- Ну и ладно,- сказал я.- Оно и к лучшему.
      И тогда она сказала: "Да ты хоть понимаешь, чего мне стоило устроить это!"
      - Ты что думаешь, ты такой незаменимый?
      - Нет,- сказал я.- В этом-то всё и дело.
      - А чего ты хотел? Кто ты такой, сам по себе!
      - Я?..
      - Да, ты!
      - Не знаю. Я думал, я чего-то стою.
      - Ты не хочешь быть ничем, а нужно уметь это делать, понимаешь?
      - Нет.
      - Потому что, когда ты ничто, ты можешь стать всем.
      - Это нонсенс,- возразил я.
      - Ты должен быть пушинкой, понимаешь? И тогда однажды ты непременно взлетишь очень высоко. Нет ничего проще, чем пушинке подняться выше самых высоких домов. Потому что она очень лёгкая. Потому что она - ничто.
      - Поэтично,- согласился я.- Значит, нужен только восходящий поток воздуха.
      - Да,- сказала она.
      - Это и есть твой план?
      - Можешь называть это планом, если хочешь.
      - Значит, это и есть твой гениальный план. А как высоко я, по-твоему, могу подняться?
      - Очень высоко.
      - По этой пирамиде, которая даже не пирамида, а лабиринт?
      - Каждая пирамида внутри - лабиринт.
      - И пахнет в нём порой мертвячиной.
      - Бывает, что и так. Но это жизнь, о которой ты ещё почти ничего не знаешь.
      - Но это значит, вечно быть марионеткой. Всегда полагаться на поток.
      - Да. Потому что он всегда будет сильнее тебя.
      - Мне не нравится твой план. И знаешь, почему?
      - Потому что ты не хочешь быть ничем?
      - Да.
      - Но другого пути нет. Ты и прежде был ничем.
      - Я могу создать свою собственную пирамиду!
      - Из чего же ты её будешь строить?
      - Пока не знаю. Но строить я её хочу не снизу вверх, а наоборот. Сверху вниз.
      - Ты хоть понимаешь, что сказал нелепость?
      - Может быть, то, что я говорю сейчас - нелепость. Может быть. Но играть в чужие игры - это скучно.
      - Да,- неожиданно согласилась она.- Так делают только те, у кого не хватает воображения. Вовсе не обязательно быть пушечным мясом...
      - Понятно. В битве двух тигров побеждает обезьяна.
      - Но вести свою игру - это не значит вторгаться в игру, которую ведут другие.
      - Я всё понял. Ты хочешь сделать из меня серого кардинала.
      - Ты ничего ещё не понял.
      - Да, я мало что понимаю во всём этом, но ты хочешь сделать из меня серого кардинала.
      - Всё, что я делаю - это помогаю тебе.
      - Мне это не нужно,- отрезал я.
      - Конечно, тебе это не нужно. Но не забывай, что у тебя нет никаких наследственных прав на власть.
      - Я мог бы с тобой не согласиться. Но мне не нужна власть. Мне нужна свобода. И мне нужна ты.
      - Так что же тебе нужно, я или свобода?
      - Ты предлагаешь мне выбирать?
      - Смотря что ты называешь свободой,- сказала она.- Ты хочешь свободы? Так будь свободным! Мысли как свободный человек, ты же весь закован в свои латы.
      - Всё зависит от того, как посмотреть на вещи, да?
      - Не только от этого. Ты говоришь, что работаешь без вдохновения. Так найди его.
      - Если бы я знал, где искать...
      - Ты видел свою статью?- она взяла в руки газету.- Хочешь, я прочитаю? Тут есть одна мысль, которая мне очень понравилась...
      - Только не это!- простонал я.- Мне о ней и думать-то противно, не то что слушать.
      Она посмотрела на меня. Я увидел её глаза.
      - Я пошутил.
      Леди сидела, отвернувшись к открытому настежь окну.
      День медленно уходил, оставляя запах обгоревшего неба и остывающих крыш.
      - Надеюсь, ты не оставил дачу на произвол судьбы,- сказала она, не поворачиваясь.- Они возвращаются.
      - Надо съездить, предупредить Мэгги.
      - Кого?- спросила она, а я сказал: "Когда они приезжают?"
      Она сказала: "Послезавтра. Утренним самолётом".
      Всю дорогу, пока автобус, один за другим, миновал заградительные рубежи перекрёстков, и потом, когда он, облегчённо вздохнув, выбрался на окраины, и стало прохладнее, я думал о том, что должен что-то предпринять.
      Леди всегда обо всём знала, но тут она явно что-то не учла. Или не поняла.
      Люди как страны - у каждой свой путь. Есть страны богатые и бедные, сильные и слабые, с древней и недавней историей, но не должна одна страна становиться колонией другой. Ничего из этого не выйдет. Британия захватила Индию, но Запад остался Западом, а Восток остался Востоком. Разделение, пусть даже кастовое, разве это не самое разумное, что создал этот порочный мир? Хотя, конечно, и кастовая система по-своему порочна. Наверное, порочна...
      Тут автобус подбросило на выбоине, я ударился о стекло лбом и сквозь секундное раздражение вспомнил, что японцы вовсе не стремились сделать свою письменность доступной. Как и египтяне. И ещё вспомнил, как в школе мы придумывали тайные способы общения и переписки, чтобы никто другой не смог ничего понять. Я подумал о таинствах мистерий. Потом я подумал о том, что разделение несовместимых сил предотвращает их столкновение. Всякий порядок это попытка защититься от хаоса анархии, и всякий порядок основан на разделении. Таков мир, и пока он не изменится по своей сути, бессмысленно пытаться менять его внешние формы.
      А я собирался написать какой-то там словарь слэнга - да кому это нужно!
      Они никогда не станут разговаривать на моём языке, а у меня пока ещё есть выбор.
      Мне нужно держать подальше от них, вот в чём дело. Только тогда я смогу сделать что-то, что когда-нибудь они смогут признать великим. Это и есть мой путь, мой, ни на чей другой не похожий, путь.
      Нужно сказать об этом Леди.
      Или нет, говорить об этом бесполезно. Нужно это сделать!
      Я почувствовал облегчение. Я нашёл решение, и чем больше я теперь думал об этом, тем больше утверждался в нём.
      Ну конечно, это так просто!
      Я смотрел в окно на дорогу, и природа радостно встречала меня и обещала мне чудо. Ведь я вернулся, а она ждала и знала, что я вернусь.
      Эта зелень листвы, эти травы и заросли иван-чая, и это небо. И даже эта пыль просёлков, и эти поля...
      Автобус остановился. Все стали выходить - это конечная остановка.
      Дальше нужно было идти пешком.
      - Очень мило, что заехал навестить,- сказал Мэгги, неторопливо спускаясь по ступеням лестницы. На нём был красный махровый халат.
      - Привет.
      Так уж получилось, Мэгги. Извини.
      - А я уж думал, не объявить ли розыск.
      - Мне иногда кажется, не пустился ли я опять в бега. Все только и делают, что разыскивают меня.
      - Ты так популярен?- сказал он.- Между прочим, это было свинством с твоей стороны, не оставить мне ключи от гаража.
      - Они в столе.
      - Там их нет.
      - В письменном.
      - А я думал, в кухонном.
      - В левом верхнем ящике.
      - Ты их что, спрятал?
      - Просто положил, машинально. А откуда ты знаешь, что там их нет?
      - Я перерыл весь дом.
      - Значит, не весь. Или не заметил.
      - Значит, не весь,- сказал он.
      - Ты что, обиделся?
      - Нет, ты же вернулся.
      - Я не думал, что задержусь так. Извини.
      Он подошёл к окну, выходящему на террасу.
      "Представь себе",- сказал он.- "Раннее утро, тёмная вода, чёрные ветви деревьев неподвижно отражаются в ней, зябко. Вдруг раздаются звуки скрипки, и одновременно с первым прикосновением смычка к струнам на горизонте вспыхивают лучи восходящего солнца. Оно разгорается всё ярче, музыка звучит громче, всё оживает, лес, птицы в лесу, вересковые пустоши, и слышно, как первой скрипке вторит другая. На вершине холма стоит скрипач, он играет на своей скрипке, и другой, невидимый, музыкант играет ансамбль. И если кто-то идёт по дороге, которая тянется у подножия холма, он останавливается и, замерев хотя бы на минуту, слушает. А когда солнце заходит, то первой смолкает скрипка на вершине холма. Наступают сумерки, но до самой темноты слышна скрипка невидимого музыканта".
      - А дальше?
      Он посмотрел на меня.
      - Пойдём.
      Я кивнул и со вздохом поднялся из качалки.
      Он пошёл вперёд.
      Мы поднялись по ступеням на мансарду.
      - Я тут мастерскую устроил...- кивнул он вокруг.
      Я осмотрелся.
      - Да, кстати...
      - Что?- сказал он.- Иди сюда, чего ты там стоишь.
      - Нам придётся убраться отсюда.
      Он замер на месте.
      - Ах, да,- сказал он.- Я и забыл...
      - Да.
      - Когда они приезжают?
      - Завтра.
      - Уже завтра?
      - Мы можем ещё переночевать,- сказал я, подходя к нему.
      - А зачем?
      - Как хочешь,- сказал я.
      Тогда собирайся. Поедем.
      Он упаковывал свои вещи, ловко и уверенно, так, как будто для него не было ничего привычнее, чем сниматься с очередной стоянки, кочуя с места на место. Так индейцы собирали свои вигвамы.
      Он знал, что это его, и знал, что на каком месте.
      Он собирал акварели, бумаги, застёгивал папки, связывал кисти, он знал, как это нужно делать.
      Я почувствовал тоскливую нежность.
      Он повернулся ко мне.
      - Донесём вдвоём?
      - Прости меня,- прошептал я, а он сказал: "Что?"
      И быстро отвернулся.
      А потом преувеличенно бодро сказал: "Всё? Можно идти?"
      И я подумал: "Они никогда не поймут этого".
      И ещё: "Скоро мы будем дома".
      Ключи я положил в конверт и опустил в почтовый ящик.
      И мы ушли.
      Наваждение кончилось.
      ......................................................................
      Он сбросил рюкзак и тяжело опустил его на пол.
      Заглянул в окошко магнитофона, включил музыку. Снял куртку, швырнул её в кресло и вышел из комнаты.
      Я стоял, бездумно глядя в окно.
      В ванной зашумела вода.
      Я взял гитару и опустился с ней на полу. Перебрал струны.
      Шум воды смолк.
      - Ну вот я и дома,- сказал я самому себе.
      Я отложил гитару и, поднявшись с пола, забрался на диван.
      Я вытянулся и закрыл глаза.
      Нужно будет позвонить ей и всё объяснить. Она поймёт, она обязательно всё поймёт. Прав всегда тот, кто совершает поступок. Только поступок создаёт реальность. Нужно стоять на своём, а иначе как она сможет понять, что это всерьёз. У нас больше нет права на непонимание.
      Отныне нет больше такого права.
      Мэгги сидел, поставив локти на стол и критически наблюдал за венчиком газового пламени под сковородкой.
      Я почуял запах жареной картошки.
      - Лучше было сделать салат,- заметил я, усаживаясь за стол.
      Он кивнул.
      - Успеется.
      Я открыл заварочный чайник.
      - Уже заварил?
      Он поднялся и, подойдя к плите, выключил газ.
      Поставил тарелки, положил две вилки, достал из холодильника кетчуп.
      Я наблюдал за ним.
      Я подумал: "Позвонить, или лучше зайти?"
      - Приступай.
      Он придвинул мне тарелку.
      Сегодня же, и всё объясню.
      Это было год назад, в мае.
      Я провёл три недели в палате №14 общего отделения областной психиатрической больницы.
      В первую ночь своего пребывания в этом заведении я устроил истерику, не имевшую, впрочем, особых последствий - санитары с холодным профессионализмом привязали меня к кровати, после чего невозмутимая девушка сделала мне укол аминазина, и я затих.
      Вскоре я научился вести себя должным образом.
      Однажды я поинтересовался у своего врача, какой мне определили диагноз.
      Он улыбнулся и сказал: "Этого я не имею права говорить".
      - Уже подготовлено постановление,- сказал я,- по которому это станет не только вашим правом, но и обязанностью. Почему бы вам не пойти, на полшага опережая время?
      И он сказал: "Депрессия".
      А я сказал: "Соседнюю с моей кровать занимает один шизофреник. Он почти непрерывно вслух описывает своё состояние. Может быть, его второе "я" господин Тэст, но я не настолько любознателен, чтобы получать от этого удовольствие".
      - И что же?- сказал он.
      - С депрессией лежат в отделении неврозов.
      - Если приходят сами,- уточнил он.- А тебя доставили. И в каком состоянии.
      - Я давно уже в другом состоянии.
      - Ты хочешь, чтобы тебя перевели в отделение неврозов, так?
      - Да,- сказал я.
      - У нас этого не делают.
      - Значит, нет?
      - Нет.
      - Хорошо. Я хотел бы услышать это от главного врача.
      Он внимательно посмотрел на меня.
      - И что ты за человек. Ну зачем тебе это?
      Я не ответил.
      - Ладно,- сказал он.- Я поговорю с ним об этом. Доволен?
      Через два дня, после обхода, меня перевели в отделение неврозов.
      Я знал, чего я добивался. Когда ты отгорожен от мира решёткой, мелочи перестают быть мелочами.
      В отделении подобралась неплохая компания.
      Я сразу же обратил внимание на одного парня.
      У него было совсем детское лицо,- я очень удивился, узнав, что он на год старше меня,- тонкие изящные пальцы и длинные волосы, свободно спадавшие на плечи, шелковистые и по-женски мягкие,- может быть, потому все и звали его женским именем - Мэгги.
      Он выглядел таким хрупким, что казалось невозможным даже подумать о том, чтобы обидеть его как-то.
      Он поразительно быстро рисовал. И очень здорово.
      Я даже не успел толком разговориться с ним, как он закончил мой портрет.
      Я спросил только: "Почему ты здесь, Мэгги?"
      Он улыбнулся и сказал: "Так я же псих".
      Но я не сдавался.
      Я ждал удобного случая.
      Помогла гитара. Кто-то из новоприбывших принёс её с собой.
      Мэгги попросили сыграть.
      Он взял гитару и спел несколько битловских песен.
      Я увидел, что играю лучше.
      Я взял у него гитару и спел одну песню.
      Мэгги спросил: "Чьи слова?"
      Я сказал: "Мои".
      А он сказал: "Нет?"
      Тогда я сыграл ещё.
      Всю ночь мы просидели с ним в сортире на кафельном полу, курили, разговаривали.
      И я снова спросил его: "Почему ты здесь?"
      - Мама так решила,- сказал он.- Ты видел её?
      - Да, она приходила, я видел. Красивая женщина. Ты здорово похож на неё.
      Он улыбнулся.
      - Вы с ней поссорились?
      - Нет,- сказал он, зажав ладони коленями.- Зря ты так о ней думаешь. Ты её не знаешь. Она... Она меня даже отговаривала, я сам...
      Нет, врать он не умел. Но я смолчал.
      А ещё через несколько дней один тип, ухмыльнувшись, спросил его: "Это твоя мать, что ли?"
      Я заметил, что Мэгги весь сжался, как будто ожидая удара, и я не понял, почему. Мне вдруг сделалось необъяснимо страшно за него.
      Я схватил этого парня и оттащил его в сторону.
      - Пойдём, в коридор выйдем.
      Он стал молча и с остервенением вырываться. Я сказал: "Всё равно же придётся. Пойдём",- и отпустил его.
      Мы вышли из палаты.
      - Слушай,- сказал я, прижав его к стене.- Если ты хоть раз тронешь его...
      Парень слегка перетрусил.
      - Я его тронул что ли? Ты чего, псих, что ли? Вальтовый?
      - Помалкивай, я сказал.
      - А ты что...
      Он хотел сказать: "Главный, что ли?"- но не успел.
      Я взял его одной рукой за отворот пижамы, а другой чуток придавил.
      - Ладно, мне чего, надо что ли! Всё, засох, не дёргайся. Дёрганый.
      Между ним и ей была странная связь, мучительная для них обоих, но неразрывная, и они играли в игру, следуя негласным правилам, чтобы изображать жизнь там, где её уже давно не было.
      В нём жило какое-то безысходное чувство вины.
      Наверное, когда-то в их жизни всё было по-другому, и он был другим, а теперь она никак не могла примириться с тем, что он изменился. И странно, казалось, что с этим никак не может смириться и он сам.
      Говорить с ним об этом не имело никакого смысла - он сразу же замыкался и уже не слышал меня.
      Мне оставалось только безучастно созерцать, как день за днём я теряю его, как растёт между нами непонимание,- как это было уже не раз в его жизни, всегда по одному и тому же сценарию,- или сделать что-то, почти неважно, что именно, но совершить необратимый поступок, после которого нельзя будет уже делать вид, будто ничего не произошло и не изменилось. После которого всё изменится.
      И я пришёл к ней, а она не знала меня в лицо и приняла меня за обычного своего клиента, даже не спросив, откуда я узнал её адрес. Она вообще ни о чём не спрашивала, только назвала сумму и тем самым подсказала мне, что нужно делать.
      И я сделал это.
      Любой по-настоящему необратимый поступок можно назвать жестоким. Но иногда нет иного выбора, кроме как совершить его.
      И тогда у тебя нет больше права на непонимание.
      И никто уже больше не сможет тебя обмануть.
      3
      Фредди поёт небесам, стараясь, чтобы ангелам не приходилось напрягать слух. Воздух, исполненный биения, величественно и страстно качает меня на волнах звука, и вот-вот вынесет в открытое окно.
      Похоже на сердце,- думаю я, едва слыша собственные мысли.
      В дверях возникает женщина, над изгибом её изысканного тела всплывает, как редоновский кошмар, голова Мэгги, беззвучно изображая слова: "Я не хотел её впускать, но как такую остановишь?"
      Она что-то кричит, но император Адриан не слышит её, и ей отвечает Фредди: "I want to break free..."
      Её губы быстро-быстро шевелятся, и голос её как голос дикторши крохотной радиостанции, пробивающейся сквозь музыкальную программу Би-Би-Си.
      "Кто бы это могла быть?"- размышляет Адриан.- "Какая-нибудь местная радиоточка? Или радиопираты, дрейфующие у корнуольских берегов?"
      Фредди: "Oh, I want to break free..."
      Голос дикторши: "Хорошо, я подожду".
      Женщина пересекает комнату под музыкальный проигрыш и очень красиво погружается в кресло. Я хочу аплодировать ей. Император приветствует её чуть заметным кивком.
      Фредди: "Living without, living without, living without you by my side..."
      Мэгги наблюдает со стороны двери, император делает ему знак удалиться ему предстоит дипломатическая беседа с посланницей зноеобильного Лесбоса. Антиной повинуется, выразив полное понимание ситуации.
      Я жду, что она зажмёт уши или перекривится, но посланница демонстрирует совершенное знание традиций мраморнопышной столицы. Я раздумываю, не сама ли это Сапфо?
      Фредди: "I want, I want, I want to break free!"
      Внезапно силы оставляют её, её губы сводит судорогой - так сводит ногу посреди открытого океана.
      Я не успел отвернуться, и теперь уже поздно.
      Комната взрывается вакуумной бомбой тишины.
      Итак?....
      - So, baby?..
      - Что это значит?
      - Что именно, бэби?
      - Не называй меня так.
      - Да, Леди?
      - Почему ты ушёл? Что случилось? И даже не дал знать, что с тобой, где ты! Что произошло?
      - Послушай, комната ещё шумит как раковина морем...
      - Я вижу, ты не в настроении говорить.
      - Слишком в настроении, чтобы говорить. Прости, Леди.
      - И это всё, что ты можешь сказать?
      - ....................
      - Если ты начинаешь что-то, то... У тебя есть хоть какое-то понятие об ответственности? Элементарной!
      - Я отвечаю перед Богом, мэм.
      - Как же с тобой трудно... Но ты хоть сам понимаешь, что это просто непорядочно! Ты хочешь бросить всё, тебе надоело, ладно, но у тебя же есть обязательства, ты сам согласился на это...
      - Бывает, человек рождается, а потом умирает. Бывает, наоборот.
      - Но ты должен!
      - Сколько я должен? Никому я ничего не должен.
      - Да что ты о себе возомнил?
      - Это я уже слышал.
      - Ну, хорошо. Но как я-то теперь должна смотреть людям в глаза!
      - А причём тут ты?
      - Причём тут я! Действительно, причём тут я! Кто я такая? Зачем обо мне, вообще, думать? Пусть она сходит с ума, обзванивает весь город, ищет...
      Она не может продолжать.
      Я делаю жест, пытаясь остановить её. Она оборачивается.
      - Неужели ты не понимаешь, что я...- делает она последнюю попытку, но не может закончить, и с жестом безнадёжности исчезает.
      Я остаюсь на месте.
      Дверь захлопывается, всколыхнув воздух запахом ветра.
      Я догнал её у машины, она уже садилась за руль.
      Я вцепился в дверцу и стал тянуть её на себя. Она хотела ехать, но я не хотел отпускать её.
      Она вставила ключ зажигания, я выдернул его и сказал, что не отдам.
      Секунду-другую мы боролись из-за него, а потом она просто вышла из машины и сказала, что пойдёт пешком. И она пошла по улице, а я ехал за ней следом.
      Она сказала, что я могу ехать, куда мне угодно.
      Я кричал ей: "Леди!"
      Она не оборачивалась.
      Я зарулил на тротуар, перекрыв его телом машины, но она обошла её и пошла по обочине. Я поехал по тротуару, и люди кричали мне, что я спятил, они метались, прижимаясь к стенам фасадов.
      Она шла, не оборачиваясь.
      Я развернул машину и стал пятиться перед ней на задней скорости.
      Я едва не плакал, не зная, что же мне сделать, чтобы она простила меня.
      Я никогда не видел её такой красивой.
      А потом меня остановили и потребовали права, и Леди исчезла, я потерял её из виду.
      Чей-то голос с гневным нетерпением спрашивал: "Где ваши права? Попрошу выйти из машины".
      Я вышел.
      Я сказал, что никаких прав у меня нет, а машину я угнал.
      Всё было бессмысленным.
      Я потерял её.
      Хрустальная нить оборвалась, и меч обрушился на мою голову.
      На другое утро меня выпустили, и я сразу же бросился к ней, но её дома не было.
      Квартира была пуста.
      Я ещё наделся, что она придёт, и думал о том, что скажу ей.
      Она не пришла.
      Всю ночь я не выключал свет, я сидел в кресле, не раздеваясь, и, едва задремав, просыпался и смотрел на часы.
      Леди не пришла.
      Мир умер, и я остался один в его мёртвых катакомбах.
      Я в ужасе напился, потом в ужасе протрезвел и изо всех сил постарался взять себя в руки.
      Я стал звонить по всем телефонам. Мне говорили о каких-то делах, я нёс всякую ахинею и на все лады извинялся, даже не пытаясь вникнуть, о чём они говорят.
      Никто ничего не знал о ней.
      Больше телефонов у меня не было.
      Она исчезла.
      Я пытался рассуждать разумно.
      "Ничего не произошло",- твердил я себе.- "Когда-нибудь она должна будет вернуться. Нужно оставаться здесь и ждать её".
      Я не мог больше оставаться на месте.
      Я не мог писать, не мог ни о чём думать, я не мог перестать думать о ней.
      Мэгги из кожи вон лез, пытаясь помочь мне. Он сказал: "Неужели ты не можешь без неё?"
      А я сказал: "Я жил без неё, пока я её не знал. Можно жить без неё, но нельзя жить с этой раной".
      Я и не предполагал, что всё может так страшно кончиться.
      "Желающий сберечь душу, потеряет её",- так сказано в Библии. И какая теперь разница, правильно это, или нет!
      День проходил за днём, невыносимость этого ожидания становилась настолько безмерной, что я уже мечтал о том чтобы сойти с ума, и тут же со страхом думал, не безумен ли я уже?
      Я начал пить.
      Сначала я пил в одиночестве, потом стал напиваться в незнакомых компаниях. Однажды с одной из таких компаний меня и загребли "до выяснения личности",- а я даже толком напиться-то не успел.
      Я назвал телефон Мэгги.
      Когда я увидел его, я подумал с неприязнью: "Какой он, однако, радостный".
      Мне не хотелось видеть даже его.
      ...........................................................................
      ........
      Называется, "накрыли с компанией". И зачем я с ними? Второй раз, ещё и месяца не прошло. Ещё раз ночевать тут? Что-то вы к нам зачастили, зачастили. Ой, я у вас чувствую себя как дома, как дома, как дома... Расслабиться. Даже выпить не успел, как следует. Теперь ждать. Если он дома будет. Оставь телефон и сиди. Может ли быть здание, состоящее из одних коридоров?
      "...Какие нервные лица, быть беде..."
      Я помню, было небо, я не помню, где. Глаза. Боль. Не могу на людях. Что-то не то.
      "...Рок-н-ролл мёртв, а я ещё нет..."
      Те, кто нас любят...
      Душно. Так в трюмах пели. Кораблей. Закрыть глаза. Где она, моя жизнь, всё, что во мне...
      "...остался только грязный асфальт..."
      Я с ними? Всё кончено. А они? Они почему? Они-то тут причём? Девки растрёпанные. Парни, пальцы как у старых дев. Они-то почему! Кто им-то должен простить?
      "...Я. А-А! Рок-н-ролл мёртв, а я! А! А!.."
      - А ну, прекратить!
      "...А-а-а-а-а-А! А!..."
      - Нет!!!
      Это я?
      Тихо.
      Как тихо!
      Повторил. Переглядываются. Смотрят на меня.
      Это я.
      Я поднимаюсь, плетусь к двери.
      - Ты, что ли?
      - Я.
      Лязг за спиной. Прощайте, ребята.
      ...........................................................................
      ......
      - Тебе телеграмма!- возбуждённо сообщил Мэгги, вытаскивая меня на воздух.
      Он достал из заднего кармана джинсов сложенный вчетверо листок и отдал его мне.
      Листок выскользнул у меня из пальцев, но Мэгги успел подхватить его.
      ПРИЕЗЖАЙ ЛЕДИ
      - Бархатный сезон ещё в разгаре,- сказал Мэгги.
      Я посмотрел на адрес.
      - Когда отходит поезд?
      - Ты что, собрался прямо сейчас ехать? В драных штанах, да? У тебя даже денег нет!
      - Поехали,- сказал я.- Нужно взять деньги, и на вокзал.
      Мэгги хотел что-то возразить, но посмотрел на меня и махнул рукой.
      - Ладно, езжай, если ненормальный. Я готовлю на двоих ужин. Всё равно, билетов не будет.
      Мы стали ловить машину.
      ...........................................................................
      ..
      Никогда раньше я не знал, что женщина может быть такой.
      Я читал об Эмме Бовари, прижимал книжку к груди,- потёртый корешок, мягкая обложка,- я брал её с собой в постель, целовал её в темноте. Я мечтал о том, что она есть где-то, что она найдёт меня, было темно, за стенами были голоса, и я думал в тоске: "Когда же!"
      Я мечтал о ней. Я всегда был один.
      Я не знал, что женщина может быть такой.
      Я сидел в читалке, готовясь к экзамену по физике, я открывал задачник, и каждый раз было оглавление: "Закон Джоуля", "Закон Бернулли" - раздел, тема, и дальше были задачи, сто, полторы сотни, и не было среди этих задач такой, которую я не сумел бы решить за пятнадцать минут.
      У меня спрашивали: "Как решить эту задачку?"
      Мне просили: "Помоги задачку решить".
      А когда я решал её у них на глазах, они поражались: "Так просто?"
      Это называется быть умным? Быть способным, подавать большие надежды? Это так просто? Так глупо.
      "С твоими способностями!"- говорил мне отец. Он говорил: "Ты должен добиться, ты добьёшься. С твоим умом!"
      "Он так рад твоим успехам",- говорила мама.- "Для него это - всё".
      ...одни пятёрки приносит...на повышенную стипендию...тема для доклада... отличник...и в каком институте!...молодец...умница...ну, ты даёшь...
      Всё было очень просто.
      Во всех задачах нужно было первым делом применить тот закон, который был указан в оглавлении. Они были запутаны, эти задачи, они притворялись, хитрили. Не нужно было смотреть на них. Они все стандартные. Определить тип, решить уравнение. Нет такой задачи, нет такого задачника, где бы она была. Они все одинаковые.
      Нет такой женщины.
      Я выделил несколько типов, озаглавил их, всё было просто. Оглавление, тема, и дальше сто, полторы сотни, тысячи... Они все одинаковые.
      Это называется, знать женщин?
      Никогда раньше я не знал, что женщина может быть такой.
      Волны крови всякий раз опрокидывали меня и не позволяли мне плыть, и море было спокойно, а тучи уже густели на холоде.
      И она спросила: "Но почему ты непременно должен быть слабым?"
      А я ответил: "Потому что только у слабого достанет сил, чтобы достичь небес".
      Но всё изменилось, и я уже не мог быть прежним.
      Её не было раньше, а теперь её уже не могло не быть.
      ...........................................................................
      ............
      Почти всю дорогу я спал.
      Есть было нечего, потому что я не взял с собой еду, а купить ничего не мог, потому что у меня не было денег - того, что у меня оставалось, едва хватило на билет и постель. Сигареты быстро кончились, и мне приходилось стрелять у других, поэтому я почти не курил.
      Я даже не задумывался о том, что будет, если я не найду её там, куда я еду.
      Я не предчувствовал встречу, не предвкушал её, она была мне обещана, и этого было довольно.
      Всё было позади. Я выдержал испытание. И она ждала меня.
      Для начала я решил обследовать все гостиницы. Особых трудностей это не вызвало - дело в том, что в этом городе была всего одна приличная гостиница. Она же и единственная.
      Я поинтересовался, не заказан ли для меня номер. Да, заказан.
      Но Леди в гостинице не было.
      Я немедленно ринулся на поиски, твёрдо намереваясь, если это понадобится, обследовать каждый метр земли, каждый балкон, дом. Каждый ресторан.
      Я знал, что сумею найти дорогу к ней, но не думал, что дорог окажется так много.
      Она подаст мне знак, ну конечно, она подаст мне знак, и я узнаю её.
      Но она была во всём. Куда же мне было идти? В какую сторону?
      Прямо по улице - к морю? Или, быть может, туда, откуда доносится музыка? А вот этот дом. Может быть, она здесь? Или была здесь?
      Где она?
      Я узнавал её во всём, она была всюду. Я растерялся.
      День кончился, как будто его кто-то выключил. И сразу же ночь. Звёзды во тьме, шорох - сеньориты пальмы, обмахиваясь веерами, жаловались друг дружке на духоту.
      Я взмок от жары.
      Я бежал, и мне хотелось обогнать само время. Я не мог заставить себя смотреть в одну сторону. Она была всюду, она звала меня со всех сторон.
      Весь день на меня поглядывали как на буйного - с опасливым любопытством. Начитались, что у психов взгляд блуждающий, а я искал среди них её.
      Как мне было объяснить им, кого я ищу?