Все шло своим чередом. Отношения с подчиненными постепенно налаживались. Они признали наконец во мне начальника, хотя и с большим трудом. Я, правда, после памятного инцидента с Юдиным старался вести себя как тот мудрый король из сказки, отдававший только те приказания, которые будут выполнены. Встречаться с Юдиным по-прежнему было неприятно, хотя очевидных причин этому я не видел. Я наблюдал за его работай издали, но, не найдя никаких поводов больше не доверять ему, оставил терапевта в покое.
      К тому же моя личная жизнь внезапно начала немного прихрамывать на обе ноги. Марина почему-то стала пропадать из поля зрения без объяснений. Все выяснения отношений заходили в тупик. Мою внезапно проснувшуюся ревность Марина жестоко высмеивала, а всяческие претензии пресекала резким: «Я тебе пока не жена». После этого я решил, что в свете последних событий она устала от неопределенности и стала искать впечатлений на стороне. Я не стал ничего выяснять и решил с головой погрузиться в работу, благо что ее у меня было непочатый край.
      Воробьев теперь работал в хирургии, и его непосредственное начальство не могло на него нарадоваться. Еще бы, он мог оперировать даже самых тяжелых больных, причем после его операций все заживало с невероятной быстротой. Легкая была у Воробьева рука, и все это поняли достаточно скоро: клиент повалил косяком, Штейнберг благодушествовал. При этом даже после самой тяжелой смены у Николая находились силы пошутить и посмеяться с коллегами и приударить за хорошенькими медсестрами. Мы с ним встречались в курилке, где делились своими впечатлениями о нынешней жизни и свежими анекдотами.
      Сегодня я сидел в курилке и ждал Воробьева, которого почему-то все не было. Миша Зодкин, студент мединститута и тусовщик по призванию, как всегда, развлекал публику историями из своей собственной славной жизни. Старожилы клиники слушали его со скептическими ухмылками, но все же не расходились – слог у Миши был изысканным, а истории он рассказывал и вправду замечательные. То с другом они в женское общежитие залезли и шороху там наделали, то с кем-то по крышам убегали от милиции – в общем, ходячая энциклопедия мистики и приключений. На этот раз Миша всем показывал, какой он ловелас.
      – Такие там были цыпочки – это что-то! Ноги, груди – о-о-о! А одна такая миленькая, прямо ангелочек! Глазищи – во! И попа – ничего так. С ней я и зажег. Очень она мне понравилась. Говорю: «Детка, знаешь, что мне сейчас нужно?» А она мне в ответ...
      – Освежить дыхание! – сострил кто-то из дальнего угла.
      – Да нет... В общем, было круто! А потом я ей визитку Штейнберга всучил – мол, позвони мне, детка, если что!
      Миша весело заржал, к нему присоединились его товарищи. Мне стало скучно, и я решил прогуляться до хирургии. Не успел я затушить окурок, как дверь открылась и в курилку ворвался Штейнберг собственной персоной, свирепый как всегда.
      Присутствующие переглянулись, суеверно опасаясь, не установлены ли здесь подслушивающие устройства с выходом прямо на его кабинет.
      Штейнберг досадливо поморщился и стал кого-то искать глазами в никотиновом тумане. У каждого, на ком останавливался его взгляд, на минуту перехватывало дыхание.
      Наконец, не надеясь на зрение, Штейнберг грозно спросил:
      – Заведующий терапией здесь?
      Я вздохнул и двинулся своей несчастной судьбе навстречу.
      – Иду, Борис Иосифович! – смиренно отозвался я.
      Курилка проводила меня скорбными взглядами.
      Идя по коридору, я старался попадать в ногу с размашистыми шагами босса. Тот нервно теребил в руках белую докторскую шапочку. Я терпеливо ждал, когда начнется буря. Ждать пришлось недолго.
      – Это черт знает что, Ладыгин! – наконец разразился Штейнберг.
      Я молчал и только быстрее перебирал ногами, подстраиваясь к его негодующему шагу. Штейнберг еще помолчал и вдруг внезапно остановился:
      – Ладыгин, вас что, к нам конкуренты подослали?
      – В смысле? – отчаянно тормозя подошвами, удивился я.
      – В том смысле, что от вас нашей клинике одни неприятности и убытки! Вы специально?
      – В чем я опять провинился, не понимаю? – пробормотал я, начиная уже раздражаться от постоянных нападок Штейнберга.
      – Вы кого нам привели? Это не хирург, это коновал какой-то!
      Я начинал подозревать, что случилось что-то совсем уже страшное.
      – Зарезать человека на пустячной операции! Где его учили оперировать? Где?
      Сообразив, что Воробьев, видимо, что-то сделал не так, в результате чего кто-то умер, я кинулся прямо к нему в хирургию, чтобы выяснить все досконально. Штейнберг поймал меня за рукав халата и угрожающе промолвил:
      – Это уголовное дело, вы не понимаете, что ли?
      – Я все понимаю, – заверил его я и все же сбежал.
      В хирургии Воробьева я не застал. Мне сказали, что он сегодня заступает только в обед. Я стал выспрашивать у Головлева, который собирался домой после ночного дежурства, что у них сегодня случилось.
      Головлев, намыливая сильные руки, повернул ко мне породистую большую голову и устало сказал:
      – Девчушка сегодня ночью умерла. Ее вчера на «Скорой» привезли вечером – острое отравление и приступ аппендицита при этом. Ваш Воробьев ее прооперировал. Вроде все нормально было, если верить дежурной медсестре. А потом ночью у нее внутреннее кровотечение открылось – плохо зашили, видимо. Пока обнаружили, уже мало чем можно было помочь. Умерла. Даже после наркоза отойти не успела.
      Головлев вытер руки вафельным полотенцем и стал переодеваться в гражданское, не обращая на меня больше никакого внимания.
      Я постоял минуту, соображая, что теперь можно предпринять. Потом решил перехватить Воробьева по дороге и предупредить.
      По дороге я забежал к себе в кабинет и предупредил дежурную медсестру, что по всем вопросам ко мне лучше обращаться после обеда. Для начальства я – на обходе.
      А сам засел внизу и стал напряженно ждать Воробьева. Наконец он появился в конце дорожки, как ни в чем не бывало помахивая портфельчиком и озираясь по сторонам. Вот святая невинность!
      Только он переступил порог клиники, я схватил его за рукав и потащил по боковому коридору, не обращая внимания на изумленные взгляды встречных медсестер.
      – Эй, ты чего? – весело упирался Воробьев, подозревая меня в очередном розыгрыше.
      Но, когда увидел мое встревоженное лицо, сразу понял, что все достаточно серьезно, и сам поспешил завести меня в уголок потемнее.
      – Выкладывай, что у тебя стряслось? – озабоченно спросил он.
      – Это не у меня стряслось, это у тебя стряслось! Девушке вчера аппендицит вырезал?
      – Ну, вырезал.
      – Умерла она ночью, ясно?
      – Как умерла? – Голубые глаза Николая сделались огромными и полными суеверного ужаса.
      – Так – умерла! Внутреннее кровотечение. Головлев говорит, что было что-то неправильно зашито.
      – Какого черта! Я что, аппендикс удалить элементарно не сумею! – возмутился Воробьев.
      – Наверное, умеешь. Но она-то умерла!
      – Слушай, либо я чего-то не понимаю, либо что-то здесь не так, – пробормотал потрясенный Воробьев и в задумчивости сел на подоконник. – Что теперь делать? – растерянно спросил он.
      – Что делать – не знаю. Знаю, чего не делать. Не попадайся Штейнбергу на глаза – он тебя съест.
      – Съест – не съест... Какая, к черту, теперь разница! – возразил Воробьев и раздраженно пнул батарею ногой. – Девчонку жалко, – сокрушенно продолжал он. – Совсем сопливая была. Симпатичная такая, наивная. Говорит: «Доктор, а это не больно?»
      Сентиментальность моего друга была делом привычным и резко выделяла его из среды других врачей, ко всему привыкших и циничных до глубины души. Вдруг Воробьева будто осенило. Он спрыгнул с подоконника и потащил меня по коридору.
      – Стой, ты куда? – попытался я замедлить стремительное движение порывистого Николая.
      – Пойдем-пойдем! Она в морге, наверное. Должен же я посмотреть, что с ней случилось! Нужно же иметь, чем крыть против всех обвинений!
      Мы помчались в морг, стараясь быстрее миновать все людные помещения клиники и никому не попасться на глаза. Спустились в подвал. На пороге морга сидел санитар Фесякин и играл в тетрис. Он на минуту оторвал глаза от игры и недоуменно спросил у запыхавшегося Воробьева:
      – Вы куда?
      – Туда, – невозмутимо ответил Воробьев, открывая дверь морга.
      Фесякину, видимо, этот ответ показался исчерпывающим. Он кивнул головой и снова занялся высокоинтеллектуальной игрой.
      Мы довольно долго бродили по моргу, заглядывая во все холодильники. Ни одного трупа не было обнаружено.
      – Фесякин, – строго спросил я, нависая над увлеченным игрой санитаром. – А где тело девушки?
      – Какой девушки? – равнодушно поинтересовался Фесякин, по-прежнему не глядя на меня.
      – Которая сегодня ночью сюда поступила, – ответил я, отнимая тетрис.
      Фесякин наконец поднял на меня свои наивные глаза и сказал:
      – Не знаю.
      – Привет! Ты тут дежуришь и не знаешь? – подключился к беседе Воробьев.
      – Здрасте, – отпарировал санитар. – Откуда мне знать – я полчаса как заступил.
      – А кто дежурил до тебя – может, он знает?
      – Кто дежурил – тоже не знаю. Но можно по журналу посмотреть, – недовольным тоном ответил Фесякин и нехотя поднялся.
      Он открыл ящик стола, в котором лежал один-единственный журнал, вынул, открыл и стал перелистывать страницы, выискивая нужную запись. Наконец он удовлетворенно хмыкнул и помахал в воздухе каким-то листком:
      – Все – забрали вашу девушку родные. И вот – расписку написали, что претензий к клинике никаких не имеют.
      – А кто труп выдал?
      – Тут не указано, – со скукой ответил Фесякин и снова засунул журнал в ящик стола.
      – Отлично! – глубоко вздохнул Воробьев и стал медленно подниматься по лестнице.
      Мне показалось все это несколько странным, и поэтому я на всякий случай посоветовал санитару ничего о нашем визите не говорить. Он снова был погружен в игру и моих слов, видимо, уже не понимал.
      Я догнал Воробьева в коридоре первого этажа. Он шел, повесив голову и что-то сосредоточенно обдумывая.
      – Слушай, Николай! Иди-ка ты к себе и никуда оттуда не высовывайся. Будут вызывать к Штейнбергу – иди и не бойся. К тебе никаких особенных претензий быть не может. Настаивай на том, что вскрытие при тебе не производили, а труп родственникам выдали. Поэтому твоя вина не доказана. Сошлись на расписку родственников, что к клинике у них никаких претензий нет, понял? И как можно дольше тяни время – мы что-нибудь придумаем.
      Оставив товарища в подавленном состоянии, я поспешил в регистратуру, чтобы поточнее узнать все сопутствующие этому происшествию обстоятельства. Уж, по крайней мере, о том, кто входил и кто выходил, там должны знать.
      В регистратуре было непривычно оживленно. Возле самой двери происходила какая-то возня, смысл которой мне удалось понять не сразу. Потом разобрал, что дежурная пытается вывести из клиники раскрасневшегося парня, а тот негодует и упирается.
      – Молодой человек, – раздраженно басила дежурная. – Я вас в последний раз по-хорошему прошу – идите отсюда! Прекратите хулиганить, я охрану вызову!
      Парень горячился и не в меру жестикулировал:
      – Это вы прекратите хулиганить! Не надо меня охраной пугать и голову мне морочить! Вам что, трудно сказать, что с ней и где она?
      Дежурная снова начинала свою песню.
      Я понял, что здесь не обойтись без моей помощи. Подошел поближе, отстранил пожилую дежурную и, бережно, но крепко взяв парня за предплечье, молча повел его к выходу.
      Парень сразу как-то сник и послушно шел за мной, совершенно не сопротивляясь. Пока мы шли по дорожке к воротам, где уже поджидали нас «гепардовцы» в пятнистой форме, поигрывая резиновыми дубинками, я заметил в его руке поникший букет цветов. Остановился и спросил:
      – Вы вообще для чего сюда пришли?
      Парень ошарашенно посмотрел на меня. Еще бы: очень последовательно – сперва наброситься на человека, а потом поинтересоваться, что он, собственно говоря, хотел. Но у меня были свои цели. Молодой человек помедлил немного и ответил:
      – Я пришел навестить здесь свою знакомую. Ее к вам в клинику положили. А в регистратуре мне говорят, что такой у вас нет и не было. Ну как не было – я же точно знаю, что она должна быть здесь!
      Становилось все более интересно.
      – Откуда вы знаете, что она здесь? Она что, жила поблизости? Вы в курсе, что это – специализированная клиника и в нее не всех кладут?
      Парень полез в карман, зябко поводя плечами и щурясь от резкого ветра. Охранники недоуменно поглядывали на нас и переминались с ноги на ногу, не решаясь уйти или приступить к более решительным действиям. Он порылся там некоторое время и достал смятый и неровно оборванный по краям листок бумаги. Протянул его мне и спросил:
      – Это телефон вашей клиники?
      Я посмотрел на листок и утвердительно кивнул.
      – Ну вот видите, все правильно. – Парень поднял воротник куртки. – Мне этот телефон дали соседи. Они по нему «Скорую» вызвали, на которой ее увезли. У нее сильная боль была в боку...
      Я минуту подумал, посмотрел на охранников, на парня, на входную дверь. Потом взял его за локоть и повел обратно в клинику.
      Регистраторы встретили нас удивленными взглядами, но ничего не сказали. Я подошел к окошку и спросил:
      – Клавдия Федоровна, где у нас Хоменко?
      – У зама в кабинете – компьютер чинит.
      Я кивнул головой молодому человеку:
      – Пойдемте. Как, кстати, вас зовут?
      – Дмитрий, – хмуро ответил он.
      Потом посмотрел на букет, который выглядел уже очень жалко, и выбросил его в первую попавшуюся урну.
      – Меня – Владимир Сергеевич, – вежливо ответил я и заспешил по боковой лестнице на третий этаж.
      Парень молча последовал за мной.
      В кабинете заместителя не было никого, кроме Хоменко, который отсоединял и присоединял какие-то проводки в серой коробке. Увидев меня, он расплылся в радушной улыбке:
      – А, привет, Владимир Сергеевич! Какие-нибудь проблемы с вашей электроникой?
      – Да нет, ты нам нужен по другому делу. У молодого человека здесь знакомая лежит. А в регистратуре с ним почему-то общаться не захотели. Ты не мог бы глянуть, где нам ее искать? Для тебя же нет ничего невозможного, а?
      Хоменко еще радушней заулыбался:
      – Ну, возможно или невозможно – это вопрос. Но если это кто-то в компьютер положил, значит, кто-то и достать сможет.
      – Тогда пойдем, что ли, в регистратуру, – заторопил я компьютерного светоча нашей клиники.
      – Зачем? Мы и здесь неплохо покопаемся, – уверил меня Хоменко и стал подключать раскуроченный на вид компьютер к сети.
      Я непроизвольно зажмурился, ожидая взрыва. Не тут-то было: компьютер тихонько зажужжал, экран засветился. Хоменко потрещал клавиатурой и спросил у парня:
      – Как, говорите, фамилия вашей знакомой?
      – Ряхова, – отозвался тот. – Ряхова Наталья Александровна.
      – Хоменко, – удивился я, пока тот, пощелкивая «мышкой», вглядывался в экран. – Ты уверен, что в этом компьютере есть информация о больных, которые поступили в клинику?
      Хоменко весело заржал:
      – Наивный ты у нас, Владимир Сергеич! Объясняю в последний раз: компьютеры соединены в единую клиническую сеть, и информация является общей, то есть – через любой компьютер можно посмотреть все, что угодно, ясно?
      – Ясно, – согласился я, по-прежнему мало что понимая.
      Между тем Хоменко, видимо, закончил свои изыскания и выдал результат:
      – Никакой информации о вашей знакомой тут, увы, нет.
      Мы оба посмотрели на парня. Он угрюмо смотрел куда-то мимо нас.
      – Спасибо, Хоменко, – наконец нарушил тишину я. – Мы, пожалуй, пойдем.
      В коридоре я остановил парня.
      – Ну, вы теперь убедились, что здесь нет вашей знакомой?
      Тот молчал.
      – Она, наверное, где-нибудь в другом месте, в другой клинике. Попробуйте обратиться к участковому врачу по месту прописки. А лучше – узнайте у родственников.
      – Нет у нее участкового врача. И родственников у нее тоже нет, – ответил он, с ненавистью глядя на меня.

* * *

      После собрания коллектива, на котором Воробьеву только что не били морду, мы решили немного расслабиться и поэтому покинули клинику немного пораньше. Я повел Николая в ближайший недорогой и симпатичный бар, чтобы привести в чувство и поделиться новыми фактами – до собрания нам так и не удалось поговорить.
      Воробьев сидел над рюмкой, подперев подбородок рукой и глядя в пространство перед собой. Весь его вид говорил, что он убит горем и не собирается ни пить, ни есть, ни общаться с кем бы то ни было. Я дал ему возможность некоторое время пожалеть себя, а потом, отодвинув тарелку с недоеденными пельменями, сказал:
      – Парень, слушай сюда. Тебе, конечно, досталось, но мы тебя отстояли – и это главное. Проколы случаются у каждого, и Штейнберг об этом знает лучше всех. Рыдать над своей поруганной честью будешь как-нибудь в следующий раз. Сейчас – получи информацию к размышлению.
      Николай на мои слова никак не реагировал. Я продолжил:
      – Ты знаешь, мне сегодня посчастливилось познакомиться с парнем, который мне рассказал одну душещипательную историю про одну свою хорошую знакомую.
      Воробьев, который обычно понимал все намеки с полуслова, пропустил все мной сказанное мимо ушей и продолжал рассеянно разглядывать противоположную стену. Ну, не страшно, дальше будет веселее.
      – Так вот, эта знакомая приехала в Москву из сибирской деревни поступать в театральный институт и, как это часто случается, не поступила. Осталась жить в Москве, и никого-то у нее, сироты, не было, кроме одного молодого, очень молодого человека. Устроилась она работать в какое-то танцевальное шоу, и они поссорились. И перестал молодой человек навещать девушку. А когда соскучился и пришел, добрые соседи ему рассказали, что случилась с девушкой неприятность – заболела она. И вызвали ей соседи «Скорую» по телефону, который она сама им дала. Увезла «Скорая» девушку в неизвестном направлении. Пошел молодой человек в этом направлении и нашел клинику – закрытую и специализированную. Но не было в той клинике девушки – вот в чем секрет.
      По мере того как рассказ приближался к своей кульминации, взгляд моего друга становился все более осмысленным.
      – А звали эту девушку – Наташа Ряхова.
      Николай с удивлением уставился на меня:
      – Вообще-то так звали мою пациентку, которая умерла!
      – Вот то-то и оно! – заметил я.
      – Стоп, а кто же тогда тело забрал, если у нее в Москве никого не было, как тот парень говорит?
      – Меня это тоже заинтересовало.
      – А может, твой парень врет?
      – Зачем ему? Да к тому же нет у меня оснований ему не верить – уж очень он убедителен.
      – Интересненько! – оживился Воробьев. – Я и думаю: что за родственники странные – никаких у них к клинике претензий. Деваха с пустячным диагнозом, молодая и здоровая – а у них к нам никаких претензий!
      – Я думаю вот что. Здесь определенно какая-то собака зарыта, причем не одна. Нужно потихонечку разведать, кто в этом деле принял самое активное участие, и побеседовать с ними в непринужденной, неофициальной обстановке. А там – как веревочке ни виться...
      – Так что же мы тут сидим? – взвился Воробьев. – Пойдем же обратно!
      – Куда ты? Рабочий день уже кончился, ты все равно никого сейчас не найдешь.
      Коля разочарованно сел на свое место и вздохнул.
      – Пока составим список лиц, которые тем или иным образом имели отношение к этому случаю.
      Я расстелил салфетку и достал из кармана карандаш.
      – Итак, первое – дежурный на телефоне, который принял вызов «Скорой», и бригада машины, которая выехала по вызову. Второе – непосредственно ты и твоя операционная компания.
      – Там все было безупречно. Все работали, как обычно, я ничего не заметил.
      – Заметил – не заметил, а ты пока у нас тоже в подозреваемых, – поддел я Николая.
      Тот снова надулся и отвернулся к окну.
      – В-третьих, – продолжал я составлять «черный список», – медсестра, которая обнаружила труп. Потом идет патологоанатом, который засвидетельствовал смерть и делал вскрытие. И последний человек – тот, кто выдал тело из морга, взял расписку с родных и сделал соответствующую запись в журнал. Вот, собственно говоря, и все. Да – еще в регистратуре узнать, где данные о девушке. Таким образом, с завтрашнего дня начинаем внутреннее расследование под кодовым названием «Кто украл тело?». Звучит, конечно, довольно попсово, но зато очень емко. В свете всего сказанного не вижу повода, чтобы не выпить!
      Подведя итог, я поднял рюмку и выжидающе посмотрел на Воробьева. Тот, как завороженный, рассматривал исписанную мной салфетку и пить не собирался. Пришлось опрокинуть рюмку мне одному.
      – А ты парню сказал, что произошло? – вдруг спросил Николай.
      – Нет, – ответил я, морщась и закусывая бутербродом. – Честно говоря, духу не хватило. Я у него просто телефон взял – на случай, если что-то узнаю.
      – Нехорошо это, нехорошо, – покачал головой Воробьев и стал задумчиво жевать салат.

      – Семенов! Это ваша машина по вызову выезжала восемнадцатого?
      Семенов, который в нашей клинике тоже работает без году неделя, напрягся от моего вопроса.
      – А что? – осторожно спросил он.
      – Да нет, собственно говоря, ничего. Мне просто узнать надо – ваша бригада девушку забирала с улицы Подбельского? Ее фамилия Ряхова, диагноз – острый приступ аппендицита.
      Семенов недоверчиво посмотрел на меня бесцветными глазами и промямлил:
      – Ну да, наша.
      – Рассказывай, – безапелляционно велел я ему.
      – А что рассказывать? Приняли вызов, поехали, забрали, привезли...
      Видимо, Семенов не отличался богатым воображением и уж точно не был ни хорошим собеседником, ни сколь-нибудь художником в душе.
      – Замечательно. Тогда подскажи мне: кто «Скорую» вызвал и вызов оплатил?
      – Соседи вроде бы.
      – Что-нибудь особенное произошло, когда вы там были? Вы что-нибудь заметили?
      Я мог бы и не спрашивать – ответ мне был известен заранее.
      – Да чего ж необычного? Приехали, на носилки положили, привезли...
      – Ты сам там был? В квартире, в смысле.
      – Вроде был...
      – Так вроде или был?
      Семенов надолго задумался – я уже подумал, что он забыл о моем присутствии.
      – Ой, – вздохнул он наконец. – Много вызовов тогда было. Нет, на том вызове поднимался хирург и медсестра. Мы с Петровичем в машине отдыхали.
      – Понятно, – протянул я. Ничего более интересного от Семенова мне не добиться.
      Следующим пунктом программы была регистратура. В памяти компьютера записей о девушке не обнаружено. Дознаваться, кто мог их удалить, бесполезно. Насколько я понял, доступ к банку данных имеет любой сотрудник клиники, если может пользоваться компьютером. А машинами этими снабжен практически каждый кабинет мало-мальски значительного лица. Опрашивать персонал регистратуры, который дежурил в тот день, не имело никакого смысла – очень много привозят за день людей на «Скорой», чтобы кто-то обратил внимание на отдельный случай.
      На всякий случай я зашел к Хоменко и проконсультировался с ним по этому поводу еще раз.
      – Слушай, Хоменко. Ответь мне, как хакер ламеру, – надежно ли попрятаны в нашей клинике базы данных?
      Хоменко ожесточенно щелкал клавишей «мыши», заставляя обросшего мышцами монстра на мониторе палить из пистолета, как заведенного. Ответил на мой вопрос минуту спустя:
      – Ну, знаешь, Владимир Сергеевич, ты не в Пентагоне.
      – Что ты имеешь в виду?
      – А, черт! – отреагировал Хоменко на что-то произошедшее в игре. – Погоди, Ладыгин, сейчас засейвлюсь.
      Проделав это загадочное действие, Хоменко наконец осмысленно посмотрел на меня.
      – В смысле того, что даже в Пентагоне никто не гарантирован от утечки информации. А в нашем медпункте специального назначения сеть гораздо проще устроена, я тебя уверяю. А ты почему спрашиваешь?
      – По кочану. Ты мне скажи вот что. Все вызовы «Скорой» у нас фиксируются «а» – на магнитофонной ленте, которая хранится сутки, и «бэ» – в компьютере регистратуры. Так?
      – Так, – кивнул Хоменко.
      – Скажи мне, если кто-то захочет, чтобы сведения исчезли из регистратуры компьютера, ему для этого что придется сделать?
      – Для этого ему достаточно войти в сеть и стереть нужный файл.
      – Неужели так просто?
      – Ну, не так просто, конечно. Нужно знать пароль, название файла...
      – А кто у нас знает пароль?
      – Да все, у кого компы по кабинетам стоят. Некоторым невеждам вроде тебя установлен вообще свободный доступ. То есть врубаешь в сеть и оказываешься, где надо. А нужный файл найти вообще элементарно – через поиск. Файлы удаляются на раз – даже скрытые, засекреченные и находящиеся на зашифрованном логическом диске. Конечно, можно их поискать в корзине или в утиле. Только если кто-то не позаботился о том, чтобы их и там не было.
      – А почему все так элементарно? – снова удивился я.
      – Именно потому, что мы не в Пентагоне, – устало зевнул Хоменко и снова запустил свою игрушку.
      Я понял, что дальнейший разговор бесполезен. Отсутствие результата – тоже результат. Я понимал, что это невозможно доказать, но кто-то в своих интересах мог использовать чудо техники и элементарно избавляться от улик. Вот тогда я и пожалел о старой доброй системе бумажной волокиты, которая не позволяла так просто уничтожить все следы пребывания того или иного пациента в том или ином медучреждении.
      Оставались дежурная сестра и патологоанатом. С сестрой должен был поговорить Воробьев, а патологоанатома было решено опросить вдвоем с Воробьевым – я не силен в хирургии, и мне было бы довольно трудно сопоставить факты.
      Встретив Николая в переходе, я повел его во владения патологоанатома. По дороге он мне рассказал, что медсестра утверждает, что она нашла девушку мертвой, когда заступила на дежурство с утра. Она пошла на обычный обход, разнести лекарства, и увидела, что новенькая лежит на кровати в неестественной позе и не подает признаков жизни. Тогда сестра немедленно пригласила врача – это был дежурный хирург Головлев. Именно он и засвидетельствовал факт смерти. О ее причинах стало известно только после вскрытия. Мы нашли нашего главного «потрошилу», как за глаза называли его студенты-медики, за поглощением пирога с яблоками. Власов был явно недоволен нашим визитом, который обещал испортить ему пищеварение.
      Не дав ему возможности возмутиться вслух, я, пока он прожевывал последний кусок, сразу же начал атаку:
      – Приятного аппетита, Семен Леонидович! Вы не могли бы уделить нам несколько минут?
      Власов покосился на меня налитым кровью глазом, и взгляд его был красноречив. После такого сразу же в голову приходила мысль, что в случае внезапной смерти мое тело будет разрезано на части и передано в анатомический театр. Решив, что этим взглядом он сказал мне все, Власов отвернулся и снова предался сосредоточенному жеванию.
      Воробьев растерянно посмотрел на красную шею патологоанатома, потом вопросительно – на меня. Я, знакомый с особенностями местного персонала, не обратил на происходящее никакого внимания. Позволил себе придвинуть ближайший стул, усесться на него и предложить второй другу. Нам просто нужно было переждать, пока человек не закончит обедать.
      Доев пирог и смахнув крошки в ладонь, Власов, по-прежнему молча, встал и тщательно вымыл руки. После этого он повернулся к нам и невозмутимо спросил:
      – Вы что-то хотели у меня спросить?
      Он переводил взгляд с меня на Воробьева, будто пытаясь взглядом прощупать наши с ним мышцы.
      – Да, – отважно начал я. – А именно – вы занимались вскрытием умершей прошлой ночью девушки?
      Патологоанатом посмотрел меня с большим интересом. Он шумно вздохнул, как племенной бык, и грузно уселся в кресло. Еще раз осмотрел меня с головы до ног, и я порадовался, что его не допускают к живым пациентам.
      – Ну, – утвердительно кивнул головой он.
      – А не могли бы вы рассказать о том, что вы увидели, когда делали вскрытие.
      – Кишки, – грубо буркнул Власов.
      Воробьев нервно закрутил головой, а я, поняв, что над нами просто издеваются, немного растерялся.
      – Замечательно, – наконец выдавил из себя я. – А не могли бы вы немного подробнее рассказать о результатах вскрытия?
      Власов молча достал откуда-то заключение и результаты освидетельствования трупа, которые были нам уже знакомы. Я молча прочитал то, что мне было уже известно, поразглядывал с минуту росписи патологоанатома и дежурного хирурга, а потом снова обратился к Власову:
      – То есть, кроме того, что больная умерла от внутреннего кровоизлияния, вы ничего больше нам сообщить не можете?
      Власов развел руками – мол, чего уж там, что мог, то и написал.
      – Скажите, – начал Воробьев, – а с чего вы взяли, что кровоизлияние произошло от неправильно наложенных швов?
      Патологоанатом всем корпусом повернулся к хирургу и посмотрел на него так, будто тот только что материализовался из воздуха.
      – Это было очевидно, – произнес он тоном, не терпящим возражений.
      Мне подумалось, что мы здесь теряем время. Но напоследок решил все-таки рискнуть:
      – А вы не знаете, кто выдал тело девушки и кто его забрал?
      – Меня там не было, – все так же емко отвечал нам Власов.
      – Спасибо вам большое. Вы нас очень выручили, – сказал я, поднимаясь со стула.
      – Да чего уж там, – зевнул он в ответ. – Заходите еще.
      Мы вышли в коридор, и Воробьев начал громко чертыхаться и пинать все попадающиеся по дороге мусорки, чем в конце концов вывел меня из задумчивости.
      – Да успокойся ты! – поймал я его за полу халата.