Эпилог.

Общение Ли-Лен с Малышом проистекало на каком-то запредельном уровне. Они способны были десятки минут проводить, просто глядя друг на друга. Могло показаться, что они разговаривают мысленно, но я не чувствовала связи между ними. Ладно, Малыш-то вполне мог медитировать на Ли-Лен. Но какую причину моя пятилетняя дочь, этот электровеник, находила, чтобы сидеть и молчать на протяжении целого часа?

Я часто вспоминала Николь. У нее действительно не отмечалось патологий. И все-таки я не хотела, чтобы Ли-Лен вызывала даже малейшее подозрение в аномальном развитии. Мы с мужем старались, чтобы она больше времени проводила со своей расой. Но порой приходилось сплавлять наш генератор визга Малышу.

Терпение моего оружия не знало границ.

Помню, однажды Ли-Лен убежала вместе с ним в лес и не вернулась к вечеру. Я сначала искала ее сама, а потом связалась с Малышом и пошла на его зов. Вот это была картина. Неугомонная моя спала на траве, нежно обвитая кольцом малышова тела. Соломенные кукольные кудряшки разметались по черной броне. Малыш млел и таял. Маленькая самочка, дочка его хорошей. Самое любимое и священное существо на свете.

То, что она была с ног до головы в слюнях – это другой разговор. Малыш по мере разумения пытался уберечь ее от простуды, потому что сам тепла не излучал и помочь не мог. И мыть Ли-Лен пришлось в семи водах, пока она не стала красная, как помидор, и не начала реветь, потому что от мочалки уже было больно. А косички, ничего не поделаешь, остригли. И стала хулиганка похожа на тощего и очень сердитого ёжика.

Эндрис промахнулся в своих предсказаниях. Ли-Лен родилась без малейших намеков на какие-либо мутации. Да что там, она здоровее большинства своих сверстников. Всегда отлично спала и ела, никогда не болела ничем страшнее насморка. Анжела сказала, что общение с нуктой положительно влияет на иммунитет и общефизическое развитие.

Насчет первого не знаю, а вот второе – точно. Стоит только посмотреть, как они носятся. Что в воде, что по деревьям, цоп Малыша за хвост, и вперед…

Анжелин сынишка, на два года младше, страшно завидовал и пускался в рев.

Во время беременности я просто с ума сходила. Первый ребенок в моем возрасте – это само по себе тяжело, а я еще страшно боялась, что я действительно генетически модифицирована и рожу урода. Я могла сколько угодно говорить, что не верю в это. И даже убедиться путем анализа. Но махнуть рукой как-то не выходило. Стопроцентной уверенности все равно нельзя получить. Депрессия в придачу к токсикозу – и тут уже не обрадуешься даже тому, что все с тобой носятся, как с фарфоровой куклой…

Однажды вечером Дитрих пришел в спальню, где я томилась головной болью, и загадочно спросил:

– Янина, как обстояли у твоей матери дела с давлением?

Я пожала плечами.

– У нее была гипотония. Довольно сильная. Сколько помню, она все время глотала ментанол. А почему ты интересуешься?

Дитрих не очень весело усмехнулся.

– Пойдём, кое-что покажу.

– Дит, мне плохо.

– Сейчас станет лучше. Честно. Ну, хочешь, принесу?

Как так получается, что я постоянно лежу в постели и смотрю что-то на листке электронной бумаги, принесенном моим германцем?

Информационная статья. Ментанол признан тератогеном и запрещен к принятию во время беременности. Вызываемые уродства – недоразвитие определенных групп мышц, в тяжелых случаях – атрофия также и нервных путей. Уже два года назад установили.

Скажите на милость, откуда мне было знать?!

– Вот и все, – сказал мой муж. – Вот и вся твоя генетическая модификация. Можешь быть спокойна. По наследству подобные вещи не передаются.

Мы-то не стали ждать, а Игорь с Анжелой решили, что ребенка заведут только после окончательной победы. И я подначивала Анжелу, шутливо обвиняя ее в пораженческих настроениях.

Кесума умерла. Через два дня после окончания Второй Космической. Через день после того, как она узнала о ее окончании. Мы смотрели новости, запоздавшие, как всегда, на сутки, она сидела и плакала от радости. Чокалась с нами, когда Нару пулей слетала за бутылкой шампанского. Сказала, что обязана была дожить до этого дня.

Наутро ее нашли мертвой. Она улыбалась. Ей недавно исполнилось восемьдесят три.

Гарм умер через неделю. Не выдержал тоски. Дня три он сидел где-то в джунглях, а потом вернулся и все ходил среди людей, заглядывал в глаза. Пока однажды не лег. Свернулся клубком и задремал, навечно.

Когда Дитрих стрелял для них, ночью, был шторм. И не было звезд, кроме зеленоватых, уносящихся вдаль метеоров, следов трассирующих пуль. Имена боевого расчета взял океанский грохот.

А местера Уильяма, между прочим, убили. Через полтора года после окончания войны. Никакая охрана его не спасла, не отвели удара дублеры, и даже биопластик не уберег. Собственно, пластик и погубил владельца. На свете бывают мастера по работе с биологическим оружием, специализирующиеся на биопластике. Для этого просто нужно быть хорошим телепатом. Таких очень мало, но они находятся. Мастеру не потребовалось приближаться к охраняемой персоне, никто его даже не видел. Он перехватил контроль над костюмом и велел пластику убить содержимое.

Впрочем, Джейкоб успел побыть военным консулом. Начальником человечества. Пускай недолго, пускай кроме первого блистательного шага с гиперкораблями он ничем особенно не отличился.

Я думаю, что убрал его вовсе не безумец-одиночка, а его же структуры. Одиночки не действуют столь эффективно.

Вот так люди реализуют свои мечты.

Нару допекала пирожки, а я читала последние новости. Вообще-то вчерашние. Но вчера я укладывала спать сумасшедшую мышь по имени Ли-Лен, мне пришлось лечь вместе с ней, и я так и заснула. Дит не стал меня будить.

Выставка памяти Александера Мартина Дарикки, одного из выдающихся живописцев нашего времени. Биография, краткая искусствоведческая справка. Текст довольно скучный, но к нему прилагался полный каталог выставки с галереей картин. Я, не задумываясь, заказала галерею.

– А где Малыш? – спросила Нару, вынимая очередной поднос.

– Гуляет с Ли-Лен.

– Позови его. Пусть ведет ее домой. Уже обедать пора.

– Ну, уж нет, – заявил бесшумно возникший на пороге Дит. – Малыша она, значит, послушается, а родители что, ничего не значат? Яна, молчи, я ее позову.

Я улыбнулась и кивнула.

Он ушел, а я вспомнила, как мы приехали обратно в питомник из города, зарегистрировав брак.

– Ну вот, – почти жалобно сказал Дитрих. – Вот и меня постигла эта участь.

– Какая?

– Стать одним из мужей прайда.

Я засмеялась. Он взял меня на руки и понес. Малыш настороженно шмыгал кругом. Он ждал, когда маленький мужчина устанет. Маленькие мужчины быстро устают. И тогда Малыш понесет свою хорошую. Конечно, жаль, что у хорошей всего одно яичко, но зато это самочка…

– Малыш! – возопила я.

– Что? – удивился Дитрих. И тут же понял. По фону.

Малыш так и не дождался своей очереди.

…галерея открылась. Я перелистала несколько страниц с уже известными мне работами, а потом пошли новые. Я щелкнула по первой на странице картинке и открыла ее на весь экран.

И у меня занялся дух.

Сказать, что я была потрясена, значит не сказать ничего.

Местер Санди все-таки написал эту картину. Все-таки успел. По памяти. И даже успел отправить ее с Фронтира своему агенту до того, как ррит взяли город…

Здесь были какие-то аллюзии. Определенно. Я их чувствовала, смутно сознавала, но не могла вспомнить картин, на которые намекал Санди. Я не искусствовед, и вообще знаток небольшой. Даже подумалось, что надо бы прочитать какую-нибудь статью специалиста. Почти мучительное чувство ускользающей отгадки.

Чуть изменились пропорции. Наши тела стали стройнее, более вытянутыми. Я стояла прямо, разведя руки в стороны и согнув в локтях. Одна ладонь смотрела вниз, другая – вверх. Аджи, приподнявшийся на задние лапы, изгибался за моей спиной в позе выжидания, с грацией, на которую не способен даже нукта. Под нами светился узкий серп месяца, выгнутой стороной к ногам. Мои волосы, ставшие слишком длинными не только для экстрим-оператора, но даже для живой женщины, струились по телу, опускаясь ниже колен. Несколько прядей отводил в сторону ветер.

На мне была парадная форма без знаков отличия. И без берета. Наглухо застегнутый белый костюм. И местер Санди очень похоже нарисовал мое лицо. Оно тоже казалось наглухо застегнутым. Но я смотрела, смотрела сама на себя, точно из зеркала. Мой собственный взгляд. Обычный.

А за нами раскинулось звездное небо. И каждая звезда – глаз, внимательный и недобрый.

Композиция была идеально уравновешена. Но небо дышало опасностью.

Мы не стали «девушкой и смертью», как я почему-то думала.

Картина называлась «Страж».

Местер Санди рисовал не меня и даже не экстрим-оператора. Здесь я неважна. И Аджи неважен. Никто не знает, что это мы, и не вспомнит о нас. Мы ничего не значим.

Но все равно величайшая честь – вот так остаться. Навечно. Потому что должен быть не только Победитель, но и Страж.

– Лили Марлен Вольф! – заорал Дитрих на весь питомник. – Если ты немедленно не явишься к обеду, то обеда не получишь!

24.07.05