— Умею, остолоп, — грубо ответила Лера, — до обеда, говоришь? А тебя чего тут выставили, родной?

Таких непонятливых, как я, отпугивать, что ли? Или Мамуку Шалвовича на проверку завезли? Так что ему волноваться? Он человек продуманный — пять гондонов нацепит, прежде чем хотя бы в щечку поцеловать.

— Может, и так. Не твое дело, шалава.

По всей видимости, Винни достаточно общался с Лерой в «Полишинеле», так как теперь решительно и красочно демонстрировал полное отсутствие каких бы то ни было манер, если не хороших, так хоть просто по минимуму — так называемому «гоблинскому набору», которым Винни еще недавно роскошно щеголял в ночном клубе своего босса. В этот набор традиционно входят несколько обиходных фраз типа «че будем типа заказывать, па-адруга?», «шампусику накатим?» и т, д.

При слове «шалава» он довольно бесцеремонно схватил Леру за руку и потянул к себе, одновременно пятясь спиной к перилам мостика.

— Пошел вон.., убери свои вонючие лапы, козел! — рявкнула Лера и оттолкнула Винни от себя.

При этом ей удалось толкнуть ражего детину так основательно, что он, оступившись на очень кстати подвернувшемся под ногу камешке, потерял равновесие и, смачно шмякнувшись спиной о каменные перила мостика, свалился вниз, в мутно-зеленые грязные воды канала, экологические прелести которого лучше определило бы созвучное слово «канава», особенно в сочетании с прилагательным «сточная».

Лера звонко захохотала, потому как нашла очень забавным такое развитие событий. Но ее смех тотчас оборвался, когда за всплеском воды последовал срывающийся вопль боли и ужаса.

Она подскочила к краю моста, перегнулась через перила, и ее губы, еще таящие отголоски веселого смеха, искривились в немом, но оттого еще более страшном судорожном крике.

В ручье, глубина которого, вероятно, не превышала и метра, лежал на мели Винни. Он конвульсивно дергал руками и ногами, лицо все еще корчилось в жуткой гримасе в тот момент, когда изумленный взгляд Леры упал на него. Но в ту же секунду он судорожно вытянулся, вздрогнул в агонии, на губах выступила кровавая пена — и выпученные глаза подернулись мутно-стеклянной дымкой смерти…

Причина всего этого кошмара была очевидна. Из выреза рубашки, чуть правее сердца и на десять сантиметров пониже левой ключицы, торчал окровавленный конец железного прута. Вероятно, на дне этого, с позволения сказать, водоема лежал железобетонный строительный блок или осколок плиты, и неаккуратно торчавшая арматура стала роковой для Валерия Винникова по прозвищу Винни-Пух.

Лера сорвалась с места и, спотыкаясь, бросилась по аллее к выходу из этого проклятого парка при клиническом городке…

Она привыкла жить одна и ясно усвоила, что на квартире никто не должен и не будет ее беспокоить.

Кроме как в экстремальных случаях. Телефон она никому не давала, не говоря уж об адресе, а те, кому нужно было найти ее, звонили на работу, а с работы, то есть из агентства «Антонелла», перезванивали самой Лере.

Но теперь, когда прошло всего несколько часов с момента гибели телохранителя Церетели.., теперь смертельная бледность покрыла ее красивое лицо, когда на дисплее определителя она увидела знакомый номер абонента, который сейчас ждал на том конце провода, когда она возьмет трубку.

Потому что это был один из двух телефонов особняка Мамуки Церетели.

Мертвое оскаленное лицо Винни возникло перед ее мысленным взором, и Лера зажмурилась, как будто веки могли скрыть назойливо, как свет июльского полуденного солнца, лезущее в глаза гибельное видение.

Нет.., если бы они вычислили, что это она стала невольной причиной нелепой гибели их человека, то не стали бы звонить, а просто вытащили бы ее хоть из-под земли.

Но так бы поступил сам Церетели, а ведь в подобных вопросах он все делал по указке Перевийченко, которого, несмотря на то что время от времени ял по физиономии, опасался и слушался почти в каждом своем существенном начинании.

А Перевийченко — хитрый и изощренный убийца, каждый шаг которого столь же выверен и неочевиден, как ход искушенного в позиционной борьбе шахматного гроссмейстера.

Лера вздохнула и взяла трубку. Так будет лучше.

С тех пор как профессор Монахов обнаружил у ее СПИД, у Мамуки Шалвовича сильно поубавилось интереса к ее особе. Впрочем, Лера ничуть не подурнела, а даже, наоборот, похорошела, потому что бессонные ночи и постоянные напряженные раздумья добавили ей интересной интригующей бледности, уход со всех диет прибавил ей в считанные дни объема именно в тех местах, каковые желает прояснить, то бишь увеличить, любая девушка. Причем талия Леры не пострадала совершенно.

Любую другую девушку вышвырнули бы из агентства сразу, как только получили бы информацию о ее ВИЧ-инфицированности. Но Лера была прописана особой строкой в бюджете «Антонеллы» и лично неофициального патрона этой конторы по оказанию невинных житейских радостей — господина Мамуки Церетели. Поэтому с ней тянули.

Быть может, это и послужило поводом для приглашения ее в дом Церетели? Все возможно… Лишь бы они не знали со смертоносной определенностью, что Винни упал с мостика спиной на железный прут, скажем так, вовсе не по собственной инициативе.

Церетели ждал ее. Перед ним стоял низенький столик, сплошь заставленный бутылками с вином, вазочками с фруктами, несколькими тарелками с различными блюдами. Очевидно, господин Церетели изволил ужинать.

Но ведь не привезли же ее, Леру, в качестве десерта. Это было бы по меньшей мере неосторожно со стороны Мамуки Шалвовича после того, что обнаружил у его любимой «ночной подруги» профессор Монахов.

А Церетели никогда не отличался взбалмошностью и опрометчивостью.

— Садысь, — сказал он, и у нее екнуло сердце: неужели знает?

Но тем не менее она храбро подошла к дивану и уселась на самый краешек — всего в полуметре от Церетели.

— Ешь, пэй, что дущя пажылает, — сказал он, и Лера с удивлением заметила, как неестественно ярко блестят его обычно тусклые черные глаза, как бодры все его движения — обычно в это время суток Мамука был похож на унылую амебу, естественно, до того момента, пока он не кидался на Леру с самыми незамысловатыми побуждениями, — и как раздуты ноздри его длинного носа. Его словно распирала неукротимая энергия.

— Зачем ты меня позвал? — тихо спросила Лера. — Ты ведь сказал, что все, что больше…

— Всо повэрнулось по-новому, — перебил ее Церетели, сияя великолепной белозубой улыбкой, которая, как ни была Лера равнодушна к президенту «Аякса», всегда настраивала ее на мажорный лад. — Все будет по-прэжнему. Профессор Монахов дал мнэ нэсколька-а ррэкомендаций, и тепэр я могу с новими сылами, так сказат, вэрнуться к нашым старим отношэниям, — он засмеялся искусно поставленным веселым смехом и притянул ее к себе. — Вот так.

Что-то неестественное сквозило во всех его движениях и словах, и Лера подумала, что он невыносимо напоминает куклу, дергающуюся на театральных подмостках с той силой и бодростью безудержного комикования, какую только может сообщить ей, этой безвольной тряпичной кукле, дергающий за ниточки кукловод.

А сейчас, по всей видимости, кукловодом был профессор Монахов.

Продолжение было тошнотворным. Лера не знала, как она вытерпела все, что делал с ней Церетели на протяжении последующих двух часов. И если ранее секс с ним по меньшей мере не вызывал у нее отвращения, то в эту ночь все коренным образом изменилось.

Она с трудом превозмогла желание дотянуться до тяжелого фигурного подсвечника, стоявшего почему-то на полу, и опустить его на мокрую от пота лысину Церетели.

Мерзкое, похотливо сопящее, отвратительное животное.

— Это было вэликолепно, — сказал он, наконец-то откидываясь на спину и закуривая сигарету.

При этом он оттолкнул Леру так бесцеремонно, словно под ее нежной кожей, расписанной, как говорится, под орех сексуальными изысками водочного короля города, не оставалось ничего живого и чувствующего боль. Словно с тех пор, как он узнал о ее болезни, он перестал считать ее хоть и низшего сорта, но человеком.

— Нэплохо, — сказал он и швырнул ей ее вещи, — на сегодня достаточно. Это было совсэм нэплохо.

— Да и ты был великолепен, — сказала она.

Не в порядке подхалимажа, а потому что это было чистой правдой. Если бы Церетели не вызвал у нее сегодня физическое отвращение с самого начала, она и сама получила бы немало незабываемых впечатлений.

— Это вэрно, — сказал он и поморщился в досадливой ухмылке, потому что ее взгляд упал на следы уколов на его венах — и на левой, и на правой руке.

— Что это, Мамука?

— Э, — проговорил он и полез в ящик стола; оттуда его рука вынырнула уже с небольшой стеклянной ампулой без всяких надписей. — Вот что прописал мнэ профэссор Монахов.., харошщий щтук, чэстное слово!

Мамуке Шалвовичу явно хотелось похвастать своими медицинскими экзерсисами, потому что было совершенно определенно: в нормальном состоянии скрытный кавказец никогда не стал бы открывать Лере щекотливых подробностей касательно своих необыкновенных сексуальных возможностей.

Да в нормальном состоянии он никогда особо и не отличался ими.

— Вот так, — сказал Мамука и положил ампулу обратно в стол, — прэкрасно!

— Я свободна? — спросила Лера, поднимаясь и садясь на краешек стола, в котором только что исчез чудодейственный препарат Церетели.

Тот оскалил в недоброй усмешке свои острые белые зубы. Но ничего не сказал, а только взял телефонную трубку и проговорил в нее:

— Забырайтэ.

Лера медленно сползла со стула и съежилась на ковре, словно маленький ребенок, которого грозятся выпороть, и, часто моргая, уставилась в голую спину Церетели слепым, ничего не понимающим отчаянным взглядом. «Забирайте»? То есть как это? Неужели в самом деле подписан ее смертный приговор, как назойливо диктовало разбереженное какой-то выплаканной, выжатой, как лимон, безысходностью сознание?

Вошли Перевийченко и Влад Свиридов. Последний был бледен и имел отрешенно-надменное выражение лица, чему способствовали выразительно полуприкрытые глаза.

— Все? — коротко сказал он, в одном слове выразив целую гамму противоречивых эмоций.

«Гадина! — прокричали ему глаза Леры… — Если бы я только могла добраться до всех вас!»

— Забырайтэ, — повторил Церетели.

— Куда ее?

— На второй этаж.., рядом с этим самым…

— Мне можно хотя бы одеться? — холодно спросила Лера, которая с трудом сдерживалась, чтобы высказать Церетели все, что она о нем думает. Хуже уже не будет. Хотя как знать…

— Можьна, — ответил г-н Церетели. — Я думаю, щьто никто из этых рэбят нэ захочэт с тобой пообщаться, чтобы потом нэмножько захворат.

И он отрывисто захохотал в восторге от собственной тупой шутки. Потом присел на столик и продолжил сеанс смеховой терапии. Решительно, весь этот день без остатка Мамука Шалвович посвятил исключительно заботам о своем драгоценном здоровье.

Лера угрюмо посмотрела на веселящегося президента «AJAX Cereteli» и крепко сжала в кулак пальцы левой руки.

Если бы Церетели удосужился заглянуть в неоднократно упомянутый выше ящик своего стола, то он бы понял, почему с такой отчаянной силой и упорством сжимались хорошенькие пальчики хрупкой руки его очаровательной любовницы…

Лере никогда не было так страшно. Даже выпитое в больших количествах вино не ослабляло ощущения ужаса, напротив — увеличивало его пропорционально степени опьянения. Когда Перевийченко-младший привел ее в комнату для гостей, точнее, целую квартирку с отдельным туалетом, ванной и даже кухней, оснащенной всей нужной техникой, Валерия буквально рухнула в кресло, не обращая внимания на задранный подол короткого платья.

Перевийченко-младший задержался на ней довольно-таки пристальным взглядом, а потом молча захлопнул дверь.

Он не закрыл ее на ключ — это было совершенно излишне: выбраться из дома, оснащенного самыми современными системами сигнализации, плюс два охранника в вестибюле, плюс охранник в наружной будке, во дворе, — дело, изначально обреченное на провал.

Особенно для пьяной и до смерти напуганной девушки.

Лера села на диван и задумалась. Хотя задумалась — это слишком громкое определение для беспорядочного копания в собственных обрывочных мыслях, ощущениях, густо замешанных на алкогольном хаосе и первородном, животном страхе.

— Неужели они знают, что это я убила Винни?

Мысль жгла и не давала покоя. Когда тревога отпускала хотя бы на несколько мгновений, вспоминалось лицо Церетели. Лера уже видела такие лица — месяца три назад, когда принимала самое активное участие в оргии богемной тусовки, большей частью ребят из Питера. Они были вусмерть обдолбаны метамфетамином и без особых усилий могли трахаться всю ночь напролет. При этом совсем ничего не ели.

Только иногда пили пиво.

Тусовка продлилась в подобном режиме три дня, после чего двое заезжих тусовщиков из северной столицы были госпитализированы с диагнозом «сильное нервно-психическое и физическое истощение».

За этой формулировкой скрывались анемичные плюшевые движения — словно без боли переломаны все кости — и ввалившиеся бессмысленные глаза похудевших на десять килограммов «экстремальных парней»…

По всей видимости, Церетели тоже находился под воздействием подобного синтетического психостимулятора.

Но как подобное могло произойти?

Что случилось?

Лера больше не могла думать, равно как не могла сидеть на одном месте. Всем ее существом овладела одна бредовая мысль, одно неотвязное стремление, одна навязчивая идея — бежать, бежать, бежать! Куда угодно, только подальше отсюда, от этого роскошного жестокого дома, с его равнодушным и страшным хозяином с садистскими замашками, с его холодными и невозмутимыми церберами типа элегантного негодяя Свиридова и грозного Перевийченко.

Она вскочила с кровати и, скинув туфли на высоком десятисантиметровом каблуке, чтобы не цокали и не мешали свободно идти, бесшумно открыла дверь.

В огромном коридоре было темно и пустынно.

Лера не знала, сколько она просидела на диване, собираясь с силами и мыслями. Могло быть очень поздно. Но одно она знала совершенно точно — до утра еще далеко.

Коридор казался бесконечным. Но она прошла по нему, не встретив даже тени охраны, хотя еще недавно ей казалось, что нельзя сделать и шагу, чтобы не быть замеченной «секьюрити».

Лера не успела ступить на лестницу, которая должна была привести ее в вестибюль, где (на что уж она надеялась, непонятно) наверняка сидели охранники. Быть может, они дремали. Не успела по той причине, что только она занесла ногу, чтобы ступить на первую ступеньку, внизу послышались шаги и приглушенные голоса. И они приближались.

Девушка на одном дыхании проскользнула обратно по коридору и. Очутившись перед знакомой резной дверью, дернула золоченую ручку и влетела внутрь.

Только тут она позволила себе довольно шумно перевести дыхание.

— Господи, сколько их тут… — машинально дернулись губы.

— Это кто тут мешает подыхать? — вдруг прозвучал слабый, задыхающийся, но, несомненно, живой и даже несколько ироничный голос.

Злая, горькая ирония.

Лера остолбенела.

— Кто здесь? — быстро спросила она.

— Ничего себе, — отозвался тот же голос, — врывается, понимаешь, в мою комнату, будит меня своим гиппопотамьим пыхтением.., а потом еще спрашивает.., кто здесь.

Несомненно, человеку было трудно говорить, потому что произнесение каждого слова сопровождалось коротким болезненным придыханием, а короткие фразы перемежались довольно продолжительными паузами. Но Лера все равно узнала этот голос и от неожиданности дернула за шнурок большого торшера прямо возле входа.

Лежащий на кровати человек прикрыл лицо ладонью, стараясь уберечь глаза от яркого света, и протестующе замычал. Но даже этот жест не помешал Лере разглядеть, какая зеленовато-серая бледность покрывает его лицо, шею и плечи и как неестественно синие вены жгутами обвивают худые мускулистые руки.

Она не могла не узнать этого человека, несмотря на то, что не видела его глаз. Острых серых глаз с короткими выцветшими ресницами, которые — совершенно независимо от ее сознания — так часто возникали из мрака перед ее собственным мысленным взором.

Это был Кропотин.

— Дима? — нерешительно спросила она.

— Пока еще Дима, — ответил он, — а в перспективе, если дело пойдет по тому же замечательному сценарию профессора Монахова — безвременно почивший Дмитрий Владимирович Кропотин. Невеселый получился некролог, правда?

Если бы Диму мог видеть его ближайший друг Илья Свиридов, он не поверил бы, что Кропотин может так замечательно и с достоинством справляться со словами и интонацией, с которой он их выговаривал. Это вместо беспомощного школьного мычания и квакания, которое преобладало в речи Кропотина еще два года назад.

Разве учат тому в армии?

— Откуда.., ты здесь? — спросила она.

— Да так… Перевийченко со Свиридовым и Дамиром сняли меня с балаковского поезда. И.., вот я здесь.

— Свиридов? Значит.., он тоже? А я еще надеялась.., но ведь он твой.., твой друг?

— Он брат моего одноклассника, — ответил Кропотин. — А Илья.., он сам не знает, кто его брат… чем занимается.

Лера окинула Диму еще одним, на этот раз более пристальным взглядом:

— Слушай, что они, эти церетелиевские ублюдки, с тобой делают? Ты просто на себя не похож.

— А я не знаю, — отозвался тот, — что-то да и делают. Берут мою кровь и вводят взамен какую-то гадость. Или не взамен, так.., чтобы быстрее восстанавливался и дольше протянул.

— Но зачем?

— Да так.., лечат Церетели.

— Кто? Профессор Монахов?

— Да.

— Так вот почему сегодня был закрыт его центр, а в парке торчал этот дегенерат Винни! Так вот…

Лера умолкла с видом человека, который и так сказал слишком много.

— Я предполагал, что они закроют клинику на время всех процедур.

— Но как это так.., лечат Церетели, берут кровь у тебя? Я сегодня видела Церетели, вид у него, мягко говоря, неестественный.

— М-м-м., нет смысла спрашивать, зачем тебя сюда.., привезли, — принужденно усмехнулся Кропотин. — Я слышал, как Монахов советовал Церетели.., типа чтобы разогнать кровь по жилам и еще для чего-то там, заняться ударным сексом. Вот он и последовал рекомендации лечащего врача.

— А от чего лечат Церетели? Что это за болезнь, если нужна донорская кровь?

— Нужна вовсе не донорская кровь, — Кропотин сделал паузу, во время которой переводил дыхание, — нужна моя кровь. Я — феномен. Так говорит мне профессор, и на этом знаменательном основании он, чувствуется, меня угробит. Моя кровь.., моя кровь вырабатывает какие-то там.., хер знает.., антитела, которые, значит, убивают вирус СПИДа.

Лера облизнула пересохшие губы и медленно, словно не могла и не хотела расставаться с этими словами, спросила:

— Как.., убивают?

— Начисто, — саркастически процедил Кропотин. — А ты что, не знала? Твой Церетели болен СПИДом в тяжелой стадии, и Монахов разработал гениальную, как он сам утверждает, методику лечения на основе моей крови. Вот так.

И он обессиленно откинулся на подушку.

— Господи, — сказала Лера, — господи.., так вот зачем ты целый месяц ходил к Монахову.., он работал с твоей фено.., феноменальной кровью!

— Совершенно верно, — прошептал Кропотин.

— Значит, сам ты не болен СПИДом?

— Я же сказал…

Лера легла на подушку рядом с ним и уставилась в потолок. Потом подложила под затылок ладонь и проговорила:

— И сколько ты лечишь Мамуку Шалвовича?

— Один день. Только сегодня начали.

Она покосилась на бледные руки Кропотина с проступившими синими жилами и тихо спросила:

— И сколько продлится это.., этот курс лечения?

— Неделю.

— Они убьют тебя…

Кропотин вспомнил ее мерцающие глаза и глухие, скупые, взволнованные слова тогда, в клинике, когда она не смотрела на него, а только быстро бормотала: «Я ничего не знаю. Но только немедленно уезжай отсюда, слышишь? Я не могу сказать большего, потому что.., ну вот так».

— Теперь уже не секрет, — неожиданно сильным и звучным голосом вымолвил он, — что ты имела в виду тогда, когда предупреждала, что меня хотят убить?

Лера покачала головой.

— Ну.., я слышала, как Церетели говорил с Перевийченко и Свиридовым. Я так поняла, они подозревали, что ты опасен.., чуть ли не киллер, подосланный какими-то конкурентами, чтобы убить Церетели.

Дима вздрогнул — вероятно, от изумления, — а потом хрипло засмеялся.

— Вот это забавно… Кстати, — он снова поднялся на локте и посмотрел на нее с некоторым подозрением, — а ты как оказалась в моей комнате?

— По ошибке. Перепутала двери.., они в этом коридоре все одинаковые. Меня же тут определили по соседству.

— А по коридору с чего нарезала?

— Нарезала? — не поняла Лера.

— Ну.., в смысле, бродила. Прогулки в два часа ночи, если ты не лунатик, дело довольно необычное — Я хочу убежать отсюда, — твердо сказала Лера Кропотин прищелкнул языком.

— И ты думаешь, что это.., удачная мысль?

— А тебе она не приходила в голову?

— Видишь ли, милая девочка… — Дмитрий поднялся и сел на кровати, отчего кожа на его лбу собралась в вертикальные складки. — Видишь ли, меня даже не запирают в комнате, хотя тот вариант, если бы я отсюда благополучно свалил, был бы в высшей степени неблагоприятен для Монахова и особенно Церетели.

— Но ты…

— У меня кружится голова, двоится в глазах и шумит в ушах, — отчеканил он таким тоном, словно говорил о совершенно чужом человеке. — Жуткая слабость. И ты предлагаешь мне бежать отсюда? Дай бог, если я дойду до порога этой комнаты.., это было бы для меня достижением…

И он опять свалился на подушки, просидев на кровати не более десяти-пятнадцати секунд.

Лера не колебалась ни секунды. Она прекрасно осознала, что без этого человека, такого беспомощного, болезненного, правда, отнюдь не выглядящего жалким, — без него ей не выбраться из этого дома.

И Лера решилась.

— Твоя слабость и недомогание — это не проблема, — решительно заявила она. — Это можно легко исправить. Погоди…

Она выскользнула из комнаты. Кропотин проводил ее удивленным взглядом, приподняв голову, а потом снова анемично ткнулся щекой в подушку — настолько он был слаб.

Валерия вернулась через минуту. Влилась в комнату бесшумно и грациозно, как пантера, так, что даже равнодушный ко всему по причине недомогания Кропотин невольно залюбовался ею.

В руках девушка держала свою сумочку, которую она только что забрала из своей комнаты.

— Чего это ты?

— У меня тут есть одна штука, которой пользовали Церетели после того, как он прошел все ваши процедуры в клинике у Монахова. Судя по всему, это должно помочь, потому что Мамука после нее прыгал, как горный козел.

Сказав это, она поймала на себе откровенно насмешливый взгляд Кропотина, но циничная ирония в его глазах отнюдь не задела Леру. Она вынула из сумочки ампулу, которую, как можно безошибочно предложить, она стянула у Церетели. А потом извлекла небольшой шприц.

— Интересно, чем же это пользовали… Мамуку Шалвовича, — пробормотал Кропотин. — Ты что, страдаешь не только наркоманией, но и клептоманией?..

— Ладно, заткнись, — решительно оборвала его Лера. — Ты лучше скажи мне вот что.., ты хочешь свалить отсюда или же предпочитаешь подохнуть тут через несколько дней, как раздавленная сапогом крыса?

— Хорошо сказано, — слабым голосом проговорил Кропотин. — А ты не в курсе, что за лечение твоего патрона мне обещано десять «штук» баксов?

— И ты надеешься их получить?

Дима стойко выдержал горящий гневом взгляд Леры и после минутного молчания наконец четко произнес:

— Я не думаю, что меня обманут. Обманывают живых. А я уже не надеюсь дожить до окончания церетелиевского лечения. Так что, — он зажмурился и протянул Лере руку, — давай свою отраву.

— Это мой личный шприц, — предупредила Лера, — ничего? Я же…

— Ты забыла, что я был инфицирован, но вирус благополучно почил в бозе. Так что твой «баян» мне ничуть не опасен. Другое дело, если я подохну от церетелиевского милого снадобья.

Лера привычным жестом набрала из ампулы две трети ее содержимого и решительно поднесла тускло блеснувшую в мягком рассеянном свете иглу к переплетенной венами бледной руке Кропотина.

И вот именно в этот момент дверь распахнулась, и в проеме двери появился стройный силуэт человека, двигавшегося бесшумно и гибко, как пантера.

— Я так и думал… — тихо проговорил он.

Лера вскинула на него широко распахнутые глаза, и с ее губ сползло только одно — полураздавленное страхом слово:

— Свиридов…

— Спокойно, без лишних эмоций, — проговорил Влад и, приблизившись к дивану, на котором лежал Кропотин, присел на журнальный столик. — И не надо смотреть на меня как на исчадие ада, Лерочка.

Кажется, мы с вами в одной лодке. И она вот-вот пойдет ко дну.

— Я вам не верю, — холодно произнес Кропотин.

— Я тебе тоже, Дима. Но почему-то я не сказал Церетели, что у меня есть совершенно неопровержимые доказательства твоих контактов с полковником Григоренко и майором Кривовым. И, думаю, ты имеешь представление о том, кто они такие.

Если бы Кропотин уже получил инъекцию препарата, украденного у Мамуки Церетели, возможно, он бросился бы на Свиридова. И это погубило бы и его, и Леру. Но он был слишком слаб, чтобы приподняться с подушки. Только бешено сверкнули глаза и скрипнули зубы.

— Я сказал: спокойно! — прошипел Влад. — Я хочу помочь вам. И себе тоже. Все объяснения у рояля в соловьиной роще — потом. Сейчас о деле. Лера, что же ты.., вводи ему эту отраву.