Исмутенков несколько секунд смотрел на меня, потом, откинувшись на спинку дивана, визгливо заржал, указывая на меня пальцем:
– Ну и дурак, твою мать! Да я просто писать хотел, аж зубы ломило, поэтому руку в правом кармане-то и держал...
Седому наконец удалось прикурить сигарету, и он, пыхнув облаком дыма, заметил:
– Хорошо, что ты не обоссался по пути, а то бы мы тебя вовек не вычислили!
– Минуточку, – запротестовал я, чувствуя при этом, что едва шевелю языком. – Между прочим, рука – это лишь один из факторов... Да, здесь вышла ошибка... Но... Человек был странным – странным... Со свадьбы раньше времени ушел – ушел... Говорить со мной при встрече отказался – отказался! Человек шел со свадьбы, а настроение у него явно несвадебное. Что-то его беспокоило... Так что все это не случайно. Просто метод мой такой, на интуиции основанный...
Завершив свою оправдательную речь, я налил себе еще водки и выпил.
– Так, мужики! – скомандовал Дынин. – Не напиваться! Нам сегодня еще работать. Надо Андрюшке помогать.
– А мы что? Мы отказываемся разве? – обратился я к Борисову.
Тот в ответ тяжело вздохнул и сказал:
– Не-ет. Но кто нас на эту дачу повезет? Мы ведь все уже выпившие.
– А Андрюха не пил! – проговорил Дынин, как будто он уличил последнего во лжи.
– Да довезу я вас, довезу, – ответил Исмутенков. – Нет проблем.
– Так... Вовк! – толкнул меня в плечо Дынин.
– Всегда готов! – ответил я ему, вставая и прихватывая с собой недопитую бутылку со столика.
– Так... Этот... – Дынин напряженно вспоминал, как зовут Борисова, но так и не вспомнил. – Седой! К бою готов?
Борисов молча поднялся и как-то неуверенно ответил:
– Конечно, готов. Но при условии, что мне помогут дойти до машины.
Дынин подставил ему свое крепкое плечо, и они парочкой вышли из квартиры. Следом за ними устремились мы с бутылкой водки. Завершал процессию Андрюша Исмутенков.
Такой странной компанией мы добрались до стоящего во дворе желтого «Москвича», на котором Дрюня каждый день пытался уехать на работу. Надо честно признать, что удавалось ему это не всегда. Дима усадил Борисова на заднее сиденье, я водрузился туда же, после чего рессоры «Москвича» сильно осели. Дынин же, сев вперед рядом с Исмутенковым, громко хлопнул дверью и скомандовал:
– Поехали!
Андрюша повернул ключ в стартере, но машина провякала в ответ что-то невнятное. Он еще раз повторил попытку, но особых успехов не достиг. Дынин посмотрел на Дрюню и спросил:
– Нам что, толкать придется, что ли?
От этой мысли мы с Борисовым стали резко трезветь. Толкать исмутенковский «дрюшпак» нам совершенно не хотелось, да мы были и не в состоянии это делать. Но с третьей попытки машина все же взревела воплем негодования, и мы с Седым радостно заорали: «Ура-а!»
После этого мы уже не кричали, а всю дорогу тихо посапывали на заднем сиденье, за исключением тех пяти-шести моментов, когда мы останавливали «Москвич» для отправления физиологических надобностей. Орал же всю дорогу благим матом бравый участковый Дынин. Он называл это пением, на наш же взгляд, это было блеянием молодого козла в брачный период. От его, с позволения сказать, пения Исмутенков несколько раз чуть было не въехал под колеса встречных грузовиков. Но потом смирился даже и он, и при подъезде к даче, хитро поглядывая на нас с Седым в зеркало заднего вида, уже тихо подпевал: «Тишина за Рогожской заставою... спят деревья у сонной реки...»
Подъезжая к дачному кооперативу, мы въехали на небольшой пригорок, где Исмутенков резко затормозил автомобиль. Мы с Седым сразу заозирались. После этого все вышли из машины и стали оглядывать простиравшуюся перед нами местность. Надо сказать, вид был впечатляющим. Мы простояли как вкопанные минут пять, после чего первым опомнился Седой:
– Ну? И какая из них наша?
Вопрос был актуальным: внизу перед пригорком расстилался широченный ковер, сотканный из шиферных, деревянных, рубероидных и даже черепичных крыш, обрамленных густой зеленью. В дачном кооперативе, судя по вырисовающейся схеме, было две главные улицы и несколько прилегающих к ним.
– Да откуда мне знать! – раздраженно воскликнул Исмутенков.
– Ну что ж, – вздохнул я, вынимая из-за пазухи бутылку. – Поехали искать сторожа.
Еще через десять минут, поблуждав по улицам дачного городка и опросив нескольких торчащих кверху задом теток в купальниках и дядек в семейных трусах, которые разговаривали с нами даже не разгибаясь, мы наконец подобрались к небольшой лачужке, где по всем приметам и должен был обитать сторож.
– Ну, – сказал я сидящим в машине бойцам. – Я пошел.
– Будь! – ответил мне Дынин.
– Не обделайся! – послал мне напутствие добрый Седой.
Главное, чего я опасался, шагая по витиеватой садовой дорожке к домику, это встретить какую-нибудь собачонку, делающую вид, что она охраняет дом и считающую себя вправе рвать штанины гостям. Но, к счастью, ничего подобного я не встретил, за исключением здоровенного кобеля, который неожиданно кинулся на меня из конуры, которую я не заметил в кустах малины. К счастью, он был привязан и не причинил мне хлопот.
Подойдя к двери, я постучал. Дверь мне открыл невысокий лысый старикашка с кирпичного цвета морщинистым лицом в старой потрепанной майке с надписью «Адидас».
– Илья Алексеич?! – радушно приветствовал я его.
– Нет, Семен Васильич, – удивленно ответил он.
– Ну слава тебе, господи, наконец-то я вас нашел!
Семен Васильич отошел в сторону, не в силах противостоять напору моего тела, которое я направил прямо на него, и проводил меня в небольшую обшарпанную комнату, где, кроме кровати, шифоньера и трех табуреток у стола, больше ничего не было. Если, конечно, не считать корзин с яблоками и помидорами, а также развешанных по стенам в женских чулках луковиц. В общем, плодов проживания этого старикашки на этой благословенной плодородной земле. Видимо, голландец Снейдейрс нашел бы здесь, с чего нарисовать свои натюрморты, да и фактура старикашки соответствовала эстетике фламандского Возрождения.
– Слушай, Васильич, – обратился я к по-прежнему удивленно смотрящему на меня сторожу. – Выручай! Попали – дальше некуда...
И я поставил на стол недопитую бутылку водки. Удивление на лице сторожа сменилось выражением одобрения. Он молча прошмыгнул по углам, собрал в миску частицу своего урожая и присовокупил ее к стоящей на столе бутылке. После чего тихо включил стоящий рядом радиоприемник. Я понял, что выполнил напутствие товарищей. Через двадцать минут мы вышли с Васильичем на крыльцо, и он цыкнул на залаявшего кобеля так, что тот мигом спрятался обратно в конуру. Мы миновали сад, вышли на дорогу, и я, посмотрев на сторожа, сказал ему:
– Веди нас, Сусанин!
После этого я сел в автомобиль, а Васильич неуверенной походкой поплелся впереди тихо едущего «Москвича». Через пять минут ходьбы-езды мы, миновав на этой же улице два домика, остановились около третьего. Я снова вышел наружу и подошел к нашему гиду. Он пальцем указал на стоящее рядом с ним двухэтажное здание с мансардой, увитое диким виноградом. Я что есть мочи взасос поцеловал его в лоб:
– Спасибо, отец! Без тебя мы бы точно его не нашли...
Старик гордо кивнул головой и отправился восвояси, допивать оставленную мною в сторожке водку.
Наша же зондеркоманда покинула боевую машину пехоты и стала оглядывать предполагаемый объект штурма. Дынин повернул ко мне голову и тихо спросил:
– Как думаешь, ствол оголять надо?
Я после секундного размышления ответил:
– Учитывая, что он пролежал в туалетном бачке целые сутки, ствол уже не опасен. Оголяй!
Дынин стал энергично шарить по карманам в поисках пушки.
– Ну что вы стоите, что встали-то?! – занервничал Дрюня. – Может, ее там насилуют или пытают!
– Так! – командным голосом произнес Дынин. – Быстро через забор и цепью пошли к дому!
– А можно я... в калитку? – подал голос Седой.
– И я тоже, – присоединился я к нему.
Дынин окатил нас уничтожающим взглядом и со всей дури перемахнул через забор, чуть не свалив его при этом. Я понял, что штурм начался.
ГЛАВА 3
ШТУРМ БАСТИОНА ЛЮБВИ
Я откинул резиновое кольцо от колеса детской коляски, сцеплявшее забор и калитку, и калитка сама распахнулась перед нами. Мы вступили на территорию вражеского сада. Впереди шел я, сзади меня – Исмутенков, который постоянно пытался вырваться вперед. Замыкал цепь Седой. Дынин слонообразным кенгуру с пистолетом наголо поскакал по грядкам вокруг дома, совершая таким образом рекогносцировку местности. Мы уже подходили к углу здания, когда Дынин вынырнул из-за другого угла и затих перед слегка приоткрытым окошком. Он выразительно посмотрел на нас и приложил дуло пистолета к губам.
Мы не стали подходить к окну и остановились чуть поодаль. Как выяснилось, подходить ближе не было никакой необходимости, так как слышимость была хорошей и отсюда. Из приоткрытого окна раздался женский крик: «А-а-а!» Я тут же развернулся к Исмутенкову и понял, что, видимо, уже не успею. У Дрюни расширились глаза до размеров его очков, и он был готов что есть мочи заорать и кинуться в направлении женского крика, но положение спас Седой. Он накинул жилистую ладонь на рот Исмутенкова, а второй рукой прижал Дрюню к себе, нейтрализовав таким образом отчаявшегося папашу. Я посмотрел на судорожные движения Дрюни в объятиях Седого, одобрительно кивнул головой и снова развернулся в направлении окна.
Изнутри дачи раздался еще один женский вопль: «А-а-а!» Ему вторил мужской, столь же выразительный: «О-о-о!» Я несколько секунд посоображал, почему мы застыли на одном месте как вкопанные и не кидаемся внутрь помещения, и пришел к выводу, что причиной этого служит методичное поскрипывание кровати.
Дынин, посидев под окном несколько секунд в напряженной позе, попрыгал через грядки в нашем направлении с выражением страшной задумчивости на лице. За это время из окна вылетела еще одна порция криков: «Ой!», «Ой!», сменившаяся восклицаниями: «Ох!» и «Ах!». Дима, остановившись, поднял на нас взгляд и серьезно спросил:
– Ну? Что решать будем?
Исмутенков снова забился в истерике, требуя, чтобы его освободили. Седой придвинулся к его уху и тихо спросил:
– Орать будешь?
Тот отчаянно замотал головой. Седой на секунду открыл Дрюнин рот и тут же закрыл его. Поскольку никакими звуками окрестность оглашена не была, Дрюне позволили говорить, убрав ладонь с его рта. Он отчаянно зашептал:
– Да вы что, изверги?! Ее, может, там пытают...
– А койка у них от пыток скрипит, что ли? – спросил Седой.
– Да... Там что-то странное, – глубокомысленно заявил Дынин, почесывая дулом пистолета свой висок. – Что бы это могло быть?
– Да пытают, пытают, я вам точно говорю! – снова отчаянно зашептал Исмутенков.
В этот момент из дома донесся женский голос: «Ну давай, давай!», «Смелее, не бойся!» Далее последовали уже знакомые нам междометия: «Ох!» и «Ах!», сопровождаемые еще более интенсивным, чем прежде, скрипом кровати. Последняя информация с места событий смутила даже бедного Андрюшу, и он вытянул свою шею в направлении окна. Туда же воззрился, раскрыв рот, и Дынин.
– Андрюша, – неожиданно спросил я. – А сколько лет твоей Таньке?
– Семнадцать, – неуверенным голосом произнес Исмутенков. – С половиной.
– Да, – подвел итог Седой. – Пытками что-то и не пахнет...
– Так они что там? – повернулся к нам Дынин. – Трахаются, что ли? Гы-гы!
Диму эта мысль чем-то порадовала. В глазах Дрюни же растерянность снова сменилась ужасом, и он прошептал:
– Насилуют!
Повторить это спорное утверждение более громко ему не дали, поскольку Седой снова «спеленал» его. После этого из окна раздался очередной женский крик: «Давай! Давай! Еще сильнее!» Кровать заскрипела с угрожающей частотой, и мужчина пронзительно застонал. Седой резонно заметил:
– Если и насилуют, то скорее всего не ее...
Исмутенков, до этого периодически дрыгавшийся в объятиях Седого, снова стих. Когда ему открыли рот, он как-то устало прошептал:
– Остановите это безобразие! Она же еще совсем маленькая девочка!
– Да? – с сомнением посмотрел на окно Седой.
Мне были понятны переживания Андрюши, поскольку младшей из моих собственных детей тоже была дочь. Однако интенсивность действий внутри дома была столь велика, что мы могли навлечь негодование дамы, если бы прервали этот процесс прямо сейчас. Мы хоть и отцы, но если женщина просит... Хотя на Дрюню было больно смотреть: он присел на корточки, обхватил свою лысую голову руками и тихо постанывал: «Варвар! Негодяй! Бесстыдник! Убью паскуду!»
Наши сомнения по поводу того, вмешаться ли в происходящее или подождать, были отметены самим течением жизни. Из дачи донеслись почти одновременно два вопля: «А-а-а!» и «О-о-о!», после чего раздался какой-то непонятный треск и грохот. Далее, после некоторой паузы, послышалось более тривиальное мужское высказывание: «Твою мать!»
Это послужило для Дынина мощным импульсом перейти к последней стадии операции. Он, крикнув: «За мной!» – бросился к окну дачи. Засунув пистолет в карман и раздвинув руками оконные рамы, участковый рыбкой проскользнул в окно, после чего в комнате раздался еще больший грохот. Его причину великолепно проиллюстрировало выражение Дынина:
– Какая скотина поставила здесь табуретку с посудой?!
В ответ на это раздался отчаянный женский вопль, и воцарилась тишина. Когда мы все втроем заглянули в окно, то обнаружили сидящего на полу Дынина, прижавшего носовой платок ко лбу. В дальнем углу, на сломанной кровати, прижавшись друг к другу и прикрывшись простыней, лежали двое молодых субъектов мужского и женского пола. Дынин, не отрывая платок ото лба, бодро поднялся и задал сакраментальный вопрос:
– Что здесь происходит?
Молодые люди уставились на него непонимающе. И тут голос подал Исмутенков:
– А... А это... А это не Таня!
Мы с Дыниным воззрились на девицу под простыней и пришли к такому же выводу. После чего Седой влез в окно и открыл нам дверь на дачу, которая, впрочем, была не заперта, а просто плотно прикрыта. Дынин, заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате взад-вперед. Я поднял с пола початую бутылку водки, которая, к счастью, была закрыта, иначе бы Дима разлил ее, приземляясь на табуретку, налил себе немного в металлическую кружку и опрокинул. То же самое проделал и Седой. Исмутенкову пить не дали, так как он был за рулем. Хотя, конечно, ему в связи с последними нервными переживаниями очень хотелось это сделать.
– Ну! – сказал Дынин, внезапно остановившись. – Тебя, кажется, Лехой зовут?
– Алексеем, – поправил милиционера молодой человек.
– Так что, Алексей, сам будешь рассказывать или в отдел тебя везти?
– А что рассказывать-то? – выжидательно смотря на Дынина, прогундосил Леха.
– Как что? – сказал я. – Сам знаешь что... Плохи твои дела.
– Да, – вторил мне Седой, поддерживая нашу игру. – Серьезные, пацан, у тебя проблемы возникли. Тебе сколько лет-то?
– А вы кто? – заносчиво спросил Леха.
– Следователь по особо важным делам областной прокуратуры господин Борисов. Между прочим, полковник юстиции, – представил я Седого.
– Да-а? – протянул Леха, вытаращив на пьяненького Седого глаза. После чего ответил: – Мне вообще-то двадцать.
– Ну вот, – радостно заметил Седой. – Значит, из тюрьмы выйдешь в тридцать.
– Как это! За что? – заверещал Леха. – Я, в общем-то, ничего и не делал.
– Мы, Леха, знаем все, что ты делал. Осталось собрать несколько незначительных фактов, и тебя посадят, – произнес я.
– Как десять лет? Да вы что! За что?!
– Могут и расстрел дать, – продолжал убивать пацана Седой.
– Дядя Андрюша! – заканючил Леха. – Чего мне делать?
– Что делать? – взревел Дрюня. – Он меня еще спрашивает, что ему делать! Дочь мою похитил, записки мне шлет, и еще спрашивает... Говори, где Танька!
Мне почему-то показалось, что Дрюня поторопился. Не стоило бы ему влезать раньше времени. Леха вытаращился на Дрюню непонимающим взглядом.
– Таньку? Похитили? Кто похитил?
– Нет, он еще издевается, – окинул меня с Дыниным взором Дрюня. – Да я тебя!
И он кинулся в направлении кровати. Мы с Димой едва успели его остановить.
– Никаких Танек, – уже более твердым голосом заявил Леха, – я не похищал. Да и на хрен она мне сдалась! Я ее уже три дня в глаза не видел. Тоже мне, было бы кого похищать! И главное – зачем?
– Чтобы выкуп взять, – неуверенно ответил Исмутенков.
– С кого? – недоуменно спросил Леха.
– С меня, естественно, – гордо произнес Дрюня.
– А что? – еще более недоуменно спросил Леха. – У вас есть деньги?
– Ну, в общем, нет, – замялся Исмутенков. – Так, немного... И какая тебе разница, если ты ее не похищал?
– Да нет, это я так... Если бы мне пришло в голову кого-нибудь похитить с целью выкупа, ваша дочь была бы последней в списке, – уже снисходительно глядя на Дрюню, заявил Алексей.
– Он что, мне хамит? – поинтересовался у общественности Дрюня.
– Вряд ли, – ответил Седой. – Похоже, что он говорит резонные вещи.
Все снова посмотрели на уже повеселевшего Леху.
– А это кто такая? – Дрюня нашел новый повод, чтобы снять свое раздражение, и указал на лежавшую рядом с Лехой девицу.
– А вам-то какое дело? – спросил Леха.
– Что значит какое? Гуляешь, понимаешь, с моей дочерью, ходишь ко мне в дом, потом Танька исчезает... А ты хрен знает с кем трахаешься, да еще при этом мебель ломаешь отцовскую...
– Да вы что мне тут – тесть, что ли? – возмутился вконец Леха. – Приехали меня проверять... С кем я тут на даче трахаюсь... Вы лучше за своей дочерью следите. Она уже месяца два как со Славкой мотается. А я к вам просто так заходил, о Славке узнать...
– Каком еще Славке? – раздраженно спросил Дрюня.
– Каком-каком! – обиженно отвернулся от него Алексей. – Карцев его фамилия. Вот с ним она и ездит. Они и ко мне на днях на дачу приезжали вместе. На Cлавкином «фордяшнике».
– Зачем? – спросил Седой.
– Просили с деньгами помочь.
– С деньгами? – встрял в разговор Дынин.
– Так, так... Тихо, – сказал я. – Давайте не будем пороть горячку и не спеша поговорим. А то что-то я снова стал плохо соображать.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
