С разных сторон стола полетели фразы:
– Это теперь его домик будет?
– Давайте, мы о нем будем заботиться. Как о Хомке, хомячке.
– А чем дворников кормят?
– В зооуголке есть корм для рыбок.
– А ты будешь нашим Хомкой?
Ганга, сложенный втрое под маленьким столом, давно отлежавший левую руку и ногу, безнадежно уронил голову на холодный линолеум, издав протяжный, мучительный стон.
– Дети, как вы ведете себя за столом? – прозвучал голос воспитательницы.
Федор уже и забыл, что в заведении, подобном детскому саду, может оказаться взрослый. Только теперь он обратил внимание на то, что за все время общения с детьми он ни разу не услышал голоса воспитательницы.
Вероятнее всего, она выходила из комнаты, хотя парень утверждать этого не стал бы. Итак, девушка задала вопрос.
– Сядьте все ровно.
– Не выдавайте нас, – шепотом попросил противник манной каши.
– Не шамневайся, – заверила полненькая девочка с отсутствующими двумя передними зубами. – Не жаложим.
Дети сдвинули коленки, выпрямили спинки, замерли. Их идеальная поза напомнила Феде занятия по строевой подготовке в школе. Как жалко было ребят, с раннего возраста вкусивших терпкий вкус дисциплины.
В группе повисла тишина. Напряжение охватило Гангу, и струйки пота защекотали по спине. Он посмотрел на своего соратника, с философским спокойствием пережевывающего жевательную резинку, и восхитился его самообладанию. Ни один мускул не дрогнул на мужественном, бледном лице малыша. Не то что у Ганги, мучимого нервным тиком.
– А где у нас Сухоруков? – заметила пропажу воспитанника Лидия Аркадьевна. – Он еще не помыл руки?
Федор почувствовал, как волосы на голове тревожно зашевелились, а уголок рта, дернувшись, упал вниз. Сухоруков же словно не слышал роковой фразы, жевал себе и любопытно рассматривал «ожившие» волосы курсанта.
– Нет. Он, што ли, под штолом, – тоненьким голоском ответила девочка, обещавшая не заложить.
– Под столом? – изумилась воспитательница. – Сухоруков, ты что там делаешь?
– Лидия Алкадьевна, я здесь от манной каши плячусь. – Мальчик посмотрел на Федора серьезными, водянисто-голубыми глазами. – И в гости к Мамановичу зашел. У него немножко тесно, зато интелесно и жувачки налеплены.
Ганга кожей почувствовал изумленное недоумение, источаемое воспитательницей, а заодно навечно попрощался со своим здоровьем, оставшимся в далеком, беззаботном прошлом. Перед его глазами возникли ноги в модельных туфельках. Наклонилось лицо, вытянутое в непонимающую мину. Федор не знал, куда себя деть. Если бы можно было раствориться в воздухе, пусть даже без последующего материального воплощения, он бы не задумываясь растворился. Но наука пока не знает способа перехода человеческого существа в газообразное состояние.
– Наверху так жарко, – невпопад хриплым голосом выдавил из себя курсант и понял, что влип по самые уши.
5
– Итак, – меряя широкими шагами скромных размеров комнату и заставляя всех остальных вжиматься в ветхие стены общежития, разрабатывал план Кулапудов. – Место следующего преступления нам известно. Это плюс. И весомый плюс. Определенно следует устроить там засаду и ловить преступника с поличным. И чем скорее мы начнем операцию по поимке дурковеда, тем больше вероятности того, что мы его поймаем.
– Эх, жалко, нас от занятий не отстранили, – сокрушенно произнес Дирол. – Вдруг злоумышленник совершит свое черное дело в первой половине дня, а мы как дураки будем сидеть на какой-нибудь патологоанатомии. Опять же и времени для решения личных вопросов больше было бы.
– Скажи уж сразу, что именно личные вопросы тебя волнуют в первую очередь, – с упреком произнес Леха. За время совещания у них зародилась и катастрофически разбухала распря, основанная практически на пустом месте. Неудачно брошенное Зубоскалиным слово «мент» не было забыто принципиальным и зацикливающимся Пешкодраловым, и ссора разрасталась со скоростью несущегося с горы снежного кома.
– А если и так? – с вызовом спросил Зубоскалин. – Тебе разве не хочется потусоваться с девчонками?
– Мне хочется ловить преступников.
– Ага, значит, мальчиков предпочитаешь.
Густая краска залила лицо Пешкодралова, перекинувшись на уши и остриженный под машинку затылок. Дирола Леха уважал, как, впрочем, и всех своих сокурсников, но порою тот был просто невыносим. Когда откалывал свои номера перед преподавателями, например. Этот несносный индивид с плоскими шуточками словно специально с каждым днем развенчивал перед Пешкодраловым образ российского милиционера. Неколебимого, честного, неподкупного и – что самое главное – серьезного. Ну разве Санек сможет с достоинством на лице пройтись по Дрыщевке, гордо неся символ власти – полосатую палочку? Да ни в жизнь. Если бы Леха там, у себя в деревне, знал, какие типы идут в российскую милицию, он бы, может, и не пришел сюда за двести километров учиться. На автобусе бы приехал.
Леха лихорадочно соображал, что бы такое сказать в ответ на неслыханное оскорбление, но никак не мог придумать что-нибудь едкое и остроумное. Это злило еще сильней, заставляя распаляться и без того помидорного цвета уши. Был бы Пешкодралов сейчас дома, он бы нашел, как поставить на место заносчивого сокурсника: врезал бы промеж глаз – и вся недолга. У них в Дрыщевке всегда так споры разрешаются, по-простому.
Леха почувствовал, как зазудели непроизвольно сжавшиеся в кулаки ладони.
А почему бы и нет? Как долго ему еще терпеть этого доморощенного сатирика?
На Лехином лице всегда отражались чувства, испытываемые им на данный момент, и мысли, если таковые бывали. Все, что происходило у него внутри, с внешней стороны читалось как по книге. Сейчас Пешкодралов походил на быка, которому показали красную тряпку, и это стало нервировать Дирола. Он прекрасно помнил, с каким рвением Леха поражал воображаемого противника на учениях. Впору было ретироваться подобру-поздорову, но Санек, привыкший оставлять последнее слово за собой, чисто машинально, не по злобе душевной, а исключительно по инерции, бросил:
– Посмотреть бы на мамочку, что родила такого сына.
И здесь Санек совершил ошибку, да еще какую. Леха мог вынести многое, но маму трогать... Обстановка накалилась до предела, напоминая кадры из американского боевика. Спасти положение могло только чудо. И чудо случилось.
– ДОБЫЛ! – громом прокатилось по комнате, оглушая находившихся в ней людей.
Крепкие парни, тренируемые самой Костоломовой, вздрогнули и, приняв боевую стойку, обернулись ко входу, ожидая появление коварного злодея.
Дверь была широко распахнута. Из коридора лил яркий электрический свет, говоривший о том, что, решая проблему, ребята не заметили, как засиделись допоздна. В ослепительных лучах огромная фигура сияла улыбкой не хуже электрической. Она пережевывала жвачку, подаренную Сухоруковым, прищуривала глаз, заплывший от неудачного броска Туруктаевой во время игры в мяч, прижимала к груди клочок бумаги, на котором были записаны адрес и телефон молоденькой воспитательницы, но самое главное, высоко над головой, в двухлитровой банке она держала предмет своего торжества – его. Ингредиент.
Излучающая божественный свет фигура сделала шаг вперед и очутилась в стенах комнаты. Дверь захлопнулась, скрыв за собою сияющую ауру. Теперь курсанты видели, что перед ними не святой Петр и даже не херувим какой-нибудь, а их товарищ, Ганга, по-прежнему растягивающий рот в глупой улыбке, во всем же остальном вполне обыкновенный, если не считать увеличившиеся за время отсутствия прыщи.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
