Спецназ ГРУ - Антишулер

– Отойти всем за склон!

Виктор не унимался. Генералиссимус Суворов, а не сержант Львов – стоит с гордо поднятой головой, распахнутый бушлат раздувает ветер. Под светом луны он – памятник. А в последние времена по памятникам часто стреляют – кому какой не нравится. Демократы ломают памятники большевикам, а нью-большевики взрывают памятники царям, потому что демократам памятников наставить еще не успели.

– Сам спрячься, – говорю ему, не глядя. – Видишь, наши по нам же лупят…

А он, дурак, не понимает. Старается ко мне поближе держаться и корректировать стрельбу. Даже наклонился, чтобы я его указующий перст лицезрел.

– Вон там у них гранатометчик. Слева, на самом краю. Вон, видишь…

Я в этого гранатометчика десяток секунд назад очередь выпустил. Кажется, уже угомонил. Но тут же сам предпочел позицию поменять. Решил вообще лежа стрелять и потому распластался, а потом и перекатился на несколько метров правее.

Солдаты стали заходить с флангов. Плотно подпирают и грамотно. Одни прикрывают очередями, другие перебегают. Обхватывают с трех сторон. Бандиты поняли это и по одному начали пробираться выше. Такой бой они не любят. Они больше исподтишка гадят. А если не прокатило, то сматываются. Вот как сейчас, например. Я насчитал восьмерых.

– Стреляй навстречу… – Львов наконец-то залег. Но удержаться не мог и все норовил, зараза, в локоть меня толкнуть, перед тем как дать очередной ненужный совет. Как раз в тот момент, когда я целюсь. Я и без советов навстречу стреляю, потому что хорошо соображаю – подниматься «чехам» придется прямо на нас. И если поднимутся, то захотят через нас пройти. То есть – по нам, по нашим симпатичным и любимым трупам. Это было бы обидно, ведь уже чувствовали себя почти дома и надеялись хоть немного наесться. Единственная возможность избежать этого подпрыгивает у меня в руках при каждом нажатии спускового крючка. Но – кажется, качественно подпрыгивает…

Обидно, если бандиты поднимутся сюда. Но еще обиднее будет получить пулю от своих, которым снизу непонятно, куда я стреляю. Им кажется, что в них. И они отвечают. По мере приближения ко мне, все более и более опасно. Того и гляди, бандитам помогут на дорогу выйти и смотаться…

И потому я после каждой очереди перекатываюсь, как бревно, то в одну, то в другую сторону. Только сержант мешает. Нравится ему у меня под боком валяться.

– Отлезь, – говорю. – Не мешай…

– Я помогаю, – он, кажется, всерьез удивлен моим отношением. Парень не трусливый, однако, видимо, без царя в голове.

Это в нем неукротимый и бестолковый советский дух коллективизма работает. Не иначе, до армии в колхозе жил. А я индивидуалист по натуре. Мне одному легче. А если уж есть напарник, то он должен умнее действовать или, по крайней мере, не трепать лишнего и не толкать под руку.

– Знаешь такую команду – рассредоточиться! Вот и рассредоточься… – прошипел я ему. Честное слово, готов был прикладом в лоб дать. Не рассредоточить, а размазать по камням. До того надоел.

Он долго соображал, как ему такую нестандартную для одного человека команду выполнить, и я успел вовремя откатиться. Очередь выбила камни в полуметре от меня и как раз на том месте, где я только что был.

– О-ой, твою мать! – вскрикнул Львов обиженно, совсем по-детски, и затих.

Я посмотрел – что с ним, к хренам собачьим, случилось. Даже кольнуло сожаление, что зря на хорошего в общем-то парня злился – подумалось, что достала бедолагу пуля, когда свои уже рядом. Виктор зажал руками лицо.

– Ранен? – спросил я.

– Камень в лоб попал. Рикошет…

– Жить-то будешь?

– Кожу рассекло.

– Отползай, сержант, к чертовой матери, за гребень, если жить хочешь…

И тут же, не дожидаясь его ответа, я снова перекатился и отыскал в прицеле самую близкую тень. Этот боевик был уже в двадцати метрах от меня. Опасно приблизился. С такой дистанции и меня прекрасно видно. Я парой пуль попросил его не слишком торопиться. Снизу тоже стреляли качественно и, что меня спасало, выборочно. Бегущие под лунным светом фигурки нашим солдатам, к счастью, нравились больше, чем более далекие непонятные вспышки то с одного, то с другого места. И потому в меня стреляли редко.

Кончилось все через несколько минут, когда последний боевик показался вдруг сбоку от дороги.

– А-а-а… Пад-дла, – заревел он, увидев вблизи лежащего сержанта Львова, добавил еще несколько колоритных фраз и схватил свой автомат двумя руками за ствол. Очевидно, патроны у бандита кончились, а в гражданские времена он, не иначе, работал молотобойцем. Вспомнил профессию.

Я не стал спрашивать, почему все кавказцы разговаривают на своем языке, а матерятся по-русски, и не стал тем более слушать, как захрустит голова Виктора. Дал длинную очередь, отбросившую мое оружие вверх и влево. Именно в этом направлении я и разрезал бандита пулями. А сержант все продолжал лежать, закрыв голову руками.

– Подъем, курортник… – крикнул я. – Теперь включи командирский голос и зови, зови наших.

– Чего? – Он еще не понял, что остался жив, и удивился этому настолько, что даже радость вовремя проявить не успел.

– Объясни все с дистанции, а то нас перестреляют раньше, чем подойдут для разговора.

– Мужики… – заорал сержант. – Здесь свои, свои… Не стреляйте… Свои…

А глотка у него и в самом деле здоровая. Наверное, наголодался у бандитов, и сообразил, что чем сильнее кричать будет, тем быстрее попадет в лагерь и будет накормлен.

– Кто такие? – увесистым камнем взлетел к нам вопрос.

Но голос даже в пылу боя был спокойным.

– Поднимайтесь. Бандиты кончились… Мы – свои…

Фигуры вышли на дорогу сразу с двух сторон. Классно подобрались. Я их даже не видел. Автоматы смотрели на нас с сержантом.

– Там еще трое… – показал Львов. – Раненые. Не подстрелите.

Остальные поднялись по склону. Ко мне подошел солидный, как мастодонт, капитан с простодушным лицом деревенского бугая-медалиста. Почесал двухнедельную щетину, намекающую на желание отпустить бороду, и посмотрел на автомат.

– Ты отсюда стрелял?

– Я.

– В кого?

– Не в своих же. Я сразу вас и предупредил очередью, когда вы еще на броне прохлаждались.

– Понятно. А мы тебя чуть не грохнули. Я сам в тебя пару раз стрелял и другим приказывал.

– Вот этого не надо бы… – сказал я, вполне убежденный в собственной правоте.

Капитан добродушно улыбнулся – согласился, что спасителей как-то нехорошо расстреливать, но тут же стал серьезным и даже озабоченным. Но не от моего поступка. К нам приблизился солдат и досадливо стукнул прикладом в камень, чуть приклад не разбил.

– Что?

– Трое.

– Три парня… – капитан саданул себя кулаком по бедру. – Три парня… А «черных»?

– Одиннадцать. И двое ранено.

– Три парня… – повторил капитан, и мне показалось, что он сейчас заплачет.

По моим прикидкам, из одиннадцати бандитов я положил пятерых. Неплохо для планшетиста.

– Что матерям писать?.. – спросил сам у себя капитан. Солдаты, как я понял, все срочники. Пацаны. За таких всегда бывает обиднее всего. Они не сами себе место службы выбирали и не рвались пострелять в свое удовольствие на этих горных склонах.

Контрактники, как я, знают, на что идут, когда на войну отправляются. И большинство из них идет на это или из желания подзаработать, когда другой работы нет, или, опять, как я, от желания спрятаться от кого-то. Хотя есть, конечно, и просто солдаты в душе. Этим нравится воевать. Последние, как правило, уже прошли Афган или еще что-то и знают, сколько весит пуля…

4

Рация в БМП сгорела. Связи вообще не было, потому что в этом месте не ловил сигнал, что вообще-то для Северного Кавказа нонсенс. В сотовой связи нуждались одинаково и федералы, и бандиты, и потому те и другие берегли вышки.

Капитан тем временем распоряжался. Принесли и положили рядом троих убитых солдат. Долго стояли рядом с ними, то ли прощались, то ли осмысливали случившееся – еще полчаса назад они все вместе сидели в своей «консервной банке», трясущейся по дороге и лязгающей гусеницами, может быть, шутили, может быть, и переругивались, а сейчас этих парней уже нет. И каждый стоящий рядом понимал, что сам мог оказаться на их месте. В стороне разложили прямо на дороге одиннадцать боевиков. Здесь же перевязывали двоих раненых солдат и двоих пленных бандитов. Но последним сразу после перевязки стянули за спиной руки. Не в госпитале отдыхают, потерпят…

Один бандит повел себя непонятно. Показалось, что именно от меня он старательно прячет лицо. Так старательно, что не посмотреть на него было бы грех. Почти полная луна светила достаточно ярко, и не узнать эти торчащие клыки я не мог. Да и жердеобразная фигура запомнилась.

– Товарищ капитан, вот этот вампир сегодня утром отрезал голову убитому разведчику лейтенанту спецназа ГРУ Костикову. На моих глазах.

Глаза капитана сузились.

– Точно его узнал?

– Точно.

– Это не я был, это не я… – Жердеобразный попытался перекатиться в сторону с дороги. И при этом стонал и визжал, потому что болело простреленное плечо. Пуля, кстати, попала со спины. Может, я сверху стрелял, хотя вполне могли его достать и сзади, при отступлении. Как раз тогда большинство боевиков и «положили».

Капитан подошел к вампиру и каблуком сильно надавил на рану.

– Зачем же ты убитому голову отрезал, отродье ты непотребное? – Голос тихий и удивительно спокойный, даже усталый. Говорил капитан лишь с легкой укоризной, совсем без угрозы.

– Мне так велели… Джамшет велел… – и тут же начал сам себе противоречить, не понимая этого в животном страхе. – Это не я был, это не я…

И пытался вырваться из-под ноги.

– Я тебе не буду голову отрезать. Я тебя просто пристрелю, – сказал капитан устало.

– Пусть меня судят… – заплакал чечен, прекратив попытки вырваться из-под каблука.

– А потом помилуют… Или обменяют… Или родственники за деньги вытащат… Нет…

И капитан резко, вместе с вампирскими клыками вбил жердеобразному в рот ствол автомата. И тут же дал короткую очередь.

– Никто этого не видел… – сказал капитан.

– Я не видел, – закричал второй раненый бандит, пытаясь то ли сесть, то ли перекатиться в кювет.

Одиночный выстрел раздался откуда-то сбоку. Этому второму в голову.

– Зачем? – спросил капитан тихо.

– Сдаст, и вас посадят, – ответил солдат и почесал толстым стволом «Винтореза» нос. Или запах выстрела пытался уловить. Я еще по срочной службе помню, был у нас во взводе такой – после каждой стрельбы ствол нюхал. Он от запаха сгоревшего пороха тащился. Может, и этот снайпер тащится. Запах сгоревшего пороха обычно много ассоциаций вызывает. Кто-то о подвигах начинает думать, кто-то о собственной смерти. Но нюхание ствола снайперской винтовки ничуть не напоминало нюхание стволов кольтов, которое я видел в каком-то вестерне.

Капитан благодарно кивнул солдату. Он сам, похоже, не смог бы пристрелить второго. Лицо у капитана слишком простодушное, деревенское, словом. Такие не умеют быть жесткими до конца.

– Пархоменко! – крикнул капитан, словно из последних сил, и устало осмотрелся вокруг.

– Я, – вырос из-под земли подвижный, как суетливый щенок, младший сержант в полтора метра ростом. Это если вместе с кепкой. Автомат в его руках казался больше, чем он сам. Такие, как этот младший сержант, проходят по много боев неуязвимыми и оттого неунывающими. Попробуй-ка, попади в него – он за минуту десять мест сменит и на одиннадцатое перепрыгнет. Там выстрелит, там рожок в автомате сменит и в ближайшую яму тут же свалится.

– Возьми двоих и гони быстро на блокпост. Пусть свяжутся с пунктом управления. Сам доложишь обстановку. Ждем машины. И обязательно с прикрытием. Могут быть еще засады.

– Есть, товарищ капитан.

Пархоменко поправил «разгрузку» и тут же улетучился, словно сказочный джинн. И уже через пару минут я увидел его, быстро удаляющегося по дороге в сопровождении двух солдат.

Мы собрались своей группой, ожидая решения своей судьбы. Подошел хмурый капитан, перед этим выставлявший посты. После расстрела вампира он вроде даже ростом ниже стал. Сел на придорожный камень.

– Выкладывайте, спасители, кто такие? Как вас сюда занесло в такой подходящий момент.

– Из плена… – отвечать за всех, как и положено, взялся сержант Львов. Лычки на его плечах опять чесались. Да и сам спрашивающий обращался именно к нему, как и положено в армии.

Капитан минуту молчал, раздумывая.

– Из плена, говоришь… Бежали, что ли?

Виктор замялся. Теперь и «лычки» не помогали. Он, кажется, и не представлял, как объяснить ситуацию, потому что ситуация казалась ему чудом, а вовсе не работой профессионала.

– Не совсем так…

– Что, никак отпустили?

– Понимаете… – Сержанту не хватало слов, чтобы объяснить нетипичные обстоятельства.

Я пока не вмешивался.

– Не понимаю, – капитан с разговорного тона перешел на тон жесткого допроса. Таким образом, он, видимо, приходил в себя после нестандартной ситуации. Бой – это стандарт, это привычно и нормально. После боя не чувствуешь себя хреновее. Другое дело, расстрел. Даже если расстрелял палача. Это уже не стандарт, это – удар по нервам.

– Вот он нас освободил, – Виктор кивнул в мою сторону. – Выиграл…

Капитан посмотрел на меня, но последнее слово заставило его резко обернуться в сторону сержанта, потом – снова посмотреть на меня.

– Выиграл?

– В карты.

Я тихонько и грустно посмеивался. Мне и в меня никогда не верят. Я говорю, что выиграл, а мне говорят, что украл. С самого детства. Помню, мальчишкой еще выиграл во дворе целый карман мелочи у пацанов. Мы жили тогда вдвоем с матерью, жили – не знаю на что, потому что ее зарплаты учителя младших классов никогда на нормальную еду не хватало, не то что на какие-то покупки или одежду. И я честно принес свой законный выигрыш домой, не истратив на себя ни копейки. Хотел пополнить семейный бюджет. Естественно, мать не поверила мне, она решила, что я где-то украл эту мелочь, и долго плакала, уговаривала меня сознаться и хотела вместе со мной отнести эти деньги назад.

С той поры и началось – мне не верит никто, когда я говорю правду, и верят, когда я вру. С точностью до наоборот. И этот капитан – тоже.

– Ну-ну… Рассказывайте.

Сержант рассказал. Остальные подтверждали рассказ репликами и деталями. Они восхищались и удивлялись своему счастью, потому что угроза расстрела висела над ними реально. Я молчал, слушал и ждал вопросов.

– А майора-то как же оставили? – Это единственное, что задело капитана. Офицерская солидарность.

– А я его специально проиграл, – сказал вдруг я со злостью. Опять, как это иногда со мной бывает, как в тот раз, когда я этого майора в яме ударил, подкатило. Не сдержался.

– Не трекай… – насупился капитан. – Ладно, приедем, там вас допросят… Узнаем – кто кого и у кого выиграл.

Он отошел и что-то сказал паре своих солдат. Те сели неподалеку. Последний балбес догадается, что это не почетный караул. Полевой вариант «губы». До выяснения обстоятельств нашего освобождения. И взгляды у ребят смурные. Хотя, может, просто от боя не отошли еще. Не все же в армии дураки. А победа без последствий для психики только дуракам дается.

Капитана-то понять тоже можно. У боевиков много разных парней воюет. В наемниках может оказаться человек любой национальности, в том числе, к сожалению, и русский, какой-нибудь беглый солдат или просто преступник. Сейчас, когда сами бандиты прячут оружие и разбегаются до лучших времен по домам, выдают себя за беженцев и прочих несчастных – кто даст гарантию капитану, что мы не наемники, которые таким образом пытаются выбраться из окружения федеральных войск? Уже было несколько случаев, когда отряды бандитов из СНГ переодевались в нашу форму, подходили вплотную к блокпостам и расстреливали ребят. Правда, самих таких наемников бандиты, по окончании контракта, тоже, я слышал, расстреливали. Чтобы не расплачиваться и не тратить зря даже фальшивые баксы. Экономика должна быть экономной…

И нам сейчас потому полностью не верят.

Кто следующий в очереди на неверие?

– Хоть бы поесть чего дали… – проворчал один из парней нашей группы.

– В БМП загляни, – посоветовал я. – Там консервы хорошо разогрелись. Только язык не обожги.

Львов зло хохотнул.

Боевая машина пехоты осталась внизу. Огонь уже утих, но черный дым до сих пор поднимался к ночному небу. Все припасы патруля должны были сгореть в машине. Впрочем, от этого легче не стало. Мне-то еще можно терпеть. А другим тяжелее. Казалось, уже все, уже у своих. А пузо набить все равно нечем, кроме вражеских пуль. Да и стволы посматривают на тебя отнюдь не ласково. Словно забыли парни, что это я их спас от засады. Весь день только и занимаюсь, что спасаю. Сначала пленных, потом экипаж БМП. Медаль спасателя, если только не тяжелую, я получить согласен…

* * *

– А во что играли?

– В «храп».

– Втроем?

– Втроем.

Дым от крепких сигарет бил в нос. Сигареты из посылок, присланных российскими бабушками и школьниками солдатам. Коробки стоят здесь же, и каждый, кому надо, брал оттуда пачку. А бесплатный дым всегда бывает гуще и злее, потому что курят бесплатные сигареты чаще – чего их экономить…

– Это какое же везение надо, чтобы так выиграть?.. Втроем без везения пропадешь.

– И умение, наверное, тоже надо.

– Да какое, к чертям собачьим, умение там может быть? Что я, в «храп» ни разу не играл… Это когда вся колода на руках – понимаю. Там, соображай, если голова есть, а втроем…

– Брешете что-то, ребята…

– Собака брешет…

В палатке натоплено, как в деревенской бане.

Я давно уже почувствовал, как краснеет от жары и дымной духоты лицо. По приказу капитана нам принесли консервы, потому что кухонные баки оказались вылизанными начисто, и мы за милую душу уплетали ножами кильку в томатном соусе. Жалко, запасы хлеба оказались невелики. Ключ от хлеборезки увез с собой прапорщик, а его найти сразу не смогли – он пристроился под бочок к какой-то местной вдове и уезжал ночевать к ней домой. Там же, в хлеборезке, содержался и запас тушенки, которой нам, к сожалению, тоже отведать не удалось.

А между тем мы продолжали отвечать на вопросы.

– А потом еще в «секу» играли, – вспомнил сержант Львов. Он в плену настрадался без курева и сейчас чередовал кильку с затяжками. Похоже, что он от этого тащится, как от выпивки. Так обычно и бывает, когда человек давно не курил. – Это уже в машине. С тем козлом, который нас отвозил до дороги… Полторы тысячи баксов выиграл.

Пришли военврач с медсестрой. В не очень чистых медицинских халатах. По нашу, как я понял, душу и тело. Встали в стороне, слушают разговоры. Ждут, когда килька благополучно махнет на прощание хвостом и уплывет из банок в наши желудки. И не торопят.

– Фальшивые… – сказал кто-то про выигранные баксы. – У кавказцев баксы всегда фальшивые. Настоящими они только арабским наемникам платят.

– Я разбираюсь… – резкой и категоричной фразой попытался я поднять свой авторитет, но мне опять-то не поверили, потому что слишком много разговоров шло о фальшивых кавказских баксах. Я эти разговоры еще на «гражданке» застал. Нас на работе предупреждали. И тогда же вынужденно я научился проводить экспертизу пальцами, на ощупь. Фальшивый доллар, могу похвастаться, по фактуре бумаги чувствую не хуже, чем крапленую карту. А там я промаха не дам. – Гарантия стопроцентная.

– А вы на картах гадать тоже умеете? – спросила медсестра. Лицо у нее было даже симпатичное под определенным ракурсом, но по голосу я бы принял ее за бригадира грузчиков, одновременно командующего и сидящими высоко-высоко крановщиками.

– Увы… Это не мой профиль.

– Жалко… – и неожиданно для человека с таким густым голосом покраснела не менее густо, посмотрев на военврача влюбленными коровьими глазами.

Под этим взглядом неожиданно покраснел и военврач, погоны которого под медицинским халатом я не увидел и потому не разобрал его звание. Он, должно быть, покраснел, как и я, от жары, но очень уж резко.

Ситуацию все присутствующие прочитали однозначно. Да они, похоже, и знали ее. В военном городке медсестер не так, надо полагать, и много. На всех солдат и офицеров не хватает. Кто-то уже наверняка пытался и к этой голосистой забраться под юбку. А место оказалось занятым. А информация о подобных вакансиях в армии распространяется быстро.

– Ладно, – военврач ловко вышел из положения. – Перекусили слегка, и хватит. После долгого голодания сильно наедаться не следует. Это даже опасно. Пошли в лазарет на осмотр. Все.

«Все» – это, естественно, недавние пленники, а не все население палатки.

Мы поднялись. Еда и жара разморили. Больше хотелось спать, чем идти куда-то.

– Может, мне-то не обязательно? – поинтересовался я. – Я не ранен, и в плену только с утра до вечера пробыл… Единственно – проголодался и не выспался…

– Обязательно, – отрезал военврач и посмотрел на меня, как волк на выбранную им овцу. Так не смотрят на случайного человека. Я этот взгляд не понял. И насторожился. С чего это я вдруг стал его законной добычей? А вдруг – не хочу?

Есть причина, по которой я у своих должен быть особенно насторожен при каждом излишне внимательном взгляде…

Вечером в военном лагере вообще мало ходят строем. А тем более люди на таком положении, как мы. И мы беспорядочно поволокли ноги за военврачом с медсестрой. Лазарет находился неподалеку. Точно такая же палатка. Даже несколько палаток. Единственное отличие от других – красные кресты на белом фоне.

– Сюда, по одному, – строго сказал военврач, когда подвел нас к палатке с надписью над входом: «Приемное отделе…» Вторая часть второго слова была оторвана. И ткнул при этом мне пальцем в грудь. – Ты – последний. Есть у меня к тебе разговор, картежник.

Интересно… Разговор… Да, надо быть настороже…

А взгляд у него тяжелый, обеспокоенный. Чем, интересно, я так ему не понравился? Но против танка, как говорится, даже с самым тяжелым колом не попрешь. Против офицера в военном городке – тоже. Это не яма для пленных на заднем дворе у бандитов, которая права нивелирует. И я уселся ждать с остальными, пока осмотр проходил сержант Львов. С ним долго не возились – не ранен, только ссадина над глазом. Вышел минут через десять. Пожал равнодушно плечами, но оказался не в силах сдержать радостную улыбку. Показал направление:

– На реабилитацию.

Он, как и другие, именно этого и ждал. За сержантом зашел солдат с простреленным плечом. В это время где-то в стороне посигналила машина. Скорее всего у шлагбаума. Требовательно так посигналила. Не иначе, начальство пожаловало, предупрежденное дежурным по части. Освобожденные пленные – это всегда праздник. Каждый командир захочет это записать в свой отчет и, чем черт не шутит, награду за наше освобождение получить. Кто будет разбираться в том, как все было в действительности, и кто там кого, и каким таким непонятным образом освобождал?

Подошла и моя очередь. Я шагнул за полог. Медсестра сидела за столом и заполняла журнал, а военврач при моем появлении встал, словно приветствовал старшего по званию.

– Ты, рядовой, случаем не родственник адмиралу Высоцкому?

– Не знаю, – ответил я раздраженно. Более раздраженно, чем это положено рядовому отвечать офицеру.

Этот сакраментальный вопрос начал мне уже надоедать. Но вместе с тем я понял, как пользоваться своей фамилией. Скажи я, что родственник – традиционно поверят, потому что я при этом совру, но начнут проверять. Мне такие проверки ни к чему. Скажи правду, что нет, скорее всего засомневаются. И правильно.

Но мне однозначность мало интересна. Из нее каши не сваришь, а если уж дал Бог фамилию, то следует ею пользоваться. Если я говорю, что не знаю – причем говорю излишне раздраженно, собеседники наверняка отнесут меня к самой ближней родне адмирала – почему-то скрывает солдат-контрактник родство. И получается, что я, не назвавшись «сыном лейтенанта Шмидта», все же становлюсь «сыном адмирала Шмидта». Однако кто знает, как и в какой ситуации это может быть полезно. Возможно, все же выручит когда-нибудь.

– Ладно. Осматривать тебя будем? Болит что-нибудь?

– Задница, – сказал я и посмотрел на медсестру.

Она опять покраснела и военврач вслед за ней. Они переглянулись. О сексуальных отклонениях кавказцев разговоров ходит не меньше, чем о фальшивых чеченских долларах. Но жертвы обычно предпочитают молчать.

Военврач кашлянул.

– За одно утро, как в плен взяли, раз десять, наверное, пнули… – пожаловался я.

– И всего-то? – врач поморщился.

Недоволен, что ли, – легко, с его точки зрения, я отделался?

А медсестра облегченно перевела дыхание. Ей не хотелось слушать разговоры на более щекотливые темы. Она стеснялась.

– На реабилитацию поедешь? – поинтересовался тем временем военврач. И я по голосу сразу и безоговорочно понял – ему что-то от меня надо. Здоровых на реабилитацию не отправляют. А этот сам только что выразил недовольство тем, что я здоров. И предложение об отправке на реабилитацию сильно смахивало на попытку сунуть мне в карман конверт со взяткой.

Покупает, зараза… Точно – покупает.

– Конечно… – с разбегу согласился я продаться.

– А теперь, рядовой, того…

Он замялся, как школьник, не выучивший урока и боящийся сознаться в этом учителю.

– Чего?

– Того… Ты, говоришь, что доллары различать умеешь… А?..

– Умею.

– Посмотри.

И он, испуганно оглянувшись на плотно задернутый полог у входа, достал из-под стола толстенную пачку. Трудно предположить даже, откуда у военврача под столом такие деньги. Тысяч с полста на глаз. Должно быть, нашел в кармане какого-нибудь раненого боевика. История обычная. Солдат, когда врага ухлопает, обязательно в карман заглянет. Военврач, если операцию боевику проведет, примет подобные действия за оплату труда. А чего стесняться и таиться? Все так делают, но все делают втайне от чужих. И забывают, что – «A la guerre comme a la guerre»[6], как говорят французы.

– Нет проблем…

Я взял пачку и стал перебирать банкноты, старательно не глядя на них, чтобы не мешать визуальным восприятием, поскольку опирался только на восприятие тактильное. Две выбрал, две вызвали сомнение. Остальные отложил отдельной кучей.

– Фальшивки.

Во взгляде военврача еще теплится надежда.

– Какие?

Я показал на большую кучу.

– Бумага не та. Две сотни – настоящие. Две – сомневаюсь. Надо на приборе проверять. А остальные – туалетная бумага стоит дороже… Потому что фактура качественнее, а затраты на производство выше.

Военврач побледнел, и теперь в глазах у него отразилось такое несчастье, словно ему предстояло перед тещей отчитываться за эти баксы. Вавилонская башня его надежд, как и положено ей, рухнула. Но в руках он себя держал, хотя и стал хуже владеть голосом.

– Ладно. Ты забудешь об этом, – военврач неуверенно убрал баксы в просторный карман халата. – А я признаю тебя больным. После реабилитации домой поедешь… А… Я забыл… – он заглянул в бумаги, разложенные на столе. – Ты же контрактник… Тогда поедешь в отпуск, а потом будешь где-нибудь в спокойном месте дослуживать. Тебе не надо немного?

Он имел в виду, как я понял, часть фальшивок.

Проверяет, не трепанул ли я? Наивный мужичишко. С такими проверками в психодиспансере надо служить, а не в боевых частях. Психи, может, и попадутся.

– Нет, спасибо, я сам себе нарисую.

Он вздохнул.

– Ладно. Держи направление.

Я пожал плечами, потому что сильно сомневался в возможности и необходимости поехать домой. Но направление взял. Хоть какое-то утешение и надежду бумажка давала. Хотел уже отправиться отсыпаться, как мечтал до медосмотра долларов, но медсестра удержала меня движением большой, почти мужской руки. В эту руку автомат хорошо бы вложить. Будет смотреться вполне естественно. Вообще, женщины, как я слышал, стреляют лучше мужчин. За счет природной аккуратности и старательности. Меньше у них склонности к понятию «авось».

– А ты уверен в своей экспертизе? – спросила, сразу показывая, что деньги у них с военврачом, вероятно, общие.

Честно говоря, мне стало ее даже жалко. Должно быть, много надежд и она, и док вложили в эти фальшивые баксы. А теперь такая неприятность. Но, в самом деле, не станешь же обманывать ее из жалости, чтобы потом пришла она с этими бумажками в обменный пункт и угодила в лапы к ментам или фээсбэшникам.

– В таких делах я никогда не ошибаюсь.

Я опять сказал правду, но медсестра с сомнением покачала головой. Не верит до конца. Но это уже дело хозяйское. Я к неверию привык.

А за пологом палатки меня уже дожидались. Сержант Львов с солдатами куда-то исчезли. Появился новый кадр, присланный судьбой, как я понял, специально, чтобы не дать мне выспаться.

– Ты Высоцкий? – спросил красномордый капитан в расстегнутом бушлате. На улице печек не топят. Но отчего ему жарко – понятно. От капитана до внешних постов лагеря несет запахом местного ядреного самогона. Я, приученный на гражданской работе к более качественным напиткам, таким брезговал, но мои сослуживцы-планшетисты его уважали, когда отряд стоял еще на равнине и достать это пойло можно было свободно. Поговаривали, что гонят его из нефти, настоянной на коровьем дерьме, на самодельных нефтеперегонных установках. В одних емкостях с соляркой. Чтобы отбить запах навоза. А запах солярки переносится легче.

– Я. А где остальные?

Взгляд капитана не обещал приглашения к столу, из-за которого его только что, кажется, вытащили.

– Пойдем. Остальных уже допрашивают…

5

Дорожки между палаток утоптанные, добротные.

Капитан провел меня через весь лагерь, прекрасно, видимо, в нем ориентируясь. Чеченский самогон оказался не настолько крепок, чтобы после его потребления заблудиться среди строгих одинаковых рядов. Впрочем, все, видимо, зависело от дозы, а капитан дозу скорее всего недобрал, иначе просто не нашел бы меня.

Обычно офицер идет впереди, показывая дорогу солдату, которого тащит с собой для выполнения задания. А этот шел сбоку и чуть ли не сзади, показывая дорогу. Создавалось впечатление, что ведут меня под конвоем. Я даже специально руки за спину убрал, чтобы совсем на заключенного походить. Показалось, что так смешнее. Люблю, признаюсь, повеселиться…