Он не только не двигался, но даже перестал мыслить. И вездесущие, неугомонные ящерята держались подальше от того места, где тихо угасал боевой нукта, лишившийся своего прайда. Один раз еще Лилен подходила к нему, намереваясь наново задать прежний вопрос, но отшатнулась, только почувствовав состояние бывшего своего охранителя. Словно медленно, очень медленно, но неуклонно ослабевала пружина; неторопливо, градус за градусом, остывало солнце, истаивал свет; мир неспешно сужался в точку… Единственная дочь Малыша стала взрослой, не нуждалась в его помощи, и он оставлял ее жить саму.
Игорь болезненно зажмурился и потер пальцами веки. Он, старый профессионал, ощущал куда острее Лилен, и, к тому же, еще не успел привыкнуть… примириться.
Лилен услышала, как он окликнул Нитокрис, и Старшая ответила.
«Ничего, – подумала девушка, – сейчас она скажет ему, что не заметила ничего…»
Мастер присел на корточки рядом с Малышом. Сцепил руки в замок, опустил голову. Повременил; поднялся и сказал вслух:
– Прощай, верный воин. Спасибо тебе за все. С меня трассеры в небо. Для тебя, Малыш. Для экстрим-оператора Янины Хенце. Для мастера Дитриха Вольфа.
Лилен покосилась на Таисию. Та опустила веки и стерла улыбку с губ.
Будто тоже почувствовала.
…как кончился завод у пружины, угасла точка, и некогда пылавшее солнце стало холодным камнем.
Молчали.
Потом Игорь, не глядя ни на кого, неловко, почти зло сказал:
– Он ждал меня, чтобы умереть.
– Дядя Игорь…
– Он боялся, что ты не поняла. Ни его, ни Нитокрис. Надеялся, я пойму.
Лилен закусила губу.
– Местер Игорь, – неожиданно подала голос семитерранка, – мы слушаем.
Лилен готова была ее убить, но мастер и не подумал осаживать Чигракову. Кивнул и отвел глаза, собираясь с мыслями. Даже не предложил сначала вернуться к дому. Беседовать над телом Малыша, проявлять неуважение к мертвому воину…
Таис ждала.
«Зачем она здесь?» – задалась вопросом Лилен. Вначале решила, что Чигракова приехала просто как наблюдатель и представитель, коли уж обсуждается вопрос о создании второго питомника. Какая-то уполномоченная чиновница. Но Игорь готов рассказывать ей все подробности произошедшей трагедии. Даже – мысль казалась кощунственной, но ведь так и было – готов подчиняться.
Ксенолог-дипломат? Не оперативник ли? Неужели подозревают еще какую-то технику чужих? Вроде анкайской? Если так, если что-то неизвестное… то возможно…
– Марлен, пожалуйста, опиши подробно, что ты наблюдала, и что тебе сообщили драконы.
Погрузившаяся в раздумья Лилен вздрогнула и нахмурилась. Опять ей? Что она может рассказать такого, чего не расскажет мастеру Игорю Великая Мать?
– Нитокрис сердита, – не дожидаясь ее реплики, проговорил тот. – Именно из-за того, что ничего не слышала. Она пришла и увидела все постфактум.
– Можно подумать, что-то слышала я! Мы с Майком пришли утром, и уже было… постфактум.
– Почему вы не ночевали дома? – спросила Чигракова. – Разве родители были против ваших отношений? И где вы провели ночь?
– Ваше какое дело?! – вызверилась Лилен. Наплевать, пусть думает, что она всю ночь трахалась в лесу с Майком, но что эта тетка себе позволяет?!
Бархатный, черно-колючий взгляд Таисии впился в нее.
– В полиции тебе не задавали этого вопроса?
– Нет!
– Провинция, и все знакомы друг с другом… – сама себе заметила семитерранка. – Хорошо. Пожалуйста, местра Лили, ответь на вопрос.
Лилен, ища поддержки, покосилась в сторону Игоря, но тот смотрел на Таисию – выжидающе и безгневно.
– Я пошла ночью купаться. А потом думать. В домик. На дереве, – каждую фразу девушка выплевывала, как дротик из духовой трубки; сама не знала, почему все-таки отвечает. Выдерживать безмолвный нажим Чиграковой было нелегко, проще сделать, что просят. – А Майк приперся за мной. Он не умеет ходить по джунглям и не дошел бы обратно. Я его оставила там спать. И мы вернулись утром.
– Ты что-нибудь ощутила? – перебив Таисию, спросил Игорь.
Лилен тяжело вздохнула.
– Ничего, – измученно, в тысячный раз повторила она. – Здесь ничего не было. И Нитокрис пришла, тоже сказала – здесь ничего не было.
– Неправильно.
– Что?!
– Неверно переводишь, – покачал головой мастер. – Правильно так: «Здесь было ничего».
– Не поняла.
– Надо было учить тебя… – досадливо проговорил Игорь. – Понимаешь… «Я ничего не слышал» – это нормально для человека. Нукта не может ничего не слышать. Он по-другому устроен и иначе воспринимает мир. Если Малыш и Нитокрис говорили, что ничего не было, это значит, что в сплошной и цельной ткани, в плотном океане, каким они ощущают Вселенную, появилась какая-то пустота. А это ненормально.
– И что это объясняет? – скептически сказала Лилен. – Можно подумать, кто-то знает, отчего такая ненормальность случается.
– Можно и подумать, – с нехорошей иронией заметила Чигракова.
– Майк, – спросила Лилен, – почему ты выбрал Урал?
Тот задумался. Всерьез задумался, явно не только подыскивая ответ для блондинки Марлен, но и пытаясь разобраться для себя.
Они сидели в гостиной коттеджа Мариненко. Игорь и Анжела ушли куда-то вместе с Таисией, то ли гулять, то ли обсуждать дела, а скорее, совмещать приятное с полезным. Лилен сделала чаю, Майк, сам не заметив, выглохтал уже пять чашек, а шестую пролил на ручной работы салфетки. Салфетки и скатерть давным-давно подарила Анжеле сама Кесси Джай. Лилен удивилась когда-то донельзя: она знала, конечно, что героиня Первой космической провела последние годы жизни здесь, в питомнике, но в голове не укладывалось, что Кесси могла в старости печь пирожки и вышивать салфетки.
Сквозь чисто отмытые стекла лилось солнце. Тени ветвей покачивались на белом подоконнике.
Майк сопел.
– Интуитивно, – сказал он наконец. – Подумал, куда меня тянет, маятник над листком покачал – ну, знаешь, как качают над двумя ответами? Потянуло на Урал. Я сначала думал, это просто выгоднее, они со сроками меньше гонят, денег больше дают. А потом понял, что не в этом дело…
– А в чем? – Лилен почти по-настоящему стало интересно.
Майк помолчал. Уже набрал в грудь воздуха для ответа, но вместо него помолчал еще.
– Я слежу, что происходит, – медленно сказал он. – В мире. Без этого нельзя. Но на самом деле не этим интересуюсь. Сейчас всякие проблемы, споры из-за квазицитовых месторождений, из-за договоров по пограничному флоту, из-за внешней политики… это не главное. Главное, Седьмая Терра – это то, что будет потом. Вообще то, что еще только будет. Может, будет не она, может, все переменится, но… чушь какую-то несу, – он удрученно покривился. – Мне пока тяжело сформулировать. Ну… устремленность. Эволюция. Молодость. Ты ведь Гумилева не читала?
– В подлиннике, – отрубила Лилен.
– Я имел в виду Льва. Историка. Была когда-то такая теория пассионарности…
Майк начал рассказывать и увлекся. Девушка внимала вполуха: она привыкла, что Макферсона порой заносит. В такие минуты тому делалось все равно, кто рядом. Он просто думал вслух. Процент непонятных слов мог зашкаливать или не зашкаливать, философские теории Майка Лилен все равно не занимали. Один раз, правда, он рассказывал про эволюцию культа красоты – как манекенщицы превратились в символ-моделей – это было интересно, но исключение только подтверждало правило.
Лилен думала о своем. О Чиграковой, дяде Игоре, который вел себя странно, и о допросе, который они устроили ей на поляне, где умер Малыш.
«Я расскажу тебе, отчего возникает явление, которое нукты чувствуют как лакуну в мульти-поле. Обещаю, что расскажу. Но позже. Сейчас мне важно не потерять нить. Местра Лили, пожалуйста, ответь на несколько вопросов», – Таис стояла, скрестив на груди руки, застыв; завитки волос золотились, непроницаемый взгляд походил на уцепившийся за тебя мягкий коготь. Лилен чувствовала, как учащается пульс. Непонятно почему. Она не волновалась, только злилась.
«Марлен, прости нас, – мягко сказал Игорь. – Местра Таис… следователь. У нее есть дополнительная информация. Мы найдем убийц. Помоги нам».
Лилен уставилась в землю.
Она отвечала. Честно. Про все. Чувство было отвратительное, слишком уж личное приходилось рассказывать. Как нижнее белье выставлять на обозрение. Но вместе с тем смутно маячило: именно так бы работали парни, носящие полицейскую форму, знай они, с чем имеют дело.
«О чем ты и твои родители говорили в последние дни?»
…о Майке, приглашении, договорах и фильмах. О выборе между Землей и Террой-7. О том, что мать и отец Лилен всегда на ее стороне. Про альфа – и дельта-самцов Ладгерды и Итии, про секвойид, в чью вершину ударила молния, про залив, в котором купаются нукты. Про домик, который папа сделал для них и Малыша…
«Во сколько ты ушла из дома?»
«Ушла… пол-одиннадцатого, наверно… – и вдруг у Лилен сжалось горло. – Дядя Игорь! Когда я пошла купаться! Я их слышала!! Я медитировала и услышала экраноплан. Вне расписания, он шел вне расписания». – Она с надеждой обвела взглядом их лица; она вспомнила важное, действительно очень важное, это могло помочь!..
Таисия задумчиво сжала губы. Коснулась пальцами подбородка, сосредоточенно глядя в одну точку.
«Лили, – спросила серьезно и непринужденно, – а о чем ты в тот момент думала?»
Лилен задохнулась.
Хоть что-то ответить удалось не сразу.
«Это мое личное дело!» – выцедила она наконец со всей злобой и гневом, какие кипели в ней.
Таисия отрицательно покачала головой. С такой уверенностью в своей правоте, что Лилен проглотила комок и, точно околдованная, ответила…
– Лили, – Майк потрогал ее рукав. – Лили, ты меня не слушаешь?
– Слушаю. Очень интересно.
Майк понурился.
– Наверное, тебе скучно про это… – стесненно улыбнулся он. – Извини, не буду больше. А мне вчера прислали наработки по сценарию. Хочешь посмотреть?
Лилен воззрилась на него.
– Тебе прислали сценарий, а ты мне не показал?! – она была потрясена. Что-то в мире определенно перевернулось.
– Это не сценарий! – Майк замахал руками, заметно краснея. – Это, во-первых, никуда не годится, а во-вторых, ты же знаешь, я всегда все переделываю, я и в договоры всегда такой пункт вношу.
Лилен потребовала показывать. Макферсон отправился за электронной бумагой – на браслетнике читать столько текста было неудобно. Своей не нашел, позаимствовал игореву и долго возился с чужими настройками, чуть не спалив лист.
– Это который? – спросила Лилен, когда, наконец, все вопросы решились, и на свитке потекло полотно текста.
– О Великой войне, – ответил Майк. – О переломе в ходе войны. По рассказу Дэлор Ли.
– «Заклятие крейсера»? – припомнила Лилен.
– Да. Ты ведь читала?
– Конечно. Только кого мне там играть?
– Венди Вильямс.
– Она же рыжая.
Майк засмеялся.
– А ты непременно хочешь быть блондинкой?
Лилен сморщила нос.
– Ну, если так, – подначил Макферсон, – пусть будет художественное допущение…
– Покрашусь, – отрезала Лилен и отобрала у него листок.
Сначала шло тяжело: Лилен еще помнила сам рассказ, и то, что сделал сценарист, выглядело неправильным и корявым. Потом ритм захватил; какой-никакой опыт у актрисы Л.-М. Вольф имелся, и отдельные сцены вставали перед глазами, как уже отснятые. «Майк, наверное, видит все целиком», – подумалось ей. Чего Макферсону тут не нравится? На взгляд Лилен, сценарий был – ни убавить, ни прибавить. Но режиссер, конечно, знал лучше.
– Меня здесь почти нет, – она не поднимала глаз от листка.
– Потом будет больше. Лили, ты и сама понимаешь, что не вытянешь «фильм одной звезды».
Та раздраженно дернула плечом. Вот зачем нужно было напоминать?!.
– На роль Венди предлагали Интан Семенову, – между делом сообщил Майк, и Лилен немедленно его простила. Уральская символ-модель, одно из знаменитейших лиц Ареала!.. и рыжие волосы у нее свои, даже без цветокоррекции…
Вспомнилось, как Майк вещал о роли модели в обществе: «Сначала она была просто шагающим манекеном, потом – кумиром-пустышкой, желанным сексуальным партнером, потом стала петь, танцевать, играть в кино, обрела интеллект и личность, а вместе с последней – намертво привязанный комплекс ассоциаций. В условиях абсолютной власти косметической медицины, когда из плоти лепятся живые манекены так же, как из виртуальных объектов неживые, требуется нечто иное, содержащее неповторимую ценность…» Вдохновившись, Макферсон начинал говорить фразами, какими нормальные люди и пишут-то с трудом. Лилен никогда бы не поверила, если б сама не слышала неоднократно.
Кстати, о символ-моделях. Интан, мягко говоря, занятой человек. Зачем ей этот фильм, второстепенная роль?
Странно…
– А кто сыграет Ифе?
– Она сама.
Лилен кивнула, продолжая читать. Записей с Никас сохранилось очень много, не только плоских, но и трехмерных, на которых певицу нужно только чуть омолодить. Ее сделают в цифре, и голос тоже будет настоящий, всем знакомый…
– А эта любовная история, с Джеком – она действительно была?
– Местра Ли сделала в рассказе только одно допущение, – ответил Майк. – Остальное – подлинные сведения. Она, собственно, всю жизнь занимается архивами местры Никас, пишет о том, что знает.
Лилен как раз дочитала до этого допущения. Дэлор Ли скрупулезно воссоздавала военную эпоху: жизнь старого заатмосферного корабля, проводящего в рейсе многие месяцы, суеверия солдат и пилотов, слишком зависящих от случайностей, психологические проблемы экипажей. Фантастика вторгалась в повествование резко и малодостоверно. Впрочем, там, среди бытописания, даже цитаты из песен Ифе казались чуждыми.
В сценарии небывальщинка проходила гладко.
И все же странно. Майку нравился непрофессиональный рассказ Ли. Он находил его обаятельным. Легкая сказочность выделила бы ленту из тысяч однотипных историй о Великой войне. Но почему из девяти представленных сюжетов Уралфильм отдал предпочтение этому…
«Медотсек. Темно. Ифе сидит, обняв гитару. Видны неподвижные тела Карреру и Тери.
Из ноздрей Ифе одна за другой начинают стекать струйки крови. Капли падают на обечайку гитары».
Лилен остановилась. Отложила листок. Майк все равно собрался переделывать… она еще начитается до оскомины.
Режиссер смотрел на нее, облокотившись на стол. Тихая улыбка светилась на губах, глаза влюбленно блестели. Лилен подавила вздох.
– Это сказка? – спросила она.
Майк задумчиво склонил голову к плечу.
– Это легенда.
На высоте трехэтажного дома раскачивалась, повиснув на одних коленках, пятилетняя девочка. Смеялась, мотая растрепанными косичками, взвизгивала и махала руками. Ветка, за которую она цеплялась, была слишком толстой, порывы ветра – слишком сильными, сорвиголова сама знала, что скоро упадет, но ничуть этим не беспокоилась. Парой метров ниже, на другой ветке, прочнее и толще, ее ждал Найт, терпеливый взрослый дракон, друг тети Поли.
Под деревом стояли, задрав головы, двое взрослых.
Чигракова нервно ломала пальцы. Понимала, что нукта поймает ребенка, что не причинит ему никакого вреда, но слишком непривычная ситуация казалась опасной вопреки логическим соображениям.
Девочка попыталась подтянуться и залезть на ветку, но чуть не сорвалась; Таис невольно вскрикнула.
Найт увещевающе зачирикал.
Проказница хохотала.
– Вот чудо… – озадаченно пробормотала Таис.
– Улянушка, – жалобно просил отец чуда, – слезай ты оттуда, мартышкин.
– Па-па!!
– Улянчик!
– У-у-у!
– Уляна Игоревна!
– Па-па, сни-ми ме-ня!
– Найт, – воззвал отчаявшийся Игорь, – сними ее!
– Не-е-ет! – провизжала Улянка и с нечеловеческой ловкостью вскарабкалась выше.
Найт озадаченно поднял лапу. Лезть за маленькой самочкой он не мог – под двухсоткилограммовым ящером обламывались ветки.
Игорь застонал.
Таисия наклонилась к его уху и прошептала что-то.
Мастер просветлел лицом.
– Ну хорошо, – громко объявил он. – Хочешь сидеть на дереве – сиди. Мы с тетей Тасей возьмем маму и поедем в поселок есть мороженое.
Оба они демонстративно повернулись к секвойиду спинами и зашагали по тропке.
– Я тоже! – торопливо, запыхавшись, крикнула Улянка, – тоже!..
Немедля бдительный Найт заключил ее в кольца своего хвоста – в два витка – и перенесся прыжком на соседнее дерево, пониже. Полет пришелся Улянке по вкусу, и обман был прощен.
– Уляночка, идите с Найтом к маме, – голосом доброй волшебницы посоветовала Таисия. – Предупредите, чтобы готовилась ехать. Ты какое мороженое любишь?
– С яблуковым вареньем.
– С яблочным, – вмешался папа. Таис незаметно стукнула его кулаком в спину.
– С яблуковым! – воинственно заявила Уляна.
– Разумеется, с яблуковым, – согласилась Таисия. – Ну, наперегонки?
Они пробежали вслед за стремительным Найтом пару десятков метров, пока дракон со своей шумной ношей окончательно не скрылся в зелени. Остановились. Игорь стер со лба пот.
– У Лилен получается ее утихомирить, – пожаловался он. – У меня…
– Ты – папа, – посочувствовала Чигракова.
Время перевалило за полдень, солнце палило немилосердно. На прогалине, укрытой лишь прозрачной трепещущей тенью, стоять было неуютно, невзирая на все красоты южного леса. В небесной расплавленной синеве таяли очертания клина псевдоптиц, отправляющихся за море. Весенний гам звенел над зелеными кронами. Неуклюжая полу-ящерица, полу-рыба вроде вымершей ихтиостеги чуть одаль, в тени, медленно выползала из сохнущей лужи.
– Заметь, – сосредоточенно вышагивая по тропе, сказала Таисия, – экраноплан появился почти сразу после того, как Лили приняла решение. То решение, которое разворачивало Вольфов лицом к нам. И их убили.
Игорь поднял бровь. Зажатая в зубах травинка шевельнулась.
– Ты полагаешь, реши Лилен иначе, и убийцы бы развернулись? – со сдержанным сарказмом проговорил мастер.
– Игорь, ты забыл, с кем разговариваешь.
– Прошу прощения.
– Да я не о том, – подкупающе улыбнулась Таисия, остановившись. – Ты сам сверхполноценник, ты разговариваешь с эмиссаром Райского Сада, и при этом не понимаешь, какую я вижу здесь зависимость… Игорь, это похоже на действия корректора.
На лице мастера выразился глубокий скепсис.
– Это похоже на действия корректора, который способен нарушать закон причинности. При этом выставляя предопределенные связи. – Он помолчал. – Совершеннейшая фантастика.
– Но прецеденты известны.
– На это была способна только Ифе Никас. И то – по легенде.
– Такова легенда, – кивнула Таисия. – Но я знаю по меньшей мере четверых живущих.
Глава шестая. Дикий Порт
Цмайши, великая старейшина, первая среди женщин, сидит в кругу челяди. Прообраз круга – небесное собрание Ймерхши, породившей мир и людей. Ибо сказано:
Ймерхши, сияющая, грозная, ужасная видом,
Среди светил, громадная, восседает.
Она всему исток дает.
Все в ней успокаивается.
Дочери подле нее сидят, как горы.
Ймерхши, Мать-Начало, солнцу над кряжем подобна.
Она светоч смерти,
Она победа, она ликование.
Прочие женщины сидят по левую и правую руку старейшины, подобно могущественным дочерям богини, за ними – мужчины, в блеске завоеванных украшений, бахвалящиеся силой и ловкостью. Дети смотрят на величие матерей, разглядывают броню воинов и знаки отличия, гадая, который из доблестных зачал их; ждут куска из рук великой старейшины, чтобы подраться за него и выяснить, кто будет первым через несколько лет.
Все как велит честь.
Цмайши огромна, жестока и все еще очень сильна, но в очертаниях ее тела больше нет красоты. Тело стало тяжелым и часто болит. Это знак: ее срок на земле истекает. Годы ее собираются, как зажимы на косах храброго воина, и уже самих кос из-под них не увидеть… Цмайши близится к двум векам.
Она рождалась в блеске клинков, в девичестве ей не было равных. Даже брат ее того же выводка, великий Р’харта, что осмелился выйти из чрева прежде нее и доказал потом свое право отодвигать женщин, брат, достойно принявший ужаснейшую из судеб – даже он остерегался свирепости Цмайши. Но минули годы и десятилетия, войны и выводки, голод и поражения. Клыки ее затупились, сосцы иссохли, теперь ей немного нужно.
«Солгите!» – молит старуха.
Солгите ей. Скажите, что она дома, что над нею небо Кадары. Что мир ее по-прежнему, как и в начале времен – царствующий, первый, исполненный вечной славы. Что все ее дочери живы и плодоносны, что ее сыновья прославлены подвигами, и каждого не раз выбирала женщина для зачатия. Что доблесть и мощь не покинули человечество, и дети его мечтают о победоносной войне.
Она умирает. Солгите.
– Пусть расскажут легенду, – приказывает она, и вокруг утихает хруст костей на зубах. Ее дому нечасто выпадает сытная трапеза, и все же никто не смеет ослушаться. Никто не переспрашивает, какую легенду следует рассказать. Всем известна любимая история Цмайши, как и то, отчего величайшая из женщин желает склонять к ней свой слух. Пусть скажут о древних героях: о победах и упоении боя, о богах, склоняющихся перед людьми, о высокой любви и высокой чести. Цмайши услышит о себе и доблестном Р’харте.
Один из мужчин выходит и садится перед ней на землю. Старейшина взирает на него сверху, глаза ее полузакрыты; Цмайши не думает о том, что в прежние времена обладателя четырех кос не пустили бы не только на чтимое место перед нею, но и вообще в ее собрание. Даже прибирать объедки…
Не помнит.
Он хорош в речи. Говорит нараспев, искусно подчеркивая рычащие звуки. Язык, новый и понятный, оттого кажется более древним; слова, которыми в действительности было когда-то сложено повествование, погребены и истлели более полумиллиона лет назад.
Он в материнском чреве своих братьев убил.
Он пожрал их, человеческой плотью себя насытил.
Он из чрева как трехлетний ребенок вышел, сестру отодвинул.
Шакхатарши, сестра, говорит:
«Ш’райра, мой брат, воистину силой обладает.
Мать не от слабого зачинала, она взяла бога».
Цмайши не помнит и о том, что М’рхенгла проиграл бой выродку. Приказывает глазам не видеть, носу не чуять, что мужчина перед нею болен и слаб, что из его сердец бьются лишь два.
Пусть говорит. Пусть говорит о Ш’райре и Шакхатарши.
…уже давно не с чем сравнить умения живых. Людская техника надежна, куда надежней того гнилья, что делают х’манки, но слишком много минуло лет. Слишком давно не делают нового. Все износилось. Не взлетит корабль, не выстрелит пушка, и не на чем прочесть кристалл с записью, где светит истинное солнце родины, где лица и голоса давно утраченных храбрецов. Старые серьги Цмайши с передатчиками не только отказались работать – искрошились в пыль…
Никто уже не сделает новых.
Выродки пользуются сделанным руками х’манков. Дозволяют х’манкам записывать людские сказки. Поругание, хуже которого нет.
Ш’райра, приплод смерти, три заката увидел.
Он пожелал с юнцами отправиться,
Он, Ш’райра, за кровью хехрту идти вознамерился.
Юнцы: «Куда, чадо пятнистое, собрался?», – смеются.
Ш’райра когтей не выпускал, не обнажал зубы.
Он очи сузил, молча вперед ступил.
Он одному на спину лицо завернул,
Смертерожденный, второму челюсть разбил.
Неплодные девочки улыбнулись.
Ш’райра один за хехрту ушел.
Никто с ним идти не осмелился.
Ш’райра не обнажал зубов, не выпускал когтей,
Он ударом кулака убивал хехрту.
Он с сотней матерых самцов вернулся, тысячу, где убил, оставил.
Молодые женщины улыбнулись.
Ш’райра: «Дома матери не желаю», – говорит.
«Я о науке воинской хочу слышать».
Шакхатарши говорит:
«Мать наша первая из женщин, отец наш бог смерти.
Лучший из лучших наставник лишь тебя обуздает.
Имя ему Х’йарна, обитель его далеко отсюда.
Самого Ймерх Ц’йирхту, бога войны, в начале мира наставлял он!»
Ш’райра: «Он, воистину, тот, кто мне нужен!» – отвечает.
Цмайши грезит. В мыслях ее Ш’райра, великий герой, убивает животных, врагов и друзей, детей и женщин, заставляя землю рыдать под своими шагами. Он пересекает пустыни и поднимается в области божественного света. Он встречает Учителя; он видит Л’йартху, того, кто станет его «вторым лезвием», и три по три года смиряет бешеный нрав, завоевывая право быть с ним рядом. Он повергает собственного отца, бога смерти, и сражается с Ймерх Ц’йирхтой, ни на кончик когтя не уступая ему. Когда же матери рода подступают к грозной его сестре Шакхатарши, требуя от нее приплода, она отвечает им смехом…
Шакхатарши: «Кого мне взять? Кто мне равен?» – им ответила.
Она: «Где тот могучий, где обладающий честью?» – говорит.
Она: «Где тот, известный победами, яростный?» – говорит.
«Кого мне взять, чтобы сильных детей родить?»
Она: «Один Ш’райра меня достоин», – ответила.
Все в страхе от нее отступили.
Веки Цмайши приоткрываются, хотя она по-прежнему погружена в свои мысли. Меж обметанных, пятнистых от старости складок кожи блещет зеленоватое пламя. «Мать выродка. Я должна была убить мать выродка. Я должна была решиться, приказать ему, приказать моему брату. Одна я могла бы родить приплод, достойный его…»
И вдруг М’рхенгла смолкает. Он молчит слишком долго, много дольше, чем разрешено.
Цмайши гневно распахивает глаза.
Дыхание замирает в ее груди, и все три сердца пропускают удар.
У вошедшего двадцать девять кос. Больше, чем у любого из живущих мужчин.
Выродок стоит перед нею.
На нем полный доспех, все знаки достоинства, и – как же больно думать о том, что каждый из них заслужен. Зажимы на косах золотые, они блистают, звонко ударяются о броню, и звуки те – музыка. Хищно и мягко изгибаются черные, как слепота, рукояти священных ножей. Он сверкает красотой, этот воин: его волосы цвета артериальной крови, словно бы обильно смоченные влагой жизни врагов.
М’рхенгла в ужасе разворачивается спиной к старейшине – лишь бы оказаться лицом к вождю, к победителю… Он знает, что Цмайши забудет и это.
Дети прячутся.
Цмайши встает и скользит взором по лицам явившихся вместе с Л’тхарной. Женщин две: его сестра Ицши, его подруга Эскши – первая погружена в себя, вторая готова вознестись в боевую ярость. Его «клинок» Д’йирхва, еще трое мужчин. За много лет они ни разу не ложились спать голодными, все превосходно владеют языками х’манков, все они выродки и предатели…
– Я пришел за ожерельем вождя, – говорит Л’тхарна. – Я выдержал испытание. Ты, сестра отца, видела это. Я убил, я одержал победу, и мой враг свидетельствовал о моей мощи.
Глаза Цмайши становятся шире. Она как будто не верит своим ушам.
Эскши нервно встряхивает головой. Страха нет, но решение нелегко далось ей и все еще отдается тяжестью в левом сердце.
«Тебе нужно забрать у Цмайши ожерелье твоего отца», – сказала она прошлым днем, глядя поверх л’тхарниной головы.
«Я заберу», – ответил он.
«Она не отдаст тебе. Она убьет тебя. Сама».
Л’тхарна отпустился на четыре.
«Отдаст».
«Что ты хочешь сделать?» – встревожилась Эскши, садясь рядом со своим мужчиной.
«Я просто приду за ним. Как должно».
Ее вождь спокоен, как небесный свод в пору вершины лета. Обоняние Эскши говорит ей о странном: Л’тхарна не испытывает даже предбоевой злости. Это удивляет, но вместе с тем придает сил.
Она встречает взгляд Цмайши.
«Я убью тебя, – говорят глаза молодой женщины. – Я убью тебя и стану великой старейшиной. Как Шакхатарши, сказки о которой ты любишь».
Старейшина раздувает ноздри.
– Хорошо, – низко, словно захлебываясь чем-то, рычит Цмайши. – Слушай меня, Л’тхарна! Я видела, все видела и все знаю. Я отдам ожерелье твоего отца. Я отдам.
И уходит.
Возвращается нескоро. Эскши уже не раз нетерпеливо взрыкивала, и даже толкнула в плечо понуро молчащую Ицши, предлагая отправиться вслед за старейшиной и заставить ее поспешить. Но Цмайши является в темной арке, сосредоточенная, величественная, огромная ростом – та женщина, что была первой на Ррит Кадаре, мире царствующем.
Она смотрит в упор на приплод Р’харты, великого брата своего, никогда не поступавшего против чести. Ее брата, последнего героя, рожденного человеческой расой, последнего, в ком сияла древняя доблесть… смотрит, и огненное презрение, и бессильная ярость в ее глазах.
Цмайши швыряет ожерелье Л’тхарне в лицо.
Но это не знак вождя.
…семь черепов снизаны в ряд от одного плеча до другого, затылочные части спилены, вместо глаз – драгоценные камни. Их черепа тонкостенны и округлы; видно, какими большими были глаза в этих глазницах, какими маленькими – эти рты со слабыми плоскими зубами…
Л’тхарна спокоен. Даже нервные обычно уши неподвижны. Он наклоняется и подбирает низку х’манкских костей.
– Это я тоже заберу, – тихо говорит он.
Цмайши молча опускается на четыре. Огонь ее взора гаснет, на коже ярче проступают пятна.
– Я вождь мужчин, – так же тихо продолжает выродок, невесть как оказавшийся приплодом ее брата. – Отдай мне знак мужчин, женщина. Ты хранила его, но он тебе не принадлежит.