мертвый. С мертвыми меньше хлопот. За его голову я обещаю тебе, княжич Верен, сто тысяч денариев.

– А сколько за его голову получишь ты, комит? – спросил русколан.

– Пусть это останется моей тайной, – усмехнулся Андрогаст.

Верен поднялся из-за стола, кивнул комиту и направился к выходу. При ходьбе он довольно заметно хромал, возможно, просто подвернул ногу, но в любом случае его походка напоминала гусиную, что слегка позабавило Андрогаста.

Император Грациан прибыл в Паризий в начале лета в сопровождении тысячи гвардейцев и доброй сотни чиновников свиты. Такой наплыв гостей для небольшого города оказался довольно обременительным, и викарию Авсонию с большим трудом удалось разместить привередливых римлян по квартирам. Магистр Нанний с удовлетворением отметил, что божественный Грациан сильно возмужал за минувший год. Императору уже перевалило за двадцать, он одержал победу над готами, не прибегая к помощи своих наставников, и, видимо, обрел столь необходимую каждому верховному правителю уверенность в себе. Кроме того, император женился. Причем женился по любви. О своей жене он сейчас и рассказывал Наннию, который не столько слушал императора, сколько любовался им. Магистр пехоты не без основания считал Грациана произведением собственных рук. И как всякий истинный ваятель, был горд полученным результатом.

– Какая все-таки дыра этот твой Паризий, сиятельный Нанний, – неожиданно закончил свой вдохновенный рассказ божественный Грациан.

– Зато город окружен крепкой стеной, – усмехнулся магистр. – Более надежного убежища в этом суровом краю просто нет.

Грациан, проголодавшийся после непростого путешествия, с удовольствием откликнулся на призыв Нанния и присел к накрытому столу. Викарий Авсоний не ударил в грязь лицом и сумел порадовать божественного Грациана, обладавшего с детства хорошим аппетитом, замысловатыми блюдами. – Как обстоят наши дела в Британии? – задал наконец Грациан самый важный, по мнению Нанния, вопрос.

– Скверно, – не стал скрывать от императора истинного положения дел магистр пехоты. – Дукс Магнум Максим полагает, что удержать Британию мы сможем лишь в том случае, если увеличим количество наших войск на острове втрое, но у нас нет средств не только на формирование новых легионов, но даже на переброску в Британию уже созданных. Шесть новых легионов, предназначенных для дукса Максима, застряли здесь, в Северной Галлии, по той простой причине, что нам нечем платить им жалование. Комит Андрогаст с трудом удерживает их от бунта. Я вызвал дукса Максима в Паризий, чтобы выслушать его мнение о положении дел в Британии и принять наконец пусть и тяжелое для всех нас, но верное решение.

– Ты полагаешь, магистр, что мы должны отдать Британию варварам? – надменно вскинул голову император.

– Мы не можем распылять свои силы, божественный Грациан, иначе риск потерять не только Британию, но и Галлию возрастает многократно, – вздохнул магистр. – Нам следует сосредоточить все имеющиеся в наличии силы вокруг Паризия, чтобы отразить нашествие франков.

– Я не боюсь варваров, – зло просипел Грациан. – Я не собираюсь отсиживаться в Паризии. Я хочу опередить рекса Гвидона и нанести удар там, где нас не ждут.

– Это разумное решение, – неожиданно легко согласился с императором Нанний. – В свое время божественный Валентиниан поступил точно так же. Он вторгся в земли франков, разгромил их ополчение и истребил практически всех вождей варваров. Мы должны опередить наших врагов, спасти Галлию от нашествия и преподать урок воинственным франкам. Но для этого нам следует собрать под рукой все легионы, размещенные в ближайших провинциях, в том числе и британские.

– Когда приезжает дукс Максим? – спросил Грациан, успокоенный разумными рассуждениями Нанния.

– Я ждал его сегодня, но, видимо, он решил заночевать где-то по дороге. Насколько я знаю дукса, он вообще не склонен торопиться.

– Его давно следовало заменить более расторопным человеком, – недовольно буркнул Грациан.

– Возможно, – не стал спорить Нанний. – Но лучше это сделать здесь, в Паризии, дабы не возбуждать легионеров.

– Решено, – кивнул Грациан. – Максима я отправлю в Рим, а во главе британских легионов встанет комит Сальвиан, доказавший свою преданность императору в войне с готами.

Магистру Наннию не оставалось ничего другого, как развести руками. Отставка Магнума Максима его скорее порадовала, чем огорчила. Дукс Британии был человеком хитроватым и ненадежным. И его присутствие здесь, в Галлии, могло только ухудшить и без того непростую обстановку. Максим придерживался старой веры, и все попытки христианских проповедников обратить его к свету заканчивались ничем. Этот человек вполне мог объединить вокруг себя патрикиев, недовольных реформами Грациана, и нанести империи большой урон. Возможно, Магнума Максима следовало отправить не в Рим, а куда-нибудь подальше, в самую захудалую римскую провинцию, где этот интриган не был бы опасен для верховной власти.

Комит Андрогаст предупреждал дукса Максима о возможности отставки, а то и ареста еще до того, как тот принял решение отправиться в Паризий на встречу с императором. Однако дукс был почему-то убежден, что его героическая деятельность в Британии высоко оценивается как божественным Грацианом, так и магистром пехоты Наннием. Магнум Максим был человеком далеко не глупым, но тщеславным и самоуверенным. И эта самоуверенность могла стоить ему головы в создавшемся положении. Как ни крути, как ни убеждай себя в обратном, а Британию он практически потерял, и эта потеря еще аукнется империи большими бедами. С трудом Андрогасту удалось убедить Максима взять для охраны сотню клибонариев. Собственно, клибонарии нужны были не дуксу, а самому комиту, собиравшемуся преподнести сюрприз не только высокомерному Наннию, но и божественному Грациану.

Для мятежа все уже было готово. Андрогасту пришлось затратить немало сил и средств, чтобы склонить к бунту трибунов и простых легионеров. Сигналом для выступления должны были стать захват варварами Паризия и смерть императора Грациана. К сожалению, в самый последний момент Максим пошел на попятный: он решил повидаться с императором перед тем, как открыто бросить ему вызов. Комит расценил поведение дукса как трусость, но сказать ему об этом вслух не решился. Магнум Максим пользовался большой популярностью среди легионеров, и заменить его было просто некем. Только этот слегка располневший, сорокалетний человек с большими выпуклыми глазами мог увлечь за собой тысячи преданных ему людей.

– Ты сильно рискуешь, дукс, – сказал Андрогаст, въезжая вслед за Максимом в узкие ворота Паризия. – Очень может быть, что нам отсюда уже не выбраться.

Упрямый Магнум Максим решил лично убедиться в том, что слух о его неминуемой отставке является правдой. Он прямо с дороги отправился в курию, но был остановлен гвардейцами императора еще на подходе к величественному зданию. С большим трудом дуксу удалось пробиться к магистру пехоты Наннию и выразить ему свое возмущение столь нелюбезным приемом.

– Император недоволен твоими действиями в Британии, высокородный Максим, – огорчил дукса Нанний.

– Но я сделал все, что в человеческих силах, – возмутился патрикий. – Без помощи Рима, без денег я все-таки удержал за империей крупные города.

– Я тебя ни в чем не виню, высокородный Максим, более того, считаю, что ты достоин не опалы, а награды, – тяжело вздохнул Нанний. – К сожалению, император думает иначе. Он поверил доносу, где тебя обвиняют в сговоре с врагами империи и в подготовке мятежа. Мне очень жаль, Максим, но тебе придется задержаться в Паризии. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы добиться для тебя почетной отставки, но большего от меня не требуй.

– Выходит, я пленник императора? – попробовал пошутить дукс. – А если британские легионы воспротивятся моей отставке?

– Мне очень жаль, высокородный Максим, но в этом случае тебя объявят мятежником и казнят, – холодно произнес Нанний и отвернулся от опешившего дукса.

Собственно, все произошло именно так, как предсказывал Андрогаст. Возвратившись в купеческий дом, ставший для него временным, а возможно, последним пристанищем, дукс Максим вынужден был это признать. К его чести следует сказать, что сделал он свое признание вслух, глядя прямо в глаза Андрогаста.

– Я стал заложником императора, комит, и, скорее всего, тебе придется разделить мою судьбу. Хотел бы я знать, кто написал на меня донос Грациану.

Андрогаст мог бы назвать Максиму имя этого человека, но предпочел промолчать. Донос отправил именно он, но не с целью погубить доверчивого дукса, а лишь для того, чтобы отрезать ему пути к отступлению. Теперь у Магнума Максима был выбор: либо восстать против императора Грациана, либо бесславно погибнуть. Дукс был слишком искушенным в интригах человеком, чтобы не понять очевидного: почетной отставки не будет. В лучшем случае его ждет изгнание, в худшем – мучительная смерть.

– Император Грациан уже проявил однажды твердость духа, достойную восхищения, – криво усмехнулся Андрогаст. – Он принес в жертву население целой провинции, дабы принудить готов к миру. Ты, вероятно, слышал об этом, высокородный Максим?

– Но ведь это гнусно, комит! – поежился дукс. – Неужели ты этого не понимаешь?

– Тот, кто хочет властвовать в это мире, должен быть готов ко всему, – холодно бросил Андрогаст. – Печально, что в Риме не нашлось человека, готового бросить вызов тирану, надругавшемуся над верой отцов.

– Увы, комит, ты прав, – печально кивнул Максим. – Он приказал вынести из здания сената алтарь Победы, он оскорбил фламина Юпитера и жрецов других богов, он растоптал римскую славу, и никто из патрикиев не осмелился сказать ему «нет».

– Никто? – прищурился на дукса Андрогаст. – А разве не тебя, Максим, боги избрали для мести? Разве не твоими руками они хотят вознести Рим на новую вершину? Тогда почему ты медлишь и колеблешься? Ты решил договориться с Грацианом, вместо того чтобы открыто бросить ему вызов. Вот боги и посмеялись над тобой.

– Наверное, ты прав, комит, – вздохнул печально Максим, – но теперь уже поздно об этом говорить.

– Поздно для обычного человека, но не для избранника богов, – холодно бросил Андрогаст. – Я верю в тебя, Магнум Максим, даже больше, чем ты веришь в себя. Принеси богам кровавую жертву, император, и тогда они поверят в тебя.

– Прямо здесь, в Паризии? – удивился дукс. – На глазах у Грациана?

– А кто такой Грациан, чтобы оскорблять римских кумиров? Он просто хвастливый мальчишка, попавший под влияние никейских ворон. Все в твоих руках, божественный Максим, теперь ты будешь решать, кому жить, а кому умереть.

– И кто же должен умереть в первую очередь? – прищурился на комита дукс.

– Легионеры у Лодочных ворот, – усмехнулся Андрогаст. – У нас под рукой сотня испытанных бойцов, и мы сомнем их в один миг.

Похоже, дукс Максим вообразил, что комит Андрогаст приглашает его к бегству. Во всяком случае, раздумывал он недолго. В патрикии проснулся римский легионер, не раз смотревший в лицо смерти на поле битвы. Роль барана, влекомого на жертвенный алтарь Грацианом и Наннием, Максима не прельщала, и он наконец произнес заветное «да», которого Андрогаст так долго от него добивался.

К Лодочным воротам клибонарии отправились в полной темноте, не зажигая факелов, обмотав сапоги тряпками, дабы ненужным шумом не потревожить городских обывателей. Водный рукав разрезал город едва ли не на две равные части. Пристани располагались как на правом, так и на левом его берегу. Через рукав был переброшен небольшой каменный мост. По этому мосту комит Андрогаст повел своих клибонариев к левой приворотной башне. Правую башню предстояло захватить Магнуму Максиму. Отверстие в городской стене было проделано с расчетом на одну галеру средних размеров. Тяжелая кованая решетка перекрывала на ночь вход в город. Именно эту решетку Андрогаст собирался поднять с помощью поворотных колес, расположенных в башнях. Столь важное дело нельзя было передоверить никому. Один неверный удар меча мог стоить комиту не только высокого положения, но и жизни. Именно поэтому Андрогаст первым шагнул в приоткрытую дверь. На первом ярусе башни было расположено караульное помещение, где находилось десять человек. Еще трое дежурили у поворотного колеса. Двое легионеров находились на самом верху, обозревая окрестности. Этих двоих следовало убить в первую очередь, дабы подать сигнал княжичу Верену, который под покровом ночи должен был приблизиться к Паризию по реке Сене.

В караульне не спали. Во всяком случае, Андрогаст слышал голоса, доносившиеся оттуда. Похоже, легионеры спорили о чем-то для них более важном, чем собственные жизни и город Паризий, вверенный магистром Наннием их заботе. Деревянная лестница предательски заскрипела под ногами комита, и он вынужден был остановиться и сделать знак следовавшему за ним десятнику Муцию. К счастью, легионеры не обратили внимания на шум. Ни те, что находились в караульном помещении, ни те, что сторожили поворотное колесо. Последним эта промашка стоило жизни. Три почти неразличимых тени метнулись к ним из темноты, и легионеры умерли раньше, чем осознали, откуда пришла к ним смерть. Комит, обрадованный успехом, первым достиг смотровой площадки. Дозорные услышали шум за спиной и обернулись, словно по команде. Вскрикнуть им не дали. Два ножа почти одновременно просвистели в воздухе, и оба легионера рухнули мертвыми на деревянный помост. Андрогаст с трудом отыскал в стене нишу, где хранился хворост, предназначавшийся для сигнального костра. Снизу до комита доносились крики и звон мечей. Следовало поторапливаться. Паризий был переполнен легионерами и гвардейцами императора, и, возможно, они уже спешили на помощь своим товарищам. Руки вдруг задрожали от волнения, но комиту все-таки удалось разжечь огонь.

– Поднимайте решетку! – крикнул он своим подручным.

Плеск весел Андрогаст услышал даже раньше, чем скрип поворотного колеса. На соседней башне тоже вспыхнул огонь. Похоже, люди дукса оказались не менее расторопны, чем легионеры комита. Андрогаст свесился вниз и попытался определить количество ладей, заполнивших в эту тревожную ночь довольно узкий рукав. Ладей было много, но пересчитать их в темноте не представлялось возможным. Комит ринулся вниз, крикнув на бегу своим подручным:

– Стерегите колесо, не пускайте никого в башню.

Впрочем, город еще, кажется, спал. Зато пристани по обеим сторонам рукава заполнялись расторопными варварами. Ладьи причаливали к берегу одна за другой и скоро покрыли собой почти все водное пространство.

– Княжич Верен? – окликнул Андрогаст облаченного в колонтарь человека, стоявшего чуть в стороне от других с горящим факелом в руке.

– Император в городе? – в свою очередь спросил у комита русколан.

– Он здесь, – подтвердил Андрогаст.

– В таком случае – вперед! – крикнул Верен и взмахнул факелом.

Толпа варваров с ревом ринулась через каменный мост на ближайшую к пристани казарму. Это серое каменное здание, доверху набитое спящими легионерами, запылало даже раньше, чем комит Андрогаст и присоединившийся к нему Магнум Максим успели до него добежать. Счастье еще, что стояло оно чуть на отшибе, иначе огонь наверняка охватил бы и соседние дома.

– А я думал, что камень не горит, – обернулся к своим союзникам Верен.

– Горят перекрытия и крыша, – крикнул Андрогаст. – Скажи своим людям, чтобы были осторожнее с огнем.

Княжич Верен не зря в свое время посетил Паризий. Его варвары очень хорошо ориентировались на узких улочках города, практически безошибочно определяя места скопления римских войск. Город наконец проснулся. От воплей, топота ног и звона железа у Андрогаста заложило уши. И без того круглые глаза Максима стали еще круглее. Похоже, дукс никак не мог взять в толк, что за люди вдруг пришли к нему на помощь в тот момент, когда он уже почти потерял надежду на спасение. И только княжич Верен сохранял спокойствие в этом сотворенном его руками аду. Он стоял перед зданием казармы, опустив руки на рукоять тяжелого меча, и наблюдал, как его люди с упоением истребляют легионеров, пытающихся спастись от огня. Андрогаст с большим трудом сумел до него докричаться:

– Мне нужна курия, княжич.

Верен обнажил меч и вскинул его над головой. Этот жест не остался незамеченным. Сотни варваров ринулись вслед за своим вождем. Верен, несмотря на заметную хромоту, бежал очень быстро. Во всяком случае, Андрогаст с Максимом с трудом за ним поспевали. Паризий был охвачен паникой, но все-таки в нем оставалось еще очень много людей, способных носить оружие. На головы варваров из окон домов летели стрелы, дротики и даже глиняные горшки. Один такой сосуд разбился на мелкие осколки прямо у ног Максима, обдав обескураженного дукса нечистотами. Будущий император не успел даже вытереть грязь с лица, как навстречу атакующим варварам вывалилась целая толпа полуодетых легионеров, успевших, однако, вооружиться мечами и секирами. Андрогаст с большим трудом отбил направленную в его голову секиру и быстро отступил за спины варваров. Дукс Максим последовал его примеру. Мятежу еще предстояло разгореться на землях Галлии, и было бы сущей нелепостью, если бы его вожаки пали сейчас бездыханными на залитую кровью мостовую Паризия. Однако подобные опасения, видимо, не особенно заботили княжича Верена, и он безостановочно работал мечом в первых рядах своих дружинников.

– Хорош! – не удержался от похвалы в сторону варвара дукс Максим, с тревогой поглядывая на распахнутые окна.

Легионерам Нанния не удалось удержать варваров на подступах к курии. Русколаны прорубили проход в их рядах и ринулись на главную площадь Паризия, двумя потоками огибая фонтан, из которого к усыпанному звездами небу взлетали копьями струи воды. За каким чертом викарию Авсонию понадобилось запускать фонтан, комит Андрогаст так и не понял. Скорее всего, это было сделано в честь приезда императора. Но так или иначе, а у дукса Максима наконец-то появилась возможность смыть нечистоты с лица и одежды.

Перед курией уже выстроилась фаланга гвардейцев, прикрывшихся щитами и ощетинившихся копьями. К чести магистра Нанния и комита схолы императорских гвардейцев Клавдия, они успели приготовиться к обороне, стянув к курии пехотинцев из ближайших казарм. Вместе с гвардейцами легионеры составили внушительную силу, приблизительно в две тысячи человек. Возможно, Нанний полагал, что судьба битвы за город Паризий решится именно здесь, перед курией. Не исключено, что готовил какую-то хитрость. В любом случае, Андрогасту именно сейчас предстояло принять, возможно, самое важное в своей жизни решение.

– Сколько у тебя людей? – спросил комит Андрогаст у княжича Верена.

– Более тысячи, – небрежно бросил русколан.

Варваров на площади становилось все больше, но численностью они вдвое уступали гвардейцам и легионерам. При таком раскладе было бы чистым безумием атаковать римскую фалангу.

– Надо отходить к воротам, – предложил Магнум Максим. – И попытаться вырваться за стены.

– Я не за тем пришел в этот город, чтобы бежать отсюда, как заяц, – усмехнулся княжич Верен и, обернувшись к своим людям, крикнул: – Лучники вперед!

Град стрел обрушился на фалангу, но не нанес римлянам особого вреда. Легионеры и гвардейцы, прикрываясь тяжелыми щитами, перестроились в каре и медленным шагом двинулись вперед, прямо на вставших стеною варваров. Андрогаст наконец понял, чего добивается Нанний и зачем он собрал в кулак почти всех своих людей именно здесь, на площади. Главным для магистра было спасение императора, а вовсе не защита города. Не зная точно, сколько варваров проникло в Паризий, он решил пожертвовать городом, но во что бы то ни стало спасти божественного Грациана.

– А где находятся твои люди, Андрогаст? – спросил княжич Верен.

– Два легиона стоят под стенами Паризия и ждут, когда откроются ворота, – спокойно сказал комит. – Еще тысяча клибонариев прячется в лесу неподалеку.

– Так почему ты не впустишь их в город? – рассердился Магнум Максим. – Они нужны нам здесь, а не там.

– Ошибаешься, дукс, – усмехнулся комит. – Именно там они нам очень скоро понадобятся.

– Я прошу тебя, княжич Верен, сделать все возможное, чтобы Нанний и Клавдий поверили в серьезность твоих намерений покончить с ними здесь в городе.

– А что собираешься сделать ты, комит Андрогаст?

– Я со своими легионами встречу Нанния и Клавдия за воротами, и вот тогда мы узнаем, чья возьмет.

Дукс Максим был окончательно сбит с толку. Поначалу он полагал, что Андрогаст атаковал Лодочные ворота с одной целью: уйти из города на первой же подвернувшейся галере. Внезапное появление варваров в Паризии повергло дукса в шок. Конечно, он сам поручил комиту договориться с франками о возможных совместных действиях против Грациана, но Андрогаст ни словом не обмолвился о том, что договор с рексом Гвидоном заключен. Он промолчал даже о том, что перебросил к Паризию два британских легиона и тысячу клибонариев, и это было нарушением всех договоренностей, существующих между дуксом и комитом. Магнум Максим почувствовал себя пешкой в чужой игре, но время для выяснения отношений с Андрогастом, обманувшим его, выдалось не самым подходящим.

Высокородный Максим испытал громадное облегчение, выскользнув вслед за комитом из объятого страхом и ненавистью города. Шум битвы за его спиной усилился, похоже, римляне перешли в наступление, дабы вырваться из приготовленной хитроумным ругом ловушки. Интересно, высокомерный Нанний догадывается, какой сюрприз ожидает его за стенами города? План Андрогаста стал окончательно ясен Максиму, когда он увидел пышные султаны, развевающиеся на шлемах клибонариев, изготовившихся к атаке.

– Почему нам не открыли ворота? – крикнул всадник, выехавший навстречу Андрогасту. – Неужели все потеряно?

– Все еще только начинается, трибун Евсевий, – бодро отозвался из темноты комит. – Приведите нам с дуксом коней.

Ждать пришлось недолго, сказалось, видимо, численное преимущество римлян над варварами. А возможно, княжич Верен, хорошо уяснивший замысел Андрогаста, не слишком усердствовал в обороне городских ворот. Эти ворота хоть и были узки, но все-таки позволили тоненькому ручейку облаченных в доспехи людей вытечь по опущенному мосту прямо на обширное поле перед городом. Комит Андрогаст не спешил с атакой. Судя по всему, он ждал, когда двухтысячная римская фаланга разделится на две примерно равные части. И только когда это действительно произошло, Максим услышал из уст Андрогаста заветное:

– Пора!

Сеча выдалась жаркой, но недолгой. Легионеры и клибонарии Андрогаста почти втрое превосходили гвардейцев Клавдия, которые не успели даже построиться в ряды для отражения внезапной атаки. Частью они были сброшены в ров, частью порублены на месте. Самые расторопные из гвардейцев попытались вновь укрыться за стенами города, но были сброшены с моста потоком выдавленных из Паризия римлян. Судя по всему, варвары княжича Верена тоже не оставили легионерам шанса на спасение.

– Бросайте оружие, – орал трибун Евсевий, носясь черным призраком по полю, заваленному трупами, но его призыв был услышан далеко не сразу.

С рассветом выяснилось, что уцелело только четыре сотни легионеров, составлявших гарнизон города Паризия. Гвардейцы императора Грациана полегли все, до последнего человека. Потери варваров были несущественны, ну разве чуть больше сотни человек. Примерно столько же потерял Андрогаст. Взятие столь хорошо укрепленного города, да еще со столь малыми потерями, можно было смело считать деянием воистину великим, однако на уставшем лице высокородного Андрогаста не было даже тени торжествующей улыбки.

– Они все-таки обвели нас вокруг пальца, – сказал он, сплевывая на мостовую сгусток крови с разбитой губы. – Пока мы дрались у Северных ворот, Грациан успел ускользнуть через Торговые. Видимо, он с самого начала прятался не в курии, а в отдаленной от главных событий части города. Ну, Нанний, ну, хитрец!

– Магистр тоже сбежал? – огорчился не на шутку Максим.

– Нет, – утешил дукса комит. – Нанний убит. Вон его тело. А рядом тело комита Клавдия. Оба они заплатили жизнями за спасение божественного Грациана. По-моему, мальчишка не стоит такого самопожертвования. А ты как думаешь, император Максим?

Глава 4

Заговор

Готы, получив обещанную плату от императора Грациана, отступили в Нижнюю Мезию, и теперь их дальнейшая судьба зависела от императора Феодосия. Именно с Феодосием Оттону Балту и другим вождям готов предстояло заключить союз. Для этого, собственно, император и звал их в Константинополь устами красноречивого нотария Пордаки. Рекс Придияр был единственным среди готских вождей, кто открыто высказался против сближения с ромеями.

– Возможно, древингам еще не надоело воевать, – окрысился на Придияра рекс Гайана, – но мы, готы, хотим мира. Империю нам все равно не одолеть, старейшины, так зачем же лить кровь понапрасну? У Феодосия под рукой уже более ста легионов. А готов становится все меньше и меньше.

– Три года назад я звал вас в поход на Фессалонику, вожди, дабы не дать новому императору укрепиться, но вы предпочли поход на богатый Рим войне в разоренной Македонии, – зло бросил старейшинам Придияр.

– Мы получили от Рима хлеб и золото, – пожал плечами рассудительный Варлав. – Чего ты хочешь от нас, Придияр? Или ты метишь в римские императоры?

Старейшины сдержанно засмеялись. Придияр, отличавшийся горячим нравом, потянулся было к мечу, но его руку остановил сидевший рядом Оттон Балт:

– Рекс Варлав пошутил. Никто из нас не грезит об императорской власти, готы хотят свободы. Я прав, старейшины?

Оттона поддержали, но не слишком дружно. Среди готских старейшин и вождей преобладали те, кто готов был поселиться в империи на правах федератов. И только авторитет верховного вождя Оттона Балта удерживал их от принятия постыдного, по мнению Придияра, решения. Сам рекс Оттон выступал за союз равных. Здесь, на землях Мезии, готы должны создать государство, свободное от опеки как Рима, так и Константинополя. Многим показалось странным, что за предложение Оттона высказался не только древинг Придияр Гаст, но и остготские вожди – юный Винитар Амал и старый, поседевший Сафрак. Причем Винитар Амал уступал первенство Оттону Балту, безоговорочно признавая его заслуги. Борьба за первенство в Новой Готии могла вспыхнуть после смерти верховного правителя Оттона, но поскольку сорокалетний Балт о смерти пока что даже не задумывался, подобными сомнениями можно было пренебречь.

– А что мы будем делать, если гунны Баламбера вновь двинутся к Дунаю? – спросил с кривой усмешкой рекс Правита. – И не постигнет ли в этом случае Новую Готию судьба Старой Готии? Гунны сейчас сильны как никогда. Многие племена на севере и на юге перешли под руку гуннского кагана. А вы, старейшины, собираетесь бросить вызов Баламберу, не заручившись поддержкой императора Феодосия. Что это, как не безумие?

Споры на совете вспыхнули с новой силой, но к единому мнению готы все-таки пришли. И пусть их решение далеко не во всем устраивало императора Феодосия, нотарий Пордака рад был уже и тому, что упрямые готы согласились на переговоры.

– Радуешься, нотарий? – насмешливо спросил у старого знакомца рекс Придияр, выходя из шатра верховного правителя готов.

– Мир всегда лучше войны, рекс, – пожал плечами Пордака. – А на каких условиях будет заключен этот мир, зависит не от меня, а от Оттона Балта и императора Феодосия.

– Думаешь, император согласится признать свободную Готию у себя под боком? – пристально глянул на Пордаку рекс Придияр.

– Сильный император не признал бы, – отчасти согласился с древингом Пордака, – но Феодосий пока что слаб. Он слишком зависим от префектов преториев и викариев, которые за время безвластия совсем отбились от рук. Поверь мне на слово, высокородный Придияр, Готия – это не самая большая проблема божественного Феодосия.

Придияр не верил никому – ни императору, ни Пордаке, ни готским вождям. Готов развратило золото. Рексы думали не о чести и славе, а о подарках, получаемых от щедрых ромеев. Каждый норовил ухватить за хвост птицу удачи, нимало не думая о том, что это удача может обернуться поражением и гибелью всего племени. Придияр не постеснялся высказать вслух свои мысли Оттону Балту. Верховный вождь выслушал его молча, не перебивая. Лицо его выглядело спокойным и даже умиротворенным.

– Я не хуже тебя знаю, Придияр, чем может закончиться для нас союз с империей, – сказал он наконец, – но я понимаю и тех, кто боится потерять все во время нового гуннского нашествия. Римская империя еще очень сильна, и вряд ли она падет в ближайшие годы. Готам с ней просто не совладать. Я должен позаботиться о будущем людей, избравших меня своим вождем.

– Но мы дали клятву, Оттон, бороться с империей до последнего вздоха! – нахмурился Придияр. – Боги не прощают отступников.

– Не все готы верят Одину, многие поклоняются Христу. Я не отрекаюсь от своей клятвы, Придияр, но я обязан думать обо всех. В том числе и о тех, кому новая война не принесет ничего, кроме горя. Я должен позаботиться о детях, женщинах и стариках. Феодосий протягивает мне руку дружбы, и я готов ее пожать.

– Смотри, чтобы тебе не подсыпали яд в кубок, – криво усмехнулся Придияр. – Твоя смерть обернется для готов усобицами и раздорами. Феодосий слишком умный человек, чтобы этого не понимать. Да и среди готских вождей немало таких людей, которые не будут оплакивать твою смерть.

– Среди готов нет предателей, – нахмурился Оттон. – Я не знаю старейшин, у которых поднялась бы рука на своего верховного вождя.

– Я мог бы назвать тебе, Балт, имена твоих будущих убийц, но не стану этого делать, ибо ты знаешь их и без меня. Но запомни, рекс, Придияр Гаст никогда не станет рабом римлян. Если ты вернешься из Константинополя федератом империи, наши пути разойдутся навсегда.

Нотарий Пордака, с честью выполнивший поручение императора, благодарности от своего непосредственного начальника квестора Саллюстия так и не дождался. Саллюстий был человеком далеко не глупым, но уж очень подозрительным. Квестору лишь совсем недавно перевалило за тридцать, однако выглядел он едва ли не старше пятидесятилетнего Пордаки. Он был практически лыс и, несмотря на худобу, поразительно медлителен в движениях. По слухам, Саллюстий был фанатиком христианской веры и буквально истязал себя постами и молитвами. Светлейшего Пордаку он считал закоренелым грешником, возможно, даже язычником, а потому взял за правило наставлять его на путь истины едва ли не при каждой встрече. Поначалу Пордака только посмеивался над проповедями набожного квестора, потом они стали его раздражать. Тем более что Саллюстий отнюдь не был единственным постником в свите императора. Феодосий сильно изменился после болезни. Бывший язычник настолько рьяно принялся за насаждение истинной веры, что за очень короткий срок разрушил языческие храмы не только в Константинополе, но по всей подвластной ему части империи. И квестор Саллюстий выказал себя одним из самых рьяных помощников набожного Феодосия. По слухам, Саллюстий был вхож в ближний круг епископа Нектария, непримиримого врага не только язычества, но и ересей. Это Нектарий был душой Вселенского собора, осудившего арианство. А еще раньше тот же Нектарий с помощью новообращенного императора изгнал из Константинополя патриарха Демосфила и всех епископов-ариан. Гонения обрушились не только на священников – еретиков, но и на мирян, упорствующих в своих заблуждениях. Многие достойные люди были удалены со своих постов и лишены имущества только за то, что осмеливались открыто или тайно придерживаться веры отцов и дедов. Говорят, что в западной части империи обстановка складывалась не лучшим образом, там свирепствовал еще один фанатик веры – епископ Амвросий Медиоланский. По слухам, фламин Юпитера Паулин, еще недавно почитавшийся наравне с императором, ныне вынужден был скрываться от ищеек божественного Грациана. Если так пойдет и дальше, то мятежа в империи не избежать.

– Ты полагаешь, светлейший Пордака, что нам следует заключить договор с готскими вождями? – спросил Саллюстий, глядя на подчиненного бесцветными студенистыми глазами.

– Я слишком мелкая сошка, квестор, чтобы давать советы императору Феодосию, – криво усмехнулся нотарий.

– Похвальная скромность, – кивнул Саллюстий. – Однако она не помешала тебе, светлейший Пордака, превысить свои полномочия. Разве не ты на совете готских вождей утверждал, что одна из наших провинций, а именно Мезия, может быть отдана под власть рекса Оттона, и тем самым внес смуту в умы готских старейшин? Разве я не предупреждал тебя, нотарий, о предельной осторожности в высказываниях? Разве я не говорил тебе, что готы могут жить в Мезии только на правах федератов империи?

– Я полагал, высокородный Саллюстий, что главная моя цель – заманить готских вождей в Константинополь. Как и о чем они будут договариваться с божественным Феодосием, это не мое дело.

– Иными словами, светлейший Пордака, ты полагаешь, что император должен нарушить клятву, данную готам, и устранить вождей, согласившихся воспользоваться его гостеприимством?

– А что мешает императору договориться с вождями? – удивился нотарий.

– Божественному Феодосию мешает твоя глупость, Пордака. Мы не можем отдать провинцию готам и не можем устранить их вождей, не уронив чести императора. Неужели ты настолько туп, нотарий, что не понимаешь очевидного?

В голосе квестора Саллюстия явственно чувствовалось раздражение. Но Пордака никак не мог взять в толк, в чем же его, собственно, хотят обвинить. Нотария отправили в Мезию с целью склонить готских вождей к переговорам с Феодосием. О предварительных условиях тогда даже речи не было. Но, видимо, за время отсутствия нотария мнение Феодосия в отношении готов поменялось кардинальным образом. Император решил, что с ними можно не церемониться. А козлом отпущения собираются сделать Пордаку.

– Выходит, рекс Оттон Балт напрасно проделал путь из Мезии в Константинополь? – спросил Пордака, глядя прямо в глаза смутившегося квестора.

– Если готы подпишут нужный нам договор, то твои усилия, светлейший Пордака, будут оценены соответствующим образом.

– А если они договор не подпишут? – насторожился нотарий.

– В этом случае тебя обвинят в сговоре с врагами империи, – спокойно отозвался Саллюстий. – Не думаю, что ты отделаешься изгнанием. Уж слишком велика твоя вина. Иди, нотарий, больше я тебя не задерживаю.

У Пордаки хватило ума, чтобы понять, куда толкает его набожный квестор. Император Феодосий не собирался отдавать Мезию готам, что, в общем-то, можно было понять. Но и война ему тоже не нужна. А эта война непременно разразится, если договор не будет заключен или если рексы, приехавшие в Константинополь, будут убиты. В глазах готов Феодосий тут же станет клятвопреступником, и они сделают все возможное и невозможное, чтобы отомстить ему за смерть своих вождей. И квестор Саллюстий не нашел ничего лучше, как свалить на плечи Пордаки решение этой сложнейшей задачи. Как вам это понравится? Допустим, нотарий однажды спас Рим от готского нашествия, но это вовсе не означает, что он должен нести ответственность еще и за Константинополь. Дабы окончательно прояснить ситуацию и сделать для себя правильные выводы, Пордака обратился за помощью к магистру Лупициану.

Магистр пехоты, кругом, к слову, обязанный Пордаке, встретил своего недавнего благодетеля сухо, чтобы не сказать неприязненно. Верный признак грядущей опалы, а возможно, и чего-то похуже. Лупициан за четыре минувших года успел не только вернуть утраченное имущество, но и значительно его приумножить. Император Феодосий, надо отдать ему должное, умел ценить преданных слуг. И хотя подвиги свои сиятельный Лупициан совершил не на поле брани, это не помешало Феодосию щедро вознаградить его за усилия по искоренению ересей и языческих культов. Именно легионеры Лупициана подавляли народные бунты в различных городах империи, вызванные новой политикой верховной власти в отношении старых богов и их служителей. Лупициан лично участвовал в разрушении многих языческих храмов, и именно к его рукам прилипла немалая часть хранившихся там сокровищ. Пордака Лупициану не завидовал. Одно дело – отобрать толику имущества у себе подобного, и совсем другое – обижать богов. Последние, как известно, бывают очень мстительны. Но еще более обидчивы их жрецы. Нотарий нисколько не сомневался, что рано или поздно Лупициану придется заплатить за свою жадность и жестокость страшную цену. Правда, сейчас крупные неприятности грозили самому Пордаке, и он очень рассчитывал, что магистр не оставит своего старого знакомого в беде.

– Не скрою, Пордака, неприятности пролились на твою голову отчасти и по нашей с комитом Перразием вине, – вздохнул магистр, жестом приглашая гостя присаживаться к столу.

– Вам все-таки удалось подкупить готских вождей, – догадался Пордака.

– Ну, почему же сразу подкупить, – развел руками Лупициан. – Мы их убедили, обольстили…

– Иными словами, – прервал магистра нотарий, – ты не собираешься выполнять договор, заключенный между нами в Фессалонике.

– Послушай, Пордака, – рассердился магистр, – твой цинизм переходит все границы. А казна империи пуста. К тому же мне пришлось поделиться с Перразием. У комита схолы агентов на носу свадьба с прекрасной Целестиной.

– Ты хочешь сказать, что эту свадьбу он будет справлять на мои деньги? – спросил с усмешкой Пордака.

– Хорошо, – не выдержал давления Лупициан, – я готов выплатить тебе десять тысяч в качестве компенсации за труды.

– Всего десять? – возмутился Пордака.

– Двадцать, – не очень уверенно поправился Лупициан. – Но только после того, как мы уладим все наши дела. Согласись, нотарий, покойнику денарии ни к чему.

– Какому еще покойнику? – насторожился Пордака.

– Тебе, естественно, – пожал плечами магистр. – Разве Саллюстий тебя не предупредил?

– Значит, квестор тоже в доле, – сообразил Пордака. – Надо же. А выглядит таким набожным.

– По-твоему, христианин должен прозябать в нищете? – обиделся Лупициан.

– А как же заповедь – не воруй?

– Прибрать к рукам деньги язычника – это благое дело.

– Но я ведь не язычник, а христианин, – напомнил Пордака. – И это мои деньги вы с Перразием и Саллюстием собираетесь поделить.

– Положим, деньги не твои, а императора, – рассердился Лупициан.

– Выходит, вы божественного Феодосия считаете язычником?

– Думай, что говоришь! – рассердился магистр.

Расклад нехитрой комбинации высших чинов империи Пордаке стал ясен, правда, пока в общих чертах. Эти трое, Лупициан, Саллюстий и Перразий, взяли из казны деньги на подкуп готских вождей. Естественно, часть этих денег они присвоили. И, вероятно, весьма значительную часть. Ибо оставшихся денег на подкуп не хватило. Готские вожди, обиженные скупостью божественного Феодосия, стали выдвигать завышенные требования, с которыми император никак не мог согласиться. Понять его, конечно, можно. Человек потратил кучу денег, чтобы привлечь варваров на службу. Варвары деньги взяли, но служить императору не хотят. В такой ситуации даже у очень спокойного, доброго и благочестивого человека может лопнуть терпение.

– Я правильно излагаю суть дела, сиятельный Лупициан?

– Почти, – поморщился магистр. – К сожалению, не все вожди готов продажны. Ты это знаешь, Пордака, не хуже меня.

– А может, на них просто денег не хватило? – прищурился нотарий на хозяина.

– Какое это теперь имеет значение, – обреченно махнул рукой магистр. – Мы заверили Феодосия, что готы согласны принять его условия. И только поэтому он поклялся, что ни один волос не упадет с их голов. А теперь вдруг выяснилось, что готы не собираются служить императору, более того, они грозят отнять у империи целую провинцию. На это Феодосий никогда не пойдет. Нам император сказал, что теперь это наши проблемы – либо готы примут его условия, либо нам не поздоровится.

– Мудрое решение, – одобрил действия божественного Феодосия Пордака. – Ты и твои друзья, сиятельный Лупициан, поставили императора в очень трудное положение: он либо должен нарушить слово, данное не только варварам, но и богу, либо отпустить вождей с миром. И то и другое чревато для империи войной.

– Тебе тоже не поздоровится, Пордака, – разозлился на умного нотария Лупициан. – Именно тебя мы обвиним в сговоре с готами!

– Положим, вы это уже сделали, магистр, – усмехнулся Пордака, – но Феодосий не настолько глуп, чтобы вам поверить.

– Что, однако, не помешает его палачам удавить тебя как лютого врага империи!

– С Феодосия, пожалуй, станется, – согласился с магистром Пордака. – Так какова моя доля?

– Пятьдесят тысяч денариев, – почти со стоном выдавил Лупициан.

– Сто, – поправил магистра нотарий. – Мне просто неловко за меньшую сумму спасать от петли столь высокопоставленных чиновников.

– Чтоб ты провалился, Пордака, – взъярился Лупициан. – Мы тебя в порошок сотрем!

– Не сомневаюсь, но после в порошок сотрут уже вас, – усмехнулся нотарий. – Или у тебя есть на этот счет какие-то сомнения, сиятельный Лупициан?

– Черт с тобой, – сдался наконец магистр после долгой внутренней борьбы. – Ты получишь сто тысяч.

Ключевой фигурой в получившемся раскладе был Оттон Балт. Пордака относился к верховному вождю готов с величайшим уважением. И если бы речь шла только о деньгах, то он никогда не стал бы ввязываться в столь скверное дело из осторожности, присущей даже самым отчаянным авантюристам. Ибо за смерть рекса Оттона будут мстить. И не только готы. Пордака был наслышан о русах Кия и вовсе не собирался вступать с ними в открытую борьбу. К сожалению, под угрозой была жизнь самого Пордаки. Конечно, он мог бы исчезнуть из Константинополя, не попрощавшись с императором, но нотарий был уже не в том возрасте, когда жизнь можно начинать сначала. Ему перевалило за пятьдесят. Душа и тело требовали отдыха. Остаток жизни Пордака мечтал провести в Риме, ни в чем себе не отказывая. И деньги для этого он уже скопил. А теперь по вине трех вороватых негодяев он вынужден вновь пускаться во все тяжкие, рискуя потерять не только нажитое богатство, но и жизнь.

– Может, подослать к Оттону Балту наемного убийцу? – предложил Лупициан.

– И тем самым бросить тень на божественного Феодосия, – криво усмехнулся Пордака. – Никогда не ищи легких путей, магистр, они, как правило, заводят в тупик, из которого нет выхода.

– Но пока жив Балт, готы никогда не согласятся с условиями, предложенными императором!

– Это правда, – не стал спорить с магистром Пордака. – Именно поэтому рекса Оттона следует устранить. Но умереть он должен так, чтобы ни у кого не возникло подозрения в причастности к его смерти императора Феодосия.

– Иными словами, Оттона Балта должны убить сами готы?

– Это самый лучший выход из создавшейся ситуации, – задумчиво протянул Пордака. – Боюсь, что устранять придется не только рекса Оттона, но и других несговорчивых вождей. В первую голову Алатея и Варлава. Когда Перразий и Целестина собираются отпраздновать свою свадьбу?

– Через месяц.

– Им следует поторопиться, – дал рекомендацию Пордака. – Варвары не будут ждать. Если Феодосий не примет их в ближайшие десять дней, то они покинут Константинополь. Я уже разговаривал на эту тему с Оттоном Балтом.

– А зачем тебе понадобилась эта свадьба? – удивился Лупициан.

– Затем, что я хочу пригласить на нее варваров. Кроме того, мне понадобится помощь Целестины. По моим сведениям, рекс Гайана очень падок до женского пола.

– Но ведь Целестина далеко уже не девочка, – криво усмехнулся Лупициан. – По-моему, ей уже исполнилось сорок лет.

– В данном случае репутация важнее возраста, – махнул рукой Пордака. – Целестину я беру на себя. А вот оплатить ее труды придется вам с Саллюстием. Думаю, что менее чем за двадцать тысяч она работать не станет.

По лицу Лупициана было заметно, что он готовится обрушить на сводника град ругательств, но Пордака взглянул на магистра такими чистыми и честными глазами, что у того слова застряли в горле. Конечно, нотарий запросил с подельников большие деньги, но Лупициан очень хорошо знал высокородную Целестину. Эта женщина славилась не только распутным поведением, но и непомерной жадностью. Пережив двух мужей и поменяв десятка полтора любовников, Целестина готовилась к третьему браку, скорее всего последнему в своей жизни. Как ей удалось захомутать комита Перразия, человека черствого и донельзя скупого, Лупициан не знал, но ему почему-то казалось, что чувства здесь совершенно ни при чем.

– Хорошо, – тряхнул редеющими кудрями магистр. – Я согласен. Действуй, светлейший Пордака.

С Целестиной у хитроумного нотария не возникло особых хлопот. Вдова казненного императором Валентом префекта Константинополя Софрония сумела избежать неприятностей, связанных с опалой мужа. Этому способствовали и смерть Валента, и покровительство высокопоставленных любовников. Впрочем, состояние Целестины было не настолько велико, чтобы она потеряла интерес к деньгам, тем более накануне свадьбы. Брак ей был выгоден прежде всего статусом, ибо вдовые женщины в нынешнем Константинополе вынуждены влачить жалкое существование. Что же касается Перразия, человека в Византии пришлого, то ему брак с Целестиной позволял укорениться в высшем обществе и занять достойное место среди константинопольских патрикиев.

– Ты требуешь от меня невозможного, светлейший Пордака, – всплеснула руками Целестина, кося при этом украдкой в зеркало. – Я уже слишком стара, чтобы соблазнять мужчин.

Пордака с интересом разглядывал личные покои будущей супруги комита Перразия, расположенные на втором этаже роскошного дворца, и прикидывал в уме, каким образом рекс Гайана может сюда проникнуть. Причем проникнуть так, чтобы его видели как можно больше людей. Слух о согрешившей матроне должен был распространиться по городу со скоростью пожара. Пордаке еще предстояло подыскать пяток-другой свидетелей, которые должны были под присягой подтвердить факт прелюбодеяния константинопольской матроны и рекса Гайаны.

– Двадцать тысяч денариев, – небрежно бросил Пордака.

– За варвара?! – удивилась Целестина.

– За двух варваров, – уточнил существенное нотарий. – Впрочем, второго ты можешь не соблазнять. Мне нужно всего лишь, чтобы Гайана приревновал тебя к Оттону Балту. И чтобы это случилось на людях.

– За кого ты меня держишь, Пордака? – возмутилась Целестина. – Мне только скандала не хватало на собственной свадьбе.

– Я держу тебя за ведьму, – не стал скрывать Пордака, – в свое время обманувшую одного из самых умных людей империи. Я себя имею в виду. По твоей милости, прекрасная матрона, я потерял, по меньшей мере миллион денариев. За тобой должок, Целестина.

– А что скажет по этому поводу мой муж? – нахмурилась матрона.

– Либо Перразий промолчит, либо тебе придется подыскивать другого жениха, – отрезал Пордака.

– Неужели все так серьезно?

– Речь идет о судьбе империи, и что еще важнее – о жизнях высокопоставленных чиновников, так что в случае неудачи с тобой, Целестина, церемониться не будут.

– Я согласна, – произнесла после недолгого раздумья Целестина. – Надеюсь, этот варвар хотя бы хорош собой.

– Писаный красавец, – не моргнув глазом, соврал нотарий. – Словом, он стоит тех денег, которые я тебе плачу.

Главным препятствием к достижению спасительной цели для Пордаки оказался сам Гайана. Ражий молодец с длинными руками и выпученными словно от удивления глазами. Нотарий сильно погрешил против истины, назвав его красавцем. Но дело было даже не в этом. Гайана был прожженным авантюристом, не имеющим представления ни о чести, ни о совести. Пордака, выросший на римском дне, умел разбираться в людях, и он был абсолютно уверен, что империя еще хватит лиха с этим человеком. Люди, подобные рексу Гайане, не признают никаких интересов, кроме своих собственных. Гайана был родовит, по готским, естественно, меркам, но по обычаям своего племени претендовать на место верховного вождя не мог. Между ним и властью стояло столько Балтов и Амалов, что даже у решительно настроенного человека опустились бы руки. Видимо, именно поэтому Гайана выбрал иной путь и направил свои стопы к престолу императора Феодосия. Он являлся одним из самых горячих приверженцев союза готов с Римом, причем на правах федератов. Справедливости ради следует сказать, что Гайана был далеко не глуп и наверняка справился бы с обязанностями трибуна.

– Трибуна?! – излишне резко отреагировал на слова константинопольского нотария необузданный варвар. – Ты в своем уме, светлейший Пордака?!

Прямо беда с этими готами, каждый из них метит если не в магистры пехоты, то уж во всяком случае в комиты. Им, похоже, невдомек, что в империи и без них честолюбцев в избытке. Но до поры до времени эти честолюбцы честно тянут солдатскую лямку в отдаленных гарнизонах, дабы поднабраться ума и опыта, прежде чем водить за собой тысячи людей. Взять хотя бы нынешнего магистра пехоты Лупициана, за плечами которого более десятка кровопролитных битв и бесчисленное множество стычек. Да и сам светлейший Пордака вот уже несколько десятков лет честно служит божественным императорам на незавидной, в общем-то, должности нотария.

– И что, в Константинополе все нотарии живут так же роскошно, как и ты, светлейший Пордака? – спросил Гайана, обводя завистливым взглядом стены чужого дворца.

– Нет, не все, – осадил варвара Пордака. – А только самые умные и преданные императору. Ничто в этом мире не дается даром, мой молодой и нетерпеливый друг.

– И сколько в Константинополе стоит должность комита? – прищурился на хозяина гость.

– Боюсь, что у тебя не хватит денег, дорогой рекс, – усмехнулся Пордака.

Нотарий угодил в самое уязвимое место Гайаны. Готский вождь был небогат. И хотя он немало награбил во фракийских и македонских городах, денарии очень быстро утекли у него между пальцев. Готы вообще не умели хранить деньги, а уж тем более их приумножать, и в этом они разительно отличались от рачительных римлян. Среди готских вождей разве что Оттон Балт и Придияр Гаст могли похвастаться большим достатком. Но источником их благополучия была вовсе не война и сопутствующий ей грабеж.

– Ты знаешь, рекс, как Оттон Балт стал наследником императора Прокопия?

– Первый раз слышу о таком императоре, – насторожился Гайана.

– И о пятистах тысячах денариев, доставшихся Оттону при разделе, ты тоже ничего не слышал?

Рассказ светлейшего Пордаки об охоте за золотом вызвал у рекса Гайаны большой интерес. Благо нотарий отличался редкостным красноречием и очень умело вплетал в рассказ о событиях, действительно имевших место, малую толику неправды.

– А зачем ты мне все это рассказываешь, нотарий, – прищурился Гайана.

– Ты обвинишь Оттона в том, что он скрыл часть добычи. Это подорвет доверие готов к верховному вождю. И тогда твой друг рекс Правита, он ведь тоже из рода Балтов, подпишет с Феодосием столь нужный и тебе, и мне договор. За это ты получишь должность комита, рекс Гайана. Император Феодосий уже подписал указ.

Пордака торжественно выложил на стол кусок пергамента, испещренный знаками и скрепленный печатью императора на золоченом шнурке. Гайана огляделся по сторонам и растерянно развел руками:

– Но я не умею читать, нотарий.

– Надеюсь, среди твоих знакомых есть человек, умеющий не только читать, но и молчать?

– Найду, – нахмурился рекс.

– В таком случае покажи ему указ императора, и если он подтвердит мои слова, то сегодняшнюю ночь ты должен провести в постели Целестины. И еще запомни, рекс, указ императора обретет силу только тогда, когда готские вожди подпишут договор с Феодосием, а иначе можешь выбросить его или сжечь.

– А при чем здесь матрона?

– Мы публично объявим ее любовницей Оттона Балта. И тогда ваша с ним ссора будет выглядеть как столкновение двух ревнивцев.

– Я что же, должен убить Балта? – насторожился рекс.

– Прежде всего, ты должен посеять в душах вождей недоверие к Оттону, который за их спиной обделывает делишки с высшими сановниками империи.

– Ну, нотарий, – выдохнул Гайана почти со злостью, – если ты меня обманешь, то не сносить тебе головы.

– Принято, – склонил Пордака голову, которая все еще горделиво сидела на его плечах. – Ты, главное, сам не промахнись, рекс. Будет у тебя золото. Будут роскошные дворцы и податливые рабыни. Нищих комитов в империи не бывает.

Свадьба высокородного Перразия с благородной матроной Целестиной вызвала большой переполох в Константинополе. И хотя для невесты это был уже третий по счету брак, никому и в голову не пришло осуждать ее за это. В конце концов – бог дал, бог взял. А во вдовстве еще далеко не старой женщины тоже мало хорошего. Сам епископ Нектарий обвенчал молодых в присутствии едва ли не всех высших чиновников империи. При венчании присутствовали даже варвары-готы, правда, только христиане. И хотя придерживались они арианского толка, проклятого недавним Вселенским собором, Нектарий закрыл на это глаза. Тем более что несколько готских вождей, в числе которых были старый Сафрак и юный Винитар Амал, уже успели проникнуться светом истиной веры. По Константинополю пополз слух, что император Феодосий готов заключить договор с варварами и этот договор навсегда положит конец готским набегам на разоренные провинции империи. Городские обыватели, настрадавшиеся во время осад, громкими криками приветствовали новобрачных, чем сильно удивили не только варваров, но и римских патрикиев, уже порядком отвыкших от проявлений народной любви.

– Чему так радуются эти люди? – спросил у Пордаки рекс Варлав, человек уже немолодой и многое на своем веку повидавший.

– Они радуются договору между готскими вождями и императором Феодосием, – охотно пояснил нотарий. – Люди устали от войны и жаждут мира.

– Но договор еще не подписан, – насторожился Варлав.

– Так ведь комит Перразий для того и пригласил вас, рексы, на свою свадьбу, чтобы здесь в непринужденной обстановке вы смогли обговорить условия будущего соглашения с высшими чиновниками империи.

– А если мы не придем к согласию?

– Исключительно между нами, благородный Варлав, – склонился с седла к собеседнику Пордака. – Император согласится на любые ваши условия, только бы избежать кровопролития. Люди устали от войны, и они не простят божественному Феодосию упущенной возможности. Впрочем, ты все видел сам, рекс.

За пиршественный стол сели все готские вожди, включая тех, которые не присутствовали на венчании. Причем места им отвели самые почетные, слегка ущемив при этом константинопольских патрикиев. Рекс Оттон Балт сидел по левую руку от новобрачной, сиятельный Лупициан – по правую руку от жениха. Именно верховному вождю готов и магистру пехоты предстояло поздравить Целестину и Перразия с началом нового этапа в жизни. И надо признать, что ни Оттон, ни Лупициан не обманули надежд собравшихся за столом гостей. Гот оказался даже более красноречивым, чем римский патрикий Лупициан, хотя оба произносили свои поздравления на латыни. Однако Пордаке, затерявшемуся где-то в самом охвостье свадебного стола, сейчас было не до льстивых слов, коими гости радовали новобрачных. Он ждал скандала. Тем более что этот грядущий скандал обошелся ему в немалую сумму. Пока что гости не оправдывали надежд нотария. И хотя новобрачная бросала достаточно откровенные взгляды то на рекса Гайану, то на рекса Оттона, никто из гостей не находил в ее поведении ничего предосудительного. Так продолжалось до той поры, когда гости, утомленные обильными возлияниями, отправились в сад. Пордака решил, что настало время для действий. Он лично передал приглашение Оттону Балту от прекрасной Целестины наведаться в небольшую беседку. Место было отнюдь не укромное, но верховный вождь готов насторожился:

– А что ей от меня надо?

– Откуда же мне знать, – развел руками Пордака. – Но будет неловко отказать новобрачной в таком пустяке.

Оттон пожал плечами и направился туда, где его уже поджидала Целестина. Никто из гостей не обратил внимания на мирно беседующую пару, даже высокородный Перразий. Оскорбленным себя почувствовал только рекс Гайана. Это он ворвался в беседку и обрушил на голову удивленного Оттона град ругательств. Причем кричал Гайана так громко, что привлек внимание гостей, мирно гулявших в саду. Пордака вместе с комитом Лупицианом поспешили к месту скандала и попытались утихомирить расходившегося варвара. Однако Гайана не хотел слушать никаких увещеваний. Он буквально рвался из рук людей, удерживающих его, дабы вцепиться в горло рекса Оттона. Прекрасная Целестина испугалась до обморока и упала бесчувственной на руки подоспевшего мужа. Волнение среди гостей достигло точки кипения. Кое-кто принялся даже утверждать, что варвар ударил кинжалом прекрасную матрону. Но этот слух был решительно опровергнут Пордакой, успевшим уже передать разъяренного Гайану с рук на руки его соплеменникам. Готы, надо отдать им должное, очень быстро привели ополоумевшего рекса в чувство. И хотя Гайана продолжал сыпать угрозами по адресу Оттона Балта, но в драку он уже не рвался.

– Мы с тобой еще поговорим, рекс Гайана, – спокойно сказал Оттон, – но не здесь и не сейчас.

При желании эти слова можно было принять как вызов на поединок. Однако светлейший Пордака, принявший самое активное участие в инциденте, заверил гостей, что все обойдется. Готы не допустят кровопролития между вождями. А что касается ссоры, то с кем не бывает. Патрикии тоже иной раз бывают буйными во хмелю. Тем не менее среди гостей пополз слушок о близких отношениях матроны с варварами. Иные даже утверждали, что рексом Гайаной двигала ревность. Пордака старательно опровергал порочащие благородную Целестину слухи, но делал это очень неубедительно и в конце концов утвердил всех в мысли, что дыма без огня не бывает. Окончание свадебного торжества оказалось скомканным. Гости распрощались с огорченным не на шутку Перразием и разъехались по домам, разнося по всему городу весть о грубых варварах, не умеющих себя вести в приличном обществе. Многие полагали, что ссора между готскими вождями так просто не закончится и будет иметь кровавое продолжение. Пордака, действуя через своих агентов, не давал угаснуть слухам, подбрасывая заинтересованным людям новую пищу для пересудов. Незначительное, в общем-то, происшествие обросло такими зловещими подробностями, что весть о внезапной кончине Оттона Балта никого в Константинополе не удивила, хотя и вызвала переполох в окружении императора Феодосия. Сам божественный Феодосий был потрясен смертью верховного вождя настолько, что тут же встретился с готами и выразил им свое глубокое соболезнование. Варвары угрюмо отмолчались. Судя по всему, не поверили в искренность римлян. А рекс Сафрак даже обратился к императору с просьбой провести тщательное расследование обстоятельств смерти Оттона Балта, ибо многие готские вожди полагали, что эта смерть была насильственной.

– Я дал вам слово, благородные вожди, что ни один волос не упадет с ваших голов в столице моей империи. Смерть рекса Оттона бросает тень на мое имя, поэтому я сделаю все от меня зависящее, чтобы расследование было произведено честно и непредвзято.

Многие готы не верили божественному Феодосию, и, между прочим, зря. Пордака, возглавивший расследование, почти сразу же пришел к выводу, что Оттон Балт умер от яда. О чем не замедлил сообщить Варлаву и Алатею, более других скорбевших о смерти верховного вождя.

– Осталось теперь выяснить, кто подсыпал яд в кубок рекса Оттона, – криво усмехнулся Алатей, менее других склонный доверять хитрым ромеям.

Разговор этот происходил во дворце, выделенном готским вождям для постоя божественным Феодосием. На втором его этаже лежало тело умершего Балта, а во дворе суетились люди, которым император поручил организовать пышное погребение. Рекс Оттон был объявлен другом Римской империи, а потому и хоронить его собирались по первому разряду. Впрочем, на готов эта суета не произвела особого впечатления, они по-прежнему считали, что в смерти Оттона виноваты римляне. Такая уверенность в будущем сулила Константинополю большие проблемы, ибо не приходилось сомневаться, что готы будут мстить за смерть своего вождя.

– Я понимаю твои сомнения, благородный Алатей, – сочувственно вздохнул Пордака. – Многим кажется, что смерть Оттона Балта выгодна императору Феодосию. И даже если я сейчас поклянусь всеми святыми, что это не так, то вы мне все равно не поверите. Поэтому я предлагаю вам провести совместное расследование, ибо для меня очень важно, чтобы вы, уважаемые рексы, лично убедились в невиновности божественного Феодосия.

– Согласен, – буркнул Варлав.

– В таком случае, давайте вместе подумаем, кому была выгодна смерть Оттона Балта.

– Римлянам, – криво усмехнулся Алатей.

– Допустим, – не стал спорить Пордака. – А кому еще?

Алатей с Варлавом переглянулись, но ни тот ни другой не стали произносить вслух имя рекса Гайаны. Это пришлось сделать самому Пордаке.

– Мы все трое были свидетелями его ссоры с Оттоном Балтом, – продолжал нотарий. – Я плохо знаю рекса Гайану, зато рекса Оттона я знал очень хорошо. Он ведь никому не прощал обид.

– Но это ведь была пьяная ссора, – пожал плечами Варлав. – Все уже забыли о ней.

– Не уверен, – покачал головой Пордака. – Мне показалось, благородные вожди, что Оттон и Гайана не питали симпатии друг к другу. Если это мое мнение ошибочно, то поправьте меня.

Возражений со стороны убеленных сединами вождей не последовало, а потому Пордака продолжил свою мысль:

– У меня есть показания людей, вхожих в дом прекрасной Целестины, которые утверждают, что рекс Гайана был сердечным другом матроны. Более того, он провел с ней ночь накануне свадьбы.

– Потаскуха, – процедил сквозь зубы Алатей. – Но при чем здесь Оттон?

– По моим сведениям, Оттон Балт был знаком с Целестиной. Они встречались в Маркианаполе семь лет тому назад. Правда, сведения эти непроверенные, но зачем-то же Целестина пригласила гостя в беседку. Возможно, вы знаете об их отношениях больше, чем я?

– Рекс Гайана утверждает, что речь шла о золоте, которое Оттон якобы утаил от нас с помощью константинопольской потаскушки, – неохотно поведал нотарию рекс Алатей.

– Значит, золота не было? – уточнил Пордака.

– Золото было потрачено на закупку продовольствия и оружия, – нахмурился Варлав. – Какое это имеет отношение к смерти Оттона?

– Боюсь, что самое прямое, – вздохнул Пордака. – Высокородная Целестина уже далеко не молода, и тем не менее рекс Гайана добивается ее любви. Он проводит ночи в ее доме. И наконец, хватив лишку, Гайана устраивает скандал на ее свадьбе, набрасываясь с кулаками на Оттона. Воля ваша, рексы, но все это не может не вызвать подозрений.

– Иными словами, нотарий, ты утверждаешь, что Оттона отравил Гайана? – нахмурился Алатей.

– Я ничего не утверждаю, благородный рекс, – покачал головой Пордака. – Я просто делюсь с вами своими мыслями. К сожалению, я не могу обвинить рекса Гайану в убийстве рекса Оттона, ибо это выходит за рамки моих полномочий. Ситуация уж очень деликатная. Речь идет о противоречиях среди готских вождей. Насколько я знаю, далеко не все вожди поддерживали и поддерживают Оттона Балта. В частности, у рекса Правиты было особое мнение по поводу договора с божественным Феодосием. Правита несколько раз встречался с магистром Лупицианом и комитом Перразием. Возможно, они о чем-то договорились. Я, разумеется, продолжу расследование, рексы, но мне кажется, что убийцу Оттона Балта следует искать в ваших рядах.

Прах Оттона Балта погребли по языческому обряду. В силу этой причины император Феодосий не смог присутствовать на похоронах. Зато он прибыл на тризну, устроенную в честь умершего вождя, в сопровождении пышной свиты из высших чиновников империи. Встречать его на ступенях крыльца вышли все без исключения вожди готов, в том числе Варлав, Алатей, Правита и Гайана. Если судить по лицам рексов, то они были чем-то сильно раздражены и почти с ненавистью смотрели друг на друга. С торжественной речью к императору должен был обратиться старейший из готов, рекс Алатей, что почему-то не понравилось рексу Правите. Императорская колесница уже подкатилась к крыльцу, Феодосий замер в ожидании приглашения, но как раз в этот момент между готами вспыхнула ссора. Гайана попытался плечом оттеснить Алатея, но, похоже, не рассчитал сил. Убеленный сединами вождь покачнулся и упал на ступени. За Алатея заступились более молодые вожди. Трудно сказать, кто первым обнажил меч. Пордаке показалось, что это сделал нетерпеливый Гайана. Он же первым нанес смертельный удар безоружному рексу Варлаву. Варлав упал, обливаясь кровью, под крики потрясенной зрелищем императорской свиты. Алатей, вскочивший на ноги, выхватил из ножен меч и бросился на Гайану с криком:

– Изменник!

Но на пути старого вождя встал Правита. Многим показалось, что он просто пытается удержать Алатея, но рекс нанес старику быстрый и короткий удар кинжалом в бок. Старый вождь даже не вскрикнул и через мгновение рухнул на ступени рядом с Варлавом. А дальше началась самая настоящая бойня. Готы обрушились друг на друга с такой яростью, что кровь ручьями заструилась с крыльца прямо под колеса императорской колесницы. Сам Феодосий не потерял присутствия духа в критической ситуации. Он вырвал поводья из рук возницы и погнал коней прочь от дворца. Впрочем, отъехал он недалеко и, обернувшись к растерявшимся гвардейцам, крикнул:

– Разнимите их.

Нельзя сказать, что гвардейцы действовали уж очень решительно. Не менее трех десятков готов было убито, прежде чем бойня была наконец остановлена. Божественный Феодосий, убедившись, что его приказ выполнен, покинул место кровавой драмы, поручив магистру пехоты Лупициану и комиту схолы агентов Перразию разобраться в случившемся. Пордака, окинув место происшествия заинтересованным взглядом, очень быстро убедился в том, что в кровопролитной схватке пали именно те вожди, которые выступали за создание независимой от Константинополя Готии. Рексы Правита и Гайана, надо отдать им должное, оказались проворнее старых вождей и успели убить их раньше, чем те публично обвинили их в измене.

– Прискорбно, – вздохнул магистр Лупициан, осуждающе глядя на рекса Правиту, ражего молодца с голубыми невинными глазами.

– Мы только защищались, – пожал широкими плечами гот, пряча окровавленный меч в ножны. – Надеюсь, император не станет с нас взыскивать за это.

Божественный Феодосий вслух осудил кровопролитие, однако виновные в происшествии названы не были. Подписание договора прошло в торжественной обстановке, и продиктованные римлянами условия не встретили возражений у готских вождей. Рекс Правита с благодарностью принял от Феодосия предложение возглавить в качестве викария провинцию Мезия. Рекс Гайана стал комитом свиты императора. Готский вопрос был благополучно разрешен. Во всяком случае, до поры.

Глава 5

Ловушка для императора

Пордака не долго почивал на лаврах и подсчитывал барыши. Уже через месяц его вызвал квестор Саллюстий и передал приказ императора Феодосия. Нотария отправляли в Галлию со строгим наказом разобраться в сложившейся ситуации и помочь юному императору Грациану словом и делом.

– Божественный Феодосий очень высокого мнения о тебе, светлейший Пордака, – недобро сверкнул глазами в сторону подчиненного Саллюстий.

Нет слов, услышать из уст непосредственного начальника столь высокую оценку своих скромных усилий было приятно. Однако Пордака был слишком умным человеком, чтобы принимать подобные похвалы всерьез. Он почти не сомневался, что это поручение, сулившее нотарию одни неприятности, исхлопотал для него именно Саллюстий, которого раздражал слишком умный и деятельный подчиненный.

– Не сомневаюсь, светлейший Пордака, что ты выполнишь поручение, возложенное на тебя императором, – продолжил елейным голосом квестор. – И сумеешь извлечь пользу там, где другие терпят только убытки.

Намек был более чем прозрачным. Пордака сорвал со своих непосредственных начальников столь большую сумму денег за оказанную услугу, что рассчитывать на их благодарность с его стороны было бы просто глупо.

– А что случилось в Галлии такого, что привлекло внимание божественного Феодосия?

– Дукс Британии Магнум Максим поднял мятеж, захватил Паризий и объявил себя императором, – тяжело вздохнул квестор. – Магистр пехоты Нанний и комит доместиков Клавдий убиты. Божественному Грациану чудом удалось спастись. Сейчас он находится в Лионе и собирает силы для отпора самозванцу. Епископ Амвросий обратился за помощью к императору Феодосию. Ибо речь идет не только об империи, но и о вере. К сожалению, мы не можем послать в Галлию наши легионы из-за неспокойной обстановки в Мезии. Император поручает тебе, светлейший Пордака, переговоры с комитом Меровладом, единственным человеком, способным помочь Грациану в столь сложной ситуации.

– Даром этот человек помогать не будет, – с сомнением покачал головой Пордака.

– Дабы слово твое прозвучало весомее, божественный Феодосий произвел тебя, светлейший Пордака, в корректоры, с увеличением жалования вдвое против прежнего.

Пордака был польщен вниманием императора и теперь лихорадочно пытался вспомнить, какую сумму он получал из казны, когда числился всего лишь нотарием. Увы, эта смешная цифра выскочила у него из памяти. Оставалось только сожалеть, что труд чиновников империи оплачивается настолько скудно, что им поневоле приходится запускать руку в чужой карман, дабы не умереть с голоду.

– В Иллирике к тебе присоединится комит Гайана с тысячей готских федератов. Думаю, их поддержка не будет лишней, хотя, конечно, божественный Грациан рассчитывал на более существенную помощь с нашей стороны. У меня все, светлейший Пордака, желаю тебе удачного завершения дел и счастливого возвращения.

Если Римская империя когда-нибудь рухнет, то произойдет это исключительно по вине завистливых чиновников. Стоило появиться в окружении императора умному человеку, способному решать большие задачи, как его тут же поспешили подставить, доверив ему совершенно невыполнимую миссию. Ну что, скажите на милость, сможет сделать корректор Пордака, имея под рукой тысячу готов-федератов? Надо быть полным идиотом, чтобы поверить в непричастность руга Меровлада к мятежу британского дукса. Наверняка Меровлад уже договорился с Магнумом Максимом, и теперь эта парочка без труда разделается с наивным Грацианом и приберет половину Римской империи к рукам.

Император Грациан обосновался в Лионе, хорошо укрепленном и богатом городе. Под рукой у него имелось двадцать легионов пехоты и десять тысяч клибонариев. Самозваный император Максим пока что не торопился приступать к решительным действиям, видимо, не был уверен в успехе затеянного предприятия. В окружении епископа Амвросия Медиоланского с напряжением ждали, какую позицию займет руг Меровлад, выступавший от имени соправителя Грациана, юного Валентиниана. Сам Амвросий, не ожидавший, видимо, столь бурной реакции на проводимые по его почину реформы, пребывал в растерянности. Его расчет на помощь императора Феодосия не оправдался. Феодосий прислал в Медиолан корректора Пордаку с тысячей конных готов и этим ограничился. Сейчас этот посланец Феодосия, человек далеко уже не молодой, стоял посреди атриума и с интересом разглядывал расписанные библейскими сюжетами стены епископского дворца. Амвросий был далеко не бедным человеком и принадлежал к почтенному всадническому роду. Его отец был откупщиком во времена Констанция и сумел сколотить немалое состояние на поставках продовольствия для армии и императорского двора. Приняв схиму, Амвросий передал свое немалое состояние церкви, но оставил за собой право распоряжаться им по своему усмотрению. По мнению Пордаки, которое он не стал высказывать вслух, епископу Амвросию следовало бы больше уделять внимания проблемам веры и не вмешиваться в управление империей. К сожалению, епископ был не столько благочестив, сколько честолюбив, а потому не устоял перед возможностью влиять на решения молодого императора.

– Я ждал большего от божественного Феодосия, – обиженно поджал сухие бескровные губы Амвросий.

– Боюсь, у Константинополя сейчас не меньше проблем, чем у Рима, – вздохнул Пордака. – Далеко не все готы поддержали разумную позицию рекса Правиты, назначенного викарием в Нижнюю Мезию. Часть из них во главе с Придияром Гастом ушла в Дакию. Нужно признать, эта провинция уже практически потеряна для империи. В Константинополе не исключают, что вслед за Дакией от нас отпадут обе Панонии, Верхняя и Нижняя, что откроет варварам путь на Норик, а далее на Рецию.

– Ты меня пугаешь, корректор.

На месте епископа Амвросия Пордака предложил бы гостю кресло, а не заставлял бы его переминаться с ноги на ногу едва ли не у самого порога. Трудно вести доверительный разговор, когда один из собеседников стоит, а другой сидит. Сидел, разумеется, сам Амвросий, окруженный целой стаей служителей церкви. И никому из христовых служек даже в голову не пришло подсказать епископу, как надо обращаться с посланцем божественного Феодосия.

– Император Феодосий поручил мне договориться о совместных действиях с комитом Меровладом, – продолжал Пордака. – Только с его помощью мы можем остановить проникновение варваров на земли империи.

– Я против, – резко отозвался Амвросий и даже привстал с кресла.

– Сожалею, – холодно бросил корректор. – Но слово божественного Феодосия для меня закон. Всего хорошего, монсеньор.

Пордака круто развернулся и покинул дворец негостеприимного епископа. Посланец императора Феодосия был в ярости. Он и раньше без особого почтения относился к служителям христианской церкви, но сегодняшнее высокомерное поведение епископа Амвросия навсегда отбило у него охоту иметь с ними дело. Этот худой, надменный человек, вообразивший себя едва ли не посланцем бога на земле, не понравился Пордаке с первого взгляда. И со второго, впрочем, тоже. А потому у него пропало всякое желание спасать Медиолан и Рим от грядущих бед. Прежде всего Пордака решил позаботиться о себе. Его давней мечтой было возвращение в Рим, но не простым обывателем, а по меньшей мере сенатором. Увы, заслуги Пордаки перед империей не оценил по достоинству ни Медиолан, ни Константинополь. И если бы он сам не позаботился о себе, то ходил бы сейчас нищим чиновником, на подхвате у сильных мира сего.

Руг Меровлад владел роскошным палаццо в самом центре Медиолана, в ста шагах от императорского дворца. Пордака прикинул в уме, в какую сумму обошлось расторопному префекту столь роскошное сооружение, и тихо ужаснулся. Меровлад был не просто богат, а богат чудовищно. Вот вам и варвар. У светлейшего Пордаки, прирожденного римлянина, не набралось бы и десятой доли состояния, нажитого на римской службе комитом Меровладом. Укол зависти, который Пордака почувствовал, поднимаясь по мраморной лестнице, украшенной статуями римских богов, все-таки не помешал ему достойно ответить на приветственный жест руга. Хозяин не только встретил гостя у входа в атриум, но и дружески обнял его. Проголодавшийся Пордака с удовлетворением отметил, что комит Меровлад уже накрыл для дорогого гостя стол и вовсе не собирается держать его у порога, подобно епископу Амвросию. При всем своем неоднозначном отношении к варварам Пордака не отрицал едва ли не главного их достоинства: умения как принять гостя, так и проводить его, обласкав подарками и почестями. Это была не первая встреча светлейшего Пордаки с сиятельным Меровладом, но в прошлый раз он всего лишь сопровождал патрикия Руфина, а ныне выступал как вполне самостоятельная фигура, имеющая соответствующий вес и влияние. И руг не только понял это, но и сумел донести свое понимание до польщенного пышным приемом Пордаки.

– В Риме недовольны действиями императора Грациана, – сразу же взял быка за рога Меровлад. – Его реформы затронули интересы слишком многих людей, и не только в религиозной сфере.

– У божественного Грациана плохие советчики, – поморщился Пордака, вспоминая встречу с Амвросием. – Ему не следовало обижать жрецов. И уж тем более не следовало выносить из стен сената алтарь Победы.

– К сожалению, дело не ограничилось запретами, – вздохнул Меровлад. – Начались конфискации. Причем изымались не только сокровища и земли храмов, но и личное достояние жрецов. Согласись, светлейший Пордака, такого не было никогда. Фламин Юпитера Паулин вынужден был искать убежища в землях венедов, я сам переправил его туда.

– И где он находится сейчас?

– По моим сведениям – в Галлии. В свите дукса Максима.

В принципе это был неплохой ход со стороны префекта Меровлада. Связав мятежного дукса с обиженными жрецами языческих богов, руг становился едва ли не единственным защитником христианской веры в западных землях империи. Но это только в случае поражения и гибели Грациана. И, видимо, далеко не глупый император Феодосий это понял, а потому и отправил корректора Пордаку именно к Меровладу. Дело было, разумеется, не в самом Пордаке, а в функции, которую он выполнял. Феодосий давал понять, что в создавшейся ситуации он готов поддержать умеренных христиан, стоявших за спиной префекта Италии, и тем самым снизить накал закипающих страстей. Видимо, епископ Амвросий, возглавлявший фанатично настроенных поборников веры, это понял раньше Пордаки. И его пренебрежительное, чтобы не сказать враждебное, отношение к посланцу Феодосия объяснялось именно этим.

– Я слышал, что рекс Оттон Балт умер в Константинополе? – осторожно полюбопытствовал Меровлад.

– Его отравили, – вздохнул Пордака. – Причем сделали это готы. Рексы Правита и Гайана далеко не случайно были обласканы императором Феодосием. А когда сторонники Оттона попытались разоблачить отравителей, их просто убили прямо на глазах у императора.

– Гайана – это тот самый комит, который прибыл с тобой в Медиолан?

– Редкостный негодяй, – поделился своей печалью Пордака. – Я думаю, ближники императора приставили его ко мне с одной целью: следить за каждым моим шагом и по возможности устранить.

– Почему?

– Я слишком много знаю, сиятельный Меровлад, и это не может не тревожить высокопоставленных чиновников в свите Феодосия.

– Иными словами, светлейший Пордака, ты уже созрел для того, чтобы сменить место жительства?

– Я родился в Риме, – сказал корректор, пристально глядя в глаза собеседника. – И доживать остаток дней хотел бы в родном городе.

– И что же мешает исполнению твоего желания, светлейший Пордака?

– Бедность, сиятельный Меровлад, – горько усмехнулся корректор. – Император Феодосий был настолько добр, что вдвое повысил мне жалование. Увы, так сильные мира сего оценили заслуги человека, спасшего Рим от готского нашествия.

– Я тебе сочувствую, Пордака, – сразу же проникся печалями гостя префект претория Меровлад. – Более того, готов помочь.

– Мне ведь много не надо, – пояснил корректор. – Место в сенате и достойное обеспечение на старости лет.

– Место в сенате я тебе гарантирую, – кивнул Меровлад. – А вот что касается денег, то их нужно заработать.

– А о какой сумме идет речь, префект? – насторожился Пордака.

– Я оценил голову одного человека, очень мешающего мне, в миллион денариев, – пояснил Меровлад. – На третью часть этой суммы ты можешь рассчитывать, корректор.

Деньги были немалые. Да что там говорить, это были очень большие деньги. Правда, и риск был велик. Корректор Пордака мог нажить злейшего врага в лице императора Феодосия и потерять даже то незавидное, в общем-то, положение, которое он достиг тяжкими трудами. С другой стороны, время поджимало. Пордаке уже перевалило за пятьдесят, возраст, что ни говори, почтенный. И вряд ли в будущем ему представится еще один шанс одним махом поправить свои финансовые дела и обеспечить себе безбедную старость. А если и представится, то, скорее всего, уже не хватит сил, чтобы ухватить за хвост птицу удачи.

– Что я должен сделать? – спросил севшим от волнения голосом Пордака.

– Супруга императора Грациана решила навестить своего мужа в Лионе, – пояснил Меровлад. – Епископ Амвросий ищет почтенного человека, который доставил бы его благочестивую воспитанницу к мужу, изнывающему от страсти. И таким человеком мог бы стать ты, светлейший Пордака.

– Ты хочешь поймать большую рыбину на наживку? – быстро сообразил корректор.

– Именно так, – кивнул руг. – Я пошлю с тобой своего сына Стилихона, он сведет тебя с нужными людьми.

Предприятие было дерзким и рискованным, зато оно позволяло разрешить коллизию, возникшую в западной части империи, практически бескровно. Пордака чувствовал себя почти что благодетелем. К тому же у него появилась отличная возможность избавиться от комита Гайаны, который слишком много знал об убийстве рекса Оттона Балта и имел неосторожность намекнуть Пордаке во время очередного возлияния, что готов поделиться своими знаниями с патрикием Руфином и Придияром Гастом. Конечно, это была всего лишь пьяная болтовня, но Гайана был слишком крупным негодяем, чтобы от его слов просто так отмахиваться.

Епископ Амвросий сам обратился с просьбой к корректору Пордаке, для чего вновь пригласил его во дворец. В этот раз Амвросий держался куда любезнее и даже угостил императорского посланца вином из личных запасов. Здесь же он представил гостю красивую молодую женщину, сумевшую покорить сердце императора Грациана. Императрица Евпраксия глянула на Пордаку большими васильковыми глазами, но не затронула ни единой струны в его очерствевшем сердце. Зато жеребец Гайана, взятый в этот раз Пордакой в епископский дворец, сразу же забил копытом, чем вызвал беспокойство Амвросия. Пордака зло ткнул гота в бок локтем, призывая к порядку.

– У меня под рукой только сто гвардейцев императора, – тяжко вздохнул Амвросий. – Но этого слишком мало, чтобы в нынешнее неспокойное время обеспечить безопасность императрицы на дорогах.

– Не сомневайся, монсеньор, мы доставим сиятельную Евпраксию ее мужу в целости и сохранности, – заверил епископа Пордака.

– А чем закончился твой разговор, корректор, с префектом претория Меровладом? – спросил подозрительный Амвросий.

– Сиятельный Меровлад по поручению божественного Валентиниана уже готовит легионы в помощь императору Грациану.

– Вот как? – удивился Амвросий. – Честно скажу – не ожидал.

– Я убедил упрямого префекта, что ссора с Феодосием вряд ли пойдет на пользу юному Валентиниану. И если сейчас Феодосий не имеет возможности перебросить легионы в западную часть империи, то так будет не всегда. И что через год ситуация может измениться. Как видишь, Меровлад, внял моим увещеваниям.

– И это все?

– Не совсем, монсеньор. Феодосий заверил Меровлада и императрицу Юстину, что возьмет под свое покровительство юного Валентиниана и не позволит никому лишить его императорского сана и власти.

В данном случае Пордака не кривил душой: такие гарантии Феодосий действительно дал Валентиниану письменно, и корректор собственноручно вручил его послание императрице Юстине. Другое дело, что на Меровлада обещания Феодосия произвели гораздо меньше впечатления, чем на Юстину. Но об этом епископу Амвросию знать было не обязательно.

Большую дорожную карету, в которой ехала императрица Евпраксия и три сопровождавших ее почтенные матроны, Пордака распорядился поместить в центр обоза. Сто гвардейцев на холеных конях окружали плотным кольцом драгоценную повозку. Готы комита Гайаны трусили как впереди, так и позади обоза. Сам корректор держался вблизи кареты вместе с сыном комита Меровлада, трибуном Стилихоном. Трибун был молод, беспечен и насмешлив. Он очень быстро сошелся с рексом Гайаной, и они на пару стали потешаться и над сотником гвардейцев Модестом, и над почтенными матронами, и даже над светлейшим Пордакой. Но главным объектом их внимания сделались рабыни и служанки, приставленные к императрице. Корректору даже пришлось напомнить комиту Гайане о служебных обязанностях, поскольку именно на него была возложена главная задача по обеспечению безопасности высокопоставленной особы.

Гайана предостережению Пордаки внял и разослал дозорных по округе. По словам сотника Модеста, путешествие до Лиона, даже учитывая не слишком большую скорость передвижения, не должно было занять больше десяти дней. Благо римская дорога, проложенная еще во времена императора Марка Аврелия, находилась в прекрасном состоянии. Повозки легко катили по выложенному булыжниками и утоптанному тысячами ног полотну. Дороги были, пожалуй, главной гордостью Римской империи. На их строительство выделялись огромные деньги, но вряд ли нашелся бы в обитаемом мире человек, который сказал бы, что эти средства были выброшены на ветер. Дорога позволяли путешественнику без особых проблем добраться до самой отдаленной провинции империи в любое время года. Не говоря уже о переброске войск. Пешие римские легионы с такой стремительностью перемещались из одной провинции империи в другую, что это ставило в тупик даже конных варваров, воображавших себя хозяевами положения. Увы, в последнее время варвары научились использовать эти дороги в своих целях и стали с легкостью проникать в глубь империи, куда прежде попадали только в качестве рабов.

Впрочем, сотник Модест опасался не столько варваров, сколько богоудов. В последние годы беглые рабы все чаще сбивались в разбойничьи шайки и не только бесчинствовали на дорогах, но, случалось, захватывали целые города. А у империи, занятой защитой своих приграничных провинций, не хватало сил, чтобы навести порядок в сердце своих владений. Богоуды уже бесчинствовали в окрестностях Медиолана и Рима. Пордака проникся беспокойством сотника Модеста и несколько раз во время долгого пути отправлялся обозреть окрестности в сопровождении трибуна Стилихона и его лихих клибонариев. Пока что обоз никто не потревожил. Тысяча готов были надежной гарантией безопасности императрицы. Проблемы возникали только во время остановок, ибо ни один постоялый двор не мог вместить такого количества людей. Впрочем, ко всему привыкшие готы и не нуждались в крыше над головой. Главной заботой корректора Пордаки и сотника Модеста было обеспечения мало-мальски приличных условий для императрицы Евпраксии и сопровождавших ее матрон. К счастью, до сих пор им это удавалось.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.