На линии фронта. Правда о войне - Армия, которую предали. Трагедия 33-й армии генерала М. Г. Ефремова. 1941–1942

Сергей Егорович Михеенков

Армия, которую предали. Трагедия 33-й армии генерала М. Г. Ефремова. 1941–1942

Кто не боится угрозы гибелью…

Генерал-лейтенант М. Г. Ефремов не вошел в плеяду полководцев Великой Отечественной войны, которые довели своих солдат до чертогов Победы, за что заслуженно получили маршальские звезды, а также золотые и алмазные звезды орденов и медалей. Он остался в истории войны как командующий 33-й армией. Хотя в ходе боев командовал и 21-й, и 10-й армиями, был даже командующим Центральным фронтом.

Но именно с 33-й накрепко, теперь уже навсегда, связано его имя. По сути дела, эти две категории, два сочетания слов в их смысловом наполнении равнозначны: 33-я армия и генерал Ефремов. Потому что, когда говорят о 33-й армии, вспоминают и генерала Ефремова. Когда говорят о генерале Ефремове, вспоминают его погибших солдат.

В последние годы интерес к судьбе 33-й армии и имени ее командующего заметно возрос. Одна за другой выходят книги, в различных изданиях появляются новые исследования и публикации, создаются телевизионные фильмы, проводятся тематические научно-практические конференции. Историки, писатели и журналисты воссоздают события октября 1941 – апреля 1942 года. Уже расписан буквально по дням ход боевых действий дивизий и подразделений, входивших в состав 33-й армии. В Вязьме, Юхнове, Тарусе, Наро-Фоминске и других городах России созданы музеи. В народе о генерале Ефремове слагают легенды. Его так и называют – легендарный командарм.

Что же происходит с именем генерала? А может быть, этот вопрос необходимо опрокинуть в самих себя, глубже, чтобы он зазвучал еще и так: что же происходит с нами?

Жизнь человеческая конечна и до обидного коротка. Еще более короткой бывает память об умершем. Но есть судьбы, над которыми время теряет свою магическую власть и всепоглощающую силу, ту власть и силу, которая сродни слепой и неумолимой силе земли, дерна, со временем способных даже величайшую цивилизацию с ее развитой культурой превратить в ничем не примечательный пустынный рельеф.

Живую суть имени генерала М. Г. Ефремова возвысила его смерть. Его трагедия. Его стенания и страдания, которые слились со стенаниями и трагедией в вяземских и юхновских лесах двенадцатитысячной его армии.

Русский философ Борис Петрович Вышеславцев, много размышлявший об этике долга и этике творчества, писал: «Трагизм не убивает, а очищает, даже восхищает. В этом чудо трагизма: как может трагедия, т. е. гибель и смерть, восхищать и быть прекрасной? Странная диалектика трагизма состоит в том, что гибель героев и мучеников она превращает в победу, что конец она превращает в начало чего-то иного, – что в «безвыходности» она предчувствует выход. Трагизм как бы вырывает из жизни, из плоскости быта и ежедневности. В этом есть скрытая радость и упоение. Радость состоит в том, что в трагизме дух, т. е. подлинное глубинное «я», впервые переживает и сознает свое царственное достоинство, свою абсолютную свободу от всех низших ступеней бытия, от всякой природы, от всякой необходимости. Но это особое достоинство и особая свобода: она принадлежит только тому, кто готов пройти через трагизм, кто имеет абсолютное мужество не дрожать за жизнь. Кто не боится «угрозы гибелью» – тому дан «залог бессмертия».

Такова природа нашего пристального и, я бы сказал, почтительного интереса к личности генерала.

Но нам еще предстоит ответить и на второй вопрос: почему же именно нас и именно теперь так волнует эта трагическая личность? Ведь были в истории Второй мировой войны и другие эпизоды с другими героями, которые каким-то образом можно приложить к нашим размышлениям. Были герои и в нашей армии, и в другой.

В январе 1943 года, когда под Сталинградом судьба 6-й армии Паулюса была уже решена, когда немецкие генералы, находившиеся в котле, подчинившись року, ждали прихода советских автоматчиков, чтобы передать им свое личное оружие и тем самым смиренно принять статус военнопленных, – в эти самые минуты у железнодорожной насыпи южнее устья реки Царицы командир 71-й Нижнесаксонской пехотной дивизии, вытащив из окоченевших рук замерзающего солдата карабин, стоял во весь рост, не пригибаясь и не прячась, и стрелял в сторону наступающих до тех пор, пока пулеметная очередь не сразила его. Тем последним сражающимся солдатом 71-й Нижнесаксонской пехотной дивизии был генерал-лейтенант фон Гартман. Кто из немцев помнит о нем?! Нам-то незачем восхищаться чужими подвигами… Но и немцы не помнят о генерале Гартмане. Однако они воздали почести героизму и мужеству генерала М. Г. Ефремова, отметив, что командующий и его солдаты «дрались как львы».

И я думаю, что настало время, когда наша народная мыслящая душа вызрела настолько, что может чувствовать необходимость размышлять о последних днях жизни генерала М. Г. Ефремова и его смерти в рамках тех этических и даже религиозных воззрений, в которых она рождена и воспитана. Как ни парадоксально это может прозвучать в приложении к конкретному человеку, который в своих приказах по армии столь широко и вольно применял большевистскую риторику. (Все дело в том, что в те годы большевизм цементировал русскую государственность. А в годы войны ее цементировал русский характер. Но это уже другая тема.)

И видимо, обретя только такую степень внутренней свободы думать и чувствовать, мы сможем наконец уловить ту ноту звучания прошлого, собственно истории, которая и поможет нам пристальнее всмотреться в это прошлое, чтобы понять настоящее. Всмотреться во все причины и следствия, в каноны и кануны. И почувствовать наконец природу своего восхищения, той «радости упоения», о которой говорил философ.

Есть некая закономерность того, что этот пристальный взгляд в прошлое, это осознанное внимание к голосу из 1942 года, это восхищение перед «царственным достоинством духа» происходит именно сейчас, когда страна и общество переживают нелегкие обстоятельства исторического разлома, когда многое из повседневной жизни современника может быть приложимо к тем обстоятельствам, в которых действовал наш герой и его солдаты.

И последнее, о чем необходимо сказать несколько слов, – это собственно название книги и то, почему она названа «АРМИЯ, КОТОРУЮ ПРЕДАЛИ».

Невозможно выдумать судьбу. Она складывается. Точно так же сложилось и название книги, которую вы держите в руках.

И тем не менее я понимаю, что кого-то покоробит слово «предали». Этот глагол, за которым, как и за каждым глаголом, всегда – действие. У кого-то возникнут естественные вопросы: кто предал? как предал? почему предал?

По-первых, я и сам не смог ответить на многие вопросы. Более того, чем больше заминаюсь темой гибели Западной группировки 33-й армии и командарма М. Г. Ефремова, чем глубже погружаюсь в обстоятельства последних дней и часов жизни многих моих героев, тем больше возникает вопросов и тем труднее найти ответы на них. Да, в армии были предатели. Да, и самом штабе армии был человек или группа, которые работали на немцев. Во-вторых, в смысл названия я закладывал не столько это, сколько то, что происходило с историей трагедии армии и командарма потом. Как замалчивалась правда. Как доживали ветераны 33-й, многих из которых в собесах и военкоматах не признали даже участниками Великой Отечественной войны с предоставлением предусмотренных законодательством льгот и скромных бытовых благ. В-третьих: и теперь еще вокруг имени командарма-33 клубится очень много лжи и недомолвок. Как будто кольцо гибельного окружения вокруг 33-й армии и ее генерала еще не разорвано.

Трагедия 33-й и ее командующего не завершилась в апреле 1942 года в Шпыревском лесу, на Угре и в сосняке близ села Слободка с гибелью тысяч бойцов и командиров, пытавшихся вырваться из окружения. «Трагизм не убивает, а очищает…» И этот очистительный свет сейчас проливается в равной степени и на историю почти семидесятилетней давности, то есть на прошлое, и на наши лица и души, то есть на настоящее.

Глава 1

М. Г. Ефремов. Прапорщик, комдив, командарм

Детство в Тарусе. В Москве, на мануфактуре Рябова. Телавская школа прапорщиков. Первая мировая война. Революция. Снова в армии. Гражданская война и военная карьера. Штурм Баку и другие бои. Судьба наград Ефремова. Где хранится золотая сабля Ефремова. Судьба вазы с рубинами. Комдив, комкор… По делу П. Е. Дыбенко. Служба в военных округах. Внезапный вызов в Москву. «Я не виновен». Письма Ворошилову и Микояну. Встреча со Сталиным: «Поезжайте в Орел». 1941-й

Когда командарм вытащил из кобуры свой ТТ и приложил к виску, вся его жизнь мгновенно пронеслась перед глазами…

Он вспомнил себя ребенком на коленях у матери, теплых и уютных, как нагретая солнцем земля его родины. Он чувствовал то безмятежное счастье абсолютной защищенности и надежности мира, которое человек может чувствовать только в раннем детстве. Высокое неподвижное небо над старинным городком и рекой, которая бирюзовой лентой опоясывает тот городок, отделяя его от далей пряных лугов. Лица друзей, Пашки и Даньки Егоровых, тоже почему-то те, давние, тарусские, детские. И Пашка еще живой… Белый собор в Тарусе, мреющий от жары в прозрачном мареве июльского дня, когда городок наполняет запах скошенной травы и наполовину высушенного сена… Белые камни булыжной мостовой, круто спускающейся к Оке, к плашкоутному мосту, где они втроем, три будущих генерала, которым предстоит умереть в будущей войне солдатской смертью, удили на быстрине пескарей. А вот мельница… Голос отца, окликающего мать… Москва… Первая девушка… Он запомнил запах ее волос и ладоней… Погоны прапорщика, Юго-Западный фронт… Вагон, вонючий, пропитанный злобой и матерщиной, битком набитый дезертирами того самого Юго-Западного фронта, который они несколько дней храбро защищали от атак кайзеровских войск, покачиваясь плывет по какому-то знакомому пригороду… Так это же снова Москва!.. Большевики… Баку… Сергей Киров и Анастас Микоян… Испуганные, виноватые глаза Павла Дыбенко… «Паша, зачем ты меня оговорил? Что с тобой?» Суровое лицо Сталина и небрежный его жест, которым он отталкивает на край стола папку с делом Ефремова… «Я невиновен, товарищ Сталин». И – согласный кивок, и улыбка сквозь табачный дым раскуренной трубки… Белое поле под Вязьмой… Белое-белое – в линзах бинокля, – еще не замаранное разрывами снарядов и мин. Белое… Как собор в Тарусе в знойный июльский полдень, глубоко наполненный сиянием неба и тишины…

27 февраля 1897 года в небольшом городке Тарусе Калужской губернии в семье бедных мещан Александры Лукиничны и Григория Емельяновича Ефремовых родился первенец, сын. Назвали его Михаилом. Родители вскоре перебрались в недальнее село Юрятино, на реку Протву. Григорий Емельянович нанялся на хлебную должность помощником мельника на знаменитой на весь уезд мельнице братьев Бобровых. Александра Лукинична тоже подрабатывала – кухаркой в имении мирового судьи Тарусского уезда и изобретателя первого российского телефона помещика средней руки Павла Михайловича Голубицкого. Миша некоторое время жил в Тарусе у бабушки, в деревянном доме в укромном Калужском переулке. Рядом, через несколько дворов, на Овражной, стоял дом Егоровых. С Павлом и Даниилом Егоровыми Михаил учился в Тарусской церковноприходской школе.

Местом их забав, детских игр и развлечений была река Ока и луг за Земляным мостом у бывшего тюремного замка за речушкой Посередкой, где несколько лет назад Тарусское земство выделило земли под строительство домов для семей инвалидов Русско-японской войны. И трое друзей с любопытством слушали рассказы побывавших в боях солдат, еще не износивших своих армейских шаровар, как ходили они в атаку на засевших на склонах маньчжурских сопок японцев, как лавой бросались в штыки под Порт-Артуром. Ветер трепал их пустые рукава, позванивали на гимнастерках медали с надписью древней вязью: «Да вознесет вас Господь в свое время». Место это в Тарусе сразу прозвали Порт-Артуром – и по принадлежности первых здешних поселенцев, и из-за крайней, как тогда считалось, удаленности от города[1].

Кто знает, что определяет судьбу человека и где он найдет свой рок. Во всяком случае, все трое друзей вскоре наденут солдатские шинели, а потом станут генералами Красной армии. И все трое погибнут в 1941 и 1942 годах: один под Рославлем, другой под Вязьмой, третий под Харьковом. В самых кровавых и самых неудачных для нашей армии и страны битвах, о которых долго будут помалкивать историки и публицисты. А многие ветераны тех безвестных сражений так и пронесут через всю жизнь знак героев то ли мифических, то ли позорных, то ли вовсе несуществовавших битв.

Отец Михаила, Григорий Емельянович, происходил из крестьян сельца Ольховец Новосильского уезда Орловской губернии. В Тарусу он приехал в поисках заработка. Здесь женился на местной девушке Александре Лукиничне, урожденной Ганьшиной. Нанявшись на работу к купцам Бобровым, Григорий Емельянович стал неплохо зарабатывать. Вскоре Александра Лукинична родила еще пятерых детей: Ивана, Василия, Владимира, Павла и Анастасию.

Однажды в Тарусу на отдых, поохотиться в здешних лесах, богатых дичью, порыбачить, похлебать на высоком берегу у ночного костерка ушицы, приехал знаменитый московский купец Рябов. На Оке московскому рыбаку помогали тарусские мальчишки. Червей накопать, наловить живцов… Особенно ловким Рябову показался рослый Миша Ефремов, старший сын юрятинского мельника. Позже Рябов заехал в Юрятино, отыскал на мельнице Григория Емельяновича и сказал:

– Отдай мне парня. Я из него человека сделаю. А тебе, – кивнул он на лавку, которую по ранжиру оседлывали пятеро, мал мала меньше, – есть кого кормить.

В Москве в Большом Воскресенском переулке на мануфактурной фабрике Рябова Михаил Ефремов вначале работал подмастерьем, на побегушках. И до того порой это подневолие угнетало мальчонку, что однажды он даже решил бежать из Москвы домой, в Тарусу, на волю.

Но вскоре его взяли к себе в учение мастера-граверы. Эта работа ему сразу понравилась. Да и заработок здесь оказался более надежным. Из ночлежного дома переселился на квартиру. Мастер, у которого он учился граверному ремеслу, наставлял парня: малый-де ты смышленый, далеко пойдешь, если будешь учиться. И Михаил поступил на Пречистенские рабочие курсы, что на Остоженке.

Его учеба на Пречистенских курсах совпала с событиями 1905–1907 годов. В газетах писали о возмущениях рабочих. Поговаривали о расстрелах демонстраций. Бастовали и в цехах Рябовской мануфактуры. Михаил приглядывался к происходящему и ничего толком понять не мог. Рабочие скрипели зубами на Рябова, на его порядки. А Михаил видел в нем доброго, рассудительного человека, нескупого, совершенно лишенного барских замашек. И не раз убеждался в этом, сопровождая Рябова в Юрятино и Тарусу, куда тот каждое лето отправлялся порыбачить да похлебать вволю «демьяновой ушицы», как в шутку он именовал водочку.

Однажды на Оке, ранним утром, они с Рябовым сидели в лодке и удили лещей. По реке косяком тянуло туман. Солнце никак не могло пробить его. В стороне Алексина послышалась гармошка, потом песни. Пели мужские голоса. Песни были то разухабисто-веселыми, то такими тоскливыми, что Рябов невольно отложил удочку и прислушался. Из тумана выползла баржа. На барже стояли и сидели солдаты.

– Куда вас, служивые? – спросил Рябов.

– Известно куда, – ответили ему с баржи. – На войну.

– На какую войну? – невольно удивился Рябов.

– На германскую. А вы что, не знаете? Вот народ в Тарусе живет! Война началась, а они не знают, рыбу ловят… Все им нипочем!

В сентябре 1915 года призвали и Михаила. Вначале попал в 55-й запасный полк. Затем, как имеющий шестиклассное образование, он был откомандирован в Грузию, в город Телави, в школу прапорщиков. На фронте не хватало младших командиров. Весной 1916 года, сменив юнкерские погоны на погоны прапорщика, Ефремов сразу же отправился в действующую армию.

Юго-Западный фронт. Ефремов зачислен в тяжелый артиллерийский дивизион. И в его составе участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве в Галиции.

Военная служба ему нравилась. Дисциплинированный, требовательный к себе и подчиненным. Аккуратный, опрятный. Батарейцы его любили за то, что в бою он был всегда рядом, не чурался заменить хоть наводчика, хоть замкового, хоть подносчика снарядов, когда кто-либо из прислуги выбывал. Его орудия стреляли точно, грамотно. Вне боя не высокомерничал, как иные офицеры из благородных. Солдатскую душу понимал. И знал, что на батарее его за глаза называют «наш прапор».

Вскоре в окопах и на батарее появились листовки. Их приносили какие-то странные юркие люди. Одеты они были в солдатские шинели, но на солдат походили мало.

– Анархисты, – пояснил знакомый подпрапорщик из первой батареи. – Революционеры, агитаторы. Мутят воду… Сволочи…

А через несколько дней восстал 223-й Одоевский пехотный полк, который батарея прапорщика Ефремова всегда поддерживала в бою. Солдаты штыками закололи нескольких офицеров, вылезли из окопов и пошли брататься к австрийцам…

И – закрутилось-завертелось. Солдаты, целыми ротами и батальонами, стали покидать позиции и дезертировать в тыл. Ефремову это не нравилось. Как можно оставлять фронт? Бросать окопы? Орудия? А присяга? Но вскоре стихия хаоса захватила и его.

– Сымай, прапор, погоны, – сказал ему пожилой батареец. – А то товарищи на штыки подымуть.

В Москве он разыскал старых друзей и знакомых. Вернулся на фабрику. Начались долгие рабочие дни с мизерной зарплатой, на которую почти невозможно было прокормить даже себя, не говоря уже о помощи родителям и семье. На заводах начались забастовки. И вот пронеслось:

– Керенский бежал!

– Юнкера засели в Кремле!

Михаил записался бойцом в один из замоскворецких рабочих отрядов. К счастью, в Замоскворечье обошлось без большой крови. Юнкера и студенты Коммерческого института, а также три школы прапорщиков вначале засели в Александровских казармах, а потом сложили оружие. Но через несколько дней Ефремову и его товарищам все же пришлось принять участие в уличных боях. Рабочие оказались неважнецкими стрелками. В основном палили для острастки, в белый свет как в копеечку. Михаил начал показывать, как правильно нужно обращаться с винтовкой. Как ее чистить. И как из нее вести прицельный огонь. Так когда-то в граверном цеху его учили держать рабочий инструмент. Но настало иное время. И основным его рабочим инструментом стала винтовка. Его назначили инструктором 1-го Замоскворецкого красногвардейского отряда. Так началась его карьера в новой армии, которую в те дни назвали Красной гвардией.

Летом 1918 года Ефремова назначили командиром роты 1-й Московской пехотной бригады. С тех пор вся его жизнь будет связана именно с пехотой.

Командовал батальоном, а затем сводным отрядом под Новохоперском. 13-м Астраханским железнодорожным полком под Астраханью. Под Царицыном, в период боев, вступил в партию большевиков. Рекомендацию ему дал председатель Временного военно-революционного комитета Астраханского края С. М. Киров. Там он подружился с Миронычем. Вскоре получил новое назначение, став начальником обороны всех железных дорог, находящихся в полосе действия 11-й армии. Основной ударной силой, которой он в то время располагал, был особый отряд бронепоездов. Именно блестящим маневром бронепоездов Ефремов вскоре проведет ошеломляющую операцию по захвату Баку.

25 апреля 1920 года Ефремов получил приказ, подписанный командующим 11-й армией М. К. Левандовским[2] о начале операции. Четыре бронепоезда под общим командованием Ефремова должны были составить ударную группу Кавказского фронта, которым в то время командовал М. Н. Тухачевский ^{1}. На головном бронепоезде во время атаки рядом с Ефремовым находился член Кавказского крайкома партии А. И. Микоян ^{2}.

В Баку в то время брали силу националистические настроения довольно многочисленной группы местного населения – татар. Распад империи будил сепаратистские настроения. Татарская мусульманская партия (или, как ее называли большевики в своих листовках и на митингах, «бекско-ханская феодальная организация») Мусават провозгласила лозунг: «Закавказье – для закавказцев!» Попытка потеснить русских закончилась так называемыми Шамхорскими событиями. Татары попытались отнять оружие у русских воинских частей, прибывающих с фронта. Очевидец тех событий бывший кадет Б. Байков в своих «Воспоминаниях о революции в Закавказье (1917–1920 гг.)» писал: «Вынужденные двигаться в ту же сторону, то есть на Елизаветполь – Баку, воинские части, озлобленные участью своих боевых товарищей, пошли дальше уже как по вражеской стране, сметая по своему пути все татарское население, принимавшее и не принимавшее участие в кровавых шамхорских и иных нападениях. Местами войска шли боевым порядком, громя все из орудий и пулеметов». Попытка разграбить воинские эшелоны не удалась. Но вслед за этим татары устроили резню местных армян, в которой погибло до 20 тысяч человек. Турецко-азербайджанская армия под командованием Мурсала-паши обложила блокадой Баку и нефтеносные районы, населенные в основном русскими, а также армянами и другими народностями. Мусават опирался именно на эти штыки. Турецкую армию поддерживали немцы.

Рейд бронепоездов под командованием Ефремова положил конец и националистическим вожделениям местной элиты, и интригам англичан и немцев, и агрессии турок.

За удачно проведенную операцию, закончившуюся установлением в Азербайджане советской власти, отважному командиру бронепоездов был вручен орден Красного Знамени и азербайджанский орден Красного Знамени № 1 с гравировкой на обороте: «Тов. М. Г. Ефремову за Баку. 1920 г.»[3].

Одновременно Реввоенсовет 11-й армии за образцовое выполнение боевого задания, который впоследствии войдет в историю Гражданской войны как Бакинский рейд, наградил Ефремова золотой именной саблей. В подарок от ревкома Азербайджанской Советской Социалистической Республики ему была вручена хрустальная ваза, оправленная драгоценными камнями. Второй орден Красного Знамени АССР он получил с гравировкой «За Ганджу».

История наград и подарков Ефремова требует отдельного исследования. Но известно следующее.

На фотографии 1939 года на груди у Ефремова: орден Ленина, орден Красного Знамени, орден Трудового Красного Знамени, два ордена Красного Знамени АССР и медаль «XX лет РККА». Еще один орден Красного Знамени ему будет вручен за Московскую битву. Судьба всех этих наград, кроме азербайджанского ордена № 1, неизвестна. Вазу украли махновцы. А саблю после войны Елизавета Васильевна Ефремова передала тогдашнему первому секретарю компартии Азербайджана Гейдару Алиеву в его знаменитую коллекцию холодного оружия. В той коллекции она хранится и поныне. Знатоки утверждают, что коллекция клинков Алиева одна из лучших в мире.

Вазу же украли бандиты. Вот как это случилось.

В 1921 году Ефремов вступил в командование 33-й стрелковой дивизией, которая дислоцировалась под Пятигорском и Кисловодском. 33-я стала первым крупным пехотным соединением, которым командовал Ефремов. 33-я армия – последним. О магия чисел! И вот молодой комдив со своей юной женой отправились к новому месту службы. На поезд, в котором они ехали, напала банда. Ефремов и несколько командиров решили забаррикадироваться в тамбуре, чтобы дать им отпор. Но их перехватили в коридоре вагона, скрутили. Вытащили на платформу. Заставили снять шинели, сапоги. Связали их руки за спиной, примотали друг к другу попарно и повезли к атаману. Бандиты, оставив часового возле связанных, бросились грабить вагоны. Командиры вскоре развязали руки. Ефремов сказал часовому: «Земляк, у меня в кармане деньги. Порядочная сумма. Двух коней можно купить. Возьми эти деньги. Все равно сейчас твои дружки заберут». Часовой подошел к Ефремову. Когда тот нагнулся и начал отстегивать клапан нагрудного кармана, Ефремов сильным ударом свалил его с ног. Часового связали. И один за другим спрыгнули с платформы. Босиком, по снегу, они добрались до ближайшей деревни. В Пятигорск приехали уже другим поездом. Елизавета Васильевна ждала его на перроне. Они увидели друг друга и были необыкновенно счастливы, что живы и здоровы. Елизавета Васильевна успела спрятать ордена мужа. Их не нашли. А о вазе особенно не горевали.

В феврале 1921 года 33-я дивизия совместно с отрядом осетинских партизан, перейдя через снега Мамисонского и Гебского перевалов Кавказских гор, атаковала грузинские меньшевистские войска, оккупировавшие осетинские земли, и оттеснила их. В Грузии вспыхнуло большевистское восстание. 33-я дивизия занималась патрулированием освобожденной территории и дорог.

В том же 1921 году Ефремов участвовал в военной операции по усмирению крестьянского восстания Антонова в Тамбовской губернии. Хорошо понимая природу этого восстания, он разговаривал с пленными крестьянами, отсылал их обратно в отряды с целью уговорить односельчан доброй волей сложить оружие. И некоторые мелкие группы вскоре бросали оружие и расходились. Хотя подавление любого бунта, как известно, без крови не обходится. Здесь, на Тамбовщине, Ефремов командовал Московской отдельной курсантской бригадой.

С нею вскоре отбыл на север, в Карелию. Финны вторглись в пределы Советской Карелии. Шли бои с регулярными частями Красной армии. Реввоенсовет республики в спешном порядке создал Карельский фронт, разделив его на Северную завесу и Южную. Командование Южной завесой было поручено Ефремову. Здесь произошла неожиданная радостная встреча с другом детства: начальником штаба Южной завесы Карельского фронта Павлом Григорьевичем Егоровым, другом тарусского детства. К весне 1922 года финские войска были оттеснены с территории Советской России. Началось укрепление границы.

В 20-х годах, когда наступило затишье, Ефремов занялся учебой. Окончил Высшие академические курсы. И сразу же получил назначение в 14-ю Московскую стрелковую дивизию. Затем был переведен в 10-й корпус и получил 19-ю дивизию. Корпусом командовал П. Е. Дыбенко, бывший председатель Центробалта. Тогда-то и завязалась их дружба.

Летом 1926 года Ефремов был срочно отозван в Главное управление кадров РККА с предписанием сдать дивизию для получения нового назначения. Новым назначением был Китай. В Китае, служа в качестве старшего советника Народно-революционной армии Китая, он познакомился с В. К. Блюхером.

Через год, после возвращения из Китая, получил 18-ю стрелковую дивизию, которой во время Гражданской войны командовал И. Ф. Федько. В 52-м полку этой дивизии начальником штаба служил П. И. Батов ^{3}. После войны, вспоминая своего бывшего комдива, генерал армии П. И. Батов рассказывал, что Ефремов много внимания уделял тому, чтобы офицеры, в том числе и штабные работники, овладевали смежными специальностями. К примеру, самому Батову пришлось стажироваться в должности наводчика, командира орудия, командира огневого взвода, батареи, дивизиона в 1-м артиллерийском полку, приданном дивизии. По итогам стажировки сдавали зачет по полной программе. Как правило, на зачетных занятиях присутствовал сам комдив Ефремов. И вот настал черед сдавать зачет Батову. Он отлично провел стрельбы и был удостоен высшей награды, учрежденной Ефремовым, – денежной премии в сумме 300 рублей с объявлением благодарности.

Но Ефремов и сам постоянно учился. Жадно читал военные журналы, книги. Умел учиться и у своих товарищей, и у своих командиров, и у подчиненных.

Вот какую характеристику получил комдив Ефремов Высшей аттестационной комиссией при РВС СССР. Документ датирован 28 мая 1929 года.

«Энергичный, инициативный, дисциплинированный работник. Общую военную подготовку имеет удовлетворительную. В оперативных и тактических вопросах разбирается. Имеет боевой опыт. Руководство подготовкой частей дивизии – правильное. Руководство хозяйственной жизнью частей – правильное, хороший администратор. С обязанностями единоначальника[4] справляется, однако, как единоначальнику, необходимо уделить внимание партийно-политической самоподготовке. Работает над собой, как по вопросам общеполитическим, так и военным. Хороший товарищ, скромный, не выпячивающий себя. Критически относится к себе. Указания начальника воспринимает и проводит в жизнь с должным вниманием. В обращении с подчиненными и во взаимоотношениях с начальниками весьма корректен. Заботится о подчиненных.

Общий вывод: должности комдива вполне соответствует. Может быть выдвинут в очередном порядке комкором»[5].

В 1929 году Ефремов получил предписание: выехать в Ленинград для обучения в Военно-политической академии им. Н. Г. Толмачева на факультете единоначальников. В это время он снова встретился с Миронычем. Часто бывал у С. М. Кирова в гостях. Тот рассказывал о некоторых осложнениях в работе, которые возникли в последнее время.

Через год он вернулся в войска и получил 63-й стрелковый корпус.

А в 1930 году поступил в Особую группу Военной академии им. М. В. Фрунзе. В числе слушателей были С. М. Буденный [6] и О. И. Городовиков [7]. Начальником и военным комиссаром академии в то время был Б. М. Шапошников [8]. Приняв дела высшего учебного заведения Советского Союза, Борис Михайлович значительно перестроил весь академический курс, отведя большую часть учебного времени опе ративно-тактической подготовке слушателей. В воздухе пахло надвигающейся грозой. Лекции в аудиториях закреплялись основательной полевой практикой на полигоне в Гороховецких лагерях.

В 1933 году Ефремов успешно окончил курс обучения и получил следующую аттестацию:

«Здоровый, энергичный, выносливый строевой командир. Пришел в академию с большим практическим стажем Гражданской войны, с ограниченными знаниями в области общей тактики и штабной службы, с достаточным политическим развитием, недостаточно грамотный.

Академический курс усвоил хорошо, значительно вырос в области тактического развития и оперативного искусства, хорошо изучил технику штабной службы. Пополнил политические знания, значительно повысил грамотность, изучил дополнительно английский язык[9].

За время нахождения в академии к обязанностям своим как слушателя, так и обязанностям курсового старосты относился с полной внимательностью. Дисциплинирован, тактичен, во взаимоотношениях с окружающими хороший товарищ. В работе ровный и спокойный, не растеривающийся в боевой обстановке.

Вполне заслуживает должности командира стрелкового корпуса, единоначальника. К штабной работе менее пригоден, по свойствам своего характера, безусловно, более будет полезным на строевой службе»[10].

На аттестационном листе есть резолюция Б. М. Шапошникова: «С аттестацией и выводами согласен. Достоин выдвижения на должность помкомвойск округа»[11].

Затем была служба в должности командира 12-го стрелкового корпуса. Корпус дислоцировался в районе Саратова и Аткарска. В это время командующим Приволжским военным округом, в который входил 12-й стрелковый корпус, был П. Е. Дыбенко. Они продолжили не только совместную службу, но и дружбу. Их многое сближало: происхождение, Гражданская война, любовь к армейской службе, любовь к жизни. Они были под стать друг другу – оба под два метра ростом. Сближали их и общее крестьянское происхождение, и полуголодное детство.

В свободное от службы время у них было общее увлечение: стрельба в тире. Третьим партнером-стрелком был комкор И. С. Кутяков. Стреляли на пари. Мишень – горящая сигарета, вставленная в мундштук. Побеждал тот, кто перебивал сигарету ближе к мундштуку, не повредив его. Проигравший покупал коробку шоколада. Так пишут биографы.

В мае 1937 года П. Е. Дыбенко получил назначение на Ленинградский военный округ. Отбывая к новому месту службы, исполняющим обязанности командующего Приволжским округом назначил своим приказом Ефремова.

Их дружба вскоре, со всеми ее подробностями, темами бесед, связями и прочим, станет предметом пристального интереса следователей НКВД…

Ему присвоили очередное воинское звание, комкор, и назначили командующим Приволжским военным округом. Но вскоре направили в другой военный округ – Забайкальский. В Куйбышеве его сменит сам маршал Тухачевский, неожиданно освобожденный от должности первого заместителя наркома обороны. Вот уж странное назначение, думал тогда Ефремов. На место комкора – маршал. С понижением. Что-то в стране происходило, чего он пока понять не мог. Разговаривать на эту тему, даже с близкими ему людьми, кому безгранично доверял, не любил. А любителям поговорить на эту тему замечал не без иронии: береженого Бог бережет, а болтуна конвой стережет…

И Мироныч погиб совершенно нелепо и непонятно.

Служба, однако, в Забайкалье оказалась недолгой. И прервана она была телефонограммой наркома обороны К. Е. Ворошилова: срочно прибыть в Москву.

Ехал в Москву и думал: или новое назначение, или суд скорый… В стране шли аресты. Уже расстреляны маршал Тухачевский, начальник Военной академии им. М. В. Фрунзе командарм 2-го ранга Корк, командующий Белорусским военным округом командарм 1-го ранга Уборевич. Уборевича тоже вызвали в Москву звонком и ссадили с поезда в пути, в Вязьме, а в Москву привезли на «маруське» – и прямо на Лубянку, во внутреннюю тюрьму НКВД… Зам наркома обороны и начальник Политуправления РККА Гамарник был поспешно уволен из армии и застрелился. Газеты писали: «Бывший член ЦК РКП(б) Я. Б. Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством». Расстрелян начальник Управления по начсоставу РККА комкор Б. М. Фельдман. Командующий Киевским военным округом командарм 1-го ранга Якир. Эйдеман. Примаков, Гай, Фельд ман. Военно-троцкистский заговор… Все были признаны виновными. Измена Родине… Измена Рабоче-крестьянской Красной армии… В составе Верховного суда, который рассматривал дело, – Блюхер, Шапошников, Буденный, Дыбенко. Ошибки быть не могло. В «Правде» был опубликован полный список заговорщиков и приговор.

Вспомнилось лето 1921 года… Тамбовщина… Операцией по ликвидации банд Антонова руководил тогда Тухачевский. Требовал жестоких мер. Выговаривал и ему, Ефремову, что либеральничает с мужиками. Вспомнился вырезанный под Злотовкой Коммунистический интернациональный отряд имени Троцкого. У многих убитых торчали вилы. В одном селе крестьяне ему рассказали: Герасим Павлович Антонов – бывший народный учитель, а с ним еще двое – Авдеич, бывший прапорщик Авдеев, и Тулуп, парень из крестьян. Никакого зла, мол, им Антонов не чинит. А вот от губпродкомиссара Гольдина, который сидит в Тамбове и рассылает во все уезды и волости свои отряды, спасу нет. Зерно осенью из амбаров выгребли все подчистую! А зимой от голода дети перемерли…

С Якиром вместе служил друг детства Ефремова комбриг Д. Г. Егоров. После расстрела троцкистов 12 июня прошлого года в округе начались аресты. Даниила начали трепать по партийной линии. Нагрянула проверка. В отчетах появилось нелепое: «Враг народа…» Обо всем этом Ефремову рассказал Павел Егоров. Тогда начали думать: что можно сделать, чтобы отклонить абсурдное обвинение, спасти друга и брата. И Ефремов послал на имя С. К. Тимошенко [12], который командовал Киевским военным округом, хороший отзыв о Егорове. Он написал, что комбриг Д. Г. Егоров – честный, преданный родине офицер, что знает его с детских лет, что служил с ним вместе в Карелии во время карело-финской войны 1922 года, что ручается за него. Тогда это подействовало. Дело закрыли.

А недавно арестован Павел Ефимович Дыбенко. Судьба его неизвестна. Заместитель командующего Приволжским округом Кутяков, с которым впоследствии они вместе учились в Военно-политической академии им. Н. Г. Толмачева, уже расстрелян. Вот уж кто любил поговорить на эту тему. Из их троих, игравших в тире на пари, на коробку шоколада, на свободе, при должности и орденах остался только он один.

В прошлом году, летом, этот громкий процесс и расстрел. «Военно-троцкистский заговор». Тогда в какое-то мгновение он тоже поверил в заговор. Но когда начались аресты в нижних эшелонах, когда люди из ведомства Ежова начали выхватывать командиров корпусов, дивизий… Ефремов хорошо знал комкора Кутякова. Какой он враг народа? Болтун – да. Но враг народа… Говорят-то другое, что Клим с Семеном испугались оппозиции, что их скоро потеснят люди помоложе. Вот и бросили в атаку свою 1-ю конную… Ефремов давно знал о неприязни Ворошилова к Тухачевскому. Избавился Клим от ненавистного ему «красавчика-дворянчика». В 1928 году, когда из Москвы с Казанского вокзала в запертом вагоне был выдворен Троцкий, именно Ворошилов и Буденный настояли перед Сталиным, чтобы, следом за своим покровителем, из Москвы убрался и Тухачевский. Что и говорить, конечно, Тухачевский провалил Варшавскую операцию, и 1-я конная кое-как спасала положение. Но судили-то его не за варшавский разгром…

Поезд наконец прибыл на Павелецкий вокзал. На вокзале Ефремова встречал порученец Генерального штаба и тут же на машине доставил к гостинице «Москва». Обычно Ефремов останавливался у родителей жены. Клавдия Тихоновна и Василий Федорович Воеводкины были добрыми и гостеприимными людьми и после того, как их дочь ушла к другому, начав новую жизнь, никакого предубеждения к бывшему зятю не испытывали. К тому же здесь Ефремов мог общаться с сыном Мишей, по которому очень скучал. Но теперь сопровождавший его офицер вежливо посоветовал комкору за пределы гостиницы пока, до особого распоряжения, не выходить. Ефремов тут же поинтересовался, кто, какое ведомство обладает этим правом особого распоряжения. И тут же получил ответ:

– НКВД.

А уже через час к нему в номер постучался офицер в форме НКВД и представился следователем по делу бывшего командующего Ленинградским военным округом…

Два с половиной месяца домашнего ареста, проведенные им в гостинице «Москва», были целой жизнью. Еще одной, чудовищной, мучительной, которую, впрочем, он прожил тоже вполне достойно. Не смалодушничал, никого не оговорил.

Два с половиной месяца следователь задавал ему вопросы, по пять – десять раз одни и те же. То ли провоцировал Ефремова на взрыв, то ли сознательно, методично ломал его, склоняя подчиниться обстоятельствам, потому как, мол, весь ход событий, все показания обвиняемого Дыбенко сводятся к тому, что он, Ефремов, тоже участник заговора против Сталина, Родины, РККА. Но и у Ефремова было достаточно хладнокровия, твердости и убежденности в том, что вздор не может стать правдой, если даже его повторить тысячу раз.

Пока он не мог понять, в каком качестве его допрашивают: как свидетеля или как обвиняемого. В гостиницу с Лубянки за ним приезжали на машине. После очередного допроса или очной ставки снова увозили назад, в гостиницу, в той же машине.

Особенно потрясла Ефремова первая встреча с Дыбенко. Борода и усы были сбриты. И в первое мгновение он даже не узнал своего бывшего командира. Испуганный взгляд. Дрожащие руки. Ссутулившаяся спина и будто провалившиеся плечи. И такой же дрожащий голос, которым он лепетал невообразимое…

– Прошу вас, – с едва заметной улыбкой внутреннего торжества победителя сказал следователь, – повторите то, в чем вы признались. Я имею в виду показания в отношении товарища Ефремова, которые вы подписали.

Дыбенко какое-то время молча смотрел в угол и потом, когда следователь задвигал под столом ногами, проявляя явное нетерпение, откашлялся и, не поднимая глаз, тихо, без всякой интонации сказал:

– Признаю, что я завербован и что завербовал также своего друга, бывшего подчиненного комкора Ефремова Михаила Григорьевича. Произошло это в Куйбышеве, в апреле, в прошлом году.

– Павел Ефимович! – Ефремов вскочил со стула, но тут же услышал жесткий окрик сесть на место и уже спокойно спросил, глядя на дрожащего Дыбенко: – Зачем вы меня оговариваете, товарищ Дыбенко? Ведь это не поможет вам!

Когда следователь приказал увести Дыбенко, после некоторой паузы задал ему такой вопрос, который тоже, изо дня в день, будет методично повторяться все эти два с половиной месяца:

– Вы будете давать чистосердечные признания в совершенном вами преступлении?

И он твердо ответит:

– То, о чем вы говорите, – злой навет и вздор!

И так – два с половиной месяца.

Пережитое в те дни и ночи в гостиничном номере и кабинете следователя НКВД потом долго будет напоминать о себе жуткими ночными кошмарами.

В другой раз следователь заговорил с ним иным тоном:

– Послушайте, Михаил Григорьевич, вы ведь только вовлечены в заговор. И, я думаю, суд учтет, что степень вашей вины не столь велика, чтобы за это лишать вас всего того, чего вы добились трудом и кровью. Добровольное признание и искреннее раскаяние будут свидетельствовать в вашу пользу как самый главный аргумент во всей этой истории.

«Эге, братец, – смекнул Ефремов, – ведь и я в тактике и стратегии кое-что смыслю. И даже академию окончил. И имею прекрасную аттестацию, подписанную самим Шапошниковым. Не тебе мне ловушки расставлять». И ответил коротко:

– Наговаривать на себя не буду ни при каких обстоятельствах.

17 апреля 1938 года в опостылевшем комфортабельном номере самой дорогой в Москве гостиницы, после тяжких размышлений, он написал своим размашистым почерком письмо Ворошилову. Вначале он хотел обратиться лично к Сталину. Но вдруг почувствовал, что этого делать не надо. Обратившись непосредственно к Сталину, он сразу же вывел бы влиятельнейшего Ворошилова из своих потенциальных союзников и возможных спасителей. Клим, получив письмо, обязательно покажет его и хозяину.

«Климент Ефремович!

Последнее мое слово к Вам. Пусть оно будет и к тов. Сталину. Я перед партией Ленина – Сталина, перед страной, советским правительством совершенно чист. Отдавал жизнь за твердыни Советской власти и в годы Гражданской войны, и в национально-освободительной войне китайского народа против империалистов. И в любое время готов драться с врагами с такою же беззаветной преданностью и храбростью, как и раньше.

Если верите мне, то спасите от клеветы врагов народа. Их клевета, возведенная на меня, ни одним фактом не подтвердится. Я для партии большевистской был и остаюсь ее верным сыном. Время и мои дела это подтверждают на любом посту и при любой опасности. В любое боевое пекло можете послать меня – или погибну смертью храбрых, или возвращусь к Вам, и Вы встретите меня с объятиями.

Лгать на себя не могу, используя Ваше ко мне отношение и исключительное внимание и заботу. Я за эти дни так исстрадался, что буду рад любому Вашему решению в отношении меня.

Я отнюдь не сомневаюсь, что, если бы я был замешан в чем-либо нехорошем, я был бы прощен после того, как чистосердечно принес бы раскаяние мое Вам, но, повторяю, наговаривать на себя просто не могу.

Прошу простить меня за принесенную Вам заботу. Мне тяжело невероятно!

Всегда Ваш – Ефремов М.17.04.38»[13].

Ворошилов прочитал это письмо и, как и предполагал Ефремов, передал на ознакомление Сталину [14].

Потом, через месяц, он написал другое письмо – А. И. Микояну. В апреле 1920 года они вдвоем стояли на бронированной площадке бронепоезда «III Интернационал». Бронепоезд возглавлял колонну атакующих. Они летели вперед, юные, бесстрашные, окрыленные общим порывом во что бы то ни стало выполнить задание командования, еще не зная, чем закончится их атака.

И его рука невольно вывела:

«Дорогой Анастас Иванович!

Обращаюсь к Вам, как к единственному боевому товарищу моему, который лично видел в боевой обстановке мою преданность…

…Убедительно прошу Вас вызвать к себе и выслушать меня. Вся клевета на меня будет опровергнута, и не будет в отношении меня в дальнейшем никаких сомнений.

…Я не виновен.

Ваш Ефремов Михаил.20.05.38 г.(Москва, гостиница «Москва», комната № 407, тел. К 3-09-42)»[15].

То ли пришло время, и Сталин решил разобраться в деле Ефремова сам и поставить окончательную точку затянувшемуся разбирательству. То ли действительно сработал энергичный А. И. Микоян, понимая, что если следом за Дыбенко будет расстрелян и «враг народа» Ефремов, то из библиотек и программ военных академий будет изъят опубликованный и ставший классикой советского военного искусства рейд бронепоездов в операции по освобождению города Баку от мусаватистов и англичан. Среди организаторов и командиров этого рейда одним из первых значится имя А. И. Микояна. Нельзя, видимо, решил он, так расточительно поступать с героическими страницами своей биографии, которая уже давно слилась с биографией страны…

Как бы там ни было, но вскоре в кабинете наркома обороны К. Е. Ворошилова состоялась встреча пяти: И. В. Сталина, М. Г. Ефремова, К. Е. Ворошилова, А. И. Микояна и следователя НКВД.

Сталин ознакомился со всеми документами пухлой папки, представленной для разбирательства следователем НКВД. Накануне он прочитал заключение партийной комиссии, которая напрочь отвергла обвинения в адрес Ефремова.

Начался разговор. Сталин сказал, что Дыбенко все же упорно свидетельствует о виновности Ефремова. Как быть с этим? Ефремов тут же отреагировал, что Дыбенко находится в крайне подавленном состоянии духа, что в данном случае можно вести речь не об аргументах в пользу вымышленной его, Ефремова, вины, а о полном умопомрачении обвиняемого. Сталин вскинул глаза. И ткнул пальцем в документы, якобы подписанные Ефремовым и свидетельствующие о его участии в заговоре против Сталина и правительства.

– Я этого не подписывал, – сказал Ефремов. – Это не моя рука.

– Как вы можете это доказать?

– Я бывший гравер. И хорошо вижу отличительные и характерные черты любого почерка, каждой буквы, – сказал Ефремов, тут же взял бумагу, карандаш и начал писать слова и буквы, сразу же поясняя, где и в чем допущены ошибки фальсификатором «документа».

Рассказывая потом эту историю сыну Ефремова Михаилу Михайловичу, А. И. Микоян справедливо заметил, что это была еще одна битва героя взятия Баку – отважная битва за жизнь!

Ефремов настолько убедительно и наглядно опровергал одно обвинение за другим, настолько бесхитростно и естественно излагал свои аргументы и приводил все новые и новые факты, свидетельствующие о полной несостоятельности выдвинутых обвинений, что напряженная обстановка вскоре разрядилась смехом. И еще он был внешне совершенно спокоен. Как в бою. Это он выработал в себе еще на батарее в Галиции. На всю жизнь. Потом, через четыре года, под Вязьмой, именно это спокойствие и умение держать себя в руках, не теряться в самые трудные минуты и будет восхищать его подчиненных. И многие запомнят своего командарма в последние дни, часы и минуты его жизни именно таким – спокойным, сосредоточенным, действующим.

Ворошилов и Микоян в один голос твердили о «плохой работе» следователя. В какой-то момент, воспользовавшись потеплением общей атмосферы разговора, Микоян воскликнул:

– Иосиф Виссарионович, освободите Ефремова под мою ответственность!

Сталин снова вскинул глаза. Улыбки исчезли с лиц. И он задал вопрос, который уже предполагал ответ, но Сталину хотелось услышать, что же скажет этот упорный и спокойный комкор, к которому он испытывал явную симпатию и в виновность которого не верил с самого начала. Он спросил:

– Скажите, верна ли версия следователей, что вы, Ефремов, могли предать советскую власть?

– Как же я могу предать власть, которая меня, сына батрака, поставила на ноги, выучила, воспитала и доверила высокий пост командующего военным округом?! Я, товарищ Сталин, не могу предать такую власть.

И тогда Сталин снова улыбнулся. Ответ ему понравился. Он посмотрел на Ефремова и подумал: этот комкор умеет держать свою позицию.

И только в лице следователя не дрогнул ни один мускул. Дело рассыпалось. А это могло угрожать большими неприятностями и ведомству, к которому он принадлежал и которое здесь представлял, и лично ему. Ведь что стоит хозяину и этого кабинета, и другого, повыше, сказать между прочим его шефу о плохой работе следователя по делу Дыбенко – Ефремова…

– Товарищ Ефремов, – с улыбкой на изрытом оспой лице сказал Сталин. – Мы подумали и решили поручить вам Орловский военный округ. В Читу вам ехать не надо. Поезжайте прямо в Орел, принимайте дела округа. Округ только что создан, и дел там много. А этому… – Сталин снова усмехнулся в усы, – этому делу место не в архиве… Клим, – обратился он к хозяину кабинета, – ты сюда бросаешь ненужные бумаги? – И Сталин бросил папку в корзину, стоящую у стола.

Следователь мгновенно сорвался со стула, поймал брошенную Сталиным папку, но, увидев его холодный взгляд и неодобрительный жест, тут же спохватился, завязал красные тесемки папки и сунул ее в корзину.

Делом Дыбенко и Ефремова занимались следователи-«колуны» Ямницкий и Казакевич. Вскоре, буквально через несколько месяцев, когда на посту наркома НКВД Ежова сменит Берия, Ямницкого расстреляют. Казакевич выживет и при Берии. И в 1948 году в звании полковника выйдет в отставку с хорошей пенсией. В кабинете же Ворошилова присутствовал кто-то третий, чином повыше.

В гостиницу «Москва», в ненавистный номер, Ефремов возвращался пешком. Как хорошо и свободно было на душе!

В гостиничном коридоре его уже ждал сын Миша. Все эти дни он приходил к нему и был, пожалуй, единственным желанным гостем и собеседником. Миша жил у бабушки с дедушкой. Приносил пироги, которые передавала заботливая Клавдия Тихоновна, его несостоявшаяся теща, которую он уважал и любил, как мать. Миша был связующим звеном той нарушенной цепи, которая все эти два с половиной месяца, оборвавшись совершенно внезапно, разделила жизнь на две части. И одна часть, замкнутая здесь, в роскоши номера класса люкс, очень быстро стала тонуть в черных водах абсурда, хлынувшего через все видимые и невидимые щели бытия. Но Ефремов, всегда, в любых обстоятельствах умевший вовремя обнаружить опасность, решил не сдаваться и теперь. Как хорошо, что рядом был Миша!

Миша был больше похож на мать. Почти ничего ефремовского, вглядываясь в лицо и фигуру сына, думал Ефремов. У всех Ефремовых носы так носы, а у этого… Мама. Ефремов вздохнул. И ростом не в него. Разве что осанка его. Да целеустремленность. Ефремов знал, что сын после школы мечтает поступить в бронетанковое училище. Правда, выбор сына Ефремов не разделял. Видел: характер не тот, слишком романтичный, мамин характер.

Но сын станет военным. И будет лейтенантом воевать в Карелии, а потом в 33-й армии. Уже после отца.

– Миша, сынок, – сказал он сыну, когда тот впервые навестил его в гостинице, – принеси мне что-нибудь почитать.

– Что?

– А что вы сейчас изучаете в школе?

– Толстого. «Война и мир». Пушкина.

– Вот их и неси. И военные журналы. Список я тебе дам.

И Миша стал его книгоношей.

Ефремов не спал ночами. И если бы не журналы и книги, он сошел бы с ума. Толстой… Он впервые читал «Войну и мир» так, как эту книгу нужно было читать и понимать. Старый князь Болконский… Как он любил свою Родину! И умер вовсе не от старости, а оттого, что враг вступил в его Отечество и не находилось силы, чтобы остановить его. А капитан Тушин. Вот у кого надо учиться твердости и чести. Настоящий русский офицер. «Нет, – думал он, стиснув зубы, – надо жить, надо сражаться и не уступать врагу ни пяди своей территории. Я этой сволочи ничего не подпишу! Ничего!»

– Миша, сынок, спасибо тебе, – шептал он, как молитву, отложив на столик книгу и выключив ночник под желтым шелковым абажуром.

А через месяц М. И. Калинин вручил Ефремову орден Ленина: за выдающиеся успехи в боевой и политической подготовке войск. А также юбилейную медаль «20 лет РККА», которой Михаил Григорьевич гордился особенно.

4 мая 1939 года во время очередных учений войск Орловского военного округа случилось ЧП: в реку упал самолет Р-5. Бойцы и командиры тут же бросились спасать летчиков. Все были спасены, никто не погиб. В приказе М. Г. Ефремов писал: «Бойцы и командиры проявили чувство долга воина и гражданина, спасая самое ценное для нашей страны – жизнь человека»[16].

Все, участвовавшие в спасении летчиков, были отмечены благодарностью в приказе. И это тоже было учебой. Серьезной учебой перед суровыми испытаниями. Во время боев бойцы-пехотинцы, зачастую рискуя жизнью, будут вытаскивать из горящих самолетов и танков летчиков и танкистов, не отдавая их ни врагу, ни смерти.

Членом Военного совета округа в это время служил корпусной комиссар Ф. А. Семеновский. Они сохранят дружбу на всю жизнь. Погибнут в одной местности. И будут похоронены рядом. Но это тоже будет уже потом…

В декабре 1939 года Ефремову было присвоено очередное воинское звание – командарм 2-го ранга.

7 мая 1940 года Президиум Верховного Совета СССР своим Указом ввел генеральские воинские звания для лиц высшего начальствующего состава Красной армии. В соответствии с этим Указом М. Г. Ефремову было присвоено звание генерал-лейтенанта.

Вскоре Ефремов был назначен командующим войсками Северо-Кавказского, а затем Закавказского военного округа.

Июнь 1941 года застал его в должности первого заместителя генерал-инспектора пехоты РККА. 22 июня он подал рапорт наркому обороны Маршалу Советского Союза С. К. Тимошенко с просьбой направить его на фронт в действующую армию в любой должности на любой участок.

Ответа не последовало.

Знал, что многие его боевые товарищи и сослуживцы воюют. Пришло известие, что 14-й корпус, которым командует Даниил Егоров, своей 51-й стрелковой дивизией на судах Дунайской речной флотилии атаковал позиции румынской армии, захватил большие трофеи.

В начале июля, так и не дождавшись ответа на первый свой рапорт, Ефремов подал второй – на имя председателя Государственного Комитета Обороны СССР И. В. Сталина.

В конце июля Ефремова вызвал начальник Генерального штаба Жуков и вручил предписание о назначении его на должность командующего 21-й армией. Поставил задачу: активными действиями сковать силы противника, действующего против фронта 21-й армии, и тем самым ослабить его наступление на Смоленском направлении. Глухая оборона. Наступать осторожно, только ограниченными силами на отдельных направлениях. Жуков предупредил, что соседи у него более слабые. Многие корпуса и дивизии недавно вышли из окружения, приводят себя в порядок.

К тому времени 21-я представляла собой весьма крупное соединение – 20, 28, 63 и 67-й стрелковые корпуса, 25-й механизированный корпус, 50-я и 55-я танковые дивизии, 219-я моторизованная дивизия и 696-й полк ПТО. 162 тысячи человек. Сила. Начальник штаба армии генерал-майор Гордов ^{4} доложил обстановку, расположение дивизий. И сразу же поехали на передовую, в войска. Гордов Ефремову понравился: оперативную обстановку знает хорошо, все акценты расставляет точно, недостатки не замасливает, правде в глаза умеет смотреть открыто. Они ехали тогда по пыльной дороге в сторону Рогачева, разговаривали и не знали, что судьба проведет их по одним и тем же дорогам. Что вскоре после гибели Ефремова под Вязьмой Гордов примет 33-ю армию и будет воевать с теми офицерами и солдатами, с которыми Ефремов держал фронт в 1941 году под Наро-Фоминском, а в 1942 года по январскому снегу маршем двинулся на Вязьму. Что сразу после войны его направят на работу в Приволжский военный округ, в Куйбышев, где и прервется его в общем-то блестящая карьера.

Прибыли в штаб 63-го стрелкового корпуса, который в предыдущих боях особенно отличился и на который снова ложилась основная тяжесть теперь уже оборонительных боев. Корпусом командовал генерал Петровский ^{5}.

Ефремов знал его историю. Помнил и бывший свой 63-й корпус. Был знаком со многими командирами дивизий и полков. Наслышан был о новом командующем и Петровский. Но о своем недавнем прошлом ни во время этой встречи, ни потом, когда оставались одни и речь заходила о доме и друзьях, они не проронили ни слова. Береженого Бог бережет, а болтливого конвой стережет…

Глава 2

Под Гомелем и Брянском

Август 1941 года. Гибель генерала Петровского. Ликвидация Центрального фронта. Донос Пономаренко: «Он хвастун и лгун». Ответ Сталина: «Вы член Военного совета, а не наблюдатель…» Почему генерал Ефремов не стал пить водку с генералом Еременко. Формирование 10-й армии. Вызов в распоряжение Ставки

8 августа из Ставки пришла телефонограмма о его новом назначении: он вступал в должность командующего Центральным фронтом. Дела ему передавал генерал-полковник Кузнецов ^{6}, которого переводили с понижением в Крым – на 51-ю армию. Снова Ефремову пришлось принимать у Кузнецова дела. Две недели назад, прибыв в 21-ю, он сменял на посту командарма именно его, Федора Исидоровича. Ставку не устраивала медлительность и нерасторопность Кузнецова, его нерешительность как командующего объединением, которое сейчас должно было схватиться с крупнейшей группировкой противника, уже сконцентрированной в исходных районах и изготовившейся для удара.

Центральный фронт в тот период состоял из трех армий: 21, 13 и 3-й. Самой боеспособной была 21-я. 13-ю генерал Голубев ^{7} только что вывел из окружения. В таком же положении находилась и 3-я. Приводили себя в порядок, пополнялись маршевыми ротами и призывниками, набранными в близлежащих районах военкоматами.

9 августа немцы атаковали. На участке ослабленной 13-й армии прорвали фронт и ввели в брешь более ста танков с пехотой. Голубев запросил разрешение на отход, в противном случае армии грозил полный разгром. Ефремов разрешил отход и срочно перебросил туда, под Хотимск, 155-ю стрелковую дивизию из состава 21-й армии. Если бы этот маневр запоздал, 45-й стрелковый корпус 13-й армии был бы раздавлен в окружении.

Остроту и трагизм событий тех дней может проиллюстрировать фрагмент из боевого донесения командарма-13 в штаб Центрального фронта. Генерал Голубев, только что вырвавший основные силы своих дивизий из окружения, сообщал следующее: «Армия вынуждена действовать при наличии противника с северо-востока и запада. Реальные силы армии – 155-я сд, 52-я кд, слабые части 4-го вдк и 50-й тд, которые в общей сложности имеют около 1600 штыков и 20 танков. Остальные силы ведут бой в окружении в районе Климовичей или выходят из окружения мелкими частями. В некоторых полках осталось по 100–150 штыков. Свои возможности формирования новых частей за счет тылов исчерпаны включительно до саперов и связистов. Оружие также не получаем»[17].

Во время этих боев произошло событие, которое впоследствии войдет в историю Великой Отечественной войны отдельным эпизодом. Но никто из историков и военных писателей не связывал его с тем, что произойдет под Вязьмой в апреле 1942 года. А связь между тем прямая. Судьба командира 63-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Петровского и судьба командующего 33-й армией генерал-лейтенанта Ефремова сойдутся в наивысшей точке проявления человеческого мужества и солдатского долга – в смерти.

63-й корпус 21-й армии тем временем дрался в полном окружении. Немцы настолько плотно закрыли горловину окружения, что стало понятно: корпусу в полном составе не пробиться. Ефремов, исчерпав все возможные средства вызволить из кольца обреченных на гибель и плен, послал в окруженную группировку самолет. Накануне во время авианалета на штаб 21-й армии был ранен исполняющий обязанности командующего генерал-майор Гордов. Летчик, направленный к Петровскому, имел пакет с приказом, в котором, в частности, было и следующее:

«…2. В командование 21-й армией немедленно вступить комкору-63 генерал-лейтенанту Петровскому.

3. В командование 63 ск вступить командиру по назначению Петровского.

4. О допущенном командире для командования 63 ск Петровскому немедленно доложить Военному совету фронта»[18].

Ефремов знал характер Петровского и поэтому рассчитывал на то, что, получив новое назначение, тот вылетит из окружения, только чтобы выполнить приказ. Приказом о новом назначении Ефремов в какой-то мере убирал ту нравственную преграду, которую явно видел перед собой комкор.

Летчик Р-5 выполнил приказ, благополучно приземлился у села Святого, где находился КП 63-го стрелкового корпуса, вручил Петровскому приказ комфронта. Тот прочитал его и на обороте написал, что просит командующего отложить его назначение до выхода корпуса из окружения.

Когда самолет вернулся назад, начштаба генерал Сандалов[19] с горечью сказал Ефремову:

– Петровский не выполнил приказ. Зря.

Ефремов внимательно посмотрел на своего начштаба и сказал:

– Петровский – настоящий офицер. И до того, как получить наш приказ, он отдал себе свой. И сейчас его исполняет. Как офицер, он имеет на это право.

В районе Чеботовичей близ Гомеля Петровский сосредоточил два полка 154-й и остатки 232-й стрелковой дивизии. И пошли на прорыв через порядки немецкой 154-й пехотной дивизии. Комкор погиб в бою при прорыве.

Центральный фронт просуществовал недолго, 25 августа он был расформирован, а управление и войска были переданы Брянскому фронту.

Перед тем как фронт был расформирован, произошло событие, о котором следует рассказать особо.

Военные люди на войне воюют. Солдат – в своем окопе. Офицеры – каждый на своем месте. Некоторые тоже в окопе, рядом с бойцами, некоторые на КП роты, батальона, полка и т. д. Но были во время Великой Отечественной войны высокопоставленные люди в военной форме, которые всегда видели проблему гораздо шире фронта того соединения, представительствовать от имени Ставки в которое были поставлены. Шире и, главное, глубже. Статистика свидетельствует, что они получали такие же полководческие ордена, которые получали действительно полководцы. Я имею в виду членов военных советов армий и фронтов. Как известно, ими были Мехлис, Хрущев, Булганин, другие. Мехлис, к примеру, умудрился получить все полководческие ордена, кроме ордена Богдана Хмельницкого. Даже Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, о котором вынужденно пойдет речь ниже, имел полководческий орден Суворова 1-й степени. Хотя военным никогда не был. Окончил Московский институт инженеров транспорта. В 1937 году принят в аппарат ЦК ВКП(б). Здесь, видимо, прошел ту партийную школу, которая и помогала ему потом в жизни добиваться высот, должностей, положения.

В августе 1941 года Пономаренко был членом Военного совета Центрального фронта. 8 августа Ефремов принял фронт. Надо полагать, какое-то время ему потребовалось, чтобы сдать дела в 21-й армии своему заместителю и начальнику штаба Гордову. Какое-то – для того, чтобы принять фронт у отбывающего в Крым Кузнецова. Войска в это время находятся в постоянных боях. А в это время, 14 августа, Пантелеймон Кондратьевич, как бдительный член Военного совета Центрального фронта, отсылает в Москву, в Ставку, на имя Сталина телеграмму следующего содержания:

«Считаю абсолютно необходимым доложить Вам о следующем.

Кузнецов, будучи комфронтом, все время был связан с командармами, командирами корпусов и дивизий. Всегда точно знал обстановку на каждый момент. Малейшее шевеление частей противника становилось известно и вызывало контрмеры. В штаб беспрерывно звонили с фронта. Кузнецов считал до каждого орудия и до каждой сотни человек. Люди работали с огромным напряжением, к ним предъявлялись большие требования, хотя часто в невероятно грубой форме. Пишу это не для того, чтобы оправдать Кузнецова, а для того, чтобы показать, товарищ Сталин, что делается сейчас. В штабах, несмотря на усложняющуюся обстановку, наступило успокоение. Стали нормально, а то и больше спать и ничего не знать. Звонки почти прекратились.

Примечания

1

Теперь этот квартал стал частью города Тарусы. Здесь расположены проспект Пушкина и улица Шмидта. И Порт-Артуром его называют разве что только в исторических путеводителях.

2

Левандовский Михаил Карлович (1890–1937) – командарм 2-го ранга. Арестован вместе с другими выскопоставленными военными в 1938 г. и вскоре расстрелян. Его показания легли в основу обвинений, выдвинутых против П. Е. Дыбенко. Последний едва не утащил за собой М. Г. Ефремова.

3

Орден хранится в фондах Центрального музея Вооруженных сил РФ.

4

Единоначальники в РККА совмещали две должности в войсках: командира и комиссара.

5

ЦАМО. Личное дело М. Г. Ефремова. Д. 1780368.

6

Буденный Семен Михайлович (1883–1973) – Маршал Советского Союза (1935). В Гражданскую войну командовал 1-й конной армией. Окончил Военную академию им. М. В. Фрунзе. В ходе войны член Ставки ВГК. Командующий войсками Юго-Западного направления, Резервного фронта, Северо-Кавказского направления. С 1943 г. командующий кавалерией РККА и член Высшего военного совета НКО СССР. Награжден восемью орденами Ленина, шестью орденами Красного Знамени, орденом Суворова 1-й степени.

7

Городовиков Ока Иванович (1879–1960) – генерал-полковник (1940). Герой Советского Союза. В армии с 1918 г. В Гражданскую войну командовал кавалерийской дивизией в 1-й конной армии, а также 2-й конной армией. Окончил Высшие академические курсы, Военную академию им. М. В. Фрунзе. Во время войны руководил формированием кавалерийских частей. Летом 1941 г. и во время Сталинградской битвы находился на фронтах как представитель Ставки ВГК по использованию кавалерии. Награжден тремя орденами Ленина, шестью орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны 1-й степени.

8

Шапошников Борис Михайлович (1882–1945) – Маршал Советского Союза (1940). В Красной армии с 1918 г. В 1910 г. окончил Военную академию Генштаба. Участник Первой мировой войны. Участник Гражданской войны. В ходе Великой Отечественной войны начальник Генштаба. Занимал посты заместителя наркома обороны СССР, начальника Военной академии Генштаба. Награжден тремя орденами Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Суворова 1-й степени, двумя орденами Красной Звезды. Автор многих военно-научных трудов.

9

В те годы военный конфликт с Англией считали более вероятным, чем с Германией, потому академический курс выстраивали в соответствующем направлении. М. Г. Ефремов впоследствии не раз пожалеет, что изучать довелось не тот язык…

10

ЦАМО. Личное дело М. Г. Ефремова. № 1780368.

11

Там же.

12

Тимошенко Семен Константинович (1895–1970) – Маршал Советского Союза (1940). Дважды Герой Советского Союза. Участник Первой мировой и Гражданской войн. Окончил Высшие академические курсы. Во время войны заместитель наркома обороны. Командовал Сталинградским, Северо-Западным фронтами. Как представитель Ставки, координировал действия Ленинградского, Волховского, Северо-Кавказского и других фронтов, а также Черноморского флота. Награжден пятью орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, пятью орденами Красного Знамени, тремя орденами Суворова 1-й степени, орденом «Победа».

13

РГВА. Ф. 33987. Оп. 3. Д. 1048. Л. 169.

14

То, что Сталин читал это письмо М. Г. Ефремова, подтверждает резолюция, сделанная рукой К. Е. Ворошилова на обороте письма: «Т. Сталину. Направляю копию записки Ефремова на мое имя. К. Ворошилов. 19.IV.38». А также разговор, который вскоре состоялся в кабинете наркома обороны, в котором участвовали Сталин, Ефремов, Ворошилов, Микоян и следователь НКВД по делу П. Е. Дыбенко и в ходе которого, по существу, была решена судьба М. Г. Ефремова.

15

Там же. Л. 252.

16

ЦАМО. Ф. 25887. Оп. 39. Д. 1372. Л. 582.

17

ЦАМО. Ф. 226. Оп. 648. Д. 24. Л. 17.

18

ЦАМО. Ф. 226. Оп. 648. Д. 24. Л. 8.

19

Сандалов Леонид Михайлович (1900–1987) – генерал-полковник (1944). В Красной армии с 1919 г. Участник Гражданской войны. Окончил Военную академию им. М.В. Фрунзе и Военную академию Генштаба. В июне 1941 г. – полковник. В ходе войны начштаба, затем командующий 4-й армией, начштаба Центрального, Брянского фронтов, 20-й армии, Прибалтийского и 4-го Украинского фронтов. Награжден тремя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, четырьмя орденами Красного Знамени, орденом Суворова 1-й степени, Кутузова 1-й степени, Красной Звезды.

1

Тухачевский Михаил Николаевич (1893–1937) – из дворян. Окончил Александровское военное училище в 1914 г. с присвоением звания поручик. Участник Галицийской битвы, боев под Ивангородом и Ломжей. Получил орден Владимира 4-й степени с мечами. В 1915 г. под Кольно попал в германский плен. В плену познакомился с французским капитаном Шарлем де Голлем. Как утверждают одни биографы Тухачевского, в плену он проникся большевистскими идеями. Другие – что увидел возможность в новых условиях сделать стремительную карьеру. В 1917 г. бежал из плена. В 1918 г. командовал 1-й армией против чехословаков. Командовал также 8-й армией против казаков на Дону. С 5-й армией воевал против Колчака. В 1920 г. командовал Кавказским фронтом. Затем принял войска Западного фронта и двинул их на Польшу. Действовал самонадеянно и потерпел сокрушительное поражение под Варшавой. Отличился при усмирении бунтующей России: в ноябре 1920 г. разгромил белорусскую повстанческую армию Булак-Булаховича, в марте 1921 г. подавил восстание в Кронштадте, а в мае того же года – восстание Антонова на Тамбовщине. Имел прозвище Красный Бонапарт. Ему покровительствовал Л. Троцкий. // Когда-то Наполеон, поднимаясь к вершинам своей власти, в частности в тот момент к должности главнокомандующего, расстрелял из пушек восставших парижан. В Тамбовской губернии из тяжелых орудий войска разносили целые села, семьи повстанцев брались в заложники, расстреливались, заключались в концентрационные лагеря. Здесь были применены отравляющие вещества. 12 июня 1921 г. в своем приказе Тухачевский писал: «Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами. Точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось». В 1937 г. арестован по приказу наркома внутренних дел Н. И. Ежова вместе с группой высокопоставленных военачальников, осужден по обвинению в связях с немецкой разведкой и подготовке военного переворота в стране. Расстрелян летом 1937 г. Жена и братья вскоре тоже расстреляны. Остальные члены семьи и родственники сосланы в лагеря.

2

Микоян Анастас Иванович (1895–1978) – государственный и партийный деятель. Окончил духовную семинарию. Участник Октябрьской революции и Гражданской войны. В 1941 г. – председатель Комитета продовольственно-вещевого снабжения Красной армии, член Совета по эвакуации, председатель Совета по эвакуации из прифронтовой полосы запасов продовольствия. В 1942–1945 гг. – член ГКО, контролировал организацию снабжения армии и руководил осуществлением поставок по ленд-лизу. В 1943–1946 гг. – член Комитета СНК СССР по восстановлению народного хозяйства в районах, освобожденных от фашистской оккупации. Награжден шестью орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции и орденом Красного Знамени.

3

Батов Павел Иванович (1897–1985) – генерал армии (1955). Дважды Герой Советского Союза. В Красной армии с 1918 г. Участник Гражданской войны. Окончил курсы «Выстрел» и Высшие академические курсы при Военной академии Генштаба. В июне 1941 г. – генерал-лейтенант. В ходе войны – командир 9-го отдельного стрелкового корпуса в Крыму. Затем заместитель командующего и командующий 51-й армией. Одновременно заместитель командующего войсками Крыма. Командующий 3-й армией. В 1942 г. – помощник командующего Брянским фронтом. С октября 1942 г. командовал 65-й армией, с которой прошел всю войну. Награжден семью орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, тремя орденами Красного Знамени, тремя орденами Суворова 1-й степени, орденом Кутузова 1-й степени, орденом Богдана Хмельницкого 1-й степени.

4

Гордов Василий Николаевич (1896–1951) – генерал-полковник (1943). Герой Советского Союза. В армии с 1918 г. В Гражданскую войну командир полка. Окончил курсы «Выстрел», затем Военную академию им. М. В. Фрунзе. В начале войны – генерал-майор. Начальник штаба, а затем командующий 21-й армией. С июля по август 1942 г. – командующий Сталинградским фронтом. В октябре 1942 г. он принял 33-ю армию, в которой было еще много офицеров и солдат, воевавших под командованием генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова. В апреле 1944 г. – 3-ю гвардейскую, с которой и закончил войну. После войны командовал войсками ряда военных округов, в том числе Приволжским, куда прибыл в июле 1945 г. Награжден двумя орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени, тремя орденами Суворова 1-й степени, орденом Кутузова 1-й степени, орденом Красной Звезды. В 1947 г. арестован вместе с женой Т. В. Гурьевой-Гордовой. Жена дала на него показания, которые и стали формальной причиной того, что 24 августа 1950 г. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его, а также бывшего Маршала Советского Союза, к тому времени разжалованного в генерал-майоры, Григория Ивановича Кулика и генерала Филиппа Трофимовича Рыбальченко к расстрелу – за «антисоветскую деятельность, за изменнические и террористические намерения». Где приведен в исполнение приговор и где закопаны их тела, неизвестно.

5

Петровский Леонид Григорьевич (1902–1941) – генерал-лейтенант. В армии с 1918 по 1938 г. В Гражданскую войну командовал полком. В 1922 г. окончил Военную академию РККА. В 1928 г. – Курсы усовершенствования высшего командного состава. В 1938 г. уволен из рядов РККА и арестован. Ему помог случай: вскоре после ареста (7 декабря 1938 г.) в должность наркома НКВД вступил Л.П. Берия и начались чистки в рядах самих чистильщиков, а также пересмотр многих дел. В 1940 г. – комкор, командир 63-го стрелкового корпуса Приволжского военного округа. Корпус переброшен на запад и вошел в состав 21-й армии. В июле блестяще контратаковал Рогачев и Жлобин, отбив у немцев эти города. В августе 1941 г. был назначен командующим 21-й армией. Но в должность вступить не успел. Корпус находился в окружении. При выходе из окружения 17 августа Петровский был убит во время прорыва. Награжден орденом Красного Знамени, орденом Отечественной войны 1-й степени (посмертно), Красной Звезды. На могиле Петровского в деревне Старая Рудня Жлобинского района Гомельской области установлен памятник.

6

Кузнецов Федор Исидорович (1898–1961) – генерал-полковник. В армии с 1918 г. Участник Гражданской войны. Окончил Военную академию им. М.В. Фрунзе. Участвовал в советско-финляндской войне. С 1940 по 1941 г. командовал войсками Прибалтийского Особого военного округа. В ходе войны командовал Северо-Западным фронтом, 21-й армией, Центральным фронтом, 51-й армией. Затем был начальником штаба 28-й армии, заместителем командующего Западным фронтом. Командовал 61-й армией. С апреля 1942 г. – начальник Военной академии Генштаба. Затем заместитель командующего войсками Уральского военного округа. Награжден двумя орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Суворова 2-й степени, орденом Красной Звезды.

7

Голубев Константин Дмитриевич (1896–1956) – генерал-лейтенант (1942). В армии с 1918 г. В Гражданскую войну – помощник командира полка. Окончил Военную академию им. М.В. Фрунзе и Военную академию Генштаба. С 1939 г. на преподавательской работе в Военной академии им. М.В. Фрунзе. В июне 1941 г. – генерал-майор. В годы войны командовал 10-й, 13-й, с октября 1941 по май 1944 г. – 43-й армией. Затем в распоряжении Ставки ВГК. В 1944–1949 гг. – заместитель и первый заместитель уполномоченного СНК СССР по делам репатриации советских граждан. Награжден орденом Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденом Кутузова 1-й степени. Весной 1942 г. на глазах у Голубева, практически перед фронтом его дивизий, под Юхновом, будет умирать 33-я армия во главе с бывшим его комфронтом.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.