Иннокентий А. Сергеев
      Эпитафия для дурака
      Пролог
      Она растворяет мою кровь в вине и поит гостей, и моя жизнь выпадает осадком на дне их недопитых бокалов. Она говорит: "Твоя душа бесцветна как вода в озере, она кажется синей, но это цвет неба". - - Цвет неба - белый. Мы с тобой почти незнакомы, и ты ещё не научилась пить мою кровь. Ты говоришь, что тебе нужно другое. А она смеётся надо мной и шепчет, когда я остаюсь один, а за дверью подслушивают. Я изощрялся, расставляя зеркала, чтобы поймать её отражение, но так и не сумел обмануть её. Ты развешиваешь свою одежду на спинках стульев, зная, что вещи остаются в равновесии, ты говоришь, что тебе тяжело, не следовало есть столько жирного. Иногда мне хочется быть разбитым стеклом, чтобы обо мне пожалели; но вот они вставили новое, и я понимаю, как всё это глупо. И тогда я хочу стать глупцом. И она снова смеётся надо мной. - - И исчезает. Я остаюсь один. Сегодня с утра солнце и слабый ветер. И никаких осадков.
      - - Всё выпито.
      Ты даже раздеваться-то не научилась...
      А вот они... Подожди. Сейчас.
      А вот они говорят, что я должен написать новую книгу. А ещё... ещё они говорят, что это неправда, будто мечты сбываются, но не хотят спорить с теми, кто утверждает обратное, потому что знают, что спорить глупо. Это я им сказал. Нет, они это знали и раньше. А я говорю: "Что за глупость. Говорить, что мечты сбываются, это всё равно что говорить: "Сны сбываются". Может быть, и сбываются. Но это вовсе не значит, что это хорошо или плохо. Это может быть хорошо, может быть плохо. Но причём тут мечты!" Ладно, ладно. Они говорят. А я каждый раз пишу о людях, которые приходят только затем, чтобы я о них написал. И тут же уходят. Ну где благодарность! Я попытался как-то написать о себе, так ничего же не получилось. Написал о какой-то женщине, которой ещё за неделю до этого не знал. Назвал её Нина... Они даже бокалов-то своих не умеют допить! Или нарочно это делают. Посмотри, мол, вот что такое твоя жизнь - осадок на дне наших бокалов. "Моя жизнь - дерьмо",- как сказал поэт.
      Они говорят... Да что б они понимали!
      Сегодня утром я проснулся и подумал: "Сгореть бы как сука в печке, до чего же надоело всё!" Вот возьму и... напьюсь. Или... Ну, не знаю. Собранности мне не хватает, а то бы давно уже как сыр в масле катался. - А как это?
      - - Если бокалы пусты, значит - - что-то не так. С погодой, да?
      И он разделся, и все увидели, что вместо тела у него большая еловая шишка. Всё!
      Хватит.
      - - Ну хватит же!
      1
      Ладно. Это было прологом. Так вот, есть у меня дядя. У дяди есть племянник - я. А ещё у меня есть мечта: чтобы дядя, когда умрёт, оставил мне в наследство миллион. Нет, три миллиона. Однажды я ему об этом сказал. Он ответил, что если бы у него был этот миллион, он бы так и сделал. - - Вообще-то, он выпимши был. Предположим, что он умер,- так, ради эксперимента,- и оставил мне в наследство миллион. Что же я с ним сделаю? - - Нет! Три миллиона. Угадайте. Раздам бедным? - - Нет. Куплю себе место на самом дорогом кладбище? - - Опять нет. Что же тогда? Ещё не придумал. Так что пусть дядя пока поживёт. Пусть дольше живёт. Больше заработает. И я что-нибудь путное придумаю, или подскажет кто, или... Всё! Понял, что мне мешает. Дело не в том, что я несобранный. Всё дело в этих самых "или". Они мне всё дело портят. Ведь я романтик в душе. А вот эти самые "или"!.. мать их. Пардон. Больше ни одного "или". Надо быть принципиальным. Надо быть собранным. Надо быть богатым и здоровым. И относиться, хотя бы условно, к какой-нибудь нации. И жить дома, чтобы не было никаких толков вроде: "Вот, понаехали тут всякие, прохода не дают! И все как один дураки... то, сё..." Так что ж их так сюда тянет-то, дураков? Как мух на дерьмо. Вообще-то, я тонкий эстет. Но когда мною овладевает порыв, я как бы пьянею. Так вот, пока трезвый: Во-первых, я эстет. Во-вторых, романтик. А в третьих, ну вас всех в жопу! Я спать пошёл.
      Так, чего я там написал? - - Осадок на дне их бокалов... Это про меня. Значит, я пишу про себя. - - Давно пора. Мой дядя... да-да, тот самый... который выпимши был, спросил меня: "В чём истоки твоего творчества?" А я сказал: "Ну, во-первых, я романтик". А он сказал: "Ну и что? Я тоже". Я ему сказал: "Дядя, иди проспись!" - - Нет, это я потом сказал, когда он уже ушёл. Так вот, она, стало быть, кровь мою растворяет в вине как в какой-нибудь луже. Вот сука. Посадить бы её за стол и посмотреть, что она напишет. Есть такие. Только и умеют, что раздеваться. А есть такие, что и раздеваться не умеют. Вот тут недавно одна... Нет, не буду про неё писать. А то, может, она ещё и вернётся. Она за хлебом пошла в гастроном, тут неподалёку. Там, между прочим, всегда есть это... если надо, то... в общем, если надо, всегда. Только там. Проверено.
      - - А чего это я всё с новой строки пишу? Чтобы больше казалось, что ли?
      А вот догадайтесь!
      Не придумали ещё?
      В общем, я не еврей. - - Ну вот, уже что-то. Продолжай. Продолжаю. У меня есть дядя... Да ну его в баню! Сколько можно, ведь про себя начал. А вот он я! Весь как есть, с головы до ног не еврей. Денег у меня немного... пока. Угрызения совести мучают регулярно, сам не знаю, к чему бы это. Наверное, мешает что-то воспарить к небесам. Не надо было есть столько жирного. Вот у меня друг был, так он у меня десять копеек стащил. Тогда ещё не было инфляции. Настоящие десять копеек, на которые я, между прочим, мог два талона купить на троллейбус,- хотя обычно я без билета ездил,- ну, не талоны, так два рогалика. И что же, я разочаровался в людях? Да ничуть. Было бы из-за чего. Подумаешь, два рогалика. Ну съел бы их, что от этого в мире прибавилось бы? Разве что дерьма... Э, нет, позвольте! Подход у вас, однако, неправильный. - Как так, неправильный? К чему подход? - К дерьму и вообще к этому вопросу. А как надо? А вот как. Рогалики эти всё равно кто-нибудь съел, а значит, количество произведённого дерьма от этого не стало меньше. И обратно, если бы эти рогалики съел не кто-то другой, а я, дерьма в мире не стало бы от этого больше. Но это только одна сторона, так сказать, количественная. Есть ещё и качественная. Речь идёт, конечно, не о качестве дерьма, а о его, я бы сказал, статусе. Ведь несмотря на внешнее сходство, дерьмо обывателя всё же существенно,- повторяю, существенно,- отличается от дерьма мыслителя. Чем же?- спросите вы. А я отвечу. Дерьмо обывателя является основным продуктом жизнедеятельности оного, в то время как дерьмо мыслителя представляет собой побочный продукт, собственно, шлак. В этом и состоит существенное различие. Возвращаясь к случаю с пропажей десяти копеек, скажу, что вовсе не в дерьмо превратились бы эти рогалики, которые могли быть куплены, и не были куплены, которые могли быть съедены мною, и были съедены кем-то другим, они превратились бы в энергию мысли, быть может, в написанные строки... Хорошо, если рогалики эти были съедены другим мыслителем, а если простым обывателем? Ведь он же просто превратил их в дерьмо, и всё - пропали! Так-то. Хотя вообще-то, случай тёмный. Может, я и сам потерял эти десять копеек, или кто-то другой взял. Деньги-то у нас вечно где попало валялись. Как говорится, время разбрасывать и время собирать. Пора бы уж и собирать... Ладно, с дерьмом разобрались. У нас тут конец века, надо мудрые книги писать. Осмыслять, обмозговывать... Вот я, только и пишу что умные книги. Могу я хоть раз про себя написать? Имею я на это право? Поэтического чего-нибудь? Это пожалуйста. Это мы завсегда. ... Она пылала как сияющее сердце вселенной и так же была холодна....................... .... Нет, что-то не получается. Зря я сказал: "Завсегда". ......И так же была далека от звёзд, ею порождённых... Никогда не зарекайся. Ладно, напишу как-нибудь вскоре, как подойдёт. Это ведь как тесто: замесил, и жди, когда подойдёт. А там уж не зевай. А пока я про дядю своего напишу. Дядей у меня много, речь не о них, а о дяде, как бы это лучше сказать, в мифологическом, что ли, смысле. Он всегда мне говорил: "Не женись". - - И кто был прав? Угадайте. С ума сойти, конец века, страна в заднице, денег ни шиша, а ни одной умной мысли! Вот дерьмо...
      А они не коплексуют, нет, они по-простецки хватают её за горло астральное тело Царицы Савской, принцессу в шелках и тапочках, как кому угодно,- и размышляют, в какой позе её лучше трахнуть, а в это время с них рисуют портреты для монументальной голографии наподобие роденовского Мыслителя в духе далианской архитектоники Милле - это называется быть на троне холма. Не знают, под кого косить, то ли под Сарданапала, то ли под Муссолини. А мы сидим по уши в дадаистской кислятине и воспеваем прелести малообразованных девушек, простодушно улыбаясь или иронично кривя уголки рта, как кому больше нравится. Смешение языков и нарядов как на восточном базаре, и это называется ХХ век. Всё запутано, заморочено, вывернуто наизнанку как внутренности с перепоя, а почему?- - Я всегда говорил: "Беда прошлого века в том, что он слишком затянулся, как правление Людовика XIV, ему бы закончиться на Готье и Бодлере, так нет же! А когда дело затягивается, вот вам и нарушение пропорций, зрители засыпают как в той пещере, а когда протрут глаза, себя не могут узнать в зеркале. И ноют - ах, как это получилось, и что это такое вообще тут происходит, а вы кто?" Нет, я не хочу, чтобы меня превратно поняли, мне нравится это время. Они приходят ко мне на кухню, садятся напротив меня за стол и минуту-другую смотрят на меня пристально, как врач на допросе, а потом говорят: "А что это у тебя за саксофон за стеной? И причём тут труба Архангела?" А я говорю: "Это зов запретных желаний, который рушит городские стены, стены буржуазной морали. Труба Иерихона". Они тянут: "А-ах, во-от как". Когда я пишу, я не думаю ни о чём таком. Но если спрашивают, надо же что-то ответить, а то невежливо будет. Мы же такие вежливые, как алкаш на паперти. Если настроиться, можно придумать презабавные комментарии. - - Обхохочешься.
      Она холодна и пуста как сердце вселенной, и так же далека от звёзд, ею зажжённых. О, звёзды моей мечты!.. Ну вот, уже лучше.
      Раз уж разошёлся писать, так надо, чтоб сюжет был. Я ж понимаю, сюжет это обязательно. Это как мелодия, без неё одна тягомотина. Значит, сюжет - Есть у меня дядя... Нет! А у дяди есть жена... Это уже было. Ну хорошо. Тогда так. Один человек, хороший человек, очень не любил свою тёщу. И решил её отравить, но так, чтобы никаких следов. А для этого следовало досконально овладеть искусством варить яды,- вот ведь до чего можно довести человека, даже такого хорошего и со всех сторон положительного. Искусство оное оказалось делом весьма тонким, овладение им требовало немалого времени, но была бы цель... И вот. Пока он корпел над средневековыми трактатами, разбирая маловразумительную латынь и алхимические шифры, тёща его, покушавши с вечера грибков, возьми да и скончайся! "Искусство",- говорили древние римляне,- "есть подражание природе". - - Вот так.
      Я понимаю, что жизнь прекрасна и без выпивки. Только без выпивки этого не заметно. Когда нет того, что есть, появляется то, чего нет. Вот выпивка - она есть, а чудовища? Их нет. Но иногда появляются. А они говорят, что это, мол, белая горячка. Это мне, наследнику классической традиции! Я ж не могу двигаться в мире, где всё не на своих местах. Полная дезориентация. Вот и сижу, а мимо всё время проносят. То есть так: проносят всегда мимо. Кому, спрашивается. Наверное, тому, кого нет. Не надо мне этого... субъективного идеализма. В том что касается выпить, я материалист.
      2
      Мы как комары - пока голодные, они прячутся по углам и ждут своего часа, и не найдёшь их, а как напьются, садятся куда попало. Тут-то ты их и настигаешь утром. И прихлопываешь, оставляя пятна на обоях. Кончается тем, что приходится менять обои - - но это к делу уже не относится. Вот так же и нас судьба прихлопывает всякий раз, когда мы, напившись крови, сытые и довольные, теряем бдительность. Как пьяные бабочки. Удача - опасная штука. Но приятная. Она как любовь женщины, которой ты недостоин. И всегда будешь недостоин, сколько ни старайся. Сколько ни откладывай денег. Думаешь, они как яйца? Полежат, и вызреет что-нибудь? Может быть, и вызреет... Что-нибудь. Или кто-нибудь, и однажды... Две темы: "Капитан, проснувшийся среди ночи, что заставило тебя проснуться, ночной кошмар или то, что твой корабль уже тонул? Никто так никогда и не узнает этого достоверно". И вторая: "Храбрый парашютист без парашюта! Высоко летишь, далеко видишь..."
      Черепахи откладывают яйца на суше. Тут-то их и поджидают...
      Стоит назвать черепаху "рептилией", как пропадает всякий аппетит. Но иногда бывает всё равно, как назвать. И как к этому относиться. Вот эта улица за окном, ведь как-нибудь называется - я даже знаю, как... Ну и что оно значит, это название, и эти номера домов? Нет, для почты, конечно, удобно. А если не ведёшь ни с кем переписку, не выписываешь газет, журналов?.. Всё равно, счета приносят. Хотя я бы лично не возражал, если бы мои счета приносили кому-нибудь другому... Наверное. А может быть, и нет. Ведь не оплатишь - свет отключат, телефон... хотя всё равно, звонить некому, но кто-то всё время звонит... не знаю, что ещё могут отключить. Чем дольше не умираешь, тем больше приходится платить за свет инфляция...
      Когда не осталось времени, чтобы кем-то стать, остаётся только быть тем, кем ты хочешь быть. Уже сегодня.
      Они приходят в ветхих одеждах, неизменные персонажи земного театра, вся их история... Прежняя жизнь. И каждый раз я думаю, что открыл дверь, а на деле это не более чем ларец. Ящик Пандоры. Сундук. Открыл окно своей комнаты, куда они приходят, превращаясь в мысли. Мои новые мысли. Так они маскируются.
      ...........................................................................
      Уже второй час ночи. Мысли всё... одолевают...
      Он прихлопнул комара на лбу мальчика и, увидев свою ладонь, возопил: "На моих руках кровь моего ребёнка!" Он метался по парку, распугивая голых людей. Рояль сиреневого цвета. Трамвай.
      ...........................................................................
      Он облил себя вермутом и поджёг. Но не загорелся. Тогда он снова облил себя вермутом и снова поджёг. Вокруг стали собираться любопытные. Они стояли, наблюдая его безуспешные попытки, и тихо обсуждали между собой. Он перестал чиркать спичками и обвёл окружавших его людей невидящим взглядом. - Может быть, вермут плохой?- пробормотал он. В толпе послышался смех.
      - Не смейтесь так громко!- недовольно сказала она.- У меня и так голова болит. Она приложила ко лбу руку и закрыла глаза. - Подойдите,- попросила она тихо. Он приблизился. - Поцелуйте меня. Он склонился к её лицу и коснулся её щеки губами. Она открыла глаза. - Какой вы глупый,- она с досадой вздохнула.- Разве я сказала "спокойной ночи"?
      - Не понимаю, чего она от меня хочет! - И вы не понимаете? - Нет. - Вот и я тоже...
      Она расхаживала по дому, отдавая распоряжения. - Да вынесите же кто-нибудь эти цветы!- вскрикнула она нервно.- На них уже смотреть нельзя, они меня пугают! Цветы исчезли. Она беспокойно оглядела стены. - А ты чего на меня уставился?- бросила она портрету мужа и тихо прошептала: "Как вы мне все надоели!"
      Когда он, наконец, осмелился посмотреть на неё, он увидел наведённое на него дуло револьвера. Он вскочил с коленей и попятился. Она взвела курок. Его ноги подкосились, и он простёрся перед ней на полу. "Я ждала тебя три года",- услышал он её голос.- "И я сказала себе: "Если он придёт, я отдам ему себя". Но ты не пришёл. И я ждала ещё три года и сказала себе: "Если он придёт, я отдам ему всю свою жизнь и всё, что имею". Но ты снова не пришёл. И тогда я сказала себе: "Если он придёт, я застрелю его вот из этого револьвера". И вот ты пришёл. Посмотри на меня!" Он повиновался. - Выбирай,- сказала она.- Либо я позову мужа, либо пристрелю тебя на месте. Он на секунду задумался. - Зови мужа,- сказал он.
      - Да нет! Она сказала: "Или я пристрелю тебя, или женись на мне". Он подумал и сказал: "Стреляй".
      - Ни один мужчина так бы не поступил. - Да что вы понимаете в мужчинах! Вот я их понимаю.
      - Ах, как я устала! Всё. Спать.
      3
      Это была интермедия, как на концерте, чтобы в туалет сходить, водички там попить, или ещё для чего... Никогда не мог понять, что там такого происходит во сне, что наутро всё уже по-другому! Вот мы и придумываем всякие правила, чтобы связать то, что было вчера, с тем, что предстоит сегодня,- хочешь-не хочешь, а предстоит, и не отвертишься,- придумываем себя, жизнь... вчерашний день... и ещё много чего. Не могу думать, когда пишу. Это всё равно что пить и одновременно мочиться. Я пробовал - не получается. Или это дело практики? А правила для того и существуют, чтобы не задумываться, так же как условности - для того, чтобы не раздумывать над тем, что такое жизнь, хорошо это или плохо, и вообще... а жить себе потихоньку. Вот я и придумал, чтобы, во-первых, сюжет был, ну не сюжет, так тайна, это, в конце концов, одно и то же, а во-вторых, написать что-нибудь романтическое. Или поэтическое, хотя в конечном итоге это совсем разные вещи. Романтизм - это как кокаин. А поэзия - это как музыка. Хотя иногда бывает, что одно поддерживает другое - все мы люди... как говорят гуманисты. Все мы гуманоиды. - - Ха-ха.
      У меня как депрессия,- то есть тошнит от окружающего,- так прыгаю на одной ноге и хохочу во всё горло, а тошнит что ни день; так скоро танцором стану, может быть, даже знаменитым. А может, и не танцором, а вовсе даже плясуном. Ну плясуном, так плясуном! - - А что. Нам, скоморохам, голой ли задницы стыдиться? Э!.. Да что, в самом деле. Нет, ну правда.
      Может быть, нужно было начинать с другого. Сразу никогда не знаешь, а как пойдёшь, так уж возвращаться обидно, с полдороги-то, а то просто лень. Говорят: "Лень-матушка вперёд нас родилась". Так? А не всё ли равно, откуда идти, если: а) всё равно не дойдёшь б) идёшь правильно в) все дураки д) с утра идёт дождь. Не поддавайся, охотник, соблазну собственной тени! - так они в эпосах пишут, а я что... Мне что диктуют, то и записываю. Разве я спрашиваю, кто это диктует? Там, в небесной канцелярии, лучше знают. Разве стал бы Веласкес, к примеру, экзаменовать тех, чьи портреты писал, на предмет катехизиса или... истории отечества. Разве он когда-нибудь говорил так: "Буду рисовать только хороших, а плохих не буду!" - - Да не говорил он так. Не всегда получается быть хорошим и при этом делать то, что тебе велят, даже если велят хорошие люди. Или не люди, а духи, или там... Но хорошие. Ведь иногда и расслышать толком не можешь!
      - Кто командовал "поднять флаг"? Я спрашиваю, кто командовал? Ты?! Вот сам и поднимай! - - (аплодисменты с галёрки, дамы хихикают).
      - - Успокойся, не над тобой.
      Так что ж они всё пьют мою кровь, что ж они всё нюхают пыль... Я ли это был среди них, а теперь развязан лежу... - - Вот, уже как песня. Я лежу за дверью в углу, словно мандариновый цвет. А она командует: "Встать!"- только всё не мне, а гостям. Не допив бокалов, встают гости и идут танцевать. Я ли это слышу их смех, я ли это здесь на полу? Где же вы, мои небеса... звёзды... не она ль в вышине их зажгла от жизни своей... или это смех её губ, а в бокалах тёплая кровь... - - Сейчас заплачу.
      Распахните мне дверь, и ветер напоит вас запахом утра и, пьяные, вы будете смеяться. Что это ты нам принёс, чем вздумал нас позабавить? И раскачиваясь в такт, будете хлопать в ладоши и кивать, и смеяться. - Ах, она опустилась прямо в траву, я видел это, я видел, я всё видел! Послушайте!.. Слышите? - Это шелестит кукуруза,- скажете вы.- Это ветер доносит шелест кукурузных побегов. - Да нет же! Я всё видел! Это шелест её платья. - Ах, она бедняжка,- сочувственно скажете вы, давясь от смеха.- Подумать только, прямо на землю... Откройте мне дверь! Я хочу уйти. Вы глупые, вы ничего не видели и не верите. Я принёс вам ветер и свежесть утра, а вы!.. Пусть вам будет стыдно, я уйду, и пусть вам будет стыдно. - А нам не бывает стыдно!- говорите вы и, смеясь, хлопаете в ладоши.- Нам не бывает стыдно. Пусть стыдятся те, кто опаздывает на завтрак. Вот, почитай в газете, пусть им будет стыдно, правда? Заглянув в газету, я уже не могу оторваться, не дочитав до конца. Что-то произошло этой ночью. Мне кажется,- или это только почудилось?- что я видел дым и пламя... Или это было во сне?..
      Нельзя раствориться бесследно, даже в воде. Что-то остаётся - вкус, запах, цвет... Что-то выпадет в осадок. Яд без цвета и запаха. Змея каждую ночь заглатывает свой хвост, змеи, которые завелись в моём теле, заставляют меня совершать круги, двигаться как марионетка, утром идти туда, где меня пропустят по предъявлению пропуска, а вечером - всегда туда, где меня ждёт ужин или хотя бы постель. Змеи, которые завелись в моей постели, оплетают меня упругими кольцами и сдавливают моё тело до боли в паху и в висках. Я протягиваю руку к тумбочке и наощупь включаю будильник. И я хочу раствориться во сне, но уйти бесследно нельзя. Они всегда найдут нас. А она всегда где-то среди чужих, в облегающем платье, по которому змеятся огни от свечей. И достаточно протянуть руку, чтобы дотронуться до цветущей ветки, прильнувшей к самому окну, но форточки нет, и я разбиваю стекло рукой,- кровь брызгает на белую краску подоконника,- слышится злорадный хохот далеко в коридорах. Цветы чернеют, обожжённые невидимым пламенем зимы. В разбитое окно врывается холод. Сидя на полу, я кутаюсь в плед и жгу спички, и в воздухе пахнет серой. Они всегда найдут нас по запаху.
      Я - Лаокоон.
      Что я могу? Я складываю костёр из тонких вишнёвых веточек, чтобы дым его был приятен ноздрям богов, которые, быть может, спят теперь или спорят между собой, кому взять на себя грязную работу прикончить меня. И когда тот, на кого падёт жребий, явится в своих воинских доспехах, закопчённый как окорок, надеюсь, я буду спать. Пусть это будет ночью и без боли. Я больше не могу видеть кровь. Я не хочу, пусть он уйдёт, я не могу его видеть, пусть он уйдёт! - Жить наяву, здесь, где всё, чем ты грезишь - наркотик, а всё, что ты пьёшь, пытаясь утолить жажду - яд или уксус... Или умереть во сне... Они не предоставят мне выбора. Они решат это между собой. Завтра. С утра всё замело снегом, пальцы не гнутся, и я жгу на снегу бензин, чтобы отогреть их, и сам уже похож на закопчённый агрегат, автомат по сбору вишнёвых веточек, вмёрзших в окаменелую землю. Механизм для рытья освещённых шахт во тьме ночи. Когда он придёт, я могу не суметь отличить его от себя и подумать, что проснулся и вижу себя в зеркале. Что тогда будет правдой? ... Завтра всё разрешится само собой.
      Время - это великий взрыв. Из-под обломков можно извлечь только обломки, и никогда ничего цельного. Обломки прошлого, можно составлять их заново вроде мозаики или пасьянса, или сочинять роли для своих любовниц, но никому не дано вернуться. Вот умер ты, к примеру, и что же? Впереди новая жизнь, а в старую уже не вернёшься, и ничего в ней не поправишь. Здорово, правда? Время - вот главное историческое событие. Прошло время. И вот уже двадцатый век. И тот подходит к концу. Самое прекрасное и самое чудовищное творение... Кого? Человечества? Бога?..
      Я долго искал красивых женщин в этом городе и, наконец, пришёл к выводу, что красота - это вопрос освещения.
      И когда я уйду во тьму, я стану ещё красивее, ведь от меня останутся лишь обломки, и наверное, они будут весьма живописны. А впрочем, почему это я уйду во тьму? Я уйду к свету!
      И вообще, всё проще простого - не хочешь, не пей!
      Учитель физики,- а ведь я учился в школе и даже изучал физику,- однажды сказал мне: "Не экономь бумагу, это не остроумно!" И прав был, наверное. (Вот почему я пишу всё время с новой строчки.) Одно я понял точно - сюжет у меня всё никак не получается. Может, пора уходить к свету? Осмотреться там, что, как... Антракт пора объявлять, вот что. А там и улизнуть можно - может, никто и не заметит. Да и вам пора. А то ведь автобусы не будут ходить, как пешком-то дойдёте? Да и метро тоже... Есть одна хорошая мысль - о том, что автобус уезжает из центра к окраинам вовсе не потому, что водителю не нравится центр, а просто потому что таков маршрут этого автобуса - "рейсовый номер такой-то".
      И вот уже завтрашний день склоняется к западным склонам, фрейлины безутешно плачут, и я ищу, чем вытереть им сопли и утереть слёзы,надушенными батистовыми платочками или хотя бы своим многоразовым... Мы прощаемся с теми, кто шёл раньше нас, а с востока уже приходит вчерашний день. Разве не радостно это звучит после слов "нельзя вернуться"? А они безутешны, странные создания; они назначают свидания и не приходят, они не следят за часами, но точно знают, на сколько они опоздали. Странные, очаровательные создания! Утрите же слёзы, всё равно никто не увидит их здесь, мы почти одни, как обломки прошлого... Все уже давно сели играть в карты на деревянных столах, покрытых тяжёлыми стальными листами. А мы остаёмся танцевать до утра, ничего не поделаешь транспорт будет здесь только утром,- и мы не захватили с собой водки. Что же с нами будет, несчастными? А вдруг пойдёт дождь? Там, за стенами парков, красные квадратики окон рассыпаны как значки, обозначающие игру. Люди празднуют день рождения города, и некто в пальто и с усами изображает перед ними мэра. Так давайте будем смеяться, и не нужно.
      Не нужно. Антракт. Дайте, пожалуйста, свет! Всё, антракт!
      4
      Сюзанна, прыгающая по ветвям как мартышка. Внизу стоят мужчины во фраках и наблюдают за ней в бинокли. Собаки заходятся лаем. Кто-то фотографирует. Подходят туристы, просят объяснить, в чём дело. Их никто не понимает; увлёчённые погоней мужчины во фраках чинно переходят от дерева к дереву, не отрываясь от своих биноклей. Кто-то объясняет: "Она спасается бегством как может. Мы застали её на берегу, она совсем голая". Туристы задирают головы, всматриваясь в шумящие как от ветра ветви. Один из них радостно вскрикивает. Он увидел. Это была нога! (Это была обнажённая женская ножка, свалившаяся с неё туфелька больно ударила по голове задумчивого оркестранта. "Так вам и надо",- сказал ему дирижёр.- "Не будете спать за пюпитром".) Кто-то фотографирует.
      Собаки заходятся лаем.
      Утром на реке был туман. Гребец в своей лодке не видел берегов, они тонули в матовой пелене. Он отпустил вёсла и, зевнув, высморкался в платок. "Е два - Е четыре!"- услышал он вдруг. Он вытянул шею и прислушался. "Аш восемь - Аш четыре!"- прозвучало в ответ. Гребец быстро достал из-под лавки шахматную доску и, расставив второпях фигуры, стал следить за игрой. Через девять или десять ходов он уже знал, кто они, невидимые в тумане шахматисты. - Я узнал их по стилю! Но окончательная уверенность пришла на пятнадцатом ходу, нет, вру! На девятнадцатом! Она стояли на разных берегах и выкрикивали ходы, не зная, что на середине реки гребец в своей лодке, медленно сносимой по течению, ловит чутким слухом их голоса и следит за игрой. - Да что, они все шахматисты были? - Да! Это был съезд шахматистов. - Турнир? - Точно. Турнир.
      Туман рассеялся, как если бы его сорвали. Берега обнажились. Застигнутые врасплох купальщицы с визгом бросились прятаться в прибрежных кустах, набегу подбирая с сырого песка свои одежды. Оставшееся подобрали туристы.
      - По мне, так это одно баловство,- неторопливо проговорил небритый пожилой крестьянин в холщовой рубахе и надетой поверх неё кожаной куртке.Так ведь им всё одно не запретишь, пусть уж играют. Раз приехали. И указав в сторону дыма на опушке леса, добавил: "А вон там сейчас кормить будут".
      Вечером грустные люди брели по пояс в воде мимо зарослей камыша. Сгущался туман. Из леса доносились звуки разудалой песни. Повара мыли посуду, склонившись к речной воде.
      - И чего этим собакам надо! Чего они так лают!
      Когда, усталые, они разбрелись по своим шалашам, была уже глубокая ночь. По коридорам картинных галерей бродили печальные призраки посетителей. Где-то далеко одинокая прачка полоскала бельё.
      5
      Вернулись? А зачем? Уже гасят свечи. Третьего акта не будет - главный исполнитель приказал вам всем долго жить. И не нужно, я потерял свой платок, мне нечем утереть вам слёзы, так что попрошу очистить помещение, как говорили в России в конце ХХ века. Попрошу, очень вас попрошу, или вы не верите, что я умер? Так загляните в справочники - там не врут, там всё написано. И кончено.
      "Нет больше силы размеренно дышать, Так хочется разбиться, милый, о блядскую кровать..."- сказала Мессалина, и опустился занавес. (Можете свистеть или хлопать, можете забрасывать сцену тухлыми помидорами, если они у вас под рукой - а значит, если вы припасли их заранее,- на этот раз у меня не получилось. Так иногда бывает в постели, а ведь творчество подобно сексу. И сюжет не возник, и... Писал эпитафию, а получилось дуракаваляние. А впрочем, почему бы и нет - ведь эпитафия-то для дурака!)
      Так торопитесь же, а то как доберётесь до дома! Последние слова умирающего? Вот они: "Моё рококо".
      И всё. Вот теперь занавес.
      Эпилог
      Удобно думать о себе в прошедшем времени, а почему - не знаю. Когда нечего выражать - Прекратите выражаться! остаётся только выражаться. И не всегда это получается остроумно, но, говоря из будущего,- как бы из будущего,- всё и всегда можно объяснить. С выгодой для себя, хотя и без пользы. Женщины перестали нас слушать и разошлись, каждая к своему вышиванию, значит ли это, что мы больше не отражаемся в зеркалах? Ведь если мы не отражаемся в зеркалах, значит, мы стали призраками, и вот мы уже выходцы из иного мира, и нами пугают детей... Как королём Ричардом, да? Вот мы и умерли, вот мы и стали призраки, времени сколько угодно, можно вспоминать их, свою жизнь, говоря о себе только в прошедшем времени - правило привидений номер один,- и назвать это эпитафией. А ей всё равно. Разве она склонит свою голову, разве пустит слезу над моей могилой? Умная, она знает, что здесь похоронен не я. Когда я вижу её, меня всякий раз мучает желание подглядеть за ней в щелку. И пусть она не знает, что я здесь.
      А меня и нет, я стал призраком. Нет, привидением, нет... Кем же я стал? Я как ребёнок, который мечтал стать взрослым, и не заметил, как вырос. И продолжает мечтать.
      1993-1995 гг.