Via combusta - Экипаж колесницы

Сергей Дубянский

Via combusta

Экипаж колесницы

Via combusta(лат.) или «сожженный путь» – это траектория, по которой падала колесница Фаэтона, сына бога Солнца.

Глава первая

«ИЗГОИ» (начало)

– Я обедать, – Нина убрала в стол косметичку и мельком глянув в зеркальце, встала.

– Иди, конечно, – сидевший напротив мужчина пожал плечами, – второй час уже.

Выразительно покачивая бедрами, Нина направилась к двери, и мужчина проводил ее взглядом. В комнате стало тихо, лишь снаружи доносился гул козлового крана, потому что отгрузка продукции продолжалась даже в перерыв. Продукция – это были большие деревянные ящики со свежевыкрашенными в зеленый цвет, густо смазанными солидолом и обернутыми в рубероид, узлами прессов.

Повернувшись к окну, мужчина уставился на серую стену цеха № 16, где для этих самых прессов точили валы, толщиной с хорошее дерево, и шестерни в человеческий рост. Он знал даже, кто именно стоял за каким станком, но это были неинтересные знания, поэтому мужчина раскрыл газету.

«…Впервые в мировой истории человек труда, его интересы и нужды поставлены в центр политики государства. На пути социалистического строительства Советский Союз добился поистине исторических успехов в политическом, экономическом и социальном развитии. Под руководством Коммунистической партии советский народ…» …Мне б ваши заботы… – сложив газету, мужчина бросил ее на пустой стул и закрыл глаза.

Звали мужчину Борис Макарович Кутепов, и руководил отделом пуско-наладки. В заводской иерархии должность считалась не самой престижной, потому что управлять пятьюдесятью мужиками, мотающимися по стране, дело хлопотное и неблагодарное, но он сам когда-то начинал наладчиком, потом стал руководителем группы, успешно сдавал объекты отдельной строкой прописанные в Пятилетних планах, и, наверное, поэтому генеральный директор попросил именно его возглавить эту «дикую дивизию». Просьбы генерального не обсуждаются – в итоге, Кутепов уже пять лет сидел в кабинете и, по его собственному определению, протирал штаны.

Нет, в принципе, все сложилось совсем неплохо, только чувствовал он, что стареет. От этого становилось страшно; искал он спасительную соломинку, но ничего не получалось.

Жил Борис Макарович на маленькой тусклой улочке – не уютной, какими обычно бывают маленькие улочки, а, именно, тусклой; кривой, не асфальтированной; грязной в дождь и пыльной в жару. Домик у него тоже был маленьким (всего две комнатки и кухня), а у крыльца росла тощая яблоня. Но Бориса Макаровича все устраивало, потому что находилась улочка в центре города, скрытая высокой гостиницей, и гараж был прямо во дворе, а не в кооперативе, куда надо час добираться на автобусе… да и вообще!.. Разве можно сравнить свой дом с общежитиями и гостиницами, где он провел полжизни?

Жена его умерла семь лет назад. Борис Макарович в то время еще «ездил» и плохо представлял, как это – ежедневно торчать в конторе с восьми до пяти. Его место было на переднем крае – там, где строят новые заводы, запускают новые производства! Это был агрессивный коммунистический максимализм, сметавший все на пути к светлому будущему, поэтому единственную дочь – Наташку, он предпочел отправить под опеку бабушки, в тихий городок Каменск, прилепившейся на пологом берегу Северского Донца.

Но бабушка тоже умерла, когда Наташке исполнилось тринадцать; вот тогда-то, по воле судьбы, Бориса Макаровича и вызвал к себе генеральный. Проблемы с переездом Наташки сразу разрешились, но через год он заметил, что стареет – как спортсмен, бросивший тренировки, набирает лишний вес, так и он морально обрюзг, став совсем не похожим на Борю Кутепова, который еще не был Борисом Макаровичем.

Он видел, как подрастала дочь, и не хотел этого; казалось, останься она навсегда ребенком, и он останется таким же, но это была несбыточная мечта, и тогда появилась Нина. Взял ее в отдел еще старый начальник. Что там произошло, Борис Макарович доподлинно не знал, как всегда, пребывая в командировке, но, якобы, в партком поступило заявление, и Климов – человек с громовым голосом и усами вразлет, быстро исчез с завода. Так что, можно сказать, в тесном кабинете с нависавшим надо всеми портретом Брежнева, появился Борис Макарович, а не Нина.

Сначала он подвозил ее домой – им было по дороге, но потом, за разговорами, как-то незаметно они оказались в ее простенькой однокомнатной квартире. Все было, вроде, неплохо, но прошлой зимой Нина вышла замуж. Произошло это неожиданно – в ведомости просто появилась новая фамилия, а старая исчезла. Все поздравили Нину, и только Борис Макарович печально и подолгу глядел на «переломившуюся соломинку», благо столы их стояли друг против друга.

Постепенно переживания сгладились, потому что прошлое вернуть нельзя (да и возвращать-то, как оказалось, нечего), и осталась одна Наташка. Держался мир Бориса Макаровича на ней, воплощавшей юность; любил он ее, и тем жил…

В тот вечер Борис Макарович, как обычно, приехал домой в семь. На столе лежала записка: «Ушла к друзьям. Буду к одиннадцати». Он уже привык к подобным запискам – с тех пор, как Наташа закончила школу, у нее появилось много новых знакомых. Борис Макарович не видел их ни разу, но записки появлялись все чаще. От этого ему становилось тоскливо, а Наташа упорно исчезала из дома, как будто из его жизни.

По телевизору шел футбол – обычный футбол с «острой, но безрезультатной борьбой», и Борис Макарович смотрел его равнодушно, постукивая пальцами по подлокотнику кресла. Он не следил за временем, а просто дремал в голубоватом полумраке под монотонное бормотание комментатора; неожиданно все оборвалось, зашумело и по экрану побежала рябь. Борис Макарович очнулся, включил свет – часы показывали без пяти двенадцать. Он внимательно перечитал записку, налил чаю и уселся на кухне.

Через час он начал ходить по комнате, а еще через час нерешительно остановился у телефона. Конечно, он успокаивал себя, но, тем не менее, изнутри накатывала черная волна страха за самое дорогое, за единственное, что у него осталось.

Ему еще никогда не приходилось бывать в подобной ситуации, поэтому он не знал, куда надо звонить сначала – в «Скорую», в милицию или в морг. Он держал трубку и тупо смотрел на гудящий телефонный аппарат. Показалось, что Наташи больше уже не будет никогда, что обрывается и эта последняя нить, связывающая его с живым радостным миром. Подойдя к окну, Борис Макарович увидел ночь и покой; правда, были еще звезды, но мелкие и очень далекие.

Поспешно вернувшись к телефону, он начал постоянно промахивавшимся пальцем, крутить диск, но везде отвечали: «нет… не было… не привозили…» Получалось, что она просто не пришла – просто забыла о нем! Борис Макарович растерянно опустился на стул и распахнул душивший его ворот рубашки; поразила страшная мысль – …нету! Никого нет! Один!.. Насовсем!.. Захотелось хоть на минуту почувствовать дочь рядом; знать, что она есть и любит его, а потому жизнь все-таки продолжается. Он вспомнил – в столе лежали ее письма; и те, которые она присылала еще из Каменска, и самое последнее, написанное, когда он уезжал в Москву, в Министерство; оно не было отправлено, и Борис Макарович случайно обнаружил его, наводя порядок на кухне. Начать он решил именно с него, чтоб разматывать время назад.

«Здравствуй, вот я и осталась одна. А ты ведь обещал, что не будешь больше ездить в командировки. Значит, ты не любишь меня ни чуточки. Другие родители не бросают своих детей. Знаешь, как противно оставаться одной – даже иногда по ночам делается страшно. Ну, да ладно, переживу.

Школа уже опротивела. И почему я такая несчастливая?

Ходила в парк на танцы. Там весело. Когда ты дома, я хоть знаю, что мне надо делать, а теперь не знаю. Я невезучая. Ты говорил, что должно быть любимое дело, которому надо посвящать себя, которым нужно жить. Не поняла я, если честно, какое – такое дело. По-моему, все равно, какая будет работа. Я хочу жить для кого-то, а для кого, не знаю, и как все это бывает, тоже. Папа, если б ты помог мне разобраться, но ты не хочешь или не можешь, потому что сам, наверное, не знаешь. А я уже большая. Я уже целовалась, и не раз, хотя не знаю, зачем. Наверное, потому что хочу чего-то особенного, а чего, сама не знаю. Скучно жить.

Глупости я, наверное, пишу, и письмо это тебе совсем не обязательно показывать, но просто очень грустно…»

Борис Макарович не сказал Наташе, что нашел письмо, а просто бросил листок к потертым конвертам, отправленным в разные годы и в разные города.

В ретроспективе они оставались одинаково детскими – про оценки, про бабушку, про подружек, про художественную гимнастику, где она даже занимала какие-то места; прочитав их подряд, Борис Макарович вдруг уловил повторяющуюся, как рефрен, мысль: не уезжай…

Он вспомнил, сколько раз плакала и истерично выкрикивала ту же фразу жена, прежде, чем неожиданно сошла в могилу. Так, может, все происходящее с ним, закономерно, и является естественным продолжением его жизни? Может быть, человек, обрекающий на одиночество других, неминуемо должен сам оказаться одинок?..

Такая страшная, но неоспоримая мысль! И, тем не менее, в Борисе Макаровиче не возникало раскаяния, и он по-прежнему считал свою жизнь правильной – а как иначе, ведь не зря Родина оценила его труд медалью «За трудовую доблесть», которую он с гордостью надевал на все торжественные собрания; не многие могли похвастаться тем же… только, как оказалось, ничего не стоит эта медаль, в сравнении со звенящей тишиной мертвого дома. Жена с дочерью никогда не верили, что о них он думал тоже, и петлял по стране, выискивая маршруты, способные привести в Каменск; специально заводил знакомства, чтоб выполнять бесчисленные Наташины просьбы, давно перешедшие в разряд капризов – пропасть, разделявшая их всех, продолжала расти; каждый уверенно вычерчивал свой круг, из которого вытеснялось лишнее. И вот теперь лишним оказался он.

Борис Макарович понимал это; понимал, но не мог смириться. В чем его можно упрекнуть? Жене он не изменял – он просто любил ее так, как умел, а дочь?.. Когда наступила критическая ситуация, он ведь все-таки бросил любимую работу – разве этого не достаточно? Разве главное, постоянно присутствовать дома? Миллионы семей, живущих вместе, распадаются. …Дело ж не в этом – дело в понимании, а понимания-то, похоже, и нет, – Борис Макарович вздохнул, – как это называется? Пробелы воспитания или переходный возраст?.. Черт его знает, но почему-то это происходит… Он не мог, ни оправдать, ни осудить себя; он просто жил так, как его учили с детства – прежде думай о Родине, а потом о себе…

Борис Макарович встал; в сотый раз прошелся по комнате, нервно и настороженно вслушиваясь в тишину. С каждым проходящим часом он понимал необходимость поговорить с Наташей, попытаться объяснить ей свою жизнь. Не может быть, чтоб она осудила его, ведь жил-то он честно, всегда выполняя свой долг… только б она вернулась!..

* * *

Наташа очень удивилась – куда делась ночь, такая теплая и ясная, как день? Оказывается, в книжках пишут правду, и можно не замечать «течения времени»! А как иначе объяснить то, что она хорошо помнила россыпи звезд, тревожные маячки «ПМГушек», желтые глаза светофоров, подмигивающие из темноты, поливалки – эти «ночные такси», смывающие пыль и усталость с асфальта; потом на мгновение все исчезло – его затмили Сашкины губы, произносящие такие прекрасные и таинственные слова: – Я люблю тебя…

…Но ведь это было лишь мгновение!.. Наташа не знала, какая она, любовь, но всегда мечтала, чтоб эти чарующие слова относились именно к ней; их хотелось слышать каждую минуту …но не могли же они растянуться на целую ночь?.. Нет, конечно! А почему тогда небо стало белесым? Оно ведь бывает таким, прежде чем взорвется солнечными лучами!..

Наташа бежала домой и думала об отце, но на губах еще ощущался вкус настоящего взрослого поцелуя, и это было самым важным. Неслышно проскользнула в дом, прислонилась спиной к стене и закрыв глаза, улыбнулась, в тысячный раз возвращаясь в покорившуюся ей сказку.

– Где ты была? – Борис Макарович внимательно смотрел на дочь, и его взгляд совсем не гармонировал с ее настроением, – я уже обзвонил все, что только можно.

– Ну, пап…

Это звучало совсем по-детски, и Борис Макарович подумал, что, возможно, сегодняшняя ночь – просто досадная случайность. Будто груз свалился у него с плеч, но все-таки он должен с ней поговорить! Борис Макарович приблизился к дочери; хотел погладить ее, приласкать, но почувствовав непривычный запах, замер. Существующая система морали приучила его презирать курящих женщин – ему ж еще с пионерских костров внушали, что это верх безнравственности.

– Давно куришь? – голос его звучал зловеще, но Наташа улыбалась, слыша лишь заветное: – Я тебя люблю…

И тут Борис Макарович растерялся. Его уверенность, что все можно объяснить и, тем самым, решить проблему, улетучилась; от бессилья он закричал – закричал зло и беспощадно, как чужой; и слова подвернулись самые обидные.

– Ах, так!.. – Наташа очнулась; заносчиво вскинула голову, – тогда я, вообще, буду приходить, когда хочу!.. Ну, ты ж сказал, что я – проститутка, вот и получи!..

Борис Макарович не знал, как поступить дальше – похоже, он все-таки проиграл; причем, проиграл все, что имел. А Наташа отбросила со лба непослушную прядь и бессовестно высунула язык, и тогда Борис Макарович ударил ее по лицу; Наташина голова дернулась, волна густых светлых волос взлетела над плечами, а щека стала пунцовой.

– Ты что, с дуба рухнул? Урод старый!.. – оттолкнувшись от стены, Наташа бросилась в свою комнату и захлопнула дверь.

Вдруг помутилось у Бориса Макаровича в глазах; пошатнулся он и грузно опустился в кресло; благо еще с ночи на столе лежали таблетки и стоял стакан воды.

– Еще будет он меня бить!.. – прижав холодную ладонь к пылавшей щеке, Наташа оглянулась на дверь; прислушалась, но за дверью было тихо. На всякий случай, она повернула защелку и чувствуя себя в безопасности, крикнула, – и запомни, я уже взрослая! Прошли твои времена, папочка, понял? И звонить я больше не буду! И записки писать не буду! И, вообще… не люблю я тебя! Усек, не люб-лю!..

От сделанного признания сердце ее бешено колотилось; правда, без ожидаемого упоения, но радость все-таки была, и чтоб окончательно утвердить свою независимость, Наташа открыла окно и достала унесенную у Сашки пачку сигарет.

…Да пошел он! Ну, что он мне сделает? Отлупит? Так, вообще уйду из дома!.. Она сломала несколько спичек, прежде чем сумела прикурить; втянула едкий, невкусный дым… все-таки она чувствовала себя скверно – да, она добилась свободы, но не представляла, как теперь им жить вместе, ведь они обязательно станут мешать друг другу.

Наташа сделала несколько затяжек и выбросила сигарету – курить ей не хотелось; это ж была лишь своеобразная демонстрация силы. …Интересно, что он там делает?.. Она приложила ухо к двери, но ничего не услышала; то есть, совсем ничего! Любопытство перевесило страх, и вернув защелку в прежнее положение, Наташа осторожно вышла из комнаты.

Отец сидел в кресле; лицо его было бледным, а глаза, глубоко запавшие, бессмысленно смотрели в потолок. Она не сразу сообразила, что Борис Макарович Кутепов умер; никого не позвав на помощь, даже не разбив стакана, зажатого в руке – умер тихо, словно опустился в омут и отпустил спасительный канат. Врачи констатировали инфаркт.

* * *

Хоронить начальника отдела собралось много людей. Когда красивый красно-черный гроб опустили в могилу, Наташа бросила первую горсть земли и вдруг поняла, что это навсегда – поняла только теперь.

Пока можно было видеть его лицо, казалось, что жизнь еще движется по-прежнему; пройдет этот тяжелый момент, и хочешь – не хочешь, они помирятся. Конечно, с завоеванных позиций она не уйдет, но как-нибудь все сгладится; а теперь, когда земля застучала по крышке, стало ясно – чудес не бывает.

Наташин взгляд растерянно ползал по незнакомым лицам, натыкаясь, то на участливые глаза, то на безразличные… и она в полной мере ощутила свою малость и беззащитность. Она страдала не столько от потери, сколько от обрушившегося на нее одиночества; смягчилось все, обиды и победы – какие счеты могут быть между живыми и мертвыми? Остался только свежий холмик с неопрятными искусственными цветами.

Когда церемония закончилась, все посчитали долг исполненным – их ждали шумные поминки в заводской столовой, куда Наташа побоялась идти, да никто особо и не настаивал. Народ потянулся к автобусам и машинам, а она, неизвестно зачем, побрела по аллее совсем в другую сторону – никому больше здесь она была не нужна. Ужас, охвативший ее, рос с каждым шагом. …Оказывается, сколько не объявляй себя взрослой, по сути, я ж ребенок – я даже не знаю, где у отца лежат деньги, и, вообще, есть ли они? И как я буду жить, когда закончится то, что осталось в бумажнике?.. И, вообще, как я буду жить одна?!..

Аллею пересекала тропинка, петлявшая между старых поржавевших оград, и Наташа свернула на нее. Она смотрела на позеленевшие, заросшие травой памятники, на которых вместо портретов проступали серые пятна, и, как ей показалось, неожиданно поняла значение слова «вечность» – все эти люди ушли туда… неизвестно куда. Наташа остановилась, опершись на дерево, втиснувшееся между оградами – сил, чтоб идти дальше, не было.

– …Тебя проводить?

Она вздрогнула; испуганно обернулась – стоявший рядом парень, точно, присутствовал на похоронах.

– Машины у меня нет, – он вздохнул, – такси поймать?

– Не знаю… лучше на автобусе, – ей показалось, что действительно лучше, если рядом будут люди – много людей.

– Тогда идем, – парень взял ее за руку, и они пошли.

Тропинка была узкой, поэтому Наташа шла сзади, механически переставляя ноги, и только чувствовала, как ее насильно тянут из страшного мира, которому она уже готова была отдаться.

Через дыру в стене, проделанную, то ли похитителями венков, то ли ленивыми посетителями, они вышли на остановку; вдохнув копоть от проехавшего КамАЗа, Наташа закашлялась, очнулась и поняла, что жизнь продолжается. Причем, это новая жизнь, с какими-то новыми обитателями.

В автобусе Наташа смотрела в окно; она пыталась думать о своем провожатом, так как больше думать было не о ком – живых в ее окружении не осталось, а думать о мертвых не хотелось – в последние дни она уже достаточно насмотрелась на них.

…Он – добрый;он – единственный, кто вспомнил обо мне, а остальные, твари – скорее по своим телегам!.. Хотя не мне на них обижаться – без них неизвестно, что было б… Она вспомнила, как приехала в морг и у нее спросили: – Забирать будете?.. Это был настоящий шок, потому что Наташа представила себя наедине с мертвым телом – что ей с ним делать?!.. Она помнила, как хоронили бабушку. Тогда откуда-то собралась целая толпа черных теток, которые занавешивали зеркала и люстры, рассаживали родственников, что-то клали в гроб, раздавали какую-то еду – было даже интересно наблюдать, как вся эта жутковатая масса кружится, словно в странном танце; все происходило как-то правильно, но у нее не было ни знакомых теток, ни денег, чтоб их нанять.

– Я – Олег Чернов, – через пять остановок, наконец, представился парень, – мы с ним когда-то даже ездили вместе, – сказал он это так, будто Борис Макарович вовсе не умер – будто он… ну, может быть, заболел.

Наташа нашла в стекле отражение – длинные темные волосы, растрепанная борода, глаза – внимательные и спокойные; получалось, вроде, она разговаривала с этими глазами. – Что ж мне теперь делать? – Ничего, обойдется, – отвечали глаза, – так иногда бывает. Не надо отчаиваться, и все будет хорошо.

Хотя, скорее всего, она разговаривала сама с собой.

Вид дома вернул Наташе определенную уверенность – ведь теперь это ее дом, а, значит, ее крепость, где можно укрыться, пересидеть любые невзгоды… только это был жутко пустой дом.

Наташа не знала, пройдет ли гость внутрь или его миссия закончится на пороге, но ей очень не хотелось, чтоб он уходил.

– Вы уж, извините… – она принялась убирать с дивана отцовские рубашки и костюмы, понесла на кухню не мытую три дня посуду, громоздившуюся на столе.

Олег молча наблюдал за процессом из коридора, и это раздражало без того возбужденную психику. …Контролер хренов! – подумала Наташа зло, – он что, приставлен следить, что я буду делать?.. Он же должен говорить какие-то слова, черт возьми!..

– Вы зайдете? – она поправила растрепавшиеся волосы, – или вам поручили только доставить меня домой?

– Никто мне ничего не поручал, – Олег усмехнулся, – мне показалось, что тебе одиноко.

– Да, вот, знаете ли, – Наташа присела на край дивана, – у меня тут, вроде, отец умер.

– Не юродствуй, – Олег вошел и опустился на стул, – от одиночества это не помогает, сам проверял.

Наташина воинственность разом улетучилась – видимо, все же женщины больше призваны сострадать, нежели сражаться.

– У вас тоже все умерли? – спросила она.

– Да нет – у меня даже родители живы. Только живут порознь, так что считайте, как хотите.

Ответ Наташу смутил – параллель между умершими и живущими раздельно показалась ей очень близкой; она даже решила, что этот Олег, если и не знает наверняка, то каким-то образом догадывается об их отношениях с отцом. Хотя с чего б?..

Молчание затягивалось. Олег думал, что утешитель из него никакой, и зря он поддался минутному порыву, когда там, на кладбище, вдруг ощутил, что и Борис, и он сам, и эта смазливая «куколка» – все из одной команды. Вот, если б у могилы она рыдала, родственники роняли, в меру искренние и в меру фальшивые слезы, тогда б все было по правилам; тогда б Жизнь боролась со Смертью – хоронили одного, оставались многие, а здесь хоронили одно одиночество, а оставалось жить еще более одинокое.

– Вы любили моего отца? – спросила Наташа, понимая, что вопрос некорректен, но он мучил ее все эти дни – чувствовала она, что нельзя так спокойно относиться к его смерти, не до лжно!.. Но ничего не могла с собой поделать – не понимала она его жизни, и смерть его прошла мимо, оставив лишь четкую мысль – его больше нет; что-то тут было противоестественное…

– Любил?.. Не знаю, но уважал, точно…

– А я не любила!.. Поймите меня правильно, он, вроде, кормил меня, одевал-обувал, но жил где-то далеко-далеко. Не в радость ему было все это, – Наташа обвела рукой комнату, – и я тоже не в радость. Я чувствовала, будто он что-то скрывает, и потому молчит; а я не знаю что, и тоже молчу! Теперь я привыкну не мучиться над его дурацкими загадками, и все будет нормально, да? Ну, скажите что-нибудь!

…Поразительно, как от нее веет холодом, – подумал Олег, – оказывается, наше поколение не самое потерянное – чем моложе, тем холоднее… Ему стало страшно грядущей катастрофы, когда все должно будет рухнуть и разлететься в разные стороны; когда останутся только такие, как эта девочка – все ломающие, крушащие внимание, доброту, верность, а потом тщетно, пытающиеся выбраться из-под обломков….

– Значит, вы считаете его хорошим человеком? – Наташа не дождалась ответа.

– Я не считаю – я знаю.

Наташе стало обидно, что другие считают ее отца хорошим, а она не желает, ни мучиться, ни плакать по нему; захотелось прекратить этот разговор, и она спросила:

– После похорон положено как-то поминать, да?

– Да, – Олег кивнул, – могу сходить за водкой.

Наташа еще никогда не пила водку, но решила, что стоит начать именно сейчас – повод-то достойный.

– Есть водка; не надо никуда ходить, – уверенно достав из отцовского бара бутылку, она вышла, прикидывая, чем можно закусить. Последние дни она не готовила и, кроме полуфабрикатов, дома ничего не осталось. Открыла холодильник. …Хотя – колбаса, соленые помидоры, консервы… сойдет для сельской местности…

Несмотря на то, что Олег достал красивые хрустальные рюмки, стол получился убогим. …Так выглядит одиночество, – решила Наташа, глядя на него, – чужой человек, пузырь водяры, зеленые помидоры, килька в томате… и защитить некому…

– Только давайте не молчать, – она надеялась, что разговор куда-нибудь унесет ее мысли, и подняв рюмку, спросила, – а, правда, что мертвым там воздается за все, и за добро, и за зло?

– Не знаю. Наверное.

– Хорошо бы. Давайте выпьем, – она зажмурилась и опрокинув рюмку, выдохнула, – а ничего… – но не договорила, потому что внутри все будто вспыхнуло.

«Пламя» удалось сбить помидором; зато сознание встрепенулось, оглоушенное невиданным доселе способом. …Надо жить дальше, – среагировало оно на новые ощущения, – ведь люди кого-то хоронят и продолжают любить, верить…

– Можно еще? – она решительно придвинула рюмку.

– Лучше закусывай, – посоветовал Олег.

Наташа положила в рот кусочек колбасы, сложила руки и склонив голову на бок, уставилась на гостя.

– Тогда давай разговаривать.

И оба замолчали, потому что говорить им было не о чем. Олег поймал на себе упрямый, но какой-то бессмысленный взгляд, и вновь подумал, что зря пришел, ведь не уничтожается одиночество одним человеческим присутствием – надо еще что-то, а что именно, он не знал.

– Расскажи, где ты бывал, – ответ Наташу не интересовал, но командировки – это единственное, что она знала про их работу, и поэтому единственное, о чем могла спросить.

– Везде, – Олег усмехнулся, – на Камчатке, вот, не бывал, а надо бы. Хорошему человеку обещал. Сам он ту Камчатку вдоль и поперек прошел, фильм снял, а вернулся домой, и умер.

– Почему умер? – растерялась Наташа, решившая, что они уже ушли от темы смерти.

– Не стоило ему возвращаться. Он был бродягой в душе, и умер с гитарой, запершись в комнате; к нему ломились врачи и родственники, а он хрипел песенку про Париж!.. – закончил Олег, глядя в темневшее небо и услышал, что Наташа всхлипывает.

– Это… – она шмыгнула носом, – ты хочешь сказать, что отец был таким же?

Олег молча разлил водку и закурил; дрожащей рукой Наташа тоже потянулась к сигаретам. Объяснение, которое она искала долго и безрезультатно, нашлось само собой – оказывается, это болезнь, у которой, наверное, есть даже медицинское название. И разве можно злиться на больного человека за то, что он болен? А она-то считала, что отец не хотел быть с ними, потому что не любил, ни ее, ни маму!..

– И что теперь делать? – с дымом выдохнула она, – Бога-то нет! Всем хочется, чтоб он был, а его нет – воздаем все мы сами!..

Наташа выпила не закусывая, и через секунду не стало никаких загадок, никаких обид – ее сознание вознеслось выше данных ему пределов, и показалось, что если б знать обо всем заранее, она б смогла делить с отцом его счастье. А теперь не осталось ничего – даже оправдания себе не осталось.

– А я что, виновата?.. Я – маленькая и глупая! Что я знаю, кроме алгебры с геометрией? Так нет же… – вдруг испугавшись, вся сжалась, притихла; сказала просительно, – только не уходи, пожалуйста… хоть ты не уходи. Куда я одна со всем этим?..

Наконец, хмель достал ее по-настоящему – руки сразу стали лишними и попытались самостоятельно соскользнуть со стола, а голова, наоборот, резко откинулась назад, взметнув копну волос.

– Успокойся, – Олег хотел взять ее за руку, но Наташа отдернула ее.

– Куда я успокоюсь с этим?!.. – она нетвердо встала и ногой распахнула дверь в соседнюю комнату, – нет уж, кончилось! Противные вы все, омерзительные! – она покачнулась. Олег подхватил ее, повалив стул. Наташа сразу поникла; прошептала еле слышно, – только не уходи… не вздумай… – и закрыла глаза.

Олег уложил ее на постель, а сам вернулся за стол – завтра ему предстояло улетать, а до этого его никто нигде не ждал.

Уехал Олег, когда солнце, для которого человеческая жизнь и смерть не имели значения, радостно выплеснуло первые лучи из-за невидимого горизонта. Наташа еще спала – ночью она просыпалась, плакала, и Олег, за неимением колыбельной, рассказывал ей, как в последней командировке обнаружил дефект в правом тормозном цилиндре роботизированного комплекса. Она слушала, закрыв глаза, и незаметно уснула, крепко вцепившись в его руку.

Перед уходом Олег заглянул в спальню и мимоходом констатировав, что дочь Бори – красивая девушка, закрыл дверь; его самолет улетал в два часа дня, и смерть начальника ничего не меняла в работе отдела – месячный план, вкупе с принятыми соцобязательствами, по-прежнему требовалось выполнять. С завода он, правда, позвонил Наташе – это была, своего рода, ответственность «за тех, кого мы приручили», но разговор получился коротким.

– Слушай, я сейчас улетаю, – сказал он, когда после седьмого гудка на другом конце все-таки подняли трубку.

Голова у Наташи раскалывалась, и она даже не сразу сообразила, кто звонит; потом в памяти смутно прорисовался вчерашний вечер и ночь, проведенная с незнакомым мужчиной, который держал ее за руку и рассказывал какую-то чушь.

– Куда? – механически пробормотала Наташа – она всегда задавала этот дежурный вопрос отцу.

– В Кировабад.

– Зачем?

…Хотя какая мне разница, зачем?.. Это была уже здравая мысль, и Наташа поняла, что постепенно приходит в себя.

– Да тут рекламация на машиностроительном заводе…

– А я? – вот этот вопрос являлся очень важным, но как раз на него Олег не стал отвечать.

– Все, пока, – в трубке раздались гудки, и тогда Наташа заплакала – сначала сдерживаясь и лишь судорожно открывая рот, а потом навзрыд, закрыв лицо руками – стало страшно, будто была не одна смерть а две.

…Наташа не могла знать, что наступит момент, когда она позавидует мертвым. Но до этого было еще так далеко, как даже в своих фантазиях она не пыталась туда заглянуть…

Глава вторая

«ИГРОК»

Среди золотистых сосен, верхушками щекотавших ослепительно голубое небо, инородным предметом возникла круглая серая башня с антенной и стеклянная терраса, откуда провожающие махали вслед взлетавшим самолетам. Над ней даже днем светилось голубым неоном слово «Красноярск».

…Как же задолбали эти типовые аэропорты!.. – Женя вздохнул, – сразу и не поймешь, где находишься. Я пришел в отдел в семьдесят восьмом – такие как раз только начали строить… черт, семьдесят восьмой год!.. Получается уже восемь лет катаюсь – офигеть! Как один день!..

Когда автобус въехал на площадь, Женя с удивлением увидел сотни никуда не спешивших людей. Основная их масса расположилась в посадках, на желтой прошлогодней хвое, убивая время чтением газет и поглощением еды (скорее всего, это была жареная треска – основное блюдо аэропортовских буфетов). Человек тридцать осаждали бочку с квасом, обычно не вызывавшую никакого интереса; отчаянно ругаясь, они пытались вытолкнуть кого-то из очереди, и это являлось замечательным способом, выплеснуть хоть часть своего недовольства. Лишь стройотрядовцы в штормовках, увешенных блестящими значками, вальяжно расположились на рюкзаках, наслаждаясь долгожданным бездельем; бодро бренчала гитара, хрипел солист, и хотя поднять настроение другим не удавалось, самим ребятам, похоже, было хорошо.

Под крышей зашипел динамик, и железный голос бесстрастно сообщил:

– Граждане пассажиры, аэропорт Красноярск-2 по техническим причинам временно закрыт на выпуск самолетов. Приносим извинения от имени Аэрофлота.

Площадь гневно загудела и даже борьба за квас потеряла актуальность. Люди ринулись в здание, сметая детей, гонявших по залу спичечную коробку, пока их родители, мокрые от липкой духоты, дремали на мягких красных диванах. У окошка справочной мгновенно возникла толпа.

– Граждане, миленькие, – слышался умоляющий голос диспетчера, – я-то, что сделаю?.. Я все понимаю, но если самолеты заправлять нечем…

– Идиотизм! – возмутился парень, оказавшийся рядом с Женей, – в Нефтеюганск улететь не можем – горючки нет!

– Сволочи… буровая сто пятьдесят процентов плана дает… для кого ж мы ее, проклятую, качаем? – пробурчал его более старший приятель; пробурчал тихо, понимая, что ответ могут дать лишь всезнающие люди из КГБ; дать, а потом еще добавить.

– Мужики, давно сидите? – Женя догнал нефтяников.

– Третьи сутки! Тут народ уж на поезд рванул…

– Не, мне до Воронежа на поезде неделю пилить.

– Е-мое! Почти земляк! – молодой стиснул Женю в объятиях, – я ж сам из Липецка! Меня Сашкой звать, а это Коля – наш мастер. Стоило, вот, в отпуск уехать, и сразу керосина не стало!.. Слушай, земляк, а ты не по нефтяной части?

– Я по железной части, – Женя засмеялся, – здесь новый завод строят, так я им почти всю кузню запустил.

Видимо, информация вызвала в мастере уважение, потому что он сказал:

– Ладно, мужики; есть у меня бутылочка коньяка – еще оттуда, из Сочей. Пошли.

– Я сейчас закусь возьму, – Женя вытащил неприлично толстый бумажник и поймав подозрительный взгляд мастера, пояснил, – халтура называется. Знаешь, сколько я там чужих машин слепил? Восемь! А это дорого стоит…

– …Граждане пассажиры, вылетающие в Москву рейсом за четырнадцатое мая, – вновь проснулся динамик, – просьба пройти для регистрации билетов и посадки в самолет.

– О! – Женя напрягся, как собака, почуявшая дичь, – пойду, мужики, попробую. От Москвы мне добраться – раз плюнуть.

– Так рейс-то за четырнадцатое! – Коля многозначительно поднял палец, – а сегодня шестнадцатое!..

– А я везучий, – Женя спрятал бумажник.

– Коль, – Сашка обернулся к мастеру, – я сейчас – надо ж земляку пособить, а то один он не пробьется.

Людской поток, после объявления устремившийся в распахнутые настежь двери, уже заполнил зал и грозно бился о стеклянный «берег», за которым девушка в голубой пилотке беспомощно кричала в мегафон:

– Пассажиры с других рейсов, отойдите, пожалуйста! Если не освободите проход, самолет не полетит!

– Я те дам, не полетит! – огромный бородатый мужик вклинился в толпу, и народ расступился, пасуя перед реальной силой, – …молчи, хмырь, – сопел кому-то мужик, – я жену два года не видел с вашим лесосплавом, а ему ногу отдавили… Я те ща башку отдавлю!..

– Вперед! – Сашка тут же пристроился за сплавщиком.

Выбор оказался верным и минут через десять Жене удалось пробиться к самому стеклу и схватиться за поручень. До заветного окошка оставалось не больше метра; смяв вонявшую по том пожилую даму, Женя занял позицию для решающей атаки. Он пристально уставился на «голубую» девушку, которая, наконец уверовала в неприступность своей стеклянной брони и наслаждалась сиюминутной властью; казалось, ей доставляло удовольствие сравнивать разъяренные оригиналы с их прилизанными копиями в паспортах. Как Женя понимал ее!.. На ее месте он чувствовал бы себя так же, поэтому улыбнулся, и девушка заметила это, ведь он был единственным улыбающимся человеком во всем «зверинце».

Законным позавчерашним пассажирам никто не препятствовал, но с каждым просунутым в окошко билетом безумие нарастало и достигло кульминации, когда девушка объявила, победно вскинув голову:

– Имеется четыре свободных места. Пассажиры с других рейсов, давайте билеты.

Десятки рук метнулись к окошку, но воинствующее чувство русской справедливости, как всегда восторжествовало над здравым смыслом – главным стало не улететь самому, а чтоб не улетел хам, который двинул кулачищем тебе в бок; и очкарик (он появился только вчера, а ты два дня назад); и два мордоворота (в буфете они забрали последнюю бутылку пива); и наглая девка – просто потому что она наглая!..

До настоящей драки оставалось совсем чуть-чуть, и тогда Женя аккуратно продвинул паспорт по стеклу к самому окошку и в очередной раз улыбнулся. Девушка кивнула и двумя пальчиками втащила документы внутрь. В пылу праведной битвы никто не заметил, что один из четырех билетов был уже фактически продан. Наблюдая, как девушка заполняет посадочный талон, Женя с наслаждением слушал, что, оказывается, существует три разных очереди на самолет, летящий первым; что кому-то плевать на них на все, потому что он опаздывает на похороны, а кому-то плевать вдвойне, потому что ему надо на свадьбу. …Если б ненависть обладала физической сущностью, – подумал Женя, – случился бы вселенский взрыв, но, к счастью, это бессмысленный выплеск эмоций, и не более того…

Обратный путь стоил Жене двух пуговиц и ручки на сумке, поэтому только оказавшись на улице, он вздохнул спокойно. Все эти люди, расположившиеся в посадках, давившиеся за квасом и певшие свои дурацкие песни, его больше не интересовали; он даже не пошел искать Сашку, чтоб поблагодарить за помощь – зачем, ведь это было так, шапочное знакомство, каких в каждой командировке возникают десятки, если не сотни.

* * *

Шорох газет и негромкие голоса нарушил рев турбин; постепенно он делался все тоньше, превращаясь в сверлящий мозги свист, и тогда самолет, набирая скорость, покатился по взлетной полосе. Женя направил в разгоряченное лицо хиленькую струйку прохладного воздуха, и сразу кошмар, только что казавшийся непобедимым, растворился в небытие – три с половиной часа, и Москва. Женя поудобнее устроился в кресле – теперь можно было дремать и ни о чем не беспокоиться.

…Люблю Москву, – подумал он, – только почему мне так не везет с москвичками? Вроде, на мне написано, что я из другого мира… но неужто их мир определяется пропиской?..

Чтоб отвлечься от неприятных мыслей, он достал записную книжку (зная ее содержание почти наизусть, он, тем не менее, любил перелистывать страницы, восстанавливая фрагменты своих приключений). …Таня – Смоленск… – Женя вздохнул, и со стороны могло показаться, что он о чем-то сожалеет, – Дайва – Вильнюс… какие-то мужики… Ира – Минск… Наташа – Хабаровск… Еще Наташа – Горно-Алтайск… Это что за Валя из Херсона?.. Хотя это ж не она, а он – Валька Храпов, механик с Сельмаша!.. Алла – Могилев… Вот Олька – единственная москвичка, да и та уже не моя, а Славкина… – заложив страницу пальцем, он закрыл книжку, – вот, интересно, сколько было самых разных баб, и никого не осталось. А ведь вспыхивало что-то, но потом раз – дернулся фитилек и погас… С другой стороны, Ленка-то есть; эту сучку захочешь выгнать – не выгонишь. Что значит жить в одном городе – села на трамвай, и вот она… хотя Ленка не самый хреновый вариант, только скучно с ней… А с кем весело?.. Женя вспомнил свою последнюю победу – красноярскую Зину с двумя детьми, которая очень хотела замуж. …Дура, и есть дура, – он был безумно рад, что с каждой минутой расстояние между ними увеличивалось на десятки километров, – это ж кем надо быть, чтоб решить, что я женюсь на ней – во, в натуре, кошмарный сон!.. Да и Красноярск не то место, где имело б смысл задерживаться… Нет, Енисей, конечно, классный, и тайга классная, а остальное все убогое до ужаса… Да уж, приеду я!.. Как она спросила – а что мы будем делать с моими детьми?.. Надо было лупануть правду-матку – сына в суворовское училище; дочь, в публичный дом!.. Зина… Имя-то безобразное… но в койке ничего… а в койке все они ничего…

Самолет резко прыгнул вниз, и впереди вспыхнуло табло «Пристегните ремни».

…О, Новосибирск! Сигарет надо купить… Женя снова закрыл глаза и сидел так, ни о чем больше не думая, пока самолет, подпрыгивая, не покатился по бетонной полосе. Потянувшись, Женя выглянул в иллюминатор, где сквозь густую дымку проступал силуэт аэропорта. …Только тумана еще не хватало!.. Хотя если посадили, должны и выпустить…

Когда автобус довез пассажиров до аэровокзала, Женя увидел повторение Красноярской картины – только здесь не было солнца и сосновых посадок, поэтому люди, подстелив газеты, сидели на грязных ступенях, на парапетах, на ограждениях, а то и просто на земле. Объясняя ситуацию, привычный металлический голос сообщил:

– Вылет рейса до Москвы, следующего из Красноярска, задерживается до двенадцати тридцати по метеоусловиям Новосибирска.

…Полчаса – не страшно, – Женя посмотрел на часы, – но если так пойдет дальше, можно и на поезд опоздать… Он прошелся по залу и вспомнив про сигареты, занял очередь в буфет, а взгляд, привычно выискивая самых симпатичных пассажирок, остановился на длинноногой блондинке.

– …Извините, – Женя почувствовал, что его тронули за руку, и обернувшись, увидел худенькую девушку в джинсах, которая неуверенно протягивала деньги, – вы не возьмете кофе и булочку? А то… – она покосилась на хвост очереди.

Денег Женя не взял, но кивнул, и девушка отошла, а возле блондинки неожиданно остановился высокий плечистый парень, которому та сразу положила на плечо руку. …Место занято, – Женя вернулся к нерешительной просительнице, – а тоже ничего, – смерил девушку взглядом, – в любом случае, болтать с ней приятнее, чем тупо слоняться…

Очередь двигалась так быстро, что Женя даже не успел выбрать из своего богатого арсенала подходящую тему разговора, зато в последний момент, на всякий случай, решил добавить к «заказу» шоколадку.

– Спасибо, – девушка вновь протянула деньги, но Женя махнул рукой, и пожав плечами, она ссыпала монетки обратно в кошелек, – вы случайно не знаете – в Москве ведь несколько аэропортов, да? А, вот, в Запорожье откуда лететь?

За восемь лет Женя изучил не только, откуда что летает или ездит, но даже плавает, поэтому ответил не задумываясь:

– Из Внуково. Но главное, здесь не застрять. Кстати, я – Женя, и, похоже, мы летим в одном самолете.

– Похоже, – девушка засмеялась, – Таня. Купила, вот, путевку по Днепру, а как до Днепра добраться, не знаю.

– За свои деньги страну смотреть – большая роскошь.

– По-другому не получается, – она огляделась, ища, куда б пристроиться с кофе, – я на местном телевидении работаю, так что за казенный счет мне только Сибирь показывают.

– А я – шеф наладки, поэтому езжу исключительно за государственный, и еще зарплату нехилую платят. Пойдем, на улице посидим.

Словно освобождая им место, с парапета поднялась парочка, и Женя мгновенно плюхнулся на еще теплые камни.

– Садись, – он придвинулся к увлеченному кроссвордом пареньку, – а погода меня в прошлом году во Львове достала…

Таня принялась есть так торопливо, что Женя решил не смущать ее и отвернулся, разглядывая неподвижные ряды самолетов. История про Львов, имевшая в «реестре» номер четыре, за это время успела показаться ему не самой привлекательной, поэтому он сказал:

– Кстати, билет у меня на сегодня, а мы летим позавчерашним рейсом.

– Здорово, – Таня сунула остаток булки в пустой стаканчик и бросив его в урну, достала сигарету, – а я намучилась! Приехала – говорят, рейс откладывается на сутки; я обратно домой, и два дня названивала через каждый час…

– То есть, у тебя есть телефон?

– Какой шустрый! – Таня засмеялась, но не нашла повода для отказа, – ладно, сейчас напишу…

Под крышей хрюкнуло, и голос объявил:

– Пассажиры, вылетающие в Москву, следующие из Красноярска, просьба пройти на посадку к выходу номер два.

– В самолете напишешь, – уверенно взяв девушку за руку, Женя повел ее к автобусу, – а, знаешь, я один раз падал, когда из Хабаровска летели.

– Чего, правда?.. – изумилась Таня.

– Правда. Сидим, значит, курим – тогда еще можно было. В картишки гоняем и вдруг чувствуем, самолет затрясся…

Двери автобуса с шипением открылись, и Женя прервал свою «историю номер восемь».

Отправить соседа на Танино место не составило труда – мужик спал от самого Красноярска и, похоже, готовился вновь предаться этому полезному для здоровья занятию.

– Прошу, мадмуазель, – пропустив девушку к иллюминатору, Женя уселся рядом.

– И как же вы падали? – напомнила Таня.

– Элементарно. Вибрация пошла жуткая, и поскакал самолет вниз – уступами, как по лестнице. Выходит бледная стюардесса; товарищи, говорит, не курите, пристегните ремни – проходим сложные метеоусловия. А тут и без курева тошно – карты все побросали, в одну точку вперились и детство вспоминают. Не знаю, сколько высоты мы потеряли, но минут через пять выровнялись. Думаю, небольшой смерч краешком зацепили. Они в тех местах бывают – ты ж знаешь, да? – Женя повернулся и увидел, что глаза девушки закрыты, а голова медленно клонится к нему на плечо.

…А я тут распинаюсь!.. – он усмехнулся, – ну и что дальше? Посадить ее во Внуковский автобус и пусть катит? А что еще? Не лететь же в Запорожье, чтоб трахнуть ее? Их, таких, столько по Союзу бродит!.. Все в этой жизни – игра. Жаль, никто не знает ее правил… Но телефончик все-таки надо взять – вдруг опять Красноярск нарисуется на горизонте?..

Танина голова наконец нашла точку опоры. …Какой аккуратненький носик… и ресницы красивые – интересно, они такие от природы?.. Люблю разглядывать эти забавные существа – с виду они, вроде, такие разные… А грудь, прям, по классике – помещается в ладонь… Соски, вот, у нее розовые или коричневые?.. Придется ехать в Красноярск – проверять… Женя пошевелился, и это разбудило девушку. Она улыбнулась так, словно находилась дома, а рядом сидел самый родной и близкий человек. С минуту эта улыбка держалась на лице, но потом она, видимо, вспомнила, что летит в самолете.

– Извини, пожалуйста, – взяла Женину руку, – ты рассказывал, а я заснула. Я так издергалась с этим отлетом… Расскажи еще что-нибудь веселое; честно, я не буду спать.

…Если б мы ехали в поезде, я б тебе рассказал, – подумал Женя, – а тут нам осталось лететь-то, и пока не вижу, ни адреса, ни телефона…

– Настроение не для веселого, – он нежно сжал Танину руку.

– Почему?

– Потому что скоро мы расстанемся, а не хочется…

– Шутить изволите? – покраснев, Таня отняла руку.

– Хорошо, будем считать так. Извини, – Женя демонстративно уставился на мужика по другую сторону прохода. Это было стандартное начало, которое он разыгрывал, не задумываясь, как хороший шахматист, имеющий в голове десяток продолжений на все случаи жизни.

– Жень, – ход оказался верным, и уже через минуту Таня сама взяла его руку, – не сердись, только смешно это. Встретились час назад, выкурили по сигарете…

– А разве этого мало? Танечка, милая, я ж не объясняюсь тебе в любви, но то, что ты мне нравишься – факт. И чтоб это определить много времени не требуется.

– И чем же я тебе нравлюсь?

…Какие ж вы все дуры! – Женя усмехнулся, – обязательно хотите услышать, чем ты лучше других – это, вроде, поднимает самооценку… Да все вы одинаковые, как по строению тела, так и по строению мозгов…

– Чем понравилась?.. – Женя убрал с лица усмешку и сделал вид, что задумался, хотя и так знал свою реплику, положенную по «сценарию», – это напарник может нравиться чем-то – как он, например, крутит гайки или жарит картошку, а девушка нравится вообще. Если вычленять фрагменты, всегда найдешь, и более красивые глаза, и более стройные ноги, а тут… Я, вот, смотрю на тебя и мне хорошо; держу твою руку… не знаю, как это называется; не знаю, что из всего этого получится – я просто сказал, как есть, – он потупил взгляд, – я приеду к тебе, если ты, конечно, захочешь…

– Я хочу… – заворожено произнесла Таня, – знаешь, с тобой так легко… я встречалась с парнями, но все они какие-то… – она достала блокнотик, – я тебе сейчас напишу телефон, только ты обязательно позвони, ладно?

– Куда ж я денусь, чудо мое!.. – мысленно Женя рассмеялся, но прекрасно умел сохранять в голосе налет грусти.

– Я буду ждать, когда…

Самолет подпрыгнул, плюхнувшись на бетон и покатился, резко сбросив скорость.

– Вот и прилетели, – не глянув на листок, Женя сунул его в карман – первый акт был сыгран, а когда начнется второй (и начнется ли) никому не известно, поэтому, как всегда в антракте, можно было заняться делами насущными. …Хоть бы Любка сегодня работала, а то начнутся проблемы с билетами – пока доберусь до вокзала, останется-то всего три поезда, и из них два проходящих…

– …Жень, о чем ты думаешь?

– А?.. – он перевел взгляд на соседку, – да так… изобретаю себе работенку в Красноярске. Есть там у меня друг – главный механик одного заводика; может, сделает вызов, – Женя сам чувствовал, что «попер в дурь», но теперь это не имело значения, ведь главную победу он уже одержал, заронив в Танину голову будущие радостные воспоминания и ожидание чего-то хорошего. А дальше видно будет – удастся ему воспользоваться плодами этой победы или не удастся…

Автобус доставил всех к аэровокзалу.

– Ты не опоздаешь? – Женя посмотрел на часы, прикидывая, успеет ли сам добраться до Казанского вокзала на электричке или придется брать такси, – у тебя рейс во сколько?

– Не знаю, – видя, как вытянулось Женино лицо, Таня засмеялась, – у меня еще билета нет. Путевка была «горящая», а в нашем агентстве бронируют не меньше, чем за неделю. Они сказали, что лучше купить прямо в аэропорту.

– А если не купишь? У тебя есть где перекантоваться?

– Нет, – растерялась Таня, – а что, может не быть билетов?

– А ты как думаешь? Это в московских магазинах все всегда есть, а с билетами та же потеха, что и везде; даже хуже.

– А как же?.. Гостиницы ж здесь, наверное, дорогие, да?

– Уж не дешевые, – Женя снова посмотрел на часы.

– Ты спешишь? – догадалась Таня, – ты мне только покажи, где автобус на Внуково, а там, если что, свернусь на лавочке, как котенок… – она жалобно прикусила нижнюю губу.

…Полный ребенок! – констатировал Женя, но гораздо больше его заинтриговала другая, внезапная мысль, – а если по закону подлости следующая командировка будет опять в Красноярск? Сколько у нас случалось таких чудес? И буду потом локти кусать – искать чего-то, а тут, вот оно, тепленькое…

– Подожди, – он достал пятак, – позвоню друзьям.

– Может, не стоит… – но Женя закрыл ладонью ее рот и повернулся к висевшему на стене телефону-автомату.

– Хэлло, – ответивший голос походил на мурлыкание.

– Оль, приветик.

– Привет, – голос сразу стал самым обычным – видимо, кошечьи интонации предназначалось кому-то другому.

– Вас приветствует славный град Воронеж.

– Женька! Не узнала – богатым будешь. Ты откуда?

– Из Домодедово, но встретиться не получается. Короче, слушай, – он посмотрел на смущенно отвернувшуюся Таню, – со мной прилетела одна очень славная девочка. Завтра или послезавтра… ну, как билет возьмет, она улетит в Запорожье, но может получиться, что пока ей ночевать будет негде…

– Жень, сколько у тебя «девочек»? – со смехом перебила Оля, вмиг уяснив суть проблемы, – ладно, пусть звонит после девяти – примем. Как твои-то дела? К нам не собираешься? А то в эту пятницу день рождения моей лучшей подруги. Я ей тебя обрисовала – мол, сероглазый бородатый викинг, так она до сих пор кипятком писает. И кстати, у нее сейчас никого нет, так что мотай на ус.

– Олька, ты чудо! – воскликнул Женя, и Таня сразу померкла, превратившись… да ни во что она не превратилась – так, стоит тут кто-то…

– Ладно, Жень, извини. Я убегаю, а девочка пусть звонит. Пока, до пятницы.

В трубке послышались гудки, и Женя мечтательно прикрыл глаза. …Москва! Город мечты!.. Да еще Олькина подруга!.. Идеальный вариант!.. А если у нее еще есть хата!..

– Жень, я пойду?..

– Да что ты, глупышка! – ему даже стало неловко за слова, произнесенные в самолете, но он знал, что это пройдет, как только вместо Москвы, он окажется в Красноярске, – куда ты пойдешь? Доставай блокнот, – он продиктовал телефон, – если не улетишь, позвони после девяти. Зовут ее Оля, мужика – Слава; и еще запиши телефон Виталика в Запорожье – тоже мой друг; я у них как-то сдавал пару прессов… – поймав Танин взгляд, Женя решил, что если б ему не надо было уезжать, они б прямо сейчас поехали к Славке и все решили здесь, без всякого Красноярска.

– Жень, зачем ты… кто я тебе?.. – Таня уткнулась в его плечо, и он прижал девушку к себе, пытаясь вспомнить, как называется шампунь, которым пахнут ее волосы.

– Ты – самая лучшая девчонка в мире!.. – правда, это было адресовано уже не ей, а той, другой, с которой он непременно познакомится в пятницу.

– Неужто мы больше не увидимся? – Таня подняла голову (…поцеловать или ну ее?.. – подумал Женя), – я таких, как ты, никогда не встречала. Ты обязательно приезжай, – она сама поцеловала его в щеку, – только позвони, а то я живу с родителями… – она покраснела от собственной смелости и быстро сменила тему, – так, где тут автобус?

На остановке они целовались долго и уже по-настоящему; при этом Женя искоса поглядывал на часы, понимая, что теряет драгоценное время, но не мог испортить такую красивую Игру. Наконец Таня исчезла в салоне, послав прощальный воздушный поцелуй; Женя дождался, пока закроются двери, и метнулся к стоянке такси.

– Шеф, на Казанский! Пулей! – он плюхнулся рядом с водителем, и машина сорвалась с места. …Так, все классно, – откинувшись на сиденье, Женя закурил, – нет, кто бы что ни говорил, жизнь прекрасна и удивительна!..

* * *

Вокзал встретил Женю привычным столпотворением. Это был хорошо знакомый мир, населенный калеками, алкашами, бабами в платках, торжественно восседавшими на грудах сумок; интеллигентами, прохаживающимися заложив руки за спину, и бесчисленными очередями – за бутербродами, газировкой, сувенирами, газетами и, естественно, за билетами.

Женя сразу направился к шестой кассе, но вместо Любы там сидела незнакомая дама с тусклым взглядом; табло же, тем временем, фиксировало, что даже на самый захудалый пассажирский поезд до Воронежа осталось всего тридцать два места, и те в плацкарте.

…Черт, уже тридцать одно! – Женя увидел, как черная двойка сменилась единичкой, – и куда все едут?.. Неужто действительно верят, что там, где нас нет, лучше? Из-за жратвы и тряпок принимать такие мучения!.. Женя направился к группке людей, смиренно стоявших перед закрытым окошком с табличкой «перерыв». …Вот, не хватает ума сообразить, что она откроется через пятнадцать минут, а в открытые, они будут стоять три часа!.. Кругом дебилы!.. С другой стороны, это ж хорошо – нам жить проще…

Он занял место за мужчиной, с умным видом изучавшим газету «За рубежом»; самого Женю политические проблемы не привлекали. …Вот, если б «за руб. ежом»!.. – подумал он весело и окинув зал наметанным взглядом, пришел к выводу, что все красивые девушки уже уехали на более приличных поездах. …Ладно, почитаем, как оно там, в «мире капитала»… Женя пристроился к мужчине, заглядывая ему через плечо.

Наконец касса открылась.

– …Куда лезешь?! Куда, говорю, лезешь?!..

Обернувшись, Женя увидел растрепанную бабу, пытавшуюся вытолкнуть из быстро растущей очереди девушку с плоским, как сковородка, лицом и раскосыми глазами.

– Я ж занимала… правда, – покраснев, девушка беспомощно озиралась по сторонам.

– Не было тебя! Мужчина, скажите, кто за вами занимал?..

Сосед по очереди лишь промямлил что-то невнятное, не желая связываться с фурией.

– Нахалка! Знаешь где, мы таких видали?!..

Губы девушки дрогнули; она уже собралась переместиться в хвост очереди, но Жене стало жаль ее, и он поманил пальцем.

– Вы ж за мной занимали. Забыли, да?

– Как за вами?! – взвился потрепанный мужичок с полной авоськой апельсинов.

– Заглохни, – Женя глянул на него презрительно, – девушка отходила. Еще вопросы есть?

– Я не видел ее!..

– Еще вякнешь – вместо поезда поедешь прямиком в Склиф.

Мужичок замолчал, видимо, решив, что предлагаемый вариант не самый удачный, и даже скандальная тетка притихла, перестав взывать к справедливости.

– Что ж вы так?.. А я, вот, вас запомнил, – улыбнувшись, Женя поставил девушку в очередь, но желания продолжить знакомство не возникло – даже статья о тяжелом положении негров в США показалась ему интереснее, поэтому искреннее «спасибо» безответно повисло в воздухе.

Став счастливым обладателем кусочка картона, открывавшего путь домой, Женя вышел на площадь; остановился, вдыхая теплый весенний воздух, наслаждаясь непрерывающимся гулом Садового кольца и с завистью глядя на спешивших мимо людей. Как ему не хотелось уезжать! Ведь безымянная Олина подруга пребывала где-то рядом и прекрасно себя чувствовала среди этой радостной суеты, а ему предстояло влиться в «окающую» и «акающую» толпу, озабоченную лишь неподъемными сумками …со всяким дерьмом. Но такова судьба, – Женя вздохнул, – по крайней мере, до пятницы, а потом я смогу приезжать, когда захочу и на сколько захочу. Так что, Москва, не прощаюсь… Закончив мысленный монолог, он нехотя вышел на перрон, где его уже ждал поезд.

Соседи по вагону полностью отвечали статусу плацкарты: один уже громко храпел на верхней полке; второй, в идиотской желтой рубахе, тупо смотрел в окно, демонстративно не желая общаться с третьим – подвыпившим толстым кавказцем в мятом пиджаке, но кавказец хватал «желторубашечника» за руку, твердя заплетающимся языком:

– Не сердись, товарищ. Знаешь, какой у меня день?.. Ты не знаешь, какой у меня день!..

Парень стряхнул его руку, однако кавказец не отставал.

– Друг, давай выпьем – у меня есть рубль, – он с готовностью полез в карман, – неужели мы не найдем выпить?..

– Добрый вечер, – Женя остановился, и кавказец тут же переключился на него.

– О, товарищ, садись, на здоровье! – он тут же протянул рубль новому соседу, – смотри. Мы найдем где-нибудь выпить? Ты не обижай меня! Зачем думаешь, что я пьяный? У меня есть…

– Не могу больше! – «желторубашечник» встал, – как он достал своим рублем! Может, покурим? – обратился он к Жене.

Тот молча бросил сумку, и они вышли на улицу, где сгущавшийся вечер уютно прятал силуэты высоток.

– Вроде, уже и не Москва, – Женя разглядывал темно-зеленые бока вагонов, одинаковые шторки на окнах, девушек в униформе, попарно стоявших у дверей, а, главное, вдыхал фантастический запах, накрывавший весь вокзал. Он был настолько родным, что его не требовалось описывать словами, – чувствуешь? – Женя выразительно потянул носом.

– Меня уже тошнит от него! Я ж с Петропавловска еду…

– Камчатского?

– Нет, Казахского, – парень усмехнулся, – с Целины! Я туда пацаном уехал, по комсомольской путевке; даже медаль есть!

Женя не любил медали, считая, что это такая игра, придуманная государством, чтоб не платить нормальные деньги. У него самого было целых два значка «Победитель социалистического соревнования», и что? Разве от этого его жизнь стала лучше? А вот прессы, запущенные в Красноярске, реально грели, и карман, и душу.

– Слушай, – продолжал парень, не получив оценки своих подвигов, – выпить-то есть, но не хочется с обезьяной сидеть.

– Давай выгоним «обезьяну», – Женя пожал плечами, и тут проводница позвала всех обратно в вагон. Они даже не успели докурить, зато кавказцу хватило времени, чтоб вырубиться, и увидев это, «целинник» сразу полез в сумку.

– Меня Валерой звать, а тебя?

– С утра Женей был… – он достал остатки красноярской колбасы; как у всякого пассажира, бутылка у него тоже имелась, но бутылка сувенирная – с кедровой настойкой, и предназначалась она совсем для иных ситуаций.

– И как там целина? – Женя по-хозяйски разлил вонючую казахскую водку. Сам он был в «тех углах» лишь раз, и если обычно запоминал города по женщинам, с которыми проводил время, то в данном случае в памяти смутно всплывали лишь грязные улицы, застроенные трехэтажными бараками, и пьяные люди, громко разговаривавшие на уродливом языке.

– Там хорошо, – Валера вздохнул, – там деньги платят, а у нас в деревне что заработаешь?..

Женю не интересовала деревенская жизнь, поэтому он молча поднял стакан. Оба выпили, и Валера принялся с восторгом рассказывать о новых комбайнах, полученных совхозом в прошлом году, а Женя отвернулся к окну, погрузившись в радостные мысли о предстоящей пятнице.

– Может, в карты сыграем? – предложил Валера, наконец поняв, что его не слушают.

Женя скептически оглядел партнера – сам он предпочитал преферанс, которым прекрасно владел еще со студенческих лет, но целинник-то наверняка имел в виду «дурака».

– Пойдем, лучше покурим, – Женя встал.

Лавируя среди торчащих с полок вонючих ног и вещей, стоящих в проходе, они направились к тамбуру, и на боковушке, рядом с туалетом, Женя увидел девушку из очереди.

– Ой, мы опять соседи! – она заулыбалась, – я вас давно увидела! Еще раз спасибо вам!

Женя нехотя остановился. Он разглядывал «азиатку», все же пытаясь отыскать в ней хоть что-то привлекательное, но не находил – это был явно не его типаж.

– А вы в карты играете? – Валера вынырнул из-за его спины.

– Тань! – девушка постучала в верхнюю полку, – слезай – пошли в карты играть!

Сверху свесилась аккуратно подстриженная головка.

…А это уже кое-что, – Женя оценивающе прищурился, – выходит, не зря я вступился за уродину – все в мире происходит со смыслом… Но ведь опять Таня! Это уже не смешно. Придется нумеровать их – никакой фантазии у людей…

– Вы идите, курите, – «азиатка» увидела, как нетерпеливо Женя вертит в руке пачку, – мы сейчас.

В открытую дверь тамбура было хорошо видно, как Таня спустилась, осторожно нащупав край полки маленькой ножкой в белом носочке, и достав косметичку; присела за столик.

– Готовится, да? – глупо хихикнул Валера.

…Губищи-то закатай, козел… – Женя отвернулся, прикуривая, – тебе вторую – ты привык к «узкопленочным»… Но сказал он совсем другое:

– В кабак сгоняй. Шампусик возьми, конфет, фруктов.

– Да оно это… – смутился Валера.

– Понял, – Женя достал две пятидесятирублевки, и подумав, добавил третью, – это чтоб не говорил, что апельсины по семь рублей за штуку – дорого.

– По семь за штуку?.. – испугался Валера, – в Москве пять рублей килограмм – я сам видел! Надо было там взять, да?

– Заранее только презервативы берут, а остальное решается в процессе… кстати, у тебя есть?

– Что, презервативы? – Валера покраснел, – я ж женат.

– О, как! – рассмеялся Женя, – так, может, ты с чужими бабами и не пьешь? Или только не трахаешься?

– Нет, почему?.. Я пью…

– А чего стоишь? Дуй в кабак.

Женя с удовольствием наблюдал, как в ходе разговора менялось лицо целинника – пять минут назад в нем читалась гордость за такую состоявшуюся, отмеченную медалью жизнь; наверное, он даже сравнивал себя с длинноволосым бородатым бродягой в рубашке без двух пуговиц… и тут такой облом!

– Я мухой! – Валера сунул деньги в карман.

Дождавшись, пока гонец исчезнет из вида, Женя вернулся в вагон и плюхнулся на полку, разглядывая подругу «азиатки».

– Ну что, девчонки, давайте знакомиться. Женя.

– Валя, – представилась «азиатка», – а вы москвич?

На подобные вопросы тоже имелся готовый ответ.

– Я – гражданин мира; сегодня здесь, завтра там…

– Но где-то ж вы живете, – похоже, Валя была совсем не романтичной девушкой.

– Прописан в Воронеже. А вы, девчонки?

– И мы из Воронежа! – воодушевилась Валя, – к подруге на свадьбу ездили. Прикиньте, на море с пацаном из Москвы познакомилась, и вон что получилось. Нам бы так, да, Тань?

Таня покраснела, и Женя решил, что может закончить Игру одним ходом, но обещать жениться, он считал некорректным; вот, провести женщину по грани, ничего не обещая, но и не разрушая надежд – это истинная Игра!..

– Что ж у вас за работа такая, «гражданин мира»? – заинтересовалась Таня.

– Работа у меня классная, – в подробности Женя вдаваться не стал, потому что девушек, очень стремящихся замуж, занимает не процесс добывания денег, а конечный результат; поэтому, распаляя их любопытство, сообщил, – у меня есть дом, целое поместье земли, машина… короче, красиво жить не запретишь, а хреново – не заставишь.

– Везет вашей жене, – Валя отвернулась.

– Какая ты меркантильная, – вздохнул Женя, – а то, что муж будет появляться на пару дней в месяц, тебя не волнует?

– Зато каждый раз – праздник, – Таня засмеялась, – я б так смогла – никакой рутины, да?

…Если б ты еще сказала, что никогда не будешь выяснять, чем я занимаюсь в командировках, то была б почти идеальной женой. Такую и буду искать, если когда-нибудь соберусь жениться… Но продумать перспективу до конца Женя не успел, потому что вернулся гонец. То ли разочаровавшись в строительстве коммунизма, то ли сэкономив халявных денег, но добавил он в ресторане весьма прилично – его мотало между полок, тыча лицом в грязные носки, надетые на чьи-то грязные ноги; при этом он постоянно икал и извинялся, снова икал и снова извинялся. Наконец водрузив перед Женей пакет, Валера рухнул на голый матрац, совсем перестав отличаться от «кавказца», которого так презирал трезвым умом.

– Вот и пошли дебила… – Женя достал из пакета бутылку с укутанным в фольгу горлышком, – схожу за стаканами, а вы изучите, что он там еще притащил.

Стоя в противоположном конце вагона, Женя наблюдал, как девушки беседовали между собой: сначала они смеялись, потом спорили и в конце, похоже, поссорились, потому что замолчали, отвернувшись в разные стороны. В это время раздражающе яркий свет сменился мягкой голубизной, в которой прорисовывались лишь нечеткие загадочные силуэты, и девушки ушли курить. Вернулись они снова веселые; сбросив туфли, Валя сразу полезла на верхнюю полку, а Таня осталась разбирать содержимое пакета.

…Что и требовалось – очень мудрое решение, – Женя постучал к проводнице и получив желаемую тару, пошел обратно, – сейчас разберемся, что это за очередная Татьяна…

Поставив стаканы, он присел рядом с девушкой, уютно забившейся в уголок у закрытого дерматиновой шторкой окна. На столике угадывалась коробка конфет, раскатившиеся шары апельсинов и что-то кривое, похожее на банан.

– За знакомство? – бесшумно открыв бутылку, Женя плеснул в стаканы вспенившуюся жидкость, – Тань, как думаешь, случайность, что мы оказались в одном вагоне или нет?

– Не знаю, – она сделала глоток, второй; мгновенно появившаяся легкость требовала откровений, – мы, когда ехали в Москву, – Таня поставила недопитый стакан, – познакомились с парнем – он стихи пишет; так вот, он объяснял нам, почему людей в поездах тянет друг к другу. Хочешь, покажу? – она достала мятый листок и высунулась из своего гнездышка поближе к тусклому свету, – короче, почему людей в поезде тянет друг к другу. «…Их связывает нечто большее, чем общее купе. Скорее всего, это город, из которого они уезжают. Пусть они ни разу там не встретились, но им хочется вспоминать его, чтоб отыскать друг в друге частичку общего прошлого, оставшегося за двойными стеклами вагона. Их тянет не физически и не духовно, а просто потому что поезд прощает многое, не прощаемое в обычной, бесколесной жизни – не зря ведь железная дорога называется полосой отчуждения… Их тянет друг к другу, как кусочки разбитого вдребезги, несоединимого мира; тянет, чтоб сжаться в один комок, плакать и шептать невысказанное, возможно, предназначенное кому-то другому, оставшемуся среди других обломков, увезенных совсем в другую сторону. А если между ними возникает нечто большее, чем невинные слезы и выплывающий из воспоминаний шепот, то виновата в этом только полоса отчуждения с ее близорукими фонарями за окном и стыдливо-тусклыми светильниками купе…» Вот.

– Короче, клеил тебя, – сделал вывод Женя.

– Может, и клеил. Только я не поддалась…

Женя сжал Танины пальцы, как из тюбика выдавив на ее лицо алую краску; она прикрыла глаза, стыдясь того, что так прозрачно пыталась примерить к себе чужие сумбурные образы.

– Но сама идея тебе понравилось?..

– Нет, – Женя покачал головой, – я – человек технический, поэтому знаю, что «полоса отчуждения» – термин сугубо профессиональный, а не поэтический; обозначает он не поезд, где с людьми что-то там происходит, а полоску земли установленной ширины, включающую рельсы и прилегающие к ним насыпи…

– Какой ты… – Таня забрала руку и вздохнула.

– Обиделась? – Женя засмеялся, – хочешь, расскажу тебе что-нибудь веселое из реальной жизни? Например, представь – Ленинград, лето, шикарная погода, воскресенье…

Это была красивая история номер одиннадцать, но Таня никогда не бывала в Ленинграде и не могла представить его. Ее рот чуть приоткрылся, а глаза распахнулись, медленно и широко, как у большой куклы.

…И почему у нас плацкартный вагон?.. Оборвав никому не интересный рассказ, он наклонился, ласково провел по щеке; Таня почувствовала запах солнца от его волос и испугалась своих победивших чар – своих собственных без чужих дурацких стихов! Первый раз в жизни ей удалось заполучить прекрасного принца, похожего на древнего скандинавского бога, а не очкарика из параллельной группы и не пьяного отморозка с танцплощадки. Ей казалось, что это самая счастливая минута ее жизни… так неужто, правда, дело лишь в стуке колес и всесильной полосе отчуждения?..

– Утром приедем, и больше я тебя никогда не увижу, да?.. – Таня замерла, с ужасом ожидая ответа.

– Зачем же так печально?

– Просто печально… хоть скажи – все-таки кто ты?

– Странствующий рыцарь, – Женя улыбнулся, – дон Кихот; только тот воевал с ветряными мельницами, а я с железными.

Таня закрыла глаза, почувствовав прикосновение его губ – какое ей дело до его «мельниц»? Гораздо важнее его руки, сначала нежно, а потом все сильнее ласкавшие ее грудь… В другом конце вагона послышались шаркающие шаги.

– Кто-то идет, – прошептала Таня, пытаясь оттолкнуть чудесные руки.

– И что?.. Кому, какое дело?..

Мимо прошла сонная женщина в халате; хлопнула дверь туалета. Женя стиснул Танины плечи…

– Я не могу так, – она отрицательно мотнула головой, – когда ходят постоянно… если я дам телефон, ты позвонишь?

– Конечно!

Таня долго держала паузу, надеясь, что он добавит: – …Ведь мы всегда будем вместе! Но Женя не собирался никого обнадеживать, и она вздохнула.

– Я знаю, так не бывает; сейчас ты выйдешь и все забудешь. При твоей жизни – это ж эпизод, а я?.. Сижу в своем институте; закончу его, и зашлют меня врачом в какое-нибудь Задрюкино, и все – жизнь закончится…

Мимо прошел еще кто-то; снова хлопнула дверь, и Таня снова вздохнула.

– Чего людям не спится?.. Наверное, не хотят, чтоб мы были вместе… ладно, – она легко высвободилась из ненавязчивых объятий, вытянулась и подсунув под голову подушку, принялась изучать явившееся ей в человеческом образе, чудо. Впрочем, при таком освещении работала, скорее, фантазия, нежели зрение, но это не имело значения, – ты собирался рассказать мне что-то, – напомнила она, но Жене уже не хотелось ничего рассказывать. Веселые истории ему пригодятся в будущем – чтоб его уход не выглядел бегством, пока эта дурочка, лежа в постельке, будет остывать от «неземной» любви.

…Надо сегодня же ее трахнуть, – решил он, – после пятницы будет не до нее… нет, а почему, собственно, не брать то, что просто валяется под ногами…

– Может, поспишь? – Женя посмотрел на часы, – приезжаем мы в полчетвертого – день получится длинный.

– Бог с ним, – Таня вяло махнула рукой, – высплюсь. Мне в больницу только вечером – у нас сейчас практика. А знаешь, – она засмеялась, – родичи меня ждут днем – с другим поездом, но на него билетов не было.

– О, как!.. – Женя мгновенно оценил намек, – так зачем поднимать родителей в такую рань – днем и явишься, а?

– Нормально ты придумал, – она взъерошила Женины волосы, – только жена-то у тебя, небось, есть?

– Значит, все у нас начинается с недоверия?..

– Ну, извини…

Но Женя, решив ее проучить, отвернулся.

– Не хочешь разговаривать, тогда я сплю, – Таня вздохнула.

– А я покурю, – Женя уже поднялся, когда девушка поймала его руку и заставив сесть обратно, поцеловала в губы.

– Теперь можешь идти.

Выйдя в тамбур, Женя зевнул; прижался лбом к холодному стеклу. …Как же не хочется тащить ее к себе!.. Девка она, похоже, настырная – раз хату засветишь, так потом не выгонишь. Боже, как все просто!.. «Нравится – не нравится» – это самое светлое чувство, а остальное, уж совсем голый расчет. Я ж понимаю – после распределения ей надо любой ценой зацепиться в Воронеже… черт, а спать-то хочется. Надо прилечь, а то раздену ее и вырублюсь – неудобно получится…

* * *

Проснулся Женя от яркого электрического света и разлепив тяжелые веки, увидел, что наиболее трезвые пассажиры уже копошились, собирая вещи. …Значит, подъезжаем. Таня… может, она мне приснилась? Я уж забыл, как она выглядит… да, скорее всего, она тоже, и это к лучшему – не зря говорят, не следи, где живешь. Что мне, целой страны мало?.. Это ж придется график составлять, чтоб они с Ленкой не пересекались… а можно и не составлять – прикольно, как они станут друг дружке волосенки рвать… Спрыгнув с полки, он пошел умываться.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.