Страница номер шесть (сборник)

Слава Богу!

Членство в Обществе, надо же глупость какая!.. Не ему я обязан тем, что Юлия здесь, не так все абсурдно. Все лучше, все проще, все объяснимее!.. И с Долматом нелепое Фомичем знакомство мое, озаренное вдруг вспышкой смысла, – не нелепое вдруг, не случайное вдруг – без библиофилов – сочеталось вдруг у меня в голове с тем, что Юлия здесь, с тем, что Юлия здесь! Петь душа захотела. Вот и говори, что хочешь, о предопределении. Нет, не случайно мы с ним тогда познакомились, не зря я дал ему книгу. Все одно к одному.

Зоя Константиновна улыбалась многозначительно, словно догадывалась, о чем я думаю. Ба! Да ведь она и есть жена, она и есть жена хозяина дома! Других женщин нет. Все становится на свои места. Жена Фомича. Мать Юлии. Хотя лицом не похожа, и нос – другой. Не мать – мачеха!

Зазвонил колокольчик, приглашая за стол.

Мачеха Зоя Константиновна сказала мне доверительно:

– Не ладят, случается. А ведь как подходят друг другу... Такие разные и так подходят...

Я насторожился:

– Кто?

– Луночаровы. Юлия Михайловна и... – она глаза округлила. – Как? Вы ничего не знали?

Не знал.

– Юлия Михайловна и Долмат Фомич уже год как находятся в законном браке.

Я не поверил.

– Этого не может быть...

– Уверяю вас, они муж и жена.

Все мои построения мигом разрушились. Я побледнел, наверное, потому что Зоя Константиновна поинтересовалась:

– Вы, наверное, голодны?

– А кто же тогда вы? – спросил я не в силах смириться с известием.

– Ха-ха-ха, – Зоя Константиновна кокетливо засмеялась. – Молодой человек, а вы шалун. Мы друзья с Долматом Фомичем. Меня связывает с ним многолетняя дружба.

Тоска мое сердце объяла.

– Шутка, конечно, непритязательная, – начала свою речь Зоя Константиновна, – лежащая на поверхности шутка, так что прошу простить меня за каламбур, но тот, к чьему имени он относится, сам виноват в игре слов, этому имени сопутствующей, и вы уже знаете, о ком я сейчас говорю, – о Демьяне Бедном, о нем, потому что Ефим Алексеич Придворов, он же Бедный Демьян, живя при дворе, бедным не был как раз, вот в чем юмор, коллеги. Ведь не был бедным Придворов?

Зоя Константиновна сверкнула глазами. Библиофилы весело закивали.

– Не будем касаться поэтической продукции этого плодовитого автора, ныне почти позабытой, справедливо или нет, другой вопрос, – нам Демьян Бедный дорог не этим, он близок и дорог нам своей исступленной любовью к старой книге, любовью, нашедшей счастливое воплощение в уникальном собрании раритетов, и кто же из нас, пусть сознается, если найдется такой, кто же из нас не завидовал этому неистовому библиофилу?

– Все, – ответил Долмат Фомич за всех, – все завидовали!

Одобрительный гул сопутствовал его высказыванию.

– Потому я и упомянула о том, – произнесла Зоя Константиновна, поправляя салфетку. – Если бы не они, не те два фактора, разве увлеклась бы я библиотрассографией?

– Разумеется, нет, – подал голос профессор Скворлыгин, наверняка уже знавший эту историю.

Они все ее знали. Один только я ничего не знал.

– Факторы? Какие факторы, поясните, пожалуйста.

Не я спрашивал, а кто-то другой, с другой стороны стола, но так, словно не ему пояснять следовало, а выходит, что мне, потому что, повернувшись именно ко мне вполоборота, Зоя Константиновна отчетливо пояснила:

– Придворность и небедность. Ставшие притчей во языцех благодаря роковому несоответствию реальной фамилии стихотворца его литературному псевдониму. Олег Николаевич, ясна ли вам идея моего выступления?

Черт. Она заставляла меня сосредоточиваться.

– Не совсем, – был мой ответ.

– Господа, под придворностью я разумею местожительство Демьяна Бедного – в московском Кремле – и близость к Сталину. Под небедностью – ту степень достатка, которая позволяла ему покупать редчайшие издания, письма и документы. По свидетельству современников, библиотека Демьяна Бедного была исполинской – несколько десятков тысяч книг, заметьте, речь идет о частной библиотеке!.. по слухам, все сто, и уж, во всяком случае, не менее тридцати!.. Значительная доля собрания хранилась в кремлевских апартаментах, другая – на подмосковной даче в поселке Мамонтовка с окнами в яблоневый сад, взращенный поэтом из мичуринских саженцев и раскинувшийся на бывшей футбольной площадке. Кроме того, небольшая библиотека Демьяна Бедного помещалась в принадлежащем ему вагоне, со ступенек которого он не однажды читал стихи во время своих агитационных поездок. Пожалуй, нет необходимости называть легендарные раритеты... И все же хочется вспомнить... «Мечты и звуки», Николай Некрасов! Автор, как вам известно, самолично уничтожил тираж, осталось лишь несколько экземпляров... Первое издание «Слова о полку Игореве» неизвестного автора, величайшая редкость!.. «Иллюстрированный альманах» за 1848 год, не поступавший в продажу!..

– «Двенадцать спящих бутошников, – подхватил Долмат Фомич. – Поучительная баллада Елистрата Фитюлькина», изъятая в 1832 году за насмехательство над полицией!..

– «Карманная книжка для в** к**...»!..

– Кто такие вэ ка? (Это не я спросил.)

Но – мне:

– Вольных каменщиков...

– Вольных каменщиков «...и для тех, которые не принадлежат к числу оных»...

– Запрещенная Екатериной II... – донеслось откуда-то справа.

– И, соответственно, уничтоженная!.. – откуда-то слева.

Я не успевал поворачиваться. Библиофилы входили в раж.

– А знаменитое «Житие Федора Васильевича Ушакова», которое он умыкнул у Смирнова-Сокольского?!

– А экземпляр не поступившего в продажу «Искусства брать взятки»?!

– А «Очерки развития прогрессивных идей в нашем обществе»?!

– В нашем обществе? – эхом отозвалось в моей голове.

– Скабичевского!

– Конфискованные по суду!

– «Описание вши»...

– «Пестрые сказки с красным словцом»...

– «Ганс Кюхельгартен»...

– «Сорок три способа завязывать галстух»...

– Галстук? – вырвалось у меня.

– Галстух, Олег Николаевич, галстух! – Зоя Константиновна закатила глаза, вспоминая. – Галстух математический, по-итальянски, по-ирландски, по-турецки...

– По-вальтер-скоттовски, – добавил профессор Скворлыгин.

– Бальный! Военный! – выкрикивали другие. – Троном любви!

– Меланхолический...

– Неглиже...

– Галстух спахалом...

И прочее. И прочее. И прочее.

Я искал Юлию глазами. Юлии за столом не было. Что-то со мной неладное происходило. Не мог же я опьянеть от одного фужера...

Я хотел встать, остановил Долмат Фомич пристальным взглядом. Он обращался ко мне, втолковывая:

– ...Необходимое для человека хорошего общества... Искусство составлять банты... Описание сорока трех фасонов завязывать галстух... Олег Николаевич, вы возражаете?

– Нет.

Его лицо подобрело.

– О том он написал поэму. Сатиру на старинный быт. Впрочем, коллеги, мы отвлеклись. Извините, Зоя Константиновна, мы вас внимательно слушаем.

Зоя Константиновна предложила выпить. Мы выпили за библиотеку Демьяна Бедного. Закусывали. Я резал ножом. Сосредоточенно. Очень сосредоточенно, сам чувствовал: чересчур, не в меру выпитого, так быть не должно. Так не бывает. Бывает не так. Я сосредотачивался на своей сосредоточенности: нож ускользал. Я мог сосредоточиться только на чем-то одном: или на ноже, или на своей сосредоточенности. Или на том, что говорили. Демьян Бедный был библиотаф. Библиотаф – это тот, кто не дает читать книги.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.