- Да,- сказала Леди.- Всё не случайно, и я не думаю, что можно вернуть прошлое. Но я не могу так жить больше.
      - Но что, что тебе не нравится?- сказал я.- Ведь ты можешь делать всё, чего только захочешь. Я никогда не забуду, как ты говорила мне о сахарном домике. Помнишь?
      - Нет.
      - Ты говорила, что свобода не в том чтобы построить себе сахарный домик и молиться, чтобы не пошёл дождь. Свобода предполагает силу, а сила означает власть. Неужели я должен повторять тебе твои же собственные слова! Да что же с тобой произошло, Леди!
      - Не знаю,- сказала она.- Но что-то, наверное, произошло.
      - Понимаю. Тебе просто стало скучно, и от скуки ты решила немного помудрствовать. Тебе не хватает моего внимания?
      - Нет,- сказала она.- Дело не в этом.
      - Тогда я, кажется, знаю, в чём тут дело.
      - Не думаю,- сказала она.- Не думаю, что ты это знаешь.
      - Хорошо,- сказал я.- Я встречусь с ним завтра, но с одним условием. Обещай, что больше мы не вернёмся к этому разговору.
      - Договорились,- сказала она.
      - И больше не будем возвращаться к прошлому.
      - Значит, завтра?
      - Завтра,- сказал я.
      ...........................................................
      Вечером того же дня я уже знал, где живёт этот тип, и сделал соответствующие распоряжения. Я должен был ясно и чётко дать ей понять, что впредь не потерплю ничего подобного с её стороны.
      Я был дома и ожидал телефонного звонка с сообщением, что всё сделано,этот парень даже не мог снять квартиры и обитал в вагончике, вроде тех, в которых живут строители. Леди куда-то уехала ещё днём, потом, уже вечером, позвонила и сказала, что, может быть задержится, просила не волноваться. Меня почти умилила такая забота.
      Было три часа ночи. Я сидел и думал об этом её звонке - что-то не давало мне забыть о нём. Что-то странное было в том, что она позвонила мне, не похожее на неё. Словно бы она извинялась за что-то... И тут меня поразила догадка. Я бросился к аппарату, и в этот миг раздался телефонный звонок.
      Я не сразу снял трубку.
      Всё оборвалось во мне, и я недвижно стоял посреди комнаты и смотрел на телефон.
      Наконец, я протянул к нему руку.
      В трубке прозвучал условный сигнал.
      Они сделали это. Как я приказал. Один выстрел из гранатомёта, и для надёжности...
      Я положил трубку.
      Всё очень просто. Она была с ним. Она звонила мне от него.
      И её не стало.
      Я умер в ночь на восемнадцатое октября прошлого года.
      В кинотеатре идёт вестерн, классический американский вестерн, и я смотрю его, не пропуская ни одного сеанса, снова и снова, и давно уже перестал вздрагивать, видя, как Негодяй наводит на Героя свой револьвер и вот-вот выстрелит. Ведь я знаю, что будет дальше.
      Я могу вызвать какое угодно желание в ком угодно. Единственное, чего я не могу - это пробудить хоть какое-нибудь желание в себе самом.
      Их желания - это мои желания, но я не хочу их желаний - всё так запуталось с тех пор, как не стало Леди...
      Где заканчивается мой мир, как далеко простираются его пределы, какая теперь разница.
      Все дела человека подвешены на тонкой нити - это известно уже давно,- и не нужен ни нож, ни пистолет, ни газовая камера - достаточно невзначай перерезать эту нить,- она так тонка,- или нащупать её и перерезать намеренно, хоть это всегда так неразумно, и наступит смерть.
      Древние, относившиеся к приметам и предсказаниям со всей серьёзностью, лучше понимали это.
      Мелеагр жил, пока оставалась недогоревшей головня. Достаточно было сжечь её, и он умер. И не нужно было размахивать мечом, пускать в него стрелы достаточно было просто дожечь головню...
      Я вовсе не озабочен поиском какого-то смысла в том, что произошло, или поиском оправдания.
      Никто не ступит в круг моих покоев, если я не захочу этого.
      А я не хочу этого.
      Слившись с миром, я отстранился от него как никто и никогда, потому что есть только одно настоящее отчуждение - отчуждение человека от себя самого.
      Я - Король, или меня уже нет вовсе? Зачем я пытаюсь понять это?
      Должно быть, я всего-навсего ищу Бога, а несчастный разум может представить себе Его только в виде единого ответа на все вопросы, измождённый бесконечно-издевательски-бесконечными их кругами, к слову сказать, им же порождёнными, не в силах ни уйти от них, ни справиться с ними, как тот охотник, что поймал медведя, а на деле, не он поймал медведя, а медведь поймал его, итак, этот измотанный, осатаневший мозг прекрасно понимает, что справиться с наваждением может лишь тот, кто поистине всесилен, а кто же всесилен, как не Бог?
      Вот так. Получается, не человека я убил, Бога убил. А это совсем другое.
      Я могу позволить себе пренебречь рационализмом, и это уже приятно, и, наверное, это что-то доказывает, ведь это свобода, а впрочем, всё это совершенно не имеет значения. Я могу утверждать что угодно, и это станет истиной в пределах меня самого, а разве есть какая-нибудь другая истина?
      Мне это безразлично.
      Когда что-то становится понятным, оно становится чем-то другим, это верно, конечно, верно.
      Я распадаюсь на части.
      Это, право, несколько забавно - кровь мира густеет в моих венах, моё тело остывает, а я забавляюсь тем, что вcпоминаю... или придумываю? Кто разберёт теперь.
      Историки ворошат ветошь веков, исследуя окаменелые отпечатки прошлого, в то время как события дня сегодняшнего вот-вот разнесут их талмуды по атомам. Вероятно, всё это от того, что нам открыто лишь прошлое.
      Да, я знаю, что я сделал.
      Трудно поверить в то, что ты умрёшь когда-нибудь или скоро, пока не умрёшь на самом деле. И тогда в это трудно поверить. Но когда человек преодолевает мир, он оказывается лицом к лицу с самим собой. Тут-то всё и происходит.
      Если человек потеряет два литра крови, он умрёт. Я не знаю, как велико моё тело, и смертельна ли эта рана, которую я нанёс миру.
      Может быть, он уже обречён.
      .................................................................
      Прощаясь, она улыбнулась мне, я и теперь вижу перед собой эту улыбку. Мне никуда не уйти больше, потому что, я знаю, я остался там, навсегда, и больше я ничего уже не смогу сказать.
      Я хотел бы почувствовать теперь хоть что-нибудь, если бы я умел хотеть.
      Хотя бы усталость.
      А теперь пусть будет занавес.
      Послесловие
      ....................
      Мы познакомились, можно сказать, случайно, на одном из рождественских вечеров. Нас представили друг другу. Мы обменялись несколькими малозначительными фразами, после чего он неожиданно наклонился к моему уху и тихо сказал: "Сейчас я незаметно улизну. Приходите ко мне. Завтра. Я буду ждать вас".
      И он скрылся, а я даже не успел спросить его, где он живёт. Однако, я узнал его адрес и на другой день явился к нему с визитом, не позвонив заранее и не будучи уверен в том, что застану его.
      Он был дома.
      Про Ганнибала говорили, что в его красоте есть нечто, приводящее в ужас. То же самое я мог бы сказать и о нём - его красота произвела на меня впечатление неизгладимое, вызвав одновременно чувство невольного преклонения и ощущение страха (мысленно я назвал его Ганнибалом и Сципионом в одном лице).
      Мы стали беседовать.
      Я, между прочим, сказал, что в последнее время меня занимает психология убийства, и я всё более убеждаюсь в том, что тяга к нему, косвенно или напрямую, связана с желанием высвободиться из-под власти чужой воли. В качестве самого простого примера я привёл пресловутый эдипов комплекс, который, по моему мнению, нельзя сводить к одной лишь ревности. После этого я долго говорил о теологии мёртвого Бога, цитировал Шопенгауэра, уж не помню, по какому поводу. Наконец, я замолчал.
      И тогда он сказал: "Воля означает жизнь. Живые диктуют свою волю мёртвым".
      Я возразил, что, как мне кажется, происходит как раз обратное - мёртвые диктуют свою волю живым.
      - Да,- согласился он.- Я понимаю, о чём вы говорите. Люди верят только мёртвым. Но это от того только, что они сами, в сущности, мертвы и, тяготея к авторитетам, стремятся воплотить это тяготение в логически завершённой форме. Кстати сказать, заметьте, как переменчивы они бывают в своих суждениях, вопреки, казалось бы, стремлению обрести прочный авторитет. Абсолютный, непререкаемый, совершенный.
      - Это всегда несколько смущало меня,- признался я.- Они проглатывают всё, что им ни преподнеси. Сегодня они идут за тобой, а завтра они кричат, чтобы тебя распяли, причём, и то и другое делают искренне.
      - Это от того, что они не имеют воли. Что может сказать мертвец о жизни? Они всего лишь служат тому, кто повелевает ими сегодня. Что будет с ним завтра? Сегодня они возводят ему статуи, а завтра сокрушат их. Это очень утомительное зрелище, вы не находите?
      И он рассказал, что когда-то был увлечён идеей великого синтеза творческого гения.
      - Но это синтез небесный,- сказал он.- Его может осуществить лишь Бог, и осуществляет. В этом смысле, вполне обоснованно называть Его Небесным Диктатором, есть такое определение, вы знаете. Но я займусь Землёй,- закончил он несколько неожиданно.
      Я спросил его, что он хочет сказать этим.
      Он сказал: "Вот дорога, по ней движется колонна солдат. Вдруг в небе появляется ангел. Солдаты замерли, заворожённые его полётом. Но вот раздаётся окрик офицера, ангел скрывается из виду, и колонна продолжает своё шествие".
      Я опять спросил, что это значит.
      - Когда вы проповедуете людям,- сказал он,- они слушают вас, но это вовсе не значит, что они становятся такими, как вы, и осознают то, что осознали вы. Отнюдь. Они лишь наблюдают ваш полёт. Вы не можете увеличить количество себя, действуя таким образом.
      Я возразил, что и не стремлюсь к этому.
      - А я стремлюсь,- сказал он.
      - Зачем?- спросил я.
      Он пожал плечами.
      - Я люблю жизнь. Она должна принадлежать мне всецело, расти во мне. Когда-нибудь мне будет принадлежать весь мир.
      То, что он произнёс, было так странно, что я не знал, что и думать.
      Он посмотрел на часы и сказал: "Сейчас вы её увидите".
      - Кого?- не понял я.
      Он не успел ответить. Я услышал, как открылась входная дверь.
      Он вышел из комнаты.
      Вернулся он не один - с ним вошла женщина. Я поднялся к ним.
      И тогда я увидел Леди.
      Она заговорила.
      Я был словно бы под гипнозом, странное чувство охватило меня, как будто я вдруг вспомнил что-то, что всю жизнь тщетно пытался вспомнить, и не могу высказать, и волнение переполняет меня, и... нет уже ничего, только совершенный покой... и странное томление... Это было похоже на гипноз... Или, может быть, сон... Следующее, что я помню, это как я иду по улице, а на меня все оборачиваются, и я не могу взять в толк, почему, пока не замечаю, наконец, что смеюсь и громко разговариваю сам с собой.
      Да, да, я знаю, что каждая женщина по-своему красива, и всякая красота по-своему неповторима и уникальна. Но неповторимых и уникальных много.
      А Леди была одна.
      Наверное, это самое главное - понять это, значит, начать понимать, кем же она была, Леди...
      Когда мне становится грустно,- может быть, это усталость,- и что-то тоскливое зажигается во мне, крохотный светильник посреди кромешной пустыни ночи, и я понимаю бессилие слов высказать это чувство, я думаю о ней... Нет. Это она приходит ко мне.
      Она была солнцем мира, и солнце мира погасло.
      Какого покоя она искала? Что знал об этом Король? Он сказал: "Она всегда оставалась снаружи, и я раздвигал стены своего дома, догоняя её, и не мог догнать".
      Неужели наш мир такой старый, что солнце его искало покоя!
      "Что мне до мира",- говорю я себе.- "Он мёртв и лишь пытается создать иллюзию жизни, и, подражая, той, которая никогда уже не вернётся, делает это всё хуже. Он забывает, какой она была. Так распадались формы на критских монетах - я разгадал тайну Кносса, с кем поделиться мне своим открытием? Я остался один..."
      Сколько дворцов было на этой Земле, в этой Вселенной!
      Только Леди была одна.
      Король обещал мне, что наши пути не пересекутся, но он ошибался, или просто не договаривал всего, ведь он не умел ошибаться.
      Она была единственным живым человеком в его мёртвом мире, и он не мог не убить её, ведь править вполне можно лишь мёртвыми.
      Теперь, когда её больше нет, и те, кто пытаются подражать ей, делают это всё хуже и хуже, у меня больше нет пути вернуться назад.
      Он лишил меня права на малодушие, мне некуда вернуться больше.
      Потому так грустно становится мне, когда мною овладевает усталость.
      И тогда я думаю о Леди.
      Вторая наша встреча произошла более чем год спустя, весной, в Афинах. Я безмятежно грезил, лёжа на кровати в своём гостиничном номере, может быть, я спал,- мне предстояло пробыть здесь ещё неделю или две, в зависимости от обстоятельств, суть которых представлялась мне непонятной и загадочной, что, впрочем, нисколько меня не беспокоило,- как вдруг дверь распахнулась, и вошёл Король. Он взял меня за руку и вывел из комнаты на улицу, не дав себе даже труда объяснить мне, что происходит.
      Несколькими минутами позже мы уже сидели под зонтиком тента и беседовали, попивая охлаждённую воду.
      Я был плохо причёсан, небрит и пребывал в настроении самом прескверном.
      Он, кажется, не замечал этого или же делал вид, что не замечает, любезно прощая мне скверное расположение духа и несколько излишнюю пытливость, с которой я изучал его лицо, подслеповато щурясь от слишком яркого света, который щедро разливало безоблачное весеннее небо.
      Он почти не переменился с нашей прошлой встречи, разве что сделался ещё более неотразим и чуточку более насмешлив и высокомерен,- последнее, впрочем, было почти незаметно.
      Я поинтересовался о Леди.
      Его губы едва уловимо дрогнули, но немедленно сложились в улыбку.
      "Даже не знаю, где она в эту минуту. Она меняет свои апартаменты так часто..."
      Тогда-то он впервые и рассказал мне о своём неслыханном замысле.
      - Я хочу облагородить человеческую расу, изменить её внешность, направление мыслей... Идеальная красота души и тела, то, в чём древние видели идеал, доступный лишь олимпийским богам.
      - Неужели такое возможно!- невольно вскричал я.
      Он сказал, что некоторое время назад ознакомился с результатами экспериментов, проводившихся в своё время немецкими нацистами, и не без любопытства.
      - Но увы,- сказал он.- Они подходили к этому делу слишком прямолинейно, не понимая, что тело - это своего рода проекция души на материю. Вы знакомы с аналитической геометрией?
      - Самую малость,- признался я.
      - Если у вас есть некая фигура на плоскости, и вы хотите тем или иным образом переместить её или изменить её форму, то вам приходится искать соответствующее преобразование, с помощью которого вы сможете это сделать. Но есть иной способ. Всякая плоская фигура - это проекция пространственного тела, и иногда оказывается гораздо проще просто повернуть последнее, чтобы изменить проекцию.
      - То есть, вместо того чтобы пытаться растянуть тень от жерди, нужно просто наклонить жердь?
      - Да,- сказал он.
      - И это возможно?
      - А как вы полагаете?
      - Я имею в виду людей.
      - Я делаю это.
      - Но как же вы управляете ими?
      - Это просто,- сказал он.- Они лишь провода, по которым я пропускаю ток. Ведь сами по себе они мертвы, я совершаю в них жизнь, которая всегда воплощение моей собственной, единственной реальной жизни.
      - Но ведь они двигаются, ходят, говорят, едят, ложатся спать, просыпаются, неужели вы отрицаете в них даже самую элементарную жизнь!
      - Есть такие механические игрушки,- сказал он,- которые копируют движения людей, порой презабавно - они танцуют, двигают руками и ногами, пастухи и пастушки, арлекины, танцовщицы, барабанщики, рыцари - игрушки Дроссельмейера. Вы назовёте их живыми?
      Я не ответил.
      - Когда они сражаются друг с другом,- продолжал он,- и когда одна кукла изображает короля, а другая - вассала, они остаются куклами. Они всегда остаются куклами.
      - И они будут послушны вам?- недоверчиво сказал я.
      Он улыбнулся.
      - Вы не представляете, с какими занятными казусами мне приходится иногда сталкиваться, ведь я не всегда знаю точно, как далеко простирается мой мир, когда я должен отдавать распоряжения, а когда мои желания исполняются безо всяких указаний с моей стороны. Так верный слуга предугадывает желания хозяина. Всё это очень мило, однако... Вы не замечаете в них перемену?
      Я несколько растерялся от неожиданности вопроса.
      - Вы имеете в виду моду?- пробормотал я.
      - Да нет же!- сказал он.- Внешность. Вы не замечаете этого, нет? Они меняются, это уже теперь заметно.
      - А вы не боитесь,- сказал я,- что все они станут на одно лицо, точную копию вашего собственного?
      - Не думаю,- сказал он.- У каждого из них своя роль, и в соответствии с этим, различной должна быть и их внешность.
      Он взглянул на меня.
      - Но конечно, что-то должно передаться. Так Господь сотворил Адама по своему образу и подобию,- добавил он задумчиво.
      "Он полагает себя Богом!"- подумал я, замерев от ужаса.
      - Я знаю, о чём вы подумали,- сказал он, пристально посмотрев на меня.- Но вы ошибаетесь. Вечность меня не интересует, это по вашей части. Хотя ведь и вы стремитесь вовсе не к тому чтобы стать Богом, а к тому лишь, чтобы быть Ему абсолютно послушным. Это означает смерть, но это ваш выбор.
      - Надеюсь,- сказал я,- вы не полагаете меня мёртвым?
      Он отнёсся к этому с серьёзностью, показавшейся мне странной.
      - Вы не мешаете мне,- сказал он.- Даже если вы захотите вдохновить людей своими идеями,- да, я знаю, что вы хотите сказать, но мало ли,- то мне гораздо проще сделать так, чтобы они не слушали вас, нежели сделать так, чтобы вы не говорили. Но наши пути не пересекаются.
      Я сказал, что теперь только начинаю понимать, что он хочет сделать с миром.
      - Нет, нет,- поспешил я перебить его.- Я о другом. Вы растите свой мир как сад, но только сад этот - не более чем оранжерея экзотических цветов, всегда под стеклянным колпаком. И это, может быть, трогательно, поэтично, но если вам всё же удастся дойти до конца,- это не удавалось ещё никому, вы знаете,- если вам всё же удастся, то это может быть страшно.
      - Что же такого страшного в том чтобы выращивать цветы?- улыбнулся он.
      - Вы лишите землю притока воды, и она превратится в пустыню.
      - Почему же?
      - Вы лишите её воды.
      - Но вода, которая есть в этом мире, в нём и пребудет. Цветы, если накрыть их стеклянной банкой, не требуют полива. Это замкнутый цикл.
      - Так поступают с цветами, когда хозяева отлучаются из дома,- сказал я.
      - Вся наша планета - это космический корабль с замкнутой системой водоснабжения,- сказал он.- А хозяин, как будто, в отлучке...
      - Не думаю,- возразил я.- Наша планета - часть Вселенной, а часть неотделима от целого, и все части взаимосвязаны и взаимозависимы. Почему вы полагаете Землю замкнутой системой?
      - И кто же хозяин этого мира? Бог?
      - Да,- сказал я.
      - Вы знаете, католики полагают папу наместником Бога на Земле.
      - Я знаю.
      - Вы не католик?- спросил он.
      - Нет,- сказал я.- Я понимаю, о чём вы говорите. Но даже под стеклянным колпаком цветы получают извне солнечный свет. Снаружи всегда что-то есть, не забывайте об этом.
      - Если вам это доставит удовольствие...- сказал он с улыбкой.- Я готов даже записать ваши слова... ну хоть на этой салфетке. Чтобы не забыть.
      Я извинился.
      Мы расстались. Через два дня он покинул Афины, мне же пришлось задержаться ещё почти на месяц.
      После этой встречи мы долгое время не виделись.
      Между тем я начал замечать, что в мире что-то меняется,- или, вернее, в нём появляется что-то новое,- не повсюду, но каждый раз, когда я чувствовал это, ощущение было ясным и отчётливым.
      Этот мир вокруг всегда был чужим для меня - порой он бывал благодушен, даже сентиментален, порой жесток и отвратителен в своей агрессии... Он вёл себя как живой человек, туповатый, взбалмошный, иногда удивительно чуткий, но умеющий всегда всё испортить в последний момент. Он провоцировал меня, и я его недолюбливал, хотя никогда и не считал себя его врагом. Просто я старался держаться от него подальше, впрочем, никогда не уходя слишком далеко.
      Есть мнение, что, умерев, человек не сразу осознаёт это, и думает, что продолжает земную жизнь. Когда-нибудь у меня ещё будет возможность это проверить, но здесь, на Земле, вступая в мир Короля, я всегда безошибочно чувствовал эту грань, разделяющую мир живой и мир мёртвый.
      Иногда мне больше нравился первый, иногда второй.
      Мир Короля был безразличен ко мне, не замечая самого факта моего существования, и в этом было своё удобство, мне даже случалось искать убежище в его прозрачных стенах - непроницаемые, они хранили тишину моих кабинетов, покой в моих садах, никто не пришёл бы сюда помешать мне, и я блаженствовал... Ах, если бы это могло продолжаться долго...
      Последняя наша встреча произошла через три с половиной месяца после известия о смерти Леди.
      Он не был сонным или отрешённым, когда мы стояли друг перед другом, и он протягивал мне изящную папку с этими бумагами - ничего подобного. Он был всего лишь мёртв.
      Я проезжал по этой дороге,- сам не знаю, почему я выбрал поехать по ней,его машина стояла у обочины, а он стоял рядом с ней, как будто ждал меня здесь.
      Я остановил машину и вышел к нему.
      Он сказал: "Возьмите это. Мне нечего делать с этими записями".
      Я стоял и смотрел на него, и не мог пошевелиться.
      - Возьмите,- повторил он, протягивая мне папку, и я протянул руку и принял её.
      - Вы верите в Страшный Суд?- спросил он.
      - Да,- механически ответил я.
      Он повернулся и пошёл к своей машине.
      С неторопливой манерностью он открыл дверцу и исчез. Дверца с тихим щелчком затворилась. Потом в окошке возникла его рука, бледная, с тонкими пальцами, одетыми в перстни, и махнула мне на прощанье.
      Он уехал, а я остался стоять, держа в руках папку.
      Я ничего не изменил в этих записях, только немного упорядочил их.
      Вот, кажется, и всё.
      И можно опускать занавес.
      1990 - 2000 гг.