– Понимаешь, – рассказывает Солнце почти виновато, – там у одного барона был гарем, жены и наложницы. И какая-то самая последняя наложница, или рабыня… в общем, умерла, а дочке ее четыре года было. А у них девочка вообще человеком не считается. Вещь. Вот, прилетаем мы. Смотрю, а в углу, в мусоре зверь возится. Думаю, что за зверь, эти ж, первотерране, всю местную фауну как увидят, тут же стреляют, приручать не хотят. А это, оказывается, ребенок!

– Мне бы сказал, – упрекает Света. – Я бы попела, он бы нам ее подарил. А ты – покупать!

– Ну… – Солнце смущается. – Я подумал…

– Весь Эрэс на уши поставил, – сообщает Кайман. – Никто не знал, чего с ней делать. Маугля.

– Амина ее зовут.

– Что такое Эрэс? – шепотом спрашивает Лилен у Севера.

– Райский Сад, – тоже шепотом отвечает он и улыбается, – альма-матер. Гнездо!

– Хороший ты человек, Солнце, – со странной улыбкой говорит Птиц и тише заканчивает, – такие долго не живут…

Тихорецкая щурится. Облизывает ложку.

И Лилен ощущает снова. Теперь это уже привычнее, теперь ей не нужны зрительные галлюцинации. Это похоже… это ни на что не похоже, но между двумя корректорами оно прошло. Туда и обратно.

– Птиц, ты будешь ставить нам выпускной? – на удивление беззаботно говорит Света.

И тот отзывается с готовностью почти отчаянной. Подается вперед, со слишком наглой, явно наигранной ухмылкой.

– Почему это я должен?

– Так ты же у нас главный шоумен, – смеется Света. – Никто лучше не сделает.

– Ну давай, – мурлычет Димочка, – давай-давай, хвали меня, а я буду слушать.

– Вот как?

– А еще меня погладить можно, за ушком почесать… я ведь хороший. Смотри, какой белый и пушистый, – и Птиц ерошит модную стрижку; белые перья встают дыбом, как иголки, медленно опускаются. Флейта с улыбкой клонит голову к плечу.

– Птиц красивый, – напевно, как котенку, говорит она, – Птиц веселый. Птиц талантливый, он такие праздники устраивает! И танцует, и поет, как эльф. Птиц – звезда.

– Да, я такой, – милостиво соглашается Димочка, жмурясь. – Я звезда.

– Поэтому в прошлом году прыгал по сцене полуголый и весь облитый блестками, как идиот, – ехидно, но не без восхищения отзывается Шеверинский.

– Да что ты понимаешь! – фыркает Птиц. – Это был сценический грим. Я сверкал!

– В прошлом году, – насмешливо замечает Чигракова, доливая кофе из чайничка, – был не выпускной, а стихийное бедствие. Помните? Даже Борода, и тот… птичью болезнь словил.

– Хорошо, что не медвежью.

– Он перепил, – хихикает Таис, – и гонялся по парку за девками с криком «утютю!»

Лицо Солнца становится задумчивым: он явно пытается представить, как это выглядело.

– И… много поймал? – усиленно пытаясь не хохотать, интересуется Кайман.

– Да кто ж от него убегал-то? – удивляется Таис.

– И чего он?

– Ловил, в воздух подкидывал и орал: «Господи, как жить-то хорошо!»..

Птиц смеется. Ложится грудью на стол, подмигивает Свете сначала одним глазом, потом другим. Полетаев косится на неудачливого соперника неприязненно, чуя какой-то подвох.

– Вот кстати, – говорит Димочка, – насчет хорошей жизни. Здесь по Морскому бульвару недурные магазинчики есть. В бутике Альгари коллекция весна-лето – такие туфельки, пальчики оближешь, и как раз на каблуке-макси, как ты носишь. А напротив – Диамант-Эстет, можно авторскую ювелирку посмотреть, что-то для себя заказать неповторимое… Пойдем вечером в казино? Вместе?

– Я тебе пойду в казино! – рычит Солнце, угрожающе выставляя челюсть. – Мозги пропил? Ребенка тащишь!..

– Я совершеннолетняя! – по-змеиному шипит Флейта; даже плечи приподнимаются от ярости. – Мне семнадцать! – кажется, что карие ее глаза алеют, как накаленный металл, и грозный Полетаев под этим взглядом теряется и сникает, вид у него чуть ли не жалобный. – Дима! Во сколько?

– Часиков в восемь, – удовлетворенно мурлычет Птиц, поигрывая серьгой в ухе. – Когда люди играть соберутся…

– Мы с тобой, – тихо говорит Костя.

– Нет, – отвечает Света: ясно, что так и выглядят окончательные отказы. – Я вообще сейчас в кино пойду. На «Олений след». Спать. У меня от тебя голова заболела.

– Юрка… – только заикается Костя, и Тихорецкая вновь обрывает:

– Одна.

– Света, Светик, – торопится он, – погоди, тут же эти уроды, может, ползают…

– Не делай щенячью рожицу. Я себе все, что надо, спою.

Димочка без сарказма, грустно думает, что Света, Бабушкина «внучка», вроде него самого: ребенок-чудо, ткнувшийся нежданно в глухую стену. У нее тоже пятнадцатый уровень, от которого никакого толку. Батя с Бородой заняты, да и вообще чересчур официальные лица, чтобы всюду сопровождать Алентипалну, поэтому та когда-то, отправляясь по делам, брала с собой Каймана и Солнце. Говорила – «мои запасные крылья». И вот Бабушка не придумала ничего лучше, чем доверить насквозь больного, как большинство корректоров, ребенка – им.

Для здоровья это, может, и обернулось пользой, но у Солнца какой-то дар – влюблять в себя больных нежизнеспособных баб. Кнопка, запредельной мощи амортизатор, не способная ни на какие собственные чувства, и та… впрочем, она-то всего-навсего впитывает и отражает испытываемое другим.

По части накала страстей с энергетиком Полетаевым Птиц сравниться не мог.

– …а вот и нет! – внушает кому-то Шеверинский. – Если у корректора болит голова, это не значит, что кто-то плохой энергетик. Это значит, что кто-то плохой амортизатор!

Девица Вольф таращится на него с видом нежной самки. «Вот не было печалей», – думает Димочка. В маниакальной фазе он бы обоим устроил веселье, но сейчас под горлом тоскливо и тяжко, как от проглоченного гнилья.

– Понял, Крокодилыч? – радуется Солнце. – Ты плохо работаешь!

– Полетаев, красься, – мигом вспоминает Крокодилыч. – Жизнь твоя станет адом!..

Света встает и уходит, цокая высоченными каблуками босоножек, сверкающих, золотистых. Если не знать точно, никогда не скажешь, что бывший мурёныш. Половину своей нынешней внешности она спела, половину выцыганила у врачей – пластическая хирургия по рекомендации психотерапевта… и все низачем. Девица Вольф удивительно умно заметила, что Этцер с Полетаевым ведут себя как родители. Безнадежно любимый Солнце видит Флейту ребенком, вдобавок больным ребенком, и относится соответственно.

Над парками и лугами Итъяни, основной столицы Анкай, которая в учебниках ксенологии помечена как «условно жреческая», мчится семитерранский кортеж. Люнеманн тянется к настройкам экрана – приглушить краски. Ослепительно-радостная, летняя яркость цвета противоречит хорошему вкусу… и его теперешнему настроению. Шумят на ветру серебристые деревья странных, не земных очертаний; узкие пирамиды служебных построек медленно перемещаются вдоль троп, легкие ленты, укрепленные возле вершин, вздымаются и опадают дождем. Стремительные людские машины сверкают, как драгоценные камни.

Вчера Люнеманн около полусуток провел в анкайском амфитеатре и измотался насмерть. Даже не спросил отчета врачей – время было заполночь. Биопластик и лицензирование браконьерства – гарантии, которые корсар мог предоставить уральцам – стали для него спасательным плотом. Прежде ассоциации рождались другие: точно у рыбака со спиннингом наживку взяла акула. Теперь эта акула, не выпуская крючок из пасти, тащила его за собой.

Благо, направление взяла верное.

«Только дурак или негодяй, – не с трибуны, но в официальном интервью сказал Кхин, – может болтать о разделении Ареала человечества. Если эту идею выдвинут политики Земли, мы, жители колоний, однозначно будем против. Прецеденты, конечно, есть – скажем, временный распад Ареала цаосц около пяти тысяч лет назад, но вспомним, что он был вызван несовершенством средств передвижения вкупе с активной экспансией. Сейчас, у людей, обстоятельства совершенно иные. Ареал – это не страна, Ареал – это синоним человечества, и я не представляю его разделенным. Однако реструктуризация Ареала необходима. И необходима в скорейшем времени, потому что проблемы множатся, и ситуация с каждым годом становится все сложней».

Одним из пунктов в их требованиях стоит налаживание контакта с Диким Портом. Естественно, после его присоединения к межцивилизационным договорам.

В перерыве между заседаниями к Люнеманну подошел один из консультантов земной делегации. Он был предельно корректен; под этой вежливостью, казалось, прятался страх. Земной ксенолог работал «по людям»: такие вещи для Начальника Порта были отдохновением души, и Рихард заподозрил какую-то двойную игру, но потом подумал, что частое общение с гроссмейстерами Лэтлаэк заставляет его умножать сущности сверх необходимого.

Дипломат от имени главы делегации просил о встрече лицом к лицу. Земля готова пойти на уступки. Союз Порта с Седьмой Террой крайне тревожит Совет Ареала.

«Начисление налогов корпорациям Порта «с нуля», – без труда угадал Люнеманн. – Амнистия по делам Золотого Концерна, уничтожение информации о войне «Фанкаделик» и «Аткааласт». Может быть, отмена законов, ограничивающих миграцию».

Дипломат через силу кивнул.

«Ррит, – негромко сказал Рихард, наклонившись к нему. – Пересмотр итогов войн, уход оккупационных войск с Кадары».

Землянин, пряча глаза, удрученно развел руками.

А через полчаса явился Ценкович, как-то по-особенному бодрый и оптимистичный. Рихард как раз думал, что субъекты Ареала не равноправны. Колонии – не государства, и в колониальных кабинетах министров не представлена госбезопасность. Но Элию это не волнует. Скромная официальная позиция министра здравоохранения, и нескромная неофициальная… кто в действительности глава триумвирата? Думается, что не Кхин.

«Вас очень тревожит это покушение, – сказал он, – я вижу. Простите мою прямоту. Бывших врачей не бывает».

«Благодарю за беспокойство. Не столько покушение, любезнейший местер Элия, оно не первое и, боюсь, не последнее. Моя личная армия избавила меня от одной головной боли и отдарилась другой. Ррит нельзя перекупить, но это оружие, которое способно обернуться против хозяина. А Л’тхарна – не столько секьюрити, сколько заместитель. Он… более чем ценный сотрудник, вы меня понимаете?»

«Понимаю, – спокойно кивнул Ценкович, и Начальник Порта с неприятным чувством заподозрил, что понял тот больше, чем следовало бы. – С самого начала понимал. Мы подумали об этом, почтеннейший местер Рихард».

«Объяснитесь, пожалуйста».

«Если вы позволите, мы испробуем особое средство. Практически безотказное».

Люнеманн не сразу понял, о чем он. А поняв, почувствовал себя инженером прошлого века, стоящим перед анкайским компьютером. О каких «безотказных средствах» может идти речь, если даже на Порту не была восстановлена рритская фармацевтика? Они сами не торопились: раса подвержена крайне малому числу болезней, старение происходит рывком и под конец жизни, а жесткий естественный отбор – неотъемлемая часть культурного самосознания. На Кадаре же, по всем сведениям – полная дикость…

Потом пришла абсурдная мысль: семитерране модифицировали под ррит биопластик.

Альтернативы не виделось никакой, даже еще более фантастической.

«Есть другие ресурсы…» – с усмешкой, уклончиво заметил Ценкович.

…И неожиданным наитием Рихард понимает, о чем говорил семитерранин!

Сейчас.

Здесь.

Вспоминая доклады разведчиков Терадзавы.

Райский Сад, который не спецслужба, не школа, не научное учреждение. «Расторгните все договоры с Уралом, которые вы имели глупость заключить!», «Вы даже не сможете пожалеть об этом, потому что просто ничего не поймете!» О, святой человек, почтенный сенсей и любезный местер, если бы ты знал, чему послужит твоя невероятная эксклюзивная информация…

«Пока удовлетворительной теории, объясняющей подобные возможности «пост-людей», не существует, но работы активно ведутся. Промежуточные результаты исследований более чем обнадеживают. Найдены комплексы генов, создающие предрасположенность к различным формам сверхполноценности. Особенно интересным и перспективным в плане исследований является факт, что представители некоторых инопланетных рас, например, анкайи, с первого взгляда отличают сверхполноценника от обычного Homo…»

Уральцы рискуют. Любопытство свойственно анкайи в той же мере, что и прочим разумным расам. Стоит прозвучать единственному вопросу, и последствия предугадать невозможно.

Но это Люнеманна не волнует. Это – не его забота.

Райская птица.

Корректор.

Здесь, на Анкай, находится один… одно из этих существ. Триумвиры предлагают его помощь. Значит, если есть самомалейшая вероятность, что Л’тхарна выживет, эта вероятность реализуется.

Пусть семитерране будут кем угодно – исчадиями ада, воплощенным злом, диктаторами, рвущимися к власти – это неважно.

Сверкающий кортеж Урала, череда «Зорь» и «Искр», похожая издалека на сорочьи бусы тинейджера, мчится над дворцами Анкай.

– В вульгарном понимании дальнейшая генная эволюция должна выразиться в атрофии ногтей и пальцев на ногах. При этом не принимается во внимание, что последним эволюционным шагом человека было обретение разума. И следующий шаг должен произойти на том же уровне – на том же или на высшем!.. Михалыч, ты меня слушаешь?

– Ох и мудер ты, Наумыч, ох и мудер… – бурчит Михалыч, – а в прошлом месяце вы с вашим гнездом опять за бюджет вылезли. Между прочим.

– Окстись, Михалыч, на что жалеешь! На детей жалеешь. Дети наше будущее.

– Пупок не треснет у нашего будущего?

– Ваня, – сурово командует Элия, – на обороноспособность государства – быстро, много – дал!

Батя аж задыхается от возмущения.

– Все вы у меня на горбу ездите! – для наглядности он поворочается и стучит себя кулаком по воображаемому горбу, – интеллигенты…

– Инородцы! – замогильным голосом подсказывает Ценкович и ухмыляется гнусно.

– Дети, дети… – продолжает Кхин, – мы в их возрасте…

– …думали, где денег взять. А они на стражу Родины готовятся.

– То-то я всю жизнь только об одном думаю – где денег взять!

– Зато я всегда знаю, где их взять.

– Где?

– У тебя! – отвечает Ценкович и смеется, когда на него в шутку замахиваются кулаком. – Ваня, ты в прошлом месяце контрольный пакет «Platinum Motors» купил. И теперь говоришь мне, что денег нет.

– Вот поэтому и нет, что купил. От него польза. А от вас польза – где?

– Ваня, какая тебе нужна польза? В исторической перспективе?

– В масштабах пятилетки!

Некоторое время Ценкович выговаривает только «ых!» и «ух!», а потом заявляет:

– Ваня! Я таки старый еврей. Но ты своей большевистской прямотой даже меня ставишь в тупик.

Батя густо хохочет.

– Хороший ты мужик, Элька, – говорит он. – Только вредный очень. Тебе за вредность надо молоко бесплатно давать.

Местра Надеждина, улыбаясь, смотрит в окно. Они спорят и ругаются не всерьез, защита ее и опора, они на свой лад пытаются ее развлечь. Ни слова о Порте и Начальнике Порта. Вопрос обговорен и закрыт, осталось исполнить задуманное.

Она очень устала за последнее время. Ваня сам вычерпан почти до дна, а на чем держится Элик, неясно даже ему самому. Как же не вовремя Димочка потерял равновесие… Нина и Женя не могут сравниться с ним, а Свете только семнадцать, и для таких дел она все-таки слишком юна. Ее без того успели уже загонять… ничего. Ничего. Все пройдет, все скоро закончится, и они поедут на Терру-без-номера, а там хорошо и спокойно. Другие дела: лечебница, дети-мурята, верящие в Волшебную Бабушку… но когда видишь их лица, исчезают сами понятия «усталость» и «тяжесть». Совсем не то, что политика. Здесь – надо, должна. Там – не можешь не сделать.

Кортеж останавливается.

Двери машин взлетают бесшумно, как крылья.

Начальник Порта приветствует гостей с верха лестницы. Он ждет. Уже давно, и ожидание это не рассеянно-равнодушное – острое, сосредоточенное, мучительное. Люнеманн немолод, не мог он вдруг свято поверить посулам Ценковича, позволить себе надежду невесть на что… Догадывается? Знает?

Успокаивающий взгляд Элии: все правильно, все под контролем.

Местра Надеждина поднимает лицо.

У Рихарда наметанный глаз, и человека в биопластиковом костюме он выделяет сразу. Пластик – на всех троих прибывших.

Двое из них ему знакомы. Это местер Кхин и местер Ценкович, триумвиры Седьмой Терры. Третья – женщина. Ее он тоже видел прежде, на фото среди прочих данных по Райскому Саду, но самая реалистичная голограмма не может передать этого ощущения. Его даже словами не передать, потому что в лексиконе корсарского короля нет таких слов: они – по ведомству детей, поэтов и фантазеров.

Гостья выглядит моложе своих лет, но старше, чем могла бы с помощью пластика и косметолога; не излет полуденной зрелости, тихое начало вечера. По всей видимости, ровесница Рихарда. Не чурается своей седины, даже морщины заметны, только руки – белые, крепкие, молодые.

Пустые слова. Как описание музыки.

…несколько секунд длятся попытки найти определение, и вот рождается столь же сухое: «перед корректором скептиков не бывает». Максимально точная формулировка, какую может предложить деловой человек.

Рихард делает шаг вперед.

Смотрит в глаза местре Надеждиной, Алентипалне, третьему триумвиру Урала.

Ясные серые глаза.

Невероятно ясные.