С мешаниной образов в голове, в которой преобладали лица кровожадной Агды и не менее кровожадного Михея, Луганов отбыл в неизвестном для Валентины направлении. Он успел сунуть ей четыре стодолларовые купюры и подмигнуть с деланой веселостью, после чего вызвал из бара двух своих «телков» и быстро спустился с трапа в лодку.
      Уже на ходу он позвонил отцу и известил о своем визите.
      Федор Николаевич предупредил сына, что на борту адмиральского катера он находится не один, а с губернатором. Луганов никак не прореагировал на это – его не покидала злоба на Михея, обвинившего в нерадивости матросов потопленного судна, и знакомое жжение в области желудка, которое возникало у него всякий раз, когда ему не удавалось поговорить с Агды по душам. Голый секс не насыщал его, а только вызывал новое неукротимое желание, а вот доверительная беседа с Агды, когда она снимала с себя маску разгневанной богини и притворялась нежной матерью, утишала его тревогу и позволяла несколько дней обходиться без кокаина, к которому он приохотился совсем недавно, с подачи Агды. Мир наркотика и дикого секса настолько поглотил Луганова, что ему с трудом удавалось в последнее время контролировать свой бизнес и быть примерным сыном.
      В голове у него жужжало, рокот мотора раздражал его, пелена моря, качаясь под его рассеянно-отчужденным взглядом, вызывала легкую тошноту, дымящиеся у горизонта облака навевали тоску. Он издали приметил сторожевой корабль, который никак не прореагировал на его появление – команда судна была предупреждена его отцом, вице-губернатором Таруты. С другой стороны маячило темное пятно пограничного катера, прямо по траверзу в сереющей дымке вырисовывались контуры адмиральского катера.
      Было не холодно, но пасмурно – частая летняя погода в этих широтах. Но Луганова сегодня это угнетало. Адмиральский катер, белый с красными проемами, с декоративным штурвалом (управление осуществлялось при помощи рычагов и движков), имел в длину примерно пятнадцать метров. Он развивал скорость тридцать два узла и за восемнадцать часов хода сжирал шестьсот литров газолина. Но сейчас он покоился на спокойной поверхности моря, и с его борта неслась громкая ритмичная музыка. На деке и кокпите Луганов заметил несколько человеческих фигур. На судне царила атмосфера пьяного веселья – это Луганов сразу же понял, едва приблизился к катеру еще на несколько десятков метров. Со стороны кормы он заметил ялик, в котором на банках сидели два парня в тельняшках и чего-то напряженно ждали. Их хмурые лица не вязались с оживлением танцующей под навесом кокпита публики. Девицы были голые, мужчины – в плавках. Луганов узнал в одном из них своего отца. Тот был слегка под мухой, а вот губернатор, облаченный в синие с красным трусы, еле держался на ногах. Пока Федор Николаевич жестикулировал, подавая знаки сыну, губернатор, крепкий усатый мужик, танцевавший с высокой блондинкой, неожиданно быстро оттеснил ее на край палубы и… швырнул через фальшборт в воду. Девица полетела спиной, широко разбросав в воздухе руки. Раздался душераздирающий визг, а вслед за ним истошный хохот.
      Мичман и два моториста, которых Игорь Луганов знал в лицо, с философским спокойствием наблюдали за развлечением сильных мира сего. Бритоголовый парень, выполнявший обязанности гарса, в тельняшке и расклешенных брюках, поспешил к загибающемуся от смеха губернатору с подносом в руках. На подносе высились фужеры с коктейлями. Когда бушевавший в губернаторе восторг стих, он взял один из фужеров и махом осушил его. Темноволосая девица, которую, заметив катер сына, Федор Николаевич выпустил из рук, с выражением крайнего изумления на гладком глупом лице смотрела на свою барахтавшуюся в воде подружку.
      Чтобы подольше посмешить губернатора, матросы с ялика не спешили вытаскивать девицу, а ограничились тем, что кинули ей спасательный круг, привязанный за линь. Между тем один из мотористов, высокий прыщавый парень, помог Луганову-младшему подняться на катер.
      – Я тебя предупреждал, – поморщился Федор Николаевич, спешащий с кокпита к сыну, – забавы холостяков…
      Он вздохнул и остановил на озабоченно-недовольном лице сына ироничный взгляд. В свои пятьдесят с хвостиком Луганов-старший выглядел на сорок пять. Худощавый, подтянутый, с благообразным лицом и аккуратной бородкой, он производил впечатление человека, не чуждого культурных запросов и прогрессивных идей. Вот только холодный оценивающий взгляд и вкрадчиво-ехидная улыбка выдавали его хитрую изворотливую натуру.
      – «И за борт ее бросает…»? – через силу улыбнулся изображающий насмешливое понимание Игорь.
      – Вот-вот, – негромко рассмеялся Федор Николаевич, – Борис Кондратьевич мнит себя Стенькой Разиным.
      И тут в воду полетела уже брюнетка. И тоже под резвый хохот губернатора. Ее приятельницу-блондинку уже выловили матросы с ялика, и теперь русалка примеряла тельняшку.
      – А-а-а! – раскинул руки в гостеприимно-барственном жесте губернатор. – Кто к нам пожаловал!
      Он или делал вид, будто только что заметил Луганова-младшего, или на самом деле так увлекся цирком, что не сразу заметил его появление.
      – Я ему говорю, – засуетился Луганов-старший, – что мы, два холостяка, имеем право немного отдохнуть… -… и подебоширить, – весело подхватил губернатор, протягивая Игорю свою тяжелую, слегка подрагивающую руку. – Как тебе тут? – спросил он Игоря. – Разъездной адмиральский катер… не хухры-мухры!
      Он прыснул со смеху, словно и впрямь сказал что-то смешное.
      – А если какая неблагодарная сволочь вздумает разузнать, как мы отдыхаем, – задиристо продолжил он, – то вон, – ткнул он рукой в воздух, имея в виду сторожевые корабли, – какая у нас защита! Вмиг башку снесут!
      Он снова засмеялся глуховатым смехом курильщика.
      – Мне надо с тобой поговорить, – тихо сказал отцу Игорь, – дело серьезное…
      – Вы куда? – удивился губернатор, недовольный, что его лишают компании.
      – Сын хочет поговорить, – нацепив на лицо маску беззаботности, ответил Федор Николаевич, – мы в салон…
      – Ага, – губернатор зевнул, по его лицу скользнула тень разочарования. – Я тоже скоро спущусь… Ну как, шалавы, искупались? – заорал он девицам. – Давайте ее сюда, – крикнул он уже матросам, которым, видимо, понравилось возиться с первой русалкой, – хва ее щупать! Ольга, греби к катеру, – приказал он брюнетке, плавающей недалеко от ялика, – а то эти кретины и тебя в тельняшку нарядят.
      Луганов-старший и Луганов-младший сошли по трапу в салон. Катер был остойчивым, с низким бортом, поэтому качка почти не ощущалась. Игорь не раз плавал на таком катере, на собственном опыте знал, сколь комфортно чувствуют себя его пассажиры. Двигатели работали бесшумно, изнутри катер был обит грабом, который сверху еще покрыли мокрым полиэфиром. Обычно на таком катере разъезжал дивизионный командир или командующий флотом, но тридцать тысяч долларов, уплаченные вице-губернатором за эту роскошную игрушку, не были для него невесть какой суммой. Кроме катера, он владел еще яхтой, но плавал в основном на катере, подражая военному командованию. В этом морском регионе были свои предпочтения и вкусы, которые не обсуждались, но которых придерживались.
      Увидев, что отец и сын Лугановы сошли в салон, мичман поспешил за ними. Но Федор Николаевич выпроводил его, сказав, что они сами смогут за собой поухаживать.
      – Что такое? – спросил он сына, когда они остались одни.
      – А ты не знаешь? – вопросительно посмотрел на отца Игорь.
      – Ты о чем?
      – О том, что потопили мой краболов, – на лице Игоря читалось недовольство, его раздражала манера отца прикидываться этаким отрешенным незаинтересованным субъектом, в то время как напрямую затрагивались его интересы.
      Луганов-старший всегда давал сыну понять, что является прежде всего чиновником, а потом уже предпринимателем. Ведь сочетать легально эти две разновидности деятельности было запрещено в законодательном порядке. Сын не был полноправным хозяином, он выполнял роль представителя, будучи всем обязанным энергии и хитрости отца. Игорь знал, что «Акрос» – детище Федора Николаевича, которым поставили руководить его, Игоря, принимая в расчет не столько его особые деловые качества, сколько самое близкое родство, и его всегда неприятно удивляла эта отработанная отцовская поза, когда тот корчил из себя незаинтересованную персону. Словно отмежевывался всякий раз от сына, словно давал понять, что если с тем на деловом поприще приключится какая-либо беда, он, вице-губернатор, вторая фигура на острове, не будет иметь к этому никакого отношения.
      – Слышал, – сухо сказал Федор Николаевич, – но это больше должно занимать тебя.
      – То есть как? – вспылил Игорь. – А разве ты и твой бабник (так он отважился назвать губернатора) ничем не обязаны Михею?
      – Это Слава обязан нам, – пренебрежительно усмехнулся Федор Николаевич, – попрошу тебя об этом не забывать. Если б я захотел, я бы плюнул на Славу и позвал Кондрашова. Он, думается мне, не такой наглый.
      Федор Николаевич предпочитал называть главного пирата не Михеем, а Славой. Это ему казалось более приемлемым для поста, какой он занимал, и хотя бы на словесном уровне отделяло его от мира воровских авторитетов. Полковник милиции Кондрашов вел когда-то с ним переговоры, предлагая себя на место Михея в качестве «крыши». Вице-губернатору, чьи позиции тогда не были так прочны, не было никакого резона доверяться в то время еще подполковнику Кондрашову, только что назначенному центром. С тех пор мент затаил обиду и хотя и получал, как большинство чиновников и военных острова, определенный куш с контрабанды, липкой паутиной обвившей Таруту, тем не менее не мог смириться с выказанным ему пренебрежением. Федор Николаевич нынче не располагал особыми причинами быть довольным Михеем, но все же, повинуясь не то инерции, не то здравому смыслу, не спешил менять свои ориентиры и по-прежнему держался Михея, с которым был давно повязан и которому во многом был обязан своим восхождением на олимп власти. Это, однако, не мешало ему всячески подчеркивать свое скептическое отношение к главному воровскому авторитету острова.
      – Нет, – заупрямился Игорь, – это Михей протолкнул тебя к кормушке…
      – Если бы не мои талант и воля, – голос Федора Николаевича приобрел артистическую звучность, – где бы сейчас был твой Михей? Ладно, оставим прения… Я знаю, что на кораблях «Акроса» не только рыбу перевозят. Но это забота Михея и твоя! – печатая каждое слово, произнес он. – Что я могу сделать?
      – Конечно, вам бы только свои дивиденды получать… – горько усмехнулся Игорь.
      – Не только, хотя в чем-то ты прав. Я не могу и за пароходами следить, и в администрации работать. Твой отец не Юлий Цезарь, – более спокойным голосом добавил Федор Николаевич. – Но ты ошибаешься, меня касается все, что происходит на море, особенно если это суда «Акроса». Я просто не хочу, чтобы ты держался за меня, как за спасательный круг, ты наконец должен сам научиться принимать решения и выпутываться из разных ситуаций.
      – Но ведь если что-нибудь просочится в прессу, – разгневанно посмотрел на отца сын, – это тебя коснется!
      – А вы сделайте так, чтобы не просочилось! – осек сына Федор Николаевич. – Михей платит мне за то, что сам икру с крабами кушает. Если б завелся какой-нибудь ушлый правдолюбец, где был бы твой Михей? Думаешь, мне легко и ментов, и таможенников, и пограничников контролировать? Если б в Москве знали, что в Японском море пиратов больше, чем рыбы, – сознательно преувеличил он, – меня бы давно на выселки отправили, а со мной и Коваля.
      – Я лишь хотел попросить тебя об одной услуге, – покорился силе отцовского убеждения Игорь, – у тебя же есть прихваты в ментовке?
      – Ну? – недовольно посмотрел на него Федор Николаевич.
      – Михей считает, что груз хапнул беспредельщик один, Химик, то есть Гриша Химкин. Он сейчас в ментовке, у Курина. Ты его хорошо знаешь…
      – Короче, – нетерпеливо вздохнул Федор Николаевич, – ты хочешь, чтоб его там с пристрастием допросили?
      Луганов-младший кивнул.
      – Ясно. Это все?
      – Нет, не все. Михей не совсем уверен, что это Химик.
      Луганов-старший свел брови на переносице.
      – Не понимаю.
      – Был еще третий корабль, – вздохнул Игорь, – Рокотова. Может, это он… Только он ведь наркотой не занимается, в противном случае Михей бы его в два счета вычислил.
      – Не бреши про наркоту, имей приличия, – недовольным властным тоном сказал Федор Николаевич. – И потом, я же тебе рекомендовал одну страховую компанию. Ты мог бы сейчас не только за свое корыто компенсацию получить, но и, поделясь с определенными людьми, еще нажиться. Это все твоя небрежность. Как был оболтусом, так и остался, – проговорил он с брезгливой досадой, точно выплюнул пересоленную икру.
      – Да не в краболове дело! – воскликнул Игорь.
      – Знаю, – резко произнес Федор Николаевич, – думаешь, маленький? Но я не только выгоду Михея блюду, но и твою, дурень ты стоеросовый!
      – А ты… а вы? – заикаясь от волнения, прокричал Игорь.
      – Цыц! – гаркнул Федор Николаевич.
      Они услышали нетвердые шаги по трапу и оба замолчали. В салон, бережно ведомый мичманом, спустился губернатор Коваль.
      – Ругаетесь? – усмехнулся он. – Не на-а-адо, – раскатисто и упреждающе произнес он, – этак не годится.
      – Да вот, – с подобострастным оттенком улыбнулся Федор Николаевич, – все учу, как жить.
      – Это правильно, – губернатор грузно опустился на диван. – Неприятности? – проницательно посмотрел он на Луганова-младшего.
      Тот понял, что губернатор тоже в курсе.
      – Кому-то все никак спокойно жить не хочется, – с небрежным видом погрязшего в роскоши правителя заметил Коваль. – А пограничники тоже хороши – спят в оглоблях, мать иху в тартарары!
      – Борис Кондратич, – обратился к разомлевшему, так что казалось, он вот-вот захрапит (несмотря на сердитый тон последней фразы), губернатору Луганов-старший. – Мы все обсудили, я сейчас Игоря провожу и вернусь.
      – Дава-а-ай, – последний слог перетек в длинную зевоту.
      Луганов-старший сделал сыну знак глазами. Они поднялись на палубу. Потом медленно направились к трапу. Веселье на кокпите сменилось сонным покоем, девицы молча нежились в шезлонгах, потягивая коктейли, матросы с ялика перебрались на палубу и, куря, тихо переговаривались, глядя на Лугановых. Темный неясный контур торпедного сторожевого катера по-прежнему маячил у горизонта.
      – У него сейчас голова кругом, как, впрочем, и у меня, – неожиданно доверительным тоном обратился к сыну Луганов-старший, – комиссия с Запада едет.
      На Дальнем Востоке всех, кто жил западнее Читы, называли «людьми с Запада». Здешние жители, казалось, были ближе к заокеанской Америке, чем к Москве или даже Новосибирску. Несмотря на свой беспокойный и коварный характер, океан жителям Таруты и прибрежной зоны материка казался пространством более открытым и преодолимым, чем суша, отделявшая их от Среднерусской возвышенности. Такова была здешняя мифология, в чем-то родственная мифологии любого морского народа, будь то финикийцы, греки или португальцы. Близкое соседство с Японией и Кореей, менее близкое – с Филиппинами и Гавайями действовало на мозг возбуждающе и представлялось зачастую большей реальностью, чем жизнь городов, расположенных западнее сто десятого меридиана.
      – Кондратич переживает, – продолжил после небольшой паузы Федор Николаевич, задумчиво глядя вдаль, – комиссия-то серьезная. А тут еще эти морские бои. Пограничники тоже всполошились, Кондратичу сейчас не до разборок, сам понимаешь…
      – Не фига было в демократа играть, – резко сказал Игорь, – все ему ма-ало! Строит из себя барина. Если хочет, чтоб ему башляли, пусть потерпит. Да и потом, если бы не его жадность, не было бы такого беспредела на море.
      – Мал ты еще старших учить, – оборвал его Федор Николаевич, – вы со своим Михеем даже с грабителями без нашей помощи разобраться не можете!
      – Надеюсь, – проглотив обиду, посмотрел в упор на отца Игорь, – что Михей этого так не оставит. И если ты не примешь участия в этом деле, он все сделает сам.
      – Только скажи ему, – забеспокоился Луганов-старший, – чтобы без шума.
      – Но ведь ты тоже поможешь? – Игорь не отводил от лица Федора Николаевича испытующего взгляда.
      – Попробую связаться с пограничниками, но пусть Слава не обольщается, мои возможности тоже не беспредельны, и потом – у меня от другого голова пухнет.
      Он сплюнул в серовато-зеленую воду и посмотрел на сына долгим взглядом.
      – Это ведь не в первый раз уже со Славой случается, – он вздохнул, – то одно у него утащили, то другое. Он знает, кто это?
      – Химик или Рок, больше некому, – Луганов-младший скосил взгляд на носки своих туфель, – они же беспредельщики, никому не башляют, делают что хотят. Михей, пока это его серьезно не затрагивало, спускал все на тормозах… -… а теперь захныкал? – едко усмехнулся Луганов-старший. – И потом, где доказательства, что это именно Химкин или Рокотов?
      – А кто же еще?
      – Только не прикидывайся, будто ничего не знаешь, – скривился Федор Николаевич, – у нас здесь не институт благородных девиц. Каждый пытается урвать от пирога кусок побольше или стянуть, что плохо лежит. Я не могу задействовать исполнительную власть, пока не буду уверен, что это именно тот, о ком ты говоришь. Сейчас все ушлые стали. Знаешь, какой шум может подняться в прессе, если мы ошибемся? До Москвы долетит. И потом, думай головой, Игорек. Что перевозил Михей, может быть, крабов или треску, а? А кто владелец «Акроса»? То-то же. Если даже это Рокотов, я не смогу использовать официальные каналы. А вдруг всплывет эта история с героином?… – Луганов понизил голос. – В первую очередь достанется, конечно, Славе, мать его, но какой с него спрос? А вот ты как главный акционер получишь по полной программе, и мне как твоему папаше достанется. Какого вообще черта он стал возить товар морем?
      – Раньше Михей таджикскими делами занимался, с Большой земли товар получал…
      – Да знаю я, – раздраженно махнул рукой Федор Николаевич.
      – А если что и волок из Китая да из Кореи, то так, пустячки… – невзирая на недовольство отца, продолжил Игорь.
      Его бесило это желание отца не поднимать щекотливых тем, напрямую, между прочим, связанных с его процветанием. Раздражала Игоря и манера отца говорить на эти темы – если уж обстоятельства требовали, – уклоняясь от прямых ответов, заменяя опасные, грубые слова экивоками.
      О другой просьбе Михея, насчет сторожевиков для парома, Игорь заикаться не стал. В том настроении, в каком пребывал нынче Федор Николаевич, обращаться к нему с такой просьбой было не просто бесполезно, но и опасно. Игорь был сыт по горло отцовским недовольством и нравоучениями.
      – Да-а, – Федор Николаевич почесал свой заросший редкой бородой подбородок, – надо что-то делать, дальше так продолжаться не может. Но не сейчас! – решительным тоном добавил он.
      – А когда?
      – Когда столичные уберутся, – со злобой выдавил из себя Луганов-старший.
      – Что-то не видно, что Главный насчет этого переживает, вон развлекается, – кивнул Игорь в сторону дремлющих девушек, – или это он так нервный стресс снимает?
      – Ты не усмехайся, – одернул сына Федор Николаевич, – тебе бы побыть в его шкуре!
      – Представляю! – с саркастичной интонацией сказал Игорь.
      – Ты, вместо того чтобы других обсуждать, занялся бы страховкой своих корыт. Тогда не нужно было бы трястись за каждое суденышко. И потом, мне сказали, что ты часто в «Кураже» появляешься.
      – Кто сказал? – возмутился Игорь.
      – Сказали, – ушел от прямого ответа Федор Николаевич.
      Он выпятил губы, рассеянно пожевал ими. В его взгляде затаилась грусть. Это был момент слабости, когда закованное в железные латы необходимости лгать и изворачиваться сердце вице-губернатора вдруг открылось простым человеческим чувствам и сразу ощутило на себе груз прожитых лет и разочарований. Но он тут же отогнал от себя невеселые мысли и с осуждающей нетерпимостью взглянул на сына.
      – Брось свою девку, не к лицу тебе это.
      – Мне не десять лет! – огрызнулся Игорь. – Я же не советую тебе бросить твоих девок.
      – Заткнись! – прикрикнул на сына Федор Николаевич. – Я тебя предупредил. Не позорь меня, я не хочу, чтобы надо мной всякая сволочь потешалась.
      – Кому какое дело, как я провожу свободное время? – горя негодованием, воскликнул Игорь.
      – Мне есть дело до твоего досуга, – обрубил Луганов-старший, – ты – сын вице-губернатора! Иди, мне к губернатору пора, – торжественно добавил он.
      Луганов-младший зло и насмешливо кивнул и, пропустив вперед одного из своих телохранителей, державшихся все время чуть поодаль, стал медленно спускаться по трапу.

      Химика отпустили через несколько дней после его задержания. Пришлось, конечно, кое-кого подмазать, чтобы заставить машину исполнительной власти крутиться быстрее, но, в сущности, предъявить Грише Химкину было нечего. Сам он прикинулся бедным морячком, краболов которого расстреляли посреди моря какие-то беспредельщики. Выходу Химика на свободу, конечно же, способствовал небезызвестный Кондрашов, стремящийся тайком вредить Михею. На то у полковника были свои личные мотивы. Но тут Кондрашов прогадал, не подозревая о тайных планах Михея насчет Григория. Химик был хитрым малым и перед тем, как на его судно ступили пограничники со сторожевого катера, успел выбросить за борт все оружие, так что повесить на него гибель пограничного вертолета не удалось. Михею же Гриша был очень нужен. Старому авторитету не терпелось лично разузнать, куда делся его товар стоимостью двести тысяч долларов – сумма не малая даже для такого крупного вора, как Михей. Поэтому он отправил своих людей, приказав, чтобы те доставили ему Химика непременно живым. Он предварительно проинструктировал Колю Ухтыркина – начальника собственной охраны, – разрешив ему действовать любыми способами.
      Николай отправился за Химиком на двух машинах, предполагая, что если за Гришей заявятся его беспредельщики (а это было почти стопроцентно), то захватить его на выходе будет не так-то просто. Но и брать его где-то в другом месте, к примеру, на корабле, тоже было бы проблематично. Поэтому он решил действовать наверняка, хоть и не без выдумки. Ухтыркин не стал подъезжать вплотную к СИЗО, а остановил машины на перекрестках, с обоих концов улицы, и наблюдал за воротами в морской бинокль.
      У ворот СИЗО Химика действительно поджидали три человека из его команды, которые оставались на берегу и не попали под обстрел в то утро, когда Гриша грабанул краболов Михея с грузом героина. «Ниссан Патрол», в котором они дожидались своего главаря, был припаркован немного в стороне от центральных ворот, что позволяло никому не мозолить глаза и в то же время удобно просматривать подходы. У каждого из команды под сиденьями было спрятано автоматическое оружие, и каждый готов был пустить его в ход, в зависимости от ситуации. Парни нервничали, выкуривая сигарету за сигаретой, потому что назначенное время давно прошло, а хозяин все не показывался. Наконец открылась скрипучая железная дверь, выкрашенная рыжей половой эмалью, и на улице появился Химик.
      На нем были синие джинсы и пестрая гавайская рубаха, а на лысой башке красовалась зеленая бейсболка, прикрывавшая от солнца глаза. Химик был высоким крепким парнем, немного глуповатым на вид из-за вечно полуоткрытого рта и высоко поднятых коротких бровей, но на самом деле, хоть он и считался беспредельщиком, не боявшимся бросать вызов другим руководителям группировок, в его глубоко посаженных глазах можно было рассмотреть (при желании) толику ума и звериное чутье хищника.
      Шагнув за ворота, Гриша быстрым взглядом окинул улицу и, заметив знакомый «Ниссан», направился к нему. В джипе тоже увидели Химика. Но прежде чем водитель повернул ключ в замке зажигания и тронулся с места, к «Ниссану» подкрался сзади один из людей Ухтыркина и, согнувшись в три погибели, прикрепил к днищу магнитное взрывное устройство. Сам он еще немного посидел в полуприседе, делая вид, что завязывает шнурки на кроссовках, потом выпрямился, поправил тельняшку, закурил сигарету и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, пошел в противоположную сторону. Даже если бы пассажиры и водитель «Ниссана» что-то и заметили, они бы уже ничего не смогли предпринять. Но внимание пассажиров «Ниссана» было направлено на своего главаря. Как только человек Ухтыркина отошел на безопасное расстояние, следивший за его передвижениями Николай нажал на кнопку радиоэлектронного детонатора. Мина взорвалась в тот момент, когда Химик был метрах в двадцати от двинувшегося к нему джипа. Он ухмылялся, раскинув руки и предвкушая встречу со своими приятелями, когда заднюю часть «Ниссана Патрол» приподняло в воздух взрывной волной и опрокинуло вперед. Плотная воздушная масса ударила Химика, сбила его с ног и повалила на разогретый солнцем асфальт.
      В воздухе Гриша успел сгруппироваться, отчего удар о землю получился не таким сильным. Он тут же вскочил на ноги и бросился прочь от заполыхавшего джипа, в котором горели его товарищи, но вторая взрывная волна от сдетонировавшего бака с горючим ударила его в спину и поволокла по шершавому асфальту. На какое-то время он потерял сознание, а когда очнулся, то понял, что его заталкивают в багажник автомобиля. Он не знал, что это был один из автомобилей – здоровенный бордовый «Крайслер», – на которых приехал Коля Ухтыркин. Вторая машина – юркий синий джип «Сузуки», – визжа резиной, сорвалась с противоположного перекрестка, подобрала взрывника и, резко развернувшись, двинула следом за «Крайслером». Через минуту перед воротами СИЗО остался только полыхающий «Ниссан Патрол», в котором начал рваться боезапас.
 

* * *

 
      Час спустя «Крайслер» и «Сузуки» затормозили рядом с «Лендкруизером» Михея, возле бревенчатого охотничьего домика. Выгрузив Химика, словно это был не человек, а кусок свинины, его затащили в сени и, быстро закрыв дверь, чтобы не напустить мошку и комаров, связали ему руки за спиной. По дороге он пришел в себя, но сопротивлялся слабо, видя, что с такой бригадой ему не справиться. Ухтыркин, обнажая в ухмылке черную дырку на месте двух передних выбитых в драке зубов, сам ввел его в дом, где в глубоком кожаном кресле, закинув ногу на ногу, развалился Михей.
      Внутри дома стоял специфический запах диметилфталата, которым все детали помещения были обработаны сверху донизу.