Я ехал к другу, с которым не виделся уже год. Да, ровно год. Но сегодня к нему зайти надо. Сегодня – обязательно.
      Место здесь правильное. Вековые деревья широко раскинули кроны – а сквозь них яркими клинками падают солнечные лучи. Хорошее место для таких как он. Калитка отозвалась на мое прикосновение тихим скрипом. Смазать бы ее…
      – Ну, здравствуй – голос мой отчего-то сделался хриплым.
      – Друг.
      Давно не виделись. Дела, дела, дела… закрутился… ну, сам знаешь, как бывает. Нет, семьи пока нет. Да ладно, не старик, успею еще. На примете… ну… как тебе сказать…
      Я сел на скамейку. Достал из сумки мелодично звякнувшие стаканы. И наполнил их до краев прозрачной, как родниковая вода, огненной жидкостью. Один пододвинул ему, второй взял себе.
      – Ну, – голос снова дрогнул. – Будем.
      Водка обожгла горло. И также обожгли хлынувшие, будто из стакана воспоминания…
      Местность перед кишлаком нашпигована минами. Ихними и нашими. Как они тут все к чертям не подрываются – не понимаю. Большой ведь кишлак. Лоза в руках Аоэллина ежесекундно дергается. Мина справа, мина слева… если бы по нашему следу попыталась проползти змея, сломала бы хребет через две сажени. Это при том, что через добрую половину мин мы просто перешагиваем. Выстрел! Падаем кто где стоял. Первая мысль – только бы не накрыть пузом как-нибудь сувенир с солнечной Сицилии. Вторая – ну все, б… прости Господи… побрились!
      Мучительно медленно текут секунды, а характерного свиста энфильдовской пули все нет. Вместо него из кишлака доносятся гортанные крики басмачей. Орут они где-то с полминуты, после чего все снова затихает.
      Ух! Пронесло. Судя по тому, что лупили вообще не в нашу сторону, палил какой-то по уши обкурившийся аскер.
      Наконец выходим к дувалам. Собаки молчат – хоть одно заклинание работает как надо. Вот часовых бы так…
      Дом, который нам нужен, находится почти в середине кишлака. Информатор донес, что сегодня там будет ночевать Али-ага Зульбеддин – тип, за которым местная инквизиция гоняется уже лет шесть. В банде у него большее пятисот рыл, два миномета и один мулла. Кроме того, по слухам, недавно ему переправили из Пакистана горную пушку. Достал он всех изрядно, и приказ однозначен – в меченом доме валить все живое!
      По дороге попадаются двое местных. Женщину с тяжеленным кувшином замечаем издалека и пропускаем, а на второго нарываемся почти в упор. Приходится валить из арбалетов. Труп оттаскиваем в арык и наскоро присыпаем.
      Около дома двое часовых. Один дремлет, опершись на ружье, за что и получает стрелу в горло. Второго душит шарфом Шар.
      Просачиваемся во двор. Эмиль, Курешан и я остаемся на стреме, остальные на два-три врываются внутрь. Из дома доносятся хлопки арбалетов и бесшумок. Скрип калитки. Во двор заходят два басмача. Один тащит на плече ружье, у второго за поясом сабля и два пистолета.
      Я совершаю головокружительный прыжок с арбы, сбиваю второго басмача на землю и два раза всаживаю нож в толстый ватный халат. Первый начинает поворачиваться и в этот момент Курешан разряжает в него оба ствола бесшумки. Басмач медленно оседает. При этом на рыле у него появляется улыбка и я понимаю, чему он улыбается, еще прежде, чем соскользнувшее ружье ударяется прикладом об утоптанную глину; щелкает курок и сноп огня ударяет в сонное небо. Кишлак превращается в разбуженный муравейник. Басмачи лезут из всех щелей. Информатор – сука! Тут, похоже, вся банда Зульбеддина.
      Связист орет, что если через четверть часа не выберемся, ступы «прикрышки» накроют нас вместе с кишлаком. Подбодрил, нечего сказать.
      Пока что нас выручают троллебойщики – знай себе хлещут из своих дур картечью вдоль улиц.
      Выбрались! Карабкаемся на соседний холм. До него полторы тыщи локтей, и пули вокруг нас продолжают посвистывать.
      Ступы появляются неожиданно, словно чертики из табакерки, проносятся над кишлаком, делают горку и с разворота лупят ослепительными голубоватыми молниями. Потом еще – чем-то оставляющим в воздухе белый след.
      Со склона кишлак видно как на ладони. Над ним повисают облака пыли и дыма, постепенно сливающиеся в одно. В его глубине продолжают сверкать вспышки.
      Звук выстрела почти неразличим на фоне грохота разрывов. Просто Сом – Паша Зарубко – неуклюже заваливается набок, потом на землю. Бросаемся к нему… посреди спины выходное отверстие с кулак. И багровое, быстро расползающееся пятно.
      Я допил второй стакан, зажмурился, медленно вздохнул. Вот. Мне, пожалуй, что, и пора. Ничего, что так недолго?
      Нет, ну как же… Ладно. Бывай. И прости, Бога ради, коль что не так!
      Я закрыл калитку, тщательно завязал узел на веревочке и, напоследок, с тоской посмотрел на крест из красного, с прожилками гранита.

      Когда я подходил к дому покойного Парамонова, настроение у меня было самое радужное. Даже весьма сомнительные перспективы навешенного мне на шею дела не отвлекали меня от наслаждения жизнью. Солнце сияло так задушевно, небо синело так безалаберно, что хотелось немедленно призвать их к порядку. Сновали над головой ковры, блистая яркими узорами – старые, раешные, потусклее и поскушнее, а новые импортные, персидские или европейские – поярчей и поблескучей. Даже вечно злые московские прохожие, которых не повеселит даже смерть злейшего врага, казалось, чувствовали снизошедшую на город благодать, и немного помягчали лицами.
      Вот в таком светлейшем расположении духа я и начал обход квартир.
      Тетка из двадцать пятой меня не порадовала. Удивительно было, как только у нее хватает соображения не одевать правый тапок на левую ногу. Зато в квартире номер пятнадцать, как я выяснил загодя у Коли Иванникова, проживала бодрая старушка старой раешной закалки, живо интересовавшаяся бытьем соседей. К ней я и направился.
      – Знала я его, покойника, знала! – радостно сообщила мне Клавдия Захаровна Дольник, одновременно пытаясь напоить спитым чаем. – Тихий был жилец, упокой Господи его душу!
      – Тихий? – переспросил я, пытаясь не подавиться приторно-сладкой – жизнерадостная бабуся, не спрося, бухнула в кружку с надписью «Свят, свят, свят!» три куска рафинада – жидкостью.
      – А то же! – подтвердила Клавдия Захаровна. – Эти новые-та, с ними же не уживесси! То им ремонт заладится; бусурман нагонят – шуму-грохоту, хоть святых выноси! Вон, в пятнадцатом доме, так вовсе потолок обвалился с такого ремонту. То нет ремонта, и хозяев нету – что делают, где шлендрают, Бог их весть, а тараканы ходют. То вот тараканы опять же, соседка рассказывала – огромные, злые, что твои собаки! Тож бусурманские.
      Я попытался представить себе злого широкоплечего таракана.
      – А наш-то, светлой памяти, тихий был жилец. Нелюдимый, одно ж, ни с соседями не побеседует, ни гостей приведет… оно и к лучшему, конечно, а то такая ноне молодежь пошла… страха Божьего на них нету, что ни девка – то блудница, что ни мужик – то или алкаш, или этот, как их… а, нихремастер! – Старушка махнула рукой, сетуя на испорченность грядущего поколения. – Так к чему я… А! Нелюдимый, говорю, жилец-то был, и в разъездах часто – по ко-ман-ди-ров-кам! – торжествующе выговорила бабуся трудное слово. – А так чисто золотой был. Ни мусора от него, ни шума. И вежливый.
      Я покивал. В натуре В.С.Парамонова начинали открываться неведомые глубины – до сих пор никто из знавших его лично или заочно не называл покойника «вежливым».
      – Так говорите, Клавдия Захаровна, не ходил к нему никто? – переспросил я. – Совсем-совсем? Особенно в последние дни – ну, неделю там, месяц?
      Бабка призадумалась.
      – Было! – воскликнула она радостно. – Эх, старость злая… Запамятовала совсем, ваше благочиние! Был у него гость – как раз тому дня… да, неделю тому обрат. Я еще удивилась – к кому такой прикатил? Не на ковре, вишь, а на карете, а кони таки гладки, блестящи, гнедой масти четыре жеребчика.
      Я подивился острому зрению бабки. Это ж надо – с третьего этажа еще углядеть, что там у коней между ног! Хотя, может, и придумывает. В ее возрасте простительно.
      – А сам такой видный мужчина, представительный, хотя молодой. И как выглядел, помню! – почему-то обиделась бабка, хотя я ничего не сказал. – Значит, волосы темные, лицо такое… длинное такое… на лицедея этого эфирного похож, как его… от, совсем память отшибло… ну, который в «Золушке-восемь» прынца играет?
      Не будучи поклонником бразильских сериалов, я представления не имел, на кого похож давешний парамоновский гость, но почел за благо понятливо закивать. В конце концов, восьмая «Золушка» еще не кончилась; надо будет – включу и посмотрю.
      – Я еще подивилась – нешто в осьмнадцатую кавалер пожаловал? – продолжала старушка. – Значит, зашел он к нашему… упокоенному… а долго не сидел, скоренько вышел, да смурной такой… и ушел. Я и карету-то разглядеть не успела как следует, только, помню, крыша темная, и по ней узоры колдовские.
      Вот пошла мода – на каретах разъезжать! И улицы наши истоптанные не смущают. Это старые, в центре, еще покрыты брусчаткой, как в старые времена, а по новым районам хорошо если дорожки пешеходные проложат. Хорошо тому живется, кому персы ткут ковер… а кому ковра не дали, тот меси родной навоз. Студенческая частушка времен моей юности; в те времена это называлось «сатирой». Хотя счастливые летчики из моих знакомых утверждают, что хрен редьки не слаще. Пробовали когда-нибудь найти в районе Садового кольца свободную вешалку?
      – А с тех пор никто к нему не заходил. Только тот бусурман с ножиком, что за ним таскался бесперечь, – заключила старушка. – Вот такие дела, господин благочинный.
      Бусурман с ножиком – это, надо полагать, телохранитель, ныне лежащий в воскресительном отделении Склифа. Судя по всему, зря лежащий; чудо еще, что после такой раны он не отбросил копыта на месте – видно, Невидимка чуть промахнулся. Но даже если незадачливый сотрудник «Чингисхана» и выкарабкается, показания он не сможет дать еще долго. С того света вызвать, пожалуй, быстрее будет. Только что он расскажет? Как напоролся на нож в подъезде? Или как тип в маске пристрелил его подопечного?
      А насчет кареты с темной крышей – надо будет навести справки, кто это навещал нашего отшельника в его уединении.
      – Благодарю вас, Клавдия Захаровна, – проговорил я, вставая. – Вы очень помогли следствию.
      – Вы уж, ваше благочиние, найдите ирода! – с надрывом попросила старушка, и – готов поклясться – прослезилась. – А то что же деется-то, если хороших людей ни за что на своем пороге убивают!
      Возможно, покойный Парамонов и не был такой уж отпетой сволочью, если по нему хоть кто-то прольет слезу?
      От словоохотливой бабушки я отправился с соседям Парамонова напротив, но тех дома не оказалось. А чего я хотел? Рабочий день, все на службе.
      Проверив еще пару квартир, я, наконец, набрался духу, и, поправив фуражку и отряхнув форменный кафтан, позвонил в дверь квартиры номер восемнадцать.
      Звонить пришлось довольно долго – минут пять, с перерывами и руладами. За это время я успел растерять куцые огрызки новоприобретенного благодушия и всерьез забеспокоился о судьбе госпожи Валевич.
      Марина Станиславовна Валевич… красивое имя у девушки. Необычное. Везет вот некоторым. Не то, что мое – серей некуда: Валька Зорин. Таких валек по стольному граду – на каждом дворе. А Марина Валевич, наверное, одна. Так и слышится что-то шляхетски-гордое, вальяжное… даже в нищете стоящее наособицу. А живет наша Марина, к слову сказать, не бедно. Не роскошно – тому свидетелем поцарапанная дверь времен соломоновых – но и не бедно. А может, дверь – это из-за отсутствия мужской руки? Девушка, вам дверь поменять не надо?
      Наконец за дверью залязгало, точно в кузнице, и глазок на уровне моего плеча залихватски подмигнул.
      – Кто там? – послышался приглушенный голос.
      – Господство Зорин, – представился я, наклоняясь к самому глазку. – Из благочиния, по делу Парамонова. Я к вам вчера заходил, помните?
      – А… – выдавила девушка неопределенно, и дверь чуть-чуть приотворилась – ровно настолько, чтобы просунуть крестик.
      Я от неожиданности икнул. Любой встречи можно было ожидать – особенно в наше время, когда благочинским не особенно доверяют, – но чтобы с оружием в дверях останавливали!
      – А нельзя зайти чуть попозже? – спросила Марина вяловато, и не сдержала зевок.
      – Я вас поднял? – с раскаянием сообразил я.
      – Да, – отрезала девушка.
      Что-то в ее голосе показалось мне неубедительным, хотя брошенный в узкую щель взгляд подтверждал показания – встречать незванного гостя барышня Валевич вышла в халатике, наброшенном прямо на ночнушку. Хорошо живут кафешантанные певички. Спят до полудня…
      – Если вам неудобно, могу зайти в другое время, – предложил я вежливо.
      – Д-да… – Девушка проморгалась немного, тряхнула головой, сфокусировала взгляд на моей физиономии. Дверь приотворилась пошире. – Вы извините… что я так…
      – Ничего-ничего, – с напускным благодушием успокоил ее я.
      – Вы мне напомнили… одного знакомого, – объяснила девушка. – Н-неприятного. Не обидитесь, что я вас не приглашаю?
      – Мне, – улыбнулся я, – по службе не положено обижаться.
      Марина несмело улыбнулась.
      – Вы правда извините, – пролепетала она, – но уж очень невовремя… Может, вечером… Ой, нет, вечером я выступаю…
      – В ресторане «У Ательстана», – закончил я за нее.
      – Знаете? – удивилась она.
      – Служба такая, – пожал я плечами.
      – Нет… – Девушка смутилась. – Решила, захаживали…
      – Ну что вы, – я попытался придать физиономии выражение, подобающее патентованному гишпанскому инкубу, – если бы я наведывался в это заведение прежде, то, без сомнения, запомнил бы вас. Позволите заглянуть к вам на работу?
      Ой, Валя, не перебарщивай! Соблазнитель нашелся.
      – Да, заходите, конечно, – обрадовалась барышня Валевич. – Садитесь за столик налево у эстрады, он обычно в резерве, если спросят – скажете, я пригласила…
      Неимоверным напряжением лицевых мускулов я, не издав не звука, все же смог донести до собеседницы, что ее слова прозвучали несколько двусмысленно. А вот реакция ее показалась мне совершенно уже неправдоподобной.
      – Ну да, – повторила Марина, – пригласила! А что – нельзя?
      Я, к стыду своему, стушевался, как бывает со мной всякий раз, стоит девушке взять инициативу на себя. Издержки усвоенного в нежном возрасте «морального катехизиса строителя рая». У немцев было проще – киндер, кирхе, кюхе, и никаких гвоздей.
      – М-можно… – промямлил я.
      – Тогда подходите к семи, – решительно заявила эмоциональная барышня. – На допрос обещаю явиться… или вам подписку дать?
      – Ну что вы, – усмехнулся я, – все официальные клятвы, будучи пережитком Стройки, давно отменены как вредные для души. Значит, в семь?
      – Непременно, – девушка мотнула головой. – А покуда…
      – Позвольте откланяться, – вставил я, не дожидаясь, когда с нежных женских уст слетит нечто более грубое.
      – Пока! – игриво бросила девушка, захлопывая дверь.
      Если мне не показалось, то изнутри лязгнуло три тяжеленных засова.
      Нелепый какой-то вышел разговор. Донельзя сумбурный. И мало того – меня не покидало ощущение, что барышня Валевич не то пыталась от меня отделаться, то ли, наоборот, решила воспользоваться моим появлением в своих целях.
      И тем не менее, сбегая по лестнице с третьего этажа, я совершенно несолидно насвистывал.

      В магазин я вернулся скорее по привычке. До назначенного на вечер свидания с Мариной оставалось еще добрых пять часов, и тратить их впустую было… ну, почти кощунственно. Во всяком случае для меня, представителя раешного поколения. Это теперешнюю молодежь ежечасно убеждают, что праздность не грех, а вполне богоугодное занятие, нам же с куда большим пылом внушали совсем другое. Кое-что из внушенного осталось.
      Ну а если без шуток, то за последние две-три недели я изрядно подзапустил магазинные дела, беззастенчиво свалив их на Шара с Македонским. Мне действительно было не до того – сначала Сумраков, вокруг которого пришлось поползать по чердакам, колокольням и кустикам, потом этот чертов газетер…
      Поэтому, войдя в магазин, я направился прямиком к прилавку, и, игнорируя взметнувшуюся ввысь бровь Шара и удивленное «мр-ур» Македонского, выволок из-под него здоровенный фолиант, долженствующий служить книгой записи заказов.
      Я, конечно, немного погорячился, когда покупал его. Девять десятых сего чуда переплетного искусства все еще продолжали оставаться девственно пустыми. А примерно такая же доля измаранных страниц была заполнена чушью, за воплощение которой я, будучи пока в относительно здравом уме и твердой памяти, браться не собирался ни под каким видом. Ладно еще просьба достать двух самочек скорпены, – тут добрый человек, похоже, просто не осознавал всей тягомотности просимого. Причем самцы его, видите ли, не устраивают! Спасибо еще, что не самочек василиска.
      А вот о чем, интересно, думал посетитель, заказавший «полное семейство огненных головастиков»? Кроме того, что само содержание этих милых существ можно подогнать под статью «хранение магически вредоносных субстанций», так ведь они удрать норовят чуть ли не чаще, чем все остальные мелкие бесы, вместе взятые. А что может натворить полное семейство огненных головастиков, скажем, в многоквартирной инсуле… тут уж уголовным грехом не отделаешься, тут можно и по терроризму загреметь.
      Так, это мы уже видели, это тоже… лялиусов, в принципе, можно поискать. В Москве ими мало кто занимается, но рыбки красивые, даже если заказчик не явиться, пристроить сумеем. Так, а вот рогатых жаб Хьюи я не повезу специально. А то я не догадываюсь, что этот урод с ними делать собрался! Начитаются всякой доморощенной оккультной муры с лотков, и, сколько потом не убеждай, что из рогатых жаб не делают афродизий, и максимум, что вызовет сие варево – это качественное расстройство желудка… неистребима в народе мечта о магии на халяву. Нет, не повезу. Жалко жабку.
      Хм… а вот этой записи я не видел.
      – Эксклюзивное оформление интерьера, – вслух прочел я. – Заказ от двенадцатого сего месяца. Заказчик – некий господин Вэ Туруханов из ЗАО «Альгамейд Среднеруссия», вызов служебного и личного зеркал прилагается. Что за дела пошли в королевстве датском, а?
      – Да так, – задумчиво отозвался эльф. – Он, по-моему, просто спасался от дождя. 12-е – это прошлая суббота, как раз такой ливень был… ну, ты помнишь.
      – Помню. – Я зябко поежился, вспомнив, как колыхался в своем «вороньем гнезде» под хлещущими струями. Промок я тогда до костей и, если бы не амулет, лежать мне сейчас с хар-рошей ангиной.
      – Ну вот, – продолжил Шар. – И, как всегда при сильном дожде, участок с вывороченной брусчаткой, тот, что напротив сухоручкинского дома, превратился в непроходимую трясину, скрытую под поверхностью огромной луже.
      – Это ты мнерассказываешь?! – возмутился я.
      – В ней-то, – эльф проигнорировал мой возмущенный возглас, – экипаж господина Туруханова и завяз. Намертво.
      – Что ж он не на ковре был, если такой умный? – скептически осведомился я.
      – Сударь, вы безнадежно отстали от моды, – усмехнулся Шар. – Коврами сейчас пользуются только не признающие приличий…
      – В смысле – отмороженные?
      – …так называемые «братки». Солидные же предприниматели или, как принято говорить на заморский манер, «бизнесмены», перемещаются исключительно на собственных экипажах. Высший шик – это, разумеется, единороги, потом следуют олени, желательно златорогие, затем кони. Как обычные, так и магические.
      – Магические – это какие, например?
      – Если постараться вспомнить. – Шар воздел глаза к потолку. – Не далее как два месяца назад мне довелось лицезреть экипаж, запряженный восьмеркой коньшмаров.
      – Мяв, – поддакнул Македонский.
      – Что?! Да эти же твари полквартала снесут в преисподнюю, если сумеют вырваться!
      – Как говорите вы, люди, – оскалился эльф во все тридцать шесть зубов, – за что купил, почем и продаю.
      – Ну-ну, – скептически протянул я. – И давно уже наблюдается сия тенденция в нашем высшем обществе?
      – Да уж года два как.
      – Надо же! – искренне удивился я. – Теряю хватку. В среде моих, можно сказать, клиентов происходят такие вещи, а я о них не имею ни малейшего представления.
      – Ты еще просто не дорос «исполнять» фигуры такого уровня, – серьезно заметил эльф. – И благодари за это Бога. Пока ты «работаешь» по хоть и крупной, но шпане, где крутизна измеряется длиной ковра и набрюшной цепи – у тебя есть шанс.
      – Положим, я не собираюсь останавливаться на достигнутом, – отшутился я, одновременно – чертова привычка! – мысленно прикидывая, как бы я мог «исполнить» клиента в экипаже. М-да, а ведь с точки зрения личной безопасности карета куда надежнее ковра. Ей даже аварию толком не подстроишь – эффект отлетевшего колеса не сравним с эффектом разошедшейся под седоком ткани, под которой – полверсты воздуха и очень твердая земля. Опять же: тот, кто находиться внутри, полностью скрыт от любопытных взглядов – попробуй прицелиться в мелькнувший на миг среди занавесок силуэт. Ну а уж о том, сколько защитных заклинаний можно на нее навесить, не беспокоясь при этом, что они вступят в конфликт с левитационными чарами… Н-да, воистину век живи, а два учись!
      – А у этого… Вэ Туруханова какая упряжка была?
      – Обычная четверка гнедых. – Шар слегка повел плечами. – Хорошие орловские двухлетки, шергинские или нижегородские.
      – Ясно, – вздохнул я. – Будем считать лошадиную тему закрытой… до поры. А скажите-ка вы мне, цветы мои… донные, с чего б это у сего достойного мужа появилась мысль декорировать свое служебное обиталище аквариумами? Сам он дошел до мысли такой, или подмог ему кто?
      – Сам, – невозмутимо отозвался эльф. – Я просто показал ему насколько своих эскизов… рассказал, где мы уже выполняли подобную работу.
      – Ми-ияу! – радостно подтвердил Македонский.
      – Про городскую управу, небось, натрепал, – догадался я. – Маленькую такую слабость второго помощника градоначальника… которая городу ежемесячно в пару тысяч полновесных талеров обходится.
      – Просто, – задумчиво заметил Шар, – я подумал, что, при всей твоей человеческой нелюбви к работе мы можем позволить себе еще одного эксклюзивного клиента. Помимо прочих соображений можешь принять во внимание тот факт, что это позволит хотя бы частично ответить на традиционный вопрос районного мытаря – каким образом насквозь убыточное предприятие безбедно существует уже шестой год.
      – Уж кто бы говорил про нелюбовь к работе, – проворчал я. – Таких лентяев как вы, эльфы… в своих лесах уже сто тыщ лет как могли бы Рай на Земле построить.
      – Даже десять эпох назад, – холодно отозвался эльф, – мои предки были достаточно мудры, чтобы отвергнуть столь безумную идею.
      – Ой-ой-ой! – прищурился я. – А почему же современные исследователи Новых Апокрифов настойчиво указывают на имеющиеся в них эльфийские корни? Что-то там насчет трудов мудрейшего Эплико…
      – Только полные невежи, – перебил меня Шар, – могут пытаться сравнивать труд патера Карла Маркса с древним гностическим учением, написанным совсем по иным причинам, которые вам, людям…
      – Мря! – предупреждающе вякнул кот. – Мрям!
      Несколько секунд мы с Шаром, набычившись, мерили друг друга враждебными взглядами, после чего дружно расхохотались.
      – Воистину, – с трудом выговорил сквозь смех эльф, – правы были ваши мудрецы, когда говорили, что весь вред – от излишнего образования! К вашей расе это относится в превосходной степени!
      – Вообще-то, – скромно заметил я, – первым это сказал гном.
      – Неважно, – отмахнулся Шар. – Так что будем с этим заказом делать? Время-то идет.
      – Знаешь, – задумчиво сказал я, – а пожалуй что я сам навещу господина Вэ Туруханова. Погляжу, где это водятся личности, способные позволить себе собственный выезд. ЗАО «Альгамейд Среднеруссия», как же! Написали бы прямо – ЗАО Родина Продакшн.
      – Зачем ты так, – примирительно сказал эльф. – Что, по-твоему, честным трудом уже вовсе никто не занимается?
      – Нет, почему же, – удивился я. – Грабители, например. Вот уж кто трудится в поте лица. Киллеры, опять же… знал бы кто, какой это тяжкий кусок хлеба с икрой! А то читают всякие бульварные листки…
      – Ты еще потребуй, чтобы тебе молоко за вредность выделяли, – усмехнулся эльф. – Серьезно – пойдешь?
      – Пойду.
      – Когда?
      – Хм… – Я уставился на висевший над кассой календарь с рекламой рыбьего корма. – Сегодня у нас среда, так? Вот завтра и схожу. Только созвонюсь с этим бизнесменом.
      – Мя? – недоверчиво наклонил голову Македонский.
      – Зуб даю, – пообещал я.

      В редакции «Светской жизни», куда я решил наведаться после визита к барышне Валевич, царила рабочая суета. Скрипели самопишущие карандаши, кто-то интеллигентно ругался, обнаружив, что забыл такой карандаш заточить, и тот только зря царапает бумагу, отбивали барабанную дробь печатные машинки, носились люди и нелюди, прижимая к груди стопки бумаг, державшиеся явно на одном Слове… одним словом мне едва не показалось, что я попал в родное центральное городское благочиние. Только мундиров не хватает.
      – Вам что надо? – Вынырнувшая из-за угла особа, отличавшаяся телосложением и ростом тумбочки, взяла меня за пуговицу камзола и требовательно покрутила.
      Я привычным движением вытряхнул из кармана корочку.
      – Благочиние, господство Зорин. – Я подержал документ перед лицом «тумбочки», пока та не сфокусирует на нем взгляд, потом убрал. – Где тут ваш… редактор, наверное?
      – Вы насчет Парамоши? – догадалась «тумбочка». – Так, вам, наверное, к нашему главному, к Варсонофию Нилычу! Только… – Она потупилась. – Он сейчас занят.
      – И сильно? – скептически поинтересовался я.
      Похоже было, что здесь заняты абсолютно все, причем продыха бедным журналистам не предвидится до Страшного суда.
      – Ну… минут на пятнадцать, – созналась «тумбочка». – Вряд ли дольше.
      – Тогда… – Я поспешно раскинул мозгами. – Может, вы меня просветите?
      – В какой области? – парировала «тумбочка».
      – Ну, например, об отношениях в редакции… – Я потер подбородок, изображая бурную мыслительную деятельность. На самом деле вопросы были совершенно стандартные, но людям почему-то льстит, когда стараются ради них. – Не было ли у господина Парамонова врагов… чем он занимался в последнее время… Такие вот вопросики.
      – Тогда идемте! – «Тумбочка» перехватила меня за рукав и потащила куда-то в угол общего зала, где за баррикадой из книжных полок притулился письменный стол, явно рассчитанный на рост моей странноватой собеседницы.
      – Простите, а с кем имею? – полюбопытствовал я, немного ошарашенный таким напором.
      – Хельга Аведрис Торнсдотир, – представилась «тумбочка», не отпуская моего камзола.
      Я постарался не уронить челюсть на пол. Нет, я, конечно, осведомлен, что у карл тоже есть женщины – в конце концов, откуда-то же должны браться маленькие гномики? Но во-первых, гномки редко покидают дом; даже во времена Стройки, когда очереди стояли везде и за всем, в них редко можно было увидеть гномку – уж скорее ее мужей. А во-вторых, я никогда не слышал, чтобы гномка согласилась сбрить бороду.
      Эмансипация, не иначе.
      – Так, Ольга Ториновна, – ненавязчиво напомнил я, – вы что-то хотели мне рассказать?
      – Про Парамошу? – Гномка вспрыгнула на стул – ножки жалобно скрипнули. – Значит, отвечаю по порядку. Врагов у него столько же, сколько знакомых. И даже больше. Его никто больше пяти минут вынести не мог. Для редакции он служит… служил объединяющим началом.
      – Что ж в нем было такого неприятного? – не удержался я.
      – А все! – отрубила гномка. – Более наглого, самодовольного, пронырливого, бесцеремонного типа свет божий не видывал! Я уж не говорю о честности – которой в нем отродясь не было, и совести – которую ему в детстве ампутировали. Вместе с хвостом и рогами.
      Я пришел к выводу, что покойный Парамонов относился к той категории поганцев, что способны занять рубль и не отдать безо всякой корысти, из принципа. Такие действительно долго не живут.
      – Ольга Ториновна, спасибо, я понял, – прервал я журналистку, которая пустилась в красочное, хотя и совершенно фантастическое описание предположительных предков господина Парамонова, из которого следовало, что наш покойник произошел не от обезьяны, как большинство людей и нелюдей. И не из реторты алхимика, как многие другие существа. А… впрочем, это уже поэзия, и ее я приберегу до той поры, когда придет пора описывать собственное высокое начальство. – А не подскажете ли, над чем покойный Парамонов работал в последнее время?
      – Это вам придется у него самого узнавать, – сообщила гномка. – Парамоша у нас был на особом положении. Под кого он копает, даже Снофнилыч не знал. Он и на работе нечасто появлялся – заглянет, может, раз в неделю, всех достанет, материал сдаст и уйдет. Но что-нибудь к очередному выпуску да принесет. Не найдет, так придумает. – Она развела руками. – За то его и держали.