«Да пошли вы все на...!» – громко выругался я и пультом управления выключил телевизор. «Из вас футболисты, как из меня король чечетки!» Все эти мои высказывания относились к видеозаписи вчерашнего матча между нашими футболистами и сборной Зимбабве. «Если вы этим обезьянам не можете навтыкать пару мячей, не пропустив в свои ни одного, то что же вы вообще можете?! Играли бы себе во второй лиге южнокорейского чемпионата...» – никак не мог я успокоиться. Вчера, будучи не в состоянии физически просмотреть матч, я поставил таймер на видике и записал игру, дабы порадовать себя с утра фейерверком забитых мячей в ворота наших соперников. Однако на 80-й минуте матча счет был 0:0, и игра нашей сборной производила настолько дремучее впечатление, что даже громкие вопли комментатора по поводу так называемых «острых» игровых моментов наводили на меня неизгладимую тоску.
      Какое-то сборище флегматиков и ипохондриков в красно-бело-синей форме с гордой надписью «РОССИЯ» на груди вяло и одновременно высокомерно пыталось продемонстрировать неграм технику владения мячом у своих ворот! Они без особого старания пытались передать мяч вперед другой группе красно-бело-синих, неврастеников-нападающих, которые, так и не дождавшись путного паса за всю игру, отчаянно ругались матом, находясь в офсайде. Их не смущало даже присутствие на игре президента Зимбабве и его красавицы-жены (по зимбабвийским меркам, конечно). Не в силах терпеть это еще десять минут, я выключил телевизор, предполагая конечный результат.
      Посидев в нервной тишине минуту-другую, я схватил первый попавшийся журнал и попробовал почитать его последнюю страницу. Единственное, что мне удалось разглядеть в моем нервном состоянии, была карикатура. На ней был изображен здоровенный толстый мужик с характерным красным носом, стоявший в дверях перед супругой и выставивший ей напоказ большие, но на удивление пустые карманы. Смысл подписи под карикатурой сводился к чему-то на редкость философскому типа «У алкаша нету дома ни шиша».
      «Тоже мне умники-моралисты!» – Я отшвырнул журнал в сторону. Задумавшись после этого, я понял, почему эта карикатура так задела меня. Она отчасти символизировала мою жизнь. Но только отчасти...
      Да, возможно, в толстом алкаше с пустыми карманами вполне узнаваем я сам, Мальков Владимир Александрович, возраст – 33 года, медик по образованию, ныне безработный. И хотя я достаточно крупный по комплекции человек, все-таки красного носа у меня пока что нет! И для того чтобы убедиться в этом окончательно, я подошел к зеркалу. Нос оказался вполне нормального цвета, хотя мой общий вид был не слишком блестящим, и я не стал долго задерживаться у зеркала.
      Жены у меня нет – Вера погибла пять месяцев назад в автомобильной катастрофе. Собственно, после этого я и пил запоем. До этого мое пьянство было вялотекущим, хотя и достаточно регулярным. Вычурно выражаясь, можно сказать, что раньше алкоголь был моим хорошим приятелем, другом, а после этой трагедии он стал моим спасителем. Во всяком случае, ничто другое мне не помогало. Ни соболезнования родственников и друзей, ни попытки свести меня с женщинами («хорошими» и «добрыми») не смогли мне помочь. Забыться в работе я не мог, потому что у меня просто не было таковой, а с наркотой я не стал связываться в силу своей законопослушности. И лишь залитые внутрь организма один-два литра спиртного при всасывании в стенки желудка вытесняли из души бесконечную черную гнусь, мешавшую мне чувствовать себя человеком.
      Постепенно, с течением времени, душевные раны рубцевались, и количество ежедневного спиртного значительно снизилось, но, как и прежде, полностью отказаться от него я не мог, да и не хотел. Потому что не видел в этом смысла. На самом деле я, как человек, смею надеяться, неглупый и трезвомыслящий, давно уяснил для себя то, что окружающий меня мир тускл, сер и однообразен. И единственным способом примирить меня с ним, сделать его краски более насыщенными и колоритными является лишь выпитая стопка качественной водки. Или не очень качественной, в зависимости от обстоятельств.
      Только после этого я мог видеть в окружающих меня пейзажах красоту и праздничность, в окружающих меня людях отмечать ум и доброту, а в беседах с ними находить их мысли интересными и содержательными. Можно сказать, что алкоголь сделал меня человеком, во всяком случае, человеком, общение с которым для других было не в тягость, а для некоторых, смею надеяться, даже в радость.
      Я посмотрел на часы – было около одиннадцати. И подумал, что уже пора... Снова бросив взгляд на валявшийся на диване журнал с изображением алкаша, у которого ни шиша, я внутренне спросил сам у себя: «А как у меня с шишами?» Я залез в бар серванта и открыл заветную шкатулочку, где мы всегда с Верой хранили деньги. Пересчитав купюры, я пришел к грустному выводу, что имевшихся в наличии средств, похоже, будет достаточно, чтобы спокойно прожить в течение недели. Но не более того... Пить «сивуху» я себе позволить не мог из чувства собственного достоинства. По всему видно, что надо позаботиться о заработках. Сегодня же, видимо, придется отказаться от аутентичного «Смирнова» или джина и ограничиться чем-нибудь попроще. Положив деньги в карман, я отправился в дорогу.
      Выйдя из подъезда, я пошел по своему длиннющему двору, сопровождающему девятиэтажное здание, в простонародье называемое «Пентагон» за его элитное местонахождение на набережной Волги и массивную пятиугольность самого строения. Обогнув торец здания, я углубился в дебри одно-двухэтажного «шанхая», который «Пентагон» и прикрывал от взглядов туристов, гуляющих по набережной. Проходя мимо одной из кирпичных двухэтажек, я стал заглядывать в окна первого этажа. Здесь жили мои друзья, у которых вчера было празднество: их сын женился, и я был одним из приглашенных на это мероприятие. Именно там мне и удалось назюзюкаться до того состояния, которое помешало мне вчера посмотреть футбольный матч. Я предполагал, что именно там мне сегодня и удастся перехватить рюмашку-другую. Однако время было раннее, и веселье еще не началось, поэтому я продолжил свой путь по направлению к экспресс-бару, который располагался на первом этаже двухэтажки напротив.
      Я вошел в бар. Несмотря на не слишком презентабельный вид снаружи, внутри бара царили комфорт, уют и чистота. Хорошо выложенный кафельный пол из итальянской плитки регулярно мыли, стены были отделаны дорогими пластиковыми панелями мягкого телесного цвета. С подвесного потолка падал рассеянный свет из встроенных в «армстронг» светильников. Хозяин, татарин Муса, следил за порядком, и откровенных «синяков» сразу после обслуги выпроваживали на улицу.
      Я подошел к стойке бара, отделанной натуральным дубом, где продавщица по имени Любочка опаивала жаждущих эликсиром жизни, увы, иногда сомнительного качества. Но я был гарантирован от того, что мне нальют нечто ацетонообразное, так как пользовался определенным расположением Любочки. Все дело в том, что эта корова весом около девяноста килограммов уделяла своему здоровью большое внимание. Узнав, что я медик по образованию, она часто брала у меня консультации по тем или иным процессам, происходившим на огромных просторах ее туши. Обычно я ограничивался лишь комментариями и словесной помощью, но иногда приходилось работать физически. Как-то Любочка пожаловалась на тяжесть в животе и мне пришлось пальпировать ее живот в подсобке бара. Сделав это, я заверил ее, что живот «не острый» и необходимо лишь просто соблюдать диету. Кроме того, я посоветовал ей обратиться к участковому врачу, которого Любочка, похоже, и без моих советов сильно достала.
      Второй и последний раз я прикасался к Любочке руками, когда массировал растянутую мышцу на ее широченной, как аэродром, спине. После этого Муса потребовал прекратить подобные сеансы лечения, так как Любочка при этом орала благим матом. Местные завсегдатаи, подумав, что Муса открыл здесь еще и бордель, стали интересоваться расценками на эти услуги. Однако все мои труды не пропали даром, и водку мне Любочка наливала качественную. Вот и на этот раз, завидев меня, она широко заулыбалась. Я ответил ей тем же:
      – Доброе утро, Любочка! – сказал я. – Как здоровьице?
      – Спасибо, Володечка! Вчера что-то запершило в горле...
      «Ну, началось!» – подумалось мне.
      – Наверное, я вчера простудилась, – продолжила она. – Но я сразу же приняла таблетку эту... аспирина, как его... УПСА...
      – Ой, Любочка, не надо у пса... Вообще не верьте этой рекламе! Как врач тебе говорю... Лучше бы ты попарила ноги и приняла стопарь водки. И настроение бы поднялось, и простуду как рукой сняло бы.
      – Правда, что ль? – кокетливо спросила Любочка. – Ты все шутишь, Володечка...
      – Абсолютная правда! Лучше всякой химии помогает. Кстати, что у нас сегодня из не очень мажорного, но приличного?
      – Сегодня только самарский «Родник», – извиняющимся голосом сказала продавщица. – Но водка неплохая.
      – Давай сто грамм на дегустацию! – деловым тоном сказал я.
      Любочка полезла куда-то за прилавок и вынула оттуда початую бутылку «Родника». Затем она наполнила живительной влагой пластмассовый стаканчик почти до краев и протянула его мне. Я опрокинул стаканчик и тут же захрустел предо-ставленным мне заботливой Любочкой салатиком. Поскольку я с утра ничего не ел, то, не успев дожевать, почувствовал, как процесс наполнения мира смыслом вступил в начальную стадию. Я подумал, что неплохо бы с кем-нибудь поговорить. Продолжать разговор с Любочкой о ее проблемах со здоровьем мне не хотелось. Я огляделся и увидел у стойки одиноко стоящего седого мужчину лет сорока, который тяжело, но верно доканчивал бутылку темного пива. Я никогда не был силен в изыскивании повода для начала разговора и просто спросил:
      – Вы любите темное пиво?
      Мужчина оторвался от бутылки и посмотрел на меня колючими карими глазами.
      – Все может быть, – ответил он.
      – Да вы философ! – радостно воскликнул я и, повернувшись к продавщице, крикнул: – Любочка, еще сто грамм, пожалуйста!
      – Скорее циник, – ответил мне Седой и допил остатки пива.
      – Циник тоже может быть философом, – заметил я. – Но я вижу, у вас что-то сегодня неважно с настроением... Бросьте вы, на самом деле все хорошо, мир прекрасен!
      – Какая глупость! – скривившись, ответил Седой. – Мир не может быть прекрасным или ужасным, он реален, и тем нормален. Прекрасный мир или ужасный мир – это крайности. Крайности же нежизнеспособны... И когда все же они случаются, с миром действительно происходят разные катаклизмы, то есть отклонения от нормы. Поэтому пусть уж он будет нормальным, то есть обыденным и скучным.
      – Похоже, что с вами недавно случился один из катаклизмов этого мира, – сказал я. – А вы знаете, я нашел способ сделать восприятие окружающей меня реальности радостным.
      И в качестве иллюстрации взялся за пластиковый стакан с водкой, принесенный мне Любочкой.
      – Ваше здоровье! – сказал я и послал вторую порцию водки в горло.
      – Да? – медленно протянул Седой, разглядывая пустую пивную бутылку. – А я вот никак не найду средства примириться с миром и всеми дураками и занудами, его населяющими!
      Я доел остатки салата и сказал:
      – Надеюсь, последнее определение ко мне не относится.
      – Ну что вы! – протянул Седой. – Вас я еще пока не идентифицировал.
      – А кроме перечисленных двух, какие еще типажи гуляют по вашему миру? – спросил я.
      – О, их достаточно! Ласковые истерики, романтичные мудаки, прагматичные сволочи, безобидные мудозвоны и так далее.
      – Боюсь, что вам это покажется странным, но я как-то пока не нашел из перечисленного вами соответствующую мне ипостась...
      – Но особенно за последнее время меня достали, – продолжал, не обращая внимания на мою реплику, Седой, – энергичные долдоны. Господи, их бы энергию да на мирные цели!
      В этот момент колокольчик над входной дверью звякнул, дверь открылась, и в помещение вошел мужчина высокого роста, крепкого сложения, в сером пиджаке и тряпичной кепке такого же цвета. У него было широкое розовое лицо и большие голубые немигающие глаза. Войдя в помещение, мужчина снял кепку, обнажив здоровенную красную лысину, напоминающую тщательно расчищенную вертолетную площадку в джунглях Амазонки.
      Перед нами стоял Дмитрий Дынин собственной персоной – местный участковый милиционер, мой сосед по дому и старый детский товарищ, с которым мы вместе играли в казаков-разбойников. До сих пор помню ту здоровенную железную дрыну-пулемет, которую я таскал по двору за ним, служа в те годы у него ординарцем...
      В отличие от меня, в свое время выбравшего карьеру медика, Дынин направил свои стопы в Политехнический институт. Проучившись там пять лет и еще пять проработав по специальности строителем мостов, он осознал, что эта стезя не его. Дмитрий посчитал, что замашки царского офицера, выправка и статная фигура и умение четко кивнуть головой, говоря, «Слушаюсь, господин полковник!», обеспечат ему карьеру военного. Однако эту карьеру начинать было уже поздновато, и Дынин посчитал, что милицейские погоны – тоже погоны и что синяя форма ему тоже будет к лицу. Но за семь лет работы в милиции начальство так и не сумело по достоинству оценить Дынина. Его кипучая натура применяла себя не там, где надо, а его, мягко говоря, прямолинейность вводила начальство в глубокое раздумье о целесообразности повышать Дынина по службе. Через три года службы ему, как водится, присвоили звание старшего лейтенанта, однако из участковых в более престижные подразделения так и не перевели.
      Дынин осмотрел нас обоих немигающим взглядом, вытер кепкой потное лицо и, подойдя к нам, швырнул кепку на стойку бара.
      – Так, Володька, – как обычно, сразу перешел к делу Дынин. – Я, кажется, залетел...
      – Простите, я не понял, что он сказал? – спросил меня Седой, откупоривая очередную бутылку «Портера». – Он что, забеременел?
      Я был уже в хорошем настроении и решил поддержать начинание незнакомца:
      – Не знаю. Похоже на то... Дима, это случилось? Ты правда?...
      – Хуже, – ответил Дынин. – У меня сперли пистолет.
      – А что на сей раз имеет в виду этот человек? – спросил Седой. – Пистолет – это нечто иносказательное?
      – Дима, – спросил я. – Что ты имеешь в виду под пистолетом?
      – Да пошли вы на...! – в сердцах сказал Дынин. – Вам все шуточки, а у меня табельный «ПМ» пропал!
      Тут мы оба поняли, что он не шутит. И я тут же предложил:
      – Дима, может быть, водочки?
      – Да какой там водочки?! – Дынин уперся руками в стойку бара. – Вам все водочка!.. Ну, можно... грамм сто... – уже несколько другим тоном сказал он.
      Я заказал Любочке сто грамм для Дынина и, как только он их впитал в себя, принялся расспрашивать:
      – Когда это случилось?
      Дынин снова уперся руками в стойку бара, как Ленин в трибуну второго съезда РСДРП, и стал активно покусывать губы, уставившись в одну точку, а именно на пустой пластиковый стакан из-под водки. Молчание затянулось, и я уж подумал, что стакан нужно наполнить еще раз, как он вдруг ответил:
      – Точно не знаю, но похоже, что вчера.
      – Вчера? – переспросил я. – Но вчера я видел тебя на свадьбе у Петровых.
      Я напряг свою память.
      – Да-да, на свадьбе у Петровых... Ты был в таком состоянии, что у тебя могли спереть и трусы... Но с другой стороны, там все были в таком состоянии, что даже стащить рюмку у соседа им было сложно. Ты сам-то что-нибудь помнишь? – спросил я его.
      Дынин еще немножко пожевал свои губы и со вздохом ответил:
      – Ничего. Проснулся сегодня ночью под столом у Петровых с какой-то бабой в обнимку – башка трещит, мутит всего...
      – Вряд ли этой бабе нужен был именно этот ваш пистолет, – вставил свое слово Седой.
      – Да хрен ее знает, что ей вообще нужно было... под столом от меня! – снова в сердцах бросил Дима.
      И тут его осенило:
      – Кстати, – воззрился он сначала на Седого, потом на меня. – Кто это такой? Я ему, понимаешь, тут все рассказываю, а он даже не представился!
      – А кто, простите, вас просил здесь что-то рассказывать? – резонно заметил Седой.
      – Ты его знаешь? – подозрительно спросил меня Дынин.
      – Нет, первый раз вижу, – флегматично ответил я.
      – А что ж ты тут с ним... пьешь стоишь?
      – Так я же с ним не под столом в обнимку лежу, – улыбнулся я.
      – Ну да, – вынужден был согласиться Дынин. – Хотя, в общем, это странно...
      – Не более странно, чем рассказывать незнакомым людям о своих проблемах, – прокомментировал Седой. – Но чтобы вас не смущать, я могу представиться. Зовут меня Леонид Борисов, я журналист, проживаю недалеко отсюда с недавних пор. А здесь я так, случайно – пиво попить зашел.
      – А меня зовут Владимир Мальков, я врач по профессии, временно безработный. – Я подал Борисову руку. – Вчера выпил на свадьбе у знакомых, сегодня зашел сюда похмелиться. Впрочем, я это делаю каждый день. Испив прелести дня минувшего, стараюсь с утра выпить, чтобы достойно встретить нынешний.
      Я немного помолчал, глядя на недоумевающего Дынина.
      – А это некто Дима Дынин, местный участковый, – представил я его Борисову. – Только этим можно объяснить, что такому человеку, как он, доверили оружие. Главной его особенностью применительно ко мне является то, что в детстве мы с ним играли в войну. Тогда он был Чапаевым, а я – Петькой или в крайнем случае Фурмановым.
      Теперь уже явно недоумевал Леонид.
      – А что, других должностей при этом военачальнике не было? – спросил он.
      – Были, – тяжело вздохнул я. – Армия состояла из нас двоих, вакансий хватало, но как я мог оставить его без ординарца!
      Борисов сочувственно покивал головой.
      – Ну что, надо помочь «бригадиру»? – предложил он.
      – А как ему поможешь, если он ничего не помнит? – спросил я. – И вообще – я же не сыщик... Впрочем, есть один способ.
      – Дима, – обратился я к Дынину, – купи нам на троих бутылку водки.
      – Это зачем еще? – резко спросил Дынин.
      – Ну как? Это мой метод расследования, – с улыбкой ответил я.
      – Как это? – непонимающе уставился на меня Дынин.
      – Чтобы найти решение, я должен впасть в определенное состояние, своеобразный транс.
      – Да? – недоверчиво спросил Дима.
      – Да, да, – нетерпеливо сказал я. – Давай раскошеливайся!
      – Ладно, уговорил, – со вздохом согласился Дынин. – Какая здесь самая дешевая?
      – Любочка, – повернулся я к продавщице. – Дайте нам бутылку водки, самую дешевую из приличных. Дмитрий Алексеевич платит!
      После того как Люба поставила нам на стол бутылку «Родника» и три тарелки с салатом, мы осушили первую порцию. Дынин выжидательно посмотрел на меня. Я состроил задумчивую физиономию и сказал:
      – Так, давай вспомним, кто еще был на свадьбе...
      – Ну ты даешь! – закатил Дынин глаза к потолку. – Их там столько было! Леха был из четвертого подъезда, Аркадьевы из соседнего дома, Сережка с женой, Дрюня, Васька с сыном...
      – Стоп, – неожиданно остановил я.
      В тот момент мое сознание четко и ясно высветило лишь один образ. И я назвал имя:
      – По-моему, это Дрюня.
      – Почему это? – скороговоркой спросил Дынин.
      – Я его встретил, когда еще шел на свадьбу.
      – Ну и что?
      – Понимаешь, он шел мне навстречу и, в общем, был какой-то странный...
      – Да? – задумался Дынин.
      – Он еще руку в кармане держал, похоже, что-то там прятал...
      Дима снова принялся интенсивно кусать губы.
      – Значит, Дрюня! – с остервенением произнес он. – Сука!
      – Ну что, надо его «брать»? – с усмешкой спросил Борисов.
      – Да, надо брать! – ответил я, поддерживая его шутливую игру. – Но только тихо, бескровно!
      При этих словах я схватил за руку Дынина, который уже был готов сорваться к выходу.
      – Дима, успокойся. Дрюня от нас никуда не денется. А водку надо допить.
      И я снова наполнил стаканы.
      Допив бутылку до конца, наша «группа захвата» во главе с Дыниным направилась обратно к «Пентагону», где во втором подъезде на втором этаже жил Дрюня Исмутенков, наш с Дыниным сосед по дому, с которым я когда-то учился в медицинском институте. Судьба развела нас по разным медицинским учреждениям: я получил специальность педиатра, он – гинеколога. Исмутенков проживал с женой и дочерью в одном подъезде с Дыниным.
      По пути я спросил горе-участкового:
      – Дима, может быть, ты зайдешь домой и форму наденешь ментовскую?
      – Ничего, – ответил Дынин, сжимая волосатые кулаки. – Я его и безоружным возьму, вот этими руками.
      И, вдохновленный этим своим высказыванием, он влетел в подъезд. Мы с Борисовым последовали за ним. Поднявшись пешком на второй этаж, периодически опираясь на стенку, мы подошли к квартире Исмутенкова.
      – Кто будет звонить? – каменным голосом спросил Дынин.
      – Дайте это сделать мне, – сказал я. – Я все же его лучше знаю. А вы станьте по краям, чтобы он вас в «глазок» не увидел.
      Дынин тут же прижался к недавно побеленной стене, будто в ожидании взрыва гранаты. Борисов просто отошел в сторонку. Я нажал кнопку звонка раз, потом второй... Наконец кто-то прошуршал за дверью и тихо спросил:
      – Кто там?
      – Дрюня, это я, Мальков.
      – Ты один? – из-за двери спросил Исмутенков.
      – А ты что – голый? – поинтересовался я.
      – Да нет... – как-то неуверенно ответили мне, после чего замок треснул и дверь начала потихоньку открываться.
      Закончила она свой путь на огромной скорости, так как Дынин, сверкнув передо мной меловой спиной, врезался в нее всей своей тушей и ворвался в тамбур, как лев. В квартире послышался отчаянный вопль жертвы и рычание хищника. Мы с Борисовым переглянулись.
      – А ты точно уверен, что это он?
      – Нет, конечно, – ответил я ему. – Но уже поздно... В крайнем случае, Дынин сбегает за еще одной бутылкой водки.
      Мы прислушались к звукам в темной прихожей и, сочтя, что захват успешно осуществлен, зашли в квартиру и закрыли за собой дверь.

      Включив свет, мы узрели следующую картину: Дынин сидел на маленьком лысом человечке, который лежал лицом вниз, прижав щекой слетевшие очки. Вооружившись ботинком, Дима лупил его подошвой по лысине.
      – Хватит, Дима, хватит... – ужаснувшись, остановил я его и решительно вырвал ботинок.
      – Может быть, мы пройдем в комнату? – неуверенно спросил Борисов.
      Дынин воспринял это как сигнал к действию, схватил Исмутенкова за шиворот и потащил его в комнату. Андрей не сильно сопротивлялся, так как Дынин был значительно здоровее его. Швырнув Дрюню на диван, Дима встал перед ним, не совсем понимая, что ему делать дальше. Я счел, что пора брать инициативу в свои руки, и заговорил:
      – Ну что, Исмутенков, доигрался?
      Дрюня молча смотрел на меня.
      – Против закона пошел? – продолжал я.
      Тот засопел.
      – Неужели ты не понимал, чем все это кончится?
      Дрюня перешел в контратаку:
      – Позвольте вам объяснить, что вы находитесь в частной квартире и не имеете никакого права обходиться со мной подобным образом!
      – А мы здесь при исполнении! – официальным голосом заговорил Борисов. – Гражданин Исмутенков! Вам предоставляется последняя возможность сознаться в совершенном вами преступлении.
      – Кто это? – выпялился на него Дрюня.
      – Это следователь облпрокуратуры по особо важным делам, господин Борисов, полковник юстиции, – ответил я.
      Дрюня внешне и внутренне обмяк.
      – Ты понимаешь, какая величина пришла сюда? С тебя живым не слезут, пока ты не вернешь пистолет.
      При слове «пистолет» Дрюню передернуло.
      – А как вы догадались, что он у меня? – поникшим голосом спросил он. Его лицо сделалось красным.
      – Да уж узнали, – вздохнув, ответил я.
      Все почувствовали облегчение.
      – Ну, говори, говори, где он! Говори, морда очкастая! – заорал Дынин. – Я тебе яйца вместо глаз сейчас вставлю! Где он, мать твою?
      – Там, в уборной, – едва шевеля губами, прошептал Андрей.
      Дынин леопардом кинулся в сортир. Несколько секунд оттуда слышался грохот каких-то падающих предметов, после чего раздался вопль:
      – Су-ка!
      Через две секунды участковый снова вошел в комнату, держа в руках «макарова».
      – Этот придурок засунул его в сливной бачок! – обомлевшим голосом произнес Дынин, разглядывая пистолет.
      – Хорошо, что не в унитаз, – заметил Борисов. – Видимо, у этого джентльмена свое понятие о сохранности оружия.
      – И как же ты, падла, собирался после этого из него стрелять? – спросил Дима, вытирая пистолет платком.
      Исмутенков молчал. Он сидел ссутулившись на диване и теребил пальцы рук.
      – Ну что, лысый? Будем оформлять тебя? Пять лет как минимум... – сказал Дынин, засовывая пистолет в боковой карман.
      – Тихо, тихо, тихо, – вступил я. – Дима, по-моему, ты начинаешь перегибать палку.
      И выразительно посмотрел на голову Дынина. Тот, вспомнив о плачевном состоянии его собственного волосяного покрова, несколько смутился.
      – Мужики, давайте не будем нервничать, – продолжил я. – Дрюня, у тебя что-нибудь выпить есть?
      – Там, в холодильнике, остатки... – уставившись в пол, произнес Исмутенков.
      – Ленчик! – Я посмотрел на Борисова.
      Он кивнул и отправился на кухню. Через полминуты принес початую бутылку водки «Кристалл». Я одобрительно кивнул и, взяв из серванта стаканы, поставил их на журнальный столик перед диваном. Разлив напиток по рюмкам, я произнес:
      – Ну... За удачно завершившийся поиск!
      И мы выпили, закусив принесенными с той же кухни помидорами и огурцами. Я, дожевывая помидор, обратился к Исмутенкову:
      – А теперь, хороший мой, объясни нам, зачем тебе понадобилась пушка?
      Дрюня, понурив голову, ответил:
      – Да так... Гада одного пугнуть хотел, да, видать, не судьба...
      – Кого ты хотел пристрелить, придурок?! Он же у тебя сутки в воде пролежал! – заметил Дынин.
      – Я стрелять и не хотел. Просто припугнуть...
      – И кто же тебя, Андрюша, так достал, что ты аж за пушку схватился? – спросил я. – Как-то раньше я за тобой таких порывов не наблюдал.
      – Понаблюдал бы я за тобой, если у тебя кого-нибудь из детей похитят! Ты как карась на сковородке будешь прыгать. Не то что пистолет, гаубицу украдешь! – заявил Исмутенков.
      – А что... у тебя дочь кто-то украл? – насторожившись, спросил Дынин.
      – Да, похитили. Два дня назад. Вчера записка пришла, с требованием выкупа.
      – Что же ты мне не сказал? – быстро проговорил Дынин.
      – Я бы тебе сказал, если бы ты в соплю пьяный под стол не свалился! – вдруг остервенело завопил Дрюня. – С пистолетом на боку... Не доверяю я вашему брату. Такой шорох подымете, а девчонку за это время пришьют.
      – Слушайте, секундочку, – прервал его я. – Я уже перестаю что-либо понимать. Вроде бы как раскрыли одно преступление, а тут еще одно наваливается. Давайте выпьем и не спеша обо всем поговорим.
      Мы снова разлили водку. Исмутенков, как и в первый раз, пить отказался.
      – Так, – сказал я, хрустнув огурцом. – Значит, ты утверждаешь, что у тебя похитили Таньку и кто-то требует с тебя выкуп.
      – Да, именно это я и утверждаю. Вот записка. – И он вытащил из кармана замусоленный клочок бумаги. – Вчера под дверь подсунули.
      Я раскрыл перед собой бумажку, где вырезанными из газет буквами было написано: «Ваша дочь у нас. Готовьте деньги. Связь через ваш почтовый ящик. Никому ни слова, иначе случится непоправимое». Прочитав записку, я отдал ее Дынину и Борисову.
      – Слушай, Дрюня, а откуда у тебя могут быть деньги? – неторопливо закурив, спросил я.
      – Это ты меня спрашиваешь? – взъерепенился Исмутенков. – Ты лучше их спроси... У меня кроме этой квартиры, старого 412-го «Москвича» и развалюхи-дачи больше ничего нет!
      – Ну, может быть, именно это с тебя и требуют, – предположил Борисов.
      – И кого же ты конкретно подозревал, кого пугать собирался? – спросил я.
      – Хахаля ее, – зло ответил Исмутенков.
      – Хахаль – это кто?
      Исмутенков поразмышлял секунду, потом ответил:
      – Есть там один. Лешка Шестаков.
      – Основания для подозрений? – спросил я.
      – Во-первых, она с ним в последнее время шашни вертела. Во-вторых, человек он больно скользкий. У него на роже написано, что какими-то темными делишками занимается...
      – Господи! И из-за этого ты мог пристрелить этого пацана?
      – Ну, учитывая его умение обращаться с оружием, я бы за это не поручился! Все могло быть и наоборот, – сказал Борисов.
      – Что, мужики? – решительно обратился к нам молчавший доселе Дынин. – Надо помочь Андрюшке. Дело серьезное – похищение. Этот, как его?... Киднеппинг.
      – А где ты собирался найти этого самого Шестакова? – спросил я.
      – Я тут сегодня справки навел, перед самым вашим приходом. В городе его нет, но у него есть дача, под Тарасовкой. Вот туда и собирался ехать. Мужики, помогите, а... – Исмутенков обвел нас умоляющим взглядом. – Дынин, ты все же милиционер какой-никакой, у тебя права есть. Припугни этого козла.
      – Я закон нарушать не могу, – строго заявил Дима. – Это дело такое... Меня за это из органов попереть могут.
      – А когда ты сегодня врывался ко мне в квартиру и меня по лбу башмаком хлестал – у тебя что, санкция прокурора была? – взвился Исмутенков. – Или думал, что прокурор тебя прикроет? – Андрей посмотрел на Борисова.
      Тот, уже совсем захмелевший, откинулся на спинку стула и пытался попасть сигаретой в рот.
      – А я и не прокурор вовсе. Это Володя пошутил, – сказал он, наконец совместив рот и сигарету. – Ты почему меня именно прокурором назвал? – повернулся он ко мне.
      – А почему бы тебе, собственно, не быть прокурором? Вид у тебя солидный – седина. Ну и вообще, должен же кто-то осуществлять надзор над действиями милиционера Дынина! – засмеялся я.
      – Так вы что, меня на понт взяли? – совсем расстроился Исмутенков. – И как же вы догадались?
      – Это Вовка сообразил, – сказал Дынин.
      Исмутенков устремил на меня свой взгляд.
      Я понял, что пора пояснять ситуацию:
      – Ты вчера со свадьбы какой-то странный шел. Правую руку в кармане держал. Я и подумал, что у тебя там пистолет.