– Рассказывай, – хищно велел Димочка.

– Он глазищи эдак растопырил… – ткнув в Птица пальцем, печально отчитался Север, – и говорит: «Пст!»

Повисло молчание.

– И чего?

– И тут из-за кустов выходят директриса и главврач! – убито сказал Шеверинский.

Бурное веселье продолжалось минуты три.

– Вот это работа! – восторгался Кайман.

– Это не я, – невинно отнекивался Птиц, – это просто так вышло.

– Как я рванул! – помотал головой Север. – В жизни так не бегал. А Ратна как рявкнет сзади: «Стоять!»

– И что?

– Я упал, – мрачно отвечал Шеверинский. – А она: а посадить его за нарушение внутреннего распорядка на три дня в изолятор!

– И чего?

– Отсидел, – по-зековски скупо сообщил Север. – «Войну и мир» прочитал.

– Герой, – скалился Димочка, – вот, Ленусик, видишь, они начали рассказывать страсти про директрису. Устное сочинение на тему: «Как мы боялись Данг Ратны». Удивительно предсказуемые люди.

– А ты не боялся, – насмешливо сказала Таис.

– Я никого не боялся, Тасик, – Птиц доверительно подался к ней, прикрыв цветокорректированные глаза и вильнув плечами. – Я оттанцевал всех самых свирепых женщин Эрэс. В том числе Данг-Сети… кстати, она очень милая… и сексуальная…

– Только не говори, что ты… – Шеверинский так и поперхнулся, – с директрисой…

– А почему это тебя беспокоит, Север?.. Она, между прочим, из-за меня освободила третий корпус от военной подготовки, – ехидно напомнил Димочка.

– Н-ну…

– Я – за спорт. За отличную физическую форму. За качалку, – пафосно заявил Птиц. – Могу показать рельеф. Но я в принципе против военной подготовки. И военруков, как ее воплощения.

– Ага, – съерничал Этцер, – так уж оно повелось: либо основы военной подготовки, либо стриптиз.

– Мужской топлесс не считается. А почему тебя это беспокоит, Кайман? Ты до сих пор помнишь? Вообще-то я танцевал для девушек… Впрочем, я не о том, – поторопился Птиц, ибо выражение раскосого кайманова глаза сделалось нехорошо. – Север, помнишь военрука?

– Не напоминай мне про военрука! – возопил Север. – Я ж до сих пор во сне ржу, как вспомню!

– И главное, мы же ничего особенного не сделали… – вкрадчиво пропел Синий Птиц, любуясь собой и воспоминаниями.

Внезапно Шеверинский посерьезнел.

– Нда, – задумчиво сказал он. – Знаете, я ведь только сейчас понимаю, сколько ж они от нас претерпели.

– Работа их такая – претерпевать, – отмахнулся Димочка.

– Нет, – нахмурился Север. – Вот как поеду в Эрэс, пойду и извинюсь. Скажу – прости нас, идиотов, Сан Саныч, мы ж не со зла. Детство в заднице играло.

Димочка фыркнул. Усмехнулся скептически.

Вспомнилось.

…Сан Саныч сидел в приемной «взрослого» психотерапевта, работавшего с преподавателями и студентами; Синий Птиц его, Тан Ай Сена, знал только издалека, и в этой приемной никогда не был. Сначала подумал, что его сейчас выставят, но позади вышагивала сама Ратна, и вроде не должны были.

– Извинись, – сквозь зубы сказала директриса, неласково толкнув Птица в плечо. Птиц обиделся, но что-то вроде стыда все же испытывал в тот момент, и потому про обиду забыл.

На диване под традесканцией сидел незнакомый старый человек. Больной и разбитый, с розовыми воспаленными глазами, с мокнущими веками. Сидел, подобравшись, точно боялся всего кругом, от Ратны до традесканции. Потребовалось немало времени, чтобы понять – это и есть страшный военрук. Из него как скелет вынули.

– Извините, – полупрезрительно сказал Птиц.

– Простите его, Сан Саныч, – сказала Ратна. Димочка никогда не думал, что у стальной Данг может дрогнуть голос.

– Да понимаю я всё, – сказал незнакомый человек покорно и горько. – Пролетала мимо райская птичка… поточила птичка железный клювик…

Он достал сигарету, зажигалку: тоже удивительно, запрещалось курить в присутствии детей. Начал щелкать кнопкой, пытаясь высечь огонек, но дрожащие пальцы соскальзывали.

И Димочка потянулся к нему волей. Неосознанно, желая не столько помочь, сколько прекратить раздражавшее мельтешение. Пусть закурит поскорей…

Пальцы директрисы впились в плечо, как ястребиные когти. С одной стороны, как поезд, врезался гнев Ратны, а с другой – дикий животный ужас человека, который уже не был свирепым военруком Сан Санычем, а был кем-то другим. Мурашки побежали по спине. Димочка встряхнулся, оскорбленно покосился на Данг-Сети, и прошипел: «Я же зажигалку!»

Когти разжались.

Военрук курил. Мелко-мелко, как девчонка украдкой, не затягиваясь; набирал в рот дыма и выталкивал. Глаза его странно блуждали.

Он не ушел потом из Райского Сада, как предполагал Димочка. Тан Ай Сен ли, или уговоры бабы Тиши и местры Ратны, дополненные безмолвной песней, сделали свое дело, но Сан Саныч остался преподавать. Только мальчиков третьего корпуса, корректоров, больше не пытались учить строевому шагу.

Афоризм о железных клювах Димочке пришелся по сердцу.

Лилен тосковала.

Уральцы вспоминали славные свершения школьных лет, и, казалось, совсем забыли о деле. Рассказывались байки, но для Лилен они были чужие, в каждую требовалось долго вникать, и она скоро устала. А тут еще и сленг, коверкавший язык настолько, что мало в ушах не шумело от усилий понять. Чем больше личного было в теме беседы, тем больше оказывалось сленга. «Шифроваться не надо, – уныло думала девушка. – Птичий язык…»

И Север тоже как будто забыл о ней. Как будто все кончилось, не начавшись.

От нахлынувшего одиночества ей снова вспомнились родители. И Малыш. Наверно, реши она рассказать, что о ней думает Дельта, или почему мама волновалась, видя её спящей в гнезде Нитокрис, для семитерран эти истории оказались бы так же странны и непонятны, как ей – их уральские анекдоты.

…Летит Бабушка в Эрэс из Степного. Что делают в первом корпусе? С воплями и грохотом, затоптав лектора – не со злости, а просто от буйства – вылетают на улицу, несутся по парку и влезают на забор, что по периметру. Что делают во втором корпусе? Стройно, организованно, полностью игнорируя лектора, встают и выходят, организованно угоняют грузовой кар, снимают блок скорости и летят навстречу.

– Сразу видно, не наш человек придумывал, – комментировал Кайман. – Кар должен быть угнан заранее и находиться в нычке!

Что делают в третьем корпусе? Спокойно занимаются своими делами.

– …к нам – придут, – завершал Димочка с таким неподражаемым чувством собственного превосходства, что ему хотелось дать пинка. И еще сильнее хотелось, когда он без перехода (соотечественники, очевидно, привыкли, а Лилен еще нет) сообщал: – Но не поэтому, друзья мои, не поэтому ни одна женщина не в силах мне отказать…

Север косовато ухмылялся; Птиц заканчивал:

– А потому, что девушки любят сладкое… – и встряхивал волосами.

«И какой он натурал? – неприязненно подумала Лилен. – Он еще больше девочка, чем я».

«Он – лесбиян», – ответил ей непонятно кто, и сначала Лилен растерялась и перепугалась, а потом вспомнила, что рядом Дельта и вроде-как-почти-мастер Крокодилыч.

Кайман перехватил ее взгляд и подмигнул нормальным глазом.

– Кстати, – сказал он, – мы вообще зачем собрались? А то, я чувствую, таким манером скоро на пляж пойдем.

Меру благодарности, охватившей Лилен, невозможно было передать словами – и она транслировала ее через Дельту, чистым ощущением, на драконий манер. Дельта, не поднимая головы с пола, негромко зачирикал и шевельнул хвостом. Юрка улыбнулся.

– А что неясно-то? – удивился Солнце. – Двое корректоров, у которых в сумме – тридцатка… Батя сказал «набело», значит, будет набело.

– Кстати, о двух корректорах, – начала Таисия, и голос ее был точно мензурка, в которую медленно льют серную кислоту. – А где Света?

– Да в кино она, – махнул рукой Костя. – Достал я ее…

– Пятый час в кино?

Полетаев хрустнул челюстью.

– Крокодилыч, – сказал он. – Ну-ка позвони. На меня-то она сердится…

Пауза.

Димочка медленно облизал губы. Стал застегивать сверкающую под солнцем рубашку. Встал. Лилен почувствовала, как сжимаются мышцы ее пресса – сами собой, точно в судороге, без ее воли. Что-то под диафрагмой дрожало и ныло, по телу пошел озноб.

– Света?.. – окликнул Юра. – Светик?

Включилась голограмма.

– Здравствуйте. Я нашла этот браслетник, извините, – сказала полная немолодая женщина с перекинутой через плечо косой. – Кому его можно отдать? И как?

– А где нашли? – сориентировалась Таис, пока Полетаев грыз прядь волос, а Этцер пытался проморгаться.

– В кинотеатре «Авалон». В зеленом зале, под креслом. Как его отдать? Мне чужого не нужно.

Таис договаривалась – быстро, по-деловому.

– Спокойней, – сказал Север, хоть по интонации было ясно, что не очень-то искренне его утешение, – ну, потеряла.

– Дурак, – уронил Синий Птиц. – Мы ничего не теряем, если не хотим… Тася, спроси – когда?

Женщина не помнила точно. Но она пришла на «Хильдегарду, пророчицу». Солнце полез в ресторанный дисплей: смотреть расписание сеансов.

– После «Оленьего следа». Два часа назад. Он был выключен…

У Лилен началось колотье в пальцах рук. Потекло выше, до самых локтей. Руки и ноги казались ватными. Судорога в животе становилась все сильнее, неведомая сила сгибала Лилен в дугу, девушку било как в лихорадке. Было уже почти больно, и очень страшно: она не знала, что это, отчего, и как пойдет дальше.

– Север, – она хотела прошептать, чтобы не привлекать лишнего внимания, но вместо этого всхлипнула. – Север, что это такое?!

…А к Ваське Волшебная Бабушка не пришла.

И однажды, пару лет спустя, он улетел в своей коляске высоко и далеко, к самой ограде парка при лечебнице. Завис, глядя на закат. Дело было после ужина, браслетник он отключил, чтобы не доставали; искать его стали только заполночь и нашли к утру. Он сидел с открытыми глазами и улыбался.

Когда Света узнала об этом, то подумала, что, наверное, должна поплакать. Но у нее уже очень давно не получалось. И тогда не получилось.

И сейчас – тоже.

В детстве ей довелось подружиться с длинным списком лекарств, чувствительность организма ко многим веществам оказалась сниженной. Наверно, прийти в себя она должна была только теперь, но помнила не только коридоры, по которым ее несли – что за проклятая судьба такая, иные женщины мечтают, чтоб их на руках носили, а ее вечно таскают, надоело! – даже машину помнила. Смутный блеск надписи «Искра» на приборной доске. В тяжелом сне Свете казалось, что она дома, на Урале, и ведет, как всегда, Юрка, а рядом должен был сидеть Солнце, большой, добрый, смелый, но не чувствовалось почему-то привычной силы – силы энергетика, которой он делится с ней…

В этот раз она просыпалась особенно долго и трудно.

И все-таки проснулась задолго до конца пути.

Они разозлились.

Потому что испугались. Им некуда отступать.

Света сидела и думала обо всем этом. Думать получалось плохо, потому что она жутко мерзла. Проклятая курортная зона. Надо же было надеть мини-юбку и топик с открытой спиной… вдобавок ремешки на сандалиях порвались, и стопы выскальзывали на бетонный пол. Зябкая сырость ползла от него вверх.

Сидеть на холодном ужасно вредно. Но стоять в порванных туфлях с высокими каблуками – невозможно.

Света съежилась, подтянув пятки к самому заду и с силой обхватив колени. Так получалось сохранить чуть-чуть тепла в животе. Потекли сопли. Она зашмыгала носом и уткнула его между колен. Пальцы посинели, тело начало затекать от противоестественной позы. Света подумала, что вроде как надо двигаться, зарядку, что ли, сделать. Читала про людей в холодных карцерах. Но распрямиться, стать босыми ногами на лед, отдать последнее сбереженное тепло не было сил.

Потом осенило. Она закусила губу и дрожащими пальцами стала распутывать длинные косы. Медный водопад окутал ее, золотистые, выгоревшие кончики волос легли на пол. Стало самую малость теплей. И уверенней.

Место это было похоже на гараж. Только очень чистый, очень пустой и ярко освещенный. Белая штукатурка, светящийся потолок и тяжелые широкие ворота. Где-то наверняка пряталась сенсорная камера.

Хотя бы гадать, кто это и что это, не приходилось.

Но вот зачем…

Света сунула пальцы под мышки. Плотно зажмурилась: глаза болели.

И как?!

Она неспроста гордилась собой: Птица, ни разу не упускавшая песен. Ни единого разу. Даже когда только училась. Инструкторши смотрели на нее большими глазами. Тихорецкая – девочка-звезда. Даже Синий Птиц упускал песни, потому что Птиц циклотимик, и у него бывают депрессии. Даже Ратна-Жемчуг, и на то есть причины, о которых не говорят. Сама Бабушка упускала, потому что силы человеческие небезграничны, а неотложных дел слишком много.

Но не Флейта.

Спустившись с лестницы ресторана, Флейта спела себе безопасность, спокойное возвращение к своим. Спела неудачу тем, кто попытается причинить ей зло. Спела благополучие.

И, заснув на безобидно-скучном фильме, проснулась в темных коридорах судоремонтного завода.

А может, и не завода.

Она не помнила, когда у нее отобрали браслетник. Наверное, была в обмороке… кто-то уносил ее из зала, и люди, должно быть, думали, что несет спящую дочь…

Плакать Света разучилась в тот день, когда узнала, что умрет тринадцати лет отроду. Ничего не переменилось с тех пор. Смерть опаздывала на четыре года; каждый день – подарок, и попробуй забыть, чей… Алентипална не хотела отпускать Свету на оперативную работу, говорила, что гораздо лучше лечить, дарить жизнь, отгонять беду, но самой Алентипалне по большей части приходилось заниматься не этим. Трудный был выбор – порадовать Бабушку или помочь ей.

Она слишком давно стала взрослой.

Мысль придала сил.

Тихо, в отдалении, вновь зазвенели, поплыли слова первого инструктажа – главное правило райской птицы, ее железный клюв и стальные когти. Выучи назубок: нет человека, у которого не может заболеть голова, и нет машины, которая не может выйти из строя… не бойся. Этот мир – на твоей стороне.

Пусть рядом нет Солнца. И без Каймана будет плохо. Но кое-что она сумеет и в одиночку.

Только сначала надо подумать.

Ватная, кисельная, густая стояла тишина. Казалось, вот-вот начнет она падать с потолка хлопьями, превращаться в снег, и покроет пол слоем легкой мертвой штукатурки, холодной как лед. Ногти на ногах стали лиловые, точно накрашенные. Спина болела.

…и зачем им живой корректор?

– Кто бы сказал – я бы не поверил, – проронил Кайман, изучающе глядя на Лилен.

– Что?! – жалобно пискнула она, обхватив себя за бока.

Таисия просила счет. Ей пришлось вызывать обслугу через принесенный дисплей: вопреки человеческой природе и всем правилам ресторанных работников, официантов «Пелагиали» совершенно не интересовала компания уральцев с боевым нуктой в роли светского пекинеса. Форс-мажор ли возник, просто заболтались друг с другом – всякие были вероятности, и одна из них реализовалась.

– Птиц поет жизнь, – коротко сказал Шеверинский, – и теперь ты чувствуешь, как это действует. Потому что это серьезно.

– А я?! Что будет со мной?! – почти вскрикнула Лилен, и Чигракова зашипела на нее.

– Не бойся, – твердо сказал Север, беря ее за руку. – Все будет хорошо. Я верю.

– Я верю, что все умрут, – скептически донеслось от Птица, – я оптимист.

Солнце медленно встал.

– Но не сейчас, – с подкупающей улыбкой объяснил Димочка. Глаза его сияли чистой огненной ненавистью. – Значительно позже. И вообще – если я положил глаз на девочку, значит, она будет моей.

– Придержи язык.

– Я Синий Птиц. Приношу счастье. Когда пою. Крети-ин…

– Ладно, – сказала Таисия, – ладно. Тише. Надо собраться с мыслями. Знаете, что я подумала? То, что мы ее отпустили – ведь это же не просто идиотизм. Это очень характерный идиотизм.

– У нее пятнадцатый уровень! – помотал головой Полетаев.

– Это не значит, что кто-то не может отработать против нее.

– Кто?!

– Кто-то, – прошелестел Димочка. – Или что-то. Понял? Не понял – значит, дурак.

– Но Ксенькины отчеты…

– Откуда ты знаешь, что Ксенька действительно прошла в их структуре до конца? И знает все?

– Птиц, – очень медленно, очень холодно и тяжело произнесла Таисия, – не каркай…

И Димочка, посерев, опустился на стул, царапая губы наманикюренными ногтями. Глаза метнулись затравленно. Синий Птиц замотал головой, укусил пальцы, и шепотом, грязным матом послал самого себя.

– Или так, – печально заметила Таис. – Проще. Она отработала аутоагрессию. Тоже бывает…

Лилен слушала, и ее трясло. Так ее не трясло даже тогда, когда она выходила в туман из дома мертвых – бледная пленка биопластика, точно тонкий полиэтилен, отцовское кресло с высокой спинкой, заставка на мониторе: цветы и солнце… даже тогда не было настолько плохо, а больше в ее жизни не случалось настоящих страха и горя.

Судорога отпустила, и в тот же миг стало холодно – на солнце, на припеке. Лилен ухватила себя на плечи, стуча зубами, озираясь, как потерянный котенок. «Зачем-зачем я со всем этим связалась? – отчаянно крикнула она мыслью. – Никакая я не злая женщина, я не нуктиха тридцатиметровая, не могу я мстить!..» Чувствовала, как откликается Дельта: «не плачь, названая дочь, маленькая мягкокожая женщина, нет постыдного в том, что ты ожидаешь помощи, для того и живут мужчины», – но драконья извечная безмятежность не подходила ей, как кровь другой группы. Лилен куда-то растеряла свою собственную, унаследованную от родителей. Мамина нервная устойчивость, отцовская сила, они за что-то покинули ее, и сиротливо стало, и зябко.

Север вздохнул. Притянул Лилен к себе. Спрятал в объятиях и поцеловал в макушку. Спокойно-спокойно, как будто так и надо.

…так – надо.

Чигракова, Этцер и Полетаев обсуждали, что делать. Птиц курил в стороне, прикрыв глаза, привалившись к колонне; вид у него был изможденный.

Шеверинский рассказывал. Обо всем. Быстро и непонятно. Лилен слушала не из желания понять, а потому, что говорил Север. Держа ее за руку. Успокаивая – интонациями, взглядом, тем, что просто был с ней.

Вот и гадай: настоящее это чувство, или чистая физиология?

Энергетик и амортизатор…

…Много сотен лет назад было сказано, что мысль материальна. Долгое время это считалось образным выражением. Каким именно образом материальна мысль, открывали несколько раз. В разные эпохи, разные ученые, на разных базах – физики, психотерапевты, ксенологи.

А потом закрывали обратно. По разным причинам.

Но если пару веков назад знание еще можно было оставить в стороне как чисто теоретическое, то биопластик и нукты – аргументы железные. Факт телепатии стало нельзя оспаривать. Но как он осуществляется? В каком диапазоне? Какие волны задействованы?..

Последним открытие сделал Сайрус Ривера на методологической базе ксенологии. Он рассмотрел собственную расу как чужих и обнаружил определенные закономерности.

– …уже четвертым открыл, – говорил Шеверинский, а взгляд его снова и снова улетал от лица Лилен туда, дальше, где коптил себе легкие ко всему индифферентный Васильев, только что певший жизнь девочке с двумя косами. – Или третьим. Есть сказка научная, что первым был Эйнштейн…

«Четвертым… – слово в голове вертелось и кувыркалось, как трехмерный объект в профессиональном видеоредакторе Макферсона. – Четверо…»

Эмиссары Райского Сада знают четверых живущих людей, способных воздействовать на события, нарушая закон причинности.

Один из них – Синий Птиц.

За которого Север волнуется сильнее, чем за нее.

Оказывается, так.

Это беспокоило Лилен гораздо больше, чем генетические предпосылки или механизм действий корректора с точки зрения физики. Она вообще гуманитарий. У нее другие проблемы… «Он же мерзкий. Он же издевается над ним, как только может!» – и Север, Володя, снова смотрит поверх ее плеча, щурясь и сжимая губы.

– Лет двадцать назад, когда открыли принцип действия анкайской техники, теория чуть было не пошла в массы, – почти скучно частил он. – Потому что понятней стала. Потому что ксенология простому человеку всяко понятней, чем теоретическая физика, он в ксенологию как в святое писание верит… Но не пошла.

Анкайи ощущают два времени: обычное и время-прим. И поэтому невооруженным глазом отличают сверхполноценника от нормального человека. Какая тут связь, от Лилен укрылось. Ах да: про закон причинности – тоже к этому… Еще Север говорил о видовой дифференциации, двух существующих гипотезах чего-то там, и так далее.

– Ладно, – Лилен честно пыталась не поджимать губы и не говорить обиженно, – я поняла, что ничего не поняла.

– Тьфу! – Север хлопнул себя по лбу, – бестолковый я. Надо было про науку потом, в спокойной обстановке. В общем, если совсем коротко, то ученики Риверы пошли разными путями…

…В его лаборатории значительно позже, через много лет после окончания войны, работал молодой ученый местер Ценкович. Которому вскоре предстояло эмигрировать на Терру-7. Стать там дипломатом, историком военной ксенологии, действующим военным ксенологом, консультантом командующего флотом Урала во время Второй космической и, наконец, министром и триумвиром.

Все это время он продолжал исследования.

Местер Ривера умер, так и не поняв, что сам был сверхполноценником. Он рассматривал только один, наиболее яркий тип подобной неординарности: тех, кого назвал «корректорами». Упускал из виду менее выдающиеся случаи. Сайрус Ривера, «амортизатор», просто не смог приложить к себе собственную теорию.

Местер Ценкович – смог.

Но он был психиатр и ксенолог, и во главу угла ученые Седьмой Терры поставили человека. Его способности и их биохимию. Эволюцию генома и психоэнергетики.

На Земле проблемой занимались физики, параллельно с освоением данных анкайи. Биологию эффекта сочли бесперспективным направлением. Р-излучение должно было стать подвластным человеческому разуму независимо от степени полноценности человека.

…в это время уже начиналось противостояние Земли и Урала.

На Седьмой Терре вырос Райский Сад.

Древняя Земля запустила проект «Скепсис».

– В общем, – закончил Север, глянув в сторону моря, в туманящийся сиреневый горизонт, – до сих пор считалось, что мы впереди.

Полетаев встал и пошел к Птицу.

Шеверинский дернулся.

Димочка глянул на удачливого соперника косо и безжизненно. Выбросил окурок с балкона. Лилен злорадно думала, что рядом с Солнцем, который размером с гималайского медведя и косая сажень в плечах, Синий Птиц выглядит девочка девочкой, только сисек нет.

– Дмитрий Алексеич, – тихо сказал Солнце. – Спасибо.

– За что? – сплюнул Птиц.

– За то, что Света жива.

Димочка уронил крашеную голову с видом пророчицы Кассандры: «я знал, а вы не верили».

– Она второй раз песню упустила? – печально спросил он. – Или первый? А я не пять и не десять упустил. Не благодари раньше времени.

Солнце помолчал.

– Ты поможешь?

Птиц выгнул белую бровь.

– Я же объяснял, – процедил он сквозь призрак улыбки. – Я эгоцентрик. Я собирался пойти со Светкой на свидание, и я на него пойду.

Полетаев сжал пальцами переносицу.

– Ясно, – и обернулся к Таисии. – Тась, я так понял: жужжалки их монтированы были на э-план – раз, и на «крысу» – два. Армейский камуфляж много энергии жрет, на обычную «крысу» поставить трудно…

– Поставили, – покачала головой Таис. – Иначе спутники засекли бы «крысу» над питомником.

…Здесь-то Лилен понимала, в чем дело. У первой красавицы университета и начинающей актрисы накопился какой-никакой опыт. Да и профессия психолога обязывала. Димочка, в отместку за свою Лену-Кнопку, пытается отнять у Кости его корректоршу. Которую тот воспринимает как маленькую сестренку и совсем не хочет доверять ненормальному Синему Птицу.

Кайман вызвал индексную страницу планетной Сети. Нашел карту полушария, приблизил вид.

– Ну что? – вполголоса сказал он. – Сыграем?

«Аутоагрессия», – думал Птиц. Он не склонен был умножать сущности сверх необходимости и принял версию Тройняшки. Тем более что на своей шкуре не раз испытывал эту подлость, которую подкидывает корректору его нестабильная психика.

Флейта разозлилась и ушла. Не поняв, на кого злилась. Огрызалась на Полетаева, а ненавидела в это время себя саму. И все: хватило. Если обычный человек долго и упорно будет думать, что все плохо и чем дальше, тем хуже – ему действительно станет хуже. Если то же самое будет думать корректор…

Есть же гипотеза, что не было никакого эволюционного скачка.

Психически неустойчивые, вечно в ссоре с собой, социопатичные, с букетом «профессиональных» болезней психосоматического генезиса, когда врачи не могут лечить, потому что не могут поставить диагноз, – корректоры попросту долго не жили.

Без всякого осознанного суицида.

В старину – рак. Совсем в древности – чахотка. И яма в сырой земле.

Иные оставались, коптили тихонько небо. Считали, что если по-настоящему чего-то хочешь, не нужно просить или суетиться – придет само. И им приходило, к мистическому изумлению ближних, у которых метод не действовал. «Если достаточно долго сидеть на берегу реки, однажды увидишь, как по ней проплывет труп твоего врага», – очень по-корректорски это звучит…

А остальные типы так называемой сверхполноценности не обнаружил даже Ривера, потому как не знал, что искать.

«Как по-вашему? – смеялась Ийка-инструкторша на практикуме, – могу я кого-нибудь сглазить? Позолоти ручку, алмазный мой!»

С чего ей приспичило уйти из Эрэс в координаторы? Человек был на своем месте…

«Самым черным образом, Ия Викторовна».

И так тоже. Идешь по улице усталый, невыспавшийся, злой на весь мир – и за тобой тянутся простуды и сердечные приступы, ошибки и неудачи, ссоры и разочарования незнакомых людей, которых ты на самом деле совсем не хотел… впрочем, это Алентипална умеет всем на свете желать добра.

Димочку побочные эффекты его бытия совершенно не беспокоили.

– Играем… – задумчиво протянул он.

Север приобнимал свою блондинку, хотя надобность в том уже отпала: девица Вольф, выбитая из колеи первым в жизни тяжелым опытом, уже пришла в себя и смотрела осмысленно. Насколько подобные ей девицы вообще способны. Сам Шеверинский был мрачен, спокоен и собран, романтические переживания явно отложил на потом, и Димочка позлорадствовал, встретив тяжелый взгляд драконьей царевны.

– Они вас видели, – напомнила Таисия.

Птиц пожал плечами. Скептически покривил рот.

– Разницы нет.

Секунду он колебался, какое задавать направление. На экраноплан? На «крысу», куда монтировалось все хитрое хозяйство Особого отдела? На Флейту Тихорецкую? По логике вещей, то, другое и третью должны были развести по разным точкам – в попытке сбить семитерран со следа.

Карта переливалась. Северный материк Терры-без-номера, напоминающий Евразию. Планета-близнец похожа на Древнюю Землю даже очертаниями материков.

– Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать. А кто прячется, тот сам себе злобный ёжик…

Собрание уставилось пятью парами совиных глаз. Даже дракон девицы Вольф что-то сказал на свой лад и постучал по полу хвостом. Усиленное внимание любого другого сбило бы, заставив сосредоточиться на задаче; райской птице нужна для волшебной песни отнюдь не концентрация – наоборот, легкомысленная беспечность. Когда дело серьезное, на что-то другое отвлекаются сознательно. Птиц вполне допускал, что легендарная Ифе Никас действительно пела песни.

Димочка внимания не боялся.

…Всего-то дела – ткнуть пальцем в карту.

Повезет.

Угодишь туда, куда заказывал.

Есть вероятность?

Есть.

Птиц стоял, подбоченившись, покусывал кончик пальца – задумчиво и жеманно. Смотрел сквозь ресницы. Откидывал голову, убирал за ухо пряди, залакированные до состояния перьев. Сиротка перестала стесняться и, глядя на него, откровенно кривила личико; остальные, лучше понимавшие, что делает Васильев, смотрели спокойно, и только нервозного ожидания в глазах не могли спрятать.

Что-то шло не так.

Может, другой материк?

Но ни машина, ни экраноплан за прошедшее время не смогли бы покинуть выведенной карты.

– Уменьшить масштаб, – протянул Димочка.

На дисплее светилось теперь мало не полушарие.

– Ну? – сдержанно поторопил Солнце.

Синий Птиц пытался понять, что чувствует. Уже понял. Перепроверял. Жутко и дико становилось; мысли метались в панике, подсовывая ошибочные варианты. Но Димочка мог упустить песню – ошибки он не позволял себе никогда.

Лицо Полетаева окаменело.

– Ее здесь нет, – прошептал Птиц, пряча беспомощность за равнодушием. – Нет.

Старик пил кофе, самый обычный эспрессо из слишком большой для эспрессо чашки. Второй старик смотрел на него и думал: то ли голограмма барахлит, то ли зрение… глаза всегда служили ему верно, регенерации не требовалось почти сто двадцать лет. И он, пожалуй, вовсе не станет ее делать: доживет с тем, что дано природой.

Он сидел на веранде, в густой тени. Все таяло в ней: прелестные вещицы, привезенные с Древней Земли, из мастерских, где работают так же, как тысячу лет назад… строгость стен и колонн, чистое тепло дерева, сумрачный холод камня. Как пусто безумие нынешней поры, как смешна наступающая дряхлость перед мимолетной красой, что возвращается вечно… Вечерний свет поил сад золотистой солнечной кровью, хмельной как вино.

Старцу печален

Свет закатного солнца.

Много ль осталось?

Местер Айлэнд опустил чашку, и она исчезла из поля записи.

– Болваны, – сварливо бросил он в сторону.