…образы. Ощущения. Перемены в структуре мира. Мультисенситивность; гамма, в которой семь красок, семь нот для человека и семь миллионов для нукты…

Нечто неизвестное. Странное. Небывалое.

«Что это?» – спросила Лилен.

Ответ оказался простым и коротким.

Ничто.

Майк, оказывается, уже минуты две осторожно тряс ее за плечо, не понимая, что Лилен занята разговором. Думал, опять впала в прострацию. Она раздраженно дернулась, сбросив его руку, и зашагала в дом.

Малыш сидел над подругой, опустив голову. Плечевые лезвия выдавались над холкой. Он не притрагивался к своему экстрим-оператору, только качал тяжелой башкой, изредка тихонько, горько посвистывая. Лилен закрыла глаза, стиснула зубы. В приотворенное окно скользили звуки пробуждающегося леса, сумерки таяли, море дарило ветру влагу и соль…

«Малыш, – позвала дракона его дочь: для нукты не было разницы, он ли оплодотворил яйцо во чреве своей возлюбленной, или другой самец прайда. – Малыш, послушай меня… расскажи мне…»

– Лилен, – сказал ей в спину нудный бесчувственный Макферсон. – Извини, я идиот в некоторых вещах, ты знаешь…

Она с силой выдохнула через ноздри, почти зарычав.

– Не болтай, – посоветовала сквозь зубы.

– Мы не нукты, – отрешенно проговорил Майк. – У людей мало чувств, но зато мы умеем мыслить логически…

Пауза.

– Ну помысли, – с тихой ненавистью процедила Лилен. – Я послушаю.

Макферсон вздохнул.

– Так не бывает, чтобы два здоровых нестарых человека вдруг одновременно внезапно умерли, – начал он.

– Какая умная мысль.

– Ты тоже думаешь, что их… убили? – шепнул Майк.

– Нитокрис сказала – отомсти.

– Нитокрис? – быстро соображающий Майк все никак не мог сложить два и два. – Ты… Лилен, она сказала? Сказала ТЕБЕ? Ты… м-можешь…

– Я говорю с нуктами, – без выражения сообщила Лилен. – Я тут выросла. Что дальше?

– А она еще что-нибудь сказала?

– Ничего.

– А ты можешь спросить?

– Я спросила. Она ответила – ничего. Тут ничего не было. И Малыш.

– Что – Малыш?

– Он ничего не почуял… – Лилен наклонилась, вытянула руку над гладким сводом малышова черепа, погладила, не притрагиваясь. Малыш застонал страдальчески, с почти человеческими интонациями; даже Майк сглотнул.

– Он долго не проживет, – продолжала девушка. – Обычно бывает, умирают просто от тоски. Долго грустят, не едят ничего, ходят, лежат… а он мучается. Не защитил. Виноват…

Выпрямилась и вдруг остервенело дернула себя за волосы.

– Нукты. Нукты! Целая куча гребаных драконов. Оружие! Их на войне используют! Мама с Малышом воевала! С ррит! И он ничего, ничего, ничего не слышал! – последнее она вопила уже в истерике, не слыша майковых уговоров.

– Лилен! – наконец, потеряв терпение, выкрикнул тот, – да заткнись ты! Я же… я же предложил подумать логически…

– Ну, – мгновенно утихнув, сказала она.

Полиция должна была прибыть с минуты на минуту. Майк посмотрел на убитых… возможно, убитых. На Малыша. На Лилен. И сказал:

– Пойдем отсюда.

Великая Мать все еще стояла над домом, замерев – словно в карауле над телом мастера.

– Наверное, нужно попросить ее уйти, – сказал Майк шепотом, точно это могло уберечь слух Нитокрис от непочтительных слов. – Полицейские летят.

– Сама уйдет. Когда почует, что они близко.

Показалась Анжела. Шла, чуть запыхавшись.

– Я позвонила Игорю, – сказала она.

– По галактической? – глупо спросила Лилен.

Анжела приглушенно вздохнула.

– Да, по галактической… он вернется так скоро, как сможет. Но в любом случае не раньше чем через две недели.

– Я хочу отсюда уехать, – Лилен покосилась на Майка, ища поддержки; тот смотрел тревожно и сочувственно, и Лилен впервые ощутила к нему что-то теплое. – Меня допросить должны, да? Пусть допросят, а потом я уеду. Хоть в Город. Не могу я тут. Майк, ты со мной?

– К-конечно, – изумленно подтвердил тот.

Анжела странновато, нехорошо улыбнулась.

– Ты не можешь отсюда уехать.

– Почему? – Лилен глянула на нее исподлобья.

– Здесь больше нет мастеров.

– И при чем тут я?

– Лилен… а сама не догадываешься? – ксенолог склонила голову к плечу, в прежней гримасе кривя полногубый широкий рот.

– Нет.

Анжела шагнула ближе к Лилен, сидевшей на скамейке у дверей коттеджа, опустилась на корточки, заглядывая в лицо.

– Послушай меня внимательно. Лилен. Ну-ка просыпайся! Я понимаю, что тебе тяжело, мне самой тяжело, но нельзя просто сидеть. Нам – нельзя!

– Почему?.. – равнодушно уронила та.

– Ты меня слушаешь?

– Слушаю.

Анжела помедлила.

– Считается, что только мастер способен говорить с самками нукт. Это не так.

– А как?

– Людей, с которыми согласны говорить матери прайдов, называют мастерами.

Нитокрис шевельнулась. Мягко, плавно, совершенно беззвучно заскользил в сторону огромный хвост, поднялась величественная голова. Ящеричьи лапы переступили, шагнули, шагнули снова, и вот Старшая уже скрывалась за деревьями, клонясь к высокой траве. Хвост, равный по длине телу нуктихи, вился за нею, словно живой. Мать уходила, потому что не желала видеть чужих.

– С тобой, – докончила Анжела, – согласны.

«Я мастер», – думала Лилен, пока Анжела с заведующим отчетностью, Крисом, встречали парней из поселкового участка и выясняли, что теперь будет. Пассажиры полицейской «крысы» были давние знакомцы, младший из них вовсе сидел через парту от Лилен в начальной школе. Большой, двухмиллионный Город Терры-без-номера шумел за океаном, на берегу северного материка. Питомник биологического оружия и Академия располагались рядом с рыбачьим поселком. Здесь все знали друг друга.

«Я мастер. Питомник не может оставаться без мастера. Я должна быть здесь по крайней мере до того, как прилетит дядя Игорь».

Она хотела попросить Анжелу или Криса, чтобы приютили ее. Спать в своей комнате, в доме, где умерли родители, Лилен было страшно.

Майк стоял в стороне и усиленно размышлял.

Представители власти стояли на ушах. Главный мастер – самый уважаемый человек на планете, и не только на этой; случай небывалый, непредставимый, да еще местра Мариненко, супруга второго мастера, подозревала умышленное убийство… Браконьеры да мелкое ворье – вот все, с чем местные полицейские имели дело; саботаж, учиненный одним рыболовецким предприятием другому, выходил преступлением века. Бедняги растерялись и не знали, за что приниматься. Лес, обступавший коттеджи персонала, кишел живым оружием: это тоже мало способствовало деловому настрою.

Лилен собиралась зажмуриться, чтобы не видеть, но не успела.

Увидела.

Мир заволокла мокрая пелена, невыносимая судорога искривила лицо, дыхание перехватило; девушка скорчилась, впиваясь ногтями в предплечья.

Из дома вынесли и положили в «крысу» два длинных черных мешка.

«Я мастер».

От мысли стало не легче – тяжелее, но навалившаяся тяжесть выдавила, убила слезы. В голове поселились пустота и холод, и Лилен, наконец, смогла нормально думать.

…в сердце – осталось. Лилен понимала, что на всю жизнь, и приготовилась жить – с этим.

– Причину смерти установили, – сказал Майк. – Одинаковая. Кровоизлияние в мозг. Его причины – неясны. Следов яда не обнаружено. На телах нет видимых повреждений. Следов чужого присутствия, тем более, борьбы, не обнаружено.

Лилен сидела съежившись, как будто мерзла. Макферсон расхаживал перед нею взад-вперед, встряхивая длинными волосами. Вид у него был вдохновенный.

– Я позвонил кое-кому, – продолжал он. – Есть версия. Можно спровоцировать внутренние повреждения при полном отсутствии внешних, если перехватить контроль над биопластиковым костюмом.

– У папы не было костюма. Круче папы не было телепата. Кто в его присутствии умудрился бы что-то сделать так, чтобы он не заметил?

Макферсон сник.

– Майк, – сказала Лилен. – Тут нуктовый питомник. В лесу. Сюда нельзя незаметно приехать. Тут нельзя незаметно ходить. Драконы, они чуют лучше даже сенсорных камер. Кто? Как?

Режиссер поморгал, уцепившись большими пальцами за брючный ремень. Некрасивое выразительное лицо стало строгим.

– Лилен, – проговорил он, – если нельзя понять, как, может, подумать, кому это было нужно?

Лилен смерила его пасмурным взглядом.

– Перед второй войной, – она пожала плечами, – погиб земной питомник и вся тогдашняя Академия Джеймсона. Мама рассказывала. Академия раньше на Земле была, в Аризоне… Ррит на наших кораблях расстреляли караван. Его нарочно им подставили. Устроили, чтобы лишить Объединенный Совет оружия и обвинить в недееспособности. Идиоты.

– Да, – согласился Майк, – идиоты убивают нукт. Умные убивают мастеров… – он вдруг бросился к Лилен и сжал в объятиях, точно пытаясь от чего-то закрыть собой. – Лили! – выговорил ошеломленно, – ты тоже мастер!

Лилен вздрогнула и от неожиданности даже не попыталась его отпихнуть.

– Местра Анжела рассказала об этом полицейским? – шепотом спросил Майк.

– Не знаю, – тоже шепотом ответила Лилен. – Могла. Чтоб успокоить. Они очень перепугались, что мастера больше нет.

– Надо спросить. Вдруг… вдруг узнают?! Ведь и тебя убьют!

– Спокойней, – прошипела она. – Пусти…

Майк чуть отстранился, глядя на нее так, точно Лилен могла сей же миг раствориться в воздухе.

Дознание провели, хотя и сам следователь понимал, что смысла в нем нет. Формально под подозрение мог попасть кто-то из обслуживающего персонала – но только не в питомнике биологического оружия! Здесь не то что преступление, один умысел не остался бы незамеченным. Оперуполномоченный заполнил документы и честно сказал, что как бы странны ни казались обстоятельства, видимо, придется закрыть дело за отсутствием состава. Одновременный инсульт у двух здоровых людей. Совпадение. Очень печально.

Макферсона это ничуть не удручило. Должно быть, потому, что соответствовало правилам киношного детектива. Он решал задачку. Играл. И невозможность заглянуть в конец книги только увеличивала интерес.

Лилен хотелось выть.

– Если нукты начнут представлять опасность для людей, их уничтожат? – вслух думал режиссер. – А кому… кому сейчас может быть нужно уничтожение питомника?

– Не знаю…

– Это не может лежать на поверхности, – согласился Майк.

– …кому угодно, – угрюмо сказала Лилен. – Папа мне только пару дней назад рассказал. Дядя Игорь, второй мастер, улетел на Седьмую Терру. Может, скоро будет второй питомник. Там. На Урале.

Древняя Земля. Homeworld, колыбель цивилизации, драгоценное Сердце Ареала.

Седьмая Терра. Могущественнейшая колония.

Противостояние.

…мамино плечо дергает в сырую погоду, и даже биопластик не может помочь. Тетя Анжела говорит, психосоматика.

Во Вторую космическую мама участвовала в абордажных боях.

У Вольфов хранилась старая запись, та самая, которую много лет назад смотрела Янина в медотсеке «Виджайи». Первая редакция документального фильма о битве у беспланетной звезды GHP-70/4, решающем сражении Второй космической. Адмирал Захаров, адмирал Митчелл; Начальник Дикого Порта местер Терадзава – облаченный в белое, с седыми волосами, падающими на плечи. Акульи тела больших кораблей в полях визуализаторов. Первый суперкрейсер «Юрий Гагарин». Названия рритских судов, похожие на слова из языка тигров: «Р’хэнкхра-мйардре», «Ймерх Кадаар», «Кхимрай Ш’райра».

Слава. Величие. Красота.

…После Второй войны наступила эпоха разочарований.

Для всех.

На ту пору пришлись открытия в ксенологии, и вслед за ней – в физике: разобравшись в механизмах мышления анкайи, самой загадочной расы Галактики, ученые смогли разобраться в принципах действия анкайской вычислительной техники. Шестимерный мир стал десятимерным. Казалось, со дня на день начнется второй прорыв в науке, явятся новые Джеймсон и Азаров, телепортация, к которой шли еще с двадцатого века, начнет использоваться в промышленных масштабах, будут перестроены системы всех производств, наступит немыслимое и невиданное…

Прорыва не случилось.

Оптимизм оказался преждевременным. Предварительные данные, гигантские погрешности, инструментальные ошибки, недостоверные результаты… псевдосенсация. Нового способа перемещаться в пространстве люди не получили.

Впрочем, нового оружия не получили тоже.

Две силы обеспечили победу в войне: флот Седьмой Терры, она же Урал, и неожиданное вступление в битву сил Дикого Порта. В награду за помощь корсары хотели амнистии жителям Порта, принадлежащим к человеческой расе, и прекращения карательных рейдов. Семитерране требовали протектората над Россией, Сибирской республикой и Дальневосточной федерацией; они хотели слишком многого и сами это понимали, но надеялись, что по крайней мере часть требований удовлетворят.

Урал не получил ничего.

Древняя Земля не желала еще большего усиления самой опасной из колоний.

Вечернее море начинало штормить. Волны разгладили ближний песок, вынесли на кромку темную полосу водорослей. Родители уводили с пляжа детей, но публики не стало меньше: подтягивались не обремененные потомством взрослые, намеревавшиеся гулять до середины ночи. Самые стойкие – и до утра. Менялась летящая из динамиков музыка: чаще пульс, сочнее ударные, чувственней – голоса. Будет жаркая ночь.

Никнущее солнце проливало по серебристой лазури волн золотую и алую дорогу заката.

Легкий, яркий, как крыло бабочки, навес трепыхался под ветром. Высокая узорная ограда городского пляжа отбрасывала длинную тень, которая медленно ползла к ногам занятых ужином посетителей кафе.

Высокий мужчина, широкогрудый и крепкорукий, с обреченным видом вылил себе в бокал остававшееся в бутылке вино.

– Ты уедешь, я один пить не буду, – сказал он, – вообще, а то сопьюсь к чертям. А с тобой как-то по-человечески.

– А Дима не пьет?

– Как верблюд. Но когда он напьется, за ним следить надо…

Женщина подняла свой бокал, все еще полный на четверть.

– За то, чтобы все обошлось.

Ее вознаградил благодарный взгляд.

– За это.

Она убрала за ухо золотистую прядь, встрепанную капризным ветром. Собеседник хмурил густые брови; его темные волосы уже пробивала седина. Несмотря на различия внешности, пару скорее можно было принять за сестру и брата, чем за супругов или любовников: что-то сходное было в манере двигаться, держать себя, в мимике.

– Север, а у тебя родители где живут? – спросила женщина, явно пытаясь отвлечь сотрапезника от мрачных мыслей. – В Степном?

– Почти, – вздохнул Шеверинский. – Раньше в Старом городе жили, а теперь в Белокрышах. Это не сам Степной, это пригород.

– Тот, где дома под гжель расписаны?

– Нет. Гжельский район – это Заречье, а мы дальше. Южнее. У нас графикой оформлено.

– Графикой? – с сомнением проговорила она. – И как?

– Отлично! – отмел возражения Север. – Ты чего, Тась, Белокрыши сам Хасанов оформлял, который старый комплекс Райского Сада выстроил! Помнишь, там какие мозаики? А парк?

– Парк – да, – мечтательно согласилась Таисия. – Ты поедешь в этом году на выпускной? Я хочу все-таки выбраться. Соскучилась по нашим.

– Я не могу Димку бросить, – понурился Шеверинский. – Если он оклемается, то поедем…

Таисия покусала губу.

– А мои в Излуках живут, – продолжила она, неуверенно улыбнувшись. – У моря.

Шеверинский уставился на другое море, так непохожее на суровые пейзажи Седьмой Терры, роскошное и нестрогое. За буйками с дикими воплями катались на скутерах.

– А вчера ему мать звонила, – сказал, постукивая по столу донышком фужера. – Он до этого в депрессии был, а после в буйство впал. Циклотимик, сволочь. А через две недели будет циклофреник.

– Север, – мрачновато сказала Таис, – хочешь совет? Подай рапорт о расформировании. Он тебя в могилу сведет.

– Он нормальный был! – взвился Шеверинский. – Знаешь, какой он нормальный был раньше, когда Ленка была!

– Значит, вам просто амортизатор нужен. Третий.

– А где его взять? У меня показатель – четырнадцать, у Птица – вообще пятнадцать, где мы третьего-то возьмем? Сильных амортизаторов еще меньше, чем корректоров. Это нас хоть ложкой ешь…

Таисия опустила глаза. Север поглядел на пустую бутылку и вспомнил, как Димочка разговаривал с матерью. Сразу на ум пришло, что тетю Шуру кто-то уговорил позвонить сыну и навел ей храбрости для такого дела. Алентипална, скорее всего, или Ия Викторовна, координатор.

Сама тетя Шура никогда бы не осмелилась потревожить Его Высочество.

– Димочка, – торопилась она, подняв тонкие брови, – не переживай, жизнь ведь не кончилась, найдешь другую девочку…

– Я не Димочка, – свистящим шепотом сказал тот.

– А…

– Я Синий Птиц.

Шеверинский смотрел, стоя в дверях, и думал, что вот злосчастная женщина, у которой негаданно родился мальчик-звезда. Она даже принарядилась для такого события – звонка по галактической связи собственному сыну.

– Что ты от меня хочешь? – процедил Птиц, исподлобья глядя на дрожащие накрашенные губы.

– Я ничего, просто… что ты здоров, миленький, я ведь беспокоюсь… приехал бы в гости, в отпуск, я бы сырничков испекла, ты ведь их так любил когда-то… У Марты Валерьевны дочка выросла, красавица…

– Тебе местра Надеждина велела позвонить?

– Н-нет… я с-сама…

– Врешь, – тяжело сказал Птиц. – Не ври мне.

Кнопка, Лена Цыпко, девочка, которой не могло быть замены, настояла когда-то, чтобы Птиц познакомил их с матерью. Тот долго отнекивался, но Кнопке отказать не смог. Тетя Шура, робкая, добрая и хлебосольная, только что не молилась на них; чуть в обморок не упала, когда Лена после обеда начала сама убирать со стола. Рукастый Шеверинский починил диван и две розетки, размышляя, что такие, как Птиц – все нервные, болезненные, истеричные. И как, должно быть, тетя Шура намучилась с обожаемым сыном, бегая по поликлиникам, изостудиям, спортивным секциям: все для него, лишь бы ни в чем не узнал отказа…

Жил-был белобрысый шпингалет Дима Васильев, которому по жизни везло. Так везло, что однажды школьный психолог отложил в сторону его характеристику, и после шестого класса Васильев отправился в лучший лагерь отдыха, который только можно вообразить.

В Райский Сад.

Он провел там лето, прошел тестирование – и, переведенный в спецшколу, не заехал навестить мать. Оказавшись достаточно ребенком, чтобы купиться на верховую езду, лаун-теннис, аквапарк и пейнтбол; достаточно подростком, чтобы поступить так жестоко.

А она простила. Димочка и раньше-то был для нее божеством, а когда оказалось, что плод ее чрева – сверхполноценник…

– Ты как себя ведешь?! – гневно спросил Шеверинский после того, как Синий Птиц оборвал связь с домом.

– Она как валенок простая, – отмахнулся Димочка, – только и знает за кассой сидеть…

– Она мать твоя, сволочь, – безнадежно сказал Север.

– У тебя мать в университете преподает. Ты не поймешь.

– Чего я не пойму? Что ты подонок?

– Алентипална, – Птиц поднял брови, в точности как мать. – Ратна. Интан Юргина. Это дамы. А это кто? Это баба.

– Ур-род… – с чувством сказал Север, и они опять перестали разговаривать друг с другом.

– Идет, – пробормотал Шеверинский.

– Что?

– Сюда чешет. Чую. Он по набережной гуляет с полудня. Фейерверки устраивает.

– Фейерверки? Как на Диком Порту?

– Ну да… а ты откуда знаешь? – встревожился Север. – Тебе Настька звонила?

Таисия кивнула почти виновато.

– А что я сделаю… – под нос пробормотал Шеверинский, будто она его в чем-то упрекала.

…шел, насмешливо поглядывая по сторонам, уверенный и красивый. Чуть шаркая длинными ногами в тяжелых ботинках, белых – как и облегающие кожаные брюки, как и легкая рубашка, распахнутая, открывающая четкий рельеф пресса и гладкую грудь. Широкий пояс, унизанный хромовыми скобами, сверкал. Сверкали в улыбке белые острые зубы. Солнце золотило осветленные волосы, вечер затенял темную синь глаз.

Женские головки оборачивались вслед.

Синий Птиц наслаждался собой и вниманием, подмигивал, щупал мимоходом; жертвы, как околдованные, только улыбались послушно, их кавалеры впадали в столбняк. Наконец, одна из встречных удостоилась особого внимания; не столько сама девушка, сколько ее спутник – плечистый татуированный громила.

Они были так близко, что ветер доносил слова. Шеверинский совсем поник.

Таисия подумала, что циник Димочка страхуется близостью могучего и безотказного Севера. Фейерверки фейерверками, пятнадцатый уровень – не шутка, но проколы бывают у всех.

– Любезный местер, – куртуазно обратился Птиц, – можно позаимствовать вашу даму?

Громила не сразу понял, о чем он. Тогда Васильев просто приобнял его спутницу за талию, и, сверкнув улыбкой, повел в обратную сторону.

Его остановили, ухватив за плечо.

– Тебе чего надо, пидор?!

– Жаль тебя огорчать, – пропел Птиц, – но девочка мне нравится больше.

Пышная шатенка, на полголовы выше Димочки, хлопала ресницами. Ума у девицы было немного, зато чутье – лучше собачьего; для оценки противоположного пола имелся один параметр – «крутость», и по этой части белый кобелек давал громиле сто очков форы.

Татуированный, недолго думая, занес кулак.

Парень был непрост, его подготовка не ограничивалась наработкой мышц, и в стойку он вошел почти профессионально, – но для этого требовалось переменить положение ног.

И он поскользнулся на гладких плитах. Еще до того, как Синий Птиц закончил свое: «…приношу счастье».

Поскользнулся так, что упал.

Очень неудачно.

На локоть.

Выбив из ложа кость.

Полный боли вопль огласил набережную, заглушив веселое хихиканье Птица.

Шеверинский уставился в пустую рюмку. Повернул ее, сопя, стал разглядывать оттиснутый логотип кафе. Знакомый логотип, уральская фирма, только название латиницей, а не кириллицей…

– Хоть не убивает больше… – пробормотал он.

– Позвони координатору! – в ужасе сказала Таисия. – Он с катушек улетает на глазах, ему психотерапевт нужен!

– Он всех штатных психотерапевтов посылает в жопу строевым шагом, – в глухом отчаянии ответил Север. – На свете есть только три человека, которые имеют право его поучать. А сейчас БББ на Анкай! И я не идиот, чтобы им туда звонить. Там дела поважнее. Я с Порта звонил, Борода сказал: «летите, други ситные, на Землю-Два. Мы после саммита с официальным визитом там будем. Искупайтесь пока, позагорайте». Вот он и загорает… у тебя когда экраноплан?

– Рейсовый через час. Местер Мариненко хотел частный нанять, но теперь уже смысла нет… Север, держись.

– А что мне еще остается… вон он идет.

– Кто?

– Мариненко, – Шеверинский показал подбородком. – На глаз говорю, одиннадцать-двенадцать у него… мастер.

– Они все сверхполноценники. Только их ведь тоже мало…

Север ссутулился.

– Посадка объявлена, – сказал подошедший Игорь. – Любезный местер Шеверинский, мое почтение. Местра Таис?

В высокой пушистой траве, похожей на заросли зеленых метелок, приятно ходить босиком. И бегать. И падать в нее. И валяться, чтобы мягкие иглы щекотали тебя от ушей до пяток.

– Мест-ла, – старательно выговаривала девочка, глядя, как качаются ветви высоко в небе. – Мест-ра. Ме-стр-ра!

Улянка вчера выучилась произносить «р». Мама все стыдила ее, что она своей фамилии не умеет выговорить, так вот ей теперь!

– Местр-ра Уляна Игор-ревна Мар-риненко!

Жалко, братик Сашка уехал в Город с друзьями, и ему не похвастаешься… Зато за кустами сидели два дракончика и ждали, когда Улянка встанет, чтобы снова ее повалить. Это они договорились играть. В прошлый раз она так уцепилась за Мыша, что он протащил ее досюда от самого дома, и Улянка устала держаться за него. Она уже умела хватать нукту так, чтобы не оцарапаться, и чтобы ему было удобно, но долго провисеть спиной вниз пока не получалось. Ничего-ничего, тетя Лилен говорит, что получится обязательно.

Ага, вот еще!

– Ли-лен. Лили Мар-р-рлен!

Улянка вспомнила про Мар-рлен и решила, что уже отдохнула. Надо пойти, и сказать ей «Добр-рое утр-ро!» Или «Пр-ривет!» Пусть похвалит. Тетя Лилен классная и ужасно красивая. Но мама все равно лучше.

Улянка замолчала и затаилась. Дракончики сидели в кустах и думали про нее, что вот она замолчала и затаилась. Улянка слышала, не будь дура. Она перевернулась на живот, прикинула, куда бежать, три раза посчитала до пяти и зажмурилась.

Йи-ха!

Если б были на свете соревнования по бегу со стартом из положения лежа на животе, она бы точно взяла золотую медаль. Метелки трав хлестали ее по плечам и макушке, которую она выставила, точно козочка; земля под ногами улетала назад, Улянка завизжала от восторга, что так она быстро бежит, и так вкусно пахнет кругом травой, и так все замечательно на свете!..

И тот же час Мыш и Колючка поймали ее, хохочущую, и повалили.

Улянка брыкалась и отбивалась, катая хвостатых друзей по траве. В горле першило от громкого смеха, забирала икота. Темно-русые кудряшки спутались, в них зеленели травинки. Будущее живое оружие прыгало и наскакивало, чирикая, весело, звонко рыча. Их плечевые и челюстные лезвия были такой остроты, что могли вдоль располовинить волос. Но на коже девчушки оставляли царапины только жесткие стебли.

Вдруг Колючка отошел в сторону и поднял мордочку к небу. Хвост его начал ходить из стороны в сторону, скашивая шипами траву. Мыш еще подержал добытую подружку кверху брюшком, но тоже отпустил.

«Чего такое?» – удивилась Улянка и посмотрела в небо.

«Летит», – подумал непонятно кто: то ли она, то ли Мыш.

Что-то летело: большое, похожее на рыбу, какие водятся в глубине моря, – на огромную рыбу. Летит рыба, а внутри у нее пусто. Рыба звенит и звоном толкается от земли, потому что крыльев у нее нет. А в рыбе, а в рыбе летит папа!! Ура!

Вот это точно была мысль Улянки.

…На поляну садился аэромобильчик-«крыса», поднимая дверцы, как крылья. С водительского места выглядывал Игорь Мариненко, бывший второй мастер терранского питомника. Теперь – первый; но самой главной встречающей не было до этого дела.

– Ииииии! – завопила Улянка и бросилась к папе.

Тот улыбнулся, подхватывая ее на руки, и подул ей в нос, так, что Улянка зажмурилась.

– Привет, вопилкин, – сказал он, самый замечательный на свете папа, теплый, большой и сильный. Улянка крепко обняла его и чмокнула в щеку. Подумала, что нечего долго нежничать, потому что нужно рассказать много всякого, чего случилось. Что Сашка уехал в Город, и без него скучно, и не видел ли его там папа, а мама варила варенье, и его хотел попробовать дракончик, но не удержался и свалился в чан. Что дядя Крис навытягивал из Сети целую прорву мультиков, и ей даже расхотелось их смотреть, а тетя-драконка Ития думала ей про то, что в глубине моря, оказалось, там ужасно интересно, а Улянка читала книжку про батискаф, пускай папа достанет батискаф и вместе с ней посмотрит на глубину моря. И маму тоже возьмет. А тетя Яна обещала отвезти Улянку в Джеймсон и показать, как учатся экстрим-операторы, но уехала вместе с дядей Дитом, давно, и до сих пор не вернулась, а тетя Лилен стала грустная и с ней не поиграть. Что Мыш и Колючка придумали игру валить друг друга, и она уже умеет правильно цепляться за нукту, и выговаривать букву «р», и еще много всякого…

Уляна набрала побольше воздуха и приготовилась начать рассказывать, но папа перебил.

– Знакомьтесь, это Уляна Игоревна, – сказал он кому-то позади себя.

Улянка не обиделась, а наоборот, страшно обрадовалась. Лучшего случая покрасоваться своей новенькой буквой «р» просто нельзя было и придумать.

– Местр-ра Уляна Игор-ревна Мар-риненко! – выпалила она громко и так солидно, как умеют только пятилетние дети.

Папа подивился и посмотрел с уважением искоса, а позади папы засмеялись певучим красивым смехом.

– Ой, какая вы серьезная местра! А я просто тетя Тася.

Таисия Чигракова, ксенолог-дипломат Седьмой Терры, оглядывала лес. Черные глаза в тени теряли всякое живое выражение, на губах застывала каменная улыбка. Лилен хмуро думала, не принимала ли матушка местры Чиграковой во время беременности ментанол, как когда-то ее собственная бабушка. Неестественно скупая мимика. Но если у мамы такая смотрелась родной и милой, то у этой…

Ей не нравилась Таис. Всем. От модного кожаного плаща, от испытующего, жесткого взгляда, которым семитерранка смерила Лилен при знакомстве, до странной уверенности, с какой она шла по джунглям. Даже не уверенности – напора. Перед Чиграковой точно расступались ветки, раскатывались валуны… зверье разбегалось совсем не фигурально. Пусть Игорь шел первым, указывая почти неразличимую тропу, но горожанка Таисия обязана была устать пятнадцать минут назад.

Не уставала.

Больше того: как нукты излучают чувства, желая поделиться радостью или горем, так Таисия светилась бешеной энергией. Натиском. Нефизической силой. Лилен не понимала, зачем уралке было навязываться с ними, и подозревала, что просто из желания поразмяться.

Ни о чем хорошем это не говорило. Майк, при всей своей чокнутости и толстокожести – не напрашивался.

Лилен и Игорь шли прощаться с живым оружием.

…Малыш лежал на боку. Вытянув хвост и лапы, закрыв глаза обеими парами век, не шевелясь. Трава кругом казалась непримятой, тонкие вьюнки оплели конец хвоста и плечевые лезвия… Уже около двух недель он ничего не ел и не пил; драконы способны выдержать и более длительную голодовку, но эта, последняя, вела его туда, куда он хотел попасть. Малыш не собирался сворачивать с пути. После того, как тело Янины увезли, он ушел вглубь леса, к скалам, и лег на поляну – насовсем.