Начальник штаба майор Холодец трясся в прицепе, подложив под зад пустой планшет. Карты, некогда находившиеся в нем, сейчас были у лейтенанта Мудрецкого, бросившего своего командира на произвол судьбы. Как только тракторишко, урча и надрывая всю свою мощь, взобрался на холмик и пошел с горки вниз, едкий дым, вырывающийся из трубы, стал окуривать майора. Холодец сморщился и закрыл нос рукой.
      Впереди его ждало приятное – трактор вышел на асфальтовую дорогу и в кузове перестало сильно трясти. Теперь он мог не ерзать из угла в угол по прицепу, а сидеть в одном месте, обняв вещмешок с остатками еды.
      Он сознавал, что едет обратно в часть, что месячная тренировка на выживание закончилась, но никак не мог себя заставить выбросить даже вымокший и негодный хлеб, выловленный в реке, и сложенные в полиэтиленовый пакет малосольные огурчики, выпавшие из разбившейся трехлитровой банки, – запасы местных жителей, дарованные оборванным и изголодавшимся солдатам. Иного транспорта, кроме как трактор, ему предложить не смогли.
      Убедившись, что весь взвод, что называется, канул в реку и больше никогда к нему не вернется, Холодец, переночевав под открытым небом, не стал дожидаться, пока за ним пришлют хоть кого-то, и самостоятельно начал пробираться обратно к части. А путь был неблизкий – несколько сотен километров.
      Холодец был зол, но не мог рассчитывать на то, что ему придется высказать свое неудовольствие командиру батальона. В таких случаях со Стойлохряковым лучше не связываться – он отрицательных высказываний в свой адрес от подчиненных не воспринимает и все попытки сделать из него виноватого подавляет очень жестоко, лишая, к примеру, каких-нибудь надбавок за месяц. У него это просто: в один день с тобой водку пьет, на следующий – щучит тебя до посинения. И то и другое доставляет ему превеликое удовольствие. Служба...

* * *

      Взвод РХБЗ спал после завтрака. Подполковник разрешил не заниматься первую половину дня строевой подготовкой и позволил прибывшим вчера издолбанным химикам перевести дух. В армии такое случается нечасто – никого не волнует, откуда там тебя привезли, – распорядок есть распорядок. Но бывают исключения. Военные иногда тоже люди.
      К обеду отдельный взвод химзащиты начал почесываться, и вскоре кое-кто выполз в туалет. После месяца в лесу сон на кровати казался чем-то волшебным и воспринимался ни больше ни меньше как дар богов. Удобная штука-то, оказывается, коечка. Когда под головой пусть у тебя и не пуховая подушка, а набитая ватой, и не перина, а жесткий матрац, так все равно после прозябания на земельке ощущаешь себя королем.
      Рядовой Резинкин Витя, на гражданке – автослесарь, здесь – целый автомеханик, приоткрыл один глаз и посмотрел на сослуживцев. Все спали, хотя день был в самом разгаре, и народ в части наверняка сейчас или служил, или работал, а им выпала лафа – быть освобожденными от всех нарядов и до обеда пробарствовать.
      Единственный открытый глаз рядового повернулся на изменение игры света и тени и узрел в дверях появившегося полуголого Петро Забейко в тапочках. Резинкин открыл и второй глаз и подумал, что сейчас дембель рявкнет и заставит весь взвод подняться. И он не ошибся.

* * *

      На территорию части через КПП въехал мини-вэн «Фольксваген», а за ним следом – красная «Ауди-100». Две машины проехали по небольшой аллейке мимо плаца и остановились перед штабом отдельного батальона. Подполковник Стойлохряков знал о прибытии гостей и успел нацепить на себя парадку, и выглядел достаточно представительно. Он даже умудрился найти такой ремень, которым удавалось затянуть пузо до минимально возможных размеров, и теперь оно выпирало вперед не так сильно – можно было разговаривать с человеком на расстоянии вытянутой руки и при этом не касаться его собственным пупом.
      Он увидел из окна, как подъезжали машины, и, не дожидаясь, пока они остановятся, стал спускаться со второго этажа вниз. Когда подполковник оказался на крыльце, все двери мини-вэна открылись почти одновременно, и из них вышли три молодые женщины – кто в брюках, кто в джинсах, – а также еще и два мужика, оба лысые, в серых костюмчиках, несмотря на ожидающуюся жару. У одного – «дипломат», у другого – кожаная сумка. Из «Ауди» тоже показался мужик, но в отличие от этих, в сереньких костюмчиках, он был одет в голубую рубашку с коротким рукавом и белые джинсы.
      Стойлохряков поклонился дамам, пожал руки всем мужикам и пригласил подняться к себе наверх.
      Не успели гости расположиться в его кабинете, как вошел дежурный по части с одним подносом, потом исчез и принес еще. Носили чай, к приготовлению которого Стойлохряков предъявлял высокие требования. Главное, чтобы напиток был хорошо заварен. В понятии Стойлохрякова хорошо заваренный чай – это тот, который темно-коричневый. И обязательно, чтобы все тарелки и чашки были хорошо вымыты. Фарфор обязан быть белым. Это на гражданке на нем могут быть пятна, а в армии пятна только на камуфляже. К чаю обязательно подавался лимон и сахар в двух вариантах: в виде песка и в виде правильных кусочков рафинада.
      Комбат наблюдал за разбором чашек со своего рабочего места. Этим гражданам он не хотел казаться доступным и поэтому расположился в огромном кресле. Широко расставив руки, он упер их в крышку стола и, поглядывая на гостей, попросил всех представиться, назвать, кто какое издание представляет.
      Журналисты. Три девчонки, все из Москвы, два сереньких лысеньких мужичка – самарские, а этот, прикативший самостоятельно на «Ауди», в голубенькой рубашке и белых джинсах, он не журналист, из округа приехал, скорее всего из контрразведки.
      Подполковник знал, что в группе будет такой человек, и, когда ему высокий и плотный парень предъявил удостоверение заместителя начальника какой-то там вещевой службы, подполковник все прекрасно понял.
      – Я надеюсь, – обратился хозяин части к гостям, – вас уже предупредили о том, что никакой фото– и видеоаппаратурой пользоваться на территории части нельзя. Надеюсь, все пройдет штатно.
      Высокая фигуристая брюнетка с коротко стриженными волосами, нацепив на нос очки, заверила подполковника, что у них только ручки и бумага.
      – Хорошо, – попытался улыбнуться Стойлохряков, но у него не получилось. Единственное, что заставляло его сейчас проявлять какое-то расположение к приехавшим, так это слова заместителя командующего Приволжским военным округом. Он посоветовал комбату произвести впечатление, для того чтобы о батальоне были написаны хорошие материалы. Хорошие статьи об армии, и конкретно о его части, могли бы способствовать более плавному прохождению обучения в Академии Генерального штаба.
      Для подполковника, засидевшегося на должности, это был прекрасный шанс подняться выше. Ему без академии никогда не получить полковника, а значит, никогда не покинуть этот отдельный батальон. Для того чтобы расти, ему надо подучиться. Нужно только получить направление, и тогда, может быть, они с женой остаток его службы проведут где-нибудь в городе, а не в этой дыре.
      – Что бы вы хотели посмотреть? – обратился он к журналистам.
      Самарские мужички тактично помалкивали, отдав инициативу в руки московским барышням.
      – Для начала туалет, – сверкнула глазами высокая. – Да?
      Мысленно Стойлохряков уже предвкушал реакцию на то, что они увидят в обычной воинской казарме, – сляпанный в свое время из ворованных стройматериалов сортирчик получился на славу, и его можно было показывать не только корреспондентам, но и снимать для журнала «Интерьер».
      «Рыжая деваха лет двадцати, такая молодая, и уже журналистка. По частям ездит, наверное, только учиться закончила. Может быть, даже первая командировка», – думал о своем Стойлохряков, когда ему задавали вопрос.
      Не удосужившись выпить чая больше одного глотка, эта девушка попросила у него минералки, но у подполковника минералки не было, и вслед за этим вопросом о холодненьком питье последовало пожелание посмотреть, как солдаты отдыхают на дискотеках.
      Вначале Стойлохряков надул щеки, затем попытался расплыться в мягкой отцовской улыбке. У него еще были свежи воспоминания о дискотеке, случившейся месяц назад, и он больше подобных приключений не желал. Кое-как удалось замять гигантскую драку, случившуюся между двумя поселками и его химиками.
      – Нет, – он замотал головой.
      Рыжая подпрыгнула:
      – Но нам сказали, что вы покажете все, что угодно!
      – Я не могу показать то, чего нет, – неожиданно для девушек и вполне предсказуемо для человека из округа забасил комбат. – Солдаты в российской армии по дискотекам не ходят. Вы что, думаете, у нас здесь курорт?
      Воздух разорвал шум лопастей вертолета, полковник подумал, что машина пролетит дальше, но ничего подобного, гул не исчезал.
      Комбат встал и подошел к окну. За ним последовали и журналисты.
      Все видели, как прямо на плац сел вертолет, из него кое-как вылез майор Холодец с вещмешком и планшетом, перекинутым через плечо. В руках у него была какая-то бумага. Он, не теряя времени, кивнул пилоту и направился прямиком в штаб.
      Стойлохряков не желал сейчас наблюдать начальника штаба – он бы и не помешал, но, когда на майоре замызганный камуфляж, это не здорово – тут журналисты. Да и морда у него оказалась небритой. Он вошел и поздоровался вначале с начальником, затем с остальными.
      Комбат с таким видом, будто вертолеты у него приземляются на плац каждый день, – ну не делать же из этого ЧП? – вышел из-за стола, пожал руку Холодцу, попросил его положить планшет и вещмешок в угол рядом с диваном и представил его журналистам:
      – Это мой начальник штаба... А это вот, товарищ майор, к нам приехали журналисты из Москвы и из Самары.
      – Я ничего не знал.
      – А мы внезапно, – захохотала самая маленькая из троих москвичек, – неожиданно. Мы, как Суворов через Альпы, взяли вот сели в «Фольксваген» и доехали к вам в Самару. Всего-навсего через сутки – мы уже здесь, правда, это здорово?!
      – Глаша! – одернула шебутную девчонку высокая и фигуристая.
      – А вы откуда? – поинтересовалась та, что думала, будто солдаты в армии по дискотекам ходят.
      – Я-то?... – задумался Холодец и стал пялиться на подполковника. Тот дернул плечами, развел руки в стороны и сделал простецкое лицо. Холодец понял его по-своему: – Ну, конечно, откуда же... с курорта. Вот отдыхал. Только собираться пришлось быстро, вертолет на полчаса раньше прислали – побриться не успел. А так ничего, все нормально. Готов приступить к службе.
      Комбат дальше не слушал, что там нес его помощник. Он взял казавшуюся капелюшечной в его руках чашечку с чаем и шумно сквозь зубы втянул напиток. Осушив сосуд, он со звоном плюхнул чашку на блюдце:
      – Что это у тебя в руках?
      Холодец отдал подполковнику белый лист бумаги. Стойлохряков развернул и прочитал следующее:
      «Соседи, вы задолбали! Мы вам не таксисты».
      Комбат понял, что это от вертолетчиков, сложил бумажечку и положил ее на стол под пепельницу.
      – А что там? – поинтересовалась Лиза, та самая, которая все дискотеками озабочена.
      – Там? – подполковник посмотрел на сложенный лист бумаги. – Это счет за доставку майора сюда в часть, причем за срочность надбавка.
      – А в казармы, в казармы мы пойдем? – снова затараторила Глаша. – Я знаю, все мальчишки в казармах служат. Там и койки... В два яруса у вас койки, да? А может быть, и в три яруса койки есть?
      – И в четыре, и в пять, – согласился Стойлохряков, – сейчас я вам все покажу, все, что хотите. Значит, туалеты вначале.
      – Послушайте, – самая крупная поднялась и зафигурилась, – но ведь летать на вертолетах – это дорого. Я слышала, что один час полета на вертолете стоит...
      – А, – перебил ее Стойлохряков, – вот видите, мы на дискотеки не ходим – экономим, а больше на вертолетах летаем.
      Его умиляла ситуация. Прислали каких-то молоденьких дурочек – и чего от них ожидать, что они напишут? Может быть, ему стоит переключиться на этих вот лысеньких мужиков? Ведь если статья появится в Самаре, а там штаб округа. О-о-о... Да эти в Москве напишут, никто ничего здесь не узнает. А под носом статейку тиснут, потом его будут утюжить и склонять. Скажут, мол, никакой тебе академии, товарищ дорогой, оставайся ты подполковником и сиди в Чернодырье, там, где хорошо справляешься со своими обязанностями уже не первый год.

* * *

      Аккурат перед приходом подполковника с журналистами на этаж злые солдаты – товарищи дембеля Кадакоев и Сизов – заставили бедного слона Заботу встать на колени, нагнуться вперед, в просторечии «встать раком», вытянуть руки в стороны с пустыми ведрами и медленно ползти в туалет с диким жужжанием, имитируя медленно прибывающий на место зачистки говноуборщик.
      Делегация вошла внутрь.
      Комбат не орал ни на кого по одной-единственной причине – за его спиной стояли три размалеванные девушки и еще два лысых дядьки, а также крепкий молодой мужчина, для которого, судя по всему, находиться в казарме не впервой. Неподготовленные гражданские стояли с вытянутыми лицами. Они понимали, что застали какой-то фрагмент представления, а все вместе им увидеть не удалось, так как с появлением комбата шоу прекратилось.
      Глаша выбежала перед комбатом и попросила его:
      – Товарищ полковник, а нельзя повторить все еще раз, а то мы так ничего и не увидели. Это что, наверное, какая-то военная традиция?
      Стойлохряков, хмурясь, разглядывал замершие по стойке смирно тела, словно изваяния.
      – В российской армии много традиций. Это одна из. Все увидеть невозможно. Прошу вас, вы хотели посмотреть туалет. Вольно! – Солдаты выполнили команду «отомри» и двинулись в толчок. – Приказ терпеть! Сейчас я журналистам покажу нашу гордость.
      Кадакоев дал пинка Заботе, и ведра предательски бряцнули друг о дружку. Желтушный Сизов залыбился.
      – Везет тебе, Забота, никак ты до сортира не доползешь. Ничего, потом продолжим.
      Вошли в гальюн. Комбат с наслаждением слушал «охи» и «ахи», сам разглядывал сантехнику, что и говорить, он любил бывать здесь. Заходил на первый этаж, где обитала третья рота и химвзвод, как на прогулку – в другой мир просто попадаешь. Новенький кафель, розовая сантехника, все своровано этими же сраными солдатами. Конечно, он не говорил так вслух, но вспоминал, что все вот это вот должно было бы стоять в домах офицеров, а теперь этим пользуются солдаты. А все почему? Потому что он сам приказал сделать здесь ремонт – и они сделали. Дверь, отделяющая непосредственно туалет и умывальник, была выписана им когда-то на заказ и должна была...
      Полковник предпочел сейчас не вспоминать, куда он ее там хотел поставить, но это же было... это же было... Это же было самым его большим, самым заветным желанием – поставить эту дверь в его собственную комнату. Но судьбе суждено было распорядиться иначе.
      А тем временем к умывальнику подошла самая крупная из журналисток и повернула кран. Раздалось тихое шипение, и тугая струя ударила в раковину.
      – О, да здесь у вас евроремонт! А что в казармах?
      – Мы и так уже в казарме, – напомнил Стойлохряков. – Можете пройтись по кубрикам и посмотреть. Там все попроще, а этот туалет – ответ странам НАТО на расширение.
      – Я обязательно об этом напишу, – заверила Лиза. – Здесь даже лучше, чем на дискотеке.
      – Да, что у вас с этими дискотеками?
      – Я вот просто слышала, что месяц назад у вас тут что-то произошло.
      Подполковник изобразил лицо младенца:
      – Что вы говорите? Я ничего не слышал.
      – Там, говорят, даже были солдаты.
      – Неужели? Может, один-два ушли в самоволку?
      – А это бывает? – тут же подскочила Глаша.
      – Послушайте, девушки, давайте мы пройдем и посмотрим кубрики.
      Тут к нему подошел корреспондент из Самары и вежливо попросил:
      – А можно у вас тут?...
      – Да нет проблем, – согласился хозяин, – плату не берем. Наслаждайтесь, сколько влезет.
      И двое лысых направились отлить.
      – Извините, дамы, вот женских туалетов у нас тут нету, хотя я могу сейчас всех выпроводить...
      – Нет, спасибо, – поблагодарила за всех Маша. – Мы пока не хотим. Правда, девочки?
      Девочки и вправду не хотели.
      Он ожидал каких угодно журналистов, только не тинейджеров, а вообще появление девушек возраста до шестидесяти в казармах нежелательно. «Здесь мужики голодные» – так размышлял комбат, подходя к первому попавшемуся кубрику. Он открыл дверь:
      – Вот здесь у нас третья рота, – и вошел.
      Раздалась команда: «Встать смирно!» Народ повскакивал со своих мест. Журналисты не стали заходить внутрь, посмотрели на натертые полы, помятые от сидения на них койки, вдохнули запашок, сморщили носы и поспешили выйти.
      – Ну, здесь не очень интересно, – пожаловалась Лиза. – Может быть, вы нам танк покажете.
      – Танк? – переспросил комбат с такой интонацией, будто дальше должно было последовать: «А что это такое и как это чудо выглядит?» Стойлохряков, изображая работу мысли, хмурился и шевелил бровями. – Ну, раз уж танк... Ну, танк так танк. Только башни не будет, хорошо? Танк без башни покажу.
      Девчонки заинтересовались:
      – Это что, новое российское оружие?
      – Нет, оружие старое. Просто без башни.
      – А зачем же танки без башни? – не унималась Лиза.
      Стойлохряков предложил все-таки выйти с этажа и уже на улице стал объяснять обступившим его журналистам:
      – Понимаете, ну как вам, девушки, попроще объяснить? Вот знаете, в гаремах были евнухи, они могли за женщинами следить, но сами не могли. Ведь согласитесь, что евнухи – это полезные люди. – Девчонки похихикали. Мужики спокойно стояли и покуривали, почесывались – им было по фигу, что он им тут рассказывает про евнухов. – Ну так вот и с танками: у некоторых есть дуло, оно им как бы необходимо, чтобы стрелять, а другим – дула не надо, но они тоже полезные, всякую другую работу выполняют. Вот сейчас мы поедем в парк и посмотрим на танки без башни.
      Стойлохряков отказался садиться в «Фольксваген», тем более что у него был запряжен на сегодняшний день в служебный «уазик» прапорщик Евздрихин, который и доставил всю эту процессию в парк. Здесь постоянно поддерживался более-менее нормальный порядок, и поэтому комбату было не стыдно – пусть смотрят, пусть что хотят пишут.
      Когда они проходили мимо боксов, где у него стояли «БРДМы», корреспондент из Самары задал мужской и довольно-таки глубокий вопрос:
      – А зачем дивизии ваш отдельный батальон?
      Стойлохряков остановился, и соответственно все журналисты, которые приехали сюда собрать хоть какой-то материал, поспешили открыть блокноты и начали записывать. Стойлохряков, в принципе-то, знал историю части и сейчас был готов в красках расписать все и вся, но набежавшие тучи, грозившие разразиться дождем, заставили его предложить гостям побыстрее познакомиться с техникой, поехать обратно в штаб, где он с удовольствием расскажет, что из чего вышло и что как получилось.
      – Но все-таки интересно, – поддержала москвичка своего самарского коллегу.
      – Отдельные батальоны, – говорил Стойлохряков, проходя мимо машин. – Вот, кстати, вам танки без башни. Вот видите, у них только маленькие пулеметики.
      – Ой, да. Как интересно! – тараторила Глаша. – Действительно, у них нет дула!
      – Ну вот, я же говорил – евнухи, – продолжал Стойлохряков. – Так вот, отдельные батальоны создавались для выполнения специфических задач. Ну, например, для проведения быстрой атакующей операции. Вот мы мотострелки, мы садимся на эти танки без башен и едем вперед, потом на ходу из них выпрыгивают солдаты и строятся в живую цепь...
      – А это я по телевизору видела, – согласилась Маша, – когда еще маленькая была, в программе «Служу Советскому Союзу».
      – Вот-вот, вот мы и служим, только уже не Союзу. И танк и, видите, у нас...
      – Да-да, про танки мы уже все поняли, – согласилась Глаша. – Они у вас евнухи.
      – Еще нам могут приказать во время проведения боевых действий, – тут Стойлохряков осознал, что во время войны могут приказать все, что угодно, но надо было вести все-таки правильно поставленную дискуссию, тем более что он претендует после выхода положительных статей на учебу в академии, – могут приказать, допустим, сдерживать наступление противника. Что мы сможем выполнить с честью, – тут же добавил он.
      Лысенькие мужички в костюмах никак не среагировали, а вот в женских глазах вспыхнуло ощущение гордости за российских мужиков.

* * *

      Пока экскурсия ходила по парку, в казарме перед обедом – уже вот-вот они должны были выходить строиться и идти в столовую – сидел на своей койке озабоченный рядовой Простаков, а над ним, свесив ножки, так, чтобы пятками не совать в лицо нижнему, располагался маленький Фрол Валетов, который также был погружен в собственные мысли. Он первым очнулся и потребовал, чтобы Простаков поделился тем, что зреет в его дремучей башке.
      – Слушай, Леха, ты видел этих корреспонденток?
      – Видел, – промычал сибиряк, – красивые телки.
      – Ты и урод! – Фрол спрыгнул с верхней полки вниз на пол, и теперь они были одного роста, только Фрол стоял, а Простаков сидел. – Тебе эти бабы никого не напоминают?
      – Бабы? Эти бабы напоминают мне женщин.
      – Ты их видел когда-нибудь?
      Гулливер почесал за одним ухом, за другим, а потом с размаху ткнул кулачищем Фрола в грудь так, что у того дыхание перехватило.
      – Точно, я вспомнил. Где-то я их уже видел. Вот ту, здоровую, в особенности помню. Мне даже кажется, что я с ней когда-то трахался.
      – Ну, – глаза Валетова горели, – только ты не бей больше так, даже если трахался ты с ней. А остальных припоминаешь?
      – Нет, не могу ничего сказать. Это ты опять возвращаешься к той истории, что нам один и тот же сон снился? Выбрось все это из головы, это совсем другие бабы, я хотел сказать, женщины. В общем, телки, короче.

* * *

      К обеду прибежал, запыхавшись, лейтенант Мудрецкий. Построив людей, он сообщил пренеприятнейшее известие – после приема пищи им придется организовать показательное выступление для приехавших в часть журналистов.
      – Во-во, – недовольно бурчали те, что поопытнее, – это мы уже знаем, что для солдата праздник, как для лошади свадьба – голова в цветах, а жопа в мыле. Опять надо какое-то выступление. Мы тут каждый день выступаем.
      – Прекратить разговоры, – буркнул взводник. – Давайте топать-лопать, а потом будем решать, чем людей удивлять, иху мать, – не удержался лейтенант, чем вызвал улыбки на лицах солдат. – Это так, для рифмы, – прокомментировал собственное выступление неудавшийся аспирант.
      После обеда застроились на плацу. Кроме хим-взвода еще и все три роты. Решали, кому куда под руководством майора Холодца. Он изредка улыбался, поглядывая на химиков. Лейтенант застроил своих людей и дал команду: «Вольно!» – и стоял в полном неведении, что же будет дальше. Нигде комбата видно не было, всем распоряжался начальник штаба. А он очень уж приветливо начал свою вступительную речь, после того как все три роты распределил – кого на работу, кого на службу.
      – Дорогой и родной мой химвзвод! Вот мы снова с вами встретились в неожиданном месте, – начальник штаба ухмылялся. Все надеялись на перлы, так как нормально и связно майор говорить не умел, и они не заставили себя долго ждать. – Во-первых, бойцы, разогните колени и выпятите вперед груди. Вы не в туалете, и вам еще пока нечего туда свешивать. Во-вторых, не расслабляйтесь после животов, набитых обедом, вам надо сейчас взять всю свою защитную резину и выйти сюда обратно для того, чтобы когда подойдут корреспонденты – и вы им всем покажете, какие лучшие вы солдаты. Придется немного похватать ртом воздух и делать будете вид, что вспотели. Всем все ясно?
      Пожалуй, лучше начальника штаба им никто бы складывающуюся ситуацию не обрисовал. Ни у кого не оставалось сомнения, когда они вбегали в кладовки и доставали химзащиту, что сейчас будет «шоу слоников» – каждый наденет себе на морду гондон с хоботом, на ноги – бахилы, на плечи – плащ, на руки – перчатки и будет бегать по плацу.
      Стойлохряков стоял на ступеньках вместе с приехавшими в часть корреспондентами и наблюдал, как химвзвод бежит в резине по жаре, нарезая круги по плацу. Желая угодить дорогим гостям и своему непосредственному шефу, майор Холодец вышел на плац и, когда мимо пробегали химики, отдал команду: «Запевай!»
      Лейтенант Мудрецкий, которому приходилось для понту дела не то чтобы бежать с солдатами по кругу, а хотя бы так прохаживаться рядышком в быстром темпе, вопросительно посмотрел на Стойлохрякова. Люди были в противогазах, и сейчас им еще и песню петь. Что он, совсем, что ли, за эти дни перегулял на свежем воздухе и крыша съехала окончательно?
      – Отставить, – смилостивился подполковник.
      Корреспонденты вопросительно смотрели на него.
      – Дело в том, что этот взвод укомплектован противогазами старого образца, поэтому они если и будут петь, то мы их будем плохо слышать. А вот в новых противогазах, в них есть динамики, ну, мембраны, однако у нас проблема со снабжением. Пока занимаемся в том, что есть. Можете даже отметить это в своих статьях, я был бы признателен. Ну а так вот видите, физическая подготовка солдат хорошая.
      Шел десятый круг. Хоть плац и небольшой, но дышать в резине – занятие весьма неприятное. Проще говоря, легкие разрываются в поисках кислорода, а его нету. Одновременно приходится еще и шевелить мослами. Умные люди засовывают спичечные коробки между скулой и резинкой, так что немного свежего воздуха можно всосать со стороны. И такие фокусы проходят, а вот те, кто снизу противогаза выдирает клапана, препятствующие попаданию в защищенные области отравленного воздуха, тем приходится несладко, когда их отправляют в палатку, наполненную слезоточивым газом. Но сегодня никаких палаток им не светило, это так, мелочи жизни, и у самых умных клапана отсутствовали.
      И тут, пока взвод нарезал круги, со стороны показался рядовой Резинкин, успевший сгонять вместе с Петрусем по инициативе лейтенанта Мудрецкого в парк, где они нашли кусок длинной, толстой трубы. Принесли железку вдвоем, бросили на асфальт. От группы бегущих отделился здоровый такой солдат в противогазе и защитном костюме, подошел к этой трубе, положил ее на плечи и усилием рук согнул ее в дугу, после чего бросил к ногам ошарашенных зрителей.
      – Да, – улыбался Стойлохряков, – у нас есть ребята, которые любых десантников замочат. Это химики – настоящая элита армии.
      – Как же он к вам попал, когда в десанте людей не хватает? Набрать не могут, – справился один из двоих лысых.
      – Ну как... – улыбался Стойлохряков. – Посылаем своих покупателей в военкоматы, ведем селекционную работу, так сказать, комплектуем личный состав. Здоровые люди – они везде нужны. Ну как, будем смотреть, пока они здесь все не лягут? Может быть, выясним, кто самый выносливый? Или же вернемся к истории части?
      – Да нет, тут интересней, интересней! – загалдела Глаша.
      Но на нее неприветливо посмотрели подруги, ведь парило – вроде как бы тучки, в то же время и солнышко проглядывает время от времени. Дождь не начинается. Давление пониженное, влажность большая. В своих блузочках и футболочках девчонки пропотели. Мужики, которые по приезде были в пиджаках, сейчас с себя их поснимали и оставались в рубашках. Комбат также держал пиджак на сгибе руки и сейчас ратовал потихонечку за то, чтобы они поднялись в штаб. И тогда бы лейтенант Мудрецкий и начальник штаба закончили бы здесь выступление.
      – А может, они нам еще что-нибудь покажут? – не унималась Глаша.
      Стойлохряков передал через Холодца находящемуся на плацу Мудрецкому, чтобы тот быстренько придумал еще что-нибудь. Лейтенант был обескуражен, он в цирке не работал. Что он сейчас здесь, жонглировать будет или на шпагат сядет? В то время пока он размышлял, его взвод нарезал круг за кругом, и все зависело от лейтенанта, когда он придумает что-нибудь.
      Положение надо было спасать. Выматывать людей просто так, ради показухи, Мудрецкий не желал. Поскольку он взводник, считай, что он их папа, и лишний раз наказывать людей, даже ради приезда каких-то корреспонденток...
      – Шагом! – скомандовал лейтенант. – Отбой химической тревоги!
      Люди с облегчением посрывали с себя «презервативы» и стали вытирать вспотевшие лица потными же руками, сдирая резиновые перчатки.
      – Ну вот видите, – с наслаждением смотрел комбат на своих людей, – вот это и есть боевая подготовка. Сейчас нам лейтенант еще что-нибудь продемонстрирует, – с надеждой поспешил добавить комбат, хотя и не знал, что же можно такого еще выкинуть. Вот хорошо с трубой придумали, Простаков выступил. А что еще?
      Резинкин не поленился и посчитал – они пробежали по небольшому плацу сорок шесть кругов. Это не слишком много, но зачем же так вот с людьми после обеда? И когда их лейтенант остановил, Витек стал пялиться на молоденьких корреспонденток уже не через стекла противогаза, а, что называется, невооруженным глазом.
      Тем временем Мудрецкий скомандовал:
      – Интервал три метра!
      Люди, стоящие в две шеренги, рассредоточились по плацу.
      – Упор лежа принять! – скомандовал Мудрецкий.
      Все нехотя уперлись руками в асфальт.
      Вместо того чтобы скомандовать отжиматься, он приказал: «Запевай!» – как раз то самое, о чем мечтал Холодец.
      Весь химвзвод стоял в упоре лежа и пел: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой», и так далее.
      Резинкин, стоя в упоре лежа, глядел на девок, которые что-то помечали в своих блокнотиках. Вот, наверное, напишут в статьях, какие есть необычные упражнения в российской армии.
      После того как песню кое-как прогорланили, Холодец встал рядом с Мудрецким и скомандовал:
      – Кто последний, – имелось в виду останется стоять в упоре лежа и не рухнет, – тот на завтрашний день будет освобожден от службы и сможет проваляться на кровати целые сутки, временно забыв о нахождении в части. Только кушать вставать, и все.
      Пацаны завелись. В самом начале Резинкина заставляли отжиматься, и, на удивление, он делал это легко, мог большое число раз повторить одно и то же движение. Сейчас он был явным претендентом на победу и стоял в упоре лежа, упираясь только носками ног и руками в асфальт, и усиленно потел. Химзащиту никто ведь не снимал. Он чувствовал, как по нему струятся ручейки пота, – тело обильно отдавало влагу. По лицу тоже текло.
      Один за другим падали его сослуживцы. Простаков держался, но вскоре и он рухнул. Остался Резина да сержант Батраков. Батрак стоял, как скала, но и она дала трещину секунд через двадцать. Последним оказался Резинкин.
      Комбат был доволен – спортивный праздник удался. Девушки зааплодировали. Пришлось и самому главному командиру что-то сулить. Он подозвал победителя к себе и пожал цепкую руку Резины своей здоровой ручищей.
      – Молодец, – похвалил он. – Что хочешь? – потом сам себя поправил: – Нет, ну это, конечно, слишком. Давай так, майор Холодец тебе один день отдыха пообещал, а я тебе три дня к отпуску.
      Резинкину бы разулыбаться да отблагодарить, но он прекрасно знал, что сегодня комбат дни к отпуску прибавит, завтра отнимет – в результате ничего не будет.
      – Разрешите, товарищ полковник, ответное слово! – попросил взмыленный рядовой. Не ожидая ничего такого, Стойлохряков скривился, но все-таки дал добро, не позориться же перед гостями. Попробовал бы он у него ответное слово попросить, когда никого постороннего на территории части нет, он ему дал бы возможность поразглагольствовать, разгребая помои. Но сегодня другой день. Журналисты приехали в часть, и надо держать марку.
      – Да, – согласился он. – Сейчас вот наш товарищ поприветствует вас, так сказать, от рядового и сержантского состава.
      – Спасибо, – поблагодарил Резинкин и спустился на две ступенечки вниз. – Дорогие журналисты, – начал он и после этого смотрел только на девушек, – знайте, пожалуйста, что мне легче вас всех по очереди трахнуть, чем здесь на плацу горбатиться. Думаю, в этом случае вы остались бы более довольными, нежели наблюдая за всем этим представлением.
      Девки не сели только потому, что некуда. А тем временем Резинкин приложил руку к кепке и справился у своего начальника:
      – Разрешите идти?
      – Иди, – улыбался Стойлохряков, – иди. Становись в строй, сынок.

* * *

      Через полчаса Резинкина выцепили. Нервно дергающийся майор лично сообщил ему, что он сегодня идет в наряд по парку и проводит в этом наряде еще как минимум три дня, для того, чтобы, не дай бог, кто-нибудь его непрезентабельную рожу на видеокамеру не заснял и ненормативную лексику на диктофон не записал.
      Строго говоря, оскорбление было нанесено лишь гражданским лицам, которые не попадали под юрисдикцию армейских законов. Соответственно, и воздействовать на рядового строго по законам подполковник не мог. Единственное, на что он был способен, так это запрятать его в парк. И здесь дело было не только в законах, а в том, что в принципе-то солдат был прав – вся эта показуха, кому она нужна в их поселке Чернодырье, для чего?
      Да, пожалуй, с академией придется повременить, можно себе представить, что там после таких слов эти девки у себя в Москве понапишут. А потом его доброжелатели покажут все эти статьи товарищам генералам, и если пустят его в академию, то только сортиры чистить.
      Упрятав Резинкина в парк, подполковник надеялся замять инцидент. Он прикладывал все свое красноречие, даже, против обыкновения, без бутылки водки, для того чтобы обмаслить ситуацию, и переводил разговор на разные темы, касающиеся новых видов вооружения, перспектив развития, ну и тому подобное.
      А Резина тем временем собрался за тридцать секунд и под контролем самого Холодца сел в «уазик» к прапорщику Евздрихину, который и отвез его в наряд, где сейчас торчал третий взвод третьей роты. Сегодня вечером, в шесть, должны были заступать именно химики. Каково же было удивление Резинкина, когда вместе с ним по парку отправился дежурить только лейтенант Мудрецкий, а никого из солдат больше не прислали.
      – А почему никого нету? – спросил Витек.
      – А потому как ты слишком здорово языком работаешь. Больше никого не будет. Один за двоих будешь тащить. Ночь не спать, за порядком следить. И так трое суток. Если тебя кто-нибудь застанет спящим, комбат найдет другие способы воздействия.
      – А ведь вы, товарищ лейтенант, со мной согласны?
      Мудрецкий подумал. Поскольку он был человеком опытным, – как-никак, по молодости один развод пережил, – он согласился:
      – Действительно, лучше с ними тремя, чем по плацу в противогазе бегать.

* * *

      Наступила ночь. Похолодало. Градусов на улице пятнадцать-шестнадцать. Для лета ощутимо. Затопили буржуйку, и в кунге температура стремительно поползла вверх. Разморило.
      – Хорош, – скомандовал Мудрецкий, – а то мы тут запаримся. Ну-ка, дверь открой. Не, – пожаловался лейтенант на собственную тупость, – зря печку топил. Какой воздух хороший был, сейчас опять все этим дымом провоняет.
      И тут у ворот парка остановился «Фольксваген».
      – Это че, – не понял Резинкин, – они че, не уехали?
      Три девушки – уже никаких мужиков из Самары не было – вышли и подошли к воротам.
      – Эй! – позвали они. – Узнаешь?
      – Узнаю, да я на службе.
      – Э-э, нет, – запела Глаша, – не надо. Что ты там нам пообещал сегодня на ступеньках?
      Резинкин моргал – не верил ни глазам, ни ушам. Он стоял около ворот и глядел то на этих молодых кобыл, то на лейтенанта, высунувшегося из будки в дверь. Мудрецкий улыбался.
      – Рядовой.
      – Я! – воскликнул Резинкин.
      – Разрешаю отсутствие в течение... – тут Мудрецкий сделал паузу и прикинул. – Да ладно, только от ограды парка больше чем на пятьдесят метров не удаляться.
      Витек еще стоял, не понимая, чего тут, собственно, ему разрешили-то, а тем временем девчонки уже дергали калитку.
      – Ну, ты чего? Мы из Москвы приехали, понимаешь?
      – И че, в Москве солдат нету?
      – Нет, мы о тебе написать хотим. Ты ведь победил сегодня?
      – Ну, победил, – согласился Витек, отворяя ворота и выходя за территорию.
      – Пойдем к нам, в машину сядем, – тараторила Глаша. – Мы сейчас тебя обо всем расспросим и обязательно хорошую статью напишем.
      Мудрецкий смотрел в маленькое окошко будки, снятой с автомобиля, и видел, как при свете фонаря размеренно раскачивается «Фольксваген».
      «Да, – думал он, – с какой же силой нужно водить ручкой по бумаге, чтобы машина ходуном ходила».

* * *

      Под утро измочаленный Витек вытек из микроавтобуса и медленно-медленно вполз на кушетку, стоящую в кунге.
      Лейтенант Мудрецкий приветливо помахал довольным, но сонным девчонкам. Самая здоровая из них села за руль, и они укатили куда-то в неизвестность.
      А в это время Витя Резинкин с расстегнутой ширинкой дрых без задних ног и без снов. Какие тут сны! Тут такая реальность, что ни в каком сне и не приснится! А кто бы мог подумать, что эти три девчонки такие классные, да еще между собой подружки. Никогда ничего подобного с ним в жизни не происходило. Да и вряд ли когда еще случится. Он спал сладким сном, а лейтенант, покуривая, сидел рядом с кунгом и поглядывал изредка на встающее из-за далекого леса солнце. Начинался новый день, и начинался он для всех по-разному, но вряд ли сейчас в российской армии был более счастливый солдат, чем Витек Резинкин.

      Спустя три месяца после вышеописанных событий, когда дембельнулись Забейко и Казарян, когда во взвод влились Кислый и Ларев, когда в столовой пару раз в неделю давали молодую картошку, когда у медсестры Лизочки вскочил на левой попе чирий, солнце склонилось к закату, обещая прохладную ноябрьскую ночь. Самое время погулять, но приходится возвращаться к конюшне и ставить лошадей в стойло. И все из-за того, что одному завтра на службу, а другому необходимо делать вид, будто он руководит целым районом.
      Комбат Стойлохряков на пару со своим приятелем Протопопом Архиповичем Шпындрюком ехали верхом на лошадях, а сзади в запряженной двумя кобылами телеге тащились в коробчонке их жены. Маленький, пузатенький Шпындрюк трясся на спине лошади раза в два чаще, чем она ступала по земле, при этом он подскакивал от каждого телодвижения любимого им гнедого жеребца на десяток сантиметров. Комбат же, придавив своей полуторацентнеровой тушей крепкую, приземистую лошаденку, сидел на ней, как на кресле. Бедная лошадь страдала от тяжеленного седока и часто дышала. Комбат давно уже не садился в седло и в конце конной прогулки чувствовал ломоту в мышцах – постоянно держать спину прогнувшись было для него с непривычки тяжелым испытанием. А Шпындрюк, несмотря на возраст, чувствовал себя прекрасно. Тем более что и поездка прошла не зря.
      Они успели обсудить, кроме погоды и собственных жен, еще и деловые вопросы. Сейчас у Стойло-хрякова было предложение к главе администрации. В одну харю комбат не решался проворачивать подобные операции, а вот если у него будет за спиной Шпындрюк с его связями и способностью выходить сухим из воды, то тогда можно. И Протопоп Архипович решил для себя вопрос, поднятый Петром Валерьевичем, положительно. Он даже пообещал прислать на данное мероприятие двух братков для того, чтобы они помогли сопровождать груз и в случае необходимости разруливали ситуации на дорогах.
      Сама идея собрать цветные металлы с частей была воспринята Шпындрюком с большим интересом. Он первым же делом спросил, что будут вывозить и в каких количествах. Стойлохряков мог уже сейчас предполагать, на что же они могут рассчитывать. Он всю прошлую неделю провел в разъездах и побывал на четырех точках, где служили его старые знакомые: майоры да подполковники, желавшие неплохо подзаработать.
      Единственной проблемой в данном мероприятии была приличная сумма наличными деньгами, которую необходимо взять с собой браткам. Ведь после того, как грузовик будет заезжать на территорию какой-нибудь части и уезжать оттуда, заваленный металлоломом, сразу придется отстегивать местным хозяевам. Хоть и будут платить раза в три меньше от стоимости того, что собираются забрать, но ведь речь идет о тоннах, и соответственно денег приходится готовить достаточно много. Даже если бы у комбата нашлась сумма, он все равно не рискнул бы, потому как, допустим, сбагрить десять тонн меди вперемешку с дюралюминием – весьма проблематично. Такими вопросами лучше пусть займется сам Протопоп Архипович, у него наверняка и подвязки есть.
      И действительно, Шпындрюк сделал своей маленькой ручкой успокаивающий жест: его ладонь, направленная к земле, едва погладила невидимую собачку.
      – Ничего-ничего, – скороговоркой отвечал он на беспокойство Стойлохрякова. – Это мы решим, здесь проблем не будет. Главное – собрать все с точек, а дальше к нам сюда из Самары люди сами приедут подготовленные. Беспокоиться не стоит. Вы только соберите. Когда готовы начать?
      Стойлохряков крякнул и невольно немного сдавил ногами сидящую под ним кобылу. Та дернулась, но затем снова пошла шагом, поняв, что это не команда, а просто неловкое движение седока, выносить которое было просто мучительно, лучше бы сидящая на ней туша не ворочалась; а самый хороший вариант – не залезала бы на нее вовсе. Ведь когда он поставил ногу в стремя и начал садиться, все пузо так стянуло... Подпруги впились в кожу. Кобыла мотнула головой, прогоняя дурные мысли: «Ведь бывают же такие жирные люди. Вот лошадей таких нету – все, кто форму не поддерживает, быстро помирают. А вот здоровые и тяжелые люди живут и процветают. Странные существа».
      – Начнем, Протопоп Архипович, как только, так сразу. Главное – оборотные средства.
      – А, об этом не беспокойся. Сейчас заедем ко мне домой и я тебе выдам. Сколько надо?
      – Сто тысяч хватит, – озвучил свои прикидки Стойлохряков.
      – Ну хорошо. Я надеюсь, расписку с тебя брать не надо, – Шпындрюк рассмеялся, увидев, как комбат пытается высветить на своем «табло» фразу: «Ну конечно, какая, мол, фигня! Мы ж тут друг друга знаем, рука руку моет...» и все в таком духе.
      Наконец, эмоции сошли с лица комбата, и он погрузился в чисто организационные моменты, ведь необходимо определить, кто же из его солдат поедет на загрузку, не сам же он будет все эти металлические штуки кидать в кузов. Там явно будут и кабели, и, заблаговременно распиленные и привезенные с лодочных баз, что на Волге, сделанные из дюралюминия лодки, потом огромные списанные трансформаторы с подстанции, которые еще придется разбирать, удаляя обмотку.
      Один майор пообещал даже около полукилограмма золота и грамм сто платины, которые собирал несколько лет, вымывая из радиодеталей и ценной аппаратуры. Серебра же он вообще надыбал килограмма два, имея доступ в свое время к складам, на которых хранилось списанное электрооборудование, собранное еще в социалистические времена. Тогда никто не считал количество драгметаллов, используемых на нужды военки, – все было направлено на повышение обороноспособности. И сейчас пришла пора выскребать последнее из того, что осталось с тех далеких времен.

* * *

      Утром следующего дня химикам определили заниматься по расписанию, что означало четыре часа на плацу тянуть ножку, ходить строем и орать песни. Прежде чем приступить к муштре, Стойлохряков пригласил Мудрецкого следовать за ним, чему лейтенант не удивился, его мучил только один вопрос: зачем?
      Войдя к себе, подполковник занял место за рабочим столом и пригласил командира взвода садиться. Юра сел.
      – Ну че, пить будешь? – спросил, глядя в глаза, Стойлохряков.
      Мудрецкий поднялся:
      – Товарищ полковник, так рабочий день только начался.
      – Ответ правильный, – согласился Стойлохряков. – Я тебе и не предлагаю, я просто спрашиваю: ты, вообще, в принципе-то, по жизни, пить будешь?
      Мудрецкий решил отмолчаться, поправляя лишь в нервном тике новенькие очки, которые выправил себе в один из выходных дней, съездив в Самару.
      – Ладно, че трясешься? – расхохотался Стойлохряков. Лейтенант опустил руки по швам и тоже стал тупо улыбаться. – Сейчас получишь от меня спецзадание. Иди сюда.
      Стойлохряков достал из стола карту и разложил ее на столе:
      – Вот это Самарская область.
      – Ну да, – согласился Мудрецкий, глядя на очертания.
      – Поедешь сюда, сюда, сюда и сюда, найдешь там воинские части – вот тебе список. – Комбат передал лейтенанту два листочка, выдранных из блокнота. – Здесь написаны номера частей и как к ним проехать. Найдешь вот этих вот людей, там все написано.
      Мудрецкий глядел в листочки и гугукал в знак понимания, яко младенец.
      – Скажешь, что от меня. Дальше будешь делать то, что тебе велят.
      Мудрецкий все-таки осмелился спросить про то, чего велят.
      – Не волнуйся, убивать никого не надо. Просто возьмешь с собой троих: одного водителя, двух грузчиков. Будете металлолом грузить. Объедешь все четыре точки на «КамАЗе» – тебе для этого дела длинномер выделят с тентом – и вернешься обратно. Вот и все.
      – И за сколько надо успеть? – Мудрецкий глядел на пункты, в которые необходимо было попасть.
      – Ну, как справитесь. Лучше суток за двое. На больше задерживаться нежелательно. Кого с собой возьмешь?
      – Если грузить, это значит Простаков. Если водитель, то Резинкин.
      – А еще кого?
      – Ну этого возьму, Валетова.
      – Да зачем тебе такой мелкий-то? Он там себе пупок надорвет.
      – А, это не важно. Главное, его Простаков слушается. Сейчас еще одного здорового возьму, так Леха заставит того работать, а сам отлынивать будет. А если маленький поедет, то он живо Простакова оседлает, для того чтобы самому особо не напрягаться.
      Комбат, слушая такие доводы, соглашался:
      – Да, здорово, лейтенант, хорошим преподавателем становишься, начинаешь разбираться в человеческой психологии. Ну а пить-то будешь?

* * *

      Сержант Батраков никогда не находился в хорошем расположении духа во время занятий по строевой подготовке. И не потому, что ему приходилось топать в строю, – совсем наоборот, он был вынужден из-за того, что когда-то сам отличился на этих занятиях, теперь муштровать своих же товарищей. При этом делал он это весьма качественно, но только в те мгновения, когда рядом появлялся какой-нибудь офицер.
      Пока Мудрецкий общался с комбатом в штабе, дембель Женя пару раз вяло прогнал по плацу химиков, затем построил их в две шеренги в тенечке, и так они стояли, переговариваясь друг с другом и отбывая номер, пока не подошел их взводник.
      Мудрецкий выдернул из строя Простакова, Резинкина и Валетова, а остальным приказал заниматься по программе вплоть до обеда. На приказание сержант Батраков вяло ответил: «Есть», скорчил злую рожу и гаркнул: «Смирно!» – взвод поспешил выпрямить коленки и задрать подбородки.
      – Хорошо командуешь, – похвалил Мудрецкий. – Даже у меня так не получится.
      После того как лейтенант увел троицу, Батраков, оглядев своих же товарищей, двинул перед строем фразу:
      – Кто бы знал, как я тут заколебался кирзу топтать! Смир-р-рно!!!

* * *

      Солдаты служили уже не первый день и такие детские вопросы, куда их сейчас определят и долго ли им придется отсутствовать в части, не задавали. Само собой, если подъехал прапорщик Евздрихин и спросил: «Те ли это самые, которые поедут?» – «которые поедут» сразу смекнули – вряд ли к обеду их возвернут обратно, а то и ужин пропустят... Ну если так, то надо с собою сухпай брать.
      Беспокоясь о собственном желудке, Простаков потихоньку на ушко спросил у Мудрецкого:
      – Товарищ лейтенант, а пропитание дадут?
      Стойлохряков, собирая в дорогу командира взвода, выдал ему наличными тысячу, для того чтобы не забирать в столовой жрачку и не светиться во избежание ненужных разговоров. Подполковник доходами от проданного металлолома не собирался делиться в части ни с кем. И чем тише будет проделана вся эта операция, тем лучше.
      Евздрихин на служебном «уазике» отвез команду не в парк, а на машинный двор сельхозкооператива, что находился на окраине поселка Чернодырье. Здесь их уже ждал подготовленный «КамАЗ»-длинномер с гражданскими номерами. Высоченные борта, затянутые сверху новеньким брезентом, наводили на мысли о тяжелой работе. Кроме грузовика, на территории, огороженной бетонными плитами, находились еще два старых автобуса, один полуразобранный комбайн, несколько огромных колес от «Кировца», стоящих вдоль одной из стен, а также остов раздолбанного 408-го «Москвича», непонятно каким образом еще не вывезенного отсюда на свалку.
      Въезд военных на территорию машинного двора сопровождался лаем двух облезлых псин, а также стоном подвыпившего сторожа.
      – Куда? – вяло выл он из-под огромного зонтика с надписью «Coca-cola», вставая со своего табурета и отставляя в сторону на пластиковый столик бутылку с пивом.
      На него, впрочем, как и на собак, внимания никто не обращал. Подъехав к «КамАЗу», Евздрихин сообщил, что на этом его миссия заканчивается и дальше лейтенант должен разруливаться с какими-то мужиками на белой пятидверной «Ниве». Они пока никакого внедорожника не видели и вынуждены были, выйдя из машины, укрыться от холодного ветра за кузовом длинномера.
      – Сигаретку, товарищ лейтенант? – предложил Резинкин.
      Но Мудрецкий отрицательно покачал головою:
      – Я не курю.
      – А, извините. Да-да. Кто не курит и не пьет, тот здоровенький... домой уйдет... из армии. А вот мы, молодые, товарищ лейтенант, травим свой организм.
      Солдаты закурили, а Мудрецкий, подчеркивая собственную независимость от табака, встал несколько в стороне. Раздолбанный и засранный машинный двор наводил на него тоску – полнейшая разруха, и только один пьяный сторож, который уже успел подгрести и стрельнуть у бедных солдат сигарету. Солдаты, хоть и бедные, но не жадные, и табаком поделились. Хотя по жизни имеют полное моральное право клянчить сигареты у него, потому как для курящего человека норма выдачи сигарет в армии – мизер и их постоянно не хватает.
      Белая «нивушка» показалась во дворе спустя пятнадцать минут – как раз успели перевести дух, собраться с мыслями. Из машины вышли двое. Один повыше, несмотря на свежую погоду, в белой футболке, которая подчеркивала его мощные плечи, грудь и узкую талию, – спортсмен, и этим все сказано. Второй на голову ниже, с бритой башкой, жилистый, в черной кожаной куртке.
      Оба подошли, поздоровались со всеми – невзирая на то, лейтенант перед ними или рядовой. Для этих представителей неизвестно какой силы и какой власти – все равны.
      О том, что операцию будет патронировать сам Шпындрюк, Стойлохряков рассказывать Мудрецкому не стал. Зачем? Лишняя информация уйдет на сторону. Не надо. Пусть едет и делает, что ему говорят, и не задает лишних вопросов – на то она и армия.
      Здоровый назвался Колей, а жилистый и лысый с цепью из желтого металла на шее – Вованом. Причем, когда он жал руку Мудрецкому, посмотрел в глаза своими серыми злыми зенками и попросил его называть только «Вован», но никак не «Вова» и не «Володя». Юра уже попривык немного к службе. Со всякими козлами сталкивался, а то, что сейчас перед ним козел, он не сомневался.
      – Да я все понял, Вован, – ответил он ему в тон, что жилистому понравилось.
      – Кто тут у вас водила? – золотая цепь начала разруливать. Водилой, естественно, был Резинкин. – Садишься за руль «КамАЗа», рядом с тобою поедет Колян. На него записан этот гроб на колесах. А я двигаю впереди. Со мной нормально будет, если вот этот вот здоровый поедет.
      – Я – Леха, – напомнил Простаков.
      – Ну, да. Ты Леха. – Вован хлопнул Простакова по плечу. – Леха, ты запомни, по трассе че случится – выходим оба. Ты стоишь, молчишь, я разговариваю. Не вздумай ниче ляпать.
      После такой инструкции товарищам солдатам немножко стало не по себе. Какой-то стрем намечается. И во всем виноват Стойлохряков, сунувший их в яму с непонятно каким дерьмом.
      Расселись по машинам. В белых «Жигулях», кроме Простакова, разместился еще и лейтенант, а Валетов, Резина и коротко стриженный Колян сидели в большой кабине «КамАЗа». Машины выехали и взяли курс на юг, к первому пункту назначения: Большой Черниговке.
      Из краткой характеристики, нацарапанной на листочках блокнота корявым почерком комбата, явствовало, что там им предстоит найти майора Сапожникова; что за человек – никакой информации предоставлено не было. Оставалось ехать да гадать, какой их там ожидает прием, после того, как лейтенант сообщит, что он засланец от Стойлохрякова.
      Машина Резинкину понравилась – новенькая, заводится сразу, нераздолбанная, в салоне даже магнитола стоит. Тут же поставили легкую музычку и тихим сапом со скоростью восемьдесят по трассе пошли вниз к экватору.
      Подлетное время составляло четыре часа: хочешь не хочешь, а расслабишься. Простаков разложился на заднем сиденье и сейчас балдел, сидя в легковушке. Надо же, ничего делать не приходится. Такие моменты по службе он обожал: спать ли, ехать ли – все одно не работать. Сиди себе, радуйся жизни.
      Вован, сидя за баранкой, молчал недолго. Через полчаса он поставил свою любимую пластинку. Все разговоры у него сводились к тому – с кем, когда он и кого из женского пола ублажал. Послушать бывалого в любовных утехах мужика – весьма интересное дело, особенно для молодого и неопытного Простакова, да и не слишком-то просвещенного, несмотря на свой развод, Мудрецкого. По тому, как рассказывал о своих похождениях Вован, выходило, что Казанова – это первоклассник по сравнению с ним, питомцем русских просторов.
      За окном один пейзаж сменял другой, а лысый Вован под тихое мурлыкание радио «грузил» пассажиров россказнями:
      – Представляете, сижу я в кабаке. Играет, понятное дело, шансон, и такой кабак клевый. Там заходишь и сидишь, как в ресторане. К тебе герла подходит и спрашивает, че те надо, ну и тыры-пыры, все такое. И вот я, как цивилизованный мэн, сажусь за столик один, понимаете? Пришел вот прилично одетый, бабки на кармане – все дела. Сел, жду. Идет. Такая... Попы нету, ноги худые, волосы длинные, а рожа помятая. Ну такая девка подержанная. Должны меня понять.
      – Ну да, ну да, – соглашался вяло Мудрецкий.
      – Ну так че. Она, раз, и останавливается у соседнего столика. Думал, чувиха ко мне идет, а она у них, понял. Я не в понятках гляжу на какого-то рыхлого урода, а он ей начинает че-то заказывать, она че-то записывает в блокнотик, прям как вот в штатовских фильмах, там у них тоже такие все подходят к столикам и че-то записывают, потом, бах, приносят хавку и после этого – деньги. Ну я думаю, щас и ко мне подрулит, тоже я ей закажу, она мне хавку, потом деньги, потом ко мне в хату, и на всю ночь. Во как я хотел заказать. А не просто так, как этот рыхлый там че-то: салатик ему, че-то еще. Я, прям, все конкретно заказываю. Если ко мне телка подходит – беру все, понимаешь?
      Ну так и думаю, щас ко мне эта худая кобыла подскочит и я с ней разрулю все вопросы. Ну а тут такая фигня. Она заказ с него взяла и учморила на кухню, чтоб потом вернуться с подносом, ну вы понимаете.
      Я сижу, думаю, ладно, фиг с ним – обстановка нормальная, музон. Сейчас подвалит, и я с ней все дела обрулю. И тут ко мне подходит такая, знаете, у нее зад, как пять моих, грудь – по две мои башки. Но главное, фартучек такого же кремового цвета, как на той, худой, только материала на него ушло столько, что для худой можно сшить не только свадебное платье, но еще и комплект постельного белья в придачу сделать. Ну так она стоит и говорит мне: «Что вы будете заказывать?» У меня уже, пока я на худую смотрел, рот полон слюны. А эта вся из сала такая... мне меню протягивает. Ну че, думаю, щас похаваем, бабки-то на кармане.
      Ну и начинаю называть там: пиво, там, раков, салатик, соответственно. Никакой водки. Вот, пацаны, верите – нет, я эту официантку увидел, посмотрел в ее черные томные глаза, на ее грудь и бедра, и просто думаю, ну не могу я сегодня водку, не должен, понимаете. Только вот пива и чуток закуси, и все. Ниче не надо. И говорю ей: «Слушай – деньги сразу даю за заказ», – все там, переплатил не помню сколько, не важно, она-то... понимаешь, баба – она ведь хитрое существо, сразу считает че, как я ей там надбавил. Ну и, видать, она смекнула, что перед ней-то не простой чувак, а с баблом, да? И, короче, говорю ей: «Ты давай сегодня закругляйся, я тебя вечерочком к себе домой провожу». Ну она че, взрослая женщина, да? Если бы я вот ей сразу не понравился, она б че сказала? Что, да нет, мол, типа того, я тут круглые сутки и домой вообще не хожу, да? Так не, она че, деньги забрала, сдачу, смотрю, не дает мне. Ну, значит, понимает, к чему дело-то. Вот.
      Ну пока она там стоит, немного соображает, я ей так рукой, мол, говорю типа, наклонись, мол, ко мне. Ну она так че-то по сторонам посмотрела, вроде наш разговор никому не нужен. Ну и она так, хоп – ко мне наклоняется, я ее сразу раз так, в щечку чмокнул, говорю на ушко: «Ну че ты думаешь-то?» Ну она так че-то еще постояла немного, помолчала, потом обратно разогнулась, думала, что я ее еще целовать буду, а я, вишь, нет, я хитрый, пока она ответа мне не даст, все, я ее больше не целую. Ну и она мне, типа, давай, мол, в девять сюда подъезжай, ну она там думает, че же, что я на тачке, типа того. Но тачки-то у меня нету.
      Ну че делать? Не фига, я нанял такси. Я ему сказал: «Мужик, ты стой». И вот пока мы с ней вышли. И тут она мне заявляет, бац, что я, мол, типа с тобою к тебе не поеду. Поехали, мол, ко мне. Ну и че. Мы поехали к ней. Все. Заходим. Я только вот с опаской думаю, е-мое, щас вот начнем ведь кувыркаться, да? Ведь она будет меня крутить, я-то ее никак... Она на полголовы выше, такая здоровая, с длинными волосами с кудрявыми, и смотрит на меня так тоже, как вот я на нее, типа как на добычу.
      И тут понимаете, мужики, когда мы с ней остались в ее однокомнатной квартире, ну детей нет, соответственно, чувствуется, у бабы жизнь так не очень. Вот подвернется ей мужик, она с ним идет, да? И я смотрю, она, значит, раз – и раздеваться начинает. Мы ниче, не сидели там, не говорили. Вот.
      Ну че, вы ведь смотрите на меня, че я, мужик-то я худенький, это ж надо все жилы напрягать, чтобы ее там завалить или че, ну если она, допустим, не в настроении, ты фиг такую заглушишь. А эта ниче прям, сама, все нормально, тыры-пыры. Ну только мы вот занялись, да, вот только, прям вот только вот все пошло... И тут звонок в дверь. Я говорю: «Слушай, ты че, замужем?» Она: «Не фига. Как можно. Я вообще никого не жду». А в дверь звонят. И че делать? Я метнулся, соответственно, за штанами – трусы-то, фиг с ними, пусть они висят на стуле. Я не стесняюсь, я просто, чтобы одеться. Че под руку подвернулось первое.
      Она на себя халат надела – халат размером, как чехол вот для этой «Нивы». Ну и че. Выходит, значит, открывать дверь. А у дуры даже «глазка» нет, ей бы посмотреть, кто пришел. Слышу, че-то какой-то бас такой, прям вот как динозавр разговаривает. Ну и фиг ли. Я трусы-то в карман запихал брюк – ну это же светиться же – пока там че-то в коридоре «бу-бу-бу», начал уже одну пуговицу на рубашке застегивать, ко второй перешел. И тут в комнату заваливает такое чудовище... Ну вот если она – это ужас, то представляете, какой мужик заглянул? Он, наверно, еще раза в два больше, чем она, просто не помещался в дверном проеме – так бочком завалил. И мне так из-под люстры: «Ты кто?» – говорит. Ну а я че скажу, что слесарь-гинеколог, что ли? Ну нет, говорю, просто вот знакомый, там, то, се. Она ему, типа, свою жирную руку на грудь ложит, а там не грудь, там Эверест и Казбек – две горы такие. И, типа, ему: «Миша, мол, не надо». А Миша там взял ее так в сторону подвинул, как нет ниче, – нет ниче: там полтора центнера, такое зверье, да? – в сторону отодвинул и ко мне. И че вы думаете?
      Он не один зашел. Следом, опять же бочком, вваливается еще такой же урод. Нет, они, прям, два урода. Вот я нарвался! Нет, вы поймите меня как нормального человека, это вообще в первый раз вот в жизни я влетал так, по полной... Со слонопотамами связался. После этого я уже к толстухам не пристаю. Я, прям, в их сторону импотент полный. И че, второй заваливает, оказался братан этой толстухи, а первый – это, я так понял, ее основной... ну вы поняли, да? – тот, который постоянно с ней занимается.
      Я, типа, за вежливого сошел, свою вот тут вот цепочку так поправил и говорю так, ну, типа, собрался я уже на выход, что, мол, извините, мне, видимо, идти надо. И че вы думали, вот эта баба моя, – ну в смысле это их баба, да, но вот она уже моя была, вот уже все, – так она берет и говорит им: вы давайте, мол, идите... Нет, она так культурно все, ведь в баре работает официанткой. Там нужно с клиентом общаться. И она им тоже так разрулила, я даже не повторю сейчас. Мол, вы идите там тыры-пыры в гараж там, че-то там надо принести там, че-то какие-то где-то доски вбить кому-то – в общем, загрузила их хозяйством, и это в десятом часу вечера. Чудеса полные, в натуре.
      Эти оба слона че-то постояли, помялись и ушли. И вот вы понимаете, я сижу на стуле, да, весь потный от ужаса, ниче сказать не могу, внутри все трясется. Она передо мною скачет-плачет, хочет, ну понятно, время-то идет, они же щас вернутся с банками и досками, а вы вот, мужики, понимаете, вот сижу я... Наверное, взгляд у меня был стеклянный, ну, прям, вот эти, знаете, такие шарики вот стеклянные; их вот мне взяли вот и в глазницы вставили. И вот с этими шариками сижу я, гляжу в никуда, и мне уже ниче не надо. Это вот, мужики, один раз в жизни, когда у меня ниче не вышло. Я еще посидел минут пять и так, со своими собственными трусами в кармане, от нее и вышел.
      И знаете, че самое интересное, вот иду я и думаю, что не фига на каждую первую встречную кидаться. Надо было вот ту макаронину подождать худую, у нее так, если бы и к ней, то соответственно завалят-то... ну кто там придет, ну брат у нее такой же худой и мужик ее основной тоже худой – ну с ними там даже махаться можно. Ну а со слонами-то, че делать со слонами? Вот так вот. Так что, мужики, по жизни разборчивее надо быть, разборчивее.
      Простаков очнулся, сморгнул, закрыл рот и снова развалился на заднем сиденье. Мудрецкий после столь серьезных душевных излияний качал головой в знак согласия и, наконец, произнес протяжное «да-а-а».
      – Вот и я говорю, – согласился Вован. – Это не просто так, не шутки. Так что снимете толстуху – вы должны быть готовы к тому, что рядом с нею просто монстры, как говорится, «потомственность», а от нее никуда не денешься.

* * *

      Ехавшие в «КамАЗе» Резинкин, Колян и Валет также вели разговор о бабах. Но никто интересных историй вспомнить не мог, а своими собственными похождениями здоровый спортсмен Коля предпочитал не делиться. Он все больше поправлял рассуждения молодых насчет женского характера и темперамента. После недолгих споров троица сошлась во мнении, что бабам в мужиках нравятся три вещи: деньги, бедра и мозги. И с этим согласились все. Именно в такой последовательности. По нашей жизни каждая хочет продать себя подороже. С этим утверждением, которое издал в свет Фрол, Колян согласился, цокнув языком. Резинкин хотел было возразить, но потом, пораскинув мозгами, также согласился.
      Второй тезис, насчет бедер, он понятен: чем плотнее и больше, тем лучше – ощущает, с кем имеет дело. Ну и третье – это мозги. Ведь в конечном счете женщина должна чувствовать, что рядом с ней настоящий мужик, и поскольку в постели проходит не вся жизнь, необходимо, чисто по бытовухе, контролировать все женские зае... иначе она ему на шею сядет, и тогда, – по мнению троицы, – никакого счастья ни у бабы не будет, ни у мужика. Не отношения, а не пойми что.
      В таких и подобных рассуждениях две машины, пропилив около трехсот километров, приехали в Большую Черниговку. Здесь по описанию, данному Стойлохряковым, необходимо было проехать через все село и дальше по трассе свернуть на восток, проще говоря, налево.
      Действительно, сразу после села пошла асфальтовая ветка куда-то в сторону, в лес. Но, как оказалось, это всего-навсего какие-то посадки, быстро закончившиеся, – и снова перед ними поля. А впереди, километрах в трех, хорошо видны стоящие на горушке несколько трехэтажных зданий и, кажется, там еще бетонный забор.
      Поехали по дороге в гости к майору Сапожникову. Действительно, ворота, облупленная красная звезда и солдат на КПП. Лейтенант вышел из «Нивы» вместе с Вованом, и они вдвоем пошли зондировать ситуацию.
      Дежурный, услышав фамилию собственного командира, тут же схватился за телефон и отзвонил.
      – Просил подождать, – сообщил младший сержант о результатах разговора. – Майор Сапожников сказал, что он сам выйдет к вам.
      Визитеры развернулись, пошли и сели обратно в машину. Не прошло и пяти минут, как за ворота вышел небольшого роста худощавый офицер и направился к легковушке. Усатый, черноволосый и голубоглазый майор инженерных войск начал разговор с лейтенантом, который не забыл выйти к нему навстречу и отдать честь. Мудрецкий, как его учил Стойлохряков, сказал, откуда они прибыли. Глаза Сапожникова сверкнули:
      – Я Леонид.
      Вован стоял тут же и, не забыв назваться, протянул руку.
      – Погрузка за ним, – Вован ткнул пальцем в лейтенанта, – бабло за мной. Ну че, куда ехать?
      – У меня уже все готово, – затараторил Сапожников. – Сейчас надо сесть...
      – Ну, ты, поехали! – скомандовал Вован. – Давай, майор, залазь и показывай, че тут у тебя где.
      Они сели и поехали по проселочной дороге мимо военного объекта в сторону небольшого лесочка. Дорога недолго петляла между деревьями, и вскоре они выехали на местную свалку.
      – Ну вот, – обвел рукой Сапожников небольшое поле, – здесь нам предстоит работать.
      Наметанным взглядом Вован окинул территорию:
      – Че-то я не вижу тут никакого железа-то. Нам же железо грузить.
      – Не железо, а металл, – поправил его Сапожников, и они пошли вслед за старшим офицером к наваленным несколько левее картонным коробкам из-под масла и маргарина. Разбросав упаковку, майор показал пальцем себе под ноги. – Вот здесь все закопано. Надо брать лопаты и вытаскивать.
      – А че там?
      – Там аккуратно нарезанный кабель. Тонны полторы, наверное. Сейчас надо взять лопаты и повытаскивать. Может быть, у вас весы есть? – с надеждой спросил майор. – А то вот мы сами как-то не удосужились...
      – Кабель?
      – Ну да. Там медь.
      – Давайте выкапывайте, – уже обратился Вован к Мудрецкому, – а потом посчитаемся, че и сколько.
      – Ну а сколько вы заплатите за килограмм? – с надеждой начал торговаться Сапожников.
      – Ну че? У нас весов нет. У нас вон вместо весов Колян есть. Колян, иди сюда, – позвал лысый и жилистый своего напарника. Из кабины «КамАЗа» вылез Коля. Подошел, пожал руку Сапожникову, и майор поморщился от боли. – Ну вот, это наши весы. Колян каждый день качается, он знает примерно, че сколько весит. Вот и будет взвешивать. Ему можно доверять – не обманет.
      На Простакова, Резину и Валета пришлось всего две саперные лопатки. Орудие труда не досталось именно пассивному Фролу, соображавшему на шаг вперед. Но Резинкин, пристально поглядев на него, всучил ему в руки инструмент:
      – На-ка, помаши. А то ты четыре часа тащился, а я в это время за рулем сидел.
      У Фрола имелись зачатки совести, и он принялся ковырять землю вместе с Простаковым. Мудрецкий успел еще до посадки по машинам пообещать солдатам хорошую хавку, и сейчас он хотел, чтобы они работали, а, не дай бог, не застопорились и не начали выяснять, кому и сколько делать. Шевелили руками быстро, тем более что остальные, стоявшие и смотревшие на то, как двое работают, время от времени давали ненужные советы и поторапливали, потому как вроде у Сапожникова всего один час свободного времени, дальше он должен куда-то срочно ехать.
      Когда сто пятьдесят трехметровых отрезков были загружены в кузов, майор с Вованом отошли в сторону. Лысый в кожанке достал из нагрудного кармана баксы.
      – Курс ты знаешь, да? Короче, за каждую эту палку, – он показал на кузов «КамАЗа», – я тебе заплачу... – он поднял глаза кверху, – скажем, по два бакса. Итого получается триста грин. – Он отдал ему три сотенные бумажки.
      Сапожников выкрикнул так, что было слышно всем:
      – Но это очень мало!!!
      Вован сделал злую рожу и вплотную приблизился к майору:
      – Зато сразу и без шума. Да и никто никогда не узнает, что ты свою родину на куски распродаешь. Или думаешь, что не найдется добрый человек, который сообщит ментам о твоих проделках? Тогда прощай, звание и хорошая пенсия. Подумай. – Он сам расстегнул майору нагрудный карман, засунул туда три сотни баксов и похлопал его по плечу. – Не расслабляйся, мужик. У тебя все еще впереди. Будет еще что-нибудь – звони Стойлохрякову. Понял? И не расслабляйся. – Он снова похлопал его по плечу. Майор стоял опущенный.
      – Все. Едем.
      – А я?
      – А у тебя теперь бабла полно. Ты сам доберешься до своей части.
      Мудрецкий не ожидал от Вована, что тот будет так агрессивно вести дела. Сколько он там заплатил ему за этот кабель – осталось неизвестным для остальных, только слышали, что, по мнению продавца, сумма была маленькой. Но кто же будет особо выкобениваться в таких делах? И это прекрасно понимал Вован.
      Попрыгали по машинам и покатили дальше.
      К вечеру они должны были подняться на север и оказаться в селе Утевка – это примерно три часа в обратную сторону. Там они и планировали заночевать, закрыв за первые сутки два пункта.
      Намотавшись на погрузке, Простаков дремал. По дороге подсуетились и купили в ларьках простенькой жратвы: консервов, печенья, газировки и пива. И ехали, расслабляясь.
      Мудрецкому даже не пришлось тратить выданную Стойлохряковым штуку – за все платил довольный Вован, явно рассчитывающий получить с продажи этой меди хороший барыш. Он ведь спокойно мог сообщить Шпындрюку сумму в два раза больше той, что сейчас отдал майору.
      Вообще, в этой поездке Вован планировал кидать всех и каждого, прекрасно понимая, что офицеры рыпаться не будут. Если они такие трусы, что сами не рискнули продавать цветмет, что же говорить о том, что они не будут возникать против того, что он их немножко подожмет.

* * *

      Колеса монотонно накручивали километры, приближая путешественников к очередному пункту назначения. Небольшое село под замысловатым названием Утевка расположилось примерно на полпути между Самарой и Бузулуком.
      Новую жизнь в загибающееся поселение четыре года назад вдохнули вынужденные переселенцы из бывших союзных республик. В поселке не было ни одного брошенного дома. Из-за того что люди приезжали сюда уже в течение нескольких лет, село разрасталось и жило полноценной жизнью.
      Одно время пришедшая в негодность, обветшавшая церковь теперь стояла на холме заново расписанная, а вокруг нее было все чистенько и прибрано. Церковь, как в дореволюционные времена, стала гордостью новых поселенцев и старых жителей села. Сюда по воскресеньям было не стыдно прийти и в располагающей спокойной обстановке пообщаться с Богом.
      Немудрено, что, при въезде в село, первое, что бросалось в глаза, – это именно церквушка, возвышавшаяся на холме над всем поселком, который рос в обе стороны от проходящей через него трассы.
      Машины подходили к пункту назначения со стороны Бузулука.
      – Ну че, в какую сторону? – справился Вован, не зная, куда дальше ехать.
      Судя по листочкам, выданным Стойлохряковым, сейчас им нужно было свернуть снова налево. Так и сделали.
      По проселочной дороге стали уходить все дальше, дальше в поля. Забрались на пригорок, с которого уже в темноте увидели в низине несколько фонарей, освещавших контуры невысокого здания плюс бетонный забор.
      – Нам, судя по всему, туда. – Лейтенант показал пальцем вниз на объект.
      Машины с тихим урчанием пробирались по раздолбанной колее и наконец подъехали к воротам. Солдат выбегал к ним, на ходу застегивая китель, ремень и надевая кепку.
      Когда лейтенант вышел из машины, военнослужащий уже был готов вести с ним разговор. Он остановился в нескольких метрах от Мудрецкого:
      – Стой, запретная зона.
      – Сейчас, погоди. – Лейтенант вернулся к «Ниве», спохватившись, что забыл прочитать на бумажке фамилию местного начальника. При свете лампочки в салоне он разобрал каракули Стойлохрякова.
      – Тут у вас за главного, – говорил он солдату, склонившись над бумажкой, – должен быть подполковник Вя-зен-ский...
      – Вяземский, – поправил солдат.
      – Да, доложите ему, что приехал лейтенант Мудрецкий от подполковника Стойлохрякова.
      Солдат развернулся и исчез. Ситуация пока складывалась точно такая же, как и в Большой Черниговке, – они стояли за воротами и ждали. Осталось выйти подполковнику и препроводить их на свалку. Но вместо подполковника из КПП спустя минут десять вместе с дежурным вышел капитан. Он был небольшого роста, без кепки на голове, благодаря чему в свете фар «Нивы» и «КамАЗа», а также небольшой лампочки на входе над пропускным пунктом можно было разглядеть его уже выжженные местами добела пшеничные волосы.
      – Мужики, я отзвонил Вяземскому. – Он поздоровался со всеми, кто вышел размять ноги. – Сказал, что подъедет, а пока велел вас пригласить к нам.
      Никто не возражал.
      – Машины надо бы загнать... – с опаской оглядывая поглощенные темнотой окрестности, предложил лейтенант.
      – Да ради бога.
      Ворота открылись, и обе машины въехали внутрь.
      – Так вам спокойнее? – белобрысый улыбался в темноте. – Ну что ж, пойдемте за мной, у нас здесь столовая на первом этаже.
      Кормили неплохо: картофельное пюре и тушенка. Все быстренько приготовил сам встречающий офицер, ловко орудуя на небольшой кухне.
      – У нас гарнизончик небольшой – всего три-дцать человек.
      – Да? – удивился лейтенант. – А подполковник за старшего... Как-то народу очень мало.
      – Мы кастрированные.
      Кадрированные части в армии любой страны – не редкость. Подразделения разворачиваются в случае военных действий и укомплектовываются мобилизованными, а в мирное время ведут очень скрытный и малозаметный образ жизни, не выдавая собственное существование практически ничем.
      – Солдат у нас всего десять человек, а остальные – все офицеры. Так что наши «пиджаки» здесь все делают. Зато служба спокойная.
      Все уселись за одним длинным столом. Встречающая сторона подсуетилась и выставила две бутылки водки. У Простакова загорелись глаза. Перехватив взгляд солдата, капитан покачал головой:
      – Не, вы че, это только офицерам.
      – Да ладно. – Коля уселся за стол последним. – Че, они не люди, что ли? Ну, вон только водителю не наливай.
      Резинкин, поняв, что сегодня его обязательно обнесут, – такая уж у него судьба, – принялся жевать. Всем остальным налили. Ну, не пил, понятно, и Вован. Он только поддержал своего кореша весомым «да» по поводу того, что и солдатам надо налить.
      Предполагавшийся скорый ужин незаметно перешел в небольшое заседание, продолжавшееся уже более получаса, а подполковника Вяземского не было. Что такое для большой компании две бутылки водки? Пришлось капитану тащить из загашника следующую пару.
      Мило прошел час. Все друг с другом перезнакомились, скоро стало ясно – все дела придется отложить до утра, поскольку налили и водителям. Действительно, куда в такую темень ломиться?
      Базар шел своим чередом, курили прямо в столовой при включенном рядочке лампочек. Света хватало для того, чтобы не пронести закусь мимо рта и не промахнуться мимо стакана.
      Где-то ближе часам к одиннадцати вбежал дежурный – тот самый сержант, что был на воротах, – и сказал капитану о звонке по полевому телефону. Вернувшись после разговора, местный офицер сообщил приказ руководителя: всю процедуру провернуть немедленно.

* * *

      Двумя часами ранее пятеро синяков из местных под руководством отца Филарета занимались укладкой тротуарной плитки и бордюрного камня у церкви. Работа была богоугодной, поэтому должна была быть закончена сегодня обязательно. Отец проявлял настойчивость и убеждал вкалывающих весь день мужиков с помощью слова божьего не думать об усталости и продолжать трудиться. Действительно, они все успели и получили в награду от церкви не только деньги, но и «огненной воды».
      Работники рассовали бумажки по карманам и, обрадованные, поклонились батюшке, помолились на крест, возвышающийся над куполом, и тут же пошли в местное «кафе» – облетевшие по осени прутики сирени, росшие посередине местного кладбища, которое благодаря переселенцам продолжало функционировать.
      Рассевшись на пятачке между могилок под тенью дерев, мужики в темноте, практически на ощупь, разливали по стаканам, считая бульки. Батюшка от щедрот своих, будучи человеком догадливым, подбросил им еще две палки домашней колбасы, сделав прекрасный вечер просто-таки счастливым: за закусью бежать не надо. А многие и без колбасы могли: так, втянул свежий запах земли с могил – и хорошо! Пробирает до костей. На кладбище ощущаешь конечность собственного существования и радость сиюминутной хмельной трапезы.
      Примерно в то самое время, когда подполковник скомандовал своему капитану начать всю эту операцию, мужички-работнички как раз вошли в стадию хорошего загула, но еще соображали, что где находится, хотя найти выход с кладбища мог уже не каждый.
      – Матвеич, а ты мертвецов боисси? – один из пятерки работничков отличался особой болтливостью. Если остальные четверо после принятия на грудь могли только мямлить нечленораздельное, то Тулов – коренастенький мужичонка с узкой, вытянутой, словно дыня, головой – приобретал еще большую способность к красноречию.
      Докопавшись до крепкого и повидавшего жизнь Матвеича – самого старшего из них, он скорее преследовал цель немножко взбодрить вялую компанию, чем выяснить на самом деле мнение самого опытного из бригады. В темноте Матвеич перекрестился трижды, посмотрел на церковь и ответил Тулову бодро:
      – Почему тебя тянет постоянно на какие-то гадости? Че, хочешь вечер испортить?
      – Почему гадости? – Тулов был рад поддержать разговор. – Ведь все когда-то станем мертвецами, и такие же мужики, как мы, будут сидеть под сиренью на кладбище и будут бояться меня. Представляешь, я вот буду лежать, лежать, вот на два метра меня зароют, а я лежу и чую, вы тут водку пьете, и беру так, начинаю землю своими длинными когтями рыть. Крышки гроба уже нет, она сгнила, понимаешь. И вот рою-рою я, а весь такой уже тощий, полусгнивший. И тут – бах! – плита надо мной могильная, что заботливые родственники положили. Ну так че же, я же тоже из этого мира, я-то знаю – возьму немного в сторону, когтями поскрябаю-поскрябаю по плите, а потом раз – опять земля мягкая сверху, потом чуть жестче – корешки пойдут, травка, и через травку, через травку раз – и выползу! Слушай, Матвеич, может быть, сейчас уже тут к нам прислушиваются среди могил-то? Уже, может, вылез кто иль как раз вот лезет? Давай водку поразливаем и послушаем – может, поползет кто.
      Налетел ветер, ветки сирени зашумели и несколько приглушили ворчание толстенького и мордатенького Бори, согласившегося с остальными войти в бригаду и успевшего за сегодня сделать, пожалуй, самый больший объем работы.
      – Эх, Тулов, как тебя жена-то терпит в доме?
      – Она меня не за то терпит, что я болтливый, а имею приспособление одно. – Тулов поднял вверх палец, и этот самый палец увидел в темноте Боря.
      – Да это разве приспособление? Приспособление, оно должно быть в другом месте.
      – Я всеми пользуюсь, – начал шептать языкастый. – Так че, мужики, насчет водки-то? У нас осталось немного. Вдруг щас полезет кто?
      – Тьфу ты, – сплюнул Матвеич, – прекрати! Мы тут сидим зачем? Затем, что поработали сегодня хорошо, денег сшибли и это дело отмечаем. А ты нам все портишь.
      – Так че ж, мертвецы – не люди, что ли? Может, из них кому помочь надо, могилку свернуть. Так и вылезет. Знаю, недалеко тут один лежит. Эх, при жизни как пил, как пил! А до семидесяти годов дожил. И умер-то знаешь почему? Не по пьяни, а вот в баню пошел мыться, раз сердце – и все. Но я думаю, если бы вот ему только понюхать дали, он все равно бы поднялся... и без сердца бы.
      Боря, слушая все это, неожиданно тихо так хихикнул, но от этого смешка почему-то никому не стало веселее. Мужички начали опасливо оборачиваться по сторонам, а тут сам Тулов, нагнетая страсти, неожиданно замер.
      – Во, глядите! Луна из-за туч вышла. А вон стоит кто-то, вон, рядом с тем тополем.
      Матвеич начал искать глазами тот самый тополь.
      – Ничего не вижу. Слушайте, может, пойдем отсюда? Че-то жутко тут...
      Добившись своего, Тулов расхохотался:
      – Ну вы даете, блин. Наливай еще. Не можете вы шутки мои спокойно переносить.
      – Да, – согласился Боря, – мы твоей жене в подметки не годимся.
      Еще двое из бригады, обрадованные тем, что им можно пропустить по очередной, звякнули стаканами и хлопнули один за другим. Два соседа, всю жизнь живущие вместе еще с детства, не упускали случая сшибить деньгу, а когда подворачивалась возможность выпить, так что ж не выпить?
      – Вот отец Филарет – хороший мужик, – снова прорвало Тулова. – Он не скупится ни на водку, ни на колбасу...
      – Ни на работу, – поддакнул Матвеич. – Прежде чем ты у него все это получишь, ты угорбатишься. А ладно, – тут же поспешил сам себя поправить, – для церкви делаем. Святое дело. Ну давайте, мужики, еще по чуток. Колбаска у кого?

* * *

      Резинкин кое-как забрался в «КамАЗ», рядом с ним сел капитан, а с ним еще и Мудрецкий.
      – Ну ты че, солдат, вести сможешь?
      Еще бы Витек не смог. Ему и не так много-то наливали – просто чтобы чуть-чуть усталость согнать, ведь весь день за рулем. Витек собрался с мыслями:
      – Смогу. Куда?
      Капитан хмыкнул:
      – На кладбище. Сейчас дорогу покажу.
      Мудрецкому пункт назначения не понравился.
      – Стремно-то ночью на кладбище.
      – Так это и хорошо, – усмехнулся капитан, – не тебе одному. Все село спит. Там сейчас самое пустое место. А Вяземский нас будет у калитки ждать.
      После вялой команды поддатого Мудрецкого «По машинам» Простаков с Валетовым пошли к «Ниве». Но тут неожиданно Леха схватил маленького Фрола и потащил его к «КамАЗу».
      – Ты куда? – заупрямился Валетов.
      Но здоровяк и не думал его слушать. Он тащил мелкого на буксире, и вскоре они уже стояли перед задним бортом.
      – Ты че, я не хочу ехать здесь, поехали в легковушке. Ты дурак, – отпирался Валетов, но здоровый взял и зашвырнул мелкого в кузов.
      – Молчи! – ревел он. – Здесь просторнее. Че мы там будем корячиться в этой инвалидной коляске?
      – Леха, ты сволочь! – выл Валетов, потирая ушибленный зад. – Я тебе такого никогда не прощу! А еще другом называешься.
      – Да ладно на фиг, дружбу не пропьешь, – Простаков перемахнул в кузов. – Давай вон ложись и спи.
      – Куда ложись? Тут один жестяной пол.
      – Вон на обрезки кабеля, что набрали на предыдущем месте.
      – Они все в земле! – выл Валетов.
      – Да ну и посрать, – нашелся что ответить Простаков и тут же плюхнулся на ровно нарезанные куски кабеля.
      Машина дернулась. Валетову ничего не оставалось делать, как аккуратно сесть рядом.
      – Ну че ты не ложишься? – пробурчал недовольный поведением Валетова здоровяк и, дернув его за шиворот, постарался уложить на грязный кабель. Но маленький уперся руками и ногами и, в конце концов, отбрыкался от пьяного Гулливера.
      – Лежи, здоровая дубина! Козлина! Упырь! Вурдалак! Потомок Вия!
      Леха отпустил.
      – Ты че такими словами ругаешься на меня? – недовольно пробурчал он и, положив здоровый кулак под голову, кое-как устроился на жестком ложе.
      Тем временем «КамАЗ», следуя за «Нивой», считал кочки и колдобины. В кузове потряхивало.
      – Ну вот, – Валетов был готов реветь, словно ребенок, – на фига это вот мы здесь едем? Могли бы с комфортом, в чистоте и тепле. Нет, тебя потянуло не пойми куда.
      – Зато здесь просторно, – спорил с ним Простаков. – Кстати, упыри – это кто такие? Это ж кровососы, да с крыльями, как вампиры.
      – Да они вампиры и есть, – соглашался Валетов. – А ты, вообще, мертвецов боишься? Как насчет того, чтобы по ночам гулять?
      – Да мне по фигу, – бурчал полусонный Леха. Он сейчас был готов уже провалиться в дремоту, но тут мысля, пришедшая на ум, вернула его к действительности. – Только на кладбище боюсь гулять. На кладбище всякое может быть. А в тайге – нет, в тайге нормально. Че там бояться-то, зверей, что ли? Звери сами боятся. Только волки, когда стаей, это плохо. А все остальные шугаются.
      – А чего на кладбище боишься? – поддержал разговор Валетов, невольно укладываясь рядом, потому как голова кружилась и здорово трясло.
      – Ну как че? Вот однажды кружанул по тайге – зимой на лыжах ходил, ну и че ты думаешь, вышел как раз со стороны кладбища. И иду, понимаешь, на лыжах. Вдруг следы.
      – А дело-то, дело когда было – днем или ночью?
      – Да не, днем. Как раз пургу в лесу переждал, и все так снежком свеженьким занесло. Так вот, иду. А белок набил – тяжеловато. Все равно иду, домой-то хочется. Ну и подхожу к кладбищу. А под ноги гляжу – следы свежие, и ни с того ни с сего появились. Присмотрелся, вроде как корова шла, да в поле выходила, и потом развернулась – в обратную потопала. Ну какие коровы посреди зимы-то? Все же их в хлевах держат. Мне делать нечего, мне домой надо. Ну так я по этим следам и иду – все в одну сторону. И знаешь что? Прямо вот у самой оградки кладбища-то получилось, что следы-то разминулись.
      – Как это? – не понял Валет.
      – А вот так, что будто передние ноги у этой коровы налево пошли, а задние – направо. Вот оно че. Так, значит, то не корова была, понимаешь, а два черта выходили посмотреть, нет ли кого, чтоб загрызть. И повезло мне просто – поздно я уже вышел. Они, видать, стояли, ждали кого-нибудь, чтоб прихватить себе на завтрак, а я уж днем шел. Вот после этого боюсь по кладбищам-то.
      Валетов тихо захихикал:
      – Ты, наверно, всю эту херню сейчас сам и сочинил.
      – Ага, – согласился Леха, – сочинил. Только теперь в чертей верю. Я ж тебе не договорил. Следом за копытами – и за передними, и за задними, что в разные стороны пошли, – небольшие такие прочерки тянулись, ну понимаешь, черти шли и хвостами снег сбивали. Вот че.
      – Тьфу ты, – сплюнул Валетов. – Ну ты напридумываешь.
      – Фантазии у меня мало, чтоб такое придумать. Это пережить надо. Я после того домой пришел и два дня на улицу носа не казал. Ведь не могло мне почудиться – охотник я, и следы сто пудов читаю.
      Приехали неведомо куда. Леха вначале вышвырнул из кузова Фрола, потом вылез сам.
      – Ну ты как, не ударился? – заботливо справился здоровый у мелкого.
      А тот стоял с раскрытым ртом и ничего не говорил. Леха огляделся.
      – Блин, – прошептал он, – так мы на самом деле на кладбище-то приехали. Че тут забыли-то? Чертей пугать?
      Подполковник, одетый в гражданское – джинсы и болоньевую куртку, – стоял, засунув руки в карманы. Когда машины подъехали, он переговорил с выбравшимися капитаном и лейтенантом.
      – Здорово-здорово, передавай привет Стойло-хрякову. Местечко, может, для ночных прогулок и не очень, но так уж получилось – где была возможность, там и прятал.
      Тем временем из багажника «нивушки» достали две саперные лопатки и торжественно вручили их Лехе и Валетову.
      – Ну че, пошли, – скомандовал подполковник, и мужики вошли на территорию кладбища.
      Шли вначале по широкой дороге, и света от луны хватало для того, чтобы они могли разобрать путь.
      – Нехорошо по ночам покойников тревожить, – голос Валетова был спокойный и тихий. Раздался в темноте щелчок. Это Простаков вдарил по башке мелкому, для того чтобы он всякую чушь не нес – и без этого стремно. – Поселок маленький, а кладбище большое, – продолжал Валетов, уклоняясь одновременно от руки своего напарника. – Что-то дохнут тут часто, видать, и мертвецы беспокойные.
      Пройдя по центральной аллейке, свернули налево и пошли ближе к ограде.
      – Ну и местечко. – Мудрецкий плелся следом за подполковником и капитаном.
      Рядом с ним шли Вован с Коляном. Никто не бубнил. Люди все больше прислушивались и присматривались. Тем более после водки всякая фигня в башку лезет, а в ночи еще и глюки ярче. Чего только не привидится.
      Лейтенант Мудрецкий остановился.
      – Ты че? – выругался, наткнувшись на него, Колян.
      – Мужики, глянь, стоит кто.
      Даже подполковник с капитаном остановились.
      – Где? – не понял Вяземский.
      – Да вон крест высокий... А под ним...
      – Да где?
      Тут Мудрецкий вздрогнул:
      – Ой, движется. Блеснуло что-то.
      – Да ну тебя на фиг, лейтенант, – подполковник после этого еще и выматерился. – Пошли, вон сейчас до места дойдем. Солдатики выкопают добро, унесем в машину, погрузим да уедем. Вот ты начал херню-то нести.

* * *

      Оставив на время компанию, Матвеич со стаканом водки в руке – не оставлять же этим, они ж вылакают – отошел, чтобы отлить; и, журча в траву, присматривался, вглядывался в темноту. То ли глюки, то ли на самом деле кто стоит впереди на дороге и смотрит на него. Вот жуть-то! Работяга вернулся по-шустрому к компании.
      – Мужики! Ходит кто-то по кладбищу!
      – Да ладно тебе, – напустился на него языкастый Тулов. – Вон колбаски кусни, опьянел, поди. «Ходит». Кто тут ходить-то будет? Время к двенадцати идет.

* * *

      Вскоре подполковник остановился между двумя узорчатыми невысокими крестами и показал между оградками могил:
      – Вот здесь копайте. Эй, солдаты, идите сюда. Ройте тут. Неглубоко закапывал – с полметра, только дерн аккуратно снимайте и – в сторону, чтобы потом все на место поставить, никаких следов остаться не должно.
      Солдаты с пыхтением принялись за работу.

* * *

      Работяги продолжали заседать под развесистой сиренью. Ветер метался по кладбищу, завывая и нагоняя тоску.
      Матвеич все никак не мог отойти от собственных галлюцинаций.
      – Слушайте, а может, сторож ходил, обход делал?
      – Ага, – рассмеялся толстенький мордатый Борис. – Пересчитывал, вечернюю проверку проводил, как в армии. И каждый ему из-под земли: «Уу-уу!» – на месте, мол.
      – Никакого сторожа там быть не могло, – подал голос сидящий в темноте мужичок.
      Остальные вздрогнули.
      – Слушай, ну ты, чтоб мы к тебе привыкли-то, ты разговор поддерживай! – набросился на него Тулов. – Думаешь, нам тут по кайфу?
      – Не, мужики, – неодобрительно покачал головой Матвеич, – плохое место выбрали. Надо было на пруд идти.
      – Ага, – поддержал его Борис, – а там русалки. Вылезут, сиськами перед тобой помашут, а потом в путину утянут, потому как ты от их красоты дар речи потеряешь.
      – Фигня, – не согласился Тулов. – Русалка – та же баба, к ней подход надо иметь.
      – Это какой же ты к ней подход найдешь? – Матвеич ласково погладил пустой стакан. – У нее ведь хвост, ног нету. Какой тут может быть подход, тут только подплыв, и то – большая акробатика, не каждому доступная.
      Никто не спорил с Матвеичем. Снова по стаканам забулькала водка. Выпили, закусили: кто колбаской, кто занюхал рукавом рубашки. И тут в темноте раздалось легкое поскрябывание.
      – О-о-о, – наклонил вниз голову Тулов, – это че же, полезли, что ли? Ты, наверное, Матвеич, отливать с водкой ходил, приманил сюда их. Щас начнут из всех щелей выбираться.
      – Да ну тебя, – не поверил Борис.
      Тем временем скрежет усиливался, и доносился он как раз из того места, где Матвеич приметил, будто ходит кто.
      – Вот там я и видел их, – прошептал здоровый мужик.
      – Кого их-то?
      – Да не разобрал. Вроде стояли как на одном месте, а сейчас, видишь, поскрябывают...
      – А может, – Тулов продолжал своей фантазией угнетать остальных, – это они пошли помогать другим выбираться. Откапывают, понимаешь, когтями по надгробию скребут.

* * *

      Леха с Фролом быстро добрались до чего-то металлического, и лопаты начали позвякивать о какой-то ящик.
      – Это цинк из-под патронов, – прошептал подполковник. – Вы давайте там его поаккуратнее. Он вскрыт, как консервная банка, и я в него все сложил. Земельку вынимайте вокруг и давайте вытаскивайте.
      Пустая упаковка от патронов под «калашников» была использована Вяземским для хранения намытого серебра да золота с радиодеталей. Вроде и небольшой цинк-то, а поди-ка вот его вытащи. Фрол упирался и локтями, и коленями для того, чтобы хоть как-то помочь Простакову, охватившему ящик и тащившему его наверх. Он даже начал покряхтывать...

* * *

      – Слышь? – дернулся Матвеич и ткнул кулаком в Тулова. – Стонут они.
      Мужики вскочили на ноги.
      – Неужели и вправду лезут? – шептал Борис, выбираясь из-под сирени. – Пошли отсюда.
      – Да ты че, – Тулов схватил его, – погоди. Да выкинь ты эту бутылку, она тебе не нужна больше, хватит тебе на сегодня.
      – Да как же водку выкинуть? – не согласился Борис.
      – Пошли смотреть, – шептал Тулов. – Мужики, куда бежать – смотреть пошли! Один я ведь до этого никогда не видел мертвецов-то.
      – Слушай, ты тогда один иди – мы к выходу, – Матвеич засобирался. – Только я че-то плохо ориентируюсь – куда идти-то, в какую сторону?

* * *

      Тем временем солдаты достали ящик и стали закапывать обратно землю, затем разложили дерн.
      – Ну че, все? Можем идти? – спросил Мудрецкий у Вяземского.
      Подполковник склонился над цинком и попробовал приподнять его:
      – О, вроде все на месте, ничего не рассыпалось. Как складывал, тяжеленький. Ну че, давайте, солдатики, берите – да пошли.
      Легко сказать: «берите – да пошли» – если Простаков еще кое-как мог свой конец отрывать от земли и переносить его, то Валетов справиться с весом не смог. Поглядев на то, как мелкий корячится, Коля склонился над ним и перехватил у него ношу.
      – Отдыхай, – дыхнул спортсмен.

* * *

      Тем временем алкаши начали вилять между могилами, стараясь побыстрее выйти на центральную дорогу и по ней пойти к воротам.
      Процессия, несущая цинк размером с небольшой чемодан, медленно и в полном молчании двигалась по дороге.
      Перешептываясь, местные мужички обходили могилки и двигались сейчас наперерез идущим военным. Ни те, ни другие не подозревали о существовании друг друга.
      Тулов шел одним из первых и, когда увидел медленно идущие по дороге фигуры, две из которых – самые здоровые – несли какой-то ящик, замер и по пьяни-то завыл от страха.
      – Вышли все-таки! – ревел он, и слезы катились по его щекам.
      Пьяный плач услышал Вяземский, но в темноте не разобрал.
      – Что за чертовщина? – спросил он у основательно выпившего накануне капитана.
      – Ничего. Пойдемте, товарищ подполковник. Все хорошо будет.
      И процессия, на мгновение остановившись, вновь продолжила свой путь.
      Рядом с Туловым встал Борис. Луна неожиданно зашла за тучи, и, казалось бы, вот-вот они приблизятся и можно будет рассмотреть, кто же это.
      Но теперь все погрузилось в полумрак, и для того чтобы, идя по дороге, не наткнуться на могилы, Вяземскому приходилось даже взять какую-то палочку и, словно слепому, стукать по высоким оградкам крайних захоронений, пробираясь вперед.
      Кто бы мог подумать, что сегодня такая ночь будет. Капитан, он находчивый был солдат, старый, опытный, взял и включил фонарь, в надежде на то, что сейчас-то будет светлее. Вначале желтое пятно упало вниз под ноги, затем он захотел осветить пространство перед собою – и луч света выхватил пьяную, перепуганную и плачущую морду Тулова. Капитан и подполковник, идущие впереди, вздрогнули, а Мудрецкий наткнулся на них, поглядел вперед и нечеловечески взвизгнул.
      Где-то метрах в пятнадцати раздался вопль умирающего человека – это пьяный Матвеич, зацепившись штаниной за сухую ветку, истошно орал:
      – Вурдалаки! Меня тащат! Мужики, помогите!
      Единственный фонарик, который был у капитана, приближался к Тулову. Тот был ни жив ни мертв.
      Капитан матерился:
      – Местные алкаши. Уроды. Че вам тут надо?
      Тем временем Валетов, будучи перепуганным не меньше остальных, решил держаться подполковника – единственного, кто сохранял здравую голову, тем более что он был невыпимши.
      Вован, по-тихому возражавший вначале насчет того, что Коля согласился нести тяжелый ящик вместо солдата, сейчас был занят совсем другим. Он подбежал к Тулову и, сверкая золотой цепью и распальцовкой с золотыми печатками, схватил за подбородок пьяного перепуганного мужика:
      – Ты че, в натуре? Дикий?
      Тулов ничего не отвечал. Он вращал глазами и трясся.
      – Рука... – наконец вымолвил он. – Уберите с моего плеча руку.
      Вован поглядел и на самом деле увидел, что на плече у Тулова лежит чья-то рука.
      – Не надо убирать! – донеслось из темноты. – Это я – Борис. Я заблудился и нашел кого-то.
      Капитан посветил на Бориса:
      – Два урода. Один за другим ходят.
      На центральной дороге все смешалось. Наконец мужики разобрались и отделили своих от чужих.
      – Ну че, пошли дальше, – подполковник взял у капитана фонарь и сам стал светить. – А вы пока стойте, мать вашу.
      Офицеры пошли, а Простаков с Коляном начали поднимать цинк. И тут за спиной у Коли раздался тихий голосок:
      – Мужики, можно пройти?
      Коля вскрикнул и выронил из рук цинк, Простаков также бросил ношу, и оба повернулись. Один из пяти, заплутавший среди могил, порывался пройти по аллее.
      – Мне к выходу, – продолжал он.
      Коля не удержался и ударил кулаком ему по почке.
      – Иди отсюда, мертвец, мать твою! Перепугал, на хрен!
      Луна снова вышла из-за туч, и вот она, дорожка. Казалось бы, иди по ней и радуйся, что для тебя все хорошо закончилось. На вопросы синяков, а чего это за ящик они несут, подполковник спокойно отвечал, что не их это ума дело, мол, могилку родственников обустраивал в срочном порядке.
      Люди потихоньку стали отходить от стремной ситуации, и тут прямо в ворота вошла сама смерть – в накинутом на голову капюшоне, с косой в руке – и страшно заулюлюкала.
      Не разучившийся бояться, пьяный Тулов, схватившись за сердце, присел и затем повалился на землю, вытаращив глаза.
      – За мной, – шептал он, – за мной пришла. Может, кого еще возьмет?
      Скинув капюшон и отбросив косу, пьяный Валетов схватился за живот.
      – Как я вас?! – гоготал он. – А прикольно, да, товарищ полковник, получилось? Ведь никто не ожидал!
      – Чей это ублюдок? – спросил Вяземский, делая ртом сосательное движение – ему сейчас необходим был валидол.
      – Это наш, – произнес Мудрецкий. – Хим-взвод, у полковника Стойлохрякова. Большой выдумщик. Головастый парнишка – даже полкурса в институте проучился.
      Над Туловым склонились местные мужики:
      – Да ты вставай, не бойся! Это солдат придурялся.
      – Солдат? – переспросил Тулов. – А я уж думал, все – не выйдем мы отсюда.
      Цинк погрузили в «КамАЗ», и «Нива» с грузовиком отправились обратно к территории военной части. В здании для путешественников нашлось несколько коек, и они спокойно переночевали.
      А местным мужикам подсуетившийся подполковник преподнес еще по бутылке водки, но только посоветовал больше не справлять застолье на кладбищах. Те с удовольствием с ним согласились. Еще бы они упрямились, когда им такие подношения делают. Да с чем хочешь согласятся – вот где прикажут, там и организуются, лишь бы было пить чего.

* * *

      Просыпалася с рассветом вся российская земля, а сборщиков ценных металлов ждал городок Безенчук, недалеко от Самары.
      Валетов терпел недолго и через пятнадцать минут после того, как они покинули Утевку, стал приставать со своими домыслами к сидящему за рулем Резинкину:
      – Слушай, ну так че там было, в ящике в том? А? Че там было-то?
      Резинкин молча крутил баранку, а сидящий по другую сторону от Валетова здоровый Коля ухмылялся.
      – Слышь, ты, пацан, – наконец не вытерпел он, – не твоего ума дело. Ты копаешь и носишь – остальное тебя не касается.
      Валетов поспешил согласиться и после этого замолк на долгое время.

* * *

      А в «Ниве» обстановка была намного более развязной, и во многом виновником большого притока кислорода был сам Вован. После ночных разборок с подполковником, закончившихся для него большим наваром, он находился в еще лучшем настроении, чем в те моменты, когда переваривал успех сделки с майором Сапожниковым, и сейчас ему хотелось говорить, говорить обо всем подряд. Улыбка не сходила с его лица. Он то и дело вспоминал о своих походах в рестораны, о том, сколько денег он проиграл в казино, и после этого уносился вдаль, к своей мечте – небольшому домику на берегу Средиземного моря, но так, чтобы рядом обязательно были виллы богатых и знаменитых. А он, маленький Вован, даже не Вован, а Вованчик, будет вместе с ними запросто сиживать за одним столом и гулять по синему морю на ихних же, стоящих многие миллионы долларов, яхтах.
      – А может, присмотрю себе на Лазурном Берегу богатую вдовушку, ведь их много таких там, в Европе, остается. Старые хрычи берут здоровых розовощеких кобыл, а после этого умирают, не выдержав нагрузок, и бедные женщины маются в одиночестве.
      Мудрецкий для поддержания разговора поделился мнением о том, что он не один такой умный и наверняка подобные вдовушки уже находятся под присмотром еще до того, как их супруг поспешит отдать концы и вознестись на небо.
      Вовану это не понравилось. Он начал шевелить бровями, подыскивая нужный аргумент. Но смог только вспомнить популярный в России анекдот о том, что «ихняя, типа, европейская, богатая баба никогда не откажет настоящему русскому мужику». На этом все аргументы Вована заканчивались.
      Выкопанный на кладбище цинк представитель Шпындрюка, а им Вован и являлся, не позволил забрасывать в кузов «КамАЗа» и положил вместе с лопатами в багажник «Нивы». Не сам, конечно, – Простаков ему с Коляном помогали. После этого прикрыли тряпочкой, заложили парочкой канистр с бензином, который возили на случай неожиданного облома с заправками по области.
      В Безенчук путь был неблизкий, но деваться им некуда, и они ехали, ехали и ехали в надежде в скором времени выполнить все поручения Стойлохрякова и вернуться в родное Чернодырье.
      Несмотря на то, что они уже посетили два пункта из их путешествия, кузов «КамАЗа» был практически пуст. Полторы тонны меди в кабелях – это ничего, длинномер можно нагружать в десять раз больше. И теперь жажда наживы просто брала за горло Вована, мечтавшего забить весь грузовик цветметом. Иногда он обращался к сидящему сзади Простакову и намекал ему на тяжелую работу, связанную с погрузкой.
      – Ведь мелкий-то тебе помогать не будет, – ухмылялся Вован, поглядывая на широченную Лехину пачку в зеркало заднего вида. Но тот оставался спокойным. – Ниче, мужик, ты не волнуйся, если все пойдет так и дальше, ты на дембель пойдешь, как жених на свадьбу. Я уж об этом позабочусь, без базара. Вы все, мужики, внакладе не останетесь.
      Перед въездом в Безенчук расположился пост ГИБДД.
      – Че это здесь козлятник-то развели? – не понял Вован. – Че тут собирать-то на проселочных дорогах?
      Чем дальше они въезжали в поселок, тем чаще попадались путешественникам высокие добротные двухэтажные виллы. Ухоженные и облизанные.
      – Ниче себе, капиталистический раек! Вот порою думаю, никуда ехать не надо, ни на какие берега синих морей – все и тут можно иметь. Кто бы мог подумать, такая дыра – и глядите, какие вон хибарки стоят!
      «Хибарки» были ничего – многие покрыты цветной черепицей и обделаны стеклом с металлическим напылением, превращая фасады в великолепное произведение частного архитектурного искусства.
      Мудрецкий глядел в свои бумажки. Здесь Стойлохряков своими крючками обозначил, что необходимо доехать по дороге, проходящей через поселок, до высокого двухэтажного теремка и затем свернуть опять же налево, и они тут же должны увидеть длинный двухэтажный барак – и им именно туда. Но как тут разобрать, после какого двухэтажного домика сворачивать, если, проехав по улице, они таких обнаружили штук пятнадцать – и все за высокими заборами, да и хорошо отделанные. Конечно, по соседству стояли и простые домишки, но уж больно часто для такого небольшого поселочка поднимались вверх хоромы.
      И все-таки Вован не промахнулся. Он выбрал более-менее приличную дорогу и – как раз рядом двухэтажный стоит домик. Свернул на нее – действительно, впереди барак, за ним – еще дома местных жителей, утопающие в зелени, но им именно к этому бараку. Никаких заборов. Одиноко стоящий подъезд, никаких табличек. Фасад здания когда-то был желтым, а сейчас стал серым; местами штукатурка отлетела и виден кирпич с прослойками раствора.
      Запустение и разруха наводят тоску. Мудрецкий с Вованом, войдя в подъезд, очутились в небольшом холле. За застекленной будочкой сидит солдат в зеленой фуфайке. Увидев лейтенанта, он не удосужился приподнять свой зад. Высунув из квадратного отверстия, типа окошка, свою голову в кепке, дежурный спросил, чего им тут надо.
      Поскольку на бумаге комбат написал фамилию, имя, отчество полностью, Мудрецкий так и произнес, что ему нужен майор Лопата Евгений Сидорович. Солдат убрал свою башку обратно в будку, кивнул с понятием головой и сказал, что они должны пройти на второй этаж, затем направо и стучаться в третью дверь.
      Лейтенант с Вованом начали подниматься, а солдат, нагнувшись, – что бы вы подумали? – открыл дверцу небольшого холодильничка, достал оттуда бутылку пива, открыл ее и приветливо ею помахал гостям. Мудрецкий сморгнул, Вован остался такой службой доволен, и они вдвоем пошли дальше.
      – Вот если бы в свое время я так служил, как щас пацаны служат, – начал Вова, – это было бы нечто. Я бы такую службу на всю жизнь запомнил.
      По деревянным ступеням, гулко топая, они поднялись на второй этаж и безошибочно определили дверь, в которую необходимо было постучаться, так как она была единственная из всех, обтянутая кожзаменителем, и на ней висела красная табличка, где золотыми буквами значилось: «Майор Лопата Е.С.».
      Постучали и услышали протяжное: «Да-а-а-а-а».
      Вошли. Сидит. Здоровая рожа, не меньше, чем у Простакова, красная, за большим столом. На полу бычки и сор, над головой старый советский светильник. В углу – железный сейф, стоящий на обшарпанном холодильнике. Перед рожей стоит кружка с пивом. Один-единственный стул напротив стола.
      – Мужики, садись, – пьяным голосом пробормотал невзрачный человек в майорских погонах с отекшим лицом. Его и без того большие глаза казались еще больше от синих мешков под ними. Обвислые щеки опускались ниже подбородка и трепыхались при каждом его движении. – Вы кто такие? – спросил он, когда лейтенант уселся перед ним на стул, а Вован остался стоять.
      Не дожидаясь ответа, Лопата предложил пива. От пива никто не отказался. Пока он разливал, Мудрецкий успел представиться и назваться, кто он такой и откуда. Евгений Сидорович, наливая пухлой рукой в не совсем чистые кружки холодного пивка, соглашался с услышанным и рассказывал о том, как он ждал их приезда на протяжении, кажется, трех дней, а может быть, и четырех. После чего спросил число и, надолго задумавшись, наконец пришел к выводу, что пьет он уже на самом деле пять дней, а именно столько прошло с приезда к нему в гости подполковника Стойлохрякова.
      – Третий холодильник, – показал он рукой на белый обшарпанный шкаф в углу.
      – Чего? – не понял Мудрецкий.
      – Я говорю, третий холодильник допиваю. Вы че-то долго. Если бы не туалет, не выдержал бы. А туалет у нас есть тут в конце коридора, правда, слива нет, но все равно, туда в очко все пролетает – пока нормально, не завоняли.
      – Да, – соглашался Мудрецкий, – только нам бы, товарищ майор, надо все побыстрее.
      – Да ниче. Щас вот вы пивка попьете, и мы поедем. Все уже должно быть ништяк.
      Вован не выдержал и подлетел к майору, схватил его за грудки и поднял в воздух:
      – Слушай, ты, как там тебя? Мотыга. Давай нам организовывай по-быстрому все наши дела, и мы тебя оставим в покое.
      – Не, ну че? – обиделся майор, отбрыкиваясь и отталкиваясь от цепкого Вована. – Щас все будет.
      Они спустились вниз. Майор кивнул солдату, соизволившему, увидев командира, подняться и отставить в сторону начатую бутылку. После чего они вышли на улицу и сели в «Ниву».
      Простаков пока отодвигался в сторонку – майору пришлось садиться на заднее сиденье, – морщил нос, потому как от товарища военнослужащего разило. Вован по дороге открыл окно у себя на полную и посоветовал сделать то же самое Мудрецкому, дабы впустить свежайший ноябрьский воздух. Не выдержав, он бормотнул: «Туалет везем».
      – Чего? – не расслышал Лопата.
      – Да так, пиво хорошее.
      А пиво на самом деле было вкусным, несмотря на немытые кружки. Уж кто-кто, а Вован в пиве разбирался, да и Мудрецкий, подрабатывая во время учебы в аспирантуре на складе, всякого перепробовал.
      – Стой! – неожиданно скомандовал Евгений Сидорович Вовану, когда они проезжали мимо того самого особнячка, от которого дорога шла к двухэтажному бараку. – Щас домой зайду – ключи от гаража возьму.
      Вытаращив глаза, Мудрецкий глядел на ухоженный дом, который никак не вязался с его пьяным и распущенным хозяином. Неужели так могут жить простые майоры родной российской армии? Тем не менее один из ключей, что были у Евгения Сидоровича, подошел к замку в калитке, и он скрылся внутри, не приглашая никого последовать за ним. Отсутствовал он недолго и вернулся в военных штанах, но вместо кителя с погонами надел на себя олимпийку. Потом он посмотрел на всех сидящих в машине, покачал головой и снова ушел внутрь, и вернулся в теплой куртке военного образца.
      Все оказалось рядом – одноэтажный бокс гаражей шел сразу же за бараком, в котором и обитал майор с одним-единственным солдатом. Открыв ворота, хозяин предложил гостям зайти внутрь. Мудрецкий только заглянул и присвистнул: метров сто по площади были завалены разрезанными на части остовами старых катеров – сплошной дюралюминий, не просто так. Лейтенант даже засомневался, влезет ли у них все в кузов. Простаков, увидев кучу металла, сник – ему предстояло конец дня провести в очень напряженном темпе. Валетов стоял рядом и пищал:
      – Леха, мы не сможем. Давай откажемся, а, Леха?
      Продемонстрировав собственное состояние, Лопата с удовольствием наблюдал отеки на лицах гостей.
      – Да ниче, – наконец сообразил он, у кого тут главные опасения, и подошел к Простакову и Валетову, – мужики, вы че думаете, мы че, не люди, что ли? Сейчас бригада подъедет – все закидаем. А вы отдыхайте, вам ведь разгружать еще.
      Леха не верил словам этого самого близкого сейчас ему человека, у них ведь и даже лица похожи, они как братья, только у этого щеки обвислые, ну так это не страшно, главное же – о солдатах думает. И на посту у него солдат сидит, пиво пьет. Это же рай – не служба. И тут за него всю работу выполнят.
      Мудрецкий, если бы он только пришел служить, сейчас заставил бы своих подчиненных так же помогать при погрузке, но армия ему потихоньку мозги ставила на место, и поэтому он безропотно согласился предоставить напрягаться местным, еще пока не наблюдаемым, грузчикам.
      Вован улыбался:
      – Откуда катера-то?
      – Да, поехали за бригадой, я тебе расскажу по дороге. – Майор и предводитель их поездки исчезли.
      Коля, глядя на огромное количество металла, которое предстояло перекидать в кузов, поздравил Простакова с тем, что тому не придется мучиться. Гараж простодушный абориген закрывать не стал, и у солдат появилась возможность ознакомиться с марками катеров, распиленных на металлолом: здесь были и «Казанки», и «Прогрессы», и даже «Амуры».
      – Только я одного понять не могу, – Мудрецкий с умным видом пинал ботинком всякую железку, к которой подходил, – как он это все сюда перевез?
      – Армия, – басанул Колян. – Чудеса случаются.
      – Воды-то рядом нету, – продолжал Мудрецкий, – значит, издалека везли.
      – Откуда издалека? – не соглашался Колян. – С Волги. Вон, поди, с Сызрани привез с какой-нибудь лодочной базы. А нам даже и знать не следует, что да как.
      Мудрецкий не думал, что Лопата вернется так быстро с людьми. Вон и «Нива» показалась, и, судя по всему, в ней народу-то полным-полно, как они набились-то внутрь – не разумеешь. А еще сзади вон «уазик» едет, там тоже людей много. Ну, сейчас дело пойдет, сейчас они все эти дюральки быстро в кузов закидают. Ну че, считай, Простаков в основном отмучился, когда закидывал медный кабель в кузов, а с остовами катеров разберутся местные. И после этого им останется заехать в еще один поселок – и все!
      Солдаты и Коля-спортсмен курили в тени гаражей, а лишь один неугомонный Мудрецкий предпочитал разминать ноги после дальней дороги и прохаживался, поэтому он первый и увидел подъезжающую машину.
      Удивительно было наблюдать, как вместо Вована, ведь он должен был быть за рулем, из нее выходит не кто иной, как майор Сапожников, кинутый лысым обладателем золотой цепочки и кожаной куртки. Вована не было. Зато появлялись такие люди, как подполковник Вяземский, встречавший их в Утевке капитан. Все одеты по форме с кобурами, в которых явно не огурцы для закуси. Кроме этого, из «уазика» вышло еще несколько солдат: двое в звании сержантов, в брониках и с автоматами, и два лейтенанта, примерно такие же по возрасту, как и Мудрецкий. Единственное, что Юра сразу понял, что это кадровые офицеры, а не «пиджаки» – уж больно уверенно они себя вели, когда подошли, окружили бедного Коляна с сигареткой в зубах и усадили его молча в «уазик» под стволами.
      Мудрецкий не знал, к кому обращаться и, вообще, что же ему теперь делать. Ситуацию прояснил подполковник Вяземский. Он подошел к лейтенанту и, не здороваясь, начал выдвигать условия:
      – Лейтенант, я понимаю, тебе все происходящее по фигу, но так себя кидать мы позволить не можем, так что эти двое гражданских останутся у нас в качестве заложников. А ты давай возвращайся в свое Чернодырье и вези сюда нам того урода, который их с тобой послал.
      – Че же я, Стойлохрякова повезу? – вытаращил глаза Мудрецкий.
      Подполковник Вяземский покачал головой:
      – Не о Петре Валерьевиче речь. Ты давай вези сюда того, кто над этими двумя стоит.
      – А кто стоит-то? – не понимал Юра.
      – Ну как? Вот это тебе как раз подполковник Стойлохряков и скажет. И мужичок пусть приедет за своими козлами и везет сюда еще триста тысяч, иначе он увидит только тела отдельно от душ. Души, соответственно, не увидит. Я ясно выражаюсь?
      Мудрецкий спохватился:
      – Так че же? Как мы поедем? Вот водитель у меня есть, а «КамАЗ» записан вот на того здорового, на Коляна.
      – На Коляна? – ухмыльнулся Вяземский, подозвал к себе капитана, прошептал ему что-то на ухо. Тут же пленного спортсмена вывели из «уазика» и подвели к подполковнику и Мудрецкому. – Ну че ж, если Колян у нас владелец «КамАЗа», значит, ты останешься вместо него.
      И тут же Мудрецкого захомутали, а проще говоря, наставили на него стволы и предложили сесть в «уазик». Юра вспотел от макушки до пяток. Он понимал, что попал в какую-то весьма неприятную историю, но пока до него вся гадость происходящего еще не дошла. Он даже, поправив очки на носу, попытался возразить Вяземскому: «Я не позволю». Но подполковник даже и слушать его не стал. Он лишь махнул рукой, и капитан повел его к машине. Мудрецкий, проходя мимо «Нивы», заглянул в салон, Вована там не было.
      Гараж майор Лопата закрыл, и легковые машины уехали, а Колян остался стоять не при делах вместе с Простаковым, Валетовым и Резинкиным.
      Машины скрылись, и теперь стало возможным обменяться мнениями. Коля на правах старшего начал.
      – Немного зажался Вован, – как бы извиняясь перед солдатами, прояснил он ситуацию. – Мужики недовольны, хотят нормальные деньги за цветмет, кто бы мог подумать. И че теперь? Надо ехать в Чернодырье – пусть Шпындрюк сам решает, че делать.
      Услышав имя главы района, солдаты переглянулись: дело-то нешуточное, как выясняется. Неужели в это впутаны монстры районного масштаба?
      – Ну че, поедем обратно? – вяло спросил Витек Резинкин, заметно уставший за сегодняшний день.
      – Надо ехать, – Колян не видел другого выхода.
      Не успели бедолаги разместиться в кабине «КамАЗа», как снова к ним подлетела «Нива», и из нее выпрыгнули оскорбленные малой суммой майор Сапожников, неизвестно чем раздосадованный подполковник Вяземский и не успевший протрезвиться майор Лопата. Все с табельным оружием.
      Помахав стволами, они предложили вылезти из кабины всем. И тут подполковник объявил, что солдатам шариться без сопровождения офицера – не дело. Поэтому поступают они следующим образом:
      – Вот этот вот, самый маленький, он поедет один к Стойлохрякову и все расскажет, что здесь происходит. А именно, что посланные люди вместе с военными обманывают его бывших сослуживцев и платят очень мало за забираемый металл. Поэтому товарищи офицеры предлагают через Стойлохрякова хозяину, который все это проплачивает, заплатить нормальные деньги. В противном случае он никогда больше своих холопов, то есть Коляна и Вована, не увидит. Маленькому солдату предоставляется возможность переодеться в «гражданку» и взять на дорогу ни много ни мало – тысячу рублей. Все остальные будут находиться в заложниках.
      Через пятнадцать минут после публичного объявления воли подполковника Вяземского Фрол стоял посреди городка Безенчук, одетый в потертую джинсу, которую наспех подогнали, обрезав штанины и рукава. У него действительно была тысяча рублей денег, чего должно было с лихвой хватить до Чернодырья. Валетов, для того чтобы прийти в себя после столь быстро сменяющих друг друга событий, вошел в первый попавшийся магазин и купил себе банку кока-колы. Вышел, сел в тенечке и стал попивать, часто промаргиваясь.
      У него случалось такое, когда, допустим, наезжали на него братки, требовали бабок, а он мягко так им отказывал, говорил, мол, что все вопросы надо разруливать не здесь, давал телефончик, называл кликуху – и лысые исчезали. Иногда появлялись снова, извинялись и говорили, что никогда больше к нему не сунутся. Но проходило время, и появлялись какие-нибудь другие братки, с которыми происходил примерно тот же самый разговор. Бывало, что и стволами перед носом махали – неприятно.
      Бурные приключения оставляли сильный след на психике и вынуждали искать способа самоуспокоения. Одним из них как раз и было питье мелкими глотками в полной тишине и покое. Любуясь местными пейзажами, Валетов сидел на стволе дерева, валяющемся около дороги и служившем подобием лавки, и разглядывал неспешно топающих местных жителей. Немного левее от того места, где он сидел, возвышался двухэтажный домик, ничем не уступавший тому, в котором обитал майор Лопата. Дальше стоял еще один, но уже в три этажа, за сплошным высоченным забором, выложенным из красного кирпича. Разглядеть, что происходит во дворе, было невозможно.
      Машины по дороге проходили очень редко, а кроме них, ничто не нарушало тишину этого, казалось бы, забытого богом местечка. Встряхнув банкой, Фрол услышал приятное бульканье – осталось еще. Может, пойти купить че пожрать? Денег-то полно. И Фрол вернулся в магазин. Набрал себе шоколадок, печенюшек, взял еще газировки и снова вернулся на прежнее место. В армии почему-то постоянно пробивает на сладкое, и недостаток простых углеводов, ощущаемый на протяжении первых месяцев службы, он сейчас с лихвой компенсировал, мешая во рту шоколад с печеньем и запивая все это пузырьками.
      Вечер быстро накатывал, не оставляя Фролу выбора. Добираться ночью до Чернодырья представлялось ему весьма неблагоразумным делом. Срока ему дали неделю для того, чтобы он привез на переговоры человека, и не с пустыми руками, а с чемоданом денег.
      Ворота, отделявшие трехэтажный рай от остального мира, открылись, и из них выехал здоровый, размером с небольшого слона, черный внедорожник, зовущийся в простонародье джипом. Все, что рамной конструкции и с приводом четыре на четыре, в России – «джип».
      Здоровая дура повернулась и поехала аккурат мимо сидящего и кушающего около дороги Валетова. Увидев дорогую машину, Фрол на время погрузился в воспоминания о своей прошлой торговой жизни – когда-то такая машина была его мечтой. А сейчас приоритеты поменялись, и он хотел когда-нибудь в жизни купить себе спортивную «Феррари», для того чтобы летать на ней по Московской кольцевой дороге. Жить, естественно, он будет в Москве, в элитном доме с подземным гаражом и всякими наворотами, типа спортзала, бильярда... и чтобы всякие там прачечные внизу, парикмахерские... А бизнес свой вести будет чисто, не выходя из дома, – отзванивать своим людям по телефону, и они будут исполнять все его желания и указания.
      Сладкая кашица таяла на языке, и радужные мысли полностью захватили сознание Валетова. Он сидел, словно зомби, с блестящими и глядящими именно на тот самый элитный дом в Москве глазами до тех пор, пока джип не проехал в обратную сторону и не скрылся за воротами.
      Начало темнеть. Он думал, не придется ли ему ночевать на улице. А может быть, попроситься к кому-нибудь на постой? Деньги-то у него есть. Неужели тут местные возьмут много за то, чтобы молодой пацан ночку перекантовался?
      И тут Валетов вновь почувствовал себя человеком дела. Перед ним стояла, по сути, одна-единственная задача – вытащить своих из плена и приехать, привезти всех в целости и сохранности в часть. Ну кто будет соображать, кто?
      Мудрецкий? У того один университет в голове, он по жизни ничего не понимает. Простаков? Этот вообще как ребенок. Здоровая туша – «ме» да «бе», только пожрать и поспать, и как можно меньше работать, а уж тем более головой. Резинкин? Ну тот технарь, у того руки золотые, а думает он тихо и размеренно в одном направлении, разве с него что получится, разве он чем поможет? Ведь они сами оттуда не выберутся, никаких попыток не сделают.
      Вован, он, конечно, урод, он палку перегнул, слишком жадный до денег. Мог бы обойтись с людьми и помягче, а то стал кидать одного, потом, видать, другого, ну а с третьим просто разобраться уже не успел – у них ведь друг с другом наверняка связь налажена. И в конечном счете все эти мужики будут предъявлять претензии Стойлохрякову, а он, естественно, Шпындрюку. А Шпындрюк скажет: да пошли вы все... Ничего не знаю, как хотите, так и договаривайтесь. Иди отсюда, солдат, и плевать я хотел на попавших в заложники братков, никаких денег вам не будет. А кроме братков, там еще и лейтенант Мудрецкий остался, и пацаны. Так что делать?
      Фрол посмотрел на свои руки: в одной из них была бутылка с газировкой, в другой – пачка печенья. Аккуратно положив недоеденное на землю, он снова стал рассматривать свои руки. Нет, так не пойдет, для беседы необходимо одно небольшое дополнение. Валетов поднялся, посмотрел на печенье с газировкой и совершил великий грех: он пнул бутылку с недопитой водой так, что она полетела в кусты, раздавил оставшееся печенье на крошки – птички склюют – и направился обратно в магазин, где кроме продуктов торговали еще и канцелярскими принадлежностями.
      Зайдя в торговую точку, он подошел к прилавку и увидел то, что ему было нужно, – бижутерия, судя по всему, лежит уже давно. Вряд ли здесь найдется столько девок, чтобы все это купить и таскать на себе. Поглядев на витрину, он обнаружил небольшой «пацанский» уголочек, где лежали выделанные под золото печатки и толстые цепи. Все это стоило копейки. Фрол, недолго думая, купил себе один большой перстень. Перстень стоил в переводе по курсу баксов пять – вполне достаточно для того, чтобы вести нормальную пацанскую беседу, потому как чувак без гайки – это не чувак, а гайка, пусть даже и дешевая, все одно необходима. Надо только уметь интонацию в голосе выдерживать и перед лицом собеседника этой медной фигулькой махать – иногда пронимает.
      Валетов пошел за гайкой не просто так – он вспомнил случай, как его однажды взял на понт один чувак. Пришел из него деньги трясти, козлина! Ну и, естественно, Фрол позвонил тому, кому надо, и вопрос разрешили. И оказалось, что этот юноша был сам от себя, так сказать, начинающий. И хорошо, у Фрола крыша была, а вот если так будет каждый наезжать, то и не разберешь. Хорошим артистом тот мудила оказался. Ему потом в одной из группировок работу предложили – заниматься тем же, чем он хотел промышлять в одиночку.
      Валетов подошел к большим, высоким воротам и, встав на цыпочки, дотянулся до звонка. Калитку открыл дяденька, обиженный природой на два метра ростом, и поглядел на незначительное создание в оборванной джинсе.
      – Ты че? – спросило чудовище, поглаживая небритое мурло.
      Валетов безымянным пальцем правой руки, а на ней и был купленный из самоварного золота перстень, залез ногтем между зубов и стал ковырять как бы волоконце мяса, поблескивая подделкой.
      – Разговор есть. Хозяин дома?
      Двухметровый дядя, уроженец, может быть, даже этого милого селения, почесал темя.
      – Пошел-ка ты отсюда, – калитка перед носом Валетова захлопнулась. Фрол услышал удаляющиеся шаги.
      – Подожди! – крикнул Валетов. – Сто рублей дам, – тишина. – Двести дам... триста... четыреста дам – поговорю с хозяином и уйду! Дело у меня!
      Калитка снова открылась.
      – Пятьсот.
      Фрол полез в штаны и отдал оговоренную сумму. Несмотря на то, что у него теперь осталось не слишком много денег, все равно: если не получится разговор, он доедет до Чернодырья и на оставшиеся деньги. Но имело смысл пообщаться с тем, у кого посреди поселка стоит трехэтажная вилла.
      Громила вел его по выложенной цветными плитками дорожке и время от времени смотрел в лицо Фролу, но тот не подавал никаких признаков восхищения окружающим его миром. Он спокойно вошел на крыльцо, где его попросили подождать. Унизительно вот так вот стоять на улице и рассматривать увядшие цветочки в клумбах, пока охранник договаривается с хозяином о встрече. Здоровый дяхон отсутствовал недолго, а когда он вышел, Фрол заулыбался и стал заискивающе смотреть в лицо детине.
      – Ну как?
      В ответ на это здоровяк схватил пацана за шиворот, приподнял его в воздух и понес обратно к калитке.
      – Велено гнать в шею. Уж извините.
      Валетова вышвырнули на улицу, словно котенка. Он едва не попал под колеса проезжавшей мимо легковушки. Встав и отряхнувшись, Фрол поглядел по сторонам.
      Ну что же такое? Самый богатый дом, и там, внутри него, сидит самый богатый чувак во всем этом поселке. Почему он не может поговорить с простым солдатом, переодетым в «гражданку»? Почему товарищ не делает снисхождения к мучающемуся не по своей воле?
      Валетов пошел вдоль забора.
      Хорошо, что у них собак нету. Вместо собак – двуногие скотины. А они не кусаются, только вот норовят порою свою силу показать, схватить небольшого бедного мальчика за шкирку и выбросить его подале, чтобы не путался под ногами. А сволочь двухметровая ведь деньги забрала, а с хозяином так и не свела. Нехорошо это, несправедливо.

* * *

      Лев Генрихович Шмидт, по прозвищу Лева Ша, рассматривал грудь. Грудь принадлежала одной из местных барышень и была белой, высокой и упругой (дальнейшее описание мы здесь опустим, так как книга не про грудь). Лева Ша вместе с крашеной длинноногой блондинкой лежали в чем мать родила на огромной кровати в спальне третьего этажа и время от времени прикладывались к бутылкам с шампанским, пить из рюмок – это непрактично. Бутылка заканчивается раньше у опытного человека, чем у начинающего – фужер. Несколько пустых посудин стояли рядком около кровати, свидетельствуя о достаточно длительном общении между крутым и приглашенной дамой сердца.
      Валетов, опираясь краешками ботинок в оконную раму, завис перед стеклом, ему было не до бутылок. Обвязавшись веревкой, он спустился к окну третьего этажа с крыши, и одно неверное движение – полетит дальше вниз. Через несколько метров его, конечно, веревка попридержит, но будет больно, когда петля затянется на груди. Фрол задержал в легких воздух и вежливо так, негрубо совсем, постучался в окно.
      Лева Ша обернулся, вытаращил глаза и одновременно рукой и одеялкой прикрыл белую, высокую и упругую... нет, не угадали, попку. Сам не стесняясь собственной наготы, подошел к окну и стал внимательно разглядывать Валетова, трясущегося от напряжения.
      – И че те, милый, надо? – спросил Лева Ша, запуская пятерню в давно уже не густые волосы.
      Фрол не слышал, о чем его спрашивают, так как новенькие пластиковые окна не пропускали, прямо как в рекламе, ни шума, ни пыли, но по лицу видел, что мужик, забавлявшийся с девчонкой, не сердится. Фрол жестом показал, что неплохо было бы окно открыть, для того чтобы он наконец залез внутрь. Лева Ша скрестил руки на груди и стал уже молча смотреть на объект, пытавшийся удержать равновесие и не пролететь ниже.
      – Левочка, что он от тебя хочет? – завернувшись в одеяло, высокая блондинка подошла к окошку и тоже стала разглядывать Валетова. – Ой, какой маленький! – тут же поделилась она.
      – Дура ты, – Лева Ша продолжал чесать собственную репу, – может, это киллер. Сейчас возьмет нас: пух! пух!
      – Да какой он киллер? Он мальчик, – не унималась девица. – Впусти его скорее. Он же замерзнет – там холодно, ветер. Ноябрь же на дворе!
      Лева Ша скривился:
      – Ну ты даешь! Это я тут решаю: кого впускать, кого выпускать, в кого входить, из кого выходить. Тебе все ясно? – Он отправил ее обратно на кровать, поддав под зад коленом. – Лежи, не твоего ума дело.
      Вернувшись к окну, Лева Ша все-таки смилостивился и втянул Валетова внутрь. Фрол стоял и смотрел на мужика. Мужик глядел на Фрола. Наконец Валетов улыбнулся и, сморщив собственную моську, сообщил:
      – Извините. Я хотел бы поговорить с хозяином этого дома.
      Лева Ша поглядел вниз, увидел, что он без трусов, снова посмотрел на Валетова, потом снова вниз и, подойдя к кровати, нашел халат и оделся.
      – Чем обязан?
      У Фрола речь уже была готова:
      – Ваш охранник отобрал у меня пятьсот рублей. – Валетов смотрел честными и преданными глазами на этого богатого мужика и ждал, что же будет дальше.
      – Лева, – представился Шмидт. – Я хозяин. Охранник, говоришь? Сейчас мы не будем разбираться из-за тех пятисот рублей, что он у тебя отобрал. Давай мы будем разбираться насчет того, как ты смог попасть на крышу дома, и при этом тебя ни один из пяти козлов, которых я вынужден здесь держать, не заметил.
      Валетов с объяснениями не тянул. Однажды по телевизору он услышал это словосочетание и запомнил.
      – Для меня это фигня, – гордо заявил он. – Я служил в спецназе министерства юстиции, – Валетов приподнялся на носки и сощурил глаза, – подавлял бунты в тюрьмах.
      Лева Ша неожиданно отвесил ему щелбан по лбу:
      – Трепло ты, а не спецназ министерства юстиции. Как на крышу залез?
      – Ну как? По веревке. Веревку долго кидать пришлось. А охранник ваш пятьсот рублей отобрал.
      – Да хрен с ним, с охранником-то. – Лева Ша схватил Фрола за грудки. – Я тебе зачем?
      – Разговор есть. – Валетов просто тыкал в глаз хозяину рукой с медной гайкой.
      – Разговор? Пошли разговаривать.
      Лева Ша выволок Валетова из спальни и перетащил в соседнюю комнату, где была библиотека.
      – Вот ты, пацан. – Он пнул его в кресло так, что Валетов, раскидав все свои конечности, пролетев пару метров, приземлился. – Ты читаешь Шекспира? А Пастернака?
      Валетов фамилии слышал, но книжек не открывал, знал только, что Шекспир стишки пишет.
      – Правильно, – согласился Шмидт. – Это типа как наш Пушкин. Как Александр Сергеевич, понимаешь?
      Фрол заулыбался. Ему ли не знать Пушкина!
      – Ну как же! Муха по полю пошла, типа, денежку нашла. Пошла потом в оптовку, купила там обновку. Этот, как его, чайник электрический... а, самовар! – воскликнул Валетов. – Самовар она купила, я вспомнил!
      Лева Ша подошел к стеллажам с книгами, вынул четыре тома, отложил их в сторону, достал оттуда бутылку коньяка и поставил книги на место. Потом прошелся за свой стол, взял рюмку, налил себе и хлопнул.
      – Ты, образованный, только молчи, если моя узнает – все, мне конец. Я к себе больше ни одной бабы не приведу. Знаешь почему? Потому что она приедет со своего долбаного Средиземного моря и будет здесь вместе со мной жить, лечить меня от алкоголизма. Дура. Так ты говоришь, самовар купила? Неслабо. Тебе-то чего надо? И такие вот образованные молодые люди будут строить капитализм. Да-а-а. – Шмидт налил себе еще.
      – Хороший коньяк, наверное. – Фрол пялился на бутылку.
      – Да, неплохой. Литр стоит... – Шмидт прикинул, – литр стоит сто баксов. Не такой дорогой напиток, надо сказать. Но в запой уходить на коньяке, я тебе скажу, это великим мужеством надо обладать.
      Валетов поднялся из кресла, в которое его зашвырнули.
      – Сидеть! – рявкнул хозяин. – Говори, чего тебе надо, пока я добрый.
      – Вас хотят кинуть, Лева.
      Валетову недолго пришлось ждать реакции. Забыв про коньяк, Шмидт подошел к маленькому Фролу и выдернул его из кресла. Болтая ногами в воздухе, Валетов продолжал:
      – Хотят из-под носа увезти несколько тонн цветмета. А вы при этом останетесь ни с чем.
      – Да они че, козлы! – взревел Шмидт, выпуская из рук добычу и не обращая внимания на то, как она неудачно шлепается спиной назад. – Кто, кто хочет кинуть?!
      Алкоголь усиливал эмоции, но Валетову, честно говоря, только этого и надо было.
      Прохаживаясь в спальне перед пятью двухметровыми охранниками, Лева Ша в черном шелковом халате походил на большую летучую мышь, так как он размахивал руками и кричал. Только не на ультразвуке, а реально, чтобы до всех дошло. Валетов успел расположиться на кровати хозяина и даже пару раз потрогать белое и упругое... одеяло, прикрывавшее некогда точеные телеса блондинки.
      Женщин в комнате не было, а жаль! Лежа в джинсе на шелковых, белых простынях, Валетова несколько «растащило», даже несмотря на вопли хозяина. Смысл высказанных слов сводился к следующему: надо прийти и немножко всех побить, при этом умудриться не попасть под пули и самим не пострадать.
      – Пусть пятьсот рублей отдаст вон тот козел. – Валетов пальцем показал на встречавшего его у ворот охранника.
      Шмидт подошел к детине и вежливо попросил возвратить деньги Валетову, что тот незамедлительно и сделал. Ему пришлось даже наклониться перед мелким, развалившимся на кровати. Фрол небрежно засунул деньги в нагрудный карман джинсовой куртки.
      – Ну-ка, кончай вещи гадить! – Шмидт самолично подошел и сорвал с кровати Валетова. – Какой ты маленький и говнястый!
      Фрол пропищал:
      – Всю жизнь такой и таким останусь. Ничего поделать не могу – гены!
      Лева Ша скалился двумя золотыми зубами; остальные были родными, а два желтых – сверкали. Видать, утром-вечером надраивает пастой.
      – Никаких генов не вижу, мальчик, одни маленькие, лопоухие чебурашки. Гены вон стоят. По два метра пять уродов. Пропустили одну чебурашку, которая забралась ко мне на третий этаж. Это ж надо! Все, идите все отсюда и не возвращайтесь без денег, заготовленных для покупки цветмета и самого дюралюминиевого народного достояния. Все ясно?
      Здоровые удалились следом за Валетовым. Фрол был счастлив, садясь в джип рядом с водителем. Он прекрасно знал психологию крутых: нет ничего хуже, чем когда тебя кидают. Ну не может человек, живя в таком доме, посреди окружающих его халуп и домиков поменьше, быть равнодушным, когда просто вот под носом проворачивается сделочка местными холуями на несколько тысяч долларов. Так не положено. За счет чего же содержать охрану и строить бассейн глубиной целых четыре метра? Между прочим, все надо выкладывать кафелем.
      Именно рассуждая подобным образом, Лева Ша и дал разрешение на проведение небольшой операции. С одной стороны, она была спасательной, поскольку вызволяли людей, с другой стороны – местному козлу, майору Лопате, больше неповадно будет заниматься левыми вещами. Он его для чего здесь держит? Для того, чтобы он продавал лодки, которые наворовал с лодочных баз? Нет, не для этого он его прикармливает, а для того, чтобы в поселке был порядок. А вместо того, чтобы этот порядок поддерживать, товарищ майор его со своими сослуживцами нарушает, а это неправильно. Поэтому придется к ним послать для промывания «баскетбольную» команду. Единственное отличие его парней от «баскетболистов» в том, что его ребята успели набрать побольше мяса с салом, и у двоих – животы по паре пудов, пробить которые просто нереально.

* * *

      Простаков, Резинкин и Мудрецкий сидели в небольшой комнате без окон и с одной-единственной стальной дверью. Под потолком горела лампочка. Голые бетонные стены и газетки под задом – вот вся мебель. Леха откровенно скучал по Валетову:
      – Ну где же мелкий ходит? Неужели он за неделю доедет до Чернодырья и успеет еще вернуться с деньгами? Да нет, никогда. Зря ему тысячу дали. Это равносильно тому, что мне ружье в руки дать. Я ведь охотиться начну; прямо вот здесь начну, в дверь постучу, а какой-нибудь там приставленный подежурить товарищ лейтенант заглянет, я прям с него и начну.
      – Хорош чепуху молоть, – оборвал Мудрецкий. – Все нормально будет. Фрол туда-сюда смотается, а дальше пусть Стойлохряков со Шпындрюком сами разбираются. А мы здесь ни при чем: нам приказали – мы поехали.
      Резинкин закрывал время от времени глаза и пытался дремать:
      – Да, Фролу сейчас хорошо с деньгами. Поди пошел, купил себе жратвы и сидит под деревцем, хавает. Может, мясо жарит на костре. Он ведь насчет пожрать очень даже правильный боец. А как вы думаете, товарищ лейтенант? Вот не видели, как он в столовой лопает? Такой маленький, а жрет больше Простакова. Леха даже ему иногда половину своей каши отдает. И куда в него все это проваливается, непонятно. Не, зря так ему много денег дали. Может, мы его не дождемся – взял и домой к себе ломанул. А потом зайдет в военкомат и скажет, что служить он в части не должен, потому как его там видеть не хотят и даже дали денег на дорогу в обратную сторону. Че после этого будет...
      – Заткнись, – снова тявкнул Мудрецкий, уже на другого солдата. – У вас в башке всякая херотень вертится. Надо думать о том, как отсюда выбраться.
      – Не, – запротестовал Простаков, – недельку надо подождать, а уж потом думать будем. Может, на самом деле не обманули. Валетов деньги привезет, нас выпустят, и мы обратно в Чернодырье вернемся.
      Мудрецкий в очередной раз оглядел помещение, очень и очень напоминающее тюремную камеру.
      – Это значит, что нам здесь целую неделю тусоваться. Уроды. Хоть бы койки поставили, ведь на бетонном полу недолго и пиелонефрит заработать.
      – Пило... чего? – не понял Простаков.
      – Почки застудишь, вот чего. Ночью писаться начнешь.
      – Я?! – воскликнул Леха. – Да я и не помню, чтоб я ночью-то писался.
      – Ну года в два писался, – резонно сообщил Витек. – А в два года ты ничего помнить не можешь, ты еще маленький был.
      – Да я вообще никогда под себя не ходил! – все больше распалялся Простаков. – Какой еще пилоедрит! Вы, товарищ лейтенант, лучше таких слов не говорите, а то на самом деле чего-нибудь там подхватим. Вот насморк, например. Я болел пару раз – такая гадость! Голова болит. А вы говорите, пилоедрит. Нет уж, не надо нам пилоедритов!
      Мудрецкий покачал головой и уткнулся подбородком в колени.
      – Спокойной ночи! – крикнули за дверью, и после этого в камере потух свет.
      – Издеваются, – прошептал Резинкин. – Сами сейчас на кроватку, а нам – на голый бетон. Удовольствие.
      – Хоть бы пожрать чего дали. Ведь нельзя же так, на пустой желудок, засыпать-то, – ворчал Леха, стремительно погружаясь в сон.
      – Утро вечера мудренее, – успокаивал сам себя Юра. – Да только как понять, когда будет утро?
      – Организм подскажет, товарищ лейтенант, – бормотал Алексей. – Как в себе бодрость почувствуете, значит, утро.
      – Может, с утра покушать принесут, – пискнул Резинкин и провалился в тревожный сон.

* * *

      Майор Лопата смотрел в холле первого этажа футбол, когда услышал, как разлетается на куски окно рядом с входной дверью. Он вскочил с кресла и кинулся к тумбочке, в которой у него лежало табельное оружие. Но вытащить пистолет из ящика он не успел – здоровый бритоголовый жлоб схватил его и отбросил вместе с тумбочкой, за которую успел зацепиться майор, на середину комнаты.
      Вся «баскетбольная» команда, возглавляемая «тренером» Валетовым, залезла в окно коттеджа и окружила майора. Фрол скомандовал борзым псам: «Спокойно!» – и подошел, сверкая гайкой, к майору. Похлопав его по щеке, Валетов спросил наклонившегося дядьку:
      – Ты куда пацанов дел?
      – Мужики, мужики, да вы че?
      Один из бритых поставил тумбочку на ножки и вынул из верхнего ящика пистолет «ТТ».
      – Да мы ниче, – спокойно сообщил Фрол. – Вот Лева узнает, что ты такими вещами прямо под его носом занимаешься, и как ты думаешь, что с тобой будет? Ты, вообще, мужик, башкой-то соображаешь? – Фрол постучал кулаком по майорскому лбу. – Я че-то там мозгов-то не обнаруживаю. Ты больше так себя никогда не веди. Где пацаны?
      – Неужели господин Шмидт рассердился? – проявил озабоченность майор. – Да не может быть! Да я никогда с господином Шмидтом ни в какие конфликты не вступал.
      Два «баскетболиста» с животами подошли к майору, оторвали его от пола и бросили на стену.
      – Еще б ты вступал в разногласия, придурок.
      Забрав майорское оружие и вытолкнув дядьку на улицу, гоблины засадили его в джип, и вся команда отправилась на пивзавод. Фрол по ходу дела начинал соображать, откуда здесь в поселке появились все эти высокие и красивые дома – народ кормился с пивзавода, принадлежащего как раз Леве Ша.
      Мужик Лева, выходило, был нежадный, но любил, чтобы люди не предпринимали никаких попыток заработать самостоятельно, и сейчас, когда черный здоровый внедорожник уносил их от поселка в промзону, Валетов радовался собственной прозорливости и предприимчивости.
      Сейчас они подъедут и освободят всех пацанов, и вся эта история закончится. Подумаешь, бабки отойдут Леве, но они же с ним договорились, что после службы Фрол заезжает и забирает свои десять штук. Разве плохо? Неплохо. Можно нормально возвращаться домой.
      Джип подъехал к большому ангару, хорошо подсвеченному снизу. Его хорошо было видать издалека, и по мере того как машина приближалась, ангар рос просто на глазах. Валетов даже рот открыл – в ночи современное промышленное здание производило впечатление куда большее, нежели среди бела дня. Машина остановилась у входа, и их тут же встретил охранник.
      – Вам чего надо? – небрежно поприветствовал он выбравшуюся из машины «баскетбольную» команду и тут же получил от одного кулаком в ухо.
      – Ты че, урод, хозяйский джип не узнаешь? – охранника немножко попинали, после этого вновь поставили на ноги. – Давай открывай цех.
      – Да вы что, меня Лева с работы уволит.
      – Мы сейчас сами от Левы, – успокоил его Валетов. С Фролом было легче разговаривать, потому как он был щуплый и никакой физической угрозы от него исходить не могло. С другой стороны, мужик, влегкую измордованный гоблинами, как-то нутром чуял, что вот этот маленький, он может только одно слово сказать, и из него приготовят какое-нибудь мясное блюдо прямо здесь вот на асфальте, а может, просто фарш сделают, как через мясорубку пропустят – бр-р-р-р!
      Охранник перестал рыпаться, открыл большие ворота, и они вошли внутрь. Пощелкав на щитке, мужик в униформе включил свет во всем ангаре. Большие чаны, соединенные множеством труб, стояли по обе стороны от центрального прохода. Дальше, в глубине цеха, разлив в тару, так как рядом с круглыми барабанами штабелями аккуратно возвышаются ящики с пустыми, готовыми для заполнения их пивом бутылками. Современное культурное производство. Везде чисто, как говорится, ни одна муха тут никаких себе подобных воспроизводить и не пыталась.
      – Где? – выл Валетов, чувствуя, как у него в висках пульсирует кровь. – Где пацаны?
      – Да вы че, да вы че, – отмахивался Лопата и подвел их к чану. – Вот, вот этот второй чан, вот здесь вот. – Он даже постучал по стенке из нержавейки.
      – Эй! – тут же донеслись человеческие голоса. – Мы здесь! Фрол, это ты? Нам слыхать.
      – Да я, я, – согласился Валетов, обходя чан и поднимаясь по лестнице вверх. Забравшись, он открыл люк и посмотрел вниз. – Эй, – спросил он, – тут кто?
      – Да ты че, брат, это же мы – Вован с Коляном. Давай вытаскивай нас отсюда. Ты че, уже вернулся с деньгами, что ли, на самолете летал?
      Тем временем люк закрылся и Фрол спустился вниз. А из чана начали раздаваться крики:
      – Эй, ты, маленький ублюдок, ты куда? Вернись!
      Фрол спрыгнул на землю и потер ладони.
      – Это не то, здесь гоблины, – Фрол отвел одного из команды в сторону и тихо произнес: – Эти двое в чане – от меня дяде Леве подарок, чтоб не гневался. Пусть что хочет с ними, то и делает.
      Громила ответил:
      – Да, понял. Ну ты, мелкий, и крут!
      – Да ниче, все нормально.
      Двое вернулись к остальным. Фрол, не стесняясь, со всей дури пнул майора в пузо. Тот хотел было согнуться пополам, но удар уж был настолько хлипкий, что это была, скорее всего, мера психологического воздействия, нежели физического.
      – Где мои пацаны?
      – А-а-а, – заулыбался Лопата, – а я думал, вам эти вот нужны.
      – Мне мои нужны, товарищ, блин, майор.
      – Конечно-конечно, это надо тогда в другое место поехать.
      Нежелание Валетова вытаскивать из пивного чана двух живых людей вознесло его на уровень зверюги, и теперь приданные Левой люди слушались этого маленького жестокого человечка беспрекословно. Они по мановению пальца Фрола подхватили под мышки майора и понесли его к выходу, совершенно забыв про охранника, стоявшего рядом с пивопроводом и смотревшего во все глаза на это маленькое чудовище в ободранной джинсе, умело распоряжающееся огромными тушами. Ну к управлению динозаврами, кстати, Фролу не привыкать – один Простаков чего стоит, а повинуется беспрекословно.
      А тем временем Леха, свернувшись калачиком, пытался уснуть, но ничего не выходило – хотелось жрать, просто жрать. Сев, он потихоньку потряс за плечо Мудрецкого, который, впрочем, тоже не спал.
      – Товарищ лейтенант.
      – Чего? – пробурчал зло Юра.
      – Может, нам хавки попросить. Холодно и голодно – нельзя так с живыми людьми обращаться.
      – Ага, – согласился лейтенант, – поди им это расскажи.
      – А что, можно?
      Юра тоже сел:
      – А ты можешь?
      – А чего же, – Простаков поднялся.
      Резинкин открыл глаза:
      – Здоровый, ты не дури, нас тут всех перестреляют из-за тебя.
      – Да кто перестреляет-то? Ночь, поди, сейчас и стрелять-то особо не видно.
      – Ты видишь хоть, куда наступать? Стрелять тебе не видно, – начал выступать Резинкин. Но после того, как его подняли и прижали к стене, он забыл не только хорошие слова, но и матерные.
      – Я сейчас покушать попрошу, – вяло сообщил Леха и сделал несколько шагов к железной двери.
      Стучал он тихонько, казалось, будто мышь поскрябывает. Потом чуть сильнее, потом стал лупить так, что дверь начала ходить ходуном. Минуты через две за преградой раздалось: «Че надо?» Мудрецкий узнал по голосу одного из двух лейтенантов, приставленных к ним в качестве охранников. Ну правильно, остальные ведь майоры да подполковники, кому охранять-то. Лейтенантам и охранять.
      Юра, со своего места, подсказал:
      – У него автомат, и он в бронежилете.
      Простаков на это, не задумываясь, ответил:
      – Какая херня.
      Из-за двери разбуженный, раздраженный лейтенант продолжал:
      – Говори, чего надо, урод!
      – Жрать хочу, – напрямую ответил Простаков, причем в голосе у него не чувствовалось ни испуга, ни просьбы – это было наглое требование.
      – Да пошел ты, – сообщил охранник и, казалось, начал удаляться.
      Леха отошел на пару метров, а потом с ноги вломил в район замка. Раздался оглушительный грохот, дверь содрогнулась, и Мудрецкому с Резинкиным показалось, что они услышали металлический скрежет. Наступила пятнадцатисекундная тишина, потом послышался звон ключей, в камере включился свет и дверь распахнулась.
      В узком коридоре перед Простаковым стояли оба лейтенанта с вытаращенными глазами и с автоматами на изготовку.
      – Эу, – сказал один, – ты успокойся. Жрать тебе до утра не дадут. Если еще раз так вдаришь, мы тебя наручниками к трубе прикуем.
      Леха стал почесывать ухо и как бы невзначай сделал один шажок из камеры.
      – Вы уж извините, – скривился Простаков. Он сделал еще один шаг в сторону, и теперь офицеры оказались один за другим – хорошо, что проходы узкие. Леха одной рукой неожиданно перехватил автомат у ближайшего к нему охранника. Лейтенант выстрелил, но Простаков оружия не отпустил. Руки не жгло, так как он ухватился за цевье. Левой рукой Алексей развернул башку лейтенанта назад от себя, за ней невольно последовало и все тело. Теперь, прикрываясь первой жертвой, Простаков навел ствол автомата на второго охранника, не дожидаясь, пока захваченный им офицер начнет рыпаться, Леха потихонечку начал сжимать его горло цепкой и сильной, как плоскогубцы, рукой. Лейтенант при свете лампочки начал синеть.
      – Ты че делаешь, ты че делаешь! – завопил второй, размахивая стволом автомата.
      – А ты выстрели, – посоветовал ему Леха. – Пулька как раз бронежилет пробьет, а со стороны спины – не сможет, так и будет кишки твоего приятеля наматывать, летая туда-сюда, туда-сюда, пока он не сдохнет.
      Мудрецкий показался из-за спины Простакова и умело так отобрал автоматик у глотающего воздух из-за удушья лейтенанта.
      – Кидай оружие на хрен, – посоветовал Мудрецкий второму. И надо же, тот подчинился: положил автомат на пол.
      – Вот это хорошо, это здорово. Так где у вас тут пожрать? – радовался Леха, разжимая пальцы и давая дышать бедолаге.

* * *

      Черный джип проехал мимо пивзавода к другому ангару, как оказалось, Мудрецкого, Простакова и Резинкина спрятали на складе готовой продукции. Фрол, как великий предводитель, заложив руки за спину, шел по небольшому проходу между ящиками, не забывая пинать ногою под зад майора Лопату, чьи руки были связаны за спиной.
      – Иди вперед, козлина! – повторял время от времени Фрол. – Куда? Куда дальше?
      Они подошли к небольшой двери, открыли ее и вошли в помещение, заставленное не пластиковыми бутылками, как в первой секции, а стеклянными. Но на бутылки никто не смотрел. Все вошедшие глядели на болтающихся вниз головой, абсолютно голых двух лейтенантов, а также на подполковника Вяземского и майора Сапожникова. Одежда всех четверых и оружие были свалены в кучу, а рядом с ними на полу сидели уже хорошие, распробовавшие пивко лейтенант Мудрецкий, Простаков и Резинкин.
      – О-о, Фрол! – завыл Леха, подбежал и, подняв в воздух Валетова, обнял его так, что тот охнул. – Здорово, мужики! Угощайтесь пивом, – набросился Простаков на гоблинов. Те были ребятами неслабыми, а некоторые даже весили и больше, чем Леха, да и повыше парочка была, но они как-то его сразу приняли за своего, несмотря на то, что он был в форме.
      – А это че за туши? – справился один из людей Шмидта.
      Леха обернулся и из бутылки прыснул на голое тело подполковника Вяземского, висевшего вниз головой. Тот взвизгнул и забросал эфир некультурными словами, смысл которых сводился к неизбежной ответственности за то, что здесь происходит. Леха подошел и двинул дядьке по ребрам, чтобы он больше так не говорил.
      – Виси молча, – посоветовал Простаков, – теперь ты моя добыча. И запомни, дятел, у меня один командир в армии – это подполковник Стойлохряков, а ты, ты просто туша.
      Поглядев на недопитую бутылку, Гулливер вылил все это подполковнику на ноги, и янтарная жидкость быстренько стекла с голеней вниз на пузо и стала капать подполковнику на лицо. Сколько бы он ни тряс башкой, вскоре он был просто-таки весь в пиве. Стоящие вокруг гоблины ржали. Вяземский продолжал визжать насчет того, что ответственность неизбежна, но его никто не слушал.
      Валетов подошел, взял из ящика бутылку пива и вернулся к Лопате.
      – Товарищ майор, ну-ка оскалься. – Майор смотрел ненавидящими глазами на этого маленького, гадкого солдатика, мечтая придушить его, но ничего ему не светило. – Оскалься, – повторил Валетов, и майор оскалился.
      Зацепив крышкой за майорский клык, Фрол дернул бутылку вниз, и пробка соскочила. Он зажал горлышко пальцем большой руки, потряс бутылку и, как только жидкость взыграла, направил струю на майора Сапожникова. Все, стоящие вокруг, заржали, а потом также принялись открывать бутылки и поливать висящих на трубе абсолютно голых террористов. Когда под ними на полу образовалась огромная лужа пива, Валетов подошел к Вяземскому и похлопал его по щеке:
      – Где деньги, дорогой товарищ?
      После столь унизительной процедуры уже никто не пытался что-то там вякать про неизбежное возмездие, и вскоре гоблины получили все деньги, которые вез с собой Вован для выкупа цветных металлов.
      К утру «КамАЗ», но только не тот, который принадлежит Шпындрюку, а другой, принадлежащий Леве Шмидту, был загружен и отправился в Самару к каким-то знакомым Левы Ша, готовым с радостью принять дюралюминий по хорошей цене. Естественно, все деньги оседали в кармане местного «папы».
      Извлеченные из пивного чана Колян с Вованом предстали перед предводителем уже ранним утром, когда тот сидел на первом этаже в гостиной и попивал вместе со своей белокурой леди кофе.
      Фрол, одетый в дорогой костюм цвета морской волны, сидел между Левой и блондинкой и уплетал второй торт подряд. Он брезгливо смотрел на стоящих перед ним Коляна с Вованом и не вмешивался в разговор – ему было не до этого. Веселая девчонка, забытая на время шефом, оказывала ему пристальное внимание, вилочкой и ножичком отрезая кусочки и отправляя парню в рот, при этом она еще умудрялась тереться о него бедром. Валетов с ума сходил.
      И разговор, сводившийся к обычному братковскому базару, связанному с тем, что одни оборзели творить под носом авторитета такие вещи, не предупреждая об этом, а противная сторона – Колян с Вованом – делала тупые, непонимающие лица, типа, какие такие вещи, вроде как Шмидта это не касается. Но он не соглашался с людьми Шпындрюка и советовал передать главе района, чтобы тот больше никаких операций по другим частям света, не входящим в его собственный округ, не проворачивал. Иначе придется, мол, нанести визит к дяде и провести терапевтическое лечение с помощью бейсбольной биты.
      У Коляна с Вованом хватило ума покивать башками и свалить. После того как они ушли, Лева Ша залез в карман халата и вытащил оттуда настоящий перстень с настоящим бриллиантом. Девчонка воскликнула:
      – Ой, это мне?!
      – Молчи, – отозвался он и протянул драгоценность Фролу. Фрол перестал лопать торт, убрал от себя белые и нежные ручки красавицы и потянулся к перстню. Но, подразнив украшением, хозяин вернул перстень обратно себе в карман. – Получишь после армии. Тебе еще сколько служить?
      Валетову взгрустнулось:
      – Больше года.
      – Ну ниче, это нормально. За год он не подешевеет, – заверил Лева, – а я не забуду. Поэтому, как дослужишь и домой поедешь, можешь сделать крюк и заехать ко мне сюда, я тебе, сто пудов, этот перстень отдам. Будет о чем вспомнить, да? Как вы шакалов пивом мыли. Это ж мечта каждого задрюченного офицерами солдата. Или я не прав?
      Фрол молчал.
      – А я знаю, что прав, – ухмылялся Лева, – я сам служил, и тоже два года, и тоже рядовым. Эх, какие у нас уроды были эти офицеры, а, ты бы знал! Ты бы их тогда не пивом, бензином бы помыл, а потом бы поджег. Нет, – сморщился тут же Шмидт, – это криминал, это целое убийство. Нам это не надо. Мы люди цивилизованные, в новом веке живем. Пивом помыть, это ж как баня. Это же здорово! Потом мои люди эту лужу целый день выводили, вы там, вообще, че устроили-то?
      – Ну так каждому хотелось из бутылочки полить, – оправдывался Валетов, снова возвращаясь к торту.
      – Ну это понятно, – согласился Шмидт. – Если в часть вернешься и будут какие проблемы – дай знать, я приеду разрулю. Всем, кому надо, все пообъясняю, никаких вопросов не будет. И последнее. Слушай, ну так как же ты умудрился ко мне на третий этаж забраться?

      Неожиданно, впрочем, как и все в армии, наступило утро, и еще более неожиданная вещь – дневальный прокричал: «Рота, подъем!» Хотя, если разобраться в ситуации, то можно сказать наверняка, что дневальный подъем прокричит даже в том случае, если не наступит утро. Он просто посмотрит на часы, увидит «шесть разделить на два ноля» и прокричит: «Рота, подъем!» И придется вставать – ничего не поделаешь, даже если ты черпак и даже если тебе вчера в присутствии всего взвода через подушечку маленькой иголочкой кололи задницу. Было не больно, но ты все равно орал, для того чтобы просто пацанам было весело.
      Валетов сел на кровати, свесив ножки. Ставши черпаком, или черепом, он мог перебраться и на нижнюю коечку, но ему почему-то было уже по кайфу всю службу спать над Простаковым. Может быть, потому что его никто никогда не трогал, так как для того, чтобы поднять мелкого, надо невольно оказаться рядом со здоровым. А те, кто служили с Лехой, те знали, что он может и лягнуть, а может лягнуть сильно. Разница между этими двумя вещами следующая: если Леха просто лягнет, то человек отлетает на противоположные койки и уже к завтраку обретает способность двигаться, а если лягнет сильно, то тогда человек не движется до следующего вечера, отдыхая в санчасти и мучаясь болями в животе и подозрительным хрустом в боку, что свидетельствует о переломе какого-либо из ребер. Может даже и в госпиталь поехать, поотдыхать, пострадать, так сказать, в стороне. Поэтому желающих докапываться до Валетова не было.
      Простаков проснулся в прекрасном расположении духа. Он начал, что называется, чувствовать прелести службы; и стать черпаком – это мечта каждого пришедшего на службу солдата. Не обращая внимания на суету, Леха пошел к окошку и посмотрел на улицу. Из груди от всей русской и широкой души вырвалось: «Бля!» Так Алексей среагировал на выпавший первый снег. Поглядев на припорошенные плац и деревца, Леха развернулся, пнул ковыряющегося со своей койкой душка Кислого и по-отцовски посоветовал ему пойти и заправить его койку.
      Кислый возразил, что у него, мол, времени и на свою не хватает. Леха улыбнулся, почесался, а потом взял своей рукой и сдавил шею непонятливого солдата. Тот что-то заыкал, заерепенился. Не обращая внимания на конвульсивное дерганье, Простаков подтащил солдата к своему месту спячки и ткнул его мордой в подушку.
      – Убери, – посоветовал он уже жестко. – Тогда голова твоя останется при тебе, а так я ее оторву и в твой же вещмешок засуну. Будешь в темноте ходить всю оставшуюся жизнь. Прикидываешь, как плохо без башки? Жрать некуда, глаза ничего не видят, поскольку они в вещмешке находятся. Это очень и очень плохо, товарищ боец, быть без головы. Поэтому давай заправляй койку, пока я тебе не нарезал убрать все это помещение.
      Валетов, слушая, как складно внушает Простаков про жизнь этому молодому солдату, сделал для себя один весьма и весьма неприятный вывод: Леха за время службы научился не только шарить по жизни, но и втирать другим собственную точку зрения. А это плохо, потому как рано или поздно он точно так же может обойтись и с ним, а тогда прощай, защита и опора, придется крутиться самому. А двух нынешних дембелей: Казбека Кадакоева, маленького черненького чувака из Карачаево-Черкесии, и желтушного наркота Володю Сизова – никто не отменял. И случись какая фигня, если Фрол окажется на базаре против них без Простакова, то шансов продержаться совсем мало.
      Резинкин поднялся со своего места, открыл глаза и тут же пнул ногой тело, лежащее на верхней койке. Ларев открыл глаза и спрыгнул на пол. Резина глядел на возмущающегося солдата, решившего обратиться к новоиспеченному черпаку через «ты че?». Витек встал, зная, что перед ним стоит автомеханик, а значит, тело будет приставлено к нему, как к опытному водителю. Несмотря на то, что Ларев был плотный и высокий, его звание на данный момент – просто дух, а дух – он должен молчать и делать то, что ему говорит старший товарищ.
      – Если ты мне еще раз скажешь про «ты че», – шипел Резинкин, – ты будешь у меня мыть все машины в парке зубной щеткой, для того чтобы наш всеми любимый товарищ полковник Стойлохряков был доволен состоянием дел на вверенном ему хозяйстве.

* * *

      Сегодня, первого декабря, на разводе случилась интересная фигня. Построив после завтрака людей, Мудрецкий сообщил, что сейчас комбат разберется с тремя ротами и подойдет к ним. Действительно, здоровый пузоносец и хозяин всего и вся в радиусе нескольких километров пришагал к стоящему отдельно жиденькому химвзводу.
      – В общем так, на. Момент первый, на. Простаков.
      – Я! – крикнул здоровый.
      – Выйти из строя.
      – Есть!
      – Представляю вам нового младшего сержанта, – сообщил подполковник и перед строем вручил Простакову новые погоны. – Резинкин.
      – Я! – выкрикнул Витек.
      – Выйти из строя.
      – Есть!
      – Прошу любить и жаловать, у вас пополнение – новый ефрейтор. – В строю раздались смехуечки. – Знаю-знаю, – улыбался Стойлохряков, – лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-ефрейтора.
      Резинкин, обиженный, встал в строй. Но больше всех был обижен Валетов – ему вообще ничего не досталось. Этих в званиях повысили, а он тут как бы номер отбывает, не служит и не напрягается, как и остальные. Ему вообще ничего!
      «Ладно-ладно, – думал он, вспоминая перстень, который посулил ему Шмидт. – У меня пусть не будет никаких званий, зато будет много денег, но это после службы».
      Люди было подумали, что комбат на этом закончил и, может, сейчас пойдет заниматься другими делами, но вместо этого он вынул из кармана сложенный вчетверо журнал, раскрыл его и стал читать перед строем:
      – «Больше всего меня поразило состояние туалетов в этой части. Просто невероятно, но, вы не поверите, в нужниках сделан евроремонт. Также состояние машин в парке просто превосходное, но при этом главная ценность в части не техника, а люди. Вот, например, рядовой Резинкин Виктор проявил максимум выносливости во время выполнения специального упражнения. Солдат поразил всех прибывших в часть корреспондентов своим умением выполнять возложенные на него обязанности и добиваться, несмотря на колоссальные нагрузки, великолепных результатов, оставляя при этом удовлетворенными и командование, и приехавших в часть журналистов».
      Стойлохряков закончил цитировать и расплылся в улыбке:
      – Благодаря отлично проявившему себя солдату, одному человеку, – толстопузый поднял палец вверх, – наша часть заслужила положительный отзыв в прессе. А посему, – комбат залез в другой карман и достал из него коробку с часами, – награждается командирскими часами и благодарностью от командования. Ефрейтор Резинкин, выйти из строя!
      Пелена застилала глаза Валетова – как он хотел оказаться на месте этого Вити. Но почему вот он, почему вот этот Витя? Только потому, что он простоял больше всех в упоре лежа? Только из-за этого? Не может быть! Почему о нем пишут в газетах? Да ладно. Все равно у него денег не было никогда и не будет. Кому – известность, а кому – деньги. Но опять же деньги, они ведь только после службы, а им еще здесь больше года париться. И Витек, получается, звезда. А он кто, кто Фрол? Друг Простакова, человечек, скрывающийся за спиной гиганта? Как это все обидно. Почему не ему часы? Да и часы, наверное, какое-нибудь говно, лежат, поди, в каждом магазине – пойдешь и купишь за сто рублей.
      К дикому сожалению для себя, Фрол не угадал – часы оказались непростыми. Мало того, что это был подарочный экземпляр с намеком на позолоту, так еще на обратной стороне гравер сделал соответствующую надпись с датой и именно сегодняшним числом поставил: первым декабря. Что за особые заслуги награждается человек, не просто так. Весь взвод обзырил часы. Товарищ дембель Кадакоев подошел и похлопал Витька по плечу в столовой, тем самым объявив, так сказать, благодарность от старослужащих, а это тоже дорогого стоит.
      Витек ел сечку и не чувствовал вкуса. Он был собою доволен. И если бы знали товарищи сослуживцы, чем он заслужил такую благодарность от корреспонденток, то завидовали бы ему, наверное, еще больше. И Мудрецкий – молодец, не выдал; в свое время потрахаться дал. Стоял, правда, перед строем, улыбался, но это ж мелочи. Что он, не мужик, что ли? Какая разница, каким образом добыта слава батальону? Главное, что в газетах пишут и комбат доволен.
      Построились после обеда перед столовой и должны были двинуться снова на плац на развод. Тут прибежал солдатик, которого Резина за время службы ни разу не видел, и стал расспрашивать всех и вся о химиках. Наконец он подбежал к отдельному взводу и выкрикнул:
      – Резинкин кто?
      Витек сознался, что Резинкин – это он.
      – Бегом в штаб к комбату.
      – А че такое? – не понял Витя. Сюрпризов на сегодняшний день было достаточно: он успел стать черпаком, затем ефрейтором, потом получил часы – и все это в один день. Неужели такое возможно? А теперь он с задницей, готовой к тому, что ее намылят, бежит следом за солдатом от столовой к «папе» в штаб.
      Перед кабинетом Стойлохрякова его тормознул старший лейтенант Белобородов. Он придирчиво осмотрел солдата, самолично одернул форму, поправил ремень и открыл перед ним дверь. Резинкин еще не въехал, для чего такой существенный осмотр, а его уже пихнули в спину, заставляя ступить через порог.
      В кабинете Стойлохрякова сидел, развалившись на диване, генерал, которого Резинкин никогда не видел. Но ефрейтор не растерялся – он вытаращил глаза и вытянулся в струнку.
      – Ну ты доложи, что ли, – подсказал комбат.
      – Товарищ подполковник, ефрейтор Резинкин по вашему приказанию прибыл, – выпалил Витек.
      Генерал улыбался:
      – Так вот ты, значит, какой, северный олень. Значит, оставил всех удовлетворенными? Это здорово, – штаны с красными лампасами поднялись с дивана и переместились за стол. – Садись, – приказал генерал.
      Резинкин чуть не сел прямо на пол, но вовремя сориентировался, подгреб к стулу и культурно опустился на краешек, держа спину абсолютно прямой. Это ж можно офигеть! Не только комбат, но еще целый генерал. И генерал-то такой, какой положено: лысый, морда широкая, красная; сам невысокого роста, с узкими плечами и большим пузом. И вот папочка кожаная на столе лежит, видать, с какими важными документами.
      – Ну че, ефрейтор, хочешь в военное училище? Можем устроить.
      Витек задумался.
      – Нет, товарищ генерал, я водитель, у меня профессия есть уже.
      – Ладно, опустим этот момент. Часы понравились?
      – Да, хорошие часы, – согласился Витек. – Я даже не ожидал. А журналистки эти, они еще в часть приедут?
      Генерал скривился:
      – Мы, вообще-то, не приветствуем, когда тут у нас лазят по частям, поэтому хрен кто сюда в ближайшие лет пятнадцать приедет – этого никому не надо.
      Витек сник. Прощай, московские девчонки. А могли бы, раз уж такая положительная статья и они всем довольны остались, и еще разок приехать. Он постарается уж и еще на одну статью. Да на целую книгу постарается!
      Генерал провел широкой ладонью по лицу, зевнул:
      – Значит, ты хорошо отжимаешься. Это хорошо, что хорошо отжимаешься. Значит, выносливый. Собирайся, поедешь со мной в Самару встречать президента.
      Резинкин на мгновение потерял дар речи.
      – Как, – вымолвил он после паузы, – самого его?
      – Ага, – подтвердил генерал и поднялся с дивана. Подошел, пожал руку Стойлохрякову. – Приедет он сегодня к вечеру.
      – Да, конечно. – Комбат посмотрел на Резинкина с долей зависти, а тем временем генерал уже выходил из кабинета.
      Витек, продолжая пребывать в шоковом состоянии, лупал глазами и смотрел на комбата. Наконец до него дошла нужная фраза:
      – Разрешите идти?
      – Давай не осрамись там, – напутствовал подполковник.
      Резинкин уловил ушами шорох от мягких ботинок по ступенькам и устремился вниз следом за высоким гостем.

* * *

      В Самару летели на новой «Волге». Генерал так и не соизволил представиться, оставаясь просто человеком в погонах. Но его водитель, прапорщик, назвавшийся Борисом, тридцатипятилетний мужик с черной кудрявой шевелюрой, сообщил, что фамилия этого чина – Плющев и вести с ним себя стоит очень ласково, так как возможности генерала немереные.
      Все это выяснилось в тот самый момент, когда Плющев попросил остановиться на обочине дороги на тему отлить. Генерал был подозрительно молчаливым, и за все полтора часа, пока они добирались от казармы в Чернодырье до здания областной администрации в Самаре, едва ли проронил десяток слов, из которых Резинкин не мог сделать выводы о тяжести возложенной на него миссии.
      Пройдя по шикарному холлу и поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, генерал привел солдата в один из высоких кабинетов, где уже была собрана еще дюжина солдат-срочников. Его посадили за отдельный стол. После этого Плющев занял место в середине комнаты. Мебель в помещении стояла так, что люди не могли сидеть, словно в учебном классе за партами, а расположились по периметру, поэтому генерал изредка поворачивался то в одну, то в другую сторону, поставив перед собой задачу хотя бы пару раз за время его недолгой речи посмотреть каждому в глаза.
      – Ты, Резинкин, последний. – Услышав фамилию, кто-то хихикнул. – Тишина в студии! – тут же рявкнул генерал. – Слушаем внимательно, все, кроме шуток. Задание вам предстоит ответственное, и поэтому настройтесь на то, чтобы немножко шевелить извилинами.
      Резинкин оглядел присутствующих. Все, впрочем, как и он, были в парадной форме, отутюжены. Всех его ровесников вряд ли собирали с разных уголков области, – почему-то он так думал, считал, что только Виктор Резинкин, пропечатавшийся в столичной прессе, имеет право встречаться с президентом, и не только в общей массе, но и с глазу на глаз, обсудить, так сказать, последние направления во внутренней и внешней политике.
      – Если у него, – Плющев поднял палец вверх, – найдется на вас время, то будем делать следующим образом. – Он залез в карман кителя и достал оттуда несколько бумажек. Каждому из солдат дал по листочку и вернулся на середину комнаты. Резинкину достался следующий вопрос: «Как вы думаете, стоит ли нам строить авианосцы?» Прочитав предложение, Витек немедленно поднял руку. Генерал насупился:
      – Что такое?
      – Я считаю, что нам надо строить авианосцы, товарищ генерал. Вот у американцев есть, и у нас должны быть, и как можно больше.
      Плющев почему-то покраснел.
      – Сядь, ефрейтор. Для тех, кто не понял, – генерал обернулся вокруг своей оси и поглядел на каждого. Многие из солдат продолжали еще читать выданные им бумажки. – Это вопросы для президента. Будете задавать их по очереди. Будет куча журналистов. Вам надо запомнить то, что здесь написано. Именно запомнить и не читать по бумажке! Через вас, бестолковых, президент будет общаться с народом и отвечать на волнующие его проблемы.
      Здоровенький, розовощекий парнишка, сосед Резинкина, возмутился:
      – Тогда и приглашали бы народ, зачем мы здесь?
      – А ты, Сопляков, попал в число лучших только благодаря... – Плющев не договорил, благодаря чему попал розовощекий здоровяк в число тех, кто будет встречать президента, потому как дверь распахнулась, и в комнату вбежала женщина в темно-коричневой юбке и белой, прозрачной блузке, через которую был виден бюстгальтер и возвышающаяся над ним пышная грудь.
      – Едут! – выкрикнула она и почему-то подмигнула.
      На мгновение генерала заклинило, затем он собрался, сделал вдох-выдох и бросился из комнаты вслед за этой вестницей перемен. На пороге он обернулся и крикнул:
      – Заучить наизусть!
      Пацаны уткнулись носами в бумажки и стали бормотать себе под нос.
      Сопляков прочитал свой вопрос:
      – «Планируется ли в ближайшее время сокращение генеральских должностей в армии?» Да, – тут же прокомментировал солдат бумажку, – это самый насущный вопрос для рядового и сержантского состава. Нас это всех буквально касается.
      Небольшой парнишка в очках, чем-то напомнивший Резинкину Фрола Валетова, поинтересовался, что имел генерал в виду, когда говорил о заслугах Соплякова, позволивших ему попасть в число двенадцати лучших солдат округа. Товарищ военнослужащий заулыбался:
      – Ты че, дурак? Мой батек с этим Плющевым каждую неделю на дачах квасит. Я просто попросил папаню, чтобы он мне позволил с президентом поговорить.
      Прошел час. Никто не ехал. Базар, разгоревшийся на тему, кто откуда, затух, а мандраж остался. Всем казалось, что вот-вот раскроется дверь и войдет он, а вместе с ним и куча народу, в просторечье называемого холопами. Резинкин набрался смелости, поднялся, открыл дверь комнаты и выглянул в коридор. И тут же шуганулся обратно – на него шла толпа в дорогих костюмах, платьях и военной форме.
      – Идут, – цыкнул он и занял свое место, вспоминая о вопросе про авианосцы.
      Топот ног в коридоре. Вот-вот зайдут. Нет. Проходят мимо. И вскоре шаги стихают. Резко открывается дверь, забегает раскрасневшийся Плющев, сжимает руку в кулак и кричит:
      – Запомнили?!
      Солдаты молча кивают головами и, сидя на стульях, пытаются изобразить выполнение команды «Смирно!». Разговорчивый Сопляков осведомляется о том, прибыл ли президент или нет.
      – Президент не прибыл, – отмахивается Плющев, – приехал пока только губернатор. Я скоро зайду за вами, и вас переведут в конференц-зал – там уже журналисты собрались, – и вы будете... Вопросы выучили? Смотрите мне, пошлю всех на Камчатку дослуживать.
      Солдаты снова остались одни, но ненадолго. В комнату залетел высокий, статный генерал-лейтенант с вытаращенными глазами. Он немедленно подбежал к окну и стал возиться с собственным кителем. Сопляков подбежал к нему:
      – Батя, ты чего?
      – Молчи, молчи, сынок, – шептал генерал-лейтенант. – Вот, ну-ка, на тебе иголку с ниткой, попади там в ушко и шить давай. Пуговица оторвалась, бля. Уже кортеж с президентом из аэропорта сюда едет. Давай, время мало! А мне встречать его у входа, а тут – пуговица, понимаешь.
      Следом за генерал-лейтенантом вбежала растрепанная толстогрудая женщина в прозрачной сорочке.
      – Ваня, я не хотела!
      – Уйди отсюда, дура! – воскликнул Ваня. – По-экстремальному ей все время хочется, эмоции через край!
      – Прости меня, дуру!
      – Вот я и говорю, что ты дура. Смойся с глаз.
      По щекам женщины начали литься слезы, она всхлипнула навзрыд и выбежала из комнаты, резко хлопнув дверью. Тем временем сын пришивал пуговицу к отцовскому кителю:
      – Сейчас, бать, погоди. Ты не дергайся, ты стой нормально.
      – Молчи, ублюдок. Сейчас президент подъедет, ты мне еще замечания делать будешь! Будто я тебя сам через жопу рожал! Недоносок!
      – Да ты че, бать, ругаешься-то? Ты не нервничай.
      – Молчать. Шей давай!
      Снова открылась дверь, и на пороге появилась все та же женщина. Генерал-лейтенант воскликнул:
      – Маня, ну что тебе нужно?!
      – Ваня, ты меня обидел. Я больше с тобой никогда не буду.
      – Да пошла ты!.. – выкрикнул генерал. – Будет она – не будет, кто тебя...
      Женщина разразилась рыданиями и снова скрылась.
      – Пришил?!! – вскричал Сопляков-старший.
      – А то. – Сынок дернул нитку и полюбовался на произведение искусства.
      Генерал посмотрел себе на пузо:
      – Куда! – воскликнул он. – Куда ты пришил!
      – А что такое? – Солдат стоял перед своим папаней, не зная, в чем его вина.
      – Эту пуговицу надо внутрь пришивать, а не наружу! Идиот!
      Сопляков-старший попробовал снять с себя пиджак, но не тут-то было – заботливый сынуля прихватил с пиджаком еще и рубаху.
      – Лезвие мне! – кричал военный чин.
      Сразу несколько солдат подошли к нему с перочинными ножами. Он выбрал один и стал аккуратно срезать нитки. Наконец, освободившись от одежи, генерал плюхнулся на стол и, повернувшись к свету, разложил на коленях шитье.
      – Маразматики! Куда катимся, а? Истеричные женщины и сопливые молодые люди, не способные пришить даже пуговицу!
      – Батя! – завыл Сопляков-младший.
      – Молчи, выродок! Если я буду стоять перед президентом в семейных трусах, ты поедешь служить по полной программе туда, где пули свистят.
      – Я не хотел, – оправдывался сын.
      – А это не важно – хотел ты или нет.
      В комнату заглянул Плющев:
      – Ну че, готов?
      – Да какой, на хрен, готов! – Сопляков сидел на столе в одной майке.
      Маня влетела следом за Плющевым с криком:
      – Ну куда же ты?
      – Ну да, конечно, – тут же согласился генерал и, подхватив под руку Маню, вылетел из комнаты. Снова заглянул он через три минуты весь растрепанный и оборванный. Тем временем Сопляков уже успел нарядиться и выглядел молодцом с полным иконостасом наград по обеим сторонам.
      Сопляков-старший глядел на своего кореша и не представлял, что же такое с ним случилось. А в то же время Плющев распустил галстук, согнал одного из солдат и уселся на стул, продолжая тяжело дышать.
      – Какая женщина, какая женщина... – вздыхал он.
      – Идиот, кортеж уже подъезжает.
      – Не называй меня при подчиненных идиотом! – вспылил генерал. – Я получил эти погоны раньше тебя.
      – А что толку-то? Так и остался генерал-майором.
      В комнату плавно влилась довольная происходящим Маня.
      – Дорогие вы мои, – пела она, – ну, теперь вот давайте выйдем к высокому гостю.
      – Куда выйдем? Ты посмотри.
      Плющев находился в прострации. Он расстегнул китель, и теперь все могли видеть, что рубашка генерала представляла из себя набор лоскутков.
      – И ты хочешь, чтобы я в таком виде вышел к президенту?
      – Ну что же я могу поделать с собою? – взмолилась Маня.
      Сопляков-младший посоветовал перед сексом зачехлять ногти.
      – Молчи, пацан! – воскликнул отец. – Разбираешься-то во многом, я смотрю, а пуговицу пришить не можешь.
      Плющев подошел к Резинкину:
      – Ты, – ткнул в него пальцем, – снимай свою рубашку!
      Резинкин огляделся:
      – А почему я? Вот тот вам больше подходит, – и ткнул в сидящего напротив него солдата.
      – Молчи и делай то, что тебе говорят.
      Резинкин снял китель, отдал генералу рубашку. Тот, кряхтя и пыхтя, залез в нее и более-менее привел себя в порядок.
      – А че же, – возмущался Витек, – я теперь и президента не увижу?
      – Молчать. Молись, чтоб ты после службы маму увидел, а не ушел у меня в дисбат отрабатывать за свой длинный язык. – Плющев поглядел на себя в высокое зеркало и, довольный, повернулся к Соплякову-старшему.
      Маня всплеснула руками:
      – Красавцы вы мои!
      Все трое вышли из комнаты.
      Резинкин подошел к окну и стал смотреть вниз, туда, где уже стояло несколько десятков человек, была настелена красная дорожка, девки с хлебом-солью, цветы, – вся фигня.
      Маня:
      – Мальчики, проходите все в конференц-зал.
      Ну, само собой разумеется, срочники все поднялись и вышли из класса. Остался только Резинкин в майке и штанах. Маня сочувственно посмотрела на солдата и хотела было последовать за прибывшими бойцами округа, но Витек неожиданно поманил ее к себе пальцем. Она подошла к окну.
      – Скажите, президент вот по этой дорожке пойдет? – Он встал к ней как можно ближе и невзначай обнял за талию.
      – Да, – согласилась она.
      Витек окинул кабинет – никого.
      – Раздевайся, – страстно прошептал он.
      Немолодая, но ненасытная женщина, обожающая страсть в экстремальных ситуациях, сморгнула и тут же подчинилась.
      Спустя минуту Резинкин, не обращая внимания на вопли привязанной к стулу распорядительницы протокола Мани, выходил из кабинета накрашенный, на высоких каблуках и одетый в белую блузку и коричневую юбку. Чулки натягивать не стал, пошел так – с голыми, волосатыми ногами. Протопав по коридору в туалет, он смочил собственную голову и немножко прилизал височки. Теперь, вкупе с неумело наложенным, но ярким макияжем, он стоял, словно восьмиклассница. Головеночка бритая – а сейчас так модно.
      Страсть увидеть президента и обида за то, что с него стянули, можно сказать, последнюю рубаху, взяли верх над всеми остальными чувствами и ощущением того, что он сейчас переходит все моральные границы.
      Выпрыгнув из женского туалета и столкнувшись нос к носу с какой-то, видимо, очень перенервничавшей по поводу приезда президента дамой, Витек пискнул: «Пардон!» – и, пробежав по коридору и только пару раз споткнувшись, спустился на лифте вниз.
      Вдоль красной дорожки в ожидании прибытия президентского кортежа стояла вся местная администрация, и чуть дальше можно было разглядеть огромное количество милиции в парадной форме. Несколько сотен человек по другую сторону от административного здания стояли с плакатами, на которых были только позитивные лозунги, начиная от «Добро пожаловать в Самару!» и заканчивая «Мы вас любим!».
      Выскочив на крыльцо, Витек взял немного левее, не решаясь топтать дорожку, и остановился за спинами военачальников. Немного подумав, он повернулся к роскошной клумбе и, воспользовавшись тем, что глаза всех присутствующих были устремлены только на дорогу, в ту самую точку, где должен был остановиться лимузин, пристроился к девушке с букетом и, глядя ей в глаза и улыбаясь, вырвал из рук цветы, пискнув:
      – Молчи, сука.
      Когда он поднял голову, то увидел, что на него смотрит какой-то капитан милиции, не решаясь подойти и сделать ему замечание, так как именно в этот момент проехало несколько мотоциклистов, которые остановились поодаль, за ними последовали иномарки – одна другой здоровее – и наконец напротив дорожки остановился черный лимузин.
      Губернатор области подошел к автомобилю, для того чтобы поприветствовать главу государства. Охранник открыл дверцу, и все увидели президента. Небольшая, длящаяся менее секунды пауза. Но этого достаточно для того, чтобы повышенный сегодня в звании от рядового до ефрейтора Виктор Резинкин, облаченный в женское платье, с небольшим букетом цветов предстал перед президентом.
      – Добро пожаловать! – пропищал он быстрее самого губернатора.
      Возникло некоторое замешательство, но тут же глава государства тихо поблагодарил за цветы, которые принял подошедший охранник, и хотел было пройти мимо, но Витек набрался наглости и встал на пути президента. Так они стояли и смотрели друг на друга – верховный главнокомандующий и ефрейтор. Правда, последний был замаскирован, ну так он в российской армии служит и какая только фигня на долю нашего солдата не выпадает.
      – Разрешите, я представлю вам всю администрацию области.
      Президент пожал плечами, посмотрел на губернатора, с которым они даже еще и поздороваться-то не успели, и согласился. Глядя на это чудо вроде бы как женского пола, президент вел себя тактично и немного улыбался.
      – Ну это губернатор. – Витек похлопал по груди здорового, разъевшегося мужика – осталось только его еще за щечку потрепать – и пошел дальше. Следом за губернатором шли как раз генералы. – Ну это Ванька Сопляков. – Витек наклонился к президенту и что-то прошептал ему на ухо. Генерал и не подал виду, что где-то внутри у него защемило от такого представления, и тупо улыбался, глядя на главнокомандующего. – Ну это вообще, – Витя вошел в раж и, сверкая волосатыми ногами из-под юбки, подходил к следующему, – это так, генерал-майор Плющев. А на этих вообще не надо внимания обращать, – рассказывал ефрейтор, провожая президента ко входу и проходя мимо чиновников. – Это те самые люди, которые разворовывают наше государство. Пойдемте, я сейчас вас познакомлю с самыми хорошими солдатиками во всей российской армии. Там и должна состояться ваша пресс-конференция.
      Офигевший губернатор вращал глазами, следуя за президентом и не решаясь отогнать эту сумасшедшую дамочку, которая вцепилась в дорогого гостя и просто-таки перехватила инициативу. Дело в том, что губернатор ни разу не видел этой женщины, но вот тряпки, сидящие несколько мешковато на ней, казались ему знакомыми. Как раз глава государства заходил в здание, когда из окна высунулась Маня в нижнем белье, выкрикнула:
      – Он меня раздел!
      Но президент не обратил на это внимания и, увлекаемый в здание Резинкиным, подходил уже к лифтам. Спасать бедную Маню бросились два ее поклонника в генеральских погонах. А Витек тем временем стремительно поднялся на лифте, и вскоре они уже вместе с главнокомандующим входили в большой конференц-зал. Защелкали вспышки фотоаппаратов, сразу же службе безопасности пришлось призывать журналистов к порядку с помощью молчаливых и тяжелых жестов, сминающих репортерскую братию. Журналистам местный губернатор разгуляться не давал – вот отвел в зал для пресс-конференций и только здесь разрешал сверкать своими надоедливыми жужжалками. Президент сориентировался самостоятельно, ему приходилось это выполнять сотни раз, и прошел на единственное стоящее кресло на небольшой сцене. Усевшись, он с удовольствием отметил, что в первых рядах сидят солдаты срочной службы.
      Не дожидаясь, пока губернатор с его свитой войдет в зал, Резинкин подошел к микрофону, пощелкал по нему пальцами и во всеуслышание объявил, что сейчас верховный главнокомандующий ответит на самые насущные вопросы солдат. Первый вопрос Витек задал сам:
      – А вначале будет вопрос от администрации области. Господин президент, как вы считаете, стоит ли нам строить авианосцы?
      Ответа президента Витя не услышал, так как к нему подошли два здоровых мужика в пиджаках и галстуках и сдернули его со сцены.
      Прапорщик Борис, садясь за руль генеральской «Волги», сочувственно смотрел на Витька. Ему вернули его форму и в нагрузку поставили еще пару синяков на теле и один крепкий тычок лично от губернатора области. Теперь Витек – знаменитость. Он вошел в высшие сферы и немного повращался там. Не беда, что его выпихнули обратно, зато с самим президентом, можно сказать, за руку шел и вел того, незнающего, в верном направлении к конференц-залу.
      Борис, вылетев на трассу, несся по направлению к Чернодырью на всех парах, так как ему Плющев обещал перевести служить в какую-нибудь мотострелковую дивизию, если тот не обернется в течение двух часов.
      – Как тебе удалось тряпки-то женские надыбать? – справился Борис по второму разу, так как Резина не слышал его и смотрел в окно, улыбаясь недавним незабываемым впечатлениям.
      – Да как-как, – бормотал он, – точно так же, как и статью в газете положительную заработал, все так же.
      – А статью как?
      – А как статью? – Витек помолчал. – Да есть способы. Только вот жаль, что с этой Маней все пришлось быстро делать, а в конечном счете еще и обмануть. Так-то вот.

* * *

      Стойлохряков лично встречал отличившегося бойца. Витек, когда вылезал из «Волги», понял по лицу, что подполковнику уже позвонили из областного центра и, видимо, расписали все подвиги его солдата акварельными красками.
      Против ожидаемого Петр Валерьевич подошел к новоиспеченному ефрейтору и пожал ему руку. Ну чего уж там, с каким-то комбатом не поздороваться, после того как, так сказать, с самим хаживал по длинным государственным коридорам. Витек соизволил протянуть руку. И комбат пожал ее. После этого Витя сразу направился в санчасть, а в ушах у него стояло тихое, едва уловимое шипение комбата:
      – Больше ни ногой из части, все время в парке, в парке, в парке...

* * *

      Скребок, снимая несколько сантиметров плотного снега, двигался от одного конца плаца к другому. Фрол пыхтел как паровоз, стараясь усидеть на узенькой кромке огромного инструмента. А за скребком размеренно шел Леха и все время ругался на маленького Валетова:
      – Ну че ты шарабонишься-то из угла в угол? Мне же тяжело.
      – Да ты че? – недоумевал мелкий, глядя на двухметровую широкоплечую машину, которая расчищала выпавший за ночь снег, причем скребла до асфальта, используя в качестве утяжелителя, для того чтобы скребок уходил глубже и снимал лучше, своего товарища.
      Леха и думать-то уже забыл, что эта блестящая идея как раз и пришла в голову мелкому в тот самый момент, когда он увидел объем работы, который им необходимо было выполнить до завтрака. Проклиная лейтенанта Мудрецкого и самого главного командира в части, Фрол принялся натужно шевелить мозгами и наконец убедил Леху, что самый лучший вариант – это если он взберется на скребок. Мол, так будет всем лучше: Леха будет больше снимать, а соответственно, плац будет чище, значит, похвалят обоих; а если Фрол на скребок не сядет, значит, Леха будет работать не так эффективно – в результате они благодарности от командования не заслужат и их заставят еще что-нибудь чистить. А выполнять работу сверх нормы Леха не любил, поэтому он с готовностью согласился посадить своего более умного приятеля на рабочий инструмент и принялся кроме того, что снег чистить, так еще и катать мелкого из стороны в сторону.
      Стойлохряков стоял около окна в своем кабинете и, прихлебывая утренний чаек с лимоном, сделанный ему дежурным офицером, глядел на великолепную и слаженную работу парочки химиков. Любо-дорого смотреть за плавными и мощными движениями Простакова, за тем, как за огромным скребком остается черная полоса, а вся белая каша сгребается к краю плаца, где ее уже раскидывают на кусты ефрейтор Резинкин и остальные.
      Пройдя десяток раз туда-сюда и очистив примерно треть, Леха остановился.
      – Ты че?! – набросился на него Валетов. – До завтрака пятнадцать минут, давай быстрее!
      – Не, – покачал головой Простаков, – я младший сержант, ты рядовой. Теперь ты бери скребок и ходи с ним из стороны в сторону.
      Валетов вытаращил на Леху глаза и, оглядевшись по сторонам и, естественно, не найдя себе никакой поддержки, обмяк:
      – Ты че, здоровый? Этот скребок весит столько же, сколько и я.
      – Ну прям. – Леха взял в одну руку скребок, а в другую – сгреб Валетова и оба тела поднял над землей. – Нет, ты больше весишь, – не согласился Простаков, поставив мелкого на место и вручая ему инструмент. – Ты еще и врешь.
      Комбат отошел от окна и уселся за стол. Зазвонил телефон. Подняв трубку, он узнал голос человека, с которым должен был сегодня встретиться:
      – Понял, что в пути. Хорошо.
      Положив трубку обратно на рычаг, Стойлохряков по полевому телефону вызвал к себе командира разведвзвода старшего лейтенанта Бекетова.
      Наголо выбритый череп, возвышающийся над выпуклой грудью, предстал перед комбатом спустя полчаса. Подполковник, разглядывая этого жилистого и выносливого старшего лейтенанта, отмечал, что не зря тот является командиром разведвзвода. По неофициальной традиции, у разведчиков командир взвода практически переносил те же самые нагрузки, что и рядовой, и сержантский состав. В результате, уважением он пользовался куда большим, чем офицеры в других подразделениях. Комбат просто любил профессионалов и не забывал про Бекетова, когда необходимо было подписать документы на какие-либо денежные выплаты.
      – У тебя что сегодня по плану? – справился Стойлохряков. А у Бекетова, у него постоянно в плане то беготня, то стрельба, то рукопашный бой, то ориентирование на местности. На сегодняшний день его взвод должен был выдвинуться в небольшой лесок, находящийся в десяти километрах, – естественно, все это происходит в быстром темпе, – и там начать обучать молодежь ориентированию.
      Стойлохряков прищурился:
      – Вот ты как, старшой, считаешь? Можешь ты быть командиром роты, если, скажем, недельки через две я переведу тебя на должность, а?
      Дело в том, что отдельный батальон – организация маленькая, и движение офицерского состава вверх не всегда проходит гладко для всех и каждого. И попасть на должность комроты можно лишь только в том случае, если: во-первых, будет вакансия, а во-вторых, желание комбата. Бекетов обрадовался такому намеку, потому как капитанское звание у него было не за горами, а получить его можно, только занимая соответствующую должность. Кроме этого, прощай, физические нагрузки, – они ему уже надоели. Естественно, командир разведчиков был готов слушать Стойлохрякова очень и очень внимательно.
      В половине десятого, когда весь цвет отдельного батальона, то бишь господа химики, продолжил заниматься так и не убранным до завтрака плацем, к штабу подъехала серебристая «Нексия».
      Из автомобиля вышли папа с сыном. Оба в дорогих дубленках, огромных меховых шапках. Стойло-хряков ждал гостей и встречал их, соответственно, как и всех остальных – заваренным дочерна чаем. Рассадив Звонаревых в кабинете, комбат развел огромные руки в стороны:
      – Ну что ж, вот и служба вроде закончилась ваша. Где вы у нас там по спискам проходите? – Он пролистал для виду журнал, хотя все помнил наизусть. – А, ну вот! Звонарев Павел Игоревич – целый снайпер во втором взводе второй роты. Сегодня у нас с вами, что называется, конец службы.
      Звонарев-старший, прожигающий собственную жизнь на ниве народного депутатства, договорился со Стойлохряковым очень даже легко по поводу прохождения службы его сына в батальоне, находящемся в ведомости Стойлохрякова. «Мертвая душа» приехала вместе с папашкой получать печать в военном билете, после чего мальчишечке можно являться в военкомат и докладывать о том, что он отслужил свои два года, как и положено.
      После того как чашечки чайку были выпиты, Стойлохряков намекнул как бы папе, чтобы сынок немножко погулял по окрестностям, дабы они могли спокойно поговорить. Счастливый, готовый закончить дело батянька выпроводил своего пацана из кабинета.
      – Ну, – Стойлохряков заулыбался, – с вас, насколько я помню, Игорь Валентинович, двадцать штук.
      – Ну-у-у, – протянул народный депутат, – какие ж проблемы? – и отсчитал двадцать тысяч деревянных.
      – Да нет, – огромная лапа загребла деньги. – Двадцать тысяч за год.
      – Как так? – вытаращил глаза Звонарев. – Мы ж договаривались...
      – А мы и договаривались, что по двадцать тысяч за год. Дело давнее, вы, видать, запамятовали.
      – Поставьте печать в военном билете, и мы поедем!
      – Ну куда же вы поедете, – не соглашался Петр Валерьевич, – надо платить за прохождение сыном службы на домашнем диване.
      – У нас дела, у нас бизнес.
      – Ну-у тем более, – протянул Стойлохряков, – раз бизнес у народного депутата, а это, если мне не изменяет память, не положено...
      – У сына бизнес, – поправился Звонарев.
      – Ну тем более, еще двадцать тысяч, и я вот прямо сейчас на ваших глазах ставлю печать, расписываюсь, и вы возвращаетесь обратно в Самару с прекрасными документами.
      – Ты, – вскочил со своего места Звонарев, – да ты знаешь, из кого ты деньги тащишь! Да я... Да ты здесь не усидишь, тебя, вон, в лейтенанты разжалуют!
      – О-о-го! – пробурчал Стойлохряков. – Нехорошо это, приезжать в гости и хамить в чужом доме.
      Дорогой гость вышел из кабинета и стал, спускаясь по штабу, кликать сына:
      – Павел! Пашка, поехали!
      Но Пашки не было. Он подумал, что сынок стоит курит у машины. Глядь на улицу, а там над автомобилем какой-то здоровый солдат склонился и смотрит через боковое стекло на приборы.
      – Эй, отойди от машины! – рявкнул разозленный народный избранник.
      Простаков выпрямился и поглядел на хорошо одетого дядьку:
      – Да че кричать-то, я ниче не трогаю. Просто смотрю, че внутри, приборы какие. Там, поди, у вас и спидометр есть.
      Звонарев нервно закурил и огляделся.
      – Ты тут пацана в штатском не видел?
      Леха почесал затылок:
      – Извините, мне работать надо. – Опираясь на здоровенную лопату, Леха вернулся к тяжелой и монотонной работе.
      Не докурив, гражданский вновь влетел в кабинет Стойлохрякова. Подполковник удивленно задрал вверх брови:
      – Что-то не так?
      – Куда вы дели моего сына?
      – Да вы что? – Петр Валерьевич медленно встал. – Да о чем вы говорите? Платите двадцать тысяч за второй год, так сказать, обучения его жизни заочно и можете быть свободны. Я вам все документы выправлю – комар носа не подточит.
      – Вы вымогатель! – взвизгнул папаша.
      – Ну?! Я бы сказал, что вы в данном случае еще хуже. Сами в свое время родину не защищали и сына своего от этой обязанности откупаете. Вы представляете, если я скажу кому-нибудь, что вы предлагали мне деньги за то, что я, так сказать, отмажу вашего сынка?
      – Так вы взяли эти деньги!
      – Это кто сказал? – не унимался Петр Валерьевич, продолжая давить на депутата. – Вы вот видели, что я деньги ваши брал?
      – Видел! – взвизгнул Звонарев.
      – А я не видел, – спокойно ответил Петр Валерьевич. – Еще двадцать тысяч, а потом, может быть, мы начнем поиски вашего запропастившегося мальчика.
      – У меня нет с собой сейчас этой суммы.
      – Ну? Ха-ха-ха! – Стойлохряков опустился довольный в собственное кресло. – Это ж мелочь – съездить до Самары, взять денег и вернуться. Вот давайте, скажем, через три часа. Вы приезжайте, а я пока тут вашего сынка поищу. Глядишь, папка приедет – и сынок его ждет. Как все здорово!
      Раскрасневшийся от злости папан вылетел из штаба, сел в свою «Нексию» и умчался в город.
      Резинкин, наблюдая за тем, как машина идет по ледяной корке, прошептал:
      – Шипованная. Хорошая обувь, и тачка ничего.
      Валетов, сидя в сугробе, наблюдая за без остановки работающим Простаковым, поделился несколько иными соображениями:
      – А вот Леха наш, он может вместо машины быть.
      Простаков тут же остановился, подошел к мелкому и вынул его из снега, вручил лопату и посоветовал ему немедленно начать пародировать небольшую снегоуборочную машину. Валетов отбрыкался от младшего сержанта и с обидой в голосе произнес так, чтобы это слышали все:
      – Че, здоровый, ты немерено поднялся, заставляешь хилых и немощных трудиться. А сам че теперь будешь – сопли стоять жевать? Тебя, смотри, природа какой дурью наградила, и не надо ее просто вот так вот разбазаривать в долгом простое, угнетающем здоровье. Ты все время в движении должен находиться, только тогда ты здоровым и останешься. Вот ты мне скажи, охотиться, наверное, каждый день ходил?
      – Ну почти, – согласился Леха.
      – Ну так поэтому ты здоровый и вырос, что ты свежим воздухом дышал и постоянно двигался. Так что ты лучше не прекращай работать, а то потом, лет через десять, станешь такой же, как я. Да нет, – тут же поправился Валетов, – через десять лет я тебя просто завалю, потому как ты станешь даже меньше меня в два раза, понял? Будешь как младенец, и кости у тебя будут хрупкие, и пузо вперед, и кожа желтая.
      – Да ну тебя, – не поверил Леха, но все же снова вернулся к работе.
      Резинкин, слушая всю эту галиматью, лежал, сотрясаясь от смеха.

* * *

      Звонарев вернулся обратно в Чернодырье с запрошенной комбатом суммой. Отдав деньги, он нетерпеливо постучал пальцем по столу:
      – Ну так давайте мне мальчишку моего, террористы.
      Комбат, качая головой, положил денежки в стол и снял трубку полевого телефона. Называя позывные, он наконец добрался до старшего лейтенанта Бекетова.
      – Ну че, все нормально? – спросил комбат.
      – Все нормально, – ответил старший лейтенант.
      – Давай его сюда.
      – Кого «его»? – не понял Бекетов. – Мы никого не забирали.
      Стойлохряков очень постарался не меняться в лице во время разговора.
      – Ну, ладно. Давай-давай, – приветливо продолжил он.
      Но старший лейтенант то ли играл с ним в злые игры и не хотел стать командиром роты, что вряд ли, то ли же на самом деле случилась некая заминка, и этого Павла Игоревича придется искать, потому как он делся просто-таки из-под носа у разведчиков. А они должны были, между прочим, перехватить его непосредственно в приемной у дверей кабинета комбата. И что же получается? Что взяли пацана и не довели его до Бекетова? Не может быть такого!
      Стойлохряков слушал в трубку высказывания старшего лейтенанта о том, что ему никто никаких людей не приводил. Стойлохряков не выдержал:
      – Ну ты выделял парней на дело?
      – Выделял, – согласился старший лейтенант.
      – Ну и где они?
      – Вернулись ни с чем – сказали, что никого не было, из кабинета из вашего никто не выходил.
      – Да вы что там, вашу мать! – взъерепенился Стойлохряков и бросил телефонную трубку.
      Звонарев вскочил на ноги.
      – Я вас под суд отдам! Где мой ребенок?
      Комбат закурил.
      – Спокойно, папаша, не надо плакать. Все сделаем, найдем твою дитятю.
      – Вы тут все террористы, преступники, а вам еще оружие доверили!
      – Ага, – согласился Петр Валерьевич. – Природа нам доверила член, бабы – грудь, а правительство – автомат. Так и живем. И если какой-либо из этих пунктов по жизни не выполняется, то быт настоящего солдата, находящегося в казармах на постое, становится невыносимым.
      – Верните ребенка! – кричал отец.
      – Успокойтесь. – Комбат распорядился, чтобы папе налили еще чайку, а сам вышел на крылечко в одной форме.
      Несмотря на минус десять и большую влажность, он простоял на крыльце несколько минут, размышляя над сложившейся ситуацией и разглядывая, как химики справляются со снежными завалами. Как говорится, человек любит наблюдать три вещи: как течет река, горит огонь и работают другие. Ни огня, ни реки не было, а вот с работающими солдатиками у Стойлохрякова в батальоне все было в порядке.
      Комбат докурил сигаретку, подошел и аккуратно бросил бычок в урну.
      – Валетов, ко мне!
      Фрол вылез из сугроба и, подтягивая на бегу ватные штаны, подбежал к Стойлохрякову:
      – Товарищ подполковник...
      – Отставить. Вы тут давно кружитесь?
      – После самого завтрака, товарищ полковник. А почему другие роты не работают? Почему все время химики?
      – Разговоры! – осадил оборзевшего рядового Стойлохряков. – Видел здесь пацана в штатском?
      – Это того, который вот с мужиком на серебристой «Нексии» приехал? – Фрол показывал рукой на стоящую около штаба машину.
      – Да-да, он, – подтвердил Стойлохряков, ожидая услышать от солдата подробный доклад.
      – Нет, не видел. Только с утра видел, как они в здание входили. А че, пропал, да?
      – Ну-ка, друга своего позови сюда.
      Фрол не мог гаркнуть с такой же силой, как комбат, и ему пришлось бежать к Простакову. После чего они оба вернулись пред «папины» очи. Леха говорил тихо и четко, словно на исповеди, глядя кристальными глазами на комбата.
      – Да что вы, товарищ полковник! Как можно было подумать, что я какого-то там штатского замочил?
      – Что?! – не поверил своим ушам Стойлохряков. – Ты, вообще, понимаешь, о чем говоришь-то? Ну-ка, признавайся, где Пашка?
      – Какой Пашка? – не понимал Простаков, потупив глаза в землю. – Да никому я ничего не делал, я только вот к машине подходил – смотрел, есть ли там спидометр или нет.
      – Спидометр? – комбат прищурился. – А как ты думаешь, что спидометр измеряет?
      – Ну как что, температуру!
      – Молодец, – похвалил его Стойлохряков. – Так, значит, никого вы не видели?
      – Нет, не видели, товарищ подполковник.
      – Идете вдвоем и опрашиваете весь своей гребаный взвод. И еще. Найдите лейтенанта Мудрецкого, пусть ко мне зайдет.
      Во взводе, как выяснилось, никто товарища в гражданском не замечал, а лейтенанта нашли быстро и поставили его перед комбатом.
      Стойлохряков соображал туго. Нужно было вылавливать человечка. Да куда он, с другой стороны, денется с территории части? Неужели по папке не соскучился? А между тем прошло уже более трех часов с того момента, как он приехал в часть. Может, сын с отцом поругались, всякое бывает; и ушел куда-нибудь, психанул. Да вроде не похоже, чтобы они были в склоке. Тем более дело-то какое судьбоносное, можно сказать, в армии отслужил, все документы чистенькие, просто-таки герой получаешься, биография незапятнанная; два года родину грудью защищал, налегая на мамины щи. Во как.
      Комбат начал потеть и бледнеть. Исчезновение столь дорогостоящего военнослужащего наводило его на мрачные мысли. Он должен был морально подготовить папу к тому, что теперь поиски его родного сына займут некоторое время. Но как разговаривать с человеком, вхожим во власть? Ведь он наверняка начнет грозить всякими неприятностями. А хотя, с другой стороны, куда он денется – рука руку моет. Стойлохряков поднимался обратно к себе в кабинет, пытаясь придумать какое-либо объяснение случившемуся и успокоить хотя бы на время своего гостя. Бекетову надо было дать время для поисков.
      Когда комбат увидел глаза народного депутата, то он заставил себя собраться и превратил свою, временами весьма чувствительную, нервную систему в неприступный бастион. Папаша незамедлительно набросился на него:
      – Где мой сын?!
      – Будем искать, – спокойно ответил комбат, садясь на свое место и доставая новенькую неоткрытую бутылку водки. – Это ж не я убежал, это ж он.
      – Да зачем ему убегать? – Звонарев глядел на то, как бесцветная жидкость разливается по двум чашкам.
      – Ничего, не волнуйтесь. Посидим-подождем.

* * *

      Тремя часами ранее прапорщик Евздрихин, будучи в злостном настроении, проходил мимо крыльца штаба. Он уже в течение пятнадцати минут хотел припрячь на работы кого-нибудь из солдат, но почему-то у каждого находилась какая-либо причина, по которой он никак не мог оставить вот это самое место и поехать куда-то там по надобностям товарища прапорщика.
      Почесавшись, покуривши на крылечке, Евздрихин все-таки решился направиться непосредственно к подполковнику, дабы решить вопрос с рабочей силой. Проходя мимо парня, одетого в лохматую шапку и дорогую дубленку, Евздрихин подумал, что неплохо бы у этого упакованного стрельнуть сигарет, видать, дорогие курит. Но затем мысли его снова перенеслись на хозяйственные надобности.
      Войдя в приемную, прапорщик неожиданно для себя узрел пятерых солдат из разведвзвода.
      – А вы что здесь делаете? – спросил он сразу у всех. Парни не стали ему объяснять причину присутствия в приемной командира батальона, что не ускользнуло от прапорщика. – Нашли место, где тариться! В части работы полно, а они вон в приемную забились под папино крылышко, да? Умно.
      Один плотный и черноволосый парень пробурчал, что они на задании.
      – Знаю я ваши задания – как можно меньше работать, как можно больше жрать и спать. Я вернусь через пять минут, если вы здесь будете сидеть, то извините, ребята, поедем со мной трудиться.
      Прапорщик уже далеко не первый раз искал для себя рабочую силу. Те, кто попадал к нему, возвращались обычно все издолбанные и злые. Естественно, разведчики знали об этом, и перспектива попасть в услужение к Евздрихину никому не улыбалась. Решили сделать проще – выйти из штаба и подождать мальчика, которого они должны были захомутать, на улице.

* * *

      Походив в течение непродолжительного времени вокруг штаба, прапорщик так и не смог никого захомутать в добровольном порядке, и поэтому вынужден был вновь вернуться в штаб к разведчикам. Войдя в приемную, он уже никого там не застал. Улыбнувшись и одновременно выругавшись, прапорщик спустился вниз на крыльцо, где стоял покуривал упакованный парень в дубленке и лохматой шапке.
      – Ты че, на дембель собрался? – спросил его Евздрихин, жестом показывая, что неплохо бы и ему сигаретку. Паренек поделился. Звонарев-младший и не думал кривить душой, ведь он, действительно, честно отлежал на диване два года и пролопал мамины щи, в то время как по документам шла его тягостная служба.
      – На дембель, – гордо ответил он.
      Прапорщик не стал говорить ему о том, что он его ни разу не видел здесь в части, а всех дембелей-то он, сто пудов, знает. Зачем так травмировать молодого человека? Евздрихин никогда лишних вопросов не задает, это не в его характере.
      – Слушай, ну, раз ты дембель, – прапорщик затянулся и пустил несколько колец, которые быстро разметал налетевший ветерок, – надо отметить это дело.
      – Отметить?! – глаза парня загорелись.
      – Ну, конечно, у тебя же сегодня последний день службы. Не принято просто так покидать родную часть, необходимо оставить о себе какую-то память. Поехали со мной, сейчас поможешь. Пять минут – и я тебя привезу на место.
      – Да я не могу. – Паша попытался оправдаться и отбрыкаться от навязчивого прапорщика.
      – Да ты че, дело плевое. Вон машина стоит моя. – Евздрихин показал на «уазик». – Тут вон сейчас за забор выйдем, там два кирпича положим, и я тебя привезу на место. Пошли-пошли. – Евздрихин уже схватил парня за рукав и потащил его к «уазику».
      – Да это... да там у меня... да там это...
      – Да ладно-ладно, не волнуйся, – успокаивал его Евздрихин, запихивая на заднее сиденье машины. – Это всего времени-то займет ничего. Поехали.
      Когда они проезжали через КПП, Паша решился спросить, почему прапорщик не возьмет с собой кого-нибудь из солдат. На что Евздрихин недоумевающе поглядел на него:
      – А ты что, не солдат, что ли? Ты же тоже нашей части. Какие дела? Раз на службе, значит, должен слушать тех, кто старше по званию.
      Если бы Паша на самом деле служил два года в армии, то товарищ прапорщик был бы послан на три буквы еще на крыльце. Сигаретку, может быть, ему бы и дали, а дальше он никуда бы не двинулся.
      Но рыхлый по характеру сынок депутата не был приучен к грубым армейским шуточкам, и пошутили над ним славно. Евздрихин привез его на «уазике» к собственному дому, что уже занимало не меньше десяти минут. Здесь перед офигевшим Пашей предстала машина с кирпичом. Злой водила на «КамАЗе» выскочил из кабины и встретил прапорщика не то чтобы площадной бранью, но очень неприличными словами. Евздрихин поспешил извиниться, скидывая с себя танкач (плотную куртку военного образца), и засучил рукава.
      – А ты чего стоишь? – прикрикнул он на Пашу. – Давай вон сейчас кирпич из машины мне во двор перекидаем, и все, и ты свободен.
      – Да вы что? – возмутился было Паша.
      – Да ничего-ничего. – Евздрихин подошел к парню, похлопал его по плечам и стал сам с него снимать дубленку. – Делов-то на пять минут, я ж тебе говорил. Давай по-быстрому – раз-раз, и все готово.
      – Да меня там ждут! – продолжал возмущаться Звонарев.
      – Да ничего, подождут, – с легкостью отвечал ему на это прапорщик, сам хватая пару кирпичей и занося их во двор. – Что встал? Давай хватай и неси. Это твой вклад в дело части.
      Парень вначале не спеша подцепил рукой один кирпич с кузова и понес его во двор.
      – Ну мы так до вечера будем здесь колупаться, – подбадривал его Евздрихин. – Если, конечно, ты не торопишься, то можно и в таком духе грузить.
      – Э, вы че?! – недоумевал водила. – Давайте быстрее, мне ехать надо.
      – Да сейчас, сейчас, – успокаивал его прапорщик. – Ты видишь, сегодня какой-то напряг с рабочей силой у меня. Вот только один товарищ дембель согласился.
      – Дембель? – водила уважительно посмотрел на Звонарева. – Ну, понятное дело, не отказал – наверное, все два года бок о бок.
      – Да, – улыбался Евздрихин, – нормальный парень.
      В принципе, Звонарева хвалили ни за что, но сам разговор о нем в таком лестном духе ему понравился. И в следующий заход парнишка взял уже парочку кирпичей. А потом водитель «КамАЗа» только успевал ему накладывать – они носили с прапорщиком по четыре штуки в стопке, и дело пошло.
      Где-то после пятидесяти рейсов Паша уловил ломоту в спине и некие болезненные ощущения в ладонях – работали без перчаток, и кирпич, как наждаком, раз за разом снимал с пальцев немножко кожи. Прапорщик, не замечая нагрузки, работал быстро и не забывал напоминать время от времени Звонареву, что он дембель и должен стараться вовсю. Вначале, когда только приехали, грузовик с кирпичами показался Паше не очень большим, и он, действительно, поверил Евздрихину, что они за пять минут перекидают всю эту машину. Но прошло уже, наверное, более часа, а кирпича в ней не убавлялось.
      Признавшись себе в том, что папаша ему голову отвернет, когда все это закончится, Звонарев заныл:
      – Товарищ прапорщик, у меня там отец с комбатом.
      – Кто? – остановился Евздрихин. Он начал натужно соображать. – Отец, говоришь. Ну ты погоди, я сейчас по полевому телефону все товарищу подполковнику доложу, и он твоего папашу предупредит.
      Евздрихин метнулся в дом, снял трубку полевого телефона и, действительно, сказал комбату невинную фразу: мол, взял одного солдатика по хозяйству помочь – ну какая фигня. Разве будет товарищ полковник своему штатному водителю препятствовать в таком необходимом в жизни вопросе, как домашнее хозяйство? Да никогда!
      Из дома Евздрихин вышел довольный:
      – Ну вот, теперь волноваться нечего. Я все сказал, и никто не возражал.
      – Да как же так? – возмутился Паша. – Ведь мы с отцом уже полчаса назад как должны были выехать отсюда, у него в городе дела.
      – Да, наверное, все дела отложил ради такого дела, чтобы сын оставил о себе добрую память, – улыбался Евздрихин. – Давай вон ложи аккуратнее, не кидай, а то боя будет много. Вон видишь, как я стопками укладываю? Так и ты давай стопками.
      – Да я стопками-стопками.
      – Вот-вот, стопками-стопками, – подбадривал его Евздрихин.
      Где-то через три часа они ополовинили машину, и во дворе уже возвышалась приличная куча кирпичей. Спина у Паши ныла, руки кровоточили. Он проклинал все и вся, но теперь уже был настроен на то, чтобы всю эту машину до конца разобрать, и после чего, уж он надеялся, прапорщик отвезет его обратно.
      К обеду, в то время как офигевший от суровых вливаний комбата Бекетов вместе со своими людьми прочесывал все казармы, все подвалы, столовую, баню, медпункт, прилегающие окрестности, весь парк; все заглядывали во все машины, сортирные дыры, помойки, прочесывали лесопосадки, стоящих на остановке пассажиров, ожидающих автобуса, расспрашивали про парня в лохматой шапке и дубленке, вот в это самое время товарищ прапорщик, заботясь о желудке дембеля, пригласил его в дом, где его жена собственноручно налила густого борща и поставила на стол небольшую бутылку.
      – Ну че, давай сейчас перекусим, самогончика тяпнем и через пару часов добьем эту машину.
      – Да мне надо ехать.
      – Да куда тебе ехать? – возразил ему Евздрихин. – Нас еще водитель ждет, это вот на пятнадцать минут мы отвлеклись. Обед – дело святое, обед пропускать нельзя. А так бы тебе в части пришлось есть, сам подумай, в столовку идти. Ты лучше домашнего покушай, ты ж за два года ведь домашнего не ел.
      Но не мог же Звонарев взять вот так вот напрямую и признаться, что его папа позаботился о том, чтобы именно два года он только домашнее и кушал. Тяпнули по пятьдесят, и за супчик. После супчика второе – картошечка с сальцем. Понятное дело, перед картошечкой еще тяпнули.
      Когда набравшийся смелости водитель постучался во входную дверь и появился на пороге, жена Евздрихина всплеснула руками и пригласила гостя за стол. Водила «КамАЗа» недолго помнил то, что он за баранкой и ему надо ехать, при виде чистого, как слеза, деревенского самогона.
      Подкрепившись, бригада вновь вышла на улицу. В машине оставалась одна треть, и теперь водителю приходилось в кузове подтаскивать кирпичи к краю, что сделало его работу более интенсивной. В голове приятно шумело. Казавшиеся недавно ватными ноги как-то сами ходили вперед-назад, спина сама разгибалась-нагибалась. И не замечая уже никакой усталости, Звонарев на автомате работал, не покладая рук. Евздрихин улыбался, глядя на разошедшегося пацана, не забывая его похваливать и говорить о том, что дембельский аккорд – это самое важное задание в жизни любого оканчивающего службу солдата.

* * *

      Обычная тумбочка в кабинете комбата с выдвижными ящичками была наполнена необычным содержанием. Во-первых, вместо трех выдвижных ящиков у комбатовской тумбочки было только два: верхний и нижний. В нижнем ящике стояли друг с другом бутылки с водкой, а в верхнем была закусь. Всегда. Сейчас, в очередной раз отодвинув ящик и посмотрев на то, что небольшой запас из четырех бутылок уже ополовинился и нужно было доставать следующую, Стойлохряков с завистью посмотрел на народного депутата, у которого по-прежнему было ни в одном глазу, хотя самого подполковника уже влегкую повезло. Еще одна бутылочка – и будет хорош. А если придется и четвертую захватить, то тогда можно будет говорить о том, что день на работе прошел не зря. Но водку приходилось тратить по простой причине, дабы не слишком Звонарев ерепенился. Пока он его поит, у Бекетова есть время на то, чтобы обнаружить этого сопляка.
      «Вот появится он здесь, я ему лично морду набью», – думал Стойлохряков. Потом отверг это решение, поскольку при родном папе такие вещи делать нежелательно. А папа влиятельный, мать его ети, и с деньгами, что хорошо.
      – Ну что, еще по одной? – предложил Стойло-хряков. На что Звонарев лишь кивнул головою, дабы не утруждать язык словом «да». Оно и так понятно – два мужика сидят, не обедают, пьют.
      Вытащив на стол банку сардин, подполковник вопросительно посмотрел на своего визави. Тот, не дожидаясь приглашения, взял с газетки консервный нож.
      – Ну что, когда там моего пацана найдут?
      – Да найдут, на хрен. Поработают и найдут. Ах ты, сука! – воскликнул Стойлохряков, вскочил со своего места и рубанул кулаком по столу так, что бедная крышка хрустнула.
      – Что такое? – перепугался Звонарев.
      – Я его сейчас, бля, своими руками вздерну. Ну-ка, поехали, бля! Хватит тут сидеть!
      Отобрав у Звонарева уже наполовину открытую банку с сардинами, он отбросил ее в угол и вышел в приемную. Спускаясь мимо дежурного, Стойлохряков крикнул:
      – В моем кабинете все убрать!
      Папа, ищущий сына, и командир части, ищущий пропавшего солдата, плюхнулись в иномарку народного депутата и понеслись в поселок.
      – А мы куда едем? – спрашивал по дороге Звонарев-старший, поглядывая на красного от злости Стойлохрякова.
      – Да так, сейчас одного прапорщика навестим.
      Когда к дому Евздрихина подкатила иномарка, то «КамАЗа», подвозившего кирпичи, уже не было, а «уазик» прапорщик загнал в гараж, и вместе с дембелем на пару они сидели в доме и квасили, уже не слушая беспокоящуюся за здоровье молодого человека супругу. Евздрихин наливал Пашке раз за разом и себя не забывал, приговаривая, что они большое дело провернули.
      Дверь в дом с треском открылась, и на пороге появился рассвирепевший комбат:
      – Ты что же, мать твою, делаешь?
      Вместо того, чтобы вскакивать и оправдываться, Евздрихин сделал широкий жест, приглашая гостей к столу. Пьяный отец обнял пьяного сына. Наступила одноминутная семейная идиллия, после чего оба опустились за стол.
      Жинка Евздрихина, прикинув, что теперь заседание затянется, метнулась в потайной уголок и вытащила еще бутыль, лишь бы только теперь у ее милого и дорогого не было неприятностей по службе – в кои-то веки к ним лично комбат пожаловал.
      Стойлохряков внимательно посмотрел на раскачивающегося над столом дембеля и, протянув свою огромную ручищу через стол, похлопал его по плечу. Потом схватил за подбородок и посмотрел в затуманившиеся глаза:
      – А че, парень, неплохо в армии-то служить?
      – Да-а-а, – мычал Паша, – при-и-икольно, здо-о-орово.

      Проснувшись на большой груди своей толстой и некрасивой супруги, Протопоп Архипович повернулся и посмотрел на часы. Цифры расплывались – пришлось сесть и надеть очки в золотой оправе с круглыми стеклами. Девятый час. Сняв трубку телефона, он первым делом справился о том, как там с углем. Его знакомый банщик дядя Толя доложил, что машина уже пришла и осталось только решить вопрос с разгрузкой. Шпындрюк слез с кровати и пообещал банщику, что вскоре люди для разгрузки машины, подвезшей топливо к местной бане, будут найдены.
      У Шпындрюка это было традицией – один раз летом и один раз зимой завозить машину угля в местную баню и ходить туда мыться и париться на свежем угольке, так сказать, от которого если жару и не больше, то парок с него выходит определенно слаще.
      Его в самой бане можно было узнать только по дорогим очкам и перстню на руке. Иных отличий у Шпындрюка от остальной массы моющихся в субботу обычно не наблюдалось. Естественно, его все знали, и проблем с местом и шаечкой не было.
      Жена всякий раз, когда он отправлялся на помывку в народ, возражала против его чудачеств. Но глава администрации напоминал о необходимости знать чаяния народа или, во всяком случае, показывать собственные стремления к тому, чтобы не остаться за бортом реальной жизни и полностью не окунуться в мир достатка и роскоши, что ему позволяли его собственные доходы.
      Когда Простаков, Валетов и Резинкин узнали о постигшей их участи, остальные потихоньку заржали, стоя перед комбатом. Но Стойлохряков не дал долго глумиться над своими же товарищами и по-быстренькому отправил троицу с глаз долой в село, не забыв выдать им пропуска для того, чтобы патруль не мог задержать их. С собой солдаты взяли и чистое белье, и подменку – грязную одежду, предназначенную для выполнения грязных работ. Возня с углем, она не подразумевала ничего стерильного. То, что они перемажутся, как черти, однозначно.
      – Там же и помыться сможете, – напутствовал их Стойлохряков.
      Ни разу за все время службы никому из солдат не приходилось быть в местной бане, и они надеялись, что хотя бы условия там будут отличаться в лучшую сторону от армейской помывочной, где никогда не горели все лампочки и ходить по выщербленному бетонному полу босиком было весьма опасно.
      Другое дело – это машина с углем. Какого она размера? Сколько там в ней угля? Куда его носить? Чем носить? Комбат пообещал, что некий банщик Толя выдаст им весь необходимый инструмент.
      Пройдя через КПП и вырвавшись на свободу, троица неспешно зашагала к бане. Сроков выполнения поставленной задачи им никто не устанавливал, а значит, они спокойно могут до вечера эту машину разгружать, поздненько помыться, прийти потом в часть и лечь баиньки. Никто им слова не скажет, потому как они целый день будут при деле. Ведь в армии главное – найти себе занятие и очень медленно его выполнять, дабы тебя больше не припрягали ни на какие работы. Как жаль, что эту машину нельзя разгружать трое суток подряд. А ведь они могут взять детские ведерки для игры в песочек и переносить уголек долго и упорно в место, предназначенное для его складирования.
      Прошаркав по поселку, трое вышли к бане, где могли наблюдать, как живо заходят и мужчины и женщины в большие стеклянные двери.
      – Современно, – отметил Резинкин.
      Простаков стоял, раскрыв рот.
      – Это баня или магазин?
      – Э-э, деревенщина! – Валетов сплюнул и пошел вперед. – Ты, наверное, никогда в нормальных банях-то и не мылся.
      – Почему не мылся, – загундел Простаков, – че это я не мылся в нормальных банях. У нас вон своя баня дома, во дворе.
      – Да-да, из трех бревен, – обернулся Валетов. – А где машина-то?
      Вместо машины на крыльце стоял дядька в чистенькой синей фуфайке и белых валенках. Он подозвал солдат к себе жестом и попросил называть себя дядей Толей.
      Они обошли строение и на заднем дворе обнаружили самосвал на базе на шасси «ЗИЛ-131». Кузов оказался заполненным меньше чем наполовину. Как жаль. Ведь такое количество угля нельзя долго разгружать. Даже маленькими ведерками.
      Леха вопросительно посмотрел на дядю Толю. Тот вынул изо рта недокуренную сигаретку, задвинул толстенную кепку на затылок и стал реденькими движениями почесывать бритую голову:
      – Мужики, вы это, давайте побыстрее, а то вот к одиннадцати часам сам Протопоп Архипович подъедет париться.
      – Че, у него своей бани нет, что ли? – возмутился за всех Валетов.
      – Да как же нет? Есть у него баня. Только у него традиция – два раза в год с народом мыться. Вот как раз за неделю до Нового года и летом перед Днем независимости России.
      Простаков нахмурился:
      – Не, быстро не получится.
      – Ну ладно-ладно, как успеете, – неожиданно быстро сдался дядя Толя.
      Они вошли в баню с черного входа, миновали небольшой узкий коридор и оказались в истопной. Здесь, на большом металлическом листе, лежала небольшая кучка угля, а рядом с ней стояло несколько совковых лопат и ведра.
      – Вот все сюда переносите.
      Внутри обращала на себя внимание культурность учреждения. Несмотря на наличие угля, который, хочешь не хочешь, будет давать пыль, оседающую и на стенах, и на потолке, все было чистенько. А сам коридорчик – он выглядел просто образцовым.
      – Ну что, начнем? – улыбался дядя Толя.
      – Мы тут все замараем. – Резинкин провел ногой по новому линолеуму, положенному в коридоре, и тут же от его сапога осталась черная черта.
      – Ой! – воскликнул дядя Толя. – Вы этого лучше не делайте.
      – Ну а как же не марать-то? С углем ведь.
      – Ну придется помыть за собою.
      – Ну это тогда точно до вечера, – обозначил время Простаков. – Такие вещи не делаются быстро.
      – Ну, конечно-конечно, – согласился дядя Толя. – Только вы должны учесть, что мы в восемь закрываемся, а вам еще и самим помыться надо. Вот чем быстрее сделаете, тем больше времени у вас уйдет на помывку и, ребята, на балдеж, я ведь сам служил и вас прекрасно понимаю.
      – Может, че и пожрать найдете за разгрузку? – смекнул Леха.
      – Может, и найду, – согласился дядя Толя. – Только все от вас зависит. Чем быстрее и чище вы мне работу сделаете, тем я буду лучше к вам относиться. – Банщик улыбнулся, демонстрируя отсутствие трех или четырех зубов, сосчитать никто не успел, но дыры были.
      Дядя Толя исчез. Троица поглядела друг на друга, и тут же Валетов подошел к небольшому стульчику и опустился на него. Простаков, выучивший эту подлую и хитрую натуру за долгие месяцы службы, тут же поставил его снова на ноги.
      – Ты даже и не думай, – пробурчал он.
      – Какой ты стал отвратительный, с тех пор как тебе дали младшего сержанта, – запищал Валетов. – Чего это я должен тут корячиться?
      – А чего это я должен? Целый ефрейтор, и должен корячиться, – возмутился Резинкин. – Ты че – благородный? Ты если попал сюда, давай служи. Нечего выкобениваться. Почему мы должны вдвоем с Лехой еще и за тебя пырять?
      – Потому что я слаб от природы.
      – Ты говнист от природы, – поправил его Простаков и шутливо дал пинка под зад Валетову, который успел пролететь по воздуху пару метров, прежде чем вновь коснулся земли.
      Зимнее солнышко поднималось все выше. Утренний морозец ослабевал, и работать было одно удовольствие. Тем более что кучка быстренько таяла, и уже через полчаса Простаков представил себе, как еще немного – и он тащится в парилке, забывая о местном суровом солдатском быте.

* * *

      Мария Поликарпова сидела на кухне собственного дома и курила, изредка прикладываясь к рюмке с водкой. Перед ней на столе лежали семейные фотографии, собранные за семь долгих лет проживания вместе с ее мужем Витей, – с этой сволочью, с этой скотиной! – посмевшим променять ее, Машу, на какую-то блядушку, которая уже успела дать всему Чернодырью. Только вот Вите ее не давала до прошлого месяца, а потом и ему дала. И Витя прям повелся на эту бэ!
      Она снова приложилась к рюмке и затянулась. И за что ей такая жизнь? За что? Ведь она все делала: и готовила, и стирала, и еще на кооператив пахала. А теперь этот Витя, сволочь, оставил, главное, ей все, альтруист, еб, и ушел к этой Свете, к этой бэ блондинке! Жирная, прыщавая свинья! И чем она смогла покорить ее Витю?
      Налив себе еще из бутылки, Маша принялась рвать все семейные фотографии в клочья. Она брала карточку, несколько мгновений смотрела на нее, а потом раздирала на куски. После чего наступала очередь следующей и далее, и далее. Так она тешила себя до тех пор, пока не разодрала всю имевшуюся у нее память.
      На некоторое время ей стало легче. Но потом Маша ощутила вначале тоску по ушедшему Вите, а потом и приступ ярости. Она встала и огляделась по сторонам – на полу во множестве были разбросаны мелкие кусочки фотографий. Как жаль, что больше нечего рвать. Вся прошлая жизнь осталась позади. Теперь ее волновал только один вопрос: кто же ответит за все то, что случилось с ней, кто ответит за случившийся разрыв между ней и некогда ненаглядным Витенькой.
      Она подошла к шкафу, где лежал небогатый ее гардероб, и выдвинула большой нижний ящик, в котором зачехленным лежало ружье мужа и несколько пачек патронов к нему. Расчехлив оружие, она быстро собрала охотничью двустволку и вставила в стволы пару патронов. Затем вскинула ружье и прицелилась на косяк. Потом медленно перевела стволы на часы, а затем и дальше – на их семейную фотографию, где они, молодые и красивые, обнимаются сразу после того, как поставили свои подписи в загсе.
      – П-бых! – прошептала она одними губами, опустила ружье, подошла к стене, сорвала фотографию в стеклянной рамке и бросила ее на пол.
      Стекло разбилось вдребезги, что доставило ей удовольствие. Оскалившись, она задумалась. Отстегнула цевье, отделила стволы от приклада и все сложила в неприметную хозяйственную сумку. Потом посмотрела на себя в зеркало и едва заметно улыбнулась. Стала причесываться и поправлять на себе одежду.
      Сегодня ее день. И она докажет это всем и каждому – ни у кого не останется сомнений, что нельзя этим паршивым кобелям просто вот так вот брать и бросать женщину, и уходить к другой. Сегодня все будут говорить только о ней, о ее горе и о нахале Вите, бросившем ее ради какой-то бляди.

* * *

      Протопоп Архипович, пребывая в прекраснейшем расположении духа, подъехал на своей навороченной «Волге» к воротам бани, где его уже поджидал Толя. Поздоровавшись, Шпындрюк с дубовым веником под мышкой и сумкой, набитой пивом и чистой одеждой, вошел в большие двери бани. Сразу же свернул направо в мужское отделение, где стал, как и большое количество моющихся в этот субботний день, раздеваться, оставаясь, собственно, в чем мать родила, если не считать, как уже упоминалось выше, очков и здоровой золотой гайки. Шпындрюк не забыл справиться у банщика насчет уголька.
      – Ничего, солдатики разгружают, – поблагодарил Толя, кланяясь.
      – Вот хорошо! – обрадовался Шпындрюк. – Ну что, пойдем посмотрим, как там у тебя дела с парко€м.
      – Парок сто€ящий, – заверил Толя.
      – Да я и не сомневаюсь. – Шпындрюк вошел в зал. Мужиков на этот час было достаточно много, так как многие просто-напросто пришли заверить свое почтение и уважение главе администрации. Строго говоря, простых в этот час в бане не было. Здесь были главы сельских кооперативов, агрономы, директор школы также пришел помыться с начальником, завмагазинами, начальник местной милиции, ну и так далее и тому подобное. В общем, в бане собрался весь бомонд.
      Поблагодарив главного автоинспектора района за поданную ему шаечку, Шпындрюк прошаркал вперед, и ему тут же два завмага освободили местечко и тазик. Сев на мраморную лавку и почесавшись, Шпындрюк посмотрел на краны с холодной, горячей водой. Банщик Толя засуетился:
      – Водички замешать?
      – Замешай, – распорядился Протопоп Архипович, почесывая толстое, волосатое пузо.
      Банщик метнулся выполнять просьбу. Ведь только благодаря воле и желанию Шпындрюка баня стала таким прекрасным учреждением в этом чернодырьевском болоте. Здесь было не стыдно помыться не только главе района, но и губернатору, а может быть, даже и английской королеве. Везде чистота, порядочек, деньги немалые брошены на ремонт. В холле работает бар, где всегда можно взять пивка. Даже есть бильярд, за который, правда, платить надо, но мужики платят, те, что побогаче. А уж присутствующая сегодня публика, так она играет на этом бильярде бесплатно, потому как не может себе позволить платить. И не потому, что денег нет, а просто неприлично платить бане за бильярд наравне с простыми гражданами.
      Подошел хозяин местных аптек, в руках держит тазик с горячей водой:
      – Ножки будете парить, Протопоп Архипович? Горчички уж подсыпал для цвету, ну и так, чтоб пожгло немножко.
      – Ставь, – распорядился Шпындрюк и тут же опустил ноги в таз. Мысли его не улетали далеко из помещения. Он глядел на всех этих людей с некоторым прищуром и любовался их заискивающими взглядами. Казалось, что каждый пытается облизать его с расстояния в несколько метров и при этом доставить наилучшее удовольствие.
      Подошел банщик с водичкой. Сунув брезгливо палец в тазик, Шпындрюк помешал им воду, затем опустил туда холеную ладошку.
      – Ниче, нормально, – похвалил он, плеснул на себя пару раз, вынул ноги из таза и направился в парилку. – Давай, Толя, побалуй-ка меня парком. Да и не забудь веничком отходить, – покряхтывал Шпындрюк.
      Когда глава скрылся за толстой дверью из лиственницы, мордатый и пузатый начальник милиции провел сырой рукой по лицу и выдохнул:
      – Эх, и матерый зверюга, эх, и матерый! Видели, как смотрит, как смотрит, а? Ведь каждого зажать здесь может, каждого. А все вроде пока по шерсти гладит, по шерсти; все принимает от нас, – отдуваясь, продолжал причитать начальник. – Ну хоть бы в хорошем настроении был. Вот ведь, мужики, помните, как заведено: если сегодня хорошо попарится, полгода до летнего посещения будет в хорошем настроении, а если все плохо пойдет, так, считай, следующие полгода мучиться будем со всякими его зае... извините, причудами.

* * *

      Хитрожопый Фрол так толком ничего и не таскал. Он договорился с Резинкиным и Простаковым, что будет лопатой оформлять угольную кучку после того, как они будут высыпать свои ведерки. Леха вначале подумал, что это на самом деле тяжелая работа. Но всякий раз, когда он возвращался от машины с двумя ведрами в руках, он наблюдал бездельничающего Валетова и хотел было пару раз припрячь его к работе, но тот напоминал ему, что договор дороже денег. В конечном счете получилось следующее: Резина с Лехой насыпали здоровую гору, но часть угля попала на не защищенный стальным листом пол, и этот уголь приходилось возвращать на положенное ему место и одновременно еще разбираться с оставленным мусором.
      – Ну все. – Леха устало швырнул ведра в кучу. – Давай, теперь твоя очередь. Пол здесь помоешь и марафет наведешь. Шевелись, а то я весь уже чешусь, мне мыться надо, понимаешь?
      – И мне надо, – согласился Валетов. – Может, я тут потом приберусь. Че такого-то – полы помыть.
      – Э-э, ты не виляй давай, – поддержал Резинкин здорового.
      В результате все-таки Валетову пришлось повозюкать тряпочкой пол, потереть в коридорчике плинтуса и подобрать весь рассыпавшийся уголь. Работа была им закончена, на зависть пырявшим почти целый час товарищам, за пятнадцать минут. После чего он, улыбаясь, пригласил друзей омыть телеса.
      Забрав свои вещи, они по внутренним помещениям прошли в холл, откуда отправились в мужскую раздевалку, где сбросили с себя тряпки и, не подозревая, что за дверью собрались все знатные людишки поселка, вошли внутрь.
      Солидные дяди, приготовившиеся сносить всевозможные издевательства от Шпындрюка, смотрели на явившихся черномазых солдат как на идиотов. Главный мент зашикал на вошедших:
      – Вам тут что?
      Простаков тряхнул всем, что у него было, и заверил дядю басом, что ему и остальным только член в тазу пополоскать, и на выход. Такая вот фигня получается, что в бане все равны без погон. И доказывать сейчас этим трем молодым людям, что им здесь быть не надо, товарищ милиционер не решился, дабы не поднимать шум. А то, мол, обидится ведь глава на невозможность спокойно проводить собственный субботний отдых.
      В парилке Шпындрюк продержался недолго. Вылетел оттуда и, хватая ртом воздух, подбежал к крану с холодной водой, подставил под него таз и, быстренько наполнив его, вылил на себя, покряхтывая. Отставив шаечку в сторону и раскрыв глаза, он увидел немного в стороне худенького пацанчика, скрестившего ногу на ногу и вяло колупающегося в наполненном водой тазу – было похоже, что он играл в кораблики, а не мылся.
      – А, знаю-знаю. – Шпындрюк подошел к Валетову и поздоровался. Ну а дальше он увидел и Простакова с Резинкиным. Всех этих чертей он знал в лицо еще по тем временам, когда решил возводить себе свинарник. – Вот я смотрю, Стойлохряков вас во все дыры пихает.
      – Да, – завыл Валетов, – вся тяжелая работа на нас сваливается.
      – Да-да-да, – согласился Шпындрюк. – Я ведь до сих пор припоминаю, как вы, поганцы, выпустили у меня в доме поросят, за которыми потом мы все лихо бегали. Одна хрюшка, помнится, банкира обделала из Самары – вот уж было весело.
      Простаков повесил нос:
      – То – случайность, а не необходимость. А мы за теми хрюшками ухаживали.
      Шпындрюк расхохотался.
      – Ну и молодцы! А я их слопал, уже ни одной нету! Царствие им небесное! Ха-ха-ха.
      Начальник милиции похвалил себя за то, что не стал выгонять этих молодых людей. Выходит, они в знакомстве со Шпындрюком, и кто знает, чем бы все обернулось для него, высокого, мордастого и пузастого, прояви он такую прыть. Чего не так – и придется худеть, отодвинет от кормушки, и не напрямую, а через связи, через связи. Видать, парни эти ему на данный момент нужные и, можно сказать, в субботу приглашенные на помывку.

* * *

      Мария Поликарпова подошла с сумкой к бане и прочитала на двери табличку: «Санитарный час с 10.00 до 15.00». Подергав дверь, она обнаружила, что та закрыта, и встала в замешательстве. Затем она обошла баню и через черный вход, тем же самым путем, которым в холл заходили солдаты, вошла во внутреннее помещение. Вытащив бутылку с самогоном и хлебнув для храбрости, Маша поставила сумку на один из стульев и стала собирать охотничье ружье.
      Буфетчица стояла за длинным прилавком и ожидала за сегодняшний день неплохую выручку, так как обычно вначале все гости Шпындрюка брали все за бесплатно, но по мере того как они напивались, начинали швырять в нее пачками денег, так что приходилось просто-таки уворачиваться. И тут неожиданно из-за угла стали раздаваться какие-то щелкающие звуки. Проявив интерес к происходящему, буфетчица оправила фартучек, покинула свое рабочее место и пошла посмотреть, что же там такое происходит.
      Когда она вывернула из-за угла, на нее смотрели два ствола и два пьяных глаза.
      – Да что ты, Машенька! – воскликнула торговка. – Ты сдурела?
      – Молчи. Молчи, – дважды повторила находящаяся в состоянии невменяемости женщина. – Ну-ка, иди на свое место и помалкивай.
      Буфетчица метнулась на место. А тем временем Маша, проверяя на ходу в карманах фуфайки, достаточно ли там патронов, вошла в мужское отделение. Прошла мимо мужских шкафчиков и вошла в помывочный зал.
      Надо ли говорить, что на некоторое время ее окутала полная тишина. Фрол, подошедший набрать еще в тазик водички, так и не решался закрыть кран – и горячая вперемежку с холодной вода лилась уже через края таза на пол.
      Пьяная женщина водила стволами из стороны в сторону, не давая возможности никому шевельнуться. Шпындрюк хотел было отправиться во второй свой заход, но так и застыл перед парилкой. Если мужики замерли от того, что на них смотрело огнестрельное оружие, то баба замерла по несколько другой причине – она одновременно в жизни никогда не видела такого числа орудий детопроизводства.
      – Вы все заложники! – закричала она, опомнившись. – Всем к стене, на колени!
      Простаков, глядя на то, как дамочка неловко держит большое охотничье ружье, пробасил:
      – Че-то я не понял, нам че, раком встать, что ли?
      И тут эта сука взяла и испортила кафель. Она пальнула над головою Лехи. В разные стороны брызнули осколки, – некоторым досталось, – и мужики взвыли. После чего поспешили выполнить указание злостной пьяной женщины. А она тем временем вставляла в ствол новый патрон. Никто не решался приблизиться, теперь ни у кого не возникало сомнения, что дамочка настроена серьезно.
      Вытащив из-за пазухи фуфайки самогон, Маша глотнула и поставила бутыль на мраморную лавку. Ухмыльнувшись, она уселась напротив дюжины мужиков и расстегнула фуфайку:
      – Да, жарковато здесь у вас. В общем, так. Ты вот, – она ткнула в банщика Толю, – иди сюда.
      – Не пойду, – твердо сказал банщик. – Я буду на коленях стоять.
      – Иди сюда, – повторила она и повела стволом.
      Шпындрюк жестом позволил Толе сделать то, что она требует. Приблизившись к террористке, банщик поглядел на нее маслеными глазами:
      – Слушай, может, тебе мужика надо? Так тут найдется. Зачем ты это вот с оружием так балуешься?
      – Заткнись! – взвизгнула Маша. – Сволочи вы, кобели все! Только об одном и думаете!
      – Можно подумать, вы о чем другом думаете, – набрался смелости и произнес Толя.
      – Молчи, убью! Иди зови милицию, у меня список требований! – И Маша вынула из кармана кусок бумаги. – Вот у меня здесь все написано.
      Шпындрюк поднялся с колен:
      – Я глава администрации. Что вы хотите?
      Маша узнала главу администрации.
      – Протопоп Архипович, – прошептала она. – Ужас-то какой! Я ж не думала!
      – А вы, бабы, вообще редко думаете. Вот у меня жена...
      – Молчать! – снова взвизгнула Маша. – Ты такой же, как и все остальные! Вы все сволочи!
      – Ну это мы уже слышали, – согласился Шпындрюк, приближаясь.
      – Стой, пузатый, расстреляю!
      – Так что ты хочешь? Я иду бумажку прочитать. – Шпындрюк подошел, при этом оба ствола уперлись ему в пузо. – Смотри, женщина, не нажми. А то на пятнадцать лет поедешь отдыхать, если не на двадцать пять, лес валить. Ты еще крепкая.
      Шпындрюк отошел и опустился перед Поликарповой на лавку.
      – «Пункт „а“, – огласил он. – Кастрировать Поликарпова Виктора». – После паузы он добавил: – Тут написано «немедленно».
      – Вот-вот, – воскликнула Маша. – Нечего ему шляться по чужим бабам. Надо с женой было своей жить.
      Шпындрюк невозмутимо продолжал:
      – «Пункт „б“: зашить у Светы». Свет много.
      – А я не знаю ее фамилии! – кричала Маша, и слезы катились у нее по щекам, в то время как ружье ходило из стороны в сторону, периодически направляясь то на одного, то на другого.
      – И как ты себе все это представляешь? – спросил, прочитав и второй пункт, Протопоп Архипович.
      – А вот пусть их сюда приведут, пусть сюда приведут! – кричала женщина. – Я сама все сделаю. Я вот и нож взяла, и нитку с иголкой. Вам ничего не надо будет. Только не мешайте. Я все сама сделаю! Я вон со скотиной всю жизнь проработала – всяко делать приходилось: и сшивать, и зашивать, и отрезать, и роды принимать.
      – Мы тебя все, Мария, знаем как заслуженную скотницу, – Шпындрюк начал переговоры.
      – Протопоп Архипович, отойди от греха подальше к остальным.
      Глава, видя, как ружье ходит у нее в руках из стороны в сторону, а указательный палец лежит на курках, поспешил занять свое прежнее место.
      – Что мне, опять на колени вставать?
      – Опять! – визжала она. – Теперь давайте мне сюда Витьку со Светкой!
      – Я начальник милиции, – поднялся дородный дядя.
      – Ну-ка, не вставать! Не вставать! Не верю я вам, кобели вы! Всех вас надо кастрировать!
      Простаков стоял на коленях рядом с Фролом:
      – Ну ты подумай, вот только вошли.
      – А вы трое черных в углу, вы кто такие?
      – Почему черных? – обиделся Резинкин. – Мы уголь грузили, мы солдаты. Вот помыться зашли. Еще не успели даже сполоснуться, а ты тут. Надо спустя десять минут было зайти. Может, ты это, выйдешь, а мы домоемся, а потом снова войдешь. Мы не местные.
      – Экий ты нашелся! – не унималась Поликарпова. – Доумничаешься сейчас – погибнешь в своей армии.
      Мент шепнул на ухо Шпындрюку:
      – Зря вы отошли, надо было за стволы хватать.
      – Я тебя сейчас за член схвачу! – воскликнула Маша и посмотрела на предмет разговора.
      – А ты схвати, – тут же согласился правоохранительный орган. – Вот подойди и схвати.
      – Нет, я тебе отстрелю сейчас все! Мне надо, чтоб сюда Витьку со Светкой привели, чтобы они оба голые были! Я им сейчас операцию проведу на органах!
      Шпындрюк осознал, что действительно пропустил хороший момент и мог бы попытаться выбить оружие. Он пошел прямо к Маше на коленях:
      – Девочка, ну что ты говоришь, какие операции? Положи оружие, и все об этом забудут. Здесь собрались уважаемые люди.
      – Уважаемые люди, – воскликнула Маша, – вместе жопы не моют – у каждого своя баня! И не верю я ему, Протопоп Архипович, какой же он начальник милиции?! Смотрите, рожа какая! Ведь каждый день за воротник заливает! Не может он быть начальником!
      – Ну а что тогда я, по-твоему, тут делаю?
      – А вы сюда случайно попали! Я вас трогать не хотела. Я хотела, чтобы вы ко мне на машине приехали на переговоры по поводу Витьки со Светкой. А вы тут тоже голый. Да что ж это такое! – Она положила ружье на колени и всплакнула. Стала расстегивать теплую кофту, а затем и платье, обнажая большую грудь, упакованную в бюстгальтер.
      Мужики напряглись. Это ведь стриптиз, как ни крути. С ружьем она или без ружья... баба раздевается. Лучшего шоу и придумать нельзя.
      – Может, ты с себя все снимешь? – предложил Шпындрюк. – Мы будем на равных. А потом и Витьку со Светкой приведут. И их тоже разденем.
      Простаков заржал.
      – Что смеешься, что смеешься? – Она снова схватила ружье.
      Леха упал на пол и продолжал смеяться.
      – Что с тобой? Ты что, придурок?!
      Фрол подтвердил:
      – С ним может всякое происходить. Не слишком в себе.
      – Да не, – Простаков снова встал на колени, – я че подумал-то. Когда Витьку со Светкой сюда приведут, мы вас все в жопу перетрахаем.
      Мужики как начали ржать. Она не знала, куда ей после этого деваться.
      – Молчите, молчите, сволочи! – и взяла да и выстрелила во второй раз, прям в потолок.
      – Да ты че, баба, ошалела? Тебе конец! – завыл начальник милиции.
      Тем временем Поликарпова снова перезарядила оружие.
      – Я с вами больше не хочу разговаривать. Давайте мне сюда моего мужа и эту Свету. Вот этот вот маленький пусть пойдет и приведет их.
      Фрол поднялся и посмотрел на мужиков.
      – Слушайте, я это, я быстро! – заверил он всех присутствующих. – Я прям сразу туда и обратно. А где он живет, этот Витька-то?
      Маша популярно объяснила Валетову, как найти дом Светы, и сказала ему, чтобы тот поторапливался, так как через тридцать минут она будет каждые пять минут убивать одного из заложников. Подобной тактике она научилась в фильмах, которые постоянно крутили по телевизору. Валетов побледнел, посмотрел на Леху с Резиной и вылетел в раздевалку.
      В чистое одеваться было впадлу, потому как он еще не помылся. Поэтому, кое-как утеревшись попавшимся под руки полотенцем, после чего то из белого превратилось в черное, Фрол запрыгнул в штаны, накинул тряпки на себя и помчался по указанному Поликарповой адресу, моля только об одном, чтобы эта придурочная больше не пуляла.
      Фрол с перемазанной сажей рожей, в драной, истертой фуфайке и грязных ватных штанах бежал по Чернодырью, разыскивая названную ему улицу. Подбежав к группе молодых людей, прогуливающихся с девушками субботним утром, он поинтересовался, куда ему надо пробежать.
      Вместо того чтобы сказать запыхавшемуся юноше, где находится данная улица, молодые люди из числа местных пригрозили ему дать кое-чего кое-куда, в результате Валетов так и не узнал, куда же ему двигаться дальше, и побежал до бабулек. Бабульки не отказали солдатику и в подробностях разобъяснили, где та улица и где тот дом.
      Подбежав к небольшому одноэтажному домику на окраине, Валетов, не бряцая в калитку, перемахнул через забор и, не обращая внимания на лай тощей собачонки, вбежал на крыльцо. Подергал дверь, та оказалась открыта. И, не думая о том, что надо было, вообще-то, постучать, вломился внутрь.
      В одной из комнат он застал молодого чернявого мужчину верхом на блондинистой привлекательной женщине. Естественно, мужчина тут же встал, показывая себя во всей своей красе. Первое, что произнес Фрол, так это была фраза:
      – Не одевайтесь!
      – Чего?! – не понял Витя, надвигаясь на драного, чумазого сопляка.
      – Слушай, ты Витя?
      – Ну, – опешил мужик.
      – Там твоя Машка в заложники взяла Шпындрюка и еще начальника милиции.
      Витя стоял столбом:
      – Где там?
      – Да прям в бане! Они там все голые. Она хочет, чтоб ты со своей вот этой вот подругой... Ты ж Света?
      – Света, – согласилась женщина, хотя ей уже не хотелось признавать, что она есть она.
      – Вот вы вдвоем, вы должны туда бежать. А то она сейчас там всех перестреляет!
      – У нее что, ружье?! – не поверил мужик и ударил себя кулаком по лбу. – Как же я, идиот, оставил оружие-то?! Она ведь у меня ненормальная!
      – У тебя! Она У ТЕБЯ ненормальная! – Света, не стесняясь чумазого паренька, вскочила и подбежала к своему мужчине.
      – Прикройся, – тут же буркнул он.
      – Да чего мне прикрываться? Что он, баб голых не видел?
      А Валетов возьми и скажи:
      – Не видел.
      Она тут же метнулась и надела на себя халат.
      – Парень, ты какую-то ерунду несешь.
      – Может, я и ерунду несу, – Валетов взял снял с себя штаны – ну что, все голые, и он туда же – и повернулся к ним спиной, показывая кровоточащие раны от осколков. – А это видели? Что она делает-то. Она ж стреляет. Вы туда должны идти.
      Витек покачал головой и сел на стул:
      – Не-ет, парень. Ты что думаешь, мы такие дураки? Если она еще там стреляет, и ты хочешь, чтобы мы туда пошли? Да нет, это мы никогда не пойдем. Мне своя голова еще пригодится.
      – Тебе все пригодится, – прошептала Света и уселась с ним рядом, обнимая своего любовника. – Нет, мы на самом деле никуда не пойдем. У нас вот милиция есть, пусть милиция с этим и разбирается.
      Валетов натянул штаны и поправил фуфайку:
      – Какие ж вы сволочи!
      – Мы не сволочи, мы благоразумные жители, и под выстрелы мы не полезем. – Витя поежился.
      – Как же ты с ней семь лет жил, с этой сумасшедшей? – причитала Света.
      – Ниче, нормально, – заверил Виктор. – Всяко было, но до стрельбы еще не добирались. А чего она хочет-то от меня?
      – Ну чего, – Фрол почесал головенцию, – да так, тебя кастрировать, а у нее – все позашивать, чтобы больше не трахалась.
      – Да как ты смеешь так выражаться?! – воскликнула Света, вскакивая и машинально распахивая халат.
      – Хорошие титьки, – похвалил Фрол. – Ну так, может, вы все-таки в баню-то пройдете, а то ведь она всех там порешит.
      – Да? Чтоб оставить там все свое хозяйство? Вот иди, парень, в милицию. Пусть милиция разбирается. – Витя не собирался идти на операцию.
      – Да вся милиция в заложниках! – не выдержал Фрол. – Вы че, тупые?! Вы туда только придите, а мы там как-нибудь все потом справимся, пока она там тебя кастрировать будет.
      – Экий ты умный, ты, наверное, университет закончил, – проверяя рукой, на месте ли его хозяйство, спросил Виктор.
      – Нет, только полкурса осилил в пединституте.
      – Все равно видать – человек с высшим образованием, – присоединилась Света. – Только ты, парень, не на тех напал, не пойдем мы никуда. Пусть она там хоть всех перестреляет.
      – Да вы что! Вот десять минут осталось! Через десять минут она первого заложника убьет.
      – Ничего не знаю, – Поликарпов развел руки в стороны, – не моего это ума дело. Я от нее ушел. Что она там требует, это меня не касается.
      – Да как же не касается, – спорил Фрол. – Ведь она тебя кастрировать хочет, понимаешь, вот тебя именно, а не Шпындрюка там и не моих товарищей. Вот тебя.
      Света поцеловала своего любимого в щеку:
      – Вы так, молодой человек, об этом говорите, будто она у моего любимого хочет прыщичек выдавить.
      Виктор посмотрел в окно.
      – Нет, бабы – дуры, это определенно!
      – Да, я с этим согласен, – заулыбался Фрол. – Так бери ее и идите скорее в баню.
      – Вот, видел? – Поликарпов скрутил шиш. – Никуда я отсюда не пойду. А если она всех этих толстожопых перестреляет, так от этого району только легче. Мы новых выберем и назначим, и все дела. Подумаешь, сколько там народу-то?
      – Да ну... человек десять, – задумался Фрол. – А еще два солдата, сослуживцы мои. И че же, она всех порешит, а вы тут сидеть будете?
      – Знаешь, дорогой товарищ, мне мое добро дороже, чем какие-то десять человек, – проинформировал гонца Виктор.
      – Правильно-правильно, – поддержала его Света, – никуда не пойдем. Это еще что такое: одному отрезать, у другой зашить? Это у нее надо все позашивать да поотрезать!
      – Ладно, суки, – прошептал Фрол зло и, не дожидаясь того, что ему ответит дядя Витя, вышел во двор. – Недолго, недолго вам сидеть в этой избушке.
      Валетов схватил руки в ноги и побежал на Ильич-стрит. Он не чуял под собой ног, когда преодолевал снежные заносы и бежал в валенках по узеньким тропинкам. Времени на то, чтобы спасти заложников, у него почти не оставалось. Неужели эта пьяная баба на самом деле начнет палить?
      Выбежав на главную улицу поселка, он огляделся по сторонам и – вот они! Вот эти трое его спасителей! Валетов добавил газу и вскоре уже кричал в спину уходящему от него военному патрулю:
      – Эй, козлы, стоять!
      Товарищ дембель Кадакоев, вышедший на прогулку в качестве старшего патруля, вначале подумал, что он ослышался, затем обернулся и, когда увидел Валетова, решил просто-напросто устроить сегодня мелкому прекрасную ночь, несмотря на то что он уже как бы черпак. Затем подумал о его дружке, младшем сержанте Простакове, и оставил мысли о сладкой мести. К тому же что это такое с Фролом? Вот он приближается к ним весь измазанный, растрепанный, и главное – взволнован-то, взволнован-то как! Солдату, уже прослужившему почти год, нельзя быть по службе взволнованным. Если же такое происходит, значит, что-то случилось.
      Вместе с Кадакоевым в патруле томились Забота и Макс Авдотьев. Забота, разглядывая испачканную в угле подменку на Валетове, не скрывал улыбы и поспешил спросить Фрола о том, где он так издрязгался.

* * *

      Тем временем, пока Фрол пересказывал своим же пацанам суть случившегося, в бане продолжала свирепствовать обиженная Маша.
      Как только Поликарпова выстрелила в первый раз, буфетчица, вот так как в чем и была, так и метнулась на улицу. В бане телефона не было, и ей пришлось бежать до ближайшего магазина, где ей, бедной и перепуганной, позволили позвонить в милицию.
      Уже через двадцать минут все милиционеры, какие были в этот день на дежурстве, взяли баню в кольцо. Невиданное дело – захват заложников в поселке городского типа.
      После того как Фрол побежал на поиски некоего Вити и его нынешней сожительницы, скотница со стажем сбросила с себя фуфайку и кофту, оставшись в одном простеньком синеньком платье, теплых колготках и валенках.
      Прохаживаясь взад-вперед перед стоящим на коленях практически всем руководством района, она злобно скалилась, периодически возвращалась к бутылке, стоящей на лавке, делала несколько глотков и вновь грозно водила ружьем в сторону мужиков.
      Если первый выстрел можно было принять за случайность, то после второго стало ясно – женщина сумасшедшая и, случись чего, на самом деле может пальнуть. Теперь Шпындрюк уже не думал о том, что упустил возможность завладеть оружием, и в конечном счете мужики бы помогли скрутить эту придурочную бабу. Теперь он размышлял иначе. Ведь на самом деле могла из двух стволов шмальнуть в пузо – это, считай, все, каюк! Повалялся бы на полу минутки б две в агонии – и на тот свет. А жить-то хочется!
      Террористка подошла и открыла дверь.
      – Нам будет холодно! – завыл Шпындрюк.
      – Зато мне жарко! – огрызнулась Маша, довольная идущим из раздевалки прохладным сквознячком.
      Надо ли говорить, что силы местных правоохранительных органов остались без должной координации, так как начальник всей милиции находился в заложниках вместе с главой администрации, и решиться на серьезные действия заместитель попавшего в плен к террористке самого большого силового начальника местного разлива не мог. Он поставил людей вокруг бани, наказав никому не входить внутрь и не впускать туда посторонних. Побеседовав на улице с задрогшей буфетчицей, майор милиции выяснил, что в мужском отделении орудует Мария Поликарпова и требует, чтобы ее собственного мужа и его любовницу привели к ней в баню для проведения над их телами операции, вследствие которой ни он, ни она в будущем не смогут заниматься любовью с себе подобными.
      Судьба половых органов Вити и Светы совершенно не волновала замначальника милиции. Зато он очень хотел, чтобы Шпындрюк вышел из этой передряги как можно с меньшими нервными и, упаси бог, физическими потрясениями и повреждениями. Он был бы рад, если бы Маша пристрелила его непосредственного начальника, после чего он, при хорошем замасливании Протопопа Архиповича, занимал место номер один в районе. И сейчас ему приходилось выбирать: или дать время террористке, чтобы она прикончила парочку, и среди этой парочки был бы начальник милиции, или же начать освобождать заложников. А первым пунктом он выносил для себя выполнение требований Маши, соответственно на адрес Светы был послан наряд милиции.

* * *

      Когда Фрол снова вошел в незакрытую хату и в очередной раз застал Витю на Свете, он разулыбался. Витя прекратил занятие и вскочил.
      – Ты опять здесь?!
      Но на этот раз Фрол пришел не один: за его спиной стояли трое патрульных. Казбек Кадакоев, увидев голую блондинку, на время забыл, где он и кто он. Отодвинув в сторону мужика, Казбек приблизился к блондинке и стал раздеваться.
      Увидев такое непотребство, любовник хотел было воспрепятствовать Казбеку, но тот резко обернулся и выхватил штык-нож, упер ему в грудь и посоветовал не дергаться. Но тут Фрол завел свою пластинку:
      – Ты что, она там сейчас всех перебьет!
      Кадакоев вернулся в реальность. Он посмотрел на женщину, испустил рык досады, но не стал убирать холодное оружие в ножны.
      – Быстро одэвайтэсь, – скомандовал он, – и идом в баню!
      – Никуда не пойду! – выла женщина. – Она меня там прибьет!
      – Слышь, дарагая, давай надэвай свой красивый платье и бери за ручку своего любовник, потом пойдете к бане, там уже будэте мыться.
      Витя уселся на стул, скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу:
      – Никуда не пойду, она мне все поотрезает!
      Кадакоев с кинжалом в руке подскочил к Вите:
      – Слюшай, если ты щас ни пайдеш, да? Я тэбе щас сам тут все паатрэзаю!
      Витя отклонился назад и полетел со стула на пол. Казбек рассмеялся, а вместе с ним и остальные солдаты. Витя наконец стал одеваться, и Света, глядя на него, перестала выкобениваться и тоже засобиралась.

* * *

      Размахивая ружьишком в пьяном угаре, Маша неожиданно решила, что полчаса, отведенные ею на мораторий против убийства, закончились. И теперь она должна порешить одного из заложников, дабы ни у кого не осталось сомнений в ее намерениях. И кого же ей сделать жертвой? Хищница плотоядно поглядела на обреченных людишек и ткнула пальцем, на счастье заместителя начальника милиции, в его шефа.
      Замначальника не знал об этом, он ждал вестей от посланного им патруля, но где-то внутри у него все колыхалось.
      Робко ступая босыми ногами по выложенному кафелем полу, милиционер подошел к раскрасневшейся от жары и самогона женщине.
      – Я думаю, что уже полчаса прошло, – сказала она.
      – Так у тебя часов нет, – хватаясь за соломинку, возразила жертва.
      – А это неважно, у меня в голове часы.
      Простаков, несмотря на угрозу выстрела, возразил со своего места:
      – У тебя они неправильно идут!
      – Это почему?! – воскликнула Маша.
      – Молчи! – пытался оборвать его Шпындрюк, но Леха не слушал.
      – Это потому, что все бабы – дуры.
      – Ах ты, сволочь! – воскликнула в сердцах Поликарпова, толкнула рукой начальника милиции, так что он едва не поскользнулся и не упал на лавку, и бросилась напрямую к Простакову. – Ну-ка повтори то, что ты сказал!
      Леха, увидев перед собственными глазами два ствола, нахмурился.
      – А че я сказал? Ниче такого. Вообще ничего не говорил. Вам послышалось.
      – Встань, сволочь! – кричала террористка. – Ты умрешь первым.
      Леха поднялся с колен, которые очень сильно болели, на ноги во весь свой двухметровый рост и посмотрел сверху вниз на женщину.
      – Где убивать меня будешь? – спокойно справился он и неожиданно схватился за ружье. А дура возьми да выстрели! Стволы нагрелись, и Леха был вынужден отдернуть руку от оружия.
      Но мгновением раньше ему удалось выдрать ружье из рук женщины, и теперь оно лежало между ними на полу, а в верхнем углу на стыке стены и потолка красовались очередные пробоины от дроби.
      Резинкин, стоя рядом с Простаковым, схватил лежащее на полу ружье и, несмотря на тепло, исходящее от стволов, не выпускал его из рук. Но бедолага сделал это таким образом, что сейчас два ствола смотрели ему в грудь.
      Машке осталось только снова схватиться за ружье и положить палец на курок. Леха замер. Наступила гробовая тишина. То, что пьяная женщина находится в неконтролируемом состоянии, было всем очевидно. В любую секунду мог раздаться выстрел, и душа Резины, отделившись от тела, понеслась бы в неведомые дали.
      – Вставай, – прошептала она, тыкая стволами в Резинкина. Витек поднялся. – Как тебя зовут?
      – Витя, – прошептал ефрейтор.
      – Ах ты, мать твою! – снова заголосила женщина. – Да тебя зовут точно так же, как и моего муженька! У тебя, вообще, шансов нет! Понимаешь? Нет шансов! Есть еще Викторы? – она посмотрела на стоящих на коленях мужиков.
      Было еще два Виктора, но никто не сознался. Она так ненавидит это имя, зачем же подвергать себя еще большей опасности. И без того каждый может оказаться на месте этого мальчишки.
      – Ты! – выла баба. – Ты будешь связным. Сейчас выйдешь на улицу и передашь мои требования.
      – Так Фрол же пошел, – возразил Резина.
      – Убежал твой дружок! Нечего ждать! Сейчас ты пойдешь в милицию и все расскажешь! Пусть они сюда ведут этих двух голубков. Я уж с ними сама побеседую.
      С позволения бандитки, Витек надел на себя штаны, накинул фуфайку и вышел на улицу. Вокруг бани колыхалась толпа, менты стояли с серьезными лицами, преисполненные значимости. Старший нашелся быстро. Выслушав требования, предъявляемые Поликарповой, замначальника просил передать, что наряд уже выехал и скоро приведут тех людей, которых она хочет увидеть.
      Два сержанта на машине подъехали к дому Светы и хотели уже входить, как на крыльце появились солдаты и интересующие милиционеров персоны. Менты вначале вытаращили глаза, затем осторожно поинтересовались у военного патруля, куда это они собираются забрать таких дорогих на данный момент граждан.
      Фрол, преисполненный собственного достоинства, растирая по роже угольные разводы, со всей решительностью произнес: мол, не ихнего ума дело. На что оба сержанта полезли за табельным оружием и застроили всех шестерых на крылечке.
      – Вы не можете их забрать! – завыл Валетов. – Там заложники в бане, террористка этих людей требует.
      – По распоряжению заместителя начальника она никогда не увидит этих людей, – возразил сержант, защелкивая наручники на запястьях Виктора.
      – Вы не имеете права меня арестовывать, – твердил горе-любовник, но на него никто не обращал внимания.
      Света, после того как и на ней замкнулись браслеты, принялась рыдать:
      – Что я такого сделала, за что вы меня забираете?
      Менты ничего не хотели слушать. Они усадили задержанных на заднее сиденье машины и уехали восвояси. Валетов схватил руки в ноги и ринулся бежать обратно к бане. Кадакоев только посмотрел ему вслед, посмотрел на открытый дом и сплюнул.
      А в это время его товарищ Забота предлагал некоторое время погостить в доме и поискать что-нибудь для успокоения собственного постоянно голодного организма.

* * *

      Переговорив с начальником, Резинкин сообщил, что ему надо бы возвращаться обратно, а не то она застрелит его товарища. Но старший милиционер решил иначе. Он заставил Резинкина отойти от бани и взял в руки мегафон.
      – Мария Поликарпова! Выходите из бани с поднятыми руками!
      Прошло не более двух минут, как из бани стали раздаваться мужские крики: «Не надо!», «Не стреляйте!», «Не заходите!». Слушая все это, толпа, сбежавшаяся к бане, ахнула. А тем временем по залу прохаживалась в одном измокшем от пота платье Маша и, размахивая ружьем, требовала, чтобы все мужики орали и молили о пощаде.
      После того, как по мегафону раздалась речь главного милиционера, из бани начали выбегать перепуганные, бледные женщины со своими котомками и вениками. Они не понимали, что происходит, и тут же пытались войти в курс дела, сливаясь с толпой.
      Замначальника похвалил себя за правильность действия, наблюдая, как слабая половина человечества беспрепятственно покидает ставшее опасным здание из-за засевшей в отделении для сильной половины человечества сумасшедшей женщины. Он и подумать не мог, что выстрелов из ружья за огромным количеством дверей и толстыми стенами в соседнем отделении просто не слышат. И если бы не мегафон, то сидели бы там и дальше.
      А между прочим, поскольку не последние мужики пошли в баню, большинство захватило и своих жен.
      Толстухи Шпындрюка не было, а вот все остальные дамы также использовали заведенную Шпындрюком традицию для того, чтобы собраться и весело посудачить о том о сем, вперемежку с таким нужным делом, как мытье, парилка и похлестывание себя веником.
      Через некоторое время все женское отделение опустело, а руководитель антитеррористической операции ходил гоголем.
      Когда Валетов снова подбежал к бане, осада не принесла никаких ощутимых результатов. Резинкин сидел в милицейском «уазике» и пил чай.
      Фрол посмотрел на женщин, перепуганных тем, что их мужья остались в заложниках, и подошел к начальнику милиции:
      – Вы так ничего и не сделали? Почему вы не отдали ей Витьку и Светку, пусть бы она с ними забавлялась.
      – Ты думаешь только о своих друзьях, а я должен о всех людях думать. Видишь, уже сколько народу вытащил? – показал на женщин руководитель операции по освобождению заложников. – И отойди, солдат, хватит тут болтаться под ногами. Серьезное дело.
      – Она никого еще не убила? – Фрол волновался не на шутку, ведь он пережил выстрел в стену. – Но как же теперь совладать с ней? Вы что, не будете заходить в здание?
      – Нет, – покачал головой руководитель операции, – я буду ждать спецназ из Самары. Сами мы туда не полезем, будем держать оцепление.
      – А в это время она будет сходить с ума и убивать заложников по одному.
      В подтверждение его слов неожиданно от выстрела разлетелось несколько стеклопакетов. Милиционеры и простые граждане отшатнулись от снопа стеклянных осколков. Судя по крикам из толпы, кого-то посекло.
      В это время Поликарпова перезаряжала один из стволов ружья. Пустая гильза полетела на пол, тихо позвякивая.
      – Вот так. Теперь станет еще свежее.
      Голые мужики продолжали стоять на коленях.
      – Откуда ж ты, сволочь, взялась такая? – решил подать голос директор аптеки, но на него тут же зашикали, чтобы он заткнулся, потому как баба была просто уже вне себя.
      Фрол, когда его за руку оттаскивал милиционер, скривился и закричал на начальника милиции:
      – Неправильно вы действуете, товарищ командующий!
      Его оттеснили за оцепление, и он встал в стороне вместе с остальными гражданами, продолжая наблюдать за развитием событий. Валетов недолго мучился пучившими его голову мыслями и подошел к без пяти минут вдовам, находящимся в предыстеричном состоянии и требовавшим ежеминутно от начальника милиции, чтобы он вытащил наконец их мужей. При этом очень многие обещали ему такие деньги, о которых он только читал в газетах.
      Подойдя к высокой, дородной женщине, чье лицо было доведено до красного свечения банными процедурами и теперь не остывало из-за возникшего стресса, Валетов тихонько прошептал:
      – Сколько же вы дадите за освобождение мужа? – Здоровенная крестьянка поглядела на маленького мальчика и отвернулась от него. Но Фрол не унимался: – Я вытащу всех, только скажите, сколько вы заплатите.
      Женщина, не зная, у кого просить помощи, посмотрела на эту незначительность и сообщила, что со всех «девчонок» тысяч десять баксов наберется. Рот у Валетова ходил вверх-вниз, он даже не знал, как поделиться с этой мадам собственными соображениями.
      Свирепая Поликарпова ходила по залу и продолжала требовать через дыру, которую она проделала с помощью ружья, чтобы ей сюда привели на кастрацию Витьку. Слыша такие речи, люди не могли сдерживать смех и гоготали.
      Пока она кричала в проделанную в стене из стеклопакетов пробоину, в зал неожиданно вошли все супружницы взятых в заложницы мужиков. Одна женщина, поглядев на стоящих на коленях, сказала другой:
      – И что ты в нем нашла?
      Дядьки стали меж собой переглядываться, не поняв, о ком идет разговор. Повернувшись на фразу, Поликарпова остолбенела.
      – Вы че, бабы? Ну-ка, назад! – Она водила ружьем из стороны в сторону.
      Здоровенная крестьянка, с которой Фрол поделился собственными мыслями, заверила его, что тысячу баксов он получит, поскольку план подразумевал непосредственный риск жизнями самих дам. Но те в едином порыве ломанулись внутрь, потому как идея была верной и показалась им беспроигрышной.
      Поликарпова не смогла даже ничего поделать, потому как толпа хорошо одетых и упитанных дам приближалась к ней стремительно, не обращая внимания на оружие. Маша оцепенела от дорогих шапок и дубленок. Она в один миг очутилась в сказке, забыв про ружье, а когда волна зависти по отношению к этим богатым сучкам накрыла ее, было поздно. Здоровая отняла у нее ружье и отдала подругам.
      Мужики вздохнули с облегчением. А бабы набросились с визгом на Машу. Теперь террористка подвергалась всевозможным щипкам, укусам и ударам. Те, что были подальше, довольствовались плевками, которые летели и в союзниц.
      Надо сказать, что замначальника подоспел вовремя, потому как еще б немного – и из Поликарповой сделали бы то же самое, что она хотела сотворить со Светой. Выстрелив пару раз в воздух и завершив практически разгром всего купального зала, замначальника милиции отогнал свирепых супружниц от лежащей на полу диверсантки и предложил всем разойтись.
      Супружеские пары находили друг друга. Бабенки заботливо оглядывали многочисленные порезы на телах своих мужиков. А Простаков посмотрел на обожженную от горячих стволов ладонь, потом на радующихся людей, подошел, по-хозяйски закрыл дверь, ведущую из раздевалки в зал, и направился в парилку.

      Тридцать первое декабря выдалось пасмурным. Высокая влажность с морозом делали свое черное дело. Солдаты стояли на плацу, переминаясь с ноги на ногу, и время от времени прикладывали руки в рукавицах к замерзшему носу и щекам. Наконец к ним подошел их родной «папа» – лейтенант Мудрецкий – и сообщил, что сегодня в наряд по парку идут встречать Новый год Простаков, Резинкин и Валетов.
      Все надежды Фрола на то, что он хотя бы новогоднюю ночь проведет по-человечески, не оправдались. Но когда он услышал, что дежурным по парку отправляется их командир взвода, то ему стало на душе намного легче, так как он отправлялся на дежурство не один, а вместе со своими корешами. И кроме всего прочего, они еще прихватывали с собой лейтенанта.
      Естественно, старшим наряда по парку пошел младший сержант Простаков. Ну и фиг бы с ним. А Валетову главное, что вместе с ними еще и Резину отправляют. Теперь сам Простаков работает все меньше и меньше, других припрягает. Даже своего лучшего друга Фрола иногда цепляет на какие-нибудь работы, убеждая мелкого в необходимости выполнять полученное задание, так как в противном случае достанется ему, Лехе. А если Лехе достанется, то он такую фигню не забудет.
      Валетов с неудовольствием отмечал возросший интеллект Простакова. Нет, читать он лучше не стал, но объясняться и отстаивать свою точку зрения даже перед ним, перед мелким, умнейшим, можно сказать, в данной среде человеком, и то научился. И не всякий раз к нему подойдешь и заставишь делать то, что необходимо. Младший сержант, е-к-л-м-н, блин!
      Направляясь в свой новогодний наряд в парк, Мудрецкий особо-то и не переживал. Ну что у них там сейчас будет, у офицеров, очередная попойка? Так они и так пьют без меры. Хотя, конечно, Новый год... Да, ладно. Ясно это было еще летом, кому Новый год в наряде встречать. Так как Юра – молодой, «пиджак», семьи у него нет. Что ему еще делать? Только служить.
      В кузове, прижавшись друг к другу, ехала троица. Набрав в столовой праздничного картофану, белого хлеба и налив без меры сладкого чая, химики ни шатко ни валко ехали в ночь.
      Отпустив счастливый третий взвод третьей роты, Мудрецкий приказал первым делом запастись дровами на сутки. Вся работа была выполнена, и, после того как лейтенант прошелся по территории и проверил все пломбы, решено было собраться в кунге, плюнуть на все и плотно похавать. До Нового года оставалось без малого четыре часа.
      Повалившись на топчан, Мудрецкий засунул под голову фляжку. Фрол заметил:
      – А че это у вас там?
      – Ничего, – вяло пробурчал Юра. – Всему свое время.
      – А-а-а, – заулыбался Валетов, – наверное, водочка.
      – Кому водочка, – поправил лейтенант, – а кому и чай с сахаром. И спать в наряде больше четырех часов нельзя.
      – Да мы сегодня и не собирались, – прищурился Фрол. За что тут же получил в бок от Простакова. Стена поймала отлетевшего мелкого и после далеко не упругого удара кое-как вернула его на прежнее место.
      – Это вы чего задумали? – насторожился лейтенант, приподнимаясь.
      – Ниче, товарищ Мудрецкий, – извинялся за всех Леха. – Ниче не думали. Вот Новый год придется нам вчетвером встречать. Посреди степи. Ну не привыкать. Главное, чтобы у нас тут в конуре тепло было, а тепло будет.
      Резинкин сидел на коленях перед буржуйкой и смотрел, как в ней потрескивают дровишки. После того как мотострелки ушли, дверь в кунг частенько хлопала по причине заноса внутрь дровишек. Теперь же, успокоившись и рассевшись, военнослужащие впитывали всем телом благодатное тепло. Морды наливались кровью, глаза от тепла сужались. Клонило в сон.
      Валетов с разрешения старшего по званию включил старенький приемник. Все, что гуляло по степи, не вызывало большого интереса молодежи. Но лучше уж слушать «Маяк», нежели сидеть в полной тишине. Радио стало потихонечку мурлыкать свое, а неунимающийся Валетов поинтересовался, почему именно его поставили в наряд.
      Мудрецкий, закинув руку за голову, задумчиво посмотрел в потолок:
      – Потому как любит очень меня товарищ подполковник, поэтому и решил сторожить с помощью меня всю эту армейскую технику.
      – И кому под Новый год лезть в такую даль для того, чтобы напороться на колючую проволоку? – Резинкин продолжал сидеть у печки, но уже без фуфайки и в расстегнутом до пупа кителе.
      – Будем делать праздничный стол. – Юра сел на топчане.
      – Ну тогда и фляжечку придется достать, – тут же заметил Валетов.
      – Придется-придется.
      Через пятнадцать минут химики разлили водку по алюминиевым кружкам.
      – Че, старый Новый год провожать будем? – вставил свое словечко Витек.
      – Рано еще. – Мудрецкий замер с кружкой в руках. – Мужики, поскольку мы все здесь люди временные, некадровые, предлагаю выпить за спокойное прохождение службы.
      Кружки гулко затукали друг о друга, и вскоре огненная вода отправилась внутрь. После этого набросились на жрачку, благо ее было действительно в честь праздника немерено.
      Вскоре пропустили еще по одной, вспомнив о родителях, и закурили.
      – Пора тебе, Фрол, колоться, как ты в армию попал. – Резинкин с шумом втянул воздух носом и стал усердно орудовать ложкой.
      – А чего такое?
      – Ну ты ж говоришь, что крутым был. Он, товарищ лейтенант, у нас на «Мерседесах» ездил.
      Мудрецкий молчал. Мол, «Мерседесы» «Мерседесами», а тут ты рядовой, и не надо выбиваться из общей массы. Но как не выбиваться, если ты маленький и наглый от природы.
      Фрол свысока поглядел на потенциальных слушателей.
      – Да ладно, наехали на меня, вот и все. А своего «Мерседеса» у меня не было, только «Тойота».
      – Как наехали-то? – подначивал Резинкин. – Может, ты врешь все время про торговлю водкой.
      Фрол смотрел на уровень картофана в котелке, стремительно понижающийся под напором Витькиной ложки.
      – На самом деле с наездами я мог разобраться. – Валетов подбоченился. – Случилось страшное. Мой папа Парной, в смысле не родной, а по работе... эх, а мои-то во Вьетнаме гробанулись, на вертолете... Ладно. Так вот Парной денег дал на развитие, пять штук гринов. Но деньги его, я только управляющий. А у меня их отжали. Компаньон мой, Диман, подставил, скотина. Привезли меня на пустырь, заставили рыть себе могилу, вырыл, весна ранняя – холодно. Еще года не прошло, черт. Побили маленько, так, что я еле ползал, пришлось все отдать, а потом...

* * *

      ...Его привезли перед рассветом. В одной из многочисленных комнат виллы Парного все было готово. Опытный врач, двадцатилетняя сиделка – массажистка с двумя большими, круглыми сиськами, мягкая кровать, телевизор с экраном во всю стену, набрана теплая ванна, мягкий свет от бра.
      Гоблины внесли пацана и положили на кровать.
      Доктор наук, практикующий хирург областной больницы, – меньшего ранга доктора держать подле себя несолидно, а этот еще то ли на Нобелевскую премию номинировался, то ли еще на какую-то хрень – начал осматривать повреждения.
      – Что с ним? – Парной находился в состоянии нервного срыва.
      «Светило» отнял мягкие белые руки от тщедушного тельца.
      – Ни одна кость не сломана. Трещин я исключать не могу. Несомненно, он встанет на ноги. Его не пытались забить насмерть, если вас это интересует. Скорее, обрабатывали.
      – Что, пытали, что ли?
      – Называйте, как вам угодно. Я сделаю ему укол. Он проспит сутки.
      Парной поманил пальцем медсестру.
      – Золотце, Наташенька, когда он очнется, грей его со всех сторон, лижи, чеши, массируй, корми, пои, танцуй, пляши, чтобы через неделю он снова стал нормальным человеком.
      В знак глубокого понимания она заморгала голубыми, как васильки, глазками, закивала головкой.

* * *

      Через три дня Сева Парной вошел в комнату. На кровати, глядя строго в потолок, лежал Фрол.
      Пострадавший вымыт, накормлен, одет в пижаму.
      На краю кровати в откровенном халатике, из-под которого разве только пупка видно не было, сидела Наташа, обрабатывала пилочкой когти сантиметра по три длиной и смотрела сериал.
      Сева склонился над Валетовым. Глаза избитого парнишки были открыты.
      – Ну ты как?
      – Наташа, я тебя люблю, – произнес он размеренно и одухотворенно.
      – Ну не надо так сразу.
      – Нет, правда, я тебя люблю.
      Сева повернулся к медсестре.
      – Ты что с ним сделала?
      Девушка отложила принадлежности и выпятила два весомых достоинства.
      – Как вы и велели.
      – Я просил вернуть его к жизни, а не высосать из него все соки. – Он вытащил двести долларов. – Вот тебе за труды. Придешь сегодня вечером ко мне. Я хочу заболеть точно так же, как он.

* * *

      Еще через два дня Фрол начал ходить. Его очень хорошо кормили, давали какие-то чудодейственные колеса, и постепенно он стал приходить в себя. Пару раз набирался смелости и просил вернуть Наташу, но Парной наложил на это запрет.
      – Я не хочу, чтобы ты помер прямо на ней, – говорил он. – А ты, Фрол, не стой, садись, у меня тут есть небольшой фоторепортаж. Он должен тебе понравиться.
      Валетов как был в пижаме, так в ней и прошел в кабинет, сел напротив рабочего стола. Сева передал ему тугой конверт с фотографиями.
      – Гляди.
      Фрол молча просмотрел снимки.
      – А Полю за что?
      – Ты знал ее?
      – Да.
      – Извини, она была вместе с ним. По Диману, я думаю, ты скучать не будешь.
      – Нет.
      – Их пристрелили в микроавтобусе, в старенькой «Тойоте», когда они занимались любовью.
      – Как вам это удалось?
      – Вышли на девчонку, заплатили ей, чтобы она уговорила его выехать за город. Ты доволен?
      Фрол молчал, а Парному не терпелось услышать ответ.
      – Доволен?
      – Я не хотел, чтобы вот так. Я не могу радоваться, но все равно спасибо за заботу.
      – А-а-а! Цени, пока я жив. Все бы хорошо, но у меня потери в сорок штук.
      – Было же тридцать.
      – А киллер?!
      В общем и целом, Парной прав. А если и не прав, спорить с ним, с одной стороны, без толку, с другой – опасно. Фрол прикусил язык, говорят, что подобное поведение ценится так же, как и золото.
      – Ничего, ты мне должен только двадцать. Половину я списал. Управляющий в «Старом погребке» на самом деле стукач. Ты правильно мыслишь.
      Похвала Валетову нравилась. Он даже позволил себе резко вскинуть голову и бросить высокомерный взгляд – нет, не на Севу, в окно. На шефа так смотреть нельзя.
      – Придется тебе съездить в Самару. Передачку отвезешь моему корешу.
      – Деньги? – Кожные покровы на лице у Фрола стремительно белели.
      – Нет, не деньги. В пакет лучше не заглядывай, тебе незачем знать, что там. – Парной подошел к шкафу и достал плотно упакованный сверток, размером с небольшую женскую сумочку.
      – И это все? – Фрол продолжал беспокоиться.
      – Не волнуйся. Дело плевое. Сядешь на поезд. Раз-раз и там. Тут езды-то, тьфу. За два рейса ты мне все долги отдашь. Вообще-то стоят курьерские услуги дешевле, но ты мне нравишься. Вот держи на дорогу, – перед носом шлепнулась пачка денег. – Твой билет сейчас привезут. Надо немного подождать.
      – Ехать сегодня?
      – Нет. Завтра. О твоей квартире я побеспокоился. Хозяйке заплачено за год вперед.
      – Спасибо.
      – Какие дела, Фрол. Все путем. Прочелночишь, продолжишь заниматься спиртным. Нет предела моей доброте. Тебе не кажется?

* * *

      О, как он виснет! Как виснет! В ногах одна телка, у изголовья – другая. Обе ласковые-ласковые. Красивые-красивые. Пьяные-пьяные. Неимоверно распущенные и обе блондинки с голубыми глазами, как у медсестры Наташи.
      На полу ящик французского шампанского. Играет медленная музыка. Он купил себе новый музыкальный центр! Это балдеж! Кайф! Ништяк! Таски! О-о-о!
      В полумраке комнаты правит Дионис.
      Он был неоригинален. Подобрал их в «Даунтауне». Подружки-милашки. Уговаривать не пришлось. Только покажи деньги.
      Какая ночь!
      Одна встала, пошла на кухню за клубникой и сметаной. У него в холодильнике клубника в апреле! Сказка!
      – Кошечка маленькая, где ты там? – Фрол остановил оставшуюся с ним подружку. – Марина, иди сюда!
      – Марина – это я, – замурлыкала вытянувшаяся подле него ляля. – Она Вика.
      – Вика! Где ты там!
      Из кухни вернулась вторая девочка. В руке у нее был сверток Парного.
      – Фрол, да ты богатый человек! – Она всунула ноготь в открытую упаковку и, зачерпнув немного белого порошка, втянула носом.
      Он подбежал к ней и отобрал находку.
      – Что ты наделала, дура!
      – А, а-аха-ха. Что злишься, зайчик! – Она обняла его и тут же обмякла, он еле успел положить сверток на тумбочку. Пришлось волочь ее к постели.
      – Кокаиновый мой мальчик, – мурлыкала она, улыбаясь, пока он тащил ее.
      Не успел Валетов избавиться от блондиночки, а в дверь начали звонить.
      – О, е! – только и выдохнул он. – О, е! – подбежал к двери. – Кто там?!
      Подружки ни с того ни с сего начали смеяться и визжать, как обезумевшие.
      – Откройте, милиция!
      А, все, конец. Парной его прикончит. Он всучил ему наркотики. Сволочь. Сейчас они войдут, найдут порошок. Вика говорит, что кокаин, но он-то не знал, что в пакете. Кому теперь докажешь?
      – Откройте, – стук становился сильнее.
      – Подождите, – завыл Фрол. – Я голый, сейчас оденусь и открою.
      Он вернулся в комнату, схватил беснующихся девок за волосы.
      – Умрите, суки! – громко зашептал он.
      Гостьи примолкли. Он выключил музыку, стал надевать трусы и штаны, не забывая время от времени высовываться в коридор и кричать: «Сейчас!»
      Пакет с кокаином притарил в ящичке для обуви. Девчонки соизволили надеть одни трусы и один лифчик на двоих. Можно открывать, иначе сейчас дверь выломают.
      В квартиру вошел милицейский патруль. Один с Фрола ростом, другой – как два Фрола в высоту и четыре в ширину, всего, значит, восемь Валетовых получается. Кошмар нарушителей порядка во плоти.
      Волосы на голове у Фрола зашевелились.
      – Хулиганим, бедокурим, пьянствуем? – раздалось откуда-то из-под лампочки.
      Фрол заулыбался, стал смотреть на свои босые ноги.
      – Всего помаленьку, – сознался он, заискивающе таращась ввысь.
      К нему сверху наклонилось круглое, совсем не злое лицо, любящее по жизни сало и горилку.
      – А зря. Люди хочут спать, а у вас музыка. Зачем такой беспорядок? Это для того, чтобы ваши соседи по ночам нашу милицию тревожили? Или для каких иных целей?
      Кадык заерзал по горлу и застрял посередке. Фрол заморгал, потекла слеза. Он закашлялся.
      – Сопливый, а хронический алкаш уже, – маленький мент беспардонно ощупал жидкие бицепсы Валетова. – Ничего, что грудь впалая, пацан, зато спина колесом.
      – Еще будете хулиганить?
      Фрол прищурился, глядя вверх на свет.
      «Кто ж тебе ответит „да“, мастодонт?»
      – Не, не буду.
      – Правильно мыслишь, я своего отражения тоже иногда боюсь, когда ночью пописать встаю. В комнате кто?
      – А, шлюхи.
      – Кто?!
      – Кто шлюхи?! Молчи, ко-озел!
      Девки одетые, но нечесанные и ненамалеванные, вылетели в коридор.
      – Он нас тут насиловал! – орала Марина.
      – Да, своей зубочисткой ковырялся! – подвывала вторая.
      Две огромные лопатоподобные ладони легли девочкам на плечи.
      – Успокойтесь, миссы. Заявление будем писать?
      – Будем просто писать! – все еще горлопанила Марина. – На него! А сейчас дайте нам уйти! Разбирайтесь с ним сами!
      Ментов интересовал, похоже, только Фрол, они уже расступились, чтобы пропустить девчонок, но тут маленький схватил Вику.
      – Глянь, что у нее под носом.
      – Стойте, барышни! – загромыхало восемь Фролов в одном.
      Указательный палец калибра «три сосиски» проехался по верхней губе бедняжки. Лицо ее окривело, казалось, навсегда, но нет, нормально, обошлось.
      Собрав остатки порошка, двойник Сабониса отправил себе в рот.
      Хорошо, когда собирались выпускать девок, приоткрыли дверь. Фрол метнулся к выходу, пригибаясь и выхватывая из ящика сверток с кокаином.
      Сладостное причмокивание неслось ему вслед.
      – Хорош, – радовался здоровый.
      – Уходит! – орал маленький.
      – Достань его, а я с девочками останусь.
      Фрол прыгал сразу через пролет. Он не бежал – летел. Оказавшись на улице с пакетом в руке, в одних брюках, с голым торсом, босой, он бросился, не чуя под собой земли, в ближайшую подворотню.
      Патрульный, топая тяжелыми ботинками, загребал следом.
      – Стой, стреляю! – слышал за спиной Фрол.
      Если его возьмут с порошком, жить ему на Севере в мужском коллективе долго и несчастливо.
      – Сам недоносок. Ты еще ниже меня! – орал Фрол, улепетывая и заворачивая во двор хрущевки.
      Раздались выстрелы. Хорошо, что пули не прошибают стены!
      Во дворе – темень. Только в песочнице горит костер и пацаны сидят вокруг него кружком. Вот и отлично.
      Валетов, не сбавляя скорости, пронесся мимо, на ходу кидая в огонь кокаин.
      – Дышите глубже, пацаны! – заорал он.
      Фрол продолжал отрываться от преследователя и уходить в темноту ночи.
      Пробежав еще немного, он перешел на шаг. Обе ноги поймали по осколку стекла и теперь болели и кровоточили. В пятке что-то торчит. Он знает, куда ему надо добраться, но как? Сейчас район оцепят. Наркотики – не шутка. Шансов увидеть двоюродную сестру, живущую на другом конце города, у него нет.
      Холодно, холодно, как холодно!
      Куда? Куда ему? Он судорожно шарил глазами, опасаясь, что сейчас, среди ночи, по пустым дворам ездят милицейские патрули.
      Спрятавшись за мусорными баками, он сел на асфальт и попытался увидеть, что же с его ногами. Света бы. Хоть немного.
      Он щупал стопы. Липкие. Кровь течет. Фрол запаниковал. Когда из него все вытечет, он умрет.
      Всхлипнув, он вцепился руками во что-то торчащее в ноге. Похоже, щепа.
      – Ыхгы-хгы, – поскуливал он. – Ы! Сука! – Он отбросил боль в сторону. Теперь легче, теперь лучше. Надо бы найти тряпье поприличнее. Телефон бы ему. Да к кому в два ночи проситься звонить? Тут же сообщат куда не следует.
      Встал, пошарил по карманам. Ни копейки.
      Проехала «Скорая». Завернула в соседний двор и встала у подъезда. Врач вышла из машины и ушла на вызов.
      Спасибо, господи!
      Водитель проводил глазами врача, тяжело вздохнул и стал вертеть приемник, перепрыгивая с волны на волну.
      По всем каналам музыка. А на одном шла викторина. Бодрый, совсем не полуночный девичий голосок предлагал звонить радиослушателям в эфир и высказывать свои версии на тему: «Чем отличается дебил от шизофреника». Похоже, на радиостанции предполагали создать в эфире веселуху.
      Водитель знал ответ, но телефона у него не было. Только связь со станцией «Скорой помощи». Интересно, что будут отвечать другие.
      – У нас есть звонок, алло!
      – Алло! – на проводе мужик, голос скрипучий.
      – Алло, вы в эфире!
      – Здравствуйте, Герла, – кличка ведущей.
      – Здравствуйте. Так чем, по-вашему, отличается дебил от шизофреника?
      Фрол постарался вместить в улыбку все тридцать два зуба, подкрадываясь к машине, он не забыл взлохматить волосы и перед появлением в боковом окне вытаращить глаза.
      – А-а-а!
      От неожиданности водитель отпрянул от окна.
      – Уа! Придурок, мать твою, охренел совсем!
      Мочевой пузырь водилы сжался. Кишки свело. Он все же был мужчиной.
      А в это время по радио отвечал дозвонившийся счастливчик.
      – Дебилы – они дебилы, не соображают ничего.
      Фрол нагнал на себя дури еще больше. Как вовремя подсказывают.
      – Парень, что с тобой? – прошептал водитель, но его слов Фрол не услышал.
      – А-а-а! – снова крикнул на всю улицу полуголый юноша и ударился лбом в боковое стекло.
      – Чего тебе!
      – А что про шизофреников?
      – Шизофреники – они просто потерянные во времени и пространстве, я думаю.
      Фрол замотал башкой и завыл, не смывая с лица улыбки. Шофер потянулся к бардачку, где у него лежала здоровая отвертка.
      – Но они могут быть иногда агрессивными.
      Валетов хлопнул руками по стеклу.
      – Хуже, чем дебилы. Дебилы тихие.
      Псих отошел от машины и показался водителю полностью. Фрол атлетом не был. Совсем наоборот. Кожа да кости.
      В свете фонаря, висящего над подъездом, он предстал перед водителем в образе засыхающего, изможденного тела с претензиями на дистрофию самой суровой группы.
      – Убежал, что ли?
      – Шизофреники, они могут, наверное, людям носы откусывать.
      Герла засмеялась.
      – Вот мы и до каннибализма добрались. Правильные ответы я скажу в конце викторины. Победитель получит приз. У нас есть еще один звонок.
      Водитель так окно и не опустил. А вот приемник выключил, сейчас явно не до радио.
      Фрол снова подошел к нему.
      – Увези, увези. Холодно, холодно. Съем, съем.
      – Ноль седьмая, вы меня слышите, сто сорок девятый на связи. Здесь псих какой-то молоденький. Пришлите кого-нибудь.
      – Вы прибыли на вызов?
      – Да. Он тут около машины крутится.
      – Вызвать милицию?
      – Санитаров надо!
      Валетов снова подошел к кабине и грозно зарычал.
      – Свободных машин нет. Сами сможете справиться или милицию к вам направить?
      – Вы издеваетесь?
      – Это псих, а не преступник.
      – Вы в опасности?
      – Нет. Я не в опасности. Но придурок ведь на улице. Буйный. Сволочь ломает мои «дворники»!
      Больше диспетчер ничего не услышал.
      Водитель выбежал с отверткой в руках.
      – Уйди, убогий!
      Фрол не успел оторвать «дворник» и отскочил в сторону.
      – Убогий – богом меченный, убогий – богом меченный. – Он стал бегать вокруг мужика кругами и смеяться.
      – Образованный, сволочь. – Водитель сильнее стиснул рукоятку отвертки. – Ну и ночка у меня сегодня.
      – Ночка, ночка, твоя ночка.
      Фрол подбежал к лавке, отодрал от нее сломанную доску и с воплем бросился на мужика.
      Тот сдрейфил и мигом забрался обратно в кабину.
      – Только попробуй, только попробуй по стеклу!
      Офигевший от холода Фрол лихо размахнулся для виду. Обломок доски остановился в сантиметре от лобового стекла.
      – Ыгы-гы.
      Водитель пригнулся, пряча голову под приборную панель. Удара не последовало.
      Из подъезда вышла молоденькая, симпатичная и очень уставшая докторша.
      – Это еще что такое? – обратилась она к психопату, стоящему на коленях и грызущему передний бампер.
      – Ы-ы-ыгы-гы, – лыбился Фрол. – Холодно, ы-гы-гы.
      «А она ничего, лицо доброе».
      – Саша?! – позвала она с тревогой в голосе. Водитель появился в кабине.
      – Я не знаю, кто это! – кричал он. – Буйный какой-то, вроде ваш клиент!
      Девушка быстрыми шагами направилась к сидящему на асфальте психу. Чем ближе она подходила, тем увереннее была ее поступь, тем больше возрастала скорость.
      Неожиданно для Фрола она замахнулась на него сумкой слева, он отклонился и в тот же миг получил в ухо острым концом жесткой туфли.
      Боль была страшная. Что-то, кажется, хрустнуло.
      – А! – Валетов схватился за ухо. – Овца!
      Саша медленно вылезал из кабины с любимой отверткой.
      – Так ты нормальный, гаденыш!
      Теперь, когда его раскусили, Фрол готов был бежать и от них.
      – Тебе не больно? – позаботилась докторша опосля.
      Он встал, подтянул штаны.
      – Больно. Мне надо попасть в окрестности областного дурдома. Отвезите меня, и я не подам на вас в суд.
      – Я тебе сейчас засажу вот эту штуку поглубже, скотина!
      – Дядя, дядя, – укоризненно покачал головой Фрол. – И еще водитель, такими грязными словами ругаетесь. Холодным оружием угрожаете. Отвезите, пожалуйста.
      Докторша подошла к нему. Фрол, ясное дело, попятился. Так дерется здорово.
      – Не бойся. – Она повернулась к водителю.
      – Нет, нет, нет. У меня лишнего бензина нет.
      – Но вызовов пока тоже нет, к тому же я...
      – Да-да, немножко махнула по мне ногой. – Фрол вынул из брюк ремень. Это единственное, что у него было для торгов. – Вот, японский, он стоит две твоих зарплаты. Ты думаешь, мне по кайфу стоять сейчас здесь на асфальте, покрытым ледяной коркой?
      Саша уцепился глазами за вещь и чесал темя инструментом.
      – Ох, неравнодушен я к вам, Леля Ивановна. Ох, неравнодушен. Чего хочет женщина, того хочет бог. Полезай, парень, в машину и ремень свой при себе оставь.
      – Спасибо, спасибо, век не забуду. Но деретесь вы, Леля, больно.
      Девушка раскраснелась. При ближайшем рассмотрении оказалось, что перед ним фигуристое, осанистое создание, лет двадцати пяти, в общем самое то, и, несмотря на причиненное ему бо-бо, добрая.
      – Я думала, на самом деле ненормальный.
      – Мне срочно надо в район психушки. Отчим из дому выгнал, а там у меня друзья, они помогут.
      – А попросить нормально нельзя было? – спросил водитель, заводя машину.
      – Нет сейчас добрых. – Фрол был счастлив усесться в салон. – И что бы вы мне ответили? В таком виде только за ненормального сойдешь.
      По дороге докторша обратила внимание на его ноги.
      – Что у тебя?
      – Бежать пришлось от этого гада прямо по стеклу.
      – Извини, что пришлось тебя так.
      – А где вы научились?
      Саша засмеялся.
      – Леля у нас каратистка. Не я ее охраняю, она меня.
      Врач промыла ему раны спиртом и перевязала. Бинта не жалела.
      – Оставьте мне телефон, Леля, я позвоню вам. Не хочу только «спасибами» расходиться с вами.
      Долго уговаривать ее не пришлось.
      Фрол, счастливый, вылезал из «Скорой».
      – Я обязательно позвоню!
      Она! Она такая! И в кармане номер ее телефона. И ухо саднит от удара ее ножки, и обработанные порезы жгут, какая же Леля лапочка. Ой, какая, ну, о, какая. О!

* * *

      Катя – двоюродная сестра – застыла столбом в коридоре.
      – Фрол, только не говори мне, что ты спустил в казино все до последнего.
      – Казино – фигня, – отшутился Валетов. – Я из концлагеря убежал.
      – Что с тобой приключилось?
      Он рассказал Катьке все как на духу. Она была старше его, пережила два развода, и знала жизнь. Больше идти ему не к кому. Катька у него временами вместо матери. Как бы он жил со своими родителями, если бы они тихо не погибли в далеком Вьетнаме, Фрол не знал, но с Катькой, двоюродной сестрой, они ладили. Всегда. И это несмотря на то что она первая стерва на деревне, о чем свидетельствуют разводы, работа в охране военного завода, способность откровенно и громко выражаться, при необходимости, разумеется.
      Затушив четвертую сигарету, Катя стала натужно чесать лоб. В молчаливом поскрябывании прошла минута. Потом она налила себе и Фролу еще кофе.
      – Братишка, ты меня послушай, – начала она осторожно, – может, я и плохой совет тебе дам, но другого на ум ничего не приходит.
      – Я весь тебе внимаю. – Фрол немного отогрелся и даже чуть повеселел. Менты его вряд ли в ближайшие часы вычислят. Да и что ему могут предъявить? Подумаешь, убежал. Кокаин сгорел.
      Другое дело – Парной. За потерю товара, а на сколько там было, только Сева и знает, могут последовать санкции.
      И вот их-то Фрол боялся больше, чем возможного наказания по закону.
      – Иди в армию, братишка.
      Фрол закрыл лицо руками.
      – Ты предлагаешь мне выкинуть два года из жизни?!
      – За это время все уляжется.
      – Парной не забудет. Еще и счетчик включит.
      – Надеешься с ним договориться?

* * *

      – ...Вот так я и оказался в зеленых джинсах и черных кроссовках. И я еще пока не решил, стоит ли мне возвращаться в родные Чебоксары.
      – Да-а-а! – протянул Витек.
      – Надо выпить, – подытожил Леха.
      Все посмотрели на лейтенанта.

* * *

      Вьюжило. Снежинки быстро наносило на плац, уничтожая утреннюю работу Простакова и остальных химиков, каждое утро вычищавших святое армейское место. Если бы сейчас Леха видел, как на нет сводится его работа, он был бы очень зол.
      Не видел того, как снежок закрывает расчищенную поутру территорию воинской части, и комбат. Вместе со своей женой он встречал новогодних гостей. Мероприятие вышло несколько сумбурным, так как он собирался вместе с супругой поехать в Самару, где Шпындрюк вместе с элитой города и области провожал старый год и встречал Новый. Но в последний момент Протопоп Архипович объяснил Стойлохрякову, что ему показываться нежелательно. Так, в мягкой форме – мол, кто ты есть – простой подполковник. А там контингент более солидный, и нечего простым служакам похабить собственным присутствием сливки общества.
      Петр Валерьевич долго переваривал то, что он не вышел рылом для участия в светском бомонде, но в конечном счете нашел в себе силы улыбаться Шпындрюку в ответ и не наговорить ему гадостей, потому как он не хотел оказаться в далеком далеке на точке, окруженной сплошной тайгой, откуда до ближайшей деревни сотни верст, не меньше. Перспектива сидеть в глуши подполковника не прельщала, и поэтому он по-тихому снес обиду, организовав в противовес самарским гуляньям небольшой сабантуй в собственном доме. На встречу Нового года были приглашены майор Холодец со своей супругой Леночкой, маленькой толстой блондинкой, а также прапорщик Евздрихин со своей женой Александрой. Кроме супружеских пар, к столу позвали и высокую, толстопопую медсестру Лизу, еще не нашедшую себе среди холостых офицеров пару. Миловидная дама с удовольствием приняла приглашение, тем более что на празднике по инициативе подполковника намечались некоторые сказочные мероприятия.
      С тридцатого на тридцать первое декабря Стойлохряков забыл про жену и всю ночь просидел за письменным столом, сочиняя новогоднюю пьесу, где должны были быть и Снегурочка, и Дедушка Мороз, и Серый Волк, и Кощей Бессмертный, и Баба-Яга, и Красная Шапочка с Царевичем.
      За окнами дома комбата разыгралась настоящая пурга, а в теплой кухне вперемежку со строганием салатиков актеры учили собственные роли, для того чтобы разыграть сценку прямо около праздничного стола. Участвовали все приглашенные, а Холодцу, начальнику штаба, досталось сразу две роли – Серого Волка и Кощея Бессмертного, чем он был очень горд. Даже Серый Волк говорил по ходу действия несколько фраз, что странно. Но, немного поспорив со Стойлохряковым, он все-таки был вынужден согласиться, что животные в сказках могут говорить. Хотя в армии это не положено.
      Первое действие развернулось сразу же после тоста, которым проводили старый Новый год. Дедушка Мороз в исполнении прапорщика Евздрихина взял в руки вещмешок, раскрыл его, взобрался на стоящего на четвереньках Холодца и поехал на нем вокруг стола собирать подарки. Первым Дедушка подъехал к супруге комбата и протянул раскрытую котомку. В этот момент Серый Волк заржал, что вызвало общий смех.
      – Ты же не конь! – крикнула Лиза. – Ты же волк!
      Вера посмотрела на стол, не зная, что бы такое предложить Дедушке Морозу, и в конечном счете отдала ему маленькую чайную ложечку.
      Дальше Дед подъехал к самому Стойлохрякову и снова протянул мешок. Подполковник поглядел на прапорщика и, зная, чем его пронять, налил ему стопку водки и подал. Дед возразил, что он на работе не пьет, но подполковник, когда протянул ему еще и бутерброд с красной рыбой, развеял этим все сомнения Дедушки Мороза, и последний пропустил внутрь стопку. После чего Стойлохряков потрепал его по щеке, поддал под зад Серому Волку, и Дедулька поехал собирать подарки дальше.
      Подъехав к Лене, жене Серого Волка, Дед Мороз получил от нее дорогой подарок – часы с собственной руки. Животное, стоящее на четвереньках, покосилось на свою жену и намекнуло, что, мол, не сошла ли она с ума, делая столь дорогие подношения этому старому проходимцу.
      Евздрихин пнул в бока «скотину» и погнал ее дальше, к высокой и полной Лизочке, мило улыбающейся и всей широтой своего большого сердца воспринимающей происходящее. Когда же ей протянули вещмешок, она не знала, что ей делать. Взяла и вытащила из волос собственную шелковую ленту и протянула Деду Морозу. Если бы в этот момент жена Дедушки, Александра, увидела, как вспыхнули глаза у этого старого хрыча, она была бы настороже. Волосы рассыпались по плечам Лизы, и она, довольная, опустила ленточку в мешок.
      После этого побиравшемуся Дедульке осталось только пообщаться с женщиной, бывшей в миру его собственной женой. Саша встретила посланцев с распростертыми объятьями: трижды поцеловала Дедульку в обе щеки. После чего Дедушка засомневался в том, что необходимы такие горячие поцелуи, так как он все-таки Мороз, и его главная задача – не растаять. Холодец, выслушав, что на нем сидит холодный Дед, заявил:
      – Ты бы слез бы тогда с меня, а то радикулит, он ведь болезнь, а не просто так, шуры-муры, на четвереньках походить!
      Александра смотрела в веселые глаза мужа и не могла придумать, что же такое ей кинуть в вещмешок. Она глядела на остальных гостей, которые подбадривали ее смелыми выкриками, советуя самой забраться в этот мешок и быть лучшим подарком к Новому году. Саша встала со своего места, подошла к наряженной, стоящей в углу елке, сняла с нее игрушку и положила в мешок.
      Перед тем как случиться последнему подношению, жена Холодца, маленькая, толстенькая Лена, встала, схватила за волосы другую, но уже высокую, толстуху Лизу и шутя потащила ее на кухню. Лиза охала и ахала. По сценарию происходило следующее: Баба-Яга похищала Снегурочку, в то время как Дед Мороз был занят объездом собственных владений и сбором подношений.
      Прискакав на Сером Волке обратно на свое место, то бишь вернувшись в свой дом, Дед обнаружил отсутствие Снегурочки и с горя пропустил еще одну стопку.
      – Где она?! – воскликнул он и шутливо ударился лбом о стол. Евздрихину стало больно, так как он угодил в самый край. Но, не желая испортить настроения окружающим, он тут же поднял голову, и все увидели на его лбу красную полосу. – Ну так где же ты, Снегурочка?! – снова воскликнул он и вопросительно посмотрел на собственную жену, исполнявшую, по замыслу комбата, роль цыганки.
      Снова вскочив на Серого Волка, который только успел отряхнуться и присесть на стул, Евздрихин поскакал-поскакал да и приехал к своей жене. Цыганка протянула обе руки, и Дедулька положил на них свою крепкую мозолистую ладонь.
      – Что-то не похоже, чтобы ты, Дедушка, целыми днями на кровати полеживал да бока почесывал, – произнесла цыганка.
      Евздрихину слова понравились, и он, улыбаясь, поглядел на комбата, ведь золотые слова молвит девица. Стойлохряков взгляда не понял и с интересом продолжал наблюдать за развитием событий, которые сам придумал.
      Цыганка посмотрела на ладонь, провела рукой по жестким волосам Дедушки Мороза, выдернула из его головы несколько волосин и сожгла их на огне свечи. После чего походила по комнате с задумчивым видом. Неожиданно из кармашка пиджака она вытащила горсть конфетти и подбросила их в воздух – всем на мгновение показалось, что на самом деле в дом пришла сказка. Вернувшись на свое место, она громко зашептала Деду на ухо, что он должен обратиться за помощью к Царевичу, который один лишь в состоянии вернуть ему его Снегурочку.
      Как автор пьесы, Стойлохряков, естественно, отвел себе роль главного героя и, услышав слова цыганки о том, что действие наконец перемещается к нему, громко предложил оставить представление на этом месте и выпить еще немного и покушать салатиков. Лизочка была милостиво выпущена Бабой-Ягой из кухни, и все продолжили трапезу.
      Ближе к двенадцати Дедушка Мороз добрался до Царевича и, упав ему в ноги вместе с Серым Волком, просил помощи в поиске прекрасной толстопопой Снегурочки, вновь спрятавшейся на кухне и изредка повизгивающей оттуда на тему желания поскорее выбраться на волю и вернуться к своему Дедуле.
      Царевич тут же заявил Дедушке, что просто так он ничего делать не будет и надо платить за то, чтобы он начал позитивное движение. Деду ничего не оставалось делать, как отдать мешок с подарками, который был милостиво принят Царевичем. После осмотра подношений он ухмыльнулся и попросил у Деда двое суток времени и его прекрасного Серого Волка.
      Глядя снизу вверх на своего следующего седока, Холодец хотел сказать, что он вряд ли выйдет на работу завтра утром, но не успел. Евздрихина, незначительного по габаритам, сменил внушительных размеров комбат, который, не жалеючи, плюхнулся на Серого Волка и, стукнув ему по заду кулачищем, приказал скакать прямиком к Красной Шапочке, чью роль исполняла его собственная супруга.
      В батальоне с красными шапочками были проблемы, а вот с касками совсем наоборот, и Вере осталось только тридцать первого числа по настоянию мужа с утра красить красной краской каску, дабы подготовить к выступлению хоть какой-то реквизит.
      Сделав очередной круг вокруг пиршества и едва не рухнув на пузо, Серый Волк все-таки донес комбата к Красной Каске. По дороге бедное «животное» изредка останавливалось, просило у гостей стопочку-другую водочки и продолжало свой нелегкий путь. А когда наконец Красная Каска посмотрела на прискакавшего к ней Царевича и спросила, что ему от нее надо, Холодец как-то неловко дернулся и попросил освободить его спину от седока и пустить его на вольные хлеба немного поправить иссякшие силы. Стойлохряков смилостивился и отпустил «животину» за стол, где немедленно Холодец принялся утюжить почти нетронутый салат из кукурузы и крабовых палочек.
      Пока Серый Волк, типа конь, поправлял силы, Царевич консультировался с Красной Каской по поводу его дальнейших действий. Как оказалось, за тремя морями и семью холмами живет страшная, старая бабка по фамилии Яга, к которой нелишне было бы сходить и потребовать у нее обратно Снегурочку, так как ветер донес до Красной Каски вести о том, что Снегурочка именно у Бабы-Яги.
      – Как же ты узнала, прекрасная Красная Касочка, о том, где находится Снегурочка?
      И тут Красная Касочка ответила добру молодцу:
      – Видишь ли, добрый молодец, на моей голове железную кастрюлечку, называемую касочкой? – Добрый молодец, естественно, видел и даже для верности постучал по ней пальцем. – Так вот, это не простая касочка, а настоящая телепатическая антенночка. И каждый человечичек или животиночка о чем ни подумает, все мне известно станет. Нужно только собственные мысли в нужную сторону направить и на нужное существо настроиться.
      Подивился Царевич таким возможностям Красной Касочки и предложил за эту касочку все те подарочки, которые Дедушка Мороз заплатил ему за поиски Снегурочки. Но Красная Касочка не уступила свою штучечку Царевичу. Подумав немного, Царевич предложил Красной Касочке еще и себя в придачу, но и тогда «девочка» отказалася. Вдобавок она заявила, что не сможет Царевич управиться с этой касочкой, так как с тонким прибором обращение нужно иметь особенное.
      И тогда, недолго думая, открутил головочку «девочке» Царевич вместе с Красной Касочкой, положил эту головочку в тот же вещмешок и поскакал на поправившем уже силы Сером Волке к избушке Бабы-Яги.
      Проскакав через семь холмов и преодолев три моря, Царевич проскакал на кухню, где обнаружил веселую от выпитого Бабу-Ягу, а Снегурочки там уже не было. Царевич спросил у супруги Холодца, сидя на ее собственном муже, как же ему найти Снегурочку. Но Баба-Яга отвечала Царевичу, что и видеть не видела, и слыхать не слыхивала ни о какой Снегурочке. Тогда Царевич вытащил из мешка голову Красной Касочки в самой касочке и, стукнув ей пару раз по темечку, предложил сказать, врет ли бабушка ему или не врет.
      Голова Красной Касочки открыла глаза, поглядела на бабушку и сообщила своему ненаглядному супругу, что старушка-то врет. После этого Царевич подошел к Бабе-Яге и, схватив ее за косменочки, пригнул к столу.
      Стоящие во входе на кухню гости ахнули, но Царевич был корректен и все это делал весьма шутливо и мягко, так что беспокоиться Серому Волку было не о чем – с его супругой все было в порядке. Баба-Яга застонала под «пытками», прокляла голову Красной Касочки и сообщила крутому Царевичу о том, что отдала Лизочку, то бишь Снегурочку, за долги Кощею Бессмертному. После этого Царевич велел Бабе-Яге нести его прямиком к Бессмертному, дабы у него с ним базар состоялся.
      Как же был рад Серый Волк, когда его наконец освободили от участи единственного в сказке транспортного средства и дали ему возможность сыграть куда более значимую роль главного злодея.
      Вернувшись снова в зал, уже изредка наседая на бедную Бабу-Ягу и вызывая хохот окружающих, Стойлохряков подошел к Кощею, держащему столовый нож у горла Снегурочки. По щекам Лизочки текли почти настоящие слезы, а на самом деле капли вишневой запивочки. Глядя на рубиновые слезы его девушки, Царевич понял, что влюбился в нее с первого взгляда.
      – Отдавай-ка мне сюда Снегурочку! – потребовал Царевич у Кощея Бессмертного.
      На что тот дико рассмеялся и сказал в ответ:
      – Да прям щас, туша ты здоровенная! После того как ты на мне тут всю квартиру свою исколесил! Отдам я тебе, как же, твою Снегурочку! Во-первых, за проезд надо платить, а во-вторых, должен ты для меня одно дело сделать.
      Но Царевич возразил ему, что никаких дел он Кощею Бессмертному делать не будет, и если тот не отдаст ему сейчас же Снегурочку, то он вытащит голову Красной Касочки, и ее магические лучи превратят бедного и некогда бессмертного Кощея в камень. Снегурочка ахнула под столовым ножом и надоумила Царевича, что в этом случае она сама превратится в камень и никогда больше не увидит Дедушку.
      Если бы это был боевик, то сейчас Царевич должен был бы вытащить из-за спины пистолет и выстрелить прямо в лоб террористу Бессмертному. А пока тот затягивал бы во лбу отверстие от пули, словно терминатор, схватил бы Снегурочку, сел бы на Бабу-Ягу и вместе на ее метле улетел бы подальше от Кощея Бессмертного. Но сказка-то была бытовая, поэтому Стойлохряков подошел к серванту и вытащил оттуда бутылку коньяка, настоящую, неподдельную.
      Ну, в знак такого дела, естественно, Холодец забыл и о том, что он уже Кощей Бессмертный, и о Снегурочке, и повелся на эту бутылку, словно младенец на соску. А воспользовавшись моментом, Царевич, схватив Лизочку, да так плотно, что жена Верочка ойкнула, потому как ее супруг почти полностью погрузился в пышные телеса внучки Дедушки Мороза, и после непродолжительных объятий он наконец оторвал ее от земли и принес к ошалевшему от зависти Дедушке.
      Тут и сказочке конец. И под общий смех гости и хозяева снова разместились за праздничным столом.
      Без пяти двенадцать включили телевизор, послушали обращение президента и подняли бокалы. В те секунды, когда били куранты, все, казалось, присутствующие были счастливы, и Стойлохряков радовался чисто по-человечески тому, что Новый год они встречают в хорошей компании. И пошел подальше этот Шпындрюк со своими намеками на то, что он простой подпол. Сегодня подпол, а завтра, глядишь, и маршал.
      Звон бокалов заглушил последний звон курантов, и Новый год вошел в свои права.
      Вошедший в роль Серого Волка-скакуна, Холодец на четвереньках выполз через порог на свежий снег и, протоптав колею, вынес на своей спине супругу. Встав, он скомандовал:
      – Стреляй!
      Его жена, сидя на супружеских закорках, подняла вверх, во всяком случае, так ей казалось, сигнальную ракету, такую фитюльку, которая летит в воздухе, светится, а кроме этого еще и издает протяжный свист.
      У Стойлохрякова был запас этих забавных вещиц. Еще один заряд он отдал своей собственной жене, один – Снегурочке и один – жене Евздрихина.
      Таким образом, все четыре женщины, присутствующие на празднестве, были вооружены нехитрыми вещицами, с виду напоминавшими высокие, узкие цилиндры с небольшой веревочкой внизу: дернешь за нее – и ракета взлетает в воздух.
      Повеселевший прапорщик Евздрихин, стоя перед женщинами, размахивал руками в стороны, не обращая внимания на метель, и считал:
      – Раз, два... – На счет «три» «девчонки» должны были пальнуть. Когда он выкрикнул «три», Холодец дернулся и сидящая на нем Леночка, его собственная жена, пальнула вместе с остальными.
      Три ракеты ушли вверх, а четвертая от неожиданного дерганья супруга пробила окно и, влетев в праздничный зал, стала метаться из стороны в сторону, сверкать и свистеть. Когда горе-салютанты вернулись обратно в комнату, они увидели полнейшую разруху на столе, выбитые стекла в серванте. Стойлохряков хмурился, глядя на бедлам, а Верочка хохотала, что, мол, все это к счастью.
      «К счастью» набралось с полведра битой посуды и несколько кусков от стекол серванта. Был еще хрусталь, но кто считает такие мелочи, когда всем так было весело. Кроме этого, разбитое окно, которое теперь придется заделывать. А в запасе у Стойлохрякова оконных стекол не было. Все фигня. Новый год продолжается.
      Заткнув окно и приодевшись, гуляки продолжили вечеринку.
      – А так даже не жарко, – попыхивала разогревшейся кровью Снегурочка, сидя рядом с Евздрихиным, чья голова ехала от восседающей рядом колоритной дамы. Дабы затушить влечение, прапорщик налегал на водку, но и это никак не помогало ему утихомирить в себе коварные позывы.

* * *

      Солдаты встретили наступление Нового года без выстрелов, под размеренное чоканье последними каплями. Мудрецкий как старший поздравил мужиков с Новым годом и тоскливо посмотрел в пустую кружку.
      – А я, мужики, наукой занимался, а чтоб прожить, на складе подрабатывал по ночам грузчиком.
      – Вы?! – не поверил Простаков.
      – Аспирантам много не платят. А кушать хочется. Я про другое хочу рассказать. Вот как-то...

* * *

      К семи вечера бригада грузчиков собралась на продовольственном складе. Последним в небольшую комнатку, где сидела учетчица Люба, вошел Князев. Плотный, приземистый дяхон лет пятидесяти, в молодости усиленно занимавшийся тяжелой атлетикой. Для него побросать коробочки с товаром было чем-то вроде развлечения, за оное еще и деньги платили, да и натурой удавалось унести под утро всякий раз что-нибудь.
      Команда Юрке нравилась. Он здесь уже год, и вместе с Князевым и Любой они составляют костяк местных старожилов. Остальные трое пришли позже. Здоровый Петя, оказавшийся после занятий греблей на байдарках не у дел. Отсидевший свое и нигде не устроившийся из-за плохой биографии жилистый Сухарев. Абсолютно безобидный мужик, и как это его осудили за рэкет? И живой, маленький и плечистый Николя Бернштейн. Кто он с такой фамилией? Понятное дело, француз, а раз француз, значит, не Коля, а Николя.
      Поздоровавшись со всеми, Князев повесил куртку на вешалку и плюхнулся за стол, где мужики уже били козла.
      – Мне сегодня в ломы, – пожаловался Петя, пропуская ход.
      – По фигу. – Мудрецкий выложил шесть-три, и с двух концов теперь стояли шестерки.
      – Опять студент всех делает, – глядя через плечо бывшего гребца, высказался Князев.
      – Не всех, – хитро улыбнулся Николя, шлепая шесть-два.
      Все заржали.
      Бернштейн сколько в домино ни играл, а об стол щелкать костяшкой у него не получалось. И всякий раз, когда он пытался произвести очередной щелчок, мужики от души ржали.
      Единственная женщина в коллективе, сорокалетняя Люба, сама возраст не скрывала – комплекса не было, сидела в углу и вязала.
      Сегодня их никто не беспокоил. Даже как-то странно. Уже перекусили, снова сели играть, теперь в карты. Разбрасывали в «дурачка», пригласили Любу. Как раз хватало на шестерых.
      В половине двенадцатого все, не сговариваясь, расположились – кто на лавке, кто прямо на столе, кто на стульях – и задремали.
      Юрка уснуть не мог. Люба тоже не спала и снова взялась за свитер.
      Мудрецкий подсел к ее столу. Крашеная шатенка с выщипанными бровями над узкими глазками отвлеклась.
      – Слушай, погадай мне.
      – Ты же не веришь, Юрик. – Она сама, не дожидаясь его ответа, полезла в сумочку за картами «Таро». Колоду она всегда носила с собой и время от времени, если кто-то просил, гадала. В основном женщинам, что работали на соседних складах. Иногда мужикам, но только ради забавы, да на обычных картах, да про любовь. Если Сухарев просит узнать, какая проститутка придет к нему домой – с большими сиськами или с маленькими, неужели для этого надо доставать «Таро»?
      По словам самого частого клиента гадалки, Люба всегда угадывала. Отчего ее авторитет только рос. Однажды ради шутки она предсказала ему и рост, и вес, и формы, и цвет волос, и темперамент девушки, что заказал он по телефону. Сухарев специально не стал выдвигать никаких условий. И к нему пришла именно такая ляля, какую расписала Люба. Следующим вечером потрясенный Сухарев принес ей бутылку шоколадного ликера и букет роз. Домой она цветы не понесла, замужняя женщина как-никак, а бутылку тут же распили. Что там на шесть рыл-то, по капле.
      После того самого случая Юра даже стал немного побаиваться Любкиного дара, хотя при народе мог драть на своей груди волосы, доказывая с пеной у рта, что гадание – полная чушь.
      В комнате выключили свет, и гадалка зажгла свечу на столе. Мужики мирно посапывали, а Люба, перетасовав колоду, попросила Юрку снять. После того, как Мудрецкий сдвинул стопку карт, он почувствовал свою непосредственную причастность к происходящему, ему даже показалось, что это незатейливое движение раз и навсегда предопределило его дальнейшую судьбу.
      Люба медленно выложила на стол несколько карт рубашкой вверх и попросила открыть любую. Брови гадалки взметнулись вверх, но она не произнесла ни слова. Колода стала медленно накрывать весь стол. А Люба все молчала...
      – Ну, чего там видно, – не вытерпел Юра.
      – Ждет тебя дорога.
      – Ну вот, – обиделся он. – Дорога, казенный дом, кровь и слезы, долгая разлука, да?
      Она не заметила его пренебрежительного тона.
      – Очень скоро твоя жизнь изменится.
      – У меня будет много денег? – Свеча колыхнулась от сильного выдоха, но не погасла.
      – Денег не вижу. Ждет тяжелая работа на новом месте.
      – Неужели придется ехать в Петербург?
      – Зачем?
      – Заниматься наукой.
      Она посмотрела на карты.
      – Ты работаешь со смертельно опасными вещами?
      – Нет, это исключено.
      – Тогда твой путь не в Питер.
      – Это что, из-за этого мужика, которого мечами вот тут затыкали, мой прогноз неблагоприятный? – Он постучал пальцем по карте.
      – Слишком много совпадений.
      – Ну и что дальше?
      – На новом месте ждут тебя трое младших и трое старших, и все они опытнее тебя. Ты сможешь пройти весь путь, – она посмотрела на колоду сверху вниз, – если сумеешь найти баланс между младшими и старшими.
      – Что за старшие и младшие?
      – Карты не говорят этого.
      – Еще тебя будет мучить тоска, но ты не должен дать ей загрызть тебя. Находясь вдалеке от близких, ты будешь страдать. Можешь пить водку, но должен знать меру, иначе заболеешь.
      – Алкашом стану, что ли?
      – Да.
      – И это все?
      – Все. – Люба молчала. Он тоже. – Дай мне руку.
      У гадалки оказались теплые, мягкие пальцы. Она закрыла глаза.
      – У тебя влажная ладонь. Ты взволнован.
      – Наверное.
      Она неожиданно сильно сжала ему руку. Он едва не вскрикнул от боли.
      – Зачем?
      Гадалка открыла глаза.
      – Весть придет к тебе завтра. Ближе к ночи.
      Неожиданно свет в комнатке включился. У выключателя стоял Сухарев.
      – Юрик, когда эта самая весть придет, трахни бабу – все пройдет.
      Мужики заржали. Выясняется, никто не спал и все, развесив уши, слушали Любкину чушь.
      – Поверь мне, старому зэку.

* * *

      Мудрецкий поболтал флягой в воздухе и швырнул ее на топчан.
      Не сговариваясь, четверо молодых мужиков смотрели на пустую посудину, и в глазах – такая тоска, такая тоска!!!
      – Чего делать будем? – кисло спросил у остальных Валетов.
      Мудрецкий пошарил по карманам и вытащил немного деньжат.
      – Вот деньги. Надо бы сходить чего-нибудь найти в поселке. Сейчас полно выпивки.
      – Да к кому ни зайди – за стол затащат, – вспомнил Резинкин собственные похождения по примерно такому же поселку, в котором вырос. – Быстро не обернемся.
      – А надо быстро. Вот давай возьми Простакова и вдвоем идите, найдите чего-нибудь. Вам час туда, час обратно.
      – Да вы что! – воскликнул Валетов. – Товарищ лейтенант, по сугробам-то! Как же час-то? Это час мы летом ходим, а сейчас, зимой, они только к завтрашнему вечеру вернутся.
      Ситуация была не из легких. Хотелось пить. Во-первых, потому что праздник, а во-вторых, потому что организм требовал. И необходимо что-то предпринять. А что предпринять, когда у тебя полный парк вездеходов. В степи в новогоднюю ночь никто у тебя прав спрашивать не будет.
      Усевшись в «бээмпуху», Резинкин с Простаковым врубили дальний свет и ломанулись в ночь за спиртягой. Фрол, стоя около открытых ворот, провожал их, махая шапкой, и слезы – тающие снежинки – катились у него по лицу.
      Вернувшись в кунг, он спросил у старшего по званию, через сколько тот надеется получить в свои руки горючее для организма. Мудрецкий высказал мысль, что вполне хватит и одного часа, после чего отключился на лежаке. А Валетов остался один смотреть на огонь, ожидая, когда поднесут.

* * *

      Хозяйка дома включила музыкальный центр и предложила танцы. Холодец, хватаясь за собственную спину, которую за время сказки ему лихо накатали, повалился на диван и, обняв супругу, сообщил, что из него сейчас не выйдет даже очень хренового танцора. Жена погладила его по голове и сказала, что в жизни танцы – не главное.
      Стойлохряков, не думая ничего такого, пригласил в пару к себе жену Евздрихина. Сашенька с удовольствием согласилась, и они начали медленно переминаться в комнате. Делая неловкие движения, Петр Валерьевич сотрясал люстру, что придавало празднеству некий колорит. Поглядев на жену Стойлохрякова, Евздрихин должен был ответить тем же, пригласив Веру на танец, но он не мог удержаться и взял за руку Лизочку. Когда они вышли следом за Стойлохряковым и его партнершей на небольшой пятачок, то места в комнате не осталось. Будь еще здесь и третья пара, она бы имела все шансы быть загнанной в угол и растоптанной двумя слонами: Стойлохряковым и Лизочкой.
      После сказки Царевич шутливо обнимал Снегурочку и частично исчезал в ней, что ж говорить о маленьком Евздрихине, которого просто-напросто не было видно в пышных телесах медсестры. Но кто бы знал, насколько он при этом был счастлив. Да, знала бы его жена, танцующая сейчас со Стойлохряковым на пионерском расстоянии. Евздрихин при всем его желании не мог танцевать с Лизочкой корректно: после того, как клал руки на плечи этой могучей женщины, он оказывался просто-напросто к ней вплотную, если не сказать в ней.
      Примерно около часу ночи прапорщик утанцевал медсестру на кухню, а через некоторое время гости услышали оттуда глухой удар и тихий стон. Раскрасневшаяся Лиза вошла в зал, едва не опрокинув продолжавшего танцевать Стойлохрякова с женой Евздрихина, подошла к своему месту и тихо объявила, что идет домой. Прапорщик показался за ней следом и робко занял свое место, держась рукой за бок. Выдохнув, он взял бутылку и сделал несколько глотков из горла. После чего во всеуслышание объявил о его намерениях проводить даму до дома, вопросительно посмотрел на свою жену. Та, находясь в объятиях подполковника, вымолвила, что не возражает, чем доконала собравшуюся свалить с мероприятия пышную девушку.
      Евздрихин поспешил успокоить жену, мол, он скоро вернется, и они продолжат заседание. Тут Стойлохряков выступил с инициативой проводить Лизу салютом. Он достал охотничьи ружья – одно оставил у себя, а другое передал Холодцу. Они зарядили двустволки и вышли на крыльцо провожать провожатого и уходящую.
      Попрощавшись со всеми, Лиза на морозце, как показалось Евздрихину, стала благосклонной к его домогательствам и с готовностью взяла его под руку. Смотрелись они как верблюд с ишаком. Да не важно, сейчас у всех было хорошее настроение. Стойлохряков и Холодец подняли винтовки вверх, Холодец объявил:
      – Ну сейчас будем немного огня в салют делать.
      – Залп! – скомандовал комбат, и из четырех стволов вылетели два красных и два зеленых огня, которые разорвались в небе, и на какое-то время, несмотря на мглу и метель, над домом стало светло.
      Все радостно воскликнули. Стойлохряков тем временем, подмигивая Холодцу, достал две сигнальные ракеты: одну передал начальнику штаба, а из одной приготовился стрелять сам.
      – Ты что?! – воскликнула Верочка, подбегая к супругу.
      – Ниче-ниче, – отмахнулся он, – сейчас продолжим.
      Тем временем парочка удалялась, а Стойлохряков, казалось, готов был выстрелить в воздух, во всяком случае, руки у него были именно таким образом поставлены, что ствол ракеты смотрел вверх. Не успели Лизочка и прапорщик отойти от дома подполковника на двадцать метров, как за их спиной раздался хлопок и свист. В следующее мгновение Лизочка вскрикнула, хватаясь за пышный зад, а Стойлохряков, стоя рядом с Холодцом, ухохатывались что есть мочи. Медсестра повернулась и послала хохочущих пьяных мужиков на нехорошие буквы. Потом подумала и добавила слово «мудаки».
      Евздрихин, стоя рядом с обиженной девушкой, в которую вошли оба заряда, хотя Холодец был уверен, что метился в прапорщика, обнял ее и стал успокаивать, объясняя, что это такая армейская шутка. И ничего серьезного с ней не случится. Ей действительно не было больно. Но, во-первых, она испугалась, а во-вторых, пальцами ощущала, как в двух местах была прожжена дубленка. А ракеты не успокаивались и продолжали вертеться на снегу, прожигая глубокие воронки.
      Вера подошла к своему мужу и маленьким кулачком постучала по здоровому лбу:
      – Да вы что, вконец упились, что ли? Что это у вас за шутки такие?!
      Тем временем Холодец делал успокаивающие жесты в сторону своей жены, чье лицо из приятного превратилось в злое. Он знал это выражение за долгие годы и понимал, что предстоит после этой вечеринки еще и разбор полетов. Пытаясь загладить последствия глупой выходки, он увлек ее в дом, где стал шептать на ухо, как он ее сильно любит. А в это время его жена продолжала переживать за Лизочку.
      – Да ничего страшного, – кудахтал майор. – Ты что, не видишь, они сейчас друг друга найдут где-нибудь в сугробе.
      Стойлохряков вошел со своей Верой.
      – Да уж, вероятно, – поддержал он начальника штаба. – Такой вариант вполне возможен.
      Но тут все посмотрели на оставшуюся Сашеньку, жену Евздрихина. Она покачала головой и заявила во всеуслышание, что ее муж не такой, и никогда он ей не изменял, и это делать не будет.
      – Всему виною водка, – изрек Стойлохряков после некоторой паузы и снова пригласил всех сесть за стол. И стал вспоминать прошлогоднюю сказку, которую сам и сочинил, после чего настроение в компании было восстановлено.

* * *

      Метель разыгралась не на шутку и требовала от путников большой смекалки для того, чтобы найти верную дорогу к Лизочкиному дому.
      Медсестра шла и ревела, продолжая хоронить собственную испорченную дубленку, продырявленную на попе. К тому же ей было очень унизительно быть предметом потехи подполковника. Она уже твердо решила увольняться из армии и найти себе место где-нибудь на гражданке, где нет таких хамоватых и грубых мужиков, стреляющих по попам красивых полных девушек.
      Евздрихин заботливо шел рядом с ней и интересовался ее самочувствием. Всхлипнув, Лизочка сообщила, что ей дует в простреленное отверстие. И тут же Евздрихин пристроился сзади, после чего едва успел увернуться от разворота Лизы и мощного кулака, просвистевшего по воздуху.
      – Ты что?! – отпрянул он.
      – Убери руки, кобелина! – взвизгнула она.
      Евздрихин, не обращая внимания на вялые протесты подвыпившей девицы, приобнял ее и потащил по сугробам.
      – Куда вы меня ведете?! – пьяно вскрикнула она.
      – Как куда? Домой.
      Вскоре, несмотря на метель, они услышали впереди звуки гармошки, перемежающиеся голосистыми частушками.
      – Гуляет народ! – глаза Евздрихина светились, и он еще плотнее к себе прижал Лизу, после чего стало непонятно, кто, кого, куда тащит. Она покорно шагала с ним рядом и, после того как они подошли к гулякам, узнала дом.
      – Да я не здесь живу! – в сердцах крикнула она. – Нам в другую сторону!
      – Серьезно? – Евздрихин утирал снежинки, летящие ему в лицо. – И что же делать? А куда надо?
      – Нам туда! – воскликнула она, и они, развернувшись, потопали в обратную сторону.
      Шли минут десять-пятнадцать. То там, то здесь над поселком вверх взлетали ракеты, слышался смех, музыка – гуляли вовсю. Топали они, топали и пришли на окраину села, где было просто-напросто подозрительно тихо.
      – Да мы опять не туда пришли! – воскликнула она. У прапорщика опустились руки. Метель такая – ни черта не видно. Только на центральных улицах можно хоть что-то разобрать при свете фонарей. А здесь ни черта не разобрать. Только слышен лай одной собаки, которая, видимо, никак не может уснуть в будке, по случаю праздника.
      – Собака лает посреди метели, – удивилась Лиза.
      – А может, какой вор куда лезет? – предположил прапорщик, отчего у девушки глаза стали в два раза больше.
      Не обращая внимания на ее реакцию, он тащил ее дальше.
      – Куда? – спрашивала она шепотом, топая рядом с ним.
      – А, не важно, – отмахивался он, – надо бы найти какой-нибудь закуток и до утра перебиться. Может, на постой к кому попросимся.

* * *

      Резинкин заглушил двигатель у первых домов Чернодырья. Не разбирая стучали в какую-то калитку до тех пор, пока им не открыли, попросили водки и протянули деньги. Но вышедший к ним мужик сообщил, что водки им самим не хватит, и посоветовал спросить через два дома.
      Направились по указанному адресу. Там сухонькая бабулька вынесла страждущим солдатам трехлитровую банку самогона, забрала только половину из предлагаемых ей денег, пожелала счастья в Новом году и ушла, видать, к таким же бабулькам, как и она сама, которые уже не в состоянии осилить столь крупные дозы «огненной воды».
      Бережно завернув банку в фуфайку и расположив ее во внутренности брони, солдаты хотели было возвращаться в парк, как в этот самый момент из пурги вынырнула парочка: Лиза с прапорщиком Евздрихиным. Увидев «бээмпуху», товарищ Евздрихин сообразил, что это нелегальная операция. А подойдя ближе и постучав по броне, он заставил вылезти наружу Резинкина.
      – Это ты что, мать твою, тут делаешь?! – справился прапорщик, прищуриваясь.
      Витьку тоже было интересно, какого хрена здесь околачивается самый главный механик, в то время как остальные люди сидят за своими столами или уже лежат под ними.
      – С девушкой гуляю, – улыбнулся прапорщик.
      Резинкин посмотрел на Лизу, глядящую детскими глазами на технику, и ему понравилось, что он может управлять какой штуковиной, которая производит впечатление на дам.
      – Ты вот что, дорогой друг, если ты не хочешь, чтобы завтра я доложил о твоей экскурсии по ночному Чернодырью комбату, отвези-ка нас до места. Понял?
      Пришлось соглашаться. «БМП» дернулась, и они покатили по заснеженному поселку. Пронесшись несколько сотен метров, Резинкин наконец удосужился спросить у прапорщика, а куда, собственно, надо. Евздрихин приказал, чтобы правили к нему домой.
      – Как к вам?! – возмутилась Лиза. – Я же хочу ко мне!
      – Водитель не знает, где ты живешь, – знает только, где я живу, – ответил Евздрихин. – Переждешь у меня.
      Лиза надула губы. Простаков улыбался. Через некоторое время девушка поинтересовалась, стреляет ли та штуковина, которая расположена на башне. И Леха не без гордости ответил, что естественно, только вот патронов нет. Доехали до дома прапорщика, кое-как вытащили Лизу из брони. Евздрихин, довольный, пожелал солдатам хорошо встретить Новый год, поставить технику в парк и больше на ней никуда не выезжать, иначе им будет жопа, и предложил своей даме пройти внутрь.
      У Лизы не оставалось сомнения, что этот коренастый усатый дядька сейчас начнет приставать к ней. И тут она напомнила ему о собственном обещании побыстрее вернуться к жене. Вспомнив о подруге жизни, прапорщик скривился и загоревал. Но потом он быстро нашелся и сказал, что объяснит ей, как устал, провожая девушку и протаптывая для нее дорогу, а в конечном счете она его простит и никаких вопросов не будет.
      Медсестра замерла перед калиткой как скала, не поддаваясь упругим порывам прапорщика затащить ее на территорию собственного двора. Она смотрела, как Простаков забирается обратно, а потом поглядела маслеными глазами на товарища Евздрихина.
      – Послушай, – сказала она страстно. – А ведь они в меня стреляли, они меня обидели, – и посмотрела на дуло «БМП».
      Евздрихин заулыбался:
      – Сегодня сказочная ночь. Целуй меня в щеку, – нахально предложил он.
      Девушка, обуреваемая жаждой мести, незамедлительно выполнила указание и тем самым совершила сделку. Порывшись у себя в сарае, прапорщик вытащил на свет несколько патронов для крупнокалиберного пулемета.
      Простаков поглядел на прапорщика офигевшими глазенками.
      – Это не твоего ума дело, – ответил Евздрихин, не дожидаясь самого вопроса.
      «БМП» медленно подкралась к знакомому дому. Повернув башню и направив ствол чуть выше строения, Евздрихин оскалился.
      – Давай-давай, – подбадривала Лизочка, – давай!
      Стойлохряков сидел за столом со своими гостями и супругой и медленно пел под караоке, перемежая куплеты Высоцкого с водочкой. Потом были планы послушать что-нибудь из «Любэ»... То, что случилось секундой позже, осталось в памяти Стойлохрякова до конца дней его. Грохот выстрелов положил всех на пол. Пули ушли выше дома, но произведенного шухера оказалось вполне достаточно.
      Очутившись на войне, Стойлохряков подполз на пузе к окну и, выждав немного, на мгновение высунул полголовы в оконный проем, поглядел на улицу и снова спрятался.
      Сказав одно нецензурное слово, подполковник вновь взглянул в окошко. Перед домом в единственном числе стоял Евздрихин и скромно так держал руки в карманах, как будто ничего и не было. Вместе с улетевшими в небо пулями куда-то подевалась и пурга. Тучи быстро уходили в только им ведомые дали, освобождая высокое звездное небо.
      – Кто стрелял?! – выкрикнул Стойлохряков и, весь красный от водки и гнева, выбежал на улицу. За ним последовал и Холодец, хотя ему желалось остаться за защитой стен, так сказать, до выяснения всех обстоятельств.
      Комбат, топая по засыпанной снегом дорожке, подошел к прапорщику:
      – Ты что, на хрен, совсем ума лишился?!
      – А чего я-то? – моргал Евздрихин. – Я совсем ничего.
      Комбат поглядел по сторонам и подошел к свеженькой колее.
      – Ну точно «БМП». Кто здесь был?
      Евздрихин молчал как партизан. Потом он наконец предложил своему начальнику выпить – праздник все-таки. Подошел Холодец.
      – Это что тут за стрельба не дает людям праздники делать?
      Прапорщик молча вошел в дом, и офицерам ничего не оставалось, как последовать за ним. Усевшись за стол, Евздрихин попытался улыбнуться. Во-первых, он сообщил жене, что прибыл и доставил Лизу к себе домой, а во-вторых, выложил все как есть, то есть сдал Резинкина с Простаковым.
      – Но вы не волнуйтесь, товарищ подполковник, – егозил Евздрихин. – Они непьяные, в своем уме. Сейчас поставят технику на место и больше шалить не будут.
      Комбат схватился за голову и подошел к полевому телефону. Добравшись до лежащего на топчане Мудрецкого, он поднял его и попросил к телефону Резинкина, зная, что сейчас того в парке быть не может.
      – Он спит, товарищ подполковник, – оправдывался Юра.
      – Тогда Простакова. Тоже спит? – Мудрецкий припух, поняв, что парни влетели. – Вот что я тебе скажу, лейтенант, с Новым годом!
      – Да это, товарищ подполковник... – забубнил Мудрецкий.
      Но комбат перебил его:
      – Молись, чтобы эта поездка закончилась без происшествий!
      – Слушаюсь, товарищ подполковник.
      Мудрецкий первым повесил трубку и, выдохнув, поглядел на разомлевшего Валетова, тихонько посапывающего на втором лежаке и даже не проснувшегося во время этого короткого, но неприятного разговора.
      «БМП» неслась по плохо расчищенной дороге. Внутри были Лизочка, Простаков и, само собой разумеется, Резинкин. Леха, очутившись в замкнутом пространстве с такой дородной, аппетитной женщиной, вначале поинтересовался у нее, как прошел Новый год. И, услышав в ответ: «Хорошо», приблизился к Лизе, которая никуда не могла от него деться, и предложил ей для начала попробовать самогону из банки.
      – Мне домой надо!
      Оставив идею с самогоном, Леха пригнул Лизу к себе и отпустил ей прекрасный засос. Как пышная девушка ни напрягалась, из Лехиных объятий выбраться она так и не смогла.
      Когда Резинкин причалил к воротам парка, Леха, довольный, лежал на распробованной медсестре и улыбался, изредка целуя ее в губы.
      – Что же мне теперь делать? – выла она, сбрасывая с себя мужика и оправляясь.
      – Как чего? – не понимал он. – Пойдем, будешь с нами Новый год встречать, а завтра утром мы тебя домой отвезем. Щас ведь не видно ни черта.
      Вылезли из машины. Резинкин остался сидеть, так как ему еще тачку на стоянку ставить. Открыв ворота, Простаков запустил технику. После этого они вошли в кунг.
      Увидев перед собой знакомую медсестру Лизу, которая, похоже, была подшофе и в растрепанных чувствах, Юра предложил даме табурет и неопорожненный котелок с картофельным пюре. Лиза отрицательно покачала головой и постучала остренькими коготками по поставленной на стол трехлитровой банке самогона. Вошел Резинкин. Юра, прежде чем начать разливать продукт, сообщил, что комбат в курсе. Но Лизочка покачала головой, взглянула из-под бровей на Простакова, а затем сообщила солдатам о невозможности товарища комбата выступать по данному инциденту, так как в противном случае она сама на него в суд подаст за стрельбу в попу сигнальной ракетой. После чего она показала собственный тулуп.
      – И, вообще, я буду из армии увольняться, – сообщила она.
      Поскольку в коллективе не было кадровых военных, то никто это не воспринял как личное оскорбление. А проснувшийся и севший на кушетке Фрол, проморгавшись, сообщил собственное мнение:
      – А тебя никто не осуждает. Вообще, непонятно, как ты здесь оказалась. Мы спим и видим, как бы свалить отсюда, а ты вот служишь по доброй воле.
      Несмотря на расстройство Лизочки по поводу стрельбы в ее пышные места и ее жгучее желание убраться из армии, первый тост на самогоне подняли за службу, так как ничего иного на ум, сидя первого января в ночь в военном парке, прийти не может. Простаков, остограммившись, приобнял Лизу на глазах у остальных и прошептал ей на ухо сладкий комплимент про ее великолепную грудь. Лиза хихикнула, оттолкнула его от себя и предложила мальчикам выпить еще. Никто не отказался, и вскоре трехлитровая банка была ополовинена, а к утру в ней не осталось ничего, даже едва заметного мутноватого осадка.
      Когда утром первого января выведенный из себя ночной пальбой комбат приехал в парк и открыл дверь кунга, то перед его глазами предстало подобие поля боя, только ран у бойцов не было. Мудрецкий храпел. На втором лежаке Резинкин, затолкав в угол Фрола, спал без задних ног. А внизу на полу лежал Простаков, накрывшись телесами Лизы, при этом и парень, и девка крепко-крепко спали.
      Поглядев на последствия урагана, комбат захлопнул дверь, сел на завалинку и закурил. Холодец, приехавший вместе с ним, вытаращил глаза, склонился над подполковником.
      – Ну, что там?
      Комбат сделал глубокую затяжку и, выпустив дым в ясное небо, улыбнулся:
      – Ничего. Новый год и тут был.

      Ночь. В комнате сопит дежурный офицер, а через коридор за дверью, что напротив, в каптерке, идет игра в карты. Не спится после воплей Холодца. А дело-то плевое: дали им лопаты и сказали: «Копайте!» И они копали. Только перерубили какой-то кабель. Говорят, хорошо, что, когда рубили, никого током не убило. И сейчас Валетов, Простаков и Резинкин были счастливы тем, что остались живы, и тем, что на них только покричали. А кабель менять придется.
      Больше всего Валетова злил тот факт, что канаву им приказали копать в марте месяце, когда земля еще студеная, и пришлось ее ломом долбить, пока не дошли до мягкой почвы. Младший сержант Простаков, к большому удовольствию мелкого, не вел себя как сволочь, то есть не заставлял слишком много бедного маленького мальчика махать ломом – сам большую часть работы проделал. Даже товарищ ефрейтор Резинкин, и тот не остался в стороне. Как-то уж получилось здорово, что в парке все вверенные ему машины могут завестись, а если всю работу выполнил, значит, добро пожаловать на траншеи. Что и пришлось Витьку пережить сегодня вместе с остальными корешами.
      Витек то и дело поглядывал на истертые в кровь руки.
      «Когда ж это закончится?» – подумал он. И тут его озарило.
      – Мужики, нам осталось-то всего один год отслужить. Год остался! Половина позади! Если отпуск выкинуть, как раз год.
      – Да, – соглашался Фрол, заглядывая к Простакову.
      – Че ты смотришь-то? – обижался Леха, убирая карты в сторону.
      – Да ниче, ниче, – успокаивал его Фрол. – Ты ведь все равно эту игру не знаешь, тебе объяснять надо.
      – Че это я покер не знаю. Знаю покер, – оправдывался Леха, глядя на стопочку сигарет около Валетова.
      – Да плохо знаешь. – Фрол глядел на Резинкина и подмигивал тому.
      – Че это вы еще перемигиваетесь?! – воскликнул Простаков с обидой. Он проиграл уже десять раз кряду и не понимал, почему к нему не идет карта.
      Сегодня был первый вечер, когда Простакова Витек с Фролом решили научить играть в покер, и успехи тот делал неплохие. Где-то раз на пятнадцатый, когда сигарет у Лехи больше не осталось и играли на интерес, Гулливер воскликнул, что он выиграл, и бросил на стол карты. Все увидели два туза и три дамы.
      – Фул хаус!!! – кричал он и радовался. – Фул хаус!!!
      Закрыть такую комбинацию в большинстве случаев – невозможно, мало что остается. Но Валетов не сдавался, он выложил перед Простаковым свои карты:
      – Вот, гляди: четыре туза и покер.
      – Как это так?! – не понял Леха и схватил Фрола за грудки. – Ты что? У меня вот два туза, как это у тебя четыре? Такого быть не может!
      – Но у меня же вот они есть, – оправдывался Валетов. – И кто тебе сказал, что в колоде всего четыре туза?
      – Ты сказал, – наступал на него здоровый, приподнимая мелкого со стула.
      Резинкин лежал. Он был не в силах подняться и ржал до того момента, пока Леха не заткнул ему пасть.
      – Ты че разорался, – бурчал он. Выпустив из рук Валетова, он добился того, что теперь мелкий стал падать на пол со смеху, глядя на то, как Витек пытается освободить собственный рот от рук Лехи, продолжая истошно вопить и вырываться.
      Оставив бесполезное занятие, Леха снова поймал мелкого и начал обыскивать его. Когда из рукавов, из штанов посыпались карты, Простаков разозлился:
      – Ты нечестно играешь!
      – Ну конечно, нечестно, если на столе шесть тузов. – Валетов крутил пальцем у виска. – Ты че, дурак, че, приколоться нельзя?
      – Так это пока я тут все время проигрывал, ты надо мной прикалывался?
      – Ну немножко.
      Резинкин ржал. Гулливер подскочил к нему и тоже стал обыскивать, и из него тоже посыпались карты.
      – Вы два урода! – Леха обиделся и, хлопнув дверью, ушел спать.

* * *

      На следующий день история с перерубленным кабелем получила продолжение. Для того чтобы восстановить его, необходимо было выбрать вокруг поврежденного места побольше земли, иначе электрики не смогут заняться обрывом. Виновные вновь были отправлены на работы.
      Как только Валетов вручил Простакову лом и предложил им немного помахать, Леха отбросил инструмент в сторону и встал в позу:
      – Вы сегодня ночью надо мной немного поиздевались, теперь я над вами поиздеваюсь. Берите инструменты и начинайте выбирать вот здесь и вот здесь.
      Резинкин беспрекословно подчинился, а Валетов попытался еще немного поиграть на нервах, но Леха был непреклонен. Отыгрываясь за ночное издевательство, он сидел на куче выкиданной земли, подложив под зад фуфайку разогревшегося Резинкина, и глядел на то, как парни трудятся.
      Мартовское солнышко грело, и работяги вскоре запотели и задышали.
      – Вот так, вот так, – подбадривал их Простаков. – Меньше отдыхаем, больше трудимся. А нарушать приказ старшего по званию нельзя.
      – Да если бы ты был и младший по званию, – Фрол заискивал перед Гулливером в надежде на то, что он и сам поможет им в работе, – все равно бы тебя пришлось слушаться, видишь, ты какой здоровый! – И тут с хорошего тона Фрол перешел на оскорбление: – Вот наградила же природа такого дурака силой. Так он вместо того, чтобы товарищам помочь, сидит на выработанной ими земле и улыбается.
      – Эту кучу я вчера накидал, – поправил его Леха. – А кабель, между прочим, ты перерубил.
      – Да как это я! – Фрол выскочил из ямы. – Это ты перерубил, я вчера в яму-то и не спускался!
      Простаков не стал с ним спорить и посоветовал вернуться обратно к работе.
      – Опять дерево трухлявое, – ругался Резинкин. – И камни какие-то...
      – Ты копай, копай, не отвлекайся, – напутствовал его младший сержант. – Резче движения, товарищ боец!
      Вдруг Резинкин перестал рыться в яме, запустил в землю пальцы и вытащил на свет монету.
      – Ты че нашел? – подскочил тут же к нему Фрол и выхватил находку у Резинкина из рук.
      – Отдай! – воскликнул Витек.
      – Да, ладно-ладно. – Фрол отошел в сторону.
      Простаков подкрался к нему и перехватил монету вместе с рукой. Потом вырвал, так что Валетов вскрикнул: «Пальцы!»
      – Да ладно, какая мелочь. – Леха отдал монету Резинкину. – Не ты нашел, не лапай!
      Витек стал разглядывать находку. Монетка была небольшая, но подозрительного такого, желтого цвета, что наводило на всякие разные мысли. Потерев ее между пальцами, Резина очень быстро добился приятного блеска. На его руки сейчас смотрели Леха и Фрол. Фрол шептал:
      – Не может быть, чтоб это было золото.
      – Это почему? – обиделся Резинкин.
      – Потому что таким дуракам, как ты, не должно везти по жизни.
      Простаков, услышав разговоры о богатстве, как-то сразу потерял к этому интерес и сам спустился в яму, начав там ковыряться.
      – Уйди оттуда! – закричал Резинкин, спрыгнул вниз и накинулся на Простакова. – Это я нашел, понял? Нечего здесь рыть! Мое место.
      Сунув монету в карман, Резина продолжил копаться дальше. Глядя на то, как он рьяно роет, Простаков советовал ему время от времени не углубляться, а расширять, расширять фронт работ. К обеду на энтузиазме Резинкин перерыл все, а Валетову и Простакову оставалось только наблюдать сверху за тем, как рьяно трудится их товарищ. Но из ямы Витек вылез только к обеду, и он был очень расстроен тем, что его дальнейшие поиски ничем не увенчались. Зато с поставленной задачей все было в порядке.
      – Ну, че будем делать? – Простаков чесал лоб. – Скажем, что нам еще надо время, придем сюда, будем балдеть. Да, Резина?
      Резина тем временем разглядывал монетку:
      – Не по-нашему написано.
      – Дай поглядеть, – вился вокруг него Валетов. – Ты же дурак, ты не поймешь, что это такое.
      Надо действительно было разобраться. Прежде чем отдать более образованному, Витек сразу поставил точку в споре:
      – Монета моя. Всем ясно?
      – Да ради бога, – обиженно пробурчал Простаков.
      – Завидуешь, – улыбался Резинкин. – А монета клевая.

* * *

      После приема пищи, несмотря на уговоры остальных посидеть-побазарить, Резинкин снова спустился в яму и продолжил шарить там лопатой в надежде еще на одну находку.
      – Да это случайность, – Фрол говорил нетвердо, он и сам был бы не прочь поискать, если бы это было не так тяжело.
      – Вот дерево и камни, – Простаков рассуждал, глядя за возней сослуживца. – Скорее всего, здесь когда-то дом стоял.
      – Че это тут в таком месте дому делать? – не согласился Валетов. – Место непрестижное. Посмотри вокруг: вот там лес, а мы посреди поля; и рядом ни пруда нет, ни каких тебе достопримечательностей. Может, тут хотя бы дуб рос столетний, так дуба тоже нету. Ничего нету – пустое поле. Почему тут должен был стоять дом? И раньше так далеко от остальных дома не строили. Раньше деревнями жили.
      – Много ты знаешь, – бурчал Резинкин, продолжая копаться.
      Когда под его лопатой в очередной раз что-то звякнуло, все просто застыли. А Резина, он начал рыть интенсивнее и вывернул на свет в скором времени небольшую наковальню.
      – Ниче себе! Так тут че получается, кузня, что ль, была?
      – Ага, печатный двор тут был: монеты, наковальни, кузни. – Фрол ходил по краю ямы, словно кот вокруг банки со сметаной.
      Неожиданно самый образованный из троицы предложил закончить изыскания, объяснив это тем, что столь обширная разработка может навести электриков, которые рано или поздно сюда прибудут, на мысли о каких-то посторонних работах – для того чтобы им кабель починить, они уже тут достаточно нарыли.
      – Надо бы местные архивы посетить, – продолжал рассуждать Валетов. – Может быть, осталась какая-нибудь информация о том, что здесь было и что это за место такое.
      – Че за место, – ехидничал Простаков. – Рабочее такое место – солдаты тут ямы роют. Понял?
      – А для чего мы тут яму роем? – задал сам себе вопрос Валетов и тут же ответил: – Роем мы ямы под столбы, поскольку здесь принято решение нашим дальновидным командованием поставить еще один парк.
      – Не могли до весны подождать, – бурчал недовольный Простаков.
      – Если б до весны подождали, то не я бы эту яму копал, может быть, – возражал Резинкин, – и не нашел бы эту монету.
      – Ну, дай рассмотреть! – вился вокруг него мелкий.
      Видимо, это увивание доставляло механику-водителю большое удовольствие. Ему было приятно, как его просто упрашивают ознакомиться с найденной вещицей. Простаков как бы не показывал собственного интереса к этой находке, но по его временами напряженному молчанию чувствовалось, что надо бы все-таки и меру знать в издевательствах над товарищами и показать, что же это такое.
      Наконец Резинкин смилостивился и вытащил из штанов находку.
      – Нате, глядите, – небрежно отдал он монету Валетову.
      С одной стороны желтенького кружка был выбит профиль какого-то мужика, а с другой стояла корявая единица и под ней шла надпись на латинском. Название валюты прочитать оказалось невозможным, так как большая часть надписи была затерта.
      – Это номинал какой-то, – тут же сообщил остальным свой вердикт Валетов.
      – Чего это? – не понял Простаков.
      – Чего-то один, понимаешь? Есть один рубль, один доллар, а это чего-то тоже один.
      Валетов взял и на глазах у обезумевшего от ужаса Резинкина засунул монету в рот и надавил на нее зубами. После этого вынул и поглядел.
      – Золото, Витек. Ты нашел золото.
      – Не может быть, – Резинкин побледнел и отобрал обратно монету. – Неужели золото? Если в лом сдать, как думаешь, сколько за нее получить можно?
      – Ты дурак, в лом! Тебе коллекционеры кучу денег за это отвалят.
      – А если в лом? – поддержал собственника здоровяк.
      – Да как вы не поймете! – схватился за голову Фрол. – Раньше пробу золота не выдерживали так, как сейчас. Металл, из которого выплавлена монета, с точки зрения ювелирной промышленности – от-стой полный! В каком это веке сделали? Ну-ка дай обратно.
      Валетов попытался вырвать монету, но Резинкин сам стал крутить ее перед глазами:
      – Вот здесь вот только вот видно, – он смотрел, напрягая зрение, – тысяча шестьсот...
      – Какой? – не поверил Простаков. – Не может быть!
      – Вот, тысяча шестьсот пятьдесят какой-то год, – наконец-то сообщил Резинкин. – Это же сколько веков назад!
      Простаков протянул руку, и Резинкин положил на нее монету.
      Леха покрутил кругляшок в руках и затем вернул ее владельцу.
      – Не слишком тяжелая. Много денег тебе за нее не дадут.
      – Да хоть немного, – мечтательно произнес Валетов и прищелкнул языком. – Можно было бы купить килограмм шоколада или двадцать литров пива, представляете? Пива! Двадцать литров! Немецкое. Или наше. Наше дешевле. Тогда тридцать литров на троих. По десять литров на пачку. Это же какой праздник можно устроить!
      После отбоя, вечером, дебаты были продолжены. Ясно было одно, что монету надо было как-то реализовывать, для того чтобы надыбать с нее хоть немного денег. В армии с деньгами – никак! Потому как зарплата солдата – пародия на дотацию.
      Они еще не знали, как реализовать монету, но уже договорились о том, что это будет пиво, красная рыба или, на худой конец, вобла. За перерубленный кабель никто не будет отпускать вас даже в увольнение в поселок, поэтому единственной возможностью выхода в цивилизацию оставалось пойти в патруль – делать вид, что ты ловишь себе подобных, попытавшихся в самоволку смотаться в поселок из батальона.
      Такая возможность всем троим отправиться в наряд предоставилась только через два дня. Одевшись в парадку, навесив штык-ножи, патрульные, возглавляемые Простаковым, с красными повязками на шинелях, вышли через КПП и пошли вначале по ранее определенному маршруту. Ни для кого не было секретом, что патрульные как раз и снабжали батальон водкой, сигаретами и наркотой, последнее – для особо страждущих. Естественно, поручения выполнялись за некую мзду.
      К Простакову уже подходили из других рот с просьбой купить то-то и то-то. Но Леха, благодаря своим габаритам, сумел вежливо всем отказать, сославшись на уже и так большое количество поручений, и поэтому попросил людей подождать, пока их собственные граждане соберутся в тот же патруль или когда они сами в него пойдут.
      Пройдясь по порядку по Ильич-стрит и будучи засвеченными, что очень хорошо, майором Холодцом, троица наконец свернула с главной улицы и пошла по поселку в сторону небольшого рынка, где торговля шла постоянно. Там продавалось все, начиная от ворованного воинского имущества, сбываемого теми же прапорщиками, и заканчивая завозимыми из далекого Китая полотенцами и трусами, которые в большом количестве развешивали на своих прилавках узкоглазые, темнокожие и темноволосые люди.
      Простаков тут же подошел к одному из продавцов и, стоя перед разложенным рядом мужских носков и маек, стал пытаться наладить разговор с этим человеком, очень и очень похожим на аборигенов той местности, в которой он вырос. Простаков раньше никогда не был на рынке, несмотря на то что прослужил уже год в этом поселке. Когда солдат говорит, что он служил там-то и там-то, это не значит, что он в этом углу все видел. Солдат в одном и том же углу видит именно то место, на которое ему укажут старшие товарищи командиры, а не то, на которое он хочет смотреть.
      Фрол с Витьком, как это и положено по правилам ведения патруля, последовали за своим старшим, который уже успел сказать несколько фраз торговцу, но тот непонимающе глядел на него и не знал, что ответить. Наконец, на нормальном русском языке человек сообщил, что он не понимает подошедшего к нему солдата. Сконфузившись, Леха тоже перешел на русский и попросил узкоглазого продавца подсказать ему, где на базаре можно сдать в лом золото.
      Торговец моментально забыл про тряпки, положил на прилавок футболку, которую он начал крутить в руках, как только Простаков подошел к нему, и, улыбаясь мелкими зубами, попросил Простакова показать ему предмет, который жал ему карманы и вел к перекупщику.
      – От тебя я денег не увижу, – тут же парировал его домогательства Леха. – Где тот, кто скупает золото?
      Как оказалось, человечек в потертой фуфаечке сидел на раскладном стульчике, а перед ним на картонке была надпись: «Куплю золото, серебро, медали, монеты».
      – О, монеты! – воскликнул Валетов и ткнул Резинкина в бок. – Видишь, он монеты покупает.
      Другого такого мужичка на всем рынке не нашлось, поэтому делать было нечего. Валетов подогревал постоянным нытьем разговоры о пиве и о том, как это будет классно. Пришлось Резинкину вынимать из кармана находку и отдавать заинтересовавшемуся дедульке, чьи руки стали мелькать в воздухе с великой быстротой.
      Наконец, помахав руками, чем он выражал свои собственные охи и ахи, глядя на сверкающий желтый кружочек в руках Витька, он сделал невидимое движение, и монета перешла в его маленькие крючковатые пальцы. Мужичок снял с носа навороченные солнцезащитные очки, и солдаты увидели, что у скупщика только один глаз настоящий, а второй представляет из себя сплошное бельмо. Поглядев на монетку, мужичок неожиданно сунул ее к себе в карман.
      Простаков был в ярости. Он сорвал наглеца с его стульчика и уже хотел было тряхнуть хорошенько, но тут мужик запищал:
      – Не троньте инвалида! – и постучал по одной из ног. Раздался глухой звук, обозначавший, что под штаниной у него находится протез. – Никуда я от вас не убегу.
      Сложив стульчик, подобрав картонку, мужичок поковылял в только одному ему известном направлении. Вскоре солдаты спустились в небольшой подвальчик, где стоял стол, а в углу лежали скребки и метлы.
      – Я тут дворник на рынке. Что мне платят? Ничего не платят! – кудахтал мужик. Трое смотрели на него напряженно. – Да вы не волнуйтесь, ребята, – он выложил монетку на стол. Включил лампу и стал крутить под ней найденный экземпляр.
      Одноглазый мужичонка, так его растак, глядел на монету в течение минут двух, при этом он вздыхал и охал, не обращая внимания на натужные вопросы Валетова.
      – Сколько? Ну, сколько? – вился вокруг него мелкий до тех пор, пока Простаков не прищемил ему хвост.
      – Стойте, успокойтесь, – бормотал мужик. – Сейчас я вам все скажу. Сейчас я назову цену. Я дам вам за эту монету, – он задумался, – пятьдесят рублей. Это большие деньги для такой мелочи.
      Резинкин помрачнел, а Простаков выхватил с пояса штык-нож и воткнул его аккуратно между ладонями мужика. Острие лезвия вошло в миллиметре от монеты. Одноглазый в испуге отдернул руки и одним-единственным зрачком, расширившимся от ужаса до огромных размеров, глядел на здоровяка, который едва не оттяпал ему еще и пальцы.
      Простаков улыбался.
      – Извини, – пробормотал он, забирая денежку. – Я забыл, что для пальцев протезов-то не делают, может быть, я был бы повежливее. На, – Простаков отдал монету Резинкину, – останется тебе как сувенир. Будем мы тут из-за пятидесяти рублей бодягу разводить.
      Солдаты пошли обратно. Валетов на прощанье показал этому то ли дворнику, то ли бомжу, то ли непонятно кому средний палец на руке и последовал за остальными.
      – Стойте! – взмолился дворник. – Дам сто рублей! – но его никто не слушал. – Дам двести!
      Первым остановился Валетов, которому хотелось пива и было наплевать на монету. Но Простаков упрямо поднимался из подвала наверх.
      – Триста!
      Резинкин начал оказывать сопротивление, но Леха его вовремя схватил за ремень и тянул все выше и выше.
      – Четыреста!
      Остановившись около двери, Леха повернулся и, прищурившись, взглянул на мужичка:
      – Две тысячи. Иначе эту монету ты никогда не увидишь.
      Мужичонка, вскочивший было со стула, вновь плюхнулся на него и забился в истерике:
      – Но у меня нет таких денег!
      – Значит, эта монета стоит как минимум в два раза больше, если ты согласен ее купить за две, – тут же начал отрабатывать собственное образование Валетов. – Ведь ты не дурак и сам хочешь остаться с прибылью. Поэтому и собрался, и пошел с рынка, а не стал там с нами разговаривать. День удался, да, мужик? – улыбался Валетов, снова спускаясь по ступенькам вниз.
      – У меня нет двух тысяч! – жался скупщик. – Мне надо время.
      – А сколько у тебя есть? – спросил практичный Леха, прикидывая, что, если мужик сейчас даст полторы, это уже неплохо. Правда, согласится ли с этим хозяин монеты... Но, скорее всего, согласится. Иначе проведет неспокойную ночь. А никто не любит Простакова – он ведь может так достать товарища, что впоследствии только от его разговоров о неправильном поведении становится дурно и болит голова. Нет, он руками не трогает, просто никуда не отпускает тебя из комнаты в течение трех часов и посреди ночи долдонит о том, что товарищ боец повел себя неверно и должен был вести себя иначе – так, как надо Леше Простакову.
      Закатив за веко свой единственный глаз и оставшись на мгновение практически слепым, старик поднялся, вернул глаз в нормальное положение и подошел к кубышке, из которой вытряс все имеющиеся у него деньги.
      – Вот, тысяча шестьсот пятьдесят рублей. Если не хотите ждать два часа, можете забрать вот эти деньги – и отдайте мне монету.
      Солдаты переглянулись.
      – Кто знает, сколько он еще там ходить будет, – прошептал на ухо Простаков. – Соглашайся. Пива упьемся!
      – Но ведь она стоит четыре тысячи, – возражал Резинкин.
      – Да не знаем мы, сколько она стоит! Давай заберем деньги, отдадим монету и уйдем.
      На том и порешили. Поменяв все, что у него было, и забрав монету, мужичок возьми да и улыбнись, что могло свести все его усилия на нет, потому как Лехе не нравилось, когда его обманывают, а обманывали его очень часто, но в основном свои же друзья, и потом ему об этом рассказывали. Он злился, но никому рук и ног не отрывал. А здесь же вот чужой человек, и улыбается точно так же, как Валетов, когда обманывал его. Он эту улыбочку хорошо знал. Леха повелся было, но Резинкин помахал перед его носом деньгами, часть из которых была замусолена и весьма грязна, но это все-таки деньги, и им сейчас на том же рынке за эти деньги дадут несколько бутылок пива, которые еще необходимо искусно затарить в шинель и уйти в какое-нибудь укромное местечко.
      Выбравшись на улицу, довольные патрульные тут же отоварились, взяли по две бутылочки, сунули в карманы и поглядели по сторонам. Надо было куда-то уйти. Но сейчас не лето, зеленых деревьев и кустов нет, затариться негде и потихонечку посидеть, подудонить пивко. Пришлось возвращаться обратно к этому дворнику, платить ему из тех денег, что он им отдал, пятьдесят рублей за постой, садиться и за этим самым столом в подвальчике, там, где под потолком горит одинокая маломощная лампочка да мурлыкает крохотный китайский радиоприемник, базарить о службе. И одноногого угостили, все-таки щедрый мужик попался – за какую-то сраную монету больше полутора тысячи денег дал.
      Слово за слово, и вскоре одноногий сам спрыгал еще за пивом на ассигнованные ему средства, вернулся довольный, с новой колодой карт, и предложил поиграть по маленькой, так, на интерес. Фрол поглядел на часы. Они вполне могут зависнуть здесь. На том и порешили.
      Игра, в которую начали мужики резаться, называлась «Покер», и это слово Леха знал. Несмотря на то, что Валетов и Резинкин считали себя искушенными игроками, но карта не шла, и вскоре они остались ни с чем – наскребли последнюю сотню. Тут Леха, поглядев на своих недавних учителей, пнул их под столом то одного, то другого, отчего оба пошатнулись и примолкли, и предложил сыграть один на один.
      Одноглазый, разошедшийся от пива и прущей к нему удачи, улыбаясь валетовской, ненавистной Лехе улыбочкой, тут же согласился, глядя на выложенную перед ним бумажку в пятьдесят рублей.
      Фрол с досады махнул рукой, отвернулся от стола и закурил. Резинкин поддержал товарища. Так они сидели и дымили. Витек хоть изредка на стол поглядывал, а Фрол, тот вообще скис и был рад тому, что сейчас у него в руке еще зажата недопитая бутылка – все, что у них осталось с этой монеты.
      Неожиданно для собравшихся Простаков объявил о выигрыше, забрал у продолжавшего улыбаться одноглазого пятьдесят рублей и удвоил ставку, поставив стольничек. Раздали снова, и снова Леха выиграл. Одноглазый продолжал улыбаться.
      Настала очередь третьей партии. Разыграли. Леха опять выиграл, но на этот раз одноглазый почему-то уже не улыбался, потому как состояние Простакова начало стремительно расти. Постоянно увеличивая ставки через игру, Леха добился паритета и предложил поставить все на все. На лбу у мужичка выступил пот, и потел он не один, так как и Витек, и Фрол переглядывались друг с другом и утирали ладонями мелкие бисеринки влаги.
      – Ты че, дурак? – шептал ему Валетов. – Сейчас все просадишь.
      – Судьба, – возражал Леха, – судьба такая.
      Раскидали. Прежде чем открыться, Леха выдержал паузу, не стал выкладывать собственные карты, не дожидаясь, пока раскроется противник.
      Но не могло быть такого. Только в сказке! Стрит. Придумать что-то более существенное просто невозможно. Нет, конечно, варианты еще есть в покере, но они выпадают-то раз в году. Не раскрываясь, одноглазый бросил свои карты, и снова все деньги перешли к пацанам.
      – Ну че, может, на монетку? – Леха тасовал карты неумело, видно было, что игрок-то он начинающий и никак он не может делать такого маститого игрока, как одноногий. Ведь тасовал тот не глядя и с очень большой скоростью. А Леха ковырялся в колоде, словно дите в солдатиках. Кое-как перемешав, стал снова раздавать.
      – Нет! – воскликнул мужик. – Ты плохо помешал.
      – Ну помешай, – предложил Алексей.
      И тот мешал. Мешал долго, глядя на поблескивающую монетку и кучу денег. Наконец отдал колоду Лехе, Леха еще несколько раз перекинул карты и занялся раздачей. Посмотрев на то, что ему выпало, он отбросил три карты, взял из колоды еще три и уставился в собственный окончательный вариант.
      Игроки смотрели друг на друга, и было слышно, как по комнатке летала слишком рано проснувшаяся толстенная муха и натужно жужжала. Пустая бутылка выскользнула из руки Валетова и, упав на пол, разбилась. Все вздрогнули. Мужик первым выбросил свои карты, и там ничего, кроме двух пар, не было. Леха тоже раскрылся, и все солдаты радостно закричали:
      – О-го-го!!!
      Собрав все карты со стола и забрав монету и деньги, оставив скупщика ни с чем, троица с гоготом выкатилась на улицу. Мужику в качестве дивидендов от сегодняшнего дня остались пустые бутылки да мусор и грязь на полу.
      Пьяный и довольный патруль вернулся обратно на Ильич-стрит. Парни не сдерживали эмоции, они от ощущения великого кайфа отбили Лехе всю спину. Тот улыбался и никому не давал сдачи, несмотря на то что Валетов порой лупил со всей дури, пытаясь пронять толстокожего слона. Но тому все было нипочем. Выходило, что монета остается у Резинкина – не будет он чужое забирать, а вот деньги, деньги все Леха забрал себе. И теперь он становился королем, ведь в его карманах сейчас было больше тысячи. А Валетову ничего не досталось: он снова был зол и обижен на происходящее. У этого – звание, другой – ефрейтор, а у него снова – ни монеты, ни денег.
      Сидя вечером в каптерке, датые и довольные, Простаков, Валетов и Резинкин начали играть в карты. Понятное дело, что теперь Леха пользовался авторитетом. Но почему-то, когда они играли втроем, Простакову опять не везло, и он проиграл пачку сигарет, купленную на рынке.
      – Хватит придуряться! – злился Валетов. – Играй нормально.
      Но Леха продолжал сдувать все подряд. В одну из раздач Резинкин стал гоготать без удержу.
      – Ты че? – не понял его оставшийся недовольным сегодняшним днем Фрол.
      – Да на, погляди! – Он отдал ему карты, и Валетов увидел, что на руках у Витька оказались две пиковые дамы.
      – Это че такое?
      Простаков улыбался во всю пачку:
      – Тройка, семерка, туз. Ха-ха-ха! Как у Пушкина. Вы думаете, почему я у одноглазого выиграл? У меня в кармане еще одна колода была. Понятно? Кто меня учил-то?! А? – Он гоготал во всю глотку.
      – Откуда? – недоумевал Фрол.
      – Те карты, что я из вас вытряс, я собрал и...
      Раскрылась дверь каптерки, и на пороге появился лейтенант Мудрецкий, дежуривший в эту ночь.
      – Оборзели совсем! Людям спать не даете! Карты убрали.
      Порявкав на пацанов, Юра закрыл дверь и ушел спать. Мудрецкий ненавидел дежурить в роте. Каждую ночь, как он заступал на дежурство, случалась какая-нибудь гадость: один другому морду набьет или какие-нибудь уроды в сортире марихуаны обкурятся. Сегодня, как это ни странно, в роте все прошло спокойно.
      Лейтенант вышел из каптерки, посмотрел на взлетку. Так, следов крови нет – замечательно. Прошел в сортир – чисто. Дневальный на тумбочке стоит. Взглянув на часы, Мудрецкий посмотрел на тумбочку.
      – Эу! – крикнул он. Дневальный, замерев по стойке «вольно», дремал. – Хорош спать, ори давай.
      Встрепенувшись и раскрыв глаза, человек в форме увидел, что на часах уже шесть-ноль одна, и выкрикнул ненавистную команду:
      – Рота, подъем!
      Одновременно с его словами на этаж вошел комбат, гладко выбритый, морда бледно-красная с морозца, весь такой деловой, подтянутый, насколько это возможно с его огромным пузом. И тут же дневальный прокричал:
      – Смирно!
      Лейтенант на том самом месте, где застала его команда, обернулся кругом и замер – в коридоре больше никого.
      – Че такое, я не понял, где люди? – забухтел комбат. – Минута прошла, никого не наблюдаю. Где дежурный?
      Начался новый армейский день. Тем временем Простаков, лежа в каптерке и придавив собою во сне Резинкина, попытался разлепить глаза, но у него ничего не получалось до тех пор, пока Фрол, очнувшись, не стал пихать его в плечо. Не успели они прийти в себя со сна, как в каптерку завалил комбат, застав троих приятелей в месте, где им быть совершенно не положено.
      – Это че такое? – бурчал Стойлохряков. – Ну-ка, построились! – Троица поднялась и оправилась. – За мной! – скомандовал Стойлохряков, и солдатам пришлось подчиниться. Он, не давая им одеться, в одной форме провел из казармы в штаб и застроил их у себя в кабинете.
      Приказав дежурному приготовить себе чаю, комбат недолго тянул кота за интимное место:
      – Где монета?
      Никто из троих не пошевелился. У каждого в голове возникла одна и та же мысль: как комбат узнал о находке?
      – Монету сюда! – палец стучал по крышке стола.
      Никто не шевелился.
      – Вы о чем? – заискивающе Фрол приблизился к начальнику, но тут же был окриком возвращен на место.
      – Я не буду с вами шутки шутить! – комбат стучал уже кулаком по столу. Но его проявления крайнего нетерпения не ускорили сдачу денежки. – Мне что, с каждым по отдельности беседовать? – Стойлохряков хитро прищурился. – А может, попроще поступим? Задержу-ка я вас, ребята, на месяц здесь. Может, вы в отпуск не пойдете? Согласны каждый день копать?
      Надо бы конфликт урегулировать как можно быстрее и с меньшими последствиями. Но никто из троицы не хотел первым начинать торги. По логике вещей, Витек сам должен был решить, отдавать монету или нет. Слава богу, это понимал и Простаков, и Фрол. Они молчали и ждали, пока Резинкин сдаст собственное добро. На крайний случай у них остались деньги – это уже неплохо. Фиг бы с ней, с этой монетой! Но Резинкин стоял не шелохнувшись и честными, преданными глазами глядел на комбата, не желая утрачивать древнюю реликвию, с тысяча шестьсот какого там она года, он не помнил.
      Наконец Простаков наступил Резинкину на ногу, и тот заорал:
      – А-а! А, да. Я, я. У меня... У меня, товарищ полковник, монета, – он порылся в карманах и выложил на стол желтенький кружочек.
      Комбат, довольный, разрешил удалиться военнослужащим, но после завтрака вновь вернуться сюда к нему, вместе с лейтенантом Мудрецким. Как только солдаты ушли, подполковник принялся разглядывать находку. Он вертел ее в руках некоторое время, а затем точно так же, как Валетов, попробовал монету на зуб и поглядел, осталась ли на ней вмятина.
      – Ну, ни фига себе! – Он снял трубку телефона и сообщил, что едет.
      Запрыгнув в собственную «Ауди», комбат понесся по заснеженным улицам. Когда он входил в гостиную Шпындрюка, тот встречал его уже вместе с супругой, одетый, бритый и готовый к существованию в сегодняшнем дне. Выхватив из рук комбата находку, Шпындрюк первым делом подошел к окошку. Жена крутилась тут же и протягивала время от времени свои пухлые ручонки, чтобы супруг дал ей возможность полюбоваться на драгоценность.
      – Ну дай мне посмотреть, ну дай! – крутилась жена. И наконец он отдал ей монету.
      – Смотри не потеряй!
      – Да что ты, что ты!
      Шпындрюк только после этого поздоровался со Стойлохряковым и предложил ему кофе. Военный не отказался. Прихлебывая из чашечки, на третий «ш-ш-ш-п» Протопоп Архипович, поглядев на подполковника, недоверчиво спросил у него:
      – А где остальное?
      Кофе едва не пролился на полевую форму.
      – У меня только одна монета. Да и вы мне сами, Протопоп Архипович, сказали, что она одна-единственная.
      – Не может быть такого, – обиженно возразил Шпындрюк. – Что же ты меня за дурака держишь? Ты знаешь, что в этих самых местах когда-то стоял дом графа Пустецкого, а вот в каком месте, до сих пор не знали. Богатый, сволочь, был! Жуть. Так вот этой монетке больше неоткуда тут взяться, кроме как из его дома. Ты хоть знаешь, где они копали?
      – А то как же. Это мы все установим с точностью до миллиметра.
      – До миллиметра не надо, – возразил Шпындрюк. – Давай лучше подумаем, как нам поиски продолжить. Ты уверен, что солдаты не нашли больше чем одну монету?
      Здесь комбат задумался:
      – А что, это больших денег стоит?
      Шпындрюк встал, отобрал у жены находку и положил ее перед комбатом на стол.
      – Вот это голландский гульден. Их было выпущено всего по тем документам, которые есть, ты погоди... – Шпындрюк ушел и вернулся обратно с толстым справочником, – выпущено их всего три тысячи штук одним крупным феодалом. Это его собственные деньги. Стоимость этой монеты по каталогу... – Шпындрюк молчал так долго, что жена не выдержала и промычала, подгибая колени:
      – Ну-у-у!
      Он поглядел на нее поверх очков, затем на комбата и тихо прошептал:
      – Двенадцать тысяч.
      – Рублей! – воскликнул комбат, хватая со стола монетку.
      – Да нет, – улыбался Шпындрюк. – Не рублей, а у.е. Хочешь по нынешним временам в еврах, хочешь в долларах, но у.е.
      – Ни фига! – жена кинулась к Стойлохрякову, и тот быстренько отдал ей монету от греха подальше. Не хватало, чтобы она начала его еще избивать – женщина в возрасте и достаточно нервная. Как с ней Шпындрюк уживается – непонятно.
      Заполучив обратно в свои руки дорогую находку, счастливая женщина подлетела к мужу и положила ее перед ним на стол, будто это она ее добыла и отняла у врага-комбата.
      – Не волнуйся, дорогая, – Шпындрюк вернулся к кофе. – Надо бы плотно поговорить с солдатиками, а то, глядишь, остальное-то осядет у них в карманах. А бестолковые дети возьмут да вот таким мелким скупщикам продадут все. Если бы этот дворник не пожаловался мне, что его патруль обыграл в карты...
      – В карты обыграл? – переспросил Стойлохряков. – Какой патруль? Это что же они, выходит, в патруле в карты играют и пиво пьют! Я обещаю, Протопоп Архипович, я из них душу выну, на Север сошлю!
      – Не надо! А то мы никогда не узнаем, нашли они еще что-нибудь или нет. Ведь солдаты, они не дураки.
      – Сомневаюсь, – тут же вставил комбат.
      – Может, пошли всего-навсего с одной монеткой, а надыбали-то кучу! Этот граф, он очень богатый был, мать его, ну о-о-очень!
      – Да неужели?! – снова подогнулись коленки у супруги, и она рухнула на диван. – И насколько же богатый?
      – До хренища богатый, – проговорил шепотом Протопоп Архипович и посмотрел на огромную хрустальную люстру в собственной зале. – Такой богатый, что нам только снилось!
      – Ой! Мне снилось намного больше, чем он богатый! – тут же подскочила жена.

* * *

      Полопав за завтраком овса и прихватив с собой лейтенанта, солдаты вновь предстали перед подполковником.
      – Мужики! – обратился приветливо к военнослужащим командир батальона, чего за ним не водилось в принципе. Если на лице у Стойлохрякова милая, обворожительная улыбка, значит, через пять минут ты будешь по уши в говне или над тобою будет ржать весь застроенный взвод, а то и рота, потому как последует едкая шуточка. И останется только потеть и бледнеть.
      Стойлохряков не был дипломатом, и, несмотря на то что он усадил своих подчиненных за стол и напоил их чаем, долго ходить вокруг да около он не мог. Тем более люди, сидящие перед ним, не понимали, чего он от них хочет, и из-за этого напряжение в комнате лишь возрастало. Мудрецкий честно про себя думал, что все эти улыбки в конечном счете обернутся, во всяком случае для него, командировкой в какое-нибудь неприятное место, может, повоевать пошлет – какая разнарядка пришла ему, кто знает. А сейчас на прощание чаем поит.
      – Вы только одну монету нашли?
      – Нет, – тут же ответил Простаков за всех.
      – Значит, еще были! – воскликнул Стойлохряков.
      – Нет, не было. Была только наковальня. Полезная вещь, в кузнях используют.
      Стойлохряков и сам знал, где используют наковальни, но сейчас информация об этой находке его никак не устраивала.
      – А монеты, монеты вы еще находили?
      – Золото понравилось? – заулыбался Валетов.
      – Ты говори-говори, да не заговаривайся! – воскликнул Стойлохряков. – Сейчас, лейтенант Мудрецкий, берите вот этих вот мудрецов и идем на то самое место, где они нашли монету.
      – Какую монету? – не понимал лейтенант.
      – Золотую, – улыбался Валетов.
      – А двадцать пять процентов мне принадлежит, – напомнил Резинкин, – по закону.
      – По закону все принадлежит мне, – поправил его комбат, – даже твоя жопа! Так что ты не выступай. Берите инструмент – и вперед, туда, где по моему великому умыслу будет у нас с вами еще один машинный парк, а сейчас ямы под столбы.
      Место раскопок припорошило снегом.
      – А что, электриков еще не было? – Комбат смотрел на поврежденный кабель. – Когда эти появятся... гражданские специалисты? А что, нормально яму расчистили, – похвалил он. – Ну что, где нашли?
      Резинкин спрыгнул в яму и показал лопатой на то самое место, где он обнаружил монету.
      – Кстати, называется монета гульден.
      Простакову сразу понравилось название:
      – Хульден?! Это че же за государство, которое хульдены выпускает?
      Валетов расцвел:
      – Хульдены, Леха, выпускает Хульландия.
      – Прекратить! – оборвал Стойлохряков. – В общем, так. Будете копать вот здесь. Выберите мне площадку два на два – просеивать каждый комок.
      – А-а-а! – выдохнул Валетов так, будто в него воткнули нож. – Да вы что, товарищ подполковник!
      – Молчать! Мудрецкий, следите за этими остолопами, чтобы они у меня здесь все перерыли! Все! Все! – третий раз повторил Стойлохряков и удалился.
      Когда он укатил на «Ауди», солдаты остались посреди поля, и ни у кого на лице не было не то что смиренного спокойствия, даже тихое недовольство отсутствовало. Рожи всех троих были злые. Но если Резинкин воспринимал все как данность свыше, то Простаков с Валетовым с этим были не согласны.
      – Ты, придурок глазастый! – Валетов отбросил в сторону лопату, которую держал для виду, пока комбат не скроется с глаз. – Ты не мог просто ком земли в сторону отбросить, монетку разглядел, да? Урод!
      Простаков был более лаконичен:
      – Предлагаю землю выкопать, но ничего здесь больше не находить.
      Мудрецкий, слушая этот диалог, наконец вклинился:
      – Послушайте, может быть, мне кто-нибудь объяснит, что здесь творится?
      Лейтенанту вкратце пересказали всю историю. И Мудрецкий поделился с солдатами собственными мыслями.
      – Комбат прав, что заставил вас копать дальше. Он остальное хочет найти.
      – Да, нашими руками! – воскликнул Фрол и носком сапога снес верхушку наваленного за вчерашний день земляного холмика. – Вот какие сволочи эти командиры долбаные – только о себе думают! Козлы! Падлы! Уроды! Шакалы!
      Леха поймал крутящегося на месте Валетова и придавил его своими огромными лапами к земле, после чего «юла» перестала вращаться.
      – Товарищ рядовой, – сообщил ему грозно Простаков, – начинайте трудиться!
      – Ах ты, здоровая сволочь! – выкрикнул Валетов в тот самый момент, когда Леха за шкирку опускал его в яму. – Ты – рабовладелец!
      – Я помогу потом, – сообщил младший сержант и весело перемигнулся с Мудрецким, а последнему было наплевать, кто копать будет, – лишь бы работа была выполнена.
      – Монета, значит, золотая. – Юра уселся на специально с собой прихваченную фуфаечку и стал молча наблюдать за тем, как начали в яме возиться Резинкин и Валетов.
      – Ищите, ищите хульдены, – ходил вокруг ведущих работы Простаков. – Тот, кто найдет, счастье обретет.
      Лейтенант поглядел на часы:
      – Мужики, мне надо в Самару съездить. Я постараюсь к обеду вернуться. Вы меня прикроете в случае чего?
      – А зачем это вам в Самару? – Валетов остановился.
      – Приеду – узнаете. С меня пиво.
      Это уже походило на серьезный разговор. Троица согласилась и с миром отпустила Мудрецкого. После его ухода темпы работ медленно-медленно скатились к нулю, и через полтора часа копания уже никто не хотел лезть в яму, даже несмотря на договоренность о том, что в случае нахождения чего-либо никаким полковникам ничего не показывать и никому ничего не рассказывать.
      Не успел Мудрецкий убраться с точки, как опять приехал Стойлохряков. Этого никто не ожидал.
      – А где лейтенант? – подполковник был удивлен.
      – Он это, – Валетов развел руки в стороны, – ну че-то у него это... – Фрол судорожно соображал, что бы ему такое ляпнуть. – Да с животом у него че-то.
      – И он в степи обосраться не может, да? – съехидничал комбат. – Ладно, с его жопой я еще разберусь. А вы давайте не останавливайтесь, ройте здесь.
      – А вы че же, никуда не уедете? – забеспокоился Валетов за собственное здоровье, так как работать в больших количествах ему противопоказано.
      Комбат не стал разочаровывать мелкого и подтвердил его самые страшные опасения. Пришлось ребятам до обеда в среднем темпе ковырять земельку, а все выбросы еще и внимательно просматривал сам Стойлохряков в надежде, что вот-вот, и блеснет еще один «хульден». Но эти «хульдены» почему-то находиться не спешили, и ничего не оставалось делать, как несолоно хлебавши отвалить от разработки и ехать на обед. А гада Мудрецкого все еще не было, что веселило Стойлохрякова с каждым часом все более, так как его возмущение поведением молодого «пиджака» перерастало в гнев, и он только и делал, что в перерывах между поисками монеты придумывал для Юры все новые и новые кары.
      В четыре вечера комбату надоело не только искать монету, но и ждать Мудрецкого. Плюнув на все, он развернулся и уехал, не забыв строго-настрого наказать младшему сержанту Простакову, что все находки должны быть положены перед ним на стол. Леха согласился, что же он еще мог сделать – приказ.
      Дело шло к ужину, и надо было бы возвращаться от этой ямы, в которой ни фига нет, как вдруг неожиданно появился Мудрецкий с какой-то фиговиной, похожей на миноискатель.
      – Это чего это? – тут же подбежал Фрол и уставился на небольшой жидкокристаллический дисплей.
      – Металлоискатель, – прошептал Мудрецкий. – Сейчас мы эту поляну быстро прочешем.
      – Во-во! – солдаты с оптимизмом отнеслись к происходящему.
      – Товарищ лейтенант, а сюда Стойлохряков приезжал, – проинформировал Валетов. Юра сплюнул:
      – Фигня все! Давайте смотреть, что тут есть.
      И Мудрецкий сам стал ходить с металлоискателем по заснеженному полю в надежде обнаружить под землей хоть что-нибудь. Время от времени раздавалось попискивание, но сигналы свидетельствовали лишь о нахождении под ним железа, еще реже меди. Но ни о каком золоте речь не шла. Прогулявшись вокруг ведущихся раскопок, Юра застыл в позе «все напрасно».
      – Можно мне попробовать? – вызвался Резинкин.
      – Давай, – согласился лейтенант, – ищи. Может, чего найдешь.
      – Ой, пищит-пищит! – не успев взять в руки щуп, сообщил Витек.
      – Да это медь, наверное, – отмахнулся Мудрецкий, но потом подошел и послушал. – Е-мое! – Лицо его стало бледным. – Копайте здесь.
      И ребята взялись было за работу. Но тут Валетов посмотрел на часы:
      – Товарищ лейтенант, ужин.
      Еда в армии – дело святое. Пришлось оставить затею, примерно запомнить место.
      – А че это такое? – допытывался Валетов на обратном пути. – Это ж не наш металлоискатель.
      – Нет, не наш, – согласился Мудрецкий, – взял в аренду на сутки, заплатил большие деньги. Поэтому сегодня, после отбоя, возвращаемся на это поле и роем. Всем ясно?
      – Как я люблю хульдены! – улыбался Простаков. – Мне бы один хульден, мне бы на всю жизнь память.
      – Дурак ты! – Валетов подпрыгнул и ударил Простакова в лоб, а затем шуганулся в сторону, для того чтобы не попасть под «налет авиации».
      Сразу после отбоя в расположении появился бледный Мудрецкий. Фрол сочувственно встретил лейтенанта в каптерке:
      – Че, сильно имели, товарищ лейтенант?
      – Помолчи, – отрезал Юра.
      Дежурным по этажу лейтенант сообщил, что этих троих затребовал к себе комбат, и тут же вместе с солдатами убрался восвояси.
      Заснеженное поле встретило кладоискателей полнейшей темнотой. Высвечивая дорогу мощными фонарями, дошли до места.
      – Холодно, – пожаловался Валетов.
      – Молчи. – Простаков выхватил у него из рук лом. – Где копать, товарищ лейтенант?
      Снова включили прибор и точно определили место.
      – Давай, – скомандовал Мудрецкий, и Леха дал.
      Стоя в яме метр на метр и метр глубиной, Простаков начал жаловаться:
      – Ну че ж так глубоко-то, ну че ж нет-то ничего? Товарищ лейтенант, вы проверьте еще раз, это точно внизу находится?
      Мудрецкий снова поднес металлоискатель:
      – Да, точно там, и это точно золото.
      – А-а! – воскликнул Резинкин. – Уйди отсюда, здоровый, дай я покопаю. Мне везет, мне постоянно везет.
      И надо ж такому случиться, как только Резина начал работать лопатой, все услышали хруст черепков. Валетов тем временем в задумчивости бродил в округе и светил фонариком туда-сюда.
      – Ах ты, мелкий гад! – воскликнул Мудрецкий. – Ты что там делаешь? Ну-ка, иди сюда вот, направь свет. Нам свет нужен! Демаскируешь нас в ночи!
      – Да кому мы тут нужны? – тем не менее Валетов подошел и запустил луч фонаря в яму.
      Теперь три мощных пучка света сошлись на выгребаемых Резинкиным руками комках земли, которые наконец сменились черепками, а под ними... Под ними были желтенькие кругляшочки. Взяв горсть монет, Резинкин поднял их наверх. Одну взял Валетов, одну – лейтенант и одну – Простаков.
      – Точно такая же, – сообщил тут же Фрол.
      – Что делать будем? – поглядел лейтенант на остальных.
      – Ну, для начала надо все достать, – деловито сообщил Резинкин и снова стал ковыряться в яме.
      Еще набралось монеток на четыре горсти. Порывшись в земле, он ничего больше не обнаружил. Проверили металлоискателем – тот молчал.
      – Ну хватит на сегодня. Потом, может, еще вернемся сюда, поищем.
      Хотели было уходить, но осторожный Мудрецкий вернул людей:
      – Закопайте яму.

* * *

      На следующий день примерно с таким же металлоискателем, как и у Мудрецкого, по полю ходил лично Шпындрюк и прочесывал метр за метром, но ничего не попадалось.
      – Как же так? – возмущался обиженный Протопоп Архипович. – Ведь должно же быть! Это ж наверняка здесь! Но почему ж нет ничего?!
      Жена, сидя в «Волге», слушала музыку и изредка открывала дверцу и кричала:
      – Нашел?!
      – Да нет, – отмахивался Шпындрюк.
      – Нет ничего? – Она снова закрывала дверцу, откидывалась назад и продолжала слушать музыку.
      Подъехал Стойлохряков и тоже походил с металлоискателем. Но и ему удача не улыбнулась. Потратив полдня на бесплодные поиски, злой Шпындрюк махнул на все рукой, собрался и уехал.
      Вечером этого же дня Мудрецкий выложил перед собой на столике в офицерском общежитии сорок два гульдена и стал их разглядывать. Монетки были абсолютно одинаковые – одного и того же года выпуска. По договоренности с солдатами, которые превратились в его компаньонов по этому делу, он должен был сохранить эти деньги до конца службы, а потом каждый будет распоряжаться своей долей так, как ему вздумается.
      Поскольку сорок два не делилось на четыре, две монеты было решено просто-напросто пропить немедленно. Обращаться к дворнику, которого уже облапошили и собрали с него на тот момент все деньги, не имело смысла, поэтому лейтенант решил пойти вечерочком в поселок за пивом и попытаться расплатиться этой монетой с владельцем небольшого кабака, к которому местные жители да и офицеры несли все, что под руку попадется, а он покупал порой ценные вещи за пару кружек пива или бутылку водки. Алкоголизм – это ведь болезнь, и иногда надо пользоваться тем, что торгуешь лекарством.
      Хозяин питейного заведения узнал Мудрецкого, но он все-таки был предпринимателем, а не возглавлял благотворительное общество, и, покривлявшись перед Юрой, сообщил, что больше трех литров пива за одну такую монету он ему не поставит. Мудрецкий подумал и договорился с ним, что лучше водки и закуски.
      Таким образом, один гульден ушел на то, чтобы спокойно посидеть в кабачке. Нагрузившись водочкой, лейтенант обратил свое внимание на соседний столик, где завязалась карточная игра. Одетые в штатское, знакомые Юре по службе офицеры сидели в кабаке с каким-то одноглазым мужиком и, несмотря на все их усилия, сдували ему приличные бабки.
      Юра долго наблюдал за происходящим, а затем пошарил по карманам и ничего, кроме еще одного золотого «хульдена», не нашел.
      «Вообще-то, пацанам надо пива принести», – вспомнил он, а затем махнул рукой и решил испытать счастья. Тем более что до армии он подрабатывал грузчиком на складе, а там бушевали нехилые карточные битвы, в которых ему порою доводилось одерживать верх над остальными. Но у Мудрецкого во время наблюдения за игрой возникло большое подозрение насчет того, что мужик передергивает и выигрывает нечестно.
      Доказать он этого не мог, но иногда по телу мужичка пробегала будто судорога, после чего его выражение лица становилось слащавым – он выкладывал свою комбинацию карт на стол и сгребал выигрыши у удрученных партнеров.
      Дождавшись, пока одноглазый обчистит офицеров и раскланяется с ними, Мудрецкий догнал его уже на выходе из бара и предложил сыграть с ним партеечку. Хромоногий поглядел на Юру с долей превосходства, но тут же спросил, на что они играть будут. И тогда Мудрецкий взял и вытащил «хульден». Один-единственный глаз сверкнул ярче фотовспышки, и тут же одноглазый потащил Мудрецкого к ближайшему столику.
      – Может, подальше вглубь сядем от входа? – предложил Юра, и тот немедленно согласился.
      Они уселись в полутемном уголке, и тут же одноглазый начал тасовать. Но Мудрецкий был непрост и предложил купить новую колоду тут же, в баре. Мужичок сник, но согласился. Выбрав карты с экзотической рубашкой с одной стороны, фотографиями обнаженных девиц – с другой, Мудрецкий вернулся за столик.
      – Сколько за монету хочешь? – спросил одноглазый.
      Юра повертел в руках золотишко и, щелкнув монетой об стол, сказал наобум тысячу. И одноглазый тут же согласился. Мудрецкий обернулся на бармена, изредка поглядывающего в их сторону.
      «Значит, эта сволочь на тысячу рублей меня тут уже накормила, – подумал Юра. – Нет, надо будет претензии предъявить! Еще пусть дает мне гору пива и вон раков, раков пусть дает!»
      Поскольку монету невозможно было распилить, – нет, теоретически, конечно, все выполнимо, но сейчас она стоила по взаимной договоренности тысячу, – поэтому и положили с одной стороны монету, а с другой – деньги. Юра не успел опомниться, как через тридцать секунд он уже все сдул. Делать было нечего. Раскланявшись, он собрался уходить, но одноглазый человечек догнал его и, уцепившись за рукав, стал выспрашивать, откуда он взял такую монету. Но Мудрецкий отмахивался от него до тех пор, пока мужик не вынудил лейтенанта рявкнуть на него. И только после этого одноглазый отстал.
      Побродив по поселку, злой Юра вернулся в бар, к его счастью, одноглазого уже не было, и подошел к владельцу заведения, начав по пьяни предъявлять ему претензии по поводу слишком маленькой оценки монеты. Но бармен ничего и слушать не хотел.
      – Я тебе уже сказал, – возражал хозяин. – Одна монета – три литра пива. Все, никаких разговоров!
      Юра вернулся к себе в комнату, которую делил с таким же «пиджаком», как и он, но тот сегодня был в наряде. Опять разложил на столе почти полмиллиона долларов и разглядывал эти монетки.
      «Да, – думал пьяненький лейтенант, – надо ж пацанам что-то. Это ж получается, я сейчас должен взять монетку из своей доли, вернуться туда к бармену и купить на нее три литра пива. А может, обычными деньгами заплатить?» – спохватился Юра и стал шарить по карманам.
      Кой-какие копейки нашлись. Но из комнаты из своей он выйти не успел – к нему ввалились комбат, Шпындрюк и одноглазый.
      – Вот он, вот он! – воскликнул дворник, которого в свое время обыграли Валетов и компания.
      И тут глаза Шпындрюка жадно засверкали, потому как он увидел на столе разложенные монетки.
      – Ах, это вы все нашли! Вы! – Он сгребал деньги.
      Юра набросился на него:
      – Это мое!
      Комбат схватил лейтенанта за шиворот и пихнул его на кровать.
      – Не рыпайся! Не твоего ума дело, – зашипел Стойлохряков. – Будешь молчать, спокойно дослужишь.
      – А мне мою долю! – требовал одноглазый.
      Шпындрюк, заграбастав все деньги в карман, повернулся к дворнику:
      – Ты на меня работаешь, понял? Если у тебя есть какие-то претензии, то мы можем сыграть в карты на твой оставшийся видящим глаз, – предложил глава администрации. – Если проигрываю я – выбиваем твой глаз, если проигрываешь ты – опять выбиваем твой глаз. Ты согласен?
      Мужик тут же забыл обо всех своих требованиях, поклонился чуть ли не в пояс и исчез из офицерского общежития.
      Лейтенант снова поднялся на ноги и стал предъявлять претензии по поводу двадцати пяти процентов. Шпындрюк похлопал его по щеке:
      – Смотри, полковник, как твои молодые офицеры напиваются здесь, а потом у нас изнасилований полно, грабежей в поселке. Это все почему? Потому что служивые не умеют себя в руках держать. Лейтенант, все, что найдено в моей земле, принадлежит мне. Иначе быть просто не может. В этом поселке государство, – Шпындрюк приблизился к лейтенанту вплотную, – это я.
      – Тоже мне Людовик, – не выдержал Мудрецкий, но, поглядев в глаза комбату, номер Людовика называть не стал.
      Властные мужи ушли, оставив лейтенанта одного с разбитым корытом. Погоревав немного, Юра завалился спать и честно продрых до утра.

* * *

      Когда Простаков узнал, что их таким наглым образом обокрали, и не кто-нибудь, а сам комбат, он взвыл. Но так как дело происходило на улице, прямо перед выходом из казармы, Валетов поспешил ударить здорового кулаком в солнечное сплетение, и тот затих. Мудрецкий не скрывал собственной досады, но что они могли предпринять?
      – Любой ваш ответ на это хамство будет сплошной уголовщиной, – сразу же определил Мудрецкий. – Мы ничего не в состоянии сделать. Придется забыть.
      Валетов шептал:
      – Но нас же просто ограбили, как же так! Мы что же, и сделать ничего не сможем?

* * *

      Утречком Шпындрюк, прихватив с собой супругу, засобирался в город.
      – Почему мы так рано? – раздраженно верещала она, когда маленький толстячок тащил ее к машине.
      – Потому что в восемь мы должны быть в Самаре, в двенадцать – в Москве. Ты понимаешь?
      – А почему так срочно?
      – Потому, – огрызался сонный и непонятно чем возбужденный муженек. – Едем, едем!
      Они сели в «Волгу» и помчались из Чернодырья в самарский аэропорт.
      – Ты мог бы потише! – переживала она, потому как «Волга» неслась с неприлично высокой скоростью. Обычно ее муж так не ездил.
      – Время дорого. Время – деньги, – шептал Шпындрюк. – Мы успеем, должны успеть.
      Он пронесся по очередному виражу и вышел на прямую. И тут из леса поперек дороги выехала «БМП» и перегородила всю трассу. Ничего не оставалось делать, как остановиться. Тем более что дуло крупнокалиберного пулемета повернулось в сторону машины Шпындрюка.
      Солдаты в масках и с автоматами подошли к машине.
      – Вы что? – возмущался Шпындрюк, когда его огромный пехотинец вытаскивал из авто. – Да я глава района!
      На его визг и вопли супруги никто не обращал внимания. Машина подверглась тщательному обыску, и вскоре в багажнике под запаской коротышка в камуфляже обнаружил небольшой мешочек с монетами. После этого здоровый потребовал ключи от машины и выбросил их далеко в снег.
      Потом эти «бандиты» в форме обыскали Шпындрюка и его жену, отобрали все деньги и документы и, не произнося ни единого слова, попрыгали в «БМП» и скрылись.
      Шпындрюк стоял посреди трассы весь выпотрошенный, не в силах вымолвить ни единого слова. Его жена билась в истерике, сидя в салоне «Волги», и порой сквозь слезы и выкрики муж слышал такие слова, которым мог бы позавидовать и колхозный бригадир.

* * *

      Вернувшись с операции и поставив «БМП» на место, солдаты еще успели на завтрак. А вечером этого же дня, уйдя в очередной суточный патруль по городку, троица, не стесняясь, покупала на «хульдены» в каждом ларьке себе выпить, в каждом кабаке закусить. Кроме этого, один «хульден» был подан нищему, а еще несколько монет были заложены в местном ломбарде под неплохие деньги – часть проиграли в игровые автоматы. По одной монетке заплатили местным проституткам, и те расстарались на славу.
      Срок возвращения из наряда вышел уже сутки назад, а ни Простакова, ни остальных не было. Их нашли только на третий день под вечер, всех в жопу пьяных и счастливых, с девками в обнимку, в одном из подвалов разрушенного и нежилого двухэтажного дома.
      – Что, Мудрецкий, в тюрьму захотелось! – орал Стойлохряков на лейтенанта, поставив его перед собой в собственном кабинете.
      А Юра слушал все эти вопли распухшими от дорогого коньяка ушами и махал в воздухе руками время от времени, отгоняя от себя бранные слова подполковника.
      – И чего кричите, – пошатываясь, возмущался Мудрецкий. – Подумаешь, какие-то «хульдены». У нас другая валюта.
      – При чем здесь «хульдены»?
      – А я, товарищ подполковник, на работе не пью никогда. Разве только если вы нальете. А вы мне не нальете? О-о-о. Нет, судя по тому, как вы кричите, – не нальете. А чего кричать, надо же с людьми по-человечески. А вы что хотите сказать, что вы по-человечески? Да нет, я думаю, что вы немножко по-другому. Что? Молчать? Хорошо, буду молчать. Ни слова больше не скажу. А вы меня ругайте, товарищ подполковник, ругайте. Но знаете, я вам все-таки расскажу: коньяк по тысяче рублей за бутылку – это такая прелесть, такая прелесть! Сколько, вы говорите, мы промотали? Полмиллиона баксов? Да и что, это разве деньги? Это ж мелочь. А если вам нужны полмиллиона баксов, так вы пойдите соберите все эти монетки. Они ведь где-то по поселку разбросаны. У кого, может, в кармане осели, кто, может, в Самаре сдаст, кто как сувенир оставит. А нам-то чего? Мы пьем, а служба идет. Да, товарищ подполковник?!

      Витек проснулся без десяти шесть. Все тело ломило от вчерашних упражнений с лопатой. А ведь он только должен был привезти Простакова и Валетова до места. Перекапывать огород капитана Паркина, командира третьей роты, в его обязанности не входило. Но злой Простаков заставил и его лопатой махать, а здорового поддерживал маленький наглый Валетов, старающийся в очередной раз уклониться от какой бы то ни было работы. Пришлось Резинкину вылезать из-за баранки и вместе с остальными пахать. А потом вечером, когда эти два урода пошли на ужин, он еще должен был обратно ехать в парк, ставить машину на место и только после этого идти в казарму, чтобы бросить тело на кровать.
      Поглядев на сладко спящую парочку: Валетов над Простаковым, – ефрейтор взял свое полотенце, зубную щетку и пошел умываться пораньше, пока дневальный не поднял всю третью роту и не отправил ее двигаться по распорядку. Еще до завтрака Резинкину необходимо было оказаться в парке, и поэтому он и думать забыл о вчерашнем дне, так как наступал очередной и прелестей впереди еще достаточно. Задумываться над тем, что прошло, он не имел обыкновения.
      Днем капитан Паркин, высокий, худощавый, черноволосый мужик, отыскал Резинкина в машинных боксах и между делом сообщил, что доволен проделанной вчера всеми троими землекопами работой. И даже угостил сигареткой. Сигаретка – это хорошо. Одну – в зубы, одну – за ухо, одну – подальше в кепку. Нормальный перекур получился, и сигареты козырные: «Сраки лайк», ан нет: «Лаки страйк», давно таких Резина не курил. Поговорив про службу, капитан исчез, а Резинкин снова стал на пару с прапорщиком Евздрихиным ковырять очередной «ЗИЛ».
      Две недели спустя, теплым весенним утречком, супруга Максима Михайловича Паркина, Евгения, – высокая белокурая красавица, не дождавшись «женских праздников», решила проверить, все ли с ней нормально, и вытащила узенькую полоску теста на беременность.
      Когда спустя полчаса муж вошел в кухню, она не знала, как начать. Тем временем Максим выхлебал полчашки кофе, чмокнул в щеку жену, ущипнул ее за упругую попку и пошел бриться. А у нее язык отсох, прилип к небу – и ни вверх, ни вниз.
      Когда капитан позавтракал, он поглядел на свою половину с интересом, обычно каждое утро меньше шести тысяч слов не произносящую перед тем, как он уходил на работу.
      – Что с тобой?
      – Да ничего. – Она крутилась около плиты, бралась то за одно, то за другое. В результате по кухне разносилось беспорядочное бряцание. Потом она села рядом с ним и взяла капитана за руку.
      Максим уловил в настроении супруги некое волнение.
      – Ну, что такое? – спокойно произнес он и обнял жену.
      – Похоже, я беременная, – безразличным тоном произнесла она.
      – Вот это здорово, – ответил он так же серо. – У нас не получалось почти два года, – подвел он итог. – Ты уже попадаешь в разряд старорожающих, если мне двадцать девять, а тебе двадцать семь.
      – Да, – согласилась она, – но ведь это здорово?
      Паркин гладил ее волосы, на которые засматривался весь батальон, и не мог сообразить, как же ему теперь себя вести.
      – Это ты что хочешь сказать, что я через девять месяцев буду отцом? Или подожди, – теперь они смотрели друг на друга горящими глазами, – а какой срок?
      – Да откуда я знаю, – она смутилась, – но не больше двух месяцев.
      – Да? – Он стал вспоминать. – Погоди, вот три недели назад я вернулся из месячной командировки, значит, или это за последние дни, или еще до того.
      Она посмотрела на часы:
      – Ну ты не засиживайся, на работу опоздаешь.
      Максим встал, она поднялась вслед за ним. Наградив жену долгим и страстным поцелуем, он надвинул на лоб кепку и в прекрасном настроении вышел за калитку частного дома, где они жили, и отправился на службу.
      У всех мужиков, кому под тридцать, уже давно бегали маленькие карапузы, а у него и у его самой красивой жены в батальоне никого не было. Уже давно поговаривали о том, что он, или она, или оба чем-то там больны и у них никогда не будет своих детей.
      Капитан топал на развод, продолжая вычислять, в какой же день все-таки они могли заделать-то. В правильности результатов теста он не сомневался, и сейчас его мысли плавно перетекли на тему, кто же там завязался: мальчик или девочка?
      В полузомбированном состоянии капитан провел день, а ближе к вечеру неожиданно для самого себя он осознал, что дело нечисто. Спустя шесть лет супружеской жизни и двух лет целенаправленного желания завести детей в себя как в мужчину он уже верить перестал, или, во всяком случае, у него оставались очень серьезные сомнения на свой счет. Думать о том, что причина невозможности завести детей кроется в его жене, он и помыслить не мог. Все на себя списывал, чем время от времени сильно терзался и заливал все свои ощущения большим количеством водки.
      Вернувшись вечером домой, Максим усадил напротив себя свою Женечку и, не думая о последствиях, напрямую спросил у нее:
      – Послушай, у нас давно ничего... Я уж и не думал, что у нас... Я здесь был в командировке. Ты ни с кем?...
      Дальше ему не потребовалось ничего говорить, хотя он и не собирался продолжать фразу – и так все понятно. Вскочив со своего места, она надела ему на голову горячие макароны и ушла в комнату, оставив капитана обтекать. Столь бурная реакция не вселила уверенности в командира роты в том, что его жена оставалась ему верна, а, наоборот, усилила подозрения.
      Ох уж эти небольшие воинские гарнизоны, где все друг друга знают, и выбор, прямо скажем, невелик.
      Из комнаты понеслись рыдания. Он встал на пороге, сказал, что просит прощения, и вышел на улицу. Выкуривая одну сигарету за другой, Паркин бродил по поселку, пока, в конце концов, темные мысли не привели его к дому прапорщика Евздрихина.
      Результатом трехчасового заседания явилось вялое поскрябывание в калитку на начальном этапе, а потом пьяные вопли: «Женя, Женя!» на всю улицу и медленное втекание в дом в сопровождении собственной супруги и все того же прапорщика, находившегося, несмотря на экстраординарные объемы поглощенной водки, во вменяемом состоянии.
      Доставив тело капитана Паркина на место, Евздрихин отправился домой под бок к жене, размышляя над причитаниями беспокойного мужа.

* * *

      Весь перепачканный в машинном масле, Резинкин торчал кверху задом из капота «ЗИЛ-131», а прапорщик Евздрихин сидел на пустом ящике из-под снарядов и размышлял над тем, как быстро летит время. Он приводил пример самого Витька, который вот вроде едва пришел в боксы с фингалом под глазом от дембеля, а сейчас уже год прошел после тех событий. Еще годок – и обратно домой. Отдал долг Родине. После пространных рассуждений Петр Петрович пощипал свои пышные усы и обратился к заднице Резинкина с вопросом о мероприятии, состоявшемся более двух недель назад.
      – Слушай, Витек, – прапорщик почмокал губами – хотелось курить, а здесь нельзя, – кончай ковыряться. Пойдем воздухом подышим.
      Витек всегда готов отдохнуть. Ему ни денег, ни наград за отремонтированную машину никто не даст. Обтерев тряпкой грязные руки, Резинкин потопал рядом с прапорщиком к курилке.
      – Слушай, – уже по дороге начал выспрашивать Петр Петрович, – вот вы огород у Паркина перекапывали?
      – Перекапывали, а что? Товарища капитана притянули за то, что он солдатскую силу использует, которую нужно направлять на обороноспособность страны?
      – Ты не умничай. Скажи лучше, сколько вас там было?
      – А че случилось-то? – выпытывал Витек. – Трое: я, Простаков и Валетов.
      – Значит, втроем копали?
      – Втроем.
      – И все перекопали?
      – Все.
      – И сколько вы там были?
      Резинкин плюхнулся на лавку:
      – Да целый день были, товарищ прапорщик, а че такое?
      – Да ничего-ничего. – Евздрихин снова стал щипать собственные усы, затем задымил. – Ну, а как день прошел?
      – Какой день?
      – Не придуряйся. Когда огород перекапывали.
      – А ну че, нормально прошел. Покопали да обратно приехали. Нам какая разница, где вкалывать? Ведь все равно найдут чем заниматься.
      – Это верно, – согласился прапорщик. – Как думаешь, у капитана красивая жена?
      – А че, красивая, – согласился Резинкин. – Видели ее. Высокая блондинка такая. Ей каждый мечтает вставить.
      – Какие вы все молодые да шустрые.
      – Да а че такого, товарищ прапорщик, долго бабу трахнуть, что ли?
      Евздрихин никогда не разговаривал с ефрейтором на подобные темы, и сейчас ему все это большого удовольствия не доставляло. Но то, что он слышал из уст молодого поколения, несколько озадачивало его.
      – Ну если ты так рассуждаешь, то можно подумать, что у тебя была уже куча женщин в жизни.
      – Ну не куча. – Витек сплюнул. – С десяток, наверно.
      Прапорщик выдохнул:
      – Шустрый.
      – Да а че такого-то.
      Подозрения после начала разговора с Резинкиным у прапорщика все более усиливались.
      – Так ты говоришь, красивая жена. Да. А как зовут, знаешь?
      – А понятия не имею. Мне зачем? Я ведь туда не с ней трахаться приезжал, а с ее огородом.
      – И вы, значит, все время втроем в поле были?
      Витек никак не мог понять, чего от него хотят:
      – Да в чем проблема-то? Товарищ прапорщик, вы скажите мне прямо, а то я не понимаю, что вы спрашиваете. Ну перекопали мы огород, помогли товарищу капитану, можно сказать, чтобы он с голоду не помер вместе с его красивой, молодой женой.
      – Ну, ладно. Ты мне много вопросов не задавай. Скажу тебе так, что украли кой-чего.
      – У капитана Паркина украли? – не поверил Резинкин.
      – Да, у него, – согласился Евздрихин и прищурился от табачного дыма. – Ты мне давай не виляй, прямо говори. Вот ты все время был в огороде?
      – Да, все время, – уже раздраженно ответил Резинкин. – Все мы там были: и я, и Фрол, и Простаков. И ниче мы не брали. Пусть он на нас эти сопли не вешает! Козлина, – не стесняясь, выругался ефрейтор, зная, что последние слова прапорщик никогда капитану Паркину не передаст по той простой причине, что они оба механики-водители, и один другого из-за такой фигни, даже если у того что-то там украли, сдавать не будет. – А че пропало-то?
      Евздрихин задумался:
      – Да так, двухкассетник уперли. Больше ни на что времени не было. Видать, по-быстрому в дом залезли – и ушли.
      – Это как раз тогда, когда мы копали?
      – Да, – подтвердил Евздрихин, – вот когда вы были в огороде, кто-то залез в дом.
      – А где же его жена была? Она ведь все время в доме... Фигня какая-то. А че ж он так долго молчал, мог бы пораньше спросить.
      – Это я не знаю, – отстранился прапорщик. – Пошли дальше «ЗИЛом» заниматься, нечего тут рассиживаться.

* * *

      Вечером Максим снова пошел к прапорщику, и они снова просидели три часа. За время разговора Евздрихин доложил старшему по званию, что ничего такого солдаты, бывшие у него в огороде, не делали. Но капитан остался недоволен содержанием переданной ему беседы с ефрейтором и предложил прапорщику между двумя стопками продолжить начатое расследование.
      Когда Евздрихин заносил мертвецки пьяного офицера в дом, жена никак не реагировала, ей, казалось, все безразлично. На этот раз она уже не встречала мужа, а сидела в старом кресле и наблюдала, как прапорщик кладет тело в коридоре. Пожелав спокойной ночи, Евздрихин удалился. А когда он выходил на улицу, то слышал, как что-то бьется обо что-то, и пьяные крики с мольбами о пощаде капитана Паркина:
      – Не надо! Остановись ты, дура! Я ничего не делал! Что такого, если я выпью немного?!
      Больше Евздрихин ничего не слышал, он уже думал о предстоящей беседе с Валетовым.

* * *

      Валетов на пару с Тимуром Балчу вис в суточном наряде по складам. Ни тот, ни другой не удивились появлению прапорщика Евздрихина. Прапорщик, он на то и прапорщик, чтобы заниматься военным хозяйством. Но когда «усатый таракан» предложил Валетову сигарету, тот, будучи опытным психологом, сразу сообразил, что предстоит некая беседа на неизвестную тему. Но он готов, он всегда готов пообщаться с любым военнослужащим. Переговоры – это его конек.
      Сели, закурили. Балчу при появлении прапорщика приоткрыл сонный глаз, перевернулся на другой бок и продолжил давить на койке.
      – Вам здесь сегодня до шести сидеть?
      – До шести, – подтвердил Валетов, затягиваясь. – Фиговые у вас сигареты, товарищ прапорщик.
      – Привычка – вторая натура, сынок. Ты забыл одну хорошую истину, что подчиненные старшим в жопу не смотрят.
      – Извините, товарищ прапорщик, вырвалось. На гражданке я сигареты дешевле чем доллар за пачку не курил.
      – А что ж в армию попал, раз такой крутой?
      Фрол прищурился, раздумывая, говорить ему или нет. А впрочем, что он ему сделает?
      – Да наехали на меня, товарищ прапорщик. Пришлось дела бросать, в армии скрываться. Не знаю еще, вот вернусь, простят мне иль нет.
      – Может, придется остаться?
      Реакция потрясла Евздрихина. Валетов вскочил и вытаращил глаза на усатого.
      – Да вы что?! Вы че, считаете, что я совсем, что ли, это...?
      – Да ладно, я пошутил. Смотри-ка, как ты живо реагируешь.
      Валетов опустился на лавку.
      – Так че хотели-то?
      Вот какой шустрый! Евздрихин, для того чтобы сбить нахальный молодежный темп, выдержал паузу:
      – Вы две недели назад огород копали?
      – А-а-а. Там такая хозяйка высокая, блондинистая, м-м-м! – сразу вспомнил Валетов. – Все вокруг нас крутилась, показывала, как нам копать, под каким углом да в какую сторону. У Резинкина, помню, все сапоги были слюнями залиты. Повезло капитану, да, товарищ прапорщик? Каждый день прет такую кралю, а мы тут ходи с лопатами.
      – Ниче, еще найдешь себе, – успокаивал его Евздрихин. – Ты мне лучше скажи, пока вы копали, вы все время там были или уходили куда?
      – А че случилось? – Валетов был не дурнее Резинкина и сразу просек, что вопрос неспроста. Начал лихорадочно перебирать в голове, чего бы они такого могли там сотворить, что не понравилось капитану. Витек вроде сказал, что тот остался доволен. Так зачем эти расспросы спустя две недели? – А че, мы что-то не так сделали?
      – Не знаю, – протянул прапорщик. – Судя по тому, как ты говоришь, все вы сделали хорошо, да под контролем хозяйки.
      – Ну так а в чем же проблема?
      Евздрихин уже знал, с какого бока подойти:
      – Да, понимаешь, пока вы копали, из дома украли двухкассетник. Вот ты вспомни. Ни Резинкин, ни Простаков, они никуда не отлучались на некоторое время?
      Валетов поглядел на прапорщика, как на только что уродившегося.
      – Петр Петрович, – Валетов излучал невинность, – да вы сами подумайте, вот даже если бы они и уходили куда-нибудь, разве бы я вам сказал?
      – Нет, не сказал бы. – Евздрихин согласился. – Но здесь иная ситуация. Ты до конца все понять не можешь, и рассказать тебе я не могу – знать ты не должен. Вот скажи мне, может, уходил кто из них.
      – Да нет, ну мы все время втроем были.
      – Втроем все время? – переспросил Евздрихин. – Да-а-а, это хуже.
      – А че же хуже, когда втроем? Все нормально. И хозяйка тут контролирует процесс.
      Евздрихин кинул бычок и достал еще одну сигарету.
      – Че-то вы много курите, товарищ прапорщик.
      – Послушай, Фрол, ты подумай-ка еще разок, никто не отлучался?
      – Да подумаешь делов-то – двухкассетник! Че, дорогой, что ли? И куда хозяйка глядела? Или она из дому выходила?
      – Не знаю, меня вот товарищ капитан попросил побеседовать с вами, может, кто что вспомнит?
      – Да кто че вспомнит, – пожал плечами Фрол. – Никто уж ничего не вспомнит, дело-то давно было.
      – Да ну, как давно. Можно сказать, что и недавно, – не согласился Евздрихин.
      – Я вот запомнил, товарищ прапорщик, как я на огороде товарища капитана устал очень. У него ведь участок знаете какой? О-го-го! Это вот Лехе, ему все равно сколько копать, а я так не могу. Я городской житель, мне много трудиться нельзя. Вот еще наряд по складам – это ничего, это терпимо.
      – Да, целые сутки жрать и спать, – согласился прапорщик, – это любой выдержит.
      – Не скажите, здесь тоже умение нужно. Вот сосредоточиться надо на том, чтобы целый день продрыхать и всю ночь. А если невмоготу, то садишься и в карты играешь.
      Евздрихин был раздосадован своим собственным плоскоумием. Он не знал, как ему раскрутить своих собеседников в нужном направлении, так, чтобы они при этом ничего не заподозрили. Ну нельзя же напрямую спрашивать: трахали вы капитанову жену или нет.

* * *

      В очередной раз Евздрихин волок на себе Паркина. Отпускать одного капитана в поход на поиски собственного жилья в двенадцать часов ночи по утонувшему во тьме поселку нецелесообразно, так как он больше к нему может не прийти и своих бутылок на стол не поставить.
      А капитана Евздрихин считал порядочным человеком, потому как тот приходил в гости не с пустыми руками. Правда, сам и выпивал большую часть. Ну так это же разве плохо? Пусть человек после работы отдыхает душой.

* * *

      Евгения глядела телевизор, будучи во всеоружии. И когда около двенадцати Евздрихин, уже не стуча в калитку и в дверь, на которой были открыты все замки, положил ее мужа на пол, пожелал спокойной ночи и удалился, она прошла к холодильнику, вытащила огромную кастрюлю остуженной воды и, не жалея муженька, выплеснула всю ее на пьяненькую, что-то там бормочущую про «простите», головенку. После того как муж принял холодную ванну, она схватила его и потащила в комнату.
      Посадив его в кресло, стала бить капитана по щекам и, когда он вернулся в этот мир, спросила его:
      – Мне что, избавиться от ребенка?
      Он замотал головой:
      – Нет, ходи, – и для того, чтобы не вызывать у супруги подозрений по поводу собственных сомнений насчет происхождения плода, сообщил ей, что это он от радости.
      Немного успокоившись, она раздела его и положила на кровать, удивляясь сама себе – откуда берутся силы ворочать здорового мужика.

* * *

      Прапорщик обнаружил Леху в роте. Вначале он увидел сидящего на карачках и надраивающего полы рядового Кислого и затем ассистирующего ему и вовремя меняющего зубные щетки рядового Ларева, а в дальнем углу, на нижней койке, лежал непосредственно тот, к кому и пришел с разговором Евздрихин.
      Леха даже сел на кровати:
      – О! Товарищ прапорщик, а я вот, видите, тут порядок навожу в казарме. А то вдруг товарищ полковник зайдет, а у нас тут бардак, мусор, пыль на полу. Это неправильно.
      – Да, – согласился Евздрихин, глядя на двух духов, шуршащих с великим усердием. – Ты помнишь, как две недели назад огород копал?
      – Я-то? – Простаков улыбался. – Я помню, очень хорошо помню. А еще думаю, что это должен запомнить Фрол, который лопату из рук не выпускал.
      – Жестокий ты будешь дедушка, Простаков, – предположил Евздрихин.
      – Да ну, что вы, товарищ прапорщик, по сравнению с теми дедами, которых я пережил на своем веку, я просто ангел во плоти!
      Прапорщик оглянулся на работающих. Леха во мгновение ока понял, что нужно остаться наедине.
      – Духи, ну-ка освободите территорию.
      Юноши побросали занятие и покинули помещение, где никого больше среди бела дня не было.
      – Леха, – Евздрихин опустился на койку напротив, – ты женщин любишь?
      Простаков поглядел на собеседника, как на глупца.
      – Ну кто ж их не любит? Только трахать, а разговаривать – нет, не люблю, товарищ прапорщик. Никогда не знаешь, че у них на уме. Вот если трахнул, то трахнул, а разговоры – нет, это не для меня.
      – Да, это известное дело, – согласился Евздрихин. – Слушай, так я вот про огород капитана Паркина все хочу тебя спросить.
      – Да, пожалуйста!
      – Вы там втроем были?
      – Втроем, – согласился Леха. – Можно я лягу, товарищ прапорщик?
      – Да, ложись, – согласился Петр Петрович.
      Леха с наслаждением завалился на койку и вытянул ноги:
      – Ну так че хотели-то еще узнать?
      – А ты вот не помнишь, пока вы копали, ни Валетов, ни Резинкин никуда не отлучались?
      – Че же мы, машины, что ли, товарищ прапорщик? Конечно, отлучались: кто пописать, кто покакать, кто покушать, – у Лехи даже не возникало вопроса, по поводу чего вся эта беседа.
      – Ну да. А кто больше всех отсутствовал?
      – Да я не засекал, товарищ прапорщик, может, я больше всех и отсутствовал. У нас же как там, немножко покопали, покурили, ну сами понимаете – работа ж тяжелая.
      – Тяжелая-тяжелая, – согласился Евздрихин, проявляя нетерпение. – Ну так вот тот же Резинкин, он куда уходил?
      – Ну как? До туалета ходил, потом ведь и жена товарища капитана его зачем-то там пару раз в дом звала, может, че помочь. Потом кушали мы. Красивая у капитана жена... Она там на огороде пару раз нагнулась – я чуть сознание не потерял.
      – Неужели так приперло? – посочувствовал Евздрихин.
      – Ну так что же – весна, товарищ прапорщик, птички гнездышки вьют. А она у него красивая баба и хорошо готовит, кстати.
      – Так вы все, значит, в дом заходили?
      – А как же? Обедали. Потом, помню, мы че-то с Резиной... то есть с рядовым Резинкиным дальше копать пошли, а Фрол остался. А че такое? Залетела жена, что ли?
      У прапорщика нижняя челюсть поехала вниз. Леха сел на койке и заржал:
      – Ну Валетов дает! Маленький, а шустрый! Да, товарищ прапорщик? Это он, выходит, ее там трахнул, пока мы лопатами-то махали. Вот это да! Вот я ему сегодня скажу – будет потеха. Скажу, Фрол, е, будешь отцом!
      Евздрихин стал часто оборачиваться на дверь:
      – Ты это, ты тихо давай себя веди, младший сержант. Ты так не кричи. Че ты придумал-то? Никто не беременный.
      – Но я-то точно не беременный, а вот, похоже, товарищ капитан что-то там заподозрил. Никак, жена ему призналась, что ребенка ждет? Вот это дело, это я понимаю! Вы, товарищ прапорщик, меня не отговаривайте, я жизнь хорошо знаю. Ну Валетов – молодец, у него ведь всего-то времени было минут двадцать. Засунул – вынул, и все довольны, правда? Может, она, конечно, переживает немного, ну за то, что у нее такой маленький сынишка родится – не будет такой высокий, как товарищ капитан. А че? С другой стороны, у Фрола мозгов полно – не обязательно быть здоровым. Вон видите, я хоть здоровый, а он меня сколько времени на работу припрягал, пока я не стал младшим сержантом, товарищ прапорщик. Это все жизненное. Может, потом сам товарищ капитан Валетову будет письма писать в его родные Чебоксары, где будет благодарить его за здорового и крепкого сына.
      Евздрихин не стал больше ни о чем разговаривать с Простаковым – он узнал все, что хотел, и для себя решил: если заострять сейчас на этом Лехино внимание еще больше, то в конечном счете хуже будет для капитана и для его жены. Теперь он знал все, что требовалось.

* * *

      Капитан Паркин сидел за столом в гостях у Евздрихина и время от времени запускал большую ложку в картофельное пюре.
      – Хозяйственный ты, Петр Петрович. Вот и весна уже давно началась, а у тебя картошечка.
      – А то как же, – соглашался Евздрихин, предлагая пропустить еще по одной, но капитан отказывался.
      Высокая, статная, во всяком случае по сравнению с Евздрихиным, Александра, показавшись на кухне, где проходило очередное заседание, отметила, что уровень в бутылке почти не понижается:
      – Что это ты, Максим, сегодня не пьешь? Все, хватило?
      Паркин поглядел на бутылку, затем на Евздрихина – тот отрицательно махнул рукой, и капитан поспешил сдать хозяйке зелье.
      Не понимая, что это такое случилось с мужиками, тем не менее она поспешила убрать со стола «огненную воду» и снова скрылась в комнате, где тихонько мурлыкал телевизор.
      На этот раз капитан пришел домой без провожатого. Евгения, и не рассчитывая увидеть сегодня мужа в трезвом виде, откровенно удивилась, когда тот вошел в комнату и уселся прямо-таки сам, что удивительно, в кресло и стал первым делом снимать с себя вонючие носки.
      – На работе задержался, – подсказала супруга, разглядывая практически трезвого мужа.
      – Ну а что ж такого, – пробормотал он, подбирая с пола «сырники» и засовывая их под диван.
      – Ну что ты делаешь?! – рассердилась она.
      – А, извини, привычка.

* * *

      Утром следующего дня на разводе Мудрецкий объявил Фролу, что того ждут снова земляные работы в огороде капитана Паркина, мол, лучше всех копал и поможет еще. Вспоминая хороший обед у Евгении, Простаков возмутился насчет того, что лучше всех копал именно он, а не какой-то там Валетов.
      Фрол, стоя с другого конца строя, выкрикнул:
      – Молчи, башня!
      Мудрецкий призвал к тишине, после чего развод закончился.

* * *

      Рано утром, перед тем как уйти на службу, Максим сообщил супруге о якобы имеющемся поручении от командования и необходимости отбыть на целый день в Самару. Евгения тут же подсуетилась и хотела было навялить ему купить что-нибудь такое в городе, но он отмел все просьбы суровым «Не будет времени!».
      Расцеловав супругу сладко-сладко, он вышел на улицу и скрылся с ее глаз, не собираясь никуда уезжать. Он, как человек военный, еще ранним-ранним утром присмотрел позицию для наблюдения. В непосредственной близости от забора, отделявшего его собственный земельный надел от начинавшегося сразу за участком поля, росла здоровая старая яблоня, забравшись на которую можно было сидеть и наблюдать за всеми событиями, которые будут происходить на его собственном участке, а через окна – и в некоторых комнатах дома.
      Вооружившись хорошим полевым биноклем, капитан обошел кругом жилой массив и со стороны огородов подошел к высокой яблоне. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто его в данный момент не видит, капитан, словно кошка, вскарабкался на яблоню и разместился в ветвях дерева. Недолго ему пришлось подыскивать удобное положение, так как яблоня относится к тем видам деревьев, лазить по пологим ветвям которых – одно удовольствие. Теперь оставалось только ждать.
      Провожатых к Валетову не нашлось, и пришлось Мудрецкому выписать Фролу пропуск, для того чтобы он спокойно прошел через поселок к дому Паркина. Признаться, Валетову не очень-то хотелось вновь помогать там по хозяйству, но, вспоминая высокую, красивую жену капитана, он находил, что сегодняшний день пройдет у него намного лучше, чем остальные. Ведь его одного посылают, видят, что человек маленький, слишком усердно работать не может, толку от него мало, значит, и задание какое-то будет, не слишком его слабое здоровье обременяющее.
      Надо ли говорить, что Валетов, выйдя за КПП части, поплелся медленно-медленно по дороге, не собираясь прибывать к месту будущих работ слишком быстро. Хорошо, если вообще за сегодня не успеет и завтра придет, доделает. Глядишь, пара дней службы пройдет.
      Вяло топая кирзовыми сапогами по асфальтовой дороге, Фрол вышел к поселку и, согреваемый пропуском, лежащим у него в кармане, брел спокойно, положив в уме на патруль большой и толстый палец.
      А в это время, ожидая с минуты на минуту появление солдата, ерзал на яблоне капитан. Он часто глядел на часы и не мог понять, почему еще на его участке не начался трудовой день. Валетов пришел к дому через час, тогда как на самом деле с лихвой хватило бы и получаса. Поскрябавшись в калитку, он минуты три подождал, затем постучал сильнее, и наконец, еще через три минуты ему открыли.
      Капитан к тому времени чувствовал, как все его руки-ноги отекли и требовалось немного поразмяться, но заставить себя спуститься вниз и немного походить он не мог, боясь собственного разоблачения.
      Высокая, стройная блондинка встретила Фрола белозубой улыбкой, и ему потребовалось все его самообладание, для того чтобы не показывать женщине виду, что он ее не против. Да и она не даст. Вон какая высокая да красивая!
      – Че делать? – Он разглядывал совершенное создание природы, стоящее перед ним в голубом домашнем халате и в тапочках.
      – Сейчас, – пролепетала она, надела на ноги галоши, что было чудно, и проводила его на участок.
      Паркин, увидев жену и этого маленького гада, едва не разгрыз ремешок от бинокля. Приложив к глазам оптику, он мог видеть, как его супружница объясняет маленькому ублюдку, который не спускает с ее лица глаз, что ему надо делать. Оказалось, Фролу предстояло перетаскать к месту строительства будущей бани несколько десятков ведер со щебнем со двора. Он не слишком обрадовался выпавшей ему доле, но и грустить не приходилось, так как подгонять его никто не собирался. Выслушав наставления и пройдя по участку с хозяйкой до того самого места, где уже то ли солдаты, а может, и сам капитан, провели земляные работы под фундамент, Фрол сообщил, что ему все ясно и он немедленно приступает к делу.
      Как только Евгения скрылась в доме, Фрол опустился на небольшую скамеечку, которую сделал капитан, и закурил.
      – Вот сволочь, – цедил Паркин, разглядывая балдеющего на весеннем солнышке солдата.
      Выкурив сигаретку на участке, Валетов наконец соизволил принести к месту строительства первое ведро. Паркин не знал, чему радоваться – то ли тому, что солдат пока не трахает его жену, то ли тому, что тот начал наконец работать. Но недолго птички пели песни на душе. Сволочь, в звании рядового, высыпав одно-единственное ведерко, снова уселась на лавочку и опять достала сигарету.
      «Да что же это такое, – возмущался, сидя на яблоне, капитан, – это что за ублюдок! Он не работает и бабу мою не прет. Дурак какой-то. Да я бы, стоя рядом со своей женой, да я бы разве удержался бы? Да никогда! А если бы мне сказали работать, так я работал бы. Наверное», – тут же поправил сам себя капитан.
      Все мышцы Максима отекли, а внутри все кипело от злости, потому как уже было выкурено четыре сигареты и принесено три ведра щебня.
      – А интересно, – шептал себе под нос Паркин, – уши у него от никотина не опухли? Это ж каким гадом надо быть! Послали на халявную работу, мог бы и шевелиться. Это так его еще и завтра сюда приглашай, и послезавтра – только через неделю он мне всю кучу перетащит.
      Из-за угла дома появилась его жена и села рядом с курящим солдатом. Паркин напрягся, он видел в бинокль, что супруга о чем-то беседует с маленьким лентяем. А тем временем Фрол, пока капитан любовался его изображением в бинокль, растекался маслом по горячей сковородке на тему о том, как тяжело ему приходится в российской армии из-за своих небольших габаритов, что ему постоянно ото всех достается и посылают на самые тяжелые работы.
      Красивая молодая женщина с сочувствием слушала весь этот рассказ и глядела то на Фрола, то на кучу щебня. Он на самом деле казался ей ребенком, которого большие и плохие «дяди» наказали за что-то и прислали к ней работать.
      – Может, ты что натворил? – предположила Евгения.
      Но Фрол покачал головой:
      – Да я самый дисциплинированный боец во всем батальоне, а работать меня постоянно припрягают. Вот посмотрите на мои руки! – Он протянул ей ладонь, и та взяла ее.
      Паркин злился на яблоне, но удержался от того, чтобы слезть с дерева, перескочить через забор и набить этому маленькому козлу его морденку.
      Тем временем Евгения смотрела на маленькую ручку и не видела на ней никаких ни мозолей, ни следов от порезов, как вещал ей Валетов. Фрол сообразил, что его рука на рабочую не похожа, и быстро убрал ее. Но она снова потянула к нему свои длинные ухоженные пальцы и попросила снова показать ей руку.
      Капитан то подносил к глазам бинокль, то глядел невооруженным глазом на воркующих голубков. Вот она снова берет его руку. Сама, клушка, повернута на гадании. Сейчас будет ему рассказывать о его будущей судьбе.
      «Да, – тут сам с собой согласился капитан, – его-то руку она уже всю изучила и ничего в ней такого не увидела, а вот у этого мелкого, поди, все замечательно».
      – Слушай, – шептала Евгения, – да у тебя тут просто не жизнь, а малина!
      – Ну да? – не поверил Фрол и поглядел на собственную руку. – Ничего такого я не вижу – одни мозоли от тяжелой работы.
      Евгения не видела мозолей, но молчала.
      – Тут я вижу только благополучие и сытую жизнь.
      – Это когда, – поинтересовался Валетов, – после смерти?
      – Да нет, вот армия – это вот тут вот у тебя, вот видишь? Это вот, наверное, армия. А вот после, после у тебя все замечательно.
      – Так я ж не в «после», – возразил Валетов, – мне сейчас надо! Вот высокую бы, красивую, молодую женщину...
      – Ну, – обиделась Евгения и отдала Валетову его собственную руку, – скажешь! Тебе вон работать надо.
      – Да ладно. А чай есть у вас?
      Маленький ребенок глядел честными глазками на взрослую тетю. Ну как она могла отказать этому труженику? Они поднялись и скрылись за углом дома.
      Капитан сидел и грыз ремешок от бинокля.
      «И что теперь? – думал он. – Вот ведь застал. Она со всеми трахается. Пока он на службе – перед всеми ноги раздвигает, а потом заявляет, что беременна!»
      Тем временем Валетов разулся и вошел в дом. Евгения поморщилась:
      – Слушай, тебе бы надо ноги помыть, а то ты тут у нас все завоняешь.
      Валетов, будь он на гражданке, может, и обиделся бы, а так к запаху привыкаешь и уже ничего не чувствуешь.
      – Да? – Он с удивлением посмотрел на свои пальцы. – Ну раз надо, так надо. А где мыть?
      Фрол снова показался на участке и подошел к тазу, где обычно после работы любил мыть ноги сам капитан. А тут какой-то солдат садится, берет и начинает полоскать собственные копыта в его любимом тазике! А на заднем плане – Паркин приложил бинокль к глазам и едва не заорал на моющего ноги Валетова благим матом, так как на заднем плане в глубине спальни его жена разбирала кровать – подготавливала ложе, сучка! Ну все, он ее убьет сегодня, убьет! Валетов спокойно все мероприятие по помывке ног проделал и, вылив за собой культурно воду, вернулся обратно в дом.
      Шаркая по крашеным деревянным доскам тапками, которые нашел у двери, Валетов вошел в кухню, где на газовой плите уже шумел чайник.
      К сожалению, капитан не видел, что происходит в кухне, и, несмотря на большой соблазн обойти объект стороной, засесть в огороде у соседа и продолжить скрытое наблюдение, он остался сидеть на яблоне, чуя, просто носом чуя, что будет нечто такое в спальне, что он не должен пропускать!
      Валетов, щурясь от солнечных лучей, заглядывающих в кухню, пил чай с медом и смотрел на красавицу.
      – Повезло вашему мужу, – не удержался от обычной фразы в тех случаях, когда мужчина хочет подчеркнуть достоинства замужней женщины, Валетов.
      – Да, – как-то вяло и обыденно согласилась Евгения, – послушай, я там хотела в спальне тумбочку переставить, ты мне не поможешь?
      – Да нет проблем, – согласился Фрол и последовал за хозяйкой в спальню.
      У Паркина остановилось сердце. Тем временем его жена необычно живо и бодро подошла к самому окну и, повернувшись к Фролу спиной, нагнулась.
      Небольшая, но тяжелая тумбочка стояла между стеной и кроватью, и для начала ее надо было вытащить на открытое пространство. Прикинув физические кондиции ее нынешнего помощника, Евгения решила сама вытащить тумбочку из угла. Она уцепилась за нее и стала пытаться выдвинуть вперед. Тумбочка медленно, но верно выходила на открытое пространство, а Валетову оставалось только отступать немного назад для того, чтобы не мешать хозяйке вытаскивать свое добро. Он уже был рад, что самому ему не приходится ничего делать. Только любуйся попкой в халатике. Вот это зрелище! И как близко, прям под самым носом.
      Порой в жизни нужна не физическая помощь, а моральная поддержка. Одна хозяйка не решалась эту тумбочку тащить, а так, вдвоем с ним, вон как хорошо справляется!
      Входная дверь дома с треском открылась, и в квартиру вбежал разъяренный Паркин. Он метнулся в спальню и увидел, как его жена, повернувшись самой своей большой прелестью к Валетову, корячит тумбочку.
      – Что ты делаешь?! – воскликнул он.
      Валетов тем временем замер по стойке «смирно» в сланцах самого капитана и глядел на того, вытаращив глаза.
      «Ну все, – думал он, – теперь мне кобздец! Сейчас заставит эту кучу в темпе марша перебрасывать с одного места на другое».
      Евгения, удивленная тем, что муж так быстро вернулся из Самары, выпрямилась и подбоченилась.
      – Ты что, уже приехал?
      – Да не ездил я в Самару, – отмахнулся Паркин, тяжело дыша и с удовлетворением отмечая, что к его жене, похоже, никто не прикасался. Он бросил взгляд на кровать и увидел, что та застелена. Выходит, она не расстилала постель, а наоборот. Как же он сразу не догадался. – Хорош, солдат, пялиться! – скомандовал капитан. – Твое дело – щебень.
      Фрол молча поспешил удалиться, чувствуя нутром, что между офицером и его женой возникла какая-то напряженность. Он быстренько забежал на кухню, сунул ложку в банку с медом, запил все это дело чаем и потом уже оказался на улице, рядом с кучей стройматериала.
      Объяснив жене, что всякое бывает на службе, к чему она уже давно привыкла, Паркин с удовольствием пожевал найденные супругой в холодильнике куски, так как об обеде сегодня речь и не шла. Потом он пообещал обязательно быть сегодня вечером часов в шесть и, как показалось жене, очень даже довольный, снова отправился служить родине. Прямо вот с биноклем на груди.
      Пройдя несколько домов, у Паркина что-то защекотало под сердцем, он обернулся и, плюнув на все – ведь сегодня он официально взял отгул, – снова обошел жилой массив и разместился на яблоне. Он не хотел сам себе признаваться, но, похоже, следить за собственной супругой – весьма интересное занятие.
      Мелкий после обломного чаепития не стал двигаться быстрее и за следующий час принес десяток ведер, успел, зараза, снять с себя форму и подставить под теплые, весенние лучи белое после зимы тело.
      Капитан не первый день служил в армии и думал, что знал про психологию солдат все. Но чтобы так откровенно отлынивали от работы – это когда Валетов просто взял и лег на землю, подстелив под себя фуфайку, голым пузом вверх, – такого он еще не видел.
      Провалявшись на солнышке до обеда, Фрол скрылся за углом. Он постучал в дверь и вошел. Учуяв носом, что на плите что-то готовится, Фрол сообщил хозяйке, что как бы ему надо идти обратно в часть в столовую.
      Евгения с какой-то грустью посмотрела на свои кастрюли, потом на часы, а затем опять на Фрола. В ее голове, как показалось Валетову, шла какая-то борьба одной мысли с другой. Наконец она предложила ему променять солдатскую еду на домашнюю, и Валетов с радостью согласился. Более того, он на это рассчитывал.
      Ел он медленно, никуда не торопился. А тем временем Паркин, сидя на яблоне, думал и гадал, что же там такое может так долго происходить в доме, хотя в спальне никого, это точно. Он спальню в бинокль видит. Может, на кухне они? Ум-м-м.
      Проерзав на дереве несколько минут, он неожиданно для самого себя быстро успокоился. А Валетов тем временем заканчивал второе и переходил снова к чаю с медом. И в этот самый момент в калитку постучали. Евгения как-то нездорово вспыхнула, вскочила со своего места и побежала открывать.
      В дом вместе с ней, к полной неожиданности Валетова, вошел лейтенант Мудрецкий. Не закончив чаепития, Фрол поднялся со своего места:
      – А... товарищ лейтенант, здравствуйте.
      – Здорово, – небрежно бросил командир взвода, – я че-то не наблюдаю, чтобы куча уменьшалась. – Валетов медленно-медленно, как нашкодивший кот, пятился к двери. – Ты почему не сделал и половины?
      – Я? – развел руки Валетов. – Ну как же, товарищ лейтенант, половину-то успеешь? Куча-то, вон она какая.
      – Вперед, солдат. Пятьдесят ведер без перерыва. Я наблюдаю за тобой в окно. Если ты хоть на секунду остановишься, можешь считать, что все воскресенье будешь носить эту самую кучу туда-обратно до тех пор, пока не сдохнешь.
      Перепуганный таким недобрым обращением с ним со стороны в доску своего лейтенанта, Валетов свалил из дома и принялся шуршать лопатой, загребая очередную порцию щебенки.
      Мудрецкий, убедившись, что завел солдата, повернулся к Евгении. Она зашептала:
      – А надолго это – пятьдесят ведер?
      – На час, не меньше, – улыбался он.
      Тем временем капитан с удовлетворением для себя наблюдал, как быстро начал трудиться солдат.
      «Что же произошло, – думал он, сидя на яблоне, – за то время, пока Валетов не находился в поле его зрения. Что заставило солдата так быстро работать? Вкусный обед? Да, жена у него хорошо готовит. Или... или же все-таки засунул, а?»
      Он не находил себе места на этом долбаном дереве, глядя на то, как интенсивно, явно проливая пот, трудится мелкий. Сомнения не покидали капитана, пока солдат барражировал туда-сюда.
      Когда Фрол вернулся в дом для того, чтобы доложить лейтенанту Мудрецкому, что задание насчет пятидесяти ведер выполнено, там уже его не было, и только Евгения, как показалось Валетову, в куда более хорошем расположении духа, нежели до визита лейтенанта, сидела на кухне и лузгала семечки, пребывая в чисто русской нирване.
      Не выдержав больше сидения на дереве, капитан слез с мыслью о том, что установить истину ему так и не удалось, но все-таки, похоже, жена ни с кем, кроме него, не лазает.
      Для того чтобы убедиться в этом окончательно, он снова вошел в дом, где застал разморенную супругу.
      – Ты выглядишь немного уставшей, – посочувствовал он беременной жене.
      – Да, – согласилась она. – Все этот обед.
      – И надо было так стараться для солдата?
      – Для солдата? – переспросила она. – Ах да, для него, ну, конечно, он тоже поел.
      – Как это тоже, – не понял Паркин, а Евгения спохватилась:
      – Ну как же, и я обедала.
      Паркин, нахмурившись, вышел в огород, где застал Валетова загорающим на фуфайке.
      – Встать! – выкрикнул капитан. Фрол подорвался. – Вкусный обед?
      – Так точно, – согласился Валетов.
      – Продолжай носить щебень.
      – Есть! – гаркнул Фрол и подождал, пока капитан вернется к своей молодой, красивой жене.
      Набравшись смелости через пяток минут, он заглянул в спальню. Понаблюдал эпизод из жизни млекопитающих и решил, что есть возможность еще часок позагорать на солнышке, будучи уверенным в том, что его никто не шуганет и не тронет.

      Жена капитана Евгения была так добра к великому труженику Валетову, что в конце дня отвалила ему несколько горстей картошки, оставшейся в погребе заботами мужа с прошлого года, и позволила нарвать ему зелени с огорода столько, сколько ему захочется.
      Зря она так, с широкой душой, подошла. Валетов, он ведь совести не имеет, взял и надергал столько, что хватило бы на два десятка здоровых мужиков. Увидев огромный пучок, состоящий из петрушки, укропа и лука, Евгения не стала упрекать солдата в жадности и, продолжая улыбаться, вежливо выпроводила его за калитку.
      Притаранив хавку в роту, Фрол сообщил Резинкину и Простакову, что неплохо бы вам – женщинам, сготовить ему ночной ужин, так как он все достал – осталось только картошку сварить в котелке, бросив туда кипятильник, и сделать из травы салатик, благо в заначке имеется и соль, и подсолнечное масло.
      Налопавшись в три хари картошки с зеленью, черпаки пошли в роту спать сытые и довольные, готовые к задаче, которую перед ними поставит следующий день.

* * *

      Майор Холодец стоял перед построенным в две шеренги взводом химзащиты. За его спиной была гладь небольшого пруда, на поверхности которого время от времени можно было видеть расходящиеся круги – играла рыба. Холодец, глядя на солдат, внушал больше лейтенанту, стоящему рядом, нежели самим солдатам:
      – Сегодня будете тренироваться. Зарядка не для ума – для тела, так сказать. – Начальник штаба похлопал по спине стоящего рядом Юру. – Вот вам отец, типа командир. Он будет смотреть, чтобы вы свои пальцы в чужие носы не засовывали, иначе переломать все можно. Будете сегодня тренироваться – выучите, как разворачивается дегазационный комплекс и, соответственно, сворачивается тоже. Даже я вам скажу, товарищи военнослужащие, что сворачивание имеет куда большее значение, чем разворачивание, то есть развертывание. Потому как развернуть можно как душе угодно, а вот свернуть надо так, чтобы все обратно на место поместилось. И если нет соответствующих навыков, то засунуть шланги в дыры не представится возможным.
      Простаков заржал.
      – Цыц, молодое бритоголовое потомство неизвестных родителей! Начнем немедленно. Вон Резинкин машину пригнал, и мы сейчас посмотрим, как товарища лейтенанта учили на военной кафедре. А потом он будет смотреть, как вы будете учиться. Вот ему за это секундомер, – майор Холодец на самом деле передал Мудрецкому серебристый диск.
      – С крышечкой, – заметил Валетов, даже вставая на носки для того, чтобы лучше разглядеть вещицу.
      – Необразованные вы, товарищи солдаты, – пожурил майор, – все время ваши рты в расхлябанном состоянии держите. Завязывать губы нужно в тугой узел, перед тем как послушать, что старшее командование вам говорить будет.
      Холодец посмотрел на часы и сообщил, что вернется он к обеду и проверит по нормативам выучку личного состава.
      – А зачем это нам, товарищ майор? – нудно прогундел желтушный Сизов, стоя в строю только за счет того, что его поддерживали соседи, так как сам он был обколот и не мог держаться на ногах – земля влекла его к себе, – но он должен был выдержать и не рухнуть. Вопрос, который он задал, задержал отбытие майора в штаб.
      Холодец сделался очень серьезным.
      – После того как взрывается бомба и образуется на горизонте облако, типа гриб, много пыли летает в воздухе, она поднимается снизу. Вредные, зараженные радиацией частицы падают на все, что движется и не движется, в том числе и на людей, и военную технику.
      – А на людей в военной технике она тоже падает? – вызвался Резинкин.
      – Да, – согласился майор, – в том случае, если форточка в вашей машине открыта. А если форточка закрыта, то пыль не падает. Так вот зараженные, радиоактивные, вредные для организма частицы покрывают все в три этажа, и для того, чтобы обезопасить окружающих в тех зонах, где выпадение радиоактивных осадков не произошло, ставят специальные станции, которые смывают с техники всю радиоактивную пыль, а также химически вредные вещества и попросту грязь. После чего помытая машина выезжает на чистую, широкую асфальтовую дорогу и едет в четко заданном ей направлении. Все понятно?
      На этот раз Сизов молчал. И довольный тем, что всем все объяснил, Холодец сел в служебный «уазик» и уехал, оставив лейтенанта наедине со своими солдатами.
      Как только майор скрылся из виду, Мудрецкий дал команду «Вольно!», после чего рассадил людей полукругом. Сам остался стоять и вытащил из пакета небольшую упаковку с порошком желтоватого цвета.
      – Вот это вот и есть дегазационное вещество СФ2У. Его растворяют в бочке и потом поливают на машины. Струя воды подается под давлением с помощью насоса, установленного под бочкой. – Мудрецкий подошел к бочке, установленной на «ЗИЛе», и указал на то место, где находится насос. – Вода в бочку забирается обычно из местных водоемов, поэтому развертывание всего комплекса происходит в непосредственной близости от источника воды, – тут Мудрецкий показал на пруд. – Забор воды происходит с помощью вот этого вот шланга. – Юра не поленился забраться на машину и сбросил вниз одно из звеньев. – Вот видите, это первое колено, вот решетка для того, чтобы в бочку не закачивалась всякая дрянь.
      Валетов сидел, схватившись за живот, и раскачивался из стороны в сторону. Ему на некоторое время стало совсем не интересно, о чем там рассказывает лейтенант, потому как кишки крутило. Фрол посмотрел на Простакова и увидел, что тот тоже был бледен. Потом хотел найти Резинкина, но того нигде видно не было. Наконец он появился из кустов и присоединился к слушающим, извинившись кивком головы перед лейтенантом за отлучку.
      Валетов прислушивался к себе, ожидая с минуты на минуту позыва «в путь по нужде». Из объяснений лейтенанта он вынес одно: что с помощью бочки на колесах и этого шланга можно закачивать воду, около трех тонн. И затем через резиновые шланги распылять это все туда, куда тебе хочется.
      Часам к одиннадцати дня практически весь взвод попробовал себя в роли химика, дезактивирующего мнимую технику, – побрызгал из шлангов. Причем удовольствия большого это никому не доставляло, так как все упражнения приходилось делать в защите и, соответственно, потеть и тяжело дышать через противогаз.
      Приехал Евздрихин и сказал, что необходимо Мудрецкому за каким-то хреном срочно поехать в штаб к Стойлохрякову. Оставив за старшего наркота Сизова, Мудрецкий очень сильно ошибся, так как, вымолвив: «Есть», Сизов упал под куст на берегу пруда и замер в беспамятстве, предоставив людей самим себе. Большинство тут же повалилось на траву и принялось курить.
      Тем временем Валетов уже по второму разу метнулся в кусты и возвернулся оттуда бледный, но счастливый. Он старался не глядеть ни на Простакова, ни на Резинкина, потому как те, похоже, тоже мучались животами, и все это благодаря вчерашней зелени с картошечкой.
      Валетов смотрел на поверхность пруда и видел, как в нем гуляла рыба. Походив вокруг да около, он наконец представил себе, как было бы здорово наловить сейчас этой мелочи и забацать уху. Но у них нет ни удочек, ни времени. Да и вряд ли сейчас эти маленькие твари будут клевать посреди бела дня.
      – Леха, – прошептал Фрол, – ты ухи хочешь?
      Простаков хотел кушать, он всегда был не прочь выслушать предложение Фрола на тему пожрать.
      – Вон рыба плавает, видишь, в пруду?
      – Вижу, только как ее оттуда выловить? Голыми руками, что ли? Сети нету.
      – Зато, – Фрол показал на бочку, – смотри, какое клевое оборудование!
      – Ну, знаешь...
      – Да че, сейчас Витька попросим – машину поближе подгонит, – не сдавался Валетов.
      Попросили Витька. Тот на самом деле подогнал поближе к пруду бочку, и теперь дело осталось за малым. Фрол деловито подошел к концу засасывающего шланга и убрал решетку, которая предохраняла бочку от попадания внутрь грязи. Взявшись за шланг, он деловито вошел в воду и приблизился к стае рыб, гулявшей на поверхности.
      – Врубай! – крикнул он.
      Насос натужно заурчал, и через шланг в бочку начала засасываться вода, а вместе с ней, под радостное напевание Валетова, засосало несколько мелких рыбешек. Валетов был радешенек успеху, но тут сволочная рыба ушла дальше на глубину.
      Обернувшись, Валетов подмигнул Простакову, и вскоре тот уже стоял по грудь в воде, направляя то в одну сторону, то в другую шланг и пытаясь засосать хоть кого-нибудь.
      Валетов бегал по берегу и наставлял здорового:
      – Да ты влево забери, влево! Вон там видишь, плещется?! А теперь вправо, вправо забирай! Ты че еле ходишь?! Давай вправо, уже полбочки набралось, а рыбы-то совсем нету. Давай! Давай! Теперь снова влево давай! Вон глубже, глубже зайди.
      – Да ты че! – орал здоровый. – Мне уж по горлышко!
      – Да фигня все, фигня! Ты давай рыбу засасывай! – Побарахтавшись с одной стороны, Валетов махнул Резинкину, чтоб тот заглушил насос, и троица переехала в другую часть пруда, где, по мнению Валетова, этой рыбы было больше. И снова Простаков со здоровым засасывающим шлангом стоит посреди пруда и пытается под руководством Валетова всосать мелочь в бочку.
      – Вот, давай! Вот это вот забирай и вот эту. Вон видишь, стайка ходит? И вон ходит!
      Наконец бочка была наполнена. Уставший и измочаленный Леха вывалился на берег.
      – Слушай, – шептал он, тяжело дыша, – если ты мне ухи через час не сделаешь, я тебя выкину на середину, и ты будешь там барахтаться.
      Валетов отступил:
      – К чему такая жестокость?!
      – Жестокость? – Простаков немного отдышался и стал снимать с себя резиновые чулки, в которых было полно воды. – Я не жестокий, я справедливый. А ты давай вон нанимай людей, пусть они через шланги из бочки все выкачивают, и чтобы рыба была через час вареная. Че молчишь? Надо говорить: слушаюсь, товарищ младший сержант.
      – Вот всегда ты так, Леха, – взгрустнулось Фролу. – Я же для всех стараюсь, еду промышляю, а ты когда в последний раз что-нибудь пожрать добыл? Ты вспомни. Все на моих худых плечах держится, все твое здоровье. Вот меня не будет – не будет тебе ни картошки, ни витаминов весной.
      Как только Валетов вспомнил про витамины, Простаков ломанулся в кусты с бледным видом, расстегивая на бегу штаны.
      Как чудилось Валетову, в бочке плавало большое количество рыбы, и сейчас надо было только выкачать из нее всю воду. И в этот самый момент вновь к пруду подъехал Холодец, а вместе с ним и лейтенант.
      – Ну что? – начальник штаба потирал руки. – Давайте показывайте, товарищи военнослужащие, чему вы тут за полдня научились.
      Лейтенант, недолго думая, назначил разворачивать шланги Простакова и Валетова.
      – Бочку только надо наполнить, – подсказал Мудрецкий.
      – А уже готово, – засуетился Фрол, ехидно улыбаясь.
      Они довольно шустро начали развертывание, но после того как Валетов с Простаковым уложили первую бухту, оба переглянулись, посмотрели друг на друга через стекла противогазов и ломанулись, не сговариваясь, в ближайшую рощицу.
      – А это что такое? – не понял Холодец. – Какой-то отвлекающий маневр? Такого в учебниках не пишут.
      – Да нет, – пояснил Резинкин, – товарищ майор. Это им посрать захотелось.
      – Что? – не поверил своим ушам начальник штаба.
      И тут Резинкин последовал за своими друзьями в те же кусты.
      Простаков первым вышел и, не докладывая Мудрецкому, вместе с защитой ухнул в пруд.
      – Что происходит? – не понимал Холодец.
      Вынырнув обратно, Леха с красной от стыда пачкой сообщил, что он не успел расстегнуть плащ и чулки, для того чтобы наконец освободиться от штанов и сделать дело.
      – Желудок, товарищ майор. Не знаю, скушал что-то.
      С грехом пополам развертывание завершилось. Холодец, плотно сжав губы, прохаживался между аккуратно скрученных шлангов.
      – Так, – шептал он, – так. Ну если вычесть время на сортир, то неплохо. – Он поглядел на секундомер в руке Мудрецкого. – Так, – снова повторил он, – только мне показалось, что дольше чем восемь минут. Ну ладно. Сейчас весь химвзвод надевает на себя химзащиту, а Простаков с Валетовым моют личный состав из шлангов, чтобы почувствовать, так сказать, реальность обстановки.
      Сказано – сделано, приказано – выполнено.
      Включили насос и начали полоскать своих товарищей.
      – Люк! – выкрикнул неожиданно Мудрецкий. – Люк! – снова кричал он.
      Но Резинкин лупал глазами и смотрел на лейтенанта, не понимая, чего он орет. Тем временем Юра бежал к бочке, которая начала издавать тихое поскрипывание, а вскоре, когда он уже залезал на нее, начали проступать вмятины, и сама железная емкость стала менять свою геометрическую форму.
      – Насос выруби! – снова выкрикнул лейтенант.
      Пока Резинкин метался, бочку сжало еще на несколько сантиметров и вмятин стало больше. Забравшись на самый верх, лейтенант хотел оторвать крышку люка, да не тут-то было. Из-за того, что во время выкачивания воды забыли открыть люк, в пустотах образовалось разряжение воздуха, которое и втянуло внутрь бочку.
      Холодец, глядя на то, как на его глазах было испорчено военное имущество, орал недуром:
      – Кто, кто в этом виноват?!!
      Фрол глядел на бочку, на сидящего на ней верхом лейтенанта, пытавшегося открыть люк, и, сорвав с себя противогаз, от досады пнул Простакова в плечо.
      – А я-то здесь при чем? – не понял здоровый.
      – Там рыба моя! – гневно вскричал Валетов, но тут же успокоился, так как подлетел Холодец, а поиски виновных у него много времени не заняли.
      – Вот ты и ты, – тыкнул он пальцем в большого и маленького, – будете отвечать за то, что здесь произошло. И Мудрецкий. Лейтенант, ко мне!
      Юра оставил бесплодные попытки побороть давление и спустился вниз с обескураженным видом.
      – Почему людям не сказали, что перед выкачиванием воды надо открывать люк?!
      – Я сказал, – оправдывался лейтенант.
      – Ниче не знаю! – кричал начальник штаба. – Вы будете отвечать за это!
      Фрол прищурился и посмотрел на Холодца снизу вверх.
      – Товарищ майор.
      – Ну что?
      – А рыбу можно вытащить?!
      – Какую, на хрен, рыбу?!
      – Ну-у, там в бочке рыба.
      – Вы что тут, блядь, аквариум завели, что ли, на хрен?!
      – Да нет, блядь... ой, извините, товарищ майор, я хотел сказать, что там рыба внутри.
      – Лейтенант!!! – обрушился Холодец на командира взвода. – Понабрали себе каких-то шизанутых солдат! Я вас всех, вашу мать, под трибунал!
      – Да рыба там! – умолял Валетов, вставая на колени.
      – Слушайте! – отскочил от него Холодец. – Или это у меня что-то с башкой не в порядке, или вы тут все законченные, на хрен. – Он не договорил, кто они законченные. – Люк открыть! Бочку молотками выправить! Нет, башками своими выправляйте! – раскраснелся начальник штаба и вошел в раж. – Все будете у меня по степи в противогазах бегать до тех пор, пока у вас моча из башки вся не выйдет! Какая, на хрен, рыба?!
      Валетов поднялся с колен:
      – Ну вы сами можете посмотреть, товарищ майор. Рыба там.
      – Да пошел ты на хрен, рядовой! – воскликнул Холодец, сам забрался на бочку, приложил кучу дури, оторвал люк. Воздух с шипением ворвался внутрь. После чего разозленный Холодец крикнул Валетову: – Иди сюда! – Пришлось Фролу забираться на бочку. – Ну-ка, ныряй! Лови мне там, если хоть одну поймаешь, я тебе ефрейтора дам!!!
      Глаза Валетова сверкнули:
      – А если две, тогда уже младший сержант?
      – Сколько наловишь, столько и дам, – улыбался Холодец. – Давай ныряй!
      – Так, может, легче воду-то спустить? Че я там плавать-то буду.
      – Ничего. Говно не тонет. Давай залазь!
      Фролу деваться было некуда – в бочке в этой утонуть он не мог, но там еще достаточно воды. Как он будет, голыми руками, что ли, эту рыбу вылавливать? А там ведь засосало и тину, и дрянь всякую – фиг там кого поймаешь. Но он точно знал, что три рыбки затянул в самом начале. Неизвестно, сколько Простаков насосал, но точно там что-то есть.
      – Разрешите начинать? – стоя в бочке и глядя в отверстие, спросил начальника штаба Валетов.
      – Валяй!
      Мудрецкий присоединился к Холодцу, и два офицера стали наблюдать за тем, как мелкий ныряет в воду в противогазе и пытается что-то найти.
      – Резину-то с головы сними, – советовал сочувственно лейтенант. – Все равно ж там не видно ничего.
      – Зато голове теплее, – оправдывался Валетов. – Сейчас я вот, товарищ майор, вам одну поймаю – и сразу ефрейтор, да?!
      – Давай-давай, лови.
      Минут пять безуспешно пытался Фрол ухватить хоть одну рыбешку. Да если б ухватить, нащупать ничего не мог.
      – Ладно, вылазь! – удовлетворенный пыткой, начальник штаба слез с бочки. – Давайте выкачивайте всю воду.
      Вскоре воды осталось совсем чуть-чуть, и Валетов, уже без приглашения, снова залез внутрь покореженной емкости и, на удивление майора Холодца, начал вытаскивать из бочки рыбу:
      – Вот смотрите, товарищ начальник штаба. Я же вам говорил, что там рыба, а вы мне не верили!
      Холодец снова покраснел и начал орать на Мудрецкого:
      – Да у вас тут что за херня такая творится?!! Вы в армии или где, а? Лейтенант, вы кто? Офицер или просто так, ботаник!
      – Биолог, – поправил Мудрецкий. – Я биолог по гражданской специальности.
      – Ты химик, мать твою, химик! – тыкал пальцем в грудь Мудрецкому начальник штаба.
      Тем временем довольный Валетов нес в снятом противогазе, как в мешке, всю выловленную рыбу:
      – Вот посчитайте, товарищ начальник штаба. Мне тут надо уже генерала присвоить. Смотрите, сколько рыбы!
      – Да, – улыбался Холодец, – генерала, конечно. Направим представление в Москву, сразу внеочередное звание – с рядового на генерала прыгнешь, будешь мной командовать, – улыбался Холодец.
      И тут у Фрола случился очередной позыв.
      – Извините... а впрочем, че я тут перед вами извиняюсь? – Валетов ломанулся в кусты. Следом за ним побежал Простаков и Резинкин.
      Засери показались из кустов. Холодец не знал, как ему это все переносить, и тут за пацанов вступился взводник.
      – Товарищ майор, да они больные, видите, отравление у них. Кишечное.
      – Значит, в санчасть, и нечего подпускать нездоровых людей к оборудованию!

* * *

      Толстопопая Лизочка, разглядывая засранцев, установила, что только за утро все трое не менее пяти раз посещали местные кусты и у них продолжало крутить животы, и похоже, – она поглядела на градусник, ну да, точно – у самого маленького поднялась температура.
      – Похоже, отравление, – констатировала она, заставив выпить каждого по лошадиной дозе левомицетина. – Придется вас укладывать в лазарет.
      Лежа в лазарете и глядя в чистенький белый потолок, Леха вспоминал как раз о тех самых днях, когда ему самому приходилось его белить. Не думал он тогда, что придется любоваться собственной работой, лежа на койке.
      Удриставшийся и наловившийся рыбы Валетов спал мертвецким сном, а его бледная кожа усиливала впечатление от прилагательного «мертвецкий». Резинкин ворочался на койке и стонал.
      Леха глядел на убитых поносом товарищей и размышлял над тем, что все-таки судьба благоволит к Валетову. Ведь могли и наказать за порчу бочки, а так, глядишь, все закончилось санчастью. И лейтенант постарался, отмазал.
      А в туалет он сегодня уже много раз ходил. Леха надеялся, что прекратится расстройство желудка. И тут он почувствовал очередной позыв.
      Возвращаясь с чувством великого избавления от нажитого за время службы, Простаков думал о том, как бы ему подольше задержаться в столь прелестном месте. Пока речь шла только о трех днях, а хотелось бы намного дольше. Ведь как здорово: ходишь по чистеньким коридорчикам в тапочках, спишь на чистенькой постельке, а вокруг тебя кружится отпробованная однажды толстопопая Лиза, с которой можно и продолжить общение, – одним словом, рай, а не служба!
      Тащились граждане военные совсем недолго. Примерно к четырем вечера в изолятор пожаловал лично подполковник Стойлохряков. Он не возражал против того, что больные поднялись со своих коек и замерли перед ним в трусах и майках по стойке смирно.
      – Ну че, засранцы, – Стойлохряков даже и намека на улыбку не состроил, – стали жертвами собственного желания нажраться раз и навсегда по-тихому, да?
      Валетов не поверил:
      – А откуда вы знаете, товарищ подполковник?
      Комбат подошел к Фролу и по-отцовски обнял его.
      – Друг мой, я в армии полтора десятка лет, и чтобы я не знал, с чего солдаты в армии дрищут, да еще весной. Мне доктор не нужен. В общем, так, молодые люди, на то, что у вас плохая бактерия в кишках завелась, мне на это наплевать, а вот то, что вы бочку испортили, – это плохо. Поэтому сейчас вы все одеваетесь и идете в парк снимать емкость с машины. Потом погрузите ее в кузов грузовика и повезете в Киржи. Там ее сдадите капитану Сидорову, он ее спишет, все документы отдаст. Взамен получите новую, привезете ее обратно и поставите на машину. Что-нибудь неясно?
      – А кто за старшего? – спросил Простаков.
      – Всей операцией будет руководить лейтенант Мудрецкий, который не смог объяснить вам, образованным людям, что, когда воду выкачивают из бочки, люк надо открывать.
      Через полтора часа выяснилось, что бочка не стала очень долго мытарить душу солдатам и очень даже быстро снялась с шасси, подцепилась подогнанным краном и опустилась в кузов сто тридцать первого «ЗИЛа».
      Мудрецкий лично проконтролировал, как закрепили с помощью тросов здоровую емкость, дабы она не играла по дороге. Места в кабине всем не нашлось, и пришлось самому крупному залезать в кузов. Резинкин подумал и попросил разрешения у лейтенанта ехать вместе с Простаковым на открытом воздухе на фуфайках. Ну а Валетову было в ломы оставаться в кабине, и он предпочел комфорту также прогулки на природе.
      От Чернодырья до Киржей всего-навсего час езды, но насколько может быть трудным этот час, когда в животе постоянно проистекает революция. Если в парке можно сбегать до толчка, то куда ты денешься, сидя в кузове?
      Первым свело живот у Резинкина. Витек кусал губы, а двое других посмеивались над страдальцем.
      – Стучи по крыше, – советовал Фрол. – Остановят, сбегаешь в кустики.
      – Смешно, да? – отбрыкивался Резинкин. – Гляди сейчас, какой я вам фокус покажу.
      Витек встал, залез на бочку, открыл люк и уселся аккуратно на дыру, не забыв вцепиться руками в края отверстия. Сделав дело, он довольный слез обратно и плюхнулся на фуфайку.
      – Учитесь, сыны! – рассмеялся он.
      Но никто, кроме него, почему-то не улыбался. Валетов держался за живот.
      – Стучи по крыше. – Резинкин не скрывал собственного кайфа по поводу происходящего, ведь теперь у него все в порядке. Случись еще раз такая надобность, он снова на бочку залезет. А вот этим двоим, похоже, слабо.
      Валетов поднялся и подошел к бочке. Машину тряхнуло, и он схватился за нее.
      – Осторожнее, осторожнее, – напутствовал его Резина, закуривая. – Мы все во внимании, да, Леха?
      Но Леха сидел грустный и думал, наверное, о том, что творилось сейчас у него в районе пупка.
      Фрол забрался на бочку, посмотрел в отверстие, засунул туда голову и тут же появился снова.
      – Фу-у-у-у! – выкрикнул он, глотая свежий воздух, бьющий в лицо.
      Но делать было нечего, надо как-то устраиваться и опорожнять кишки. Прикинув, он взял и полностью спустился в бочку.
      – Смотри не подорвись, – выкрикнул Резина, – а то, похоже, я туда весь обед отправил.
      Спустя две минуты счастливый Валетов выбрался наружу. Витек повел носом:
      – Смотри, вроде даже не обделался.
      – Да вам хорошо, – страдал Леха.
      Фрол с Витьком хором крикнули ему, чтобы он стучал по кабине.
      – Да че я, хуже вас, что ли? – Здоровый поднялся и пошел к бочке. Одним махом он оседлал емкость и прицелился в дыру. Хотя процесс снятия штанов проходил в несколько напряженной форме, все же ему удалось сконцентрироваться и усесться в позе: попа над пропастью, а ноги по направлению движения.
      Разглядывая сидящих внизу сослуживцев, Леха закричал:
      – Ну че вы смотрите, могли бы и отвернуться!
      Резинкин возразил:
      – Ты сам должен был спиной к нам садиться, как я, и тогда никто не смущал бы тебя.
      – Или же, как я, прям в бочку залезть.
      – Смеешься, да? У меня в эту бочку только полжопы пролезет, – не выдержал Леха издевательств и в этот момент двинул первую очередь.
      «ЗИЛ» проезжал мимо КП ГИБДД, и мент, увидев наверху бочки человека, немедленно поднял жезл.
      За рулем сто тридцать первого сидел приглашенный для поездки Петрушевский, так как самого Резинкина с больным животом сажать за руль было рискованно.
      Мудрецкий приказал остановиться, хотя мог бы спокойно ехать мимо, и ничего ему не будет. Не обязаны военные подчиняться каким-то там «мулиционерам». Но сержант патрульной службы так рьяно сигнализировал Мудрецкому, что тот приказал водителю остановиться. Ступив на подножку, он поглядел в том направлении, в каком указывал автоинспектор.
      Простаков сидел на бочке с бледным видом и разводил руки в стороны.
      – Ты че, охренел?! – выкрикнул Мудрецкий.
      – Товарищ лейтенант, – оправдывался здоровый, – я тут это... по нужде.
      Сержант подошел к Мудрецкому:
      – Инспектор Тепличный. Что это у вас там солдат делает?
      – Сейчас выясним, – успокоил его взводный. – Ты че, мать твою, на меня пялишься?! Ну-ка слезай давай оттуда!
      Лехе было стыдно демонстрировать чресла перед двумя мужиками и потом объяснять еще лейтенанту, что он на эту бочку за делом полез.
      – Солдат, ты что там делаешь?! – выкрикнул ему снизу сержант.
      – Да сру я тут!!!
      Ни тот, ни другой не поверили. Мудрецкий закричал:
      – Хватит хамить! Слазь давай!
      – Ну дайте досрать-то!
      – Вот когда я служил, – начал сержант, – мы такого себе с офицерами не позволяли. У нас сразу бы на губу – и хорош, а то вон в Афган бы отправили.
      – У нас сейчас тоже есть куда отправить, – возразил Простаков. – Ну че я смогу сделать, если мне по дороге приспичило? Да че вы на меня все смотрите?! Я не могу, когда на меня все смотрят!!
      Но Леха ошибался. На самом деле он мог, и бочка срезонировала звук, после чего сержант сплюнул, а Мудрецкий постучал кулаком себе по лбу:
      – Ну ты и дебил, а! Ты вот не думаешь о том, что тебя с этой бочки по дороге сбросить могло прямо на асфальт?
      – Товарищ лейтенант, ну в чем я виноват! – ныл Леха. – А мне еще надо себя в порядок привести, вы будете смотреть? А кстати, может, у кого газетка есть?
      – Ты сегодня утренний осмотр проходил? – справился Мудрецкий.
      – Да, – согласился Леха, продолжая сидеть на бочке.
      – Ну так, значит, у тебя в кармане штанов платок должен быть. Воспользуйся тряпочкой, дорогой!
      Сержант уже ушел обратно на свой пост, махнув рукой на военных.
      Леха слез с бочки и глядел на лейтенанта, стоя в кузове со спущенными штанами. Мудрецкий забрался в кабину и выкрикнул оттуда:
      – У тебя десять секунд на гигиену!
      Петрушевский, заливаясь смехом, от души вдавил по газам, так что Леха плюхнулся голой попой на стальные листы, которыми был обшит кузов.
      – Ах ты, сволочь! – закричал он Петрушевскому. Да тот не слышал.
      Кое-как доехали до Киржей. Попав на территорию военных складов, лейтенант быстро в каптерке нашел капитана Сидорова. Небольшой, коренастый мужичок вышел и поглядел на привезенное ему добро.
      – А, химики, уроды, – заулыбался он. – Что, люк забыли открыть? Наверно, Стойлохряков вас хорошо поутюжил, а? – Прохаживаясь вокруг машины, капитан ухмылялся. – Ну че, засранцы, – он обратился к троим в кузове, – сейчас подгоним кран и вон сбросите бочку. Потом поставите сюда новую.
      – А почему «засранцы»? – не понял Валетов.
      – А потому что вы все засранцы, все, кто срочную служит, вы все у меня засранцы.
      – А-а-а, – протянул Фрол облегченно, – это просто как прозвище.
      Капитан больше не стал общаться с солдатами и предложил Мудрецкому скоротать время в каптерке за чашкой чая, потому как кран – он ниоткуда взяться не может, за ним еще в парк человека послать надо.
      Не успел Мудрецкий поднести ко рту чашку во второй раз, как на пороге появился потный Резинкин:
      – Извините, а, товарищ капитан, где у вас тут туалет?
      – Вы че, на самом деле засранцы? – прищурился капитан. – Сейчас вдоль складов пойдешь и налево у колючки найдешь желанный домик.
      Резинкин ломанулся в указанном направлении, а следом за ним устремились и его товарищи по несчастью. Капитан, наблюдая за бегущими страдальцами, обратился к гостю:
      – Ты че больных-то привез?
      – Да я говорил Стойлохрякову, что у них там на самом деле что-то не в порядке с животами, а ему все равно.
      Капитан прищурился:
      – Слушай, лейтенант, ты сейчас новую бочку получишь и езжай обратно в часть, а пацанов этих здесь оставь.
      – А они тебе зачем?
      – Ну-у, в санчасти полежат денек. Ты че, больных заставлять работать – это же преступление. А вдруг заяву напишут? Узнают – проблемы будут. И своему полковнику объясни, скажешь, что диагноз подтвердился – на самом деле больны животами. Да ты не бойся, я сам отзвоню Стойлохрякову и все скажу, че он, должен быть в своем уме человек-то.
      – Да, – согласился Юра, – я время от времени на это надеюсь.
      Мимо окна в обратную сторону к «ЗИЛу» прошла счастливая троица.
      – Ну вот, временно у людей все в порядке, – ухмыльнулся капитан.
      Кран пришел на десять минут раньше ожидаемого, что удивило даже Сидорова. Бочку сняли и положили рядом с двумя такими же изуродованными. Взяли новенькую, закрепили в кузове, после чего Сидоров пожелал Мудрецкому счастливого пути.
      – А вы, – лейтенант поглядел на троих солдат из его взвода, – остаетесь лечиться. Скажите спасибо товарищу капитану, который заботится о вашем здоровье.
      Вспоминая, как было хорошо у них в изоляторе, никто даже и не пискнул. Каждый думал, в какой рай он попадет здесь, в Киржах, где располагается куда более мощное армейское хозяйство. Попрощавшись с Мудрецким и едва сдерживая слезы от очередной волны накатившего поноса, Валетов вновь ломанулся в сортир под сочувственными взглядами товарищей.
      – Да, здорово вас прихватило, ребята. – Капитан скрылся в каптерке. И вскоре вслед за краном подъехал «КамАЗ». Сидоров подошел к бочке и велел цеплять солдатам только что привезенный покореженный экземпляр и забрасывать в кузов. – Бочка-то, гляжу, ничего, – комментировал свои действия Сидоров. – Сейчас поедем ко мне, поставим. Течь ведь она не давала?
      – Да какие проблемы, товарищ капитан, – улыбался Валетов, вспоминая, сколько говна там навалено по дороге. – Нет, конечно, с бочкой все замечательно!
      Поехали по Киржам в частный сектор. Дом у капитана был небольшой, впрочем, чего и следовало ожидать. Загнав задком «КамАЗ» во двор, капитан предложил товарищам солдатам немножко поработать физически, так как кран не мог въехать вместе с грузовиком внутрь двора. Пришлось бочку ворочать на руках и спускать вниз по деревянным доскам. Но с задачей справились, и довольные солдаты уже мечтали о том, чтобы оказаться в санчасти, надеть на себя пижаму, лежать и плевать в потолок.
      Капитан не отпускал водителя на «КамАЗе», сообщив ему, что потом он отвезет солдат в санчасть. А перед потом, как выяснилось, товарищ капитан желал, чтобы эту бочку помыли снаружи и изнутри.
      – Ну снаружи я помою. – Леха похлопал Валетова по плечу.
      – А че это ты снаружи будешь мыть?! – взвыл мелкий. – Снаружи я буду мыть, а ты – внутри будешь.
      – Ни фига не выйдет, – улыбался Леха, – внутрь я просто не залезу. А внутрь из нас троих сможешь пробраться только ты.
      – Витек тоже может, – не сдавался Фрол, все больше краснея, поглядывая то на бочку, то на офицера.
      Резинкин развел руки в стороны:
      – Видишь, как меня раскорежило? Не могу я пролезть, только ты.
      Фрол дулся, злился, но поделать ничего не мог. А капитан еще поддержал Простакова:
      – Что ты, мелкий? Тебе самая халявная работа достанется, ведь никто не увидит, как ты там помыл. Вот сверху все видать.
      – Да, товарищ капитан, вы правы, – тут же согласился Резина. – Давайте ведра, я первый схожу за водой. – Он был бодр и готов к работе.
      – Вот, рядовой, учись у ефрейтора! – улыбнулся капитал, метнулся в дом и вышел с двумя ведрами и тряпками.
      Леха схватился за моющее средство и начал было мыть облупившуюся местами краску, как его тут же остановил Сидоров:
      – Нет, вначале пускай вон рядовой помоет внутри бочки.
      Фрол залезал на емкость, словно шел на эшафот. Открыв люк, он отстранился – в нос ударили все прелести сортира. А тем временем Простаков с Резинкиным стояли на земле и ржали:
      – Че так сморщился? Давай ныряй, будешь по уши в говне, – хохотал Витек, падая на траву.
      Капитан думал, что «говно» – это просто обозначение какой-либо грязи. А вот он и ошибался. Валетов вдохнул-выдохнул, сбросил с себя китель, взял тряпку, кинул ее внутрь. Затем туда же последовало со звоном и ведро. Простаков ходил и лыбился вокруг бочки, пока внутри шло весьма хорошо слышимое скрябание. Наконец Валетов показался снаружи. Вначале голова, затем она исчезла, и ее место заняло ведро.
      – Ну-ка, прими, – посоветовал капитан Простакову, – тебе удобнее.
      Леха содрогнулся, но перехватил наполненную коричневой жидкостью емкость.
      Сидоров, почуяв запах, неожиданно стал серьезен.
      – Вы что это, недоноски, на самом деле туда срали, что ли?!
      – Так мы и говорим... – начал бубнить себе под нос Леха. – Товарищ капитан, это же естественно.
      – Что естественно? Говно в бочке?! Вам точно санчасть, ребята, точно санчасть! Ну-ка, вымывайте там все! Чтобы блестело! Нет, погодите, вы мне еще эту бочку, вы мне еще ее и покрасите! О да, еще вот все эти вмятины выправите! Будет как новая. Иначе я вам еще столько говна найду здесь у нас, что вы будете разгребать до конца дней своих!
      Измочаленные и уставшие, они приехали в девятом часу вечера на «КамАЗе» в часть. Под конец капитан смилостивился и, улыбаясь, заставил выпить всех по литру кефира с подсолнечным маслом.
      – А зачем это? – попытался выяснить Фрол, перед тем как проглотить огромную чашку с белого цвета, полезной во многих случаях для пищеварения, жидкостью.
      – Давай-давай, – улыбался капитан. – Затем в санчасть.
      Четырехэтажное здание санчасти стояло на окраине поселка, окруженное высокими тополями.
      Поступив в приемное отделение, благодаря заботливому капитану, без каких-либо проблем, трое, страдая желудочным расстройством, были определены в лазарет. Поднимаясь по лестницам, Леха разглядывал отремонтированные коридоры и время от времени отвечал гневным взглядом на столь же гневные бессловесные попытки местных обитателей в пижамах залезть к нему в душу.
      Протопав по лестницам, они забрались на верхний четвертый этаж и прошли в самый дальний угол, где и располагался лазарет для дристунов. Кроме троих прибывших, там же на койках находилось шесть человек, и вид у всех был очень бледный.
      – Но-о-овеньки-и-е! – пропело маленькое измученное тело в углу. – Пацаны, вы откуда?
      Фрол хотел сесть на койку, но тут какой-то парнишка закричал ему чуть ли не в ухо:
      – Урод, это мое место!
      Валетов вскочил и нашел себе другую коечку.
      – Как, сильно живот крутит? – Здоровая красная морда наклонилась над Витьком и поглядела на него злющими голубыми глазками.
      – Да, – протянул Витек. – Кончай пялиться.
      – Отвали, отвали, – тут же оттеснил его Простаков.
      Всем сразу стало понятно, что трое держатся вместе, а трое – это не один; да среди них один – как трое, и поэтому приставать не стоит. Тем не менее все старые обитатели лазарета посмеивались над новенькими.
      – Ну, ребята, у вас и ночь будет!
      – Ты меня ночью не пугай. – Леха схватил широкомордого товарища в пижаме за грудки и пару раз дернул так, что тот больше не заикался. Ушел на свое место и из угла продолжал посмеиваться.
      Первым почувствовал позыв Валетов.
      – Куда? – выкрикнул он, вставая с постели и хватаясь за штаны. – Куда бежать?
      Все местные ржали, и никто не говорил ни единого слова.
      – Ну вы че, где сортир? В какую сторону? – Валетов, не дожидаясь подсказки, ломанулся по коридору, но нигде он не нашел специально оборудованной для оправления надобностей комнаты.
      Там, где это должно было быть, уже очень давно шел ремонт, и никакой возможности исправить ситуацию не представлялось. Пробежав туда-сюда, он вернулся обратно, держась за пятую точку.
      – Ну куда срать-то?! Что ж вы ржете, уроды!!! У человека горе! – кричал Валетов и уже начал трястись. Мелкий, который приветствовал троих первым, с нижней коечки, посоветовал ему спуститься по лестнице вниз на первый этаж, выбежать во двор, оббежать госпиталь и санчасть и с другой стороны здания в кустах найти деревянный домик.
      Причем путать не надо – один мужской, а второй женский, несмотря на то что женщин здесь еще он пока ни одной не видел, но, может быть, есть все-таки. Правда, сейчас это не основной вопрос, а главное – выяснить, издевается над ним этот лежащий на кровати пацан или это все так и есть.
      Почему-то после того, как ему сказали, где находится туалет, смех прекратился. Валетов не поверил:
      – Вы что, если лазарет на четвертом этаже в углу, где люди дрищут, неужели туалет будет внизу на улице? Это же издевательство!
      – Да? – Мордатый из аборигенов снова заулыбался. – А ты думал как? В армии все сделано для того, чтобы людям было веселее.
      Плюнув на все и вся, Фрол устремился вниз по ступенькам, шаркая выданными ему тапочками и мечтая, в конце концов, избавиться от напасти и успокоить кишечник. Как оказалось, его не обманули. Действительно, к спасительному домику вела весьма хорошо натоптанная тропинка.
      Он уже подбежал к двери, зная, что еще секунда, и он загадит только что выданную ему больничную робу. Подергал за ручку двери, но она не открывается, и густой мужской бас кричит: «Занято!»
      Пометавшись по округе, он решил, что лучше пусть на него смотрит какой-то курящий в больничной униформе парень, чем он изгадит выданное ему чистое белье.
      Вернувшись обратно на этаж в угол, Фрол упал на кровать.
      – Нет, – шептал он, – этого не может быть.
      – Чего, на самом деле там сортир? – На этот раз уже Резинкин стал переживать, так как сколько раз придется туда сходить – неизвестно. А это лишние нагрузки на ослабленный и без того организм.
      Сидя на своей койке, Резинкин вскоре сообщил:
      – Сейчас и я пойду.
      Услышав эти слова, мимо пронесся Простаков с криком: «Я первый!» Здоровый дядя мчался по лестницам с улюлюканьем и гиканьем, едва не сбив какого-то мужика в белом халате.
      – Это что это? – неслось ему вслед гневное. – Солдат, стоять!
      – Я обосрусь! – неслось в ответ как оправдание.
      Леха вылетел на улицу и подбежал к единственному на весь санитарный блок туалету. Дернув ручку с такой силой, что он выдрал с внутренней стороны шпингалет, Леха увидел внутри лысого солдата.
      – Туалет для какающих нормально – левее! – выкрикнул Леха, сдернул с очка беднягу и сам занял его место.
      – А-а-а-а, – разнеслось благодатное по окрестностям, – а-а-а-а, – повторил снова уроженец Сибири. С удовольствием вышел на улицу, сделал два десятка шагов, но кефир на постном масле дал о себе знать, и Леха был вынужден вернуться обратно в сортир.
      Только он вышел, как увидел перед ним стоящего Резинкина, трясущегося от напряжения.
      – Прошу, – с легкостью пригласил здоровый, отходя в сторону.
      Не успел он закурить, как тут же за Резинкиным прибежал и Фрол.
      – Это ж дурдом какой-то! – сообщил Валетов и, не обращая внимания на сортир, сел в облюбованные кусты.
      – Ну ты и неформал, – прокомментировал ситуацию Простаков.
      Следующие два часа, не обращая внимания на комаров, в почти полной темноте и на прохладном воздухе Валетов, Простаков и Резинкин роились вокруг сортира, словно пчелы около улья. Измотанные частыми позывами, они в конце концов около двенадцати почувствовали истинное облегчение и решили отправиться спать.
      – Счастливые, – стонал маленький парнишка, лежа на кровати, – как вы быстро отделались.
      Эту фразу он произнес после того, как все трое лежали уже в течение двух часов спокойно на своих койках.
      – А я прошлой ночью – тринадцать раз вверх и вниз. Это ни много ни мало – пятьдесят два этажа, это ж невозможно! Почему они так долго делают сортир? Могли бы лазарет перенести вниз на первый этаж, если туалет у них на улице.
      – Все делается от большой любви к солдату, – улыбался, лежа на своем месте, красномордый абориген. – Вот и новенькие теперь, считай, обстрелянные. Ниче, мужики, спите, спите, расслабляйтесь. У нас тут весело, что ни день – какое-нибудь приключение да выпадает.

* * *

      Через день за своими на «уазике» приехал Евздрихин. Все трое были счастливы скорому прибытию товарища усатого прапорщика и не скрывали своего удовольствия по поводу того, что они поедут обратно в часть в легковой машине, а не в кузове грузовика.
      – А вы не знаете, – поинтересовался Валетов по дороге, – как там здоровье у товарища капитана Паркина?
      – А что? – подозрительно покосился на него Евздрихин.
      – Ну, не мучается ли он животом ближайшие дни?
      Неожиданно прапорщика передернуло:
      – Всякое бывает, да и не его одного по весне накрывает. И у других тоже возникают проблемы – все-таки весна.
      – Да, – Валетов улыбался, – и вы много зелени съели, товарищ прапорщик?