Клиент задерживался.
      Собственно, в этом не было ничего такого уж удивительного. Людям вообще свойственно опаздывать, а уж богатым и влиятельным – тем паче. Некоторые из них вообще считают это своей обязанностью.
      Но все равно – когда мои часы показали, что клиент задержался уже на двадцать минут, я начал тревожиться. Точь-в-точь, как в популярном анекдоте: «Уж не случилось ли с ним чего?»
      Ковер, правда, был на месте. Огромный, в дюжину локтей, «слейпнир», яркий, словно его спряли только пять минут назад. Шикарная «тряпочка», у которой был только один недостаток – отсутствие усиленной защиты. Недостаток, конечно, с точки зрения моего клиента. Удивительная неосмотрительность со стороны человека, нажившего столько недоброжелателей. Будь ковер усилен, мне бы пришлось выдумывать что-нибудь похитрее.
      А, наконец-то! Дверь офиса величаво распахнулась и на пороге объявилась туша моего уважаемого клиента. Господин Сумраков Глеб Никитович, почтенный чародей и купец – по совместительству, а также весьма сильный колдун и лидер организованной нечисти – по основной работе. Он спокойно направился к ковру, ничуть не подозревая о том, что его спокойно и вдумчиво изучают в десятикратную зрительную трубу, к которой добрые немецкие гномы не забыли привинтить отличнейший штуцер.
      Я дождался, пока уважаемый Глеб Никитович взгромоздит свою тушу на ковровые подушки, и плавно нажал на спуск.
      В тысяче локтей от меня голова господина Сумракова внезапно взорвалась кровавыми ошметками.
      Грохнуло так, что мне моментально заложило уши. Все верно, глушащее заклинание отразило звук, ушедший вперед, а, поскольку в природе ничего бесследно не пропадает, позади ствола выстрел прозвучал вдвое громче. Я сглотнул и помотал головой. Черт, второй раз уже забываю открыть рот перед выстрелом!
      Так, теперь быстро, быстро – разобрать штуцер. В разобранном состоянии он отлично помещается в футляр, в котором любой прохожий сразу опознает некий музыкальный инструмент. Правда, никогда, даже по страхом смерти, не сумеет сказать, какой именно.
      Напоследок я достал из кармана небольшую «грушу» и несколько раз сжал. В воздухе повисло облачко золотистой пыли. Впрочем, к тому моменту, когда на чердаке появится наше дорогое благочиние, пыль давно уже осядет.
      Отличнейшая вещь эта самая индийская пыль. В ее состав входят, если мне не изменяет мой склероз, золотой лотос, толченые кости, перец и еще много чего. Напрочь отбивает чутье как у благочинских магов, так и у служебных собак. Собаки, честно говоря, мне волнуют куда больше магов – последние, то есть, те из них, кто еще не сбежал из нашего родного, но очень уж бедного благочиния на вольные хлеба, меня днем с огнем не учуют. Но – от осторожности еще никто не умирал. Тем паче, что отсутствие следов – тоже, в какой-то мере, след.
      Из подъезда я вышел как раз в тот миг, когда мимо него пробегал, свистя во все легкие и старательно придерживая шашку – чтоб не била по ногам – первый серафим. Немногочисленные прохожие – я в их числе – провожали его удивленно-озадаченными взглядами до тех пор, пока он не скрылся за углом дома, после чего дружно пожали плечами и направились кто куда. Я, например, на остановку, благо в другом конце улицы уже показался троллейбус.
      М-да. Может, у этого тролля подходила к концу смена, а может, просто настроение было соответствующее, но катил он – как Бог на душу положит. То налегал на педали так, что троллейбус разгонялся килолоктей до восьмидесяти, надсадно скрипя и угрожая развалиться на каждом булыжнике, то вовсе переставал крутить, и даже за руль держался только одной рукой, а второй усиленно помогал своей голове глазеть по сторонам.
      Меня хватило на два перегона такой езды, после чего я вывалился наружу, отдышался, оглянулся в поисках такси – как обычно, ни одного ковра в шашечку поблизости не наблюдалось – вздохнул и кликнул извозчика.
      Вообще-то я ничего не имею против троллей. Скорее наоборот. Никогда не забуду, как такие вот зеленые ребята из 512-ого отдельного мостостроительного батальона за сорок минут навели мост над ущельем, и не абы какой, а мост, который выдержал эскадрон кирасир. А провозись они еще столько же – и нас бы даже кирасирская дивизия бы не спасла, потому как спасать бы уже было некого.
      Так что против зеленых я, в общем, ничего не имею. Хорошие ребята, миролюбивые. Ну, разве что, когда надерутся, тогда да. Тогда держись. Тут уж ноги в руки. А то с пьяного тролля известно какой спрос. Но троллейбус – это просто какая-то насмешка над старым добрым энтобусом!
      – Приехали, барин.
      – Сколько?
      – Полтинничек.
      Однако! Дерет как с покойника!
      Распространяться, правда, на тему упадка нравов в обществе мне не хотелось, тем более, что извозчик наверняка мог бы порассказать на эту тему куда больше меня. Поэтому я без разговоров полез за кошелем и, покопавшись, извлек оттуда два кругляша.
      – Держи.
      Извозчик ловко подхватил монеты, убедился, что на одной стороне лакированных деревяшек вырезана цифра 25, а на второй честь по чести красуется Микола-угодник, и осклабился.
      – Благодарствую, господин хороший. Н-но, пошла!
      Я неодобрительно покосился на кучку навоза, вываленную конягой аккурат напротив витрины моего магазинчика – кликнуть дворника, что ли? – и толкнул тяжелую стеклянную дверь, на которой аккуратными серебряными буквами значилось: «Декоративные аквариумные рыбки». Чуть пониже и более мелкими буквами в полном соответствии с недавним распоряжением господина градоначальника была выведена фамилия хозяина заведения, то есть моя – Всеволод Серов. Фамилия, между прочим, самая настоящая, так что прошу любить и жаловать.
      На звук дверного колокольчика среагировали двое, единственные – если не считать рыбок и мотыля – живые существа в магазинчике. Первый из этой парочки, старший приказчик, старший продавец и прочая и прочая, а также (что главное) мой бывший однополчанин Шар (Шаррон ап Идрис ыд Даэрун Аыгвейн и-так-далее, он же Шарапов по паспорту) на секунду приподнял взгляд от амбарной книги и непочтительно буркнул:
      – Явился, наконец-то.
      После чего снова погрузился в книгу.
      Второй постоянный обитатель магазина – свернувшийся на аквариуме под потолком черно-белый кот – слегка приоткрыл один глаз, чуть развернул ухо и зажмурился обратно.
      Все ясно.
      – Разленились вы на гражданке, – громко констатировал я, старательно вытирая туфли о коврик. – Совсем от рук отбились. В помещение заходит старший по званию, а они что? Некоторые, особенно некоторые хвостатые, могли бы встать и поприветствовать.
      – А не-хвостатым можно сидеть? – поинтересовался Шар, переворачивая страницу.
      – К не-хвостатым это тем более относится, – сообщил я. – А то пружины заржавеют.
      Шар поднял голову, посмотрел на меня, тяжело вздохнул и выпрямился.
      Эльфа не часто встретишь за прилавком. Даже полуэльфа. А в Шаре человеческой крови хорошо, если четверть. Позволить себе продавца-эльфа могут разве что крупные универмаги – одного на весь зал, или шикарные дорогие бутики для жен «новых русских». Но порой случаются исключения. Иногда эльфу может не повезти. Например, он может однажды ночью, за два месяца до дембеля, проморгать итальянскую мину-ловушку. И наступить на нее.
      Правую ногу Шару ампутировали до колена. Левую – чуть выше.
      – Ну а ты чего разлегся? – спросил я кота. – Тебе что, особую команду «Подъем!» нужно?
      Кот снова приоткрыл глаз, зевнул, потянулся и лениво – он это умеет, когда хочет – сверзился на пол. Вода в аквариумах слегка вздрогнула.
      – Ну-ну, – заметил я. – Ты еще на бок приземлись.
      Кота звали Александр. Официально. Как и на всякого служебного поискового кота, на него имелся формуляр, где в графе «кличка» черным по белому значилось: Александр. Может, его так звали в питомнике. Но в нашем полку он сначала стал Сашей Македонским, потом просто Македонским. И никто не смел звать его иначе.
      Он был кот, который умел искать мины. То есть нет – все саперные коты умеют искать мины. А он был кот, который отлично умел искать мины. В 147-ом егерском о нем ходили легенды.
      А концом легенды стал день, когда лейтенант Бодров скатился с горящего ковра, прижимая к себе опаленный, отчаянно воющий клубок.
      Кот снова зевнул.
      – Спать? – удивился я. – Ну ты даешь. Мороз и солнце, день чудесный, а ты все дремлешь, друг прелестный? Напой чего-нибудь, мон шер.
      – Мя.
      – Неубедительно.
      – Мра-ау.
      – Лучше. Но не по существу.
      – Мря-а-а-у-мрям!
      – Ну, кто из нас кого переупрямит, это мы еще посмотрим, – пригрозил я, хотя в глубине души прекрасно сознавал, что шансов против Македонского у меня нет. Против трех локтей врожденной элегантности, затянутой в черный фрак, с белой манишкой и в белых туфельках, не устоит вообще ничто.
      – Посетители были?
      – Несколько. – Шар улыбнулся, продемонстрировав «городу и миру» россыпь мелких острых зубов. – Танечка заходила.
      – Ну, еще бы. Целых два дня не было. Как она только от тоски не зачахла, бедное дитя.
      Три четверти наших постоянных клиенток – любовницы, пардон, возлюбленные Шара. Общим числом семь голов. Потерянных голов. Хотя, разрази меня гром, если я когда-нибудь сумею разобраться, с кем в каких именно отношениях он состоит. Как и все эльфы, Шар может в пятисекундный взгляд над прилавком вложить куда больше чувства, чем я – в полуторачасовую работу в поте лица и всего остального тела. А со мной он своими тайнами не делится, потому что считает, что у меня достаточно своих.
      Я направился в подсобку – прятать штуцер. Разборку-чистку и прочее ТО будем проводить потом, в более спокойное время. А сейчас принять горячую ванну – если наша саламандра еще не сдохла – плотно перекусить и спать, спать, спа-ать.
      – Был вестник.
      Я замер.
      – Что?
      – Прилетал вестник, – повторил Шар.
      Мысли в моей голове на миг застыли, а потом, подхлестнутые, галопом заскакали по извилинам. Астрального вестника мне послал Гром, потому что из моих друзей и знакомых лишь пятеро могут позволить себе такое, и только он один может захотеть связаться со мной столь конфиденциально. Но я ведь всего сорок минут назад выполнил последний заказ Грома, а такая спешка означает…
      – Не может быть! – вырвалось у меня.
      Два заказа подряд – такого в моей практике не случалось уже года два.
      – У нас что, опять банковский кризис приключился? – предположил я вслух. – А ну, покажи-ка, о чем там эфирные духи треплются?
      Хрустальная глыба на тумбочке звонко щелкнула, и в ней появился небольшой синий дракон.
      – … По заверениям ведущих селекционеров питомника имени Мичурина-Гуревича, – сообщил голос за рамкой, – новая разновидность драконов по большинству характеристик ничуть не уступает последним мировым выводкам, а по некоторым – значительно превосходит их. Кроме своего основного назначения, новый МиГ-29 может также применяться для огневой поддержки наземных сил. Полезный груз, который он способен взять…
      – Подвинь дальше, – попросил я.
      – …Саратовской джиннодельни господином Курдюковым. Господин Курдюков, насколько верны…
      – Они вообще не имеют ничего общего с действительностью! – Кругленький тип в дорогом сером кафтане брызгал слюной так, что я даже удивился – как она не вылетает на нас из эфирника. – Наша джиннодельня работала и продолжает работать в нормальном режиме.
      – Однако в городе…
      – Еще раз повторяю – никакой катастрофы не произошло. Наша джиннодельня намного совершеннее и лучше защищена, чем печально знаменитые джиннодельни Чернобыльского типа. И это подтверждает сертификат МОКД, по которому нашей джиннодельне присвоен третий разряд. А это, в свою очередь, означает, например, что крыша давильни рассчитана на прямое попадание…
      – И все же, господин Курдюков, вы же не станете отрицать, что…
      – Буду и еще раз буду! Все, что произошло вчера – побег из третьего чана группы нестабильных духов – не более чем мелкая неисправность. Охранные заклинания сработали вовремя, и все последствия были устранены…
      – Ну, теперь в Саратове недвижимость подешевеет, – глубокомысленно заметил я.
      – Вот-вот, – ехидно заметил Шар. – А гробы подорожают.
      – …На самом деле тарантул никогда не нападает на человека первым…
      Ага. А также скорпионы, оборотни, вампиры и большие белые акулы. Только в целях самозащиты. От голодной смерти, например. Или от скуки.
      Мы погоняли линзу по эфирным волнам еще минут пять и окончательно убедились, что ничего нового по ней не покажут. Равно как и хорошего, если не считать суккубов по пятому ночному, который днем, естественно, не работает.
      Все страньше и страньше, как сказала Алиса.
      Очень не люблю странности.

      Когда наш потрепанный райотделовский «горбунок» подлетал к месту происшествия, я еще в воздухе разглядел, что собрались все, кто только мог.
      Толпа – это само собой. В первых рядах, конечно, пресса – дюжина газетеров с саморисующими карандашами и двое чертиков из эфира. Два десятка серафимов вели с этой братией, явно, на мой взгляд, неравную битву, но, как и подобает стражам правопорядка, не отступали не на шаг.
      А на защищаемом ими пятачке кого только не было!
      От расцветок служебных ковров у меня зарябило в глазах. Петровка, руоновцы, прокуратура, кто-то из мэрии… ух ты, инквизиция, и эти здесь!.. еще какие-то совсем уж роскошные ковры… а это, похоже, от самого архимандрита пожаловали. А вон и наш райотделовский «сивко», совсем беднягу к фасаду затерли. Укатали «сивку» лысые горки.
      Весь Синод в сборе. Меня только не хватало.
      Вопреки старой армейской мудрости – держаться подальше от начальства – я все же поболтался вокруг могучей кучки и даже сумел бросить взгляд непосредственно на место преступления – край роскошного «слейпнира», забрызганного какими-то серыми комочками. Комочки подозрительно походили на мозги.
      Примерно на десятом круге я засек внутри кучки некое шевеление и остановился.
      Шевеление усилилось, и из-за могучих начальственных спин вывалился никто иной, как Колька Васильев – следак из горпрокуратуры, с которым я вел несколько дел, по одному из которых даже состоялся суд. Глаза у Кольки были слегка ошалелые. Он прошел пару шагов, все еще продолжая повторять: «Простите, извините, не могли бы вы чуть подвинуться», и только потом заметил меня.
      – Валя, – выдавил он. – А ты чего тут делаешь?
      Я ткнул пальцем в сторону начальственных спин.
      – На происшествие приехал.
      Колька дико оглянулся в указанном мной направлении и произвел нижней челюстью какое-то странный маневр, которое я, за неимением лучшего, решил назвать термином «хохотнул».
      – П-происшествие, – повторил он, придерживая челюсть рукой. – Не хрена ж себе происшествие. Ты хоть знаешь, кого грохнули?
      – Ну?
      – Баранки гну. Сумракова. Слышал о таком?
      Ха. Показали бы мне, кто о нем не слышал. Я бы такого уникума в Академию Наук отвел.
      – Круто. И кто его так?
      На этот раз Колька икнул.
      – Ты, Валя, как скажешь, так хоть стой, хоть падай. По-твоему, киллер на трупе визитку оставил? С вызовом к зеркалу и домашним адресом?
      – Чем убили-то?
      – Пулей. Во-он из того дома.
      Я послушно посмотрел в указанном направлении.
      – Так до него ж локтей восемьсот!
      – Вся тысяча, – поправил Колька. – Уже измерили.
      – И ты хочешь сказать, – медленно произнес я, – что кто-то за полверсты сумел из ружьяразнести голову черному колдуну?!
      – Задача трудная, – согласился Васильев. – Но для хорошего снайпера с классной пушкой вполне осуществимая.
      – А пуля?
      – О! – усмехнулся Колька. – Это и есть как раз самое интересное.
      Он подтащил меня к ковру экспертов с Петровки.
      – Гляди!
      Я пригляделся. Указанный предмет больше всего напоминал бесформенный слиток серебра. Коим, собственно, и был.
      – И что это?
      – Это, – почему-то шепотом сообщил Васильев. – Оболочка пули. Серебро, скорее всего заговоренное. Сообщает дополнительную скорость и так далее. А вот когда пуля подлетает к магической защите, в дело вступает сердечник. Угадай, из чего он был сделан?
      – Сдаюсь, – немедленно сказал я.
      – Сталь, – торжествующе заявил Колька. – По первым тестам на подобие оказавшееся похожим на…
      – Подкову, – закончил я за него.
      Васильев кивнул.
      – И, скорее всего, фаворита скачек.
      – Неоднократного фаворита, – подтвердил Васильев. – И я даже могу сказать, какого именно.
      И только сейчас я начал что-то понимать.
      – Блестящий?
      – Угу.
      – Так, ты думаешь, это тот самый…
      Колька снова кивнул.
      – Произнести вслух это еще никто не осмелился, – сказал он. – При высоком начальстве. Сам понимаешь. Громы и молнии падут на голову принесшего дурную весть. Но большинство тех, у кого извилины еще не совсем атрофировались, похоже, уже сообразили. Больно рожи у всех унылые.
      – Тот самый киллер, который убрал Пятновского, – задумчиво произнес я.
      – А также еще семерых с высокой вероятностью, – дополнил Васильев. – Тот же почерк, а главное – такое же отсутствие всех и всяческих следов.
      – Капитально?
      – Напрочь. Чердак слегка припорошен индийской пылью, но это он перестраховался. А так – не единого следа. Блин, половина ребят в отделе на полном серьезе предполагает, что это какое-то поту-, нет, третьесторонее существо.
      – Жаль, покойника допросить нельзя, – вздохнул я.
      – Допросишь тут. – Колька кивнул вбок, где, в стороне от общей кучки, сгруппировались: тип в сером пальто – похоже, адвокат покойного – и «безутешные близкие друзья» – типичные преуспевающие волшебники в зеленых бархатных кафтанах и непременным атрибутом до пупа. «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том.»
      – Право души на спокойное посмертие, Декларация прав усопших и так далее, – злобно проворчал Васильев. – Тот, небось, уже в аду новоселье справляет – по нему уже давно персональный котел смолой обливался, а эти тут – бдят. А то как бы покойник чего лишнего не сболтнул, мозги-то у него вон – на полковра. Нет, честное слово, в глубине души я этому киллеру сочувствую. Он ведь за нас нашу работу делает, причем намного радикальнее и эффективнее.
      В общем я был с Колькой вполне солидарен, хотя в данном конкретном случае допрос усопшего ничего не дал бы. Что он мог заметить – под каким углом ему пуля в череп вошла?
      – А может, это апсихик? – предположил я.
      – Чушь, – решительно сказал Колька. – У апсихика нет души, но отпечаточки он как раз из-за этого оставляет совершенно неповторимые. Нет, родной. Правда, боюсь, куда проще и куда ужаснее. Это теневик.
      Я открыл было рот, чтобы возразить – и закрыл его, так и не сказав ничего.
      Кто может с полверсты влепить заговоренную пулю в голову черного колдуна и раствориться, не оставив никаких следов? И, заметим – абсолютно не опасаясь посмертного возмездия покойничка? Только человек с теневыми способностями в магии, проходивший службу в спецчастях. Егеря, десант, погран… Господи, да мало ли у нас было (и осталось) спецчастей, где позарез нужны теневики?
      А архив пятого управления после Августа растворился в небытии еще покруче, чем наш киллер с места преступления. Не будешь же перетряхивать всех, кто служил в спецчастях за последние… Даже если отбросить всех полуэльфов, оборотней, и прочих… а ведь на нелюдь и на нечисть списки были все в том же пятом архиве, вот и гадай кто из них кто… Да и к тем спискам, что есть, военные в жизни никого не допустят, удавятся, но не допустят, а скорее – сам кого хошь удавят.
      А наугад ловить – до Страшного Суда не поймаем.
      Картина, представшая перед моим внутренним взором, была настолько уныла и безрадостна, что я не выдержал и застонал.
      – Да ладно тебе.
      – Так ведь труп-то на моей земле! – провыл я. – Значит, «глухаря» этого на меня повесят. А до конца квартала две недели осталось, и фиг я за эти две недели успею раскрываемость исправить. Хорошо еще если одна только премия мимо пролетит, а ведь можно и выговор схлопотать.
      – Да ладно тебе, – повторил Колька. – Как будто на тебя одного повесят. Все мы на этом деле висеть будем, одна наша следственная бригада чего стоит – Никодимов и Колесник во главе, чуешь, какие зубры в дело пошли. А еще РУБОН, а еще Петровка, а еще хранители параллельное расследование вести будут. Кто уж тут какой-то райоделовский опер по особо грешным – так, ноль без палочки. Все на одном глаголе повиснем. Ну когда тебе еще случай представится в такой компании концы отдать?
      – А не пошли б вы все? – уныло предложил я.
      Колька внезапно расхохотался.
      – Чего это ты? – насторожился я.
      – Да так, – все еще продолжая смеяться, выдавил он. – Вспомнил. Иду я третьего дня по 14-ому отделению, дело одно на доследование волоку, а навстречу мне Серега Ухин, ну, помнишь, черный такой… да знаешь ты его, мы еще зачет по метанию вместе с ним сдавали!.. так вот, идет он мне навстречу, а рожа у него ну точь-в-точь как у тебя – аллегория на тему вселенской печали.
      – И?
      – Ну я и спрашиваю, чего, мол, Серый, ходишь смурной, словно упырь пережаренный, посетителей распугиваешь?
      – А он?
      – Да вот, говорит, понимаешь, такое дело. Маньяк у меня на участке завелся. Да не простой, а оборотень.
      – И?
      – Ну вот я спрашиваю, много, мол, народу загрыз? А он мнется чего-то. Да как, говорит, сказать, не так чтобы.
      Мне стало интересно. Слухами земля полнится, но о маньяке-оборотне на соседнем участке я еще не слыхал. Хотя, по идее, уже должен был бы.
      – Ну я его дальше пытаю, – продолжал Колька, – как он нападает, что с жертвами делает: на части разрывает, кровь пьет или какие-то органы пожирает? Что экспертиза говорит – волк или кто? А Серый вдруг из трупно-зеленого красным делается и тихо так бормочет – да нет, не волк. Бобер он. Деревья он грызет, и ножки у скамеек. Уже одиннадцать скамеек обрушил.
      И тут я расхохотался. Так, словно угодил в облако «щекотала». Слезы брызнули из глаз, в горле запершило, я согнулся и едва не упал.
      На меня начали оглядываться. Кто-то из больших начальников, полуобернувшись, возмущенно цыкнул – как, мол, можно смеяться в такой момент, когда… А я все никак не мог остановиться.
      Наконец я все-таки разогнулся и увидел, что Васильев, хотя и из последних сил, сдерживается, очевидно, заготовив кое-что напоследок.
      – Вот, – заметил он. – И я тогда заржал точно так же. А Серега печально посмотрел на меня и изрек: «Да, тебе смешно, а мне его ловить».

      Когда я открыл глаза, за окном мелькали какие-то тени. Я спросонок не сразу понял, что это. Потом до меня дошло, и я витиевато выругался. Соседи сверху опять вышвыривали на улицу мусор.
      Не повезло мне с соседями. Со всех сторон не повезло. А со всех сторон – это значит сверху, снизу и справа, потому что слева у моей однокомнатки соседей нет. И не было. И не будет, потому что стоит наш дом впритык к заповедному парку, на который единственное в комнате окно, к сожалению, не выходит.
      Снизу у меня живут тихие алкоголики. Проблем от них только две. Во-первых, у них пережидают потраву и экзорцизм тараканы и мелкие бесы, чтобы потом расползтись обратно по облюбованным квартирам. А во-вторых, раз в месяц, получив пособие, кажется, по инвалидности, эта парочка надирается до обмороков, и следующие сутки оглашает дом протяжными похмельными стонами, которые сделают честь любому привидению.
      Справа у меня живут… не знаю, кто, но живут. Если следователь по особо грешным делам ангельского благочиния не знает, кто живет у него за стеной – это о чем-то говорит, да? А чтобы вам стало понятнее – у меня кровать к внешней стене приставлена из-за таких вот соседей.
      А сверху у меня живут простые раешные склочники. Вечно они что-нибудь утворят. То уйдут в гости, оставив на плите кастрюлю картошки (вызов пожарных и невыветриваемый запах гари). То зальют всех соседей вниз, начиная с меня и до первого этажа включительно (долго и матерно выпровождали прибудного водяника). То еще что. Пару дней назад вот купили своему отпрыску набор юного колдуна. Отпрыск доигрался. Теперь предметы из набора один за другим пролетали мимо моего окна, и полет их я мог наблюдать совершенно отчетливо – на модные супротивсолнечные чары денег нет, а занавесочки-шторочки меня еще в школе приучили считать мещанским пережитком.
      Прижать бы эту семейку к ногтю… а как? Козырять удостоверением – глупо; тоже мне, особо грешное дело – под окнами мусорить. А на простое увещевание им… как троллю до поэзии.
      Пока я, тихо шипя, поднимался с постели, поток колдовского инвентаря прервался, и соседи принялись орать. Не хуже павлинов, доложу я вам, только менее мелодично. Под эти вопли я и взялся варить себе кофе.
      Соорудить чашку настоящего кофею в условиях мелкогабаритной жилплощади со спорадической водоподачей – искусство, до сих пор не воспетое по причине своей редкости и малоприменимости. Поэтому я ограничился суррогатом – молотым жареным ячменем, которому хитрые литовские маги придали аромат бразильского кофе. «Хитрые» в данном случае – не комплимент, а оскорбление, потому что вызванный по закону подобия запах оставался… простите за каламбур, плохим подобием. Зато в чашке разогретой минералки порошок растворился мгновенно, издав на прощанье тихое шипение.
      Допивая кофе, я включил эфирник. Выпуклая хрусталина поморгала мне с минуту, потом решила, что глазки ответственному работнику строить не след, и заработала в полную силу.
      Чудеса современной магии, чудеса магии… Ну что нормальному человеку в этих чудесах? С тех пор, как Иконников обнаружил, что хрустальная линза с успехом заменяет хрустальный шар, эфирники появились чуть ли не в каждом доме. Несмотря на вечные во времена Стройки проблемы – то с хрусталем перебои, то с полировкой… И что – стали люди от этого счастливее? Ничуть. Все жаловались, дескать, смотреть нечего, одни молебны. Теперь у меня восемь программ в эфирнике, не считая попадающих ко мне по ошибке, наводками от соседей с восьмого этажа, поставивших себе тарелку. Я бы и сам польстился, но вы знаете, сколько сейчас стоят золотые яблочки?
      А смотреть все равно нечего.
      Остановился я, как всегда, на новостях. Премиленькая девушка (судя по ушам, в ней была изрядная доля дивьей крови) щебетала что-то в микрофон, а за ее спиной горели развалины, и команда деловитых карл под басовитое уханье разгоняла слетевшихся саламандр. Что-то где-то опять взорвали.
      Страсть как любят у нас это дело. Куда ни глянь – что-нибудь да взорвано. Традиция такая. Еще с тех пор, когда немытые монахи с горящими глазами метали глиняные кувшины с джиннами под кареты случайно проезжающих мимо царей. Ну и нынешние… гордо несут эстафетную палочку. То кавказские орки, то эльфы-отделенцы, то оставшиеся без работы гномы-шахтеры, то бандиты всех видов и мастей. А разбираться – правильно, благочинию. Кому же еще. Я, правда, в последнее время окончательно перестал понимать, на кой бес это нам-то занадобилось.
      Миленькая девушка пропала из линзы, ее место занял комментатор – в кафтане от Георгия Урманова. Интересно, за что ему платят такие деньги? Или кафтанчик казенный, и сдается бабушке-гардеробщице под противомольные чары после каждой передачи? Не верится что-то.
      – Только что к нам в студию поступила эфирограмма с пометкой «срочно». Решительным успехом увенчалась очередная антитеррористическая операция российских войск на Северном Кавказе. Внезапным ударом уничтожена орочья банда, длительное время наводившая ужас на окрестности селения Назг-Аул…
      Я не сдержался, хихикнул. Как меня радует эфирная болтовня – передать не могу. Антитеррористическая операция войск – надо же! Это же какая должна быть банда, что на нее… ага, 28-й отборно-десантный полк послали? Эх, мне бы в подчинение десантный полк – я бы живо Москву вычистил ото всякой швали, не взирая на пятую графу и красивые глаза. Правда, городской голова был бы недоволен. А без головы у нас ничего не делается… городского, я имею в виду!
      Однако пора и на работу. Так, все взял? Кафтан форменный напялил, папку якобы с бумагами (на самом деле все документы я оставляю на работе, еще не хватало дома себе голову забивать, но папку ношу для солидности)… ага, корочку-то!
      Я бережно опустил берестяной свиток в нагрудный карман. Ладно, что службу мне без него нести трудновато, но платить за портал мне вовсе не улыбалось. Сотрудникам благочиния проход в общественные порталы бесплатный, однако без корочки меня не пропустят ни защитные чары, ни охранник. Собственно, охранники меня могли бы и запомнить – шляюсь я из Подольска в Москву и обратно каждый божий день – но они же тролли, и мозгов у них на это не хватает.
      Как на работу не хочется – сил нет. Наверное, неспроста.
      Я пошарил по карманам, достал колоду карт. Не игральных, а гадальных. Известно же – хоть раз сыграл колодой, и все, нагадать на ней только свою смерть можно: как все карты в крови, тут тебе и смерть пришла.
      – На взгляд, на слух, на нюх, на трех волхвов и семь волков, – пробормотал я простенький наговор и, не глядя, снял.
      Верхней картой вышел туз пик. Нет, положительно, неудачный у меня сегодня будет день! А что вы хотите – рабочее воскресенье, тринадцатое число…

      Гром, в миру более известный как брат… пардон, теперь уже господин Тандыров, обитал в чистеньком белом двухэтажном флигелечке, приткнувшемся аккурат посреди законных полковничьих соток. Вообще-то отставному инквизитору землицы могли бы отвалить и поболе, но сам Гром по этому поводу философски заметил: «Мне ее что, пахать?»
      И то верно.
      Я подергал за шнурок колокольчика. Дверь отворилась и на порог выглянула криво обструганная двусаженная коряга.
      – Ты еще не в камине? – искренне удивился я.
      Дворецкий пропустил мое замечание мимо ушей, который у него, кстати, и не было. Чудо големотехники, называется.
      – Как прикажете доложить о Вас, сэ-эр?
      – Передайте, что пришло большое гнездо, – буркнул я.
      – Извольте подождать, сэ-эр, – исключительно по-английски проскрипел дворецкий.
      – Серов, это ты? – донесся одновременно голос Грома откуда-то изнутри. – Пропусти его, Дуремар.
      Коряга посторонилась.
      – Прошу Вас, сэ-эр.
      – А рожок для обуви у вас найдется? – поинтересовался я, переступая через порог.
      – Да, сэ-эр. Рядом со стойкой для обуви. Справа, сэ-эр.
      Я нацепил пушистые домашние тапочки и, осторожно ступая по ковру, прошел в гостиную.
      Однако!
      – Хорошо, что зашел, Сева, – небрежно заметил Гром. – Ты садись, садись. У меня тут, видишь, перестановка небольшая.
      – Да уж.
      С момента моего последнего визита – а это было всего неделю назад – с гостиной действительно произошли изменения. Если раньше она была похожа на благопристойную немецкую пивную, куда захаживает по вечерам десяток-другой окрестных бюргеров, то теперь это напоминало… это очень напоминало внутренности эльфийского чайного домика. И сидящий на полу перед лакированным столиком хозяин в шелковом халате прекрасно вписывался в интерьер.
      – А куда садиться-то? – поинтересовался я.
      – А прямо на пол и садись! – предложил Гром. – Или ложись, это уж как тебе удобнее. В ногах, знаешь ли, правды нет. Чай вон бери, свежий, только что заварили.
      Я осторожно прикоснулся к тонкой фарфоровой чашечке, настолько хрупкой, что больше всего она напоминала мыльный пузырь, зачем-то раскрашенный под гжель, поднес ко рту, принюхался – пахло чаем – и осторожно прикоснулся губами к светло-синей жидкости.
      Чай был настоящий.
      Я бы удивился куда меньше, углядев на столе у Грома полную чашку бриллиантов. Не то, чтобы я был великим знатоком аланового чая, но у меня все-таки есть свой домашний эльф, который его заваривает. Так вот, чай, который я только что попробовал, отличался от него настолько же, насколько творение Шара отличалось от общепитовского. Такой чай могла заварить только чистокровная эльфийка… минут пять назад.
      Чистокровная эльфийка в доме бывшего инквизитора – невероятно! Сколько ей должно быть? Сто пятьдесят? Двести?
      – Я вижу, ты оценил искусство Аэллы, – заметил Гром, вдоволь налюбовавшись моей отвисшей челюстью. – Так уж и быть, не буду добивать тебя окончательно, чашки она уберет потом.
      – Какого черта, полковник? – выдавил я.
      – Эх, Сева, Сева, – вздохнул Гром. – Вот доживешь ты до моих лет и поймешь, как мало есть на этом свете вещей, которые могут нас, стариков, на нем задержать.
      Три раза «о». Можно подумать, брат-подполковник уже завтра собрался в рай переселяться. Он еще и меня переживет, и эльфийку эту. Он всех нас переживет.
      Гром – человек нужный. Всем нужный. Есть у него одно замечательнейшее качество – он умеет хранить тайны. И не умеет их выдавать. Поэтому я, например, могу иметь с ним дело совершенно спокойно – Гром не заложит меня никому и никогда. Он не может этого сделать. Просто не способен. Этим замечательным качеством его наделили в славные времена Великой стройки Рая на Земле. Магов, способных распутать наложенные на него чары, во всем мире не наберется больше десятка – а после развала ССР они как раз по всему миру разбросаны.
      А человек, который не может предать, в наше смутное время ценится ох как высоко.
      – Ты уж извини, Сева, что приходится два раза подряд тебя беспокоить, – смущенно проговорил Гром. – Но тут заказ поступил. Не то, чтобы сложный, но деликатный, а, главное, срочный. А у меня, как на грех, кроме тебя, из настоящих мастеров никого под рукой нету.
      – Кто? – спросил я.
      Гром протянул мне сложенную вдвое газету.
      – Ха. – На первой странице, рядом с аршинными буквами заголовка «Независимый журналист разоблачает» красовалась безнадежно испорченная зеленой краской физиономия.
      – Парамонов В.С., – прочитал я вслух надпись под рисунком. – Ну и ну. Он же вполне официальное помойное ведро для слива компромата. Задницу подставляет всем поровну. Кому ж это он не угодил?
      – Зарвался господин Парамоша, – пояснил Гром. – Стыд и совесть он уже давно потерял, если они у него отродясь были, а вот чувство меры – недавно. За что и поплатится… вскорости.
      Я приготовился слушать. Информацией подполковник делился щедро – той, понятно, которой считал возможным поделиться – и, самое ценное, информация эта была достоверной. Гром мог не сказать что-то, и «что-то» весьма важное, но говорил он только правду, по крайней мере то, что сам считал таковой.
      – Господин Вэ-эс, – начал Гром, – решил подзаработать по крупному. В ближайшие дни он выдаст на-гора серию убойнейших, действительно убойнейших материалов. По никелевому делу. Помнишь такое?
      – Не очень.
      – Скандал был четыре месяца назад, – напомнил Гром. – Газетеры, эфирник, даже специальные слушанья в Госдуме проходили.
      – Кажется, припоминаю. – Там вроде бы был замешан Синдикат норильских кобольдов и еще кое-кто. – Сколько там сперли – миллионов сорок?
      – Золотыми – около того, – кивнул Гром. – Как ты понимаешь, такая сумма произвела большое впечатление на всех, кроме тех, кому досталась и костер тлеет до сих пор. И стоит В.С.Парамонову хорошенько дунуть – полыхнет до небес.
      – Ему что, в самом деле сдали кого-то? – удивился я.
      – Вот это-то и есть самое интересное, – улыбнулся Гром. – Господину Парамонову сдали компромат на корсуньских. Хотя на самом деле корсуньские в этой операции осуществляли только общее прикрытие, по своей линии. И досталось им процентов семнадцать от общей суммы, никак не больше.
      – Ха! – повторил я. – И кто ж это посмел поднять лапу на хохлов?
      – Гаримовцы, – спокойно произнес Гром. – Они с корсуньскими еще с прошлого лета любимые враги, а тут еще недавно грохот приключился – у подопечного купца пылевсоску рванули, свежеотстроенную. Кто конкретно рванул – один Бог знает, но гаримовцы решили, что корсуньские.
      – Ясно. – Я на всякий случай заглянул в чашку и удостоверился, что чай не возникает в ней сам собой.
      – Сложность заказа, – невозмутимо продолжил Гром, – состоит в том, что его надо исполнить как можно быстрее. Как говорили…
      На моей прежней работе – вчера!
      – …На моей прежней работе – вчера.
      – Охрана? – быстро спросил я.
      – Магическое прикрытие господина Парамоши обеспечивает некий магистр Обдунир. Знаком тебе такой?
      – Слышал. Заговоры-амулетики?
      Интересно, фамилия его происходит от реки Андуин или глагола «дурить»?
      – Есть еще и личка.
      – Сколько и откуда?
      – Один. Из охранного агентства «Чингисхан»?
      – Один? – удивился я. – Точно?
      Кумыса они, что, в этом «Чингисхане» перебрали? Один охранник может разве что пьяных домовых в подъезде шугануть.
      – Один, – подтвердил Гром. – Я понимаю, выглядит подозрительно, но так и есть. Скорее всего, Парамонов просто-напросто пожадничал.
      Я вздохнул. Нет, таких как В.С. убивают не киллеры. Их губит собственная жадность.
      Гром наконец допил свою чашечку и вопросительно посмотрел на меня.
      Я задумался. Два заказа подряд – это, конечно, чересчур. Может подняться нежелательный шум. Тем более убийство газетера. Тут уж шакалы пера и папируса такой вой подымут, что хоть уши затыкай. Да и гаримовцы – твари злопамятные. Хохлы, правда, тоже.
      Зато на два гонорара можно будет минимум на полгода залечь на дно аквариума, закопаться в ил и не отсвечивать.
      – Берусь, – решительно заявил я. – Но… с условиями.
      – Что за условия.
      – Первое и главное – мне нужно два дня.
      Подполковник поморщился.
      – А не жирно будет, Сева?
      – Павел Михайлович, – медленно, четко выговаривая каждое слово, сказал я. – Вы меня знаете не первый день. Лишнего я не прошу. Вы сами в начале нашего разговора сказали, что заказ деликатный. Я встречусь с клиентом на третий день.
      На этот раз задумался подполковник.
      – Хорошо. Два дня. И не минутой больше.
      – И второе. Половину вперед.
      – Ну, Сева! – Гром слегка развел руками. – Знаешь, есть у ляхов такая поговорка…
      – …Шо занадто, то не здраво, – закончил я. – Знаю, вы, Пал Михайлович, мне ее цитировали, и не раз. Но, согласитесь, и дело у нас не на три вареника. Так что, если я берусь решать ваши проблемы, то вы уж и о моих похлопочите. Объясните панам хохлам, что раз я взял заказ, то господин В.С.Парамонов может считать себя ангелом.
      – Ангелом – это, конечно, хорошо, – заметил подполковник. – Но выбить из корсуньских пятьдесят процентов аванса, да еще в валюте… тебя ведь деревянные не устроят?
      – Извините, камина дома не держу, – ухмыльнулся я. Предпочитаю зеленых «виннету».
      – А талер, как ты знаешь, сейчас растет. Фунты тебя устроят?
      – Только те, на которых королева в профиль, а не коала анфас, – попросил я. – А то у меня на эвкалипты аллергия. Кто-то ими простуду лечит, а я чихать начинаю.

      Ступив через порог своего кабинета я из-за всех сил рванул за собой ручку двери… и в последний момент придержал ее подошвой.
      Эх, жизнь моя, жестянка. Страсть как убить кого-то хочется, но дверь, во-первых, казенная, а во-вторых – моя. И новую дверь взамен выбитой мне никто ставить не будет, потому как в соответствие с планом реконструкции капремонт нашего участка запланирован на первый квартал 2005 года и не минутой раньше. Сильно подозреваю, что при утверждении сего плана господа из главка втайне надеялись на то, что до 2005 здание участка рухнет само собой и погребет под своими развалинами всех обитающих в нем стражей правопорядка вместе с подотчетным нечистым контингентом. Не дождетесь, господа! Зло бессмертно, а с ним и мы как-нибудь, да раскопаемся. Хотя бы для того, чтобы получить зарплату за ноябрь месяц. Прошлого года.
      А-а, к лешему! Я протиснулся за стол, сел, обвел взглядом свою каморку – и мне вдруг страшно захотелось взвыть так, чтобы с потолка посыпалась вся оставшаяся на нем штукатурка, а все – и даже детский опер Лисохвостов – задрожали от ужаса.
      На самом деле ничего такого уж страшного в моем кабинете не наблюдалось. Кабинет как кабинет. Причем мой, отдельный, что я весьма ценю. Ну, размерами поменьше, чем склеп у уважающего себя вампира, так ведь живому меньше надо, чем покойнику? Или я не прав?
      У меня ведь даже личное служебное зеркало есть. Правда треснутое и с отбитым уголком, но все же. Вещь, на которою могут позвонить все, желающие полюбоваться моей небритой рожей. Эльфки, например, или просто красивые девушки. Я с надеждой покосился в зеркало и оно послушно отразило физиономию невыспавшегося за день упыря. Судя по синюшным мешкам под глазами, помер этот упырь от последствий прогресса в области алхимии, а именно – процесса дистилляции. Нет, не так, как вы подумали, просто вид после суточного дежурства у меня был такой, словно меня действительно испарили, пропустили через змеевик и сконденсировали заново.
      Естественно, никакой рапорт я писать не стал. Какой рапорт, я даже чернильницу из ящика не вытащил бы, она у меня тяжелая, бронзовая. Да и руки словно свинцом налитые, такими только по чей-нибудь морде постучать, а писать – мигом всю бумагу на клочки, а бумага тоже вещь дефицитная. Ну а пишмашинка на участок всего одна, причем раздолбали мы ее настолько, что буквы «и» и «е» она пропечатывать отказывается категорически, а заменять их буквой «ы» тоже нежелательно. Начальство сие не одобряет. Начальство, как и Остап Ибрагимович, не желает принимать рапорта, напечатанные с ярковыраженным эльфийским акцентом. Так что приходится работать руками, то есть ручкой. Хорошо хоть не гусиными перьями.
      Я вспомнил, как третьего дня Коробкин с двумя серафимами, кряхтя от натуги, приволок в участок шикарнейший «Гномвуд», который он конфисковал у какого-то барыги. Выяснилось, однако, что сей продукт враждебной механики печатает во-первых исключительно рунами, а во-вторых, бустрофедоном – справа налево, потом слева направо, и обратно. После чего оскорбленный до глубины души Коробкин поднял агрегат над головой, попутно установив новый рекорд участка по подъему тяжестей, и с размаху шмякнул об пол. Пол выдержал, «Гномвуд» – нет.
      Кто-то осторожно поскребся в дверь.
      Я затаил дыхание и с надеждой прислушался. Может, крысы?
      В дверь поскреблись снова, а затем она приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась острая мордочка Печенкина.
      – Валь, ты сильно занят?
      – Нет, – просипел я, одновременно старательно телепатируя на всех волнах одну-единственную мысль: «Шел бы ты…»
      Увы, даже если мои мозги и были способны на что-то, кроме как не вытекать из ушей, Печенкин это проигнорировал. Ему это легко, благо своей фамилии он соответствует дословно – сидит в печенках у всего участка.
      – Ну чего тебе?
      – Валь, тебя шеф зовет.
      – На кой ляд? – вслух полюбопытствовал я. Полюбопытствовал зря, потому что Печенкин наверняка не знает. А если и знает, то ни за что не признается, рожа лопоухая.
      – А я знаю? – пожал плечами Печенкин.
      – Ладно, – вздохнул я. – Щас. Вот как только, так сразу.
      Дверь закрылась. Я снова вздохнул, заглянул под стол и с сожалением убедился, что ни в одной из трех пустых бутылок само по себе ничего не возникло. Только две дохлые мухи и один таракан. Таракан был еще жив. Пока.
      Стена кабинетика мягко, но ощутимо содрогнулась. Глухой шлепок, донесшийся из коридора, сопроводил сей катаклизм.
      Так, это уже что-то новенькое. Нас что, уже сносят? Или это Смазлику опять нервный подозреваемый попался. Очень они ему часто попадаются – как увидят гоблина за столом, так и норовят стену лбом прошибить. Причем, что характерно, в одном и том же месте. Там уже вмятина здоровущая, надо будет, кстати, сказать, чтоб он ее прикрыл чем-нибудь… образом, например. Хотя нет, не стоит. Еще настучат – пропаганда старого раешного режима…
      Я поправил покосившееся зеркало, выбрался из-за стола, прислушался – ничего, само собой, не услышал – и с интересом выглянул в коридор.
      – Что за шум, а драки… А-а, привет, Ки.
      – Привет, Валь.
      Та-ак, все ясно. Славянский шкафчик, косая сажень в морде, поглядел из-под потолка на хрупкую девочку и вежливо попросил ее отойти в сторону, потому как он, дескать, сильно спешит покинуть наши негостеприимные своды. А девочка отчего-то взяла и обиделась. В результате шкафчик резко поменял свою половую ориентацию – не так, как вы подумали, а просто голова его очутилась на полу, а ноги где-то в районе потолка. Интересно, долго он так простоит, прислоненный… нет, недолго.
      – Помочь? – предложил я.
      – Вот еще, буду я с ним возиться! – Ки распахнула двери в дежурку. – Эй, парни, заберите этого козла.
      – Подопечный твой?
      – Кто, этот? – Ки легонько пнула бездыханное тело под ребра. Тело никак не отреагировало, целиком погрузившись в изучение себя.
      – Нет, не мой, я его вообще не знаю, просто по коридору шла. Может даже и «терпила». Но козел!
      Старший престол ангельского благочиния оперуполномоченная Китана появилась в нашем участке два года назад, в день своего рождения. А рождению своему она была обязана одному юному, но очень талантливому чародею, который после просмотра китайской мыльной оперы «Смертельный бой» без памяти влюбился в одну из героинь. И, вместо того, чтобы, как большинство ненормальных людей, нацарапать артисточке пылающее неземной страстью письмецо, решил выколдовать свой идеал. Сам.
      Самое забавное, что у него почти получилось. Чего-то он там, понятно, недоучел и во время произнесения завершающего заклятья его вышвырнуло из окна. Этаж был девятый, до земли было далеко, но вместо левитирующего блока юнец выкрикнул-таки последние слога заклинания. В результате приехавшая на место опергруппа застала хладный труп внизу и ровным счетом ничего не понимающую Ки – в пентаграмме наверху. Первые пять дней Ки провела у нас в участке. В ходе проведенного следствия выяснилось, что помимо сногсшибательной фигурки, она владеет русским – с неким очаровательным акцентом и приемами рукопашного боя – в совершенстве. По истечении отведенных законом дней дело было прекращено за отсутствием чего бы то ни было, а подследственная – отпущена на все шесть сторон. Вечером того же дня Ки вновь объявилась на нашем пороге и, мило улыбнувшись, спросила:
      – А можно я у вас останусь?
      Сказать ей «нет» никто, понятно, не решился.
      Участок вокруг меж тем жил повседневной ночной жизнью. Я с тоской проводил взглядом стройный ножки Ки, затянутые в турецкую – а может даже и итальянскую, чем черт не шутит – василисковую кожу, сглотнул набежавшую слюну и потащился на поклон к шефу, заглядывая по дороге во все двери подряд – сам не знаю, зачем.
      – Ты мне портрет подозреваемого дашь или что?
      – А что я могу из такой гущи выжать? – вяло отбрыкивался от нападок опера эксперт-гадальщик. – Это ж не кофе, а сплошной суррогат, он тест подобия еле-еле проходит, какое уж тут гадание. Вот ты мне дай чашку настоящего, бразильского, я тебе не то, что словесный портрет, я тебе астрологическую карту нарисую. С кирлианограммой заодно.
      – Ишь, умник какой. А по потрохам – слабо?
      – Так где ж сейчас хорошие куриные потроха достанешь? уныло отозвался эксперт. – Разве что рыбьи…
      Я тихонько закрыл дверь и сунулся в следующий кабинет. Сидящий там Малинкин, «владелец» соседней с моей земли, сосал информацию из подследственного.
      – А еще чего споешь?
      – Еще? – Подследственный озадаченно уставился на потолок, словно ожидал, что именно на нем и именно сейчас неведомая рука выпишет огненными буквами нечто такое, после чего потрясенный опер уверует в чудеса и наконец отпустит его под расписку о невыезде.
      Я тоже посмотрел на потолок. Кроме полудюжины мух и старых потеков, на нем больше ничего не было. Круги, восьмерки и зигзаги, описываемые мухами, вряд ли были той информацией, которая интересовала Малинкина.
      – А еще говорили, что к Желтому в хату упырь залез, оживился подследственный. – Пробрался, гад, через окно, видит – человек дрыхнет, ну и как кусит, придурок!
      – А Желтый что?
      – Так ведь Желтый-то почему в отключке лежал! – радостно сообщил подследственный. – Он под кайфом был, у него в венах не кровь, а вся таблица этого… ну, как его…
      – Менделеева, – подсказал я от двери.
      – Во, во. Вампир как хлебнул такого коктейльчика – и с копыт долой. Желтый утром очухался, смотрит – лежит.
      – А сам Желтый?
      – А что ему сделается? – искренне удивился подследственный.
      Вообще-то он прав, подумал я, прикрывая дверь. Самого Желтого, поскольку обитал он не на моей земле, я видел всего пару раз и знал его больше понаслышке, но если хотя бы треть ходящих о нем баек верна, то вампиру можно было только посочувствовать. Уж лучше колом в спину. Хотя сам дурак, кто его, спрашивается, из могилы тянул? Лежал бы себе в гробу да посасывал плазму. Говорят, им по гуманитарной помощи спецпайки присылают.
      Интересно, а что если Желтый все-таки заразился? Вряд ли, конечно, раз он до сих пор жив, то должен был выработать в себе такой иммунитет, что ему укус вампира, как мне – комара, но все же! Вампир-наркоман? Такого в моей практике еще не было, да и у остальных в участке, по-моему, тоже. Станет он охотиться на своих дружков-наркашей, или будет таскать шприц для будущей жертвы?
      Глубоко задумавшись над этим вопросом, я механически открыл следующую дверь и только потом сообразил, что делать этого не в коем случае не следовало – дверь эта располагалась в конце коридора и вела соответственно в кабинет нашего дорогого и любимого – шоб он сто лет жил, а двести раком ползал – начальства.
      Нет, вы только не подумайте, что я что-то имею против нашего начальника. Он у нас хороший, иногда. А вот у соседей начальник – тролль. Кербаши Хавалов, добрейшей души существо, не то, что муху – инфузорию не обидит. Правда, не все об этом осведомлены, а потому, угодив на допрос к оперу, у которого росту пять локтей, а клыки в пасти – чуть не в локоть каждый, сразу начинают просить бумагу и ручку – писать явку с повинной.
      Однако господину Половцеву Свет Никитычу до Кербаши далеко. В плане размеров. Поэтому размеры он компенсирует. Вот и сейчас посмотрел он на меня своими зелеными очками и захотелось мне обратиться в мерзкую пузырящуюся жижу и тихо утечь куда-нибудь в подвал, ибо пребывал старшая сила пресвятого благочиния Половцев Свет Никитыч в раздраженном состоянии. Кто его так сумел разозлить, я не знал и знать не хотел, разве что затем, чтоб помянуть недобрым словом, если жив останусь, но довел он Свет Никитыча примерно до уровня тактического джинна. А я и влез, заместо Хиросимы.
      – Явился, Зорин. – Проскрипел Никитыч. – Ну, проходи.
      Я бочком протиснулся в щель и опустился на стул для посетителей, предварительно удостоверившись, что предыдущий гость не забыл на нем свою ручную гадюку. А что? Был у нас такой случай. Каких только «знакомцев» некоторые чародеи не заводят.
      – Явился? – ласково осведомилось начальство.
      – Э-э… так точно, – сознался я.
      – Ну и что с тобой прикажешь делать, а, Зорин? – все тем же подозрительно ласковым тоном осведомилось начальство.
      – Э-э… а-а… А в чем дело, Свет Никитыч? – пропищал я.
      – Не дело, Валя, – укоризненно покачало головой начальство. – Не дело, а дела.
      Как ни странно, поняв, за что меня сейчас будут убивать, я успокоился. Приятно знать, за что умрешь, а еще приятнее, если грехи эти и не твои вовсе.
      – Три «глухаря»! – возвестил чугунному медвежонку на столе Свет Никитыч. – Три! Чем, интересно, ты думал, а?!
      – Так ведь никак не отвертеться было.
      – А голова тебе для чего дадена? А? – Вопросило начальство. – В ней, знаешь ли, мозги водятся.
      Я промолчал.
      – Эх, взять бы да и повесить их на тебя. – Мстительно предположило начальство.
      Я в первый монент не понял кого повесить. Мозги, что ли?
      – Так ведь один и из них уже мой, – напомнил я. – «Заказуха» на Новоапостольской. «Глухарь» капитальный.
      – И поделом! – пробурчало начальство. – Две недели до конца квартала, а у тебя сколько дел незакрытых? То-то. Ты фокусников своих когда брать собираешься? А?
      Я вздохнул.
      – Не знаю, Свет Никитыч. Я и так уж всех стукачей на уши поставил. Они ведь не только на моей земле пасутся, они по всему участку ползают, и у соседей отметились, а валят все ко мне.
      «Фокусниками» именовалась группа мошенников – по неуточненным данным трое-четверо – которые вот уже второй месяц не давали мне спокойно жить. Начали они с неразменных червонцев, потом, очевидно, подкопив денег на оборудование, перешли на липовые четвертаки, а последним их достижением была пачка баксов, которая спустя пару часов обернулась тремястами граммами капустных листьев.
      – Ты, это, давай, заканчивай с ними, – посоветовало начальство. – Конец квартала на носу и потом – кто его знает, чего они в следующий раз выкинут.
      – Постараюсь, Свет Никитыч.
      Половцев одобрительно кивнул, сунул руку в стол, извлек из-под него чайную кружку и с удивлением уставился на нее.
      Во мне зашевелилась надежда.
      – Я могу идти, Свет Никитыч?
      Половцев оторвался от изучения кружки и так же озадаченно посмотрел на меня.
      – Что? Ах, да, иди, Валя.
      Я начал приподниматься со стула.
      – Хотя нет, погоди.
      Я замер, и плюхнулся обратно на сиденье.
      – Тут еще вот какое дело, – пробормотал Свет Никитыч. С послезавтра Корюшкин в отпуск уходит.
      Не-ет! Только не это!
      – Придется, Валь, тебе его территорию на себя взять, – безжалостно забил гвоздь в крышку моего гроба Половцев. – Инда как больше некому.
      – Да за что ж это мне, Свет Никитыч! – взвыл я. – Я ж две земли в жизни не потяну. Давайте уж нарезать, раз такое.
      – Но твою-то территорию Смазлик в одиночку тянул, – напомнило начальство.
      – Так ведь моя-то земля спокойная, тихая, – возразил я. Не то, что у Корюшкина. Он же у себя черт-знает-что развел, не земля, а рассадник нечисти. Глухариный питомник. Да и висит на нем…
      – Висюки мы по другим разбросаем, – пообещал Свет Никитыч. – Да и по ходу… если очень уж большой завал будет… тоже подразгрести поможем. Но территорию закрепим за тобой, Валь. Больше не за кем.
      Я уж было начал открывать рот, чтобы предложить целый список возможных кандидатур, и первым в этом списке стоял лично господин майор Половцев, но натолкнулся на фасетчатый отблеск зеленых очков – и спросил:
      – Можно идти?
      – Иди, Валентин, – благодушно – ну, еще бы, после такого! – позволило начальство.
      Вернувшись в свой кабинет, я некоторое время просто тупо сидел, уставясь в пустоту, после чего с размаху грохнул кулаком об стол и полез в сейф.
      За моей спиной раздался… нет, даже не звук, а скорее я просто ощутил загривком некое похолодание… и резко обернулся, судорожно сжимая служебный амулет.
      – Здравствуй, Валентин.
      – М вам добрый день, дядя Коля, – сказал я, пряча амулет обратно в карман.
      Дядя Коля – участковый призрак. Он живет в участке так давно, что из нынешних работников уже никто не помнит обстоятельств его гибели – героических или не очень. Более-менее достоверно известно только то, что скончавшись – и обнаружив свое новое состояние – дядя Коля сначала попробовал поселиться в своей прежней квартире, но ее отдали одной многодетной семье, а выжить в таких условиях трудновато даже для призрака. Вот и дяде Коле пришлось переселяться на прежнюю работу.
      – Слышал, что тебе Корюшкинскую землю хотят впихнуть, – начал дядя Коля.
      Я издал тяжкий вздох, который призрак, без сомнения, мог оценить по достоинству.
      – Уже впихнули.
      Дядя Коля подплыл поближе к столу.
      – Не повезло тебе, – сочувственно заметил он.
      – Да уж.
      – А я как раз хотел тебя предупредить, чтобы не в коем случае не брал, – продолжил призрак.
      – А чем дело-то?
      – Пока не в чем. Но чего-то там вот-вот приключится. – Призрак пошел волнами, что, насколько я помнил, соответствовало пожатию плечами.
      – Точно ничего сказать не могу, но в воздухе носится.
      Я вздохнул второй раз, развернулся вытащил из сейфа непочатую флягу «Goblinskogo Priveta» в просторечии именуемого спотыкаловкой, латунную рюмку и выставил их на стол.
      – Будешь?
      Дядя Коля мигнул.
      Лучше уж с призраком, чем с самим собой.

      Примерно три часа спустя я подумал, что в очередной раз сглупил.
      Хорошая мысль, как известно, всегда приходит опосля. Если, конечно, еще сохраняется что-то, куда она может прийти.
      Вот и сейчас я наконец-то додумался, что висеть одним-единственным глазом под заплеванной лестницей – это не самое лучшее из того, что я придумывал.
      Ну что, спрашивается, стоило взять и пройти сквозь стену в одну из квартир? Да ничего! Защита на этих стенах если за двадцать лет и не рассыпалась напрочь, то исключительно по неведенью. А даже и новая? Ну скажите на милость, кого может остановить обычная стандартная стена?
      Разве что самого хозяина квартиры. Так нет же – Серову, как всегда, нужно выпендриться! А главное – почему я оставил на виду только один глаз?! Идиот!
      Хорошо еще, что народу по лестнице в это время дня ходило не очень много, а не то я бы точно загремел куда раньше времени. Пыль-то ведь сверху сыплется, а я даже моргнуть не могу!
      А ведь можно было бы и просто в стену спрятаться. Правда, это заклинание нужно поддерживать активно, а с моими способностями к магии… нет уж, лучше висеть.
      Господи, а спать-то как хочется!
      Что?! Не спать, не спать, не спать…
      Я уже настолько отключился от окружающего мира, точнее, того кусочка, который оставался для меня доступным, что засек парамоновского охранника только после того, как он прошел мимо моего глаза и начал подниматься по следующему пролету.
      Пора!
      Самый рискованным моментом был процесс «выпадания». В отличие от настоящего чеширского кота, у которого «мешковая» магия была природной, для меня это занятие было куда более долгим и болезненным.
      Сначала появился нос. Затем второй глаз. Когда из ниоткуда вывалилась вся голова, первое, что я сделал – старательно завертел ею в поисках неблагодарных зрителей. Таковых не обнаружилось. Замечательно. Можно выпадать дальше.
      Мне все же пришлось пережить жуткую секунду, когда «чеширский мешок» едва не застрял где-то в районе колен. Но, слава Богу, обошлось, хотя со стороны, наверное, зрелище было на ура – распяленный под потолком парень, кончики пальцев которого отчаянно пытаются зацепится за край лестницы, а ноги все еще находятся в неизвестно где.
      Не-ет, чем еще раз пережить такое, я лучше весь дом целиком рвану. А кто чей клиент – это пусть на небесах разбираются.
      Наверху громко хлопнула дверь.
      – Уважаемый, ну почему же так поздно? – разнесся по лестнице гулкий барственный тенор. – Я ведь предупреждал вас…
      Монголо-татарин что-то взвизгливо тявкнул в ответ.
      – Ма-алчите… – протянул господин Парамонов. – Вы уже не первый раз нарушаете подобным образом мой жизненный ритм.
      Надо говорить: «Молчать, я вас спрашиваю!» – подумал я, с усилием взводя курок «туляка». А что касается жизненного ритма, тут он прав. Если бы вы только знали, господа, что за удовольствие «работать» пунктуального клиента!
      – И поэтому я вам категорически… – в этот момент господин Парамоша ступил на следующий пролет, узрел меня – точнее, мою тигровую маску – и замер, плавно покачивая отвисшей челюстью.
      А вот это он зря. Если хочешь есть варенье – не лови хлебалом!
      “Туляк” тихонько сказал “пух”, и у господина Парамонова образовался третий глаз.
      Из ствола выплыло облачко дыма. Только теперь охранник очухался и, взвыв, потащил из ножен кривую саблю. Правда, туша его нанимателя все еще покачивалась на негнущихся ногах, полностью загородив проход. Молодецкий прыжок за перила тоже не очень-то помог джигиту – между пролетами было локтей шесть, и перемахнуть их могла бы лошадь, но не ее неудачливый наездник.
      Я в это время уже давно скакал вниз, лихо перекрывая свой собственный рекорд – полпролета за прыжок. И-раз, и-два: тоже мне, кенгуру недоделанный: а-а, черт, ну куда же ее несет?!
      Я успел заметить удивленно распахнутые глаза – премиленькие, надо сказать, глазки, только вот убей, не пойму, какого цвета – и аккуратным толчком отправил девушку обратно вглубь квартиры. А то, не дай Бог, рубанет этот нукер хренов:
      И-раз, и-два… едва не загремел на последней ступеньке, пнул ногой дверь – и, отпрянув в угол, вжался в стену. Нету меня здесь, нету, я просто грязное пятно на стене.
      Охранник подлетел к двери именно так, как я и ожидал – хрипя на скаку, рубя воздух саблей и абсолютно ничего не видя вокруг.
      И на всем скаку напоролся на заботливо выставленный штык.
      Извини, парень. Лично я против тебя ничего не имею, но: головой думать надо, пока она на плечах держится. И только отойдя на два квартала, я сообразил, что, собственно, натворил.

      Как говорят буддисты, карма у меня плохая. Почему-то я все время оказываюсь на месте преступления, когда оно уже совершено, и предотвратить его нет никакой возможности.
      Чертов Свет Никитич! Если б он не навесил на меня корюшкинский округ, черта с два повис бы на мне парамоновский труп. Неприглядный, надо сказать, покойничек вышел из господина газетера – не передать. Усопшие – они, конечно, все не Аполлоны, но выстрел практически в упор оставляет от головы такое месиво… Одним словом, опознавали покойного сначала по костюму – дорогой, собака, у Елдашкина, небось, отоваривался – а потом по ауре, потому что лица у него почитай что и не было.
      Вокруг дома уже выставили оцепление. Бдительные постовые ангелочки покрикивали на прохожих, возбуждая в тех нездоровое любопытство. Интересно, для чего это делается – покойник ведь уже мертв, и ухудшить его участь можно, разве что предав анафеме?
      Хорошо все-таки быть следаком по особо грешным! Приедешь, а тебе уже протоколы подсовывают, акты. Все собрано, все подписано и пронумеровано. А ты только знай думай.
      Так… жильцы опрошены по всему подъезду поголовно. Никто, конечно, ничего не видел. В том числе немолодая особа из квартиры двадцать пять, этажом выше, проходившая по лестнице буквально тремя минутами раньше. Само по себе показательно – значит, убийца пользовался каким-то магическим инвентарем, либо накладывал чары сам… хотя маг такой мощи убийством на лестнице погнушается. И тем более не станет стрелять. Есть ведь «черная смерть», или там «клинок Джафара». В конце концов, файерболом засандалить в неугодного паршивца, потом пепел подмести, и все!
      В мозгу у меня засвербила гаденькая мыслишка. Я попытался ее отогнать, потом не выдержал и, изменив привычке перебирать бумаги по порядку, выискал в стопке акт предварительной экспертизы.
      Парамонов был убит серебряной пулей с железным сердечником. Откованным из подковы фаворита скачек. Только не Блестящего, а Овриэля. Второй раз за неделю я столкнулся с работой киллера-невидимки, только теперь уже мне предстояло разбираться с плодами его профессиональной деятельности.
      У меня в ту самую минуту появились дурные предчувствия, просто внимания я им тогда не придал. Обычно киллер после исполнения заказа ложится на дно. На месяц, на два, на полгода – у кого какие аппетиты, потому что лежка заканчивается, как правило, вместе с полученными за устранение очередного неудачника деньгами. Чтобы выгнать Невидимку на дело через четыре дня после убийства Сумракова, гонорар должен был намечаться запредельный. И я, хоть режь меня, не понимал, с какой стати покойный Парамонов, обливавший грязью новых правителей страны вот уже добрых семь лет, вдруг оказался оценен столь несообразно своим личным достоинствам. Или недостаткам – поди знай, за что его так…
      Интересно, а сам Парамонов – знал? Нутром чую – знал. Охранника себе завел… бедняга, тоже пострадал из-за дурака этого… хотя допросить его еще долго не получится. Лежит охранник под животворящим крестом, и держится на этом свете только молитвами отца-целителя. А если подумать… охранник нужен был ему только от дверей и до вешалки. На ковре сидючи, саблей не помашешь. Как там у него с магической защитой?
      Пойти, что ли, посмотреть? Ребята пока перетряхивают квартиру Парамонова, нечего им мешать.
      Оказалось, что господин Парамоша, как и положено добропорядочному гражданину, оставлял свой ковер на платной охраняемой вешалке. С тех пор, как в целях безопасности эти средства передвижения стали прошивать металлическим кордом, свернуть их и поставить в шкаф практически невозможно – ну разве что вы используете для этого какую-то особенную магию. Но тогда у вас ужеесть личная охраняемая вешалка.
      Ожидал я, признаться, большего. Ковер как ковер, даже не персидский, а бухарский – мне почему-то думалось, что у журналюги такого пошиба тряпочка будет побольше и покруче. Помню, один деятель решил показать себя – парил над городом исключительно на хорошей копии гобелена из Байо. Когда-нибудь видели пролетающий гобелен? Сказочное зрелище.
      Правда… что-то мне тут не нравится, на этой вешалке. Я принюхался. Оперативник, особенно на моей должности, обязан обладать хорошим обонянием. Сколько парней пришлось переводить на кабинетную или, того хуже – постовую службу только потому, что бедняг пробрал насморк… уж и не упомню. И вот сейчас нос упорно подсказывал мне, что здесь что-то не в порядке.
      Только обойдя ковер кругом, я понял, что именно. Над вешалками стоит, в общем, однообразный запах – пыль, моль, нафталин и укроп. Не имею понятия, почему укропная вода входит в состав почти всех противоугонных средств, но факт остается фактом – подавляющее большинство обывателей именно ею полощут по выходным свои половички. Правда, некоторые пользуются бадьяном, но я лично его не выношу – воняет он исключительно стойко и не выветривается, даже когда чары давно спали. А ковер господина Парамонова распространял отчетливое благоухание дягиля.
      Травка эта не из тех, что простые раешные люди в поте лица выращивали на своих двудюжинах соток. Хотя москвичи с ее ароматом знакомы. Отваром корней дягиля в дни разгона демонстраций бывают залиты все улицы. Ничего лучше пока не придумали никакие церковники. Против людей почти всегда используется черемуха, а против демонов – дягиль.
      И, как большинство магопрепаратов первой степени опасности, использование дягиля находится под строгим контролем. Соответственно, Парамоша отнюдь не сам им пользовался. Это должен был делать опытный маг-дефензор. А наш журналист обязан был представить ему вескую причину… или просто сумму, превышающую стоимость собственного ковра, притом не в наших деревянных, а в заморских талерах.
      Интересно получается – на новый шикарный ковер у нашего покойника денег не было… или просто жмотничал. А вот на защиту от демонов он разорился.
      Найти бы этого колдуна… да потолковать по душам.
      Я провел руками над ковром. Следы ауры владельца еще виднелись, но какие-то странные – словно расточиться в пространстве ей не давало некое давление. Ну точно, стоит защита, да такая мощная! Мне живо представилось, как здоровенный какодемон, раззявив здоровенную пасть, намеривается откусить господину Парамонову голову… и ломает зубы о невидимую броню. Так, а метки мастера тут нигде не проставлено?
      Не проставлено. Придется выяснять.
      Охранник при вешалке от моего приближения пробудился и напустил несговорчиво-важный вид. Ну, рожа разожравшаяся, попробуй мне только упереться рогом! В порошок сотру.
      – Охраняем? – поинтересовался я, опершись всем весом о фанерную загородку.
      Рожа кивнула.
      – Когда Парамонов на свою тряпочку защиты вешал?
      Рожа скривилась.
      – Какую… тряпочку?.. – процедил охранник лениво.
      – Сам знаешь! – рявкнул я. – Ну?
      – Недели две назад. – Рожа отвела взгляд. – Хвастался, дескать, у Обдунира ставил. Не хухры-мухры.
      Обдунира? Первый раз слышу. Впрочем, у меня и ковра-то нет, откуда мне знать чародеев по этой части.
      Я поднялся на третий этаж, где царила мрачная суматоха, и, пробравшись вначале через толпу коллег покойного Парамонова, потом – через заслон против этой толпы, и в конце концов – раздвинув локтями собравшихся экспертов, нашел руководившего обыском Колю Иванникова.
      – Слушай, Коль, – негромко (почему-то все вокруг говорили шепотом, хотя и покойника давно же унесли, да и вообще убили его не в квартире, а на лестнице) попросил я, – вы тут не находили визитки такого мага – Обдунира?
      – Визитки вон, в том кляссере, – кивнул Колька. – Только я тебе их не дам.
      – Мне только адрес переписать, – успокоил я его.
      – Тогда вперед, – разрешил Иванников. – Не наследи, смотри.
      – Сам знаю, – буркнул я. Хороший парень Колька, но такого зануды – среди эльфов поискать!
      Памятуя его предостережение, я, прежде чем хвататься за кляссер, протер руки коллоидом. Теперь, правда, до дому придется терпеть липковатую бурую пленку на руках – смывать коллоид в поле полагается спиртом, а он в наших условиях… испаряется… еще на складе. Зато взвешенное в желатине атомное серебро надежно защитит любые улики от моей ауры.
      Итак… на букву «он»… точно, первая же визитка. «Магистр белыя магии, дипломированный дефензор и транспортолог». Какие красивые клички себе нынешние колдуны придумывают! Транспортолог. В раешные времена это называлось коврозаклинатель. Хорошо еще, что не трансмогрификатор. Нахватались, понимаешь, западных словечек.
      Адрес я аккуратно переписал в свою записную книжку, после чего вернул улику на место.
      – Знаешь, Коль, – прошептал я, – спасибо, но я этот балаган на тебя оставлю. Материал вы в участок повезете?
      – А то ж, – степенно ответил Иванников.
      – Вот и ладно, – согласился я. – Навещу магистра, пока не опомнился… нечистый.
      Уже спускаясь по лестнице, я едва не столкнулся со стройным смерчем в женском облике, с цикадным стрекотом каблучков взлетавшим мне навстречу. Лицо девушки я видел лишь одно мгновение, но красота ее успела меня поразить.
      – Это еще что за прекрасное видение? – поинтересовался я у дежуривших внизу товарищей. В протоколах допросов мне не попадались подходящие паспортные данные.
      – Барышня Валевич, – ухмыльнулся незнакомый мне парень с херувимскими нашивками. – Восемнадцатая квартира. С одиннадцати ходила по магазинам, только сейчас домой явилась.
      Херувим покачал головой, не то восхищаясь чем-то, не то изумляясь про себя.
      – А почему не задержали?
      – Ее задержишь! – Парень вовремя сдержал неуместное хихиканье. – Вот, – Он продемонстрировал мне смятый блокнотный листок, – все магазины, что она обошла, я еле записывать успевал. Дескать, в любом подтвердят, что она не киллер.
      Я отобрал у него листок.
      “И все же проверить придется, – сделал я мысленную пометку. – На кого бы это дело свалить?”.

      Это ж надо было так лопухнуться!
      Всю оставшуюся до дома дорогу я крыл себя последними словами. Не то, что бы это помогла сильно – но, хотя бы не завыл.
      М-да. Профессию, что ли, сменить. Благо новая личина – и не одна – давно уже приготовлена, проверена и в любой момент готова к употреблению. Надеть ее, перебраться из стольного града за Уральский хребет и тихо осесть в каком-нибудь Херувимске-на-Ангаре. Устроиться в местный… ну, скажем, отряд истребителей вампиров. Говорят, в Перми хороший отряд… хотя стоп, там где-то Майоирэн служит.
      Кое-какую способность рассуждать я восстановил. По крайней мере, вернувшись, не стал бешено метаться по всему дому, а целенаправленно подошел к шкафу, открыл бар, накапал себе полстакана «Ходунца Трясучего», хлопнул его одним глотком, сел и начал думать по-настоящему.
      Дело, конечно, паршиво, как ни крути. Благодаря этой чертовой девке – дернул же ее нечистый под руку попасться! – все мои способности и предосторожности – тьфу, плюнуть и растереть! Выловят меня примитивнейшим тестом подобия. Положим, не сразу выловят, но если возьмутся серьезно – выловят обязательно. Не ангелы, так гаримовцы. Тест подобия – штука надежнейшая, доказательство воистину убойное. И обмануть его…
      Я замер. Осторожно протянул руку, цапнул пробежавшую мимо мысль за хвост, медленно подтянул к себе, развернул… и с облегчением расхохотался.
      Есть способ, есть! Такой же примитивный, как и сам тест. Рискованный, конечно, не без этого, но по сравнению с тем, что я воображал себе пять минут назад… Все равно, что сказать узнику – «Паря, вона дыра в загородках, да и туча на луну наползла… Правда, на вышке попка торчит, ну так он один, а если ты, паря, щас не сдернешь, выведут себя спозаранку во-он к той стеночке, и там-то кончальный десяток по тебе точно не промажет».
      Фигли. Не для того мы из Черного Ущелья вырывались.
      Дальний закуток нашего подвальчика был изначально мною задуман как замена бани. Бани, понятно, не в смысле мытья, а во втором, не менее обиходном – неосвященной, «ничейной» территории, на которой можно без особых на то ухищрений потолковать с «малыми».
      Рядовой столичный обыватель ведь понятия не имеет, сколь велика Московская община малого народца. Как раньше, так и по сей день. Да что там, простые граждане, зуб даю, зачастую не отличат, скажем, верхнестоячника от панельщика и, нимало не смутясь, кличут их «домовыми». И туда же, до кучи, валят трубчатых, хотя эти-то к ветхозаветным домовым никакого отношения не имеют, а мутировали из мелкой озерной нечисти совершенно самостоятельно.
      Ритуалы общения эта публика – горожане – кстати, тоже исполняет совершенно бестолково, сплошь и рядом, по причине безграмотности не те, что надо, а когда разбушевавшийся полтергейст достанет их вконец, начинают трезвонить на Кудыкину гору или, еще лучше, прямиком в благочиние – вызывать охотников за привиденьями.
      Расслабились, избаловались. При Стройке-то, особенно при бывш. святом Иосифе маленький народец сидел тише воды, ниже травы – да и то уцелел только благодаря Инквизиции – потому что стучал каждый второй на каждого первого, а первый на второго.
      Ну а после провала хранителям уже стало не до мелочи – если уж Меченый приказал всех перевербованых посольских гремлинов сдать с потрохами, что уж говорить про простую раешную мелюзгу. Тем более, что диссиденты, которым эта нечисть совала уши в стены, нынче сидят в таких кабинетах, куда не всякий маг пробьется – а те, кто не успел взлететь на гребне помойной волны и подавно никого не волнуют.
      С приманкой никаких проблем не возникло – мы для этих дел кринку козьего молока на леднике меняем регулярно. Для маленького народца – первое дело, тем более, для городских, которым и обычное-то коровье вскипятить норовят. Они на это молоко сбегаются… ну, как служебные коты на валерьянку.
      Я подвесил бутылочку к потолку, аккуратно разложил вокруг ловчую снасть и принялся ждать.
      Первым на заветный запах примчался крохотный – не больше мыши – чердачный. Как он вообще опустился так низко – ума не дам. Постоял с минуту, пуча глазенки и – насколько я мог разглядеть – жадно облизываясь, попытался подпрыгнуть и, уяснив несостоятельность подобной попытки, начал призывно пищать.
      На его зов почти моментально сбежалось полдюжины собратьев, среди которых была парочка вполне неплохих экземпляров. Я уж было собрался накрывать их, но в последний миг передумал.
      И не зря. Последним, шумно пыхтя и отряхиваясь, из стены выбрался здоровенный – в локоть роста – кухонный. По-моему, с кухни какого-нибудь «нового» русского – ни на чем, кроме икры, так вымахать невозможно. «Хороша икра моя родная, много в ней питательных веществ. Я другой такой икры не знаю… И народ – не знает, и не ест.»
      Подождав, пока вся эта компания заберется в снасти по самые волосатые уши, я подтянул потуже нить заклинания и, припустив в голос ленцы, осведомился:
      – Воруем, значит?
      Кухонный отреагировал на этот вопрос почти так же, как и человек, буде последний услышал его из ясно освещенного и абсолютно пустого угла – подскочил вверх и завизжал.
      Самое главное в общении с малым народцем – терпение. Это мне неоднократно вдалбливали на спецкурсе, да и после я имел немало поводов убедится в справедливости данного высказывания. Мозги-то у них крохотные, да еще вдобавок устроены совершенно особым образом. Поэтому если проученное ему задание будет допускать хоть малейшую лазейку для неправильного толкования, то можно не сомневаться – переврет и извратит самым невероятным образом. Поэтому задание надо формулировать оч-чень тщательно.
      Я провозился с кухонным не меньше получаса, прежде чем он сумел десять раз подряд повторить мой вопрос без особой отсебятины. За это неимоверное усилие он получил вторую ложку молока и был отпущен – на все четыре стороны.
      Теперь мне оставалось только ждать. Вероятность того, что пузатая мелочь вернется за обещанным молоком была довольно высока – где-то шесть из восьми. Шансы же, что он выполнит-таки именно то, что от него требуется, были хоть и поменьше, но тоже приемлемые – три к четырем. Все-таки крупный экземпляр.
      Кухонный вернулся через час с четвертью. С правого уха у него свисала паутина, на пузе темнело чернильное пятно, а бурой архивной пылью он был покрыт весь – с лап до головки.
      – Давненько такой работенки не попадалось. – проверещал он, размахивая зажатым в лапке свитком. – И паспортистка эта – грымза наглая. Говорит: «Я-де, самого Наполеона видела, когда он в Кремль прописывался. Думает, уши отрастила, так… Наполона она видела… Да если она его видела, то я…
      – То ты Козельск от Батыя защищал, – усмехнулся я, снимая обертку с кринки.
      – А крысы у них там в архиве здоровущие. Наверно, они из подземелья приходят. Огромные, серые, а глаза…
      – Глазища, – заметил я, пробегая взглядом свиток. – Говори «глазища». Внушительнее звучит.
      Кухонный кивнул и пронес кринку ко рту. Послышалось звонкое буль-бул-буль.
      Великая все-таки вещь – столичная прописка. Сколько уж ее клятую, ругали, сколько отменить тщились, как гнуснопрославленное наследие Стройки. Щас! Так вот наш градоначальник и разбежался. А как же прикажете потом иногородних выделять, особливо, морд всякой там подозрительной национальности? Нет уж, скорее наоборот – введут какой-нибудь особый «чисто московский» документ.
      А пока прописка была, есть, и будет поедом есть москвичей и гостей столицы.
      В добытой из недр домоуправы справки черным по грязно-серому значилось, что по указанному адресу – ох, надеюсь, что номер квартиры я правильный указал! запомнить-то не запомнил, пришлось на пальцах высчитывать от парамоновской – проживала некая Марина Валевич, двадцати одного года, девица, вероисповедания истинного, роду человеческого… так, это мы пропустим… это нам тоже неинтересно… ага, вот – работающая в заведении «У Ательстана».
      Хм. Где-то я слышал это название. Месяца так три тому обратно. А с кем я тогда встречался? С Эдуардом – по поводу новых секреток, с Саней Хмелевским, к Натали заглядывал, Валю-Трассера видел… Точно! Валя-трассер из второго батальона. Он мне и сказал, что есть в стольном нашем граде такое место «У Ательстана», кабачок-не кабачок, а нечто, косящее на заокеанский «соул-бар». То есть, жратву там подают под пение, местами даже душевное. Бродят туда купчины средней руки, «братки» того же пошиба. Наши, бывшие, там бывают, гренадеры, в основном, с уланами. Ну да нас, егерей, всегда мало – и за речкой и сюда вернулось… немного.
      Я пинком загнал вниз начавший подступать комок, взглянул на часы – без десяти четыре, подходяще. Пока переоденусь – все ж в заведение иду, пока доберусь, как раз шесть и пробьет. Вряд ли моя девица днем работает. Днем в таких местах сонное царство – мухи дохнут.

      Признаться, я не ожидал, что контора магистра Обдунира окажется на Тверском.
      Практическое чародейство – занятие не слишком прибыльное, если, конечно, маг так глуп, что соблюдает все законы и правила без исключения. Орденскую десятину давно отменили, но на ее месте проросли, точно поганки, какие-то налоги, в которых не разбираются даже законники. И даже демоны, которые этим законникам помогают. А еще есть лицензии, которые надо получать – обычно за некую мзду, есть указы, которые положено исполнять до последней иоты… Одним словом, если у мага своя контора, да еще чуть ли не с окнами на Кремль – голову даю на отсечение, что не все его делишки так уж кристально белы.
      Даже атрибутика меня не убедила. Подчеркнуто светлая обстановочка, обои в мелкий крестик, иконы по углам, и секретарша в скромном белом платьице. Скромном не по цене – зарплата у этой девицы побольше моей будет, – а по фасону. Впечатление, правда, портили неудачные попытки секретарши прикинуться эльфийкой. Не хватало только накладных заостренных ушей, а то я точно решил бы, что магистр Обдунир вытащил ее из борделя, что чуть дальше по улице, и от старых манер не отучил до сих пор.
      – Вам назначено? – поинтересовалось это дитя лесов недружелюбным тоном.
      – Нет, милочка, – ответил я. – Мне очень надо.
      И продемонстрировал свои корочки.
      – А-ээ… – выдавила секретарша. – Но я не могу…
      – Доложите, – посоветовал я. – Я не займу у вашего хозяина много времени.
      Конечно, настаивать на беседе я не имею никакого права. Но и магистру нет расчета давать мне от ворот поворот – чтобы я потом вернулся, не приведи Боже, с ордером и в компании мрачных инспекторов Комиссии по чародейской этике? Конечно, если он кристально чист, то может встать на дыбы… но в его честность я не верю ни на грош.
      Оказался магистр совсем не похож на белого мага. Он вообще на мага не был похож – скорее на толстого брата Тука, уронившего по ошибке свою рясу в чан с отбеливателем.
      – Нуте-с, господин благочинный, – прогудел он, подавая мне руку. Пожатие у него оказалось неожиданно твердое. – Зачем изволили посетить мою скромную обитель?
      – Хотел задать вам несколько вопросов, магистр, – вежливо, но непреклонно я пресек попытку задержать себя в двери, и проследовал в кабинет чародея, так что тот волей-неволей двинулся за мной. Секретарша осталась в приемной. Вот и хорошо.
      – И по какому, позвольте узнать, делу? – полюбопытствовал Обдунир.
      Интересно, это у него от рождения имя такое дурацкое, или он себе псевдоним неудачно выбрал?
      – По делу об убийстве Парамонова, – ответил я. – Журналиста… да вы слышали, наверное?
      – А как же, как же, – закивал чародей. – Весьма печально. Но чего же вы хотите от меня?
      – Покойный гражданин Парамонов, – напомнил я на случай, если моего собеседника пронял вдруг склероз, – заказывал у вас противодемоническую защиту. И было это, кажется, совсем недавно?
      – А, вот вы о чем! – непонятно чему обрадовался толстопузый магистр. – Да, действительно, заказывал. Защиту я ему поставил, проверил… и больше мы с ним не виделись.
      – Когда это, кстати, было? – поинтересовался я, доставая блокнот.
      – Тому назад недели три… или две? – Магистр потешно наморщился. – А, память проклятая! Игберлас!
      – Здесь, хозяин!
      Из-под стола выбралось создание, при виде которого у меня разом отпали сомнения. Магистр Обдунир, несомненно, был в лучшем случае серым магом. Потому что ни один белый чародей не выберет для своего знакомца облик лемура. При всей внешней симпатичности этих зверушек… их ведь не случайно называют духами мертвых, верно?
      – Игберлас, когда я обслуживал Парамонова В.С.? – потребовал маг ответа.
      – Сейчас, хозяин! – Бесенок принялся рыться в картотеке с такой скоростью, что у меня в глазах зарябило. Трех секунд не прошло, как он извлек из ящика нужную карточку. – Вот! Двенадцатого числа сего месяца. Установлена… комплексная антидемоническая защита в составе… ну, это неинтересно…
      – Интересно-интересно! – перебил я его. – Читай, приятель, не увиливай!
      Знакомец вопросительно уставился на хозяина желтыми глазищами. Обдунир разрешительно махнул рукой.
      – В составе… талисман бронный, сдерживаемой мощностью до ста пятидесяти килогейст в секунду, чары Аль-Хазредовы стандартные, итальянского исполнения…
      – Достаточно, – прервал я его. – Остальные компоненты, надеюсь, столь же обычны?
      – Вполне, – заверил меня Обдунир чуть поспешно. А не далее как минуту назад он меня уверял, что визита Парамоши вообще не помнит – две недели спустя, это надо же!
      – А не упоминал ли покойный господин Парамонов, зачем ему такая… усиленная защита? – поинтересовался я с безразличным видом.
      Хитрого мага я, конечно, не обманул.
      – Увы! – Обдунир развел руками. – То есть он, конечно, намекнул, что ему угрожает опасность… но это как бы само собой разумеется при подобном заказе… конкретнее мои клиенты, сами понимаете, не распространяются, а для меня спрашивать – значит потерять их доверие. Доверие, знаете – материя тонкая, подобно ауре…
      – Понимаю, – прервал я его. – Такая деталь – в какие сроки был выполнен заказ? Я имею в виду, не подгонял ли вас господин Парамонов, не требовал ли поскорее его защитить? Одним словом, не ожидал ли нападения в самом ближайшем будущем?
      – Можно сказать и так, – раздумчиво признал Обдунир. – Подгонять меня он не стал, конечно, но заказ проходил по первой очереди. Невзирая на доплату за срочность.
      – А сколько она составляет? – полюбопытствовал я.
      – Тридцать процентов, – ехидно встрял знакомец.
      Я поперхнулся. Вот это аппетиты у магистра! Я-то знаю, сколько стоит сама защита. За эти деньги Парамонов мог новый ковер купить, без защиты, конечно.
      – Ррр… – протянул я, не зная, что еще спросить. – Над чем господин Парамонов работал, вам он сообщить, конечно, не потрудился?
      Обдунир молча покачал головой, всем видом показывая: «Ничем не могу помочь».
      – И ничего странного вы тоже не заметили, не припомните?
      – Было одно, – после некоторого раздумья выдал Обдунир.
      Не скажу, чтобы я навострил уши. Когда свидетель начинает вспоминать «странности», его лучше быстренько прервать – а то такое наплетет, хоть святых выноси. Проверяешь до одури, а кончается все пшиком.
      – Приносил он мне, – врастяжку, словно с натугой, выдал магистр, – свой кодовый блокнот. Просил проверить, как работает. Я глянул – все честь по чести, мнимый текст видится. Простыми чарами не снять… да вообще я по этой части не мастак, уж извините. Слишком тонкая работа. Хотя ушлые мальцы, слышал я, щелкают такие блокноты как семечки.
      – Под что у него был этот блокнот замаскирован? – уточнил я.
      – Под Евангелие, – ответил Обдунир. – Самое обычное дело.
      И правда – что странного в том, что у человека при себе библия? Простенькая такая, в бумажной обложке, массового издания. Вот только, зная тайное слово, можно увидеть, что страницы Доброй книги на самом деле пусты, верней – заполнены скорописью владельца этого самого блокнота. Любят такие вещицы те, кому есть что скрывать. Магистр, разумеется, прав – умеючи такой блокнот можно разочаровать за полчаса. Но то умеючи. А случайный любопытствующий либо отступится, либо, в худшему случае, сотрет все, что было написано, но прочесть все равно не сумеет.
      А Парамонов – дурак. В этом я убедился окончательно. Проверять кодовую книгу у мастера по зачаровке ковров мог только законченный идиот, не отличающий некромантии от клептомании.
      – Что ж, гражданин Обдунир, – произнес я, вставая. – Вы мне очень помогли. Возможно, через пару дней вам придется повторить все сказанное вами при свидетелях и для писца… но этим дело и окончится, уверяю.
      Магистр коротко кивнул. Ему явно не хотелось тащиться в суд – желание вполне понятное, – а мне не больно мечталось его туда тащить. Возьмем показания, и пусть катится на все четыре стороны… пончик в балахоне.
      Выходя из кабинета, я поискал взглядом секретаршу. У меня было сильное подозрение, что во время всего разговора она подслушивала под дверью. Девица смерила меня заранее негодующим взглядом. И я не удержался.
      – Барышня, а уши вы в какой протезной мастерской заказывали? – поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, вышел.

      С троллейбусом, мне повезло на удивление. Новенький, чешский – ходили слухи, будто мэрия собиралась приобрести «Брандхеймы» турецкой выделки, но не сошлись в цене – не на троллейбусы, а на градоначальника. Но и «Шкода» по сравнению со старыми раешными «кирпичиками» – огромный шаг по пути к цивилизации. Вот когда дело дойдет до самобеглых тротуаров… Надеюсь, правда, завести к этому времени собственный ковер. Если опять не растрачу все сбережения на какую-нибудь авантюру. Ну кто, помилуй Бог, заставлял меня пытаться сколотить состояние на разводе дискусов? Клятые рыбины строили из себя евнухов при гареме, хотя на вбуханные мною в специальный аквариум деньги я мог бы этот самый гарем нанять на ночь. В конце концов дискусов я продал, но неприятный осадок остался, словно разводили именно меня.
      Искомый мною «Ательстан» располагался в полуподвале – надо отдать должное хозяевам, основательно отремонтированном и переделанном. Правда, на стене напротив кабачка огненными рунами была коряво нацарапана надпись «Все гномы – пидоры!». Начертание рун показалось мне смутно знакомым. Я напрягся и сумел-таки выцепить их из памяти. Ну да, точно – именно так они были пропечатаны в «Саге об Эгиле», репринт издания 1831 года. Перевод достопамятного обращения Эгила к вражеской орде раешные редактора смягчили, а вот в рунную надпись лезть побоялись.
      Внутри было уютнее. Удобные стулья, ненавязчивое освещение, музыка – что еще нужно для приятного времяпровождения? Ну, разве что пожрать бы чего.
      Я углубился в разложенные на столике листы меню и тихо присвистнул. М-да. Понятно, почему они цены в у.ё. указывают – для деревянных ноликов никакой бумаги не напасешься. Но даже так – мы ж все-таки не в Нью-Амстердаме, хотя и успешно догоняем по количеству наличных талеров на душу населения. Правда, распределены они у нас весьма… неравномерно.
      И тем, у кого они отсутствуют, вход сюды, извините, заказан. Сюда изволить ходить «публика» – новоделанные купчины, бандюки… киллеры, кстати.
      – Чего-с изволите-с?!
      Хм. Я зацепился взглядом за мудреное франкское название. Вот еще бы произнести его так. чтобы эта рязанская морда распознала…
      – Же не манж па сис жюр! – отбарабанила, не моргнув глазом, рязанская морда, проследив за моим пальцем. – К нему обычно изволят-с белое “шато-де-рийон” пятилетней выдержки и десерт-с! Фруктовый-с!
      – Отлично. – Я изобразил барственный кивок, вытянул из кармашка титановый «брегет» и глянул на циферблат. – Действуйте.
      Официант сгреб рассыпанные по столику меню и умчался.
      Оставшись в одиночестве, я огляделся по сторонам. Что ж, вполне ожидаемая публика. Которой, кстати, на удивление не так уж много. Компания “конкретных братков” в модных кожаных колетах, что-то оживленно обсуждающая в правом углу, группка неведомо как забредших студиозов – судя по плащам и фуражкам, мгушников – и еще с полдюжины едоков более неопределенного статуса. Для этого часа, пожалуй, народу маловато. Впрочем, время вечернего наплыва у каждого заведения свое. Интересно, а кем моя… кстати, кто? Не клиентка же!.. ну, скажем, знакомая, работает? Хорошо, если в зале, а не, скажем, на кухне.
      В зал, оживленно галдя, вломилась кучка – человек семь – «новорусских». Когда они начали рассаживаться всего лишь за два столика от меня, я непроизвольно поморщился. Ну, что, блин, тише разговаривать никак нельзя?! Хозяева жизни, блин!
      Я неожиданно вспомнил как мы – пятнадцать рыл свежеиспеченных егерей-дембелей – завалились всей толпой в «Регалию», тут же переименованной по такому случаю в «Рыгалию». Зачем я туда пошел – сам не знаю. После Черного Ущелья прошло всего несколько месяцев и внешний мир я все еще воспринимал… ограниченно.
      Вскоре выяснилось, что тот ресторан уже облюбовали местные, тогда еще начинающие коммерсанты. Мы-то еще не представляли всего размаха перемен на Стройке за последние два года и наша реакция на них была однозначной – мы там, за речкой, за вас, сук, кровь проливали, а вы тут… А мы вас туда не посылали, но вот сейчас пошлем… Ресторан мы разгромили качественно. Не зря учили. Была бы взрывчатка – мы бы и здание напоследок рванули.
      Воины-миссионеры!
      Мы привыкли, что там, за речкой, куда мы несли Святое Слово на винтовочных штыках, пуля в лицо, нож из-за угла и рассчитывать можно только на такого же, как ты сам. И мы верили… нас хорошо воспитали и мы верили…по крайней мере, вначале. А через полгода те, кто выжил… просто выполняли свою работу, честный ратный труд. Спасибо, хоть это нам оставили – чистую совесть.
      Но видит Бог, мы не ждали, что на родине нам станут плевать… хорошо, если в спину. Нас всех предали! Кого-то меньше, кого-то больше. Собственная страна!
      – Простите-с.
      – А? – Я очнулся и удивленно уставился на сверкающий круг у себя в руке.
      – Сорри. – виновато сказал я, кладя нож на место. – Я немного… задумался.
      – Ваш заказ-с.
      По крайней мере, выглядело то, что я так неосторожно заказал, вполне аппетитно. А на вкус… Я осторожно попробовал отщипнуть с краю кусочек.
      От блюда – уже наполовину опустошенного – меня оторвал какой-то неприятный тренькающий звук. Это был не дикий акын, как я сперва подумал, а всего-навсего юный менестрель в эльфийской курточке новомодного ядовито-зеленого цвета, настраивающий свою эолу.
      К моему немалому облегчению, вскоре к нему присоединились барабанщик – полугном, если судить по росту и полугоблин, если судить по внешности – однако, услышав пробную дробь, я решил, что дело он знает туго, и бард – парень средних лет, с характерным хвостом за правым ухом.
      Я, было, решил, что он и будет петь, но время шло, а корме треньканья, позвякивания, бдин-ннов, бумов и прочих деловых звуков с эстрады не доносилось. Похоже, музыканты ждали еще кого-то.
      И дождались. Через зал стремительно пронеслась никто иная, как моя давешняя знакомая, стремительно вскочила на помост и бросив на ходу что-то вроде, «извините, ребята, задержалась,» подошла к краю. Почти сразу же за ее спиной вспыхнуло неяркое сияние, а в остальном зале стало чуть темнее.
      М-да! От такого сюрприза я едва не выронил вилку вместе с нанизанным на нее кусочком заморской вкусности.
      Ай да девица Валевич, вероисповедания истинного, роду, вне сомнения человеческого – без всяких там накладных кончиков ушей, хотя глаза все-таки чуть подведены.
      Зато вот платье на ней было… я бы сказал, вызывающее. Короткое – чуть ли не до колен – черное, только у самой шеи ярко белела полоска воротничка. Ладно, хоть без этого… как бишь его… декольте. Зато руки почти все на виду.
      Нет, я, конечно, все понимаю, и, вообще-то, даже приветствую… В конце концов, в двадцатые одевались и похлеще – пока не выяснили, что для фиговых листочков расейский климат, мягко говоря не тот. Но я-то рос в восьмидесятых, когда разве что паранджу не ввели, и то исключительно по идеологическим соображениям.
      – Добрый вечер, господа, – проговорила девушка. Голос у нее оказался очень звонкий и… чистый. А то я уж было начал опасаться, что она, как некоторые свежезапалившиеся звездочки, пытается скомпенсировать недостаток таланта недостатком одежды.
      – Я спою вам сегодня несколько песен. И первая из них – «Весна».
      Эту песню я уже слышал – она несколько раз мелькала в эфирнике. Незатейливая и совершенно незапоминающаяся мелодия. Но исполняла ее девица Марина хорошо. С чувством.
      Пожалуй, решил я, рассеяно вертя в руках бокал, прикинуться восхищенным до глубины души поклонником особого труда не составит. Попробовать пригласить ее к столику и попытаться найти ее… гримерку, что ли. Должна же она где-то переодеваться в это… безобразие.
      По-моему, это была третья по счет песня… или четвертая? Неважно!
      – А сейчас песня для тех, – девушка на миг задумалась, – кто в далекой стране сумел сохранить веру, любовь и надежду. “Афганская сказка”:
 
Пробелило курганы поземкою рано
Вечерами одной не гуляется, Таня.
В сентябре проводила на службу Ивана
А служить ему выпало в Афганистане.
 
      На миг мне почудилось, что я уже слышал где-то эту песню – так знакома была мелодия. Или просто близка.
      Я отчетливо увидел в призрачном свете колдовского зрения берег безымянной горной реки, темную груду сбитого транспортного ковра – магозащита не сумела уберечь его от «эрликона» – и бесчисленные белые квадратики уплывающих вниз по теченью солдатских писем.
 
Пролетела весна – и лето настало.
Поднялся одуванчик, готовясь к полету.
И нашла она в ночь на Ивана Купала.
Чародейный цветок у степного болота.
 
 
Попросила его: – Посвети мне в тумане.
Я тебя напою и от зноя укрою.
Ну а ты помоги мне увидеться с Ваней.
За горячей пустыней, за снежной горою.
 
      Белые вершины оставались справа по борту. Мы летели уже второй час, и впереди раскинулось плоскогорье Талим-Шах и трое!.. трое не вернулись из этого рейда и мы даже не смогли вытащить их тела – нас зажала оркская банда, пришлось менять позицию, вызвали «прикрышку», а после драконов там не осталось ничего, даже пепла – только спекшийся камень…
      Девушка пела… а я сидел и смотрел на нее… сквозь нее… туда где за пределами светового круга стояли призрачные тени в окровавленном камуфляже. Не было видно только лиц, но мне и не нужно было их видеть – я помнил их. Всех их.
      Мы подъехали к броду вечером, но темнеть еще не начинало. А до кишлака на том берегу, было, версты три. Мы даже не успели толком расположиться – воздух наполнился свистом и мины рванули чуть впереди – первый залп лег недолетом. Несколько воткнулось в песок почти рядом с нами и все здорово струхнули, но они так и не взорвались – китайское барахло, в них взрывчатки не было, потому и улетели дальше остальных. Майор приказал сворачиваться – кто бы там не был, в этом кишлаке, нас они рядом терпеть не желали.
 
Три душмана вдоль берега ставили мины.
На подмогу к себе призывая Аллаха.
А на плотной стене остывающей глины
Пела нежную песню какая-то птаха.
 
      Под моими пальцами что-то жалобно треснуло. Я механически переломил полированную планку пополам… потом еще раз. Потом до меня, наконец, дошло, что я делаю, и я быстро запихал получившиеся щепки под скатерть.
      По-моему, хлопал еще кто-то, кроме меня. Не помню.
      Ноги, казалось, сами вынесли меня наружу. К счастью, на этот раз извозчика ловить не пришлось – украшенный черно-белыми шашечками ковер парил поодаль и мгновенно среагировал на призывный свист.
      – Гони! – потребовал я, плюхаясь на подушки.
      Пилоту, похоже, подобные закидоны пассажиров были не впервой. Он спокойно набрал высоту и лишь саженях в ста от земли, не оборачиваясь, осведомился: – Прямо?!
      – К Цветочному гони! – Заорал я так, что, наверное, расслышали прохожие внизу, и, чуть отрезвев, добавил. – Ближайшему.
      Больше всего я опасался, что торговцы уже разбрелись. Времени уже – не так, что бы позднее, но, по нонешним меркам, достаточно тревожное.
      Слава Богу! Под деревянными навесами еще переминалось с лапы на лапу достаточно зеленых и пупырчатых лиц орочьей национальности и, пролетая над ними на бреющем, я разглядел искомый мною… предмет.
      – Вон к тому!
      Не дожидаясь, пока ковер опустится, я перегнулся через борт, и, ткнув в нужное ведро, крикнул.
      – Сколько?
      – Э-э, дарагой. – Орк ожесточенно зачесал затылок. – А сколько надо, а?
      Вся его тяжкая мыслительная работа была выписана у него на морде огненными буквами – день почти что закончился, цветы не проданы, но клиент на прокатном ковре, по всему видеть торопится – заломить покруче, потом сбросить и попытаться втюрить максимум цветов.
      – Все!
      – Ы?
      – Все забираю, морда зеленая, понял, да!?
      – Весь ведро!? – уточнил орк. – Это будет… э-э… будет…
      Не дожидаясь, пока он продерется сквозь трясину арифметических подсчетов, я рванул кошелек, сыпанул несколько талеров прямо на ковер – пилот сгреб их в тот же миг, хоть и сидел все время спиной – швырнул кошелек прямо под сапоги торговца и сгреб всю охапку – колючих, черт! – безупречно алых роз на ковер.
      – Гони!
      – Прямо?
      – Обратно гони!
      Пожалуй, дверь в служебные помещения я пнул излишне сильно. Не стоит так обращаться с имуществом, тем более, чужим. Ладно, хоть не вышиб напрочь.
      Но все равно я решил исправить свою ошибку и дверь в гримерку пинать не стал. И стучать тоже.
      – Кто… Ой!
      Несколько секунд мы с девицей Мариной ошеломленно смотрели друг на друга. Точнее, я смотрел на изящную, кружевную, прозрачную, да ко всему же изрядно задравшуюся сорочку, а госпожа Валевич глядела на охапку роз из-за которых выглядывали… пожалуй, что только мокасины «Ред Бул».
      А потом руки у меня словно сами по себе разжались и цветы начали медленно-медленно падать на пол. Один, два, дюжина – бух – и на полу гримерки образовалась алая копна.
      – Это… мне?
      Я сглотнул и попытался хотя бы кивнуть, но сумел всего лишь моргнуть, зато довольно явственно.
      – Ой! – Девица придала кулачки к подбородку.
      Какая же у нее ослепительно милая улыбка – подумал я и сообразил, что стою, все еще растопырив руки. А еще я сообразил, что вот уже полминуты бесстыдно пялюсь на… на… и начал медленно подстраиваться под цвет пола.

      Люблю бетон! Так по нему красться хорошо – не передать! Просто чудо, как хорошо. Тихо ступаешь, не скрипит ничего, и домовые бетона не любят. Сквозь доску домовому просочиться – как раз плюнуть, а вот через железобетон – ни-ни. Значит, соглядатаев этого рода можно не опасаться. А на прочих – вон, гапон наш стоит с крестом наготове.
      И ничего бы им, сволочам, не было, если бы не зарывались, вот что характерно! Жадность людей губит, недаром причислена она к смертным грехам. Наши орденцы, правда, так дело повернули, что за смертные грехи как раз по смерти и судят. Но это уже теология.
      А так – ну судите сами. Повадилась одна банда московскими квартирами торговать. По бумагам, само собой, продавала их не банда, а фирма, но кто же на бумаги смотрит? Орки орками… то есть урки урками . Скупают у стариков квартиры, наводят косметику, потом перепродают. А старушки куда-то все деваются. Уезжают, наверное, к внучкам на Кудыкину гору.
      Мы все гадали, какими утюгами они старушек пытают. Даже договора проверяли – нет, подписано по доброй воле! Никому и в голову не приходило, как на самом деле у них все устроено. И не пришло бы, когда б наших фраеров жадность не заела.
      Никто старушек не пытал. Убивали их сразу. Смертельная доза миндальной кислоты в чай – и каюк бабушке. А наготове стоял некромант, который этих бабушек быстренько поднимал на ноги. Зомбабушка подписывала все, что ей подсовывали, после чего ее упокаивали – уже навеки. Зомби, конечно, и так никому и ничего не расскажет, ежели его правильно заколдовать, но для надежности… Тем более, что тела зомби разлагаются очень быстро, а от изначальной ауры остается на костях шиш да ни шиша.
      Так бы и уменьшалось поголовье московских пенсионерок стремительными темпами, ежели бы этим уркам не захотелось огрести двойной гонорар. В самом деле – бабка почти совсем свежая, а они – на помойку. Непорядок. И решили они этих бабок приспособить к делу. Начали с малого – записали в нищенки. Замотали в тряпье, измусолили во всякой дряни – поди разбери, чем там от бабки несет, грязью или тухлятинкой? А потом аппетит пришел во время еды. И начали эти зомбированные бабки осаждать конторы по всей Москве. То в одну аферу влезут, то в другую. Обнаглели их хозяева вконец. Но и это бы им сошло с рук.
      А погорели смешно. Мало им было прикарманивать старушечьи пенсии(которые покойницы получали регулярно). Они одну старушку послали выправлять себе повышенное довольствие за счет города. Как ветеранше Великой Отечественной войны. А та в коридоре столкнулась со знакомой.
      Видит знакомая – что-то не так. И устроила настоящий цирк – со служебным крестом, с воплями «не подходи, порешу!», одним словом, раскусили зомбабушку.
      Так что теперь крадемся мы по бетонной лестнице. Мы – это я, Колька Девельков и отец Иннокентий. Будь это обычные бандиты, хватило бы нас с Колькой, благо дом уже оцеплен. А раз с ними некромант, пришлось брать гапона. Генерального, значит, архипастыря особого назначения.
      Дверь, как и следует ожидать, заперта. Колька дергает шнурочек на косяке, и за дверью начинает симпатически бренчать колоколец.
      – Ихто тама? – доносится визгливый старушечий голосок.
      Ну, если мы квартирой ошиблись – вот смеху будет!
      – Бла-ачиние! – гаркает Колька, для солидности вытаскивая корочку.
      Непослушный свиточек в его пальцах никак не хочет расправляться.
      – Пошто пожаловали, ироды? – вопрошает из-за двери бабка так враждебно, что у меня невольно закрадывается сомнение – а успели ли ее прикончить? Мертвая так бы не стала выкаблучиваться. – Нетути вам поживы! Вона, на третьем этаже гонють, и на пятом гонють, и в соседнем подъезде гонють, а у меня нетути!
      У-у, вредная!
      – Откройте, благочиние! – чуть резче командует Колька. Краем глаза я вижу, как отец Иннокентий вытаскивает из-под рясы огромный крест и беззвучно шевелит губами, нацелив святой символ на дверь.
      – А ордерь, ордерь у тебя ести? – надрывается бабка. – Без ордеря вас пущать нельзя, знаю вас, иродо-о-ов… – Голос бабки начинает растягиваться, переходит на протяжении одного «о» из фальцета в басы и глохнет, переходя в еле слышное клокотание.
      По лицу отца Иннокентия течет пот, крупными каплями, как дождь по оконному стеклу. Тяжелая эта работа – отпускать неупокоенных.
      – Да будет воля Твоя, да святится имя Твое… – доносится до меня, и в ответ из-за двери я слышу дикий, истошный визг.
      – Ломайте дверь! – зычно ревет гапон. – Ломайте, чадушки! Уйдут ведь, уйдут, окаянные!
      Нас с Колькой долго упрашивать не приходится. Хилая дверь вылетает с полпинка. Хорошо, не успели новые хозяева сделать ляхремонт – новую, усиленную холодным железом дверь только тараном и вынесешь, проще бывает стену рядом крушить.
      Конечно, манипуляции отца Иннокентия не прошли незамеченными. За дверью уже стоят наготове двое «быков» – парни откровенно волотьих габаритов. У одного в лапищах палица, у другого – арбалет-ручничок. Э-э, мальчики, кто же с таким оснащением против благочиния прет? Арбалет звякает пружиной, Колька выдергивает стрелу из воздуха и демонстративно ломает. Я строю самую мерзкую гримасу и делаю шаг вперед, молясь, чтобы трусливая дрожь оставалась где-то на уровне плеч и не касалась пистолетных дул, которые смотрят арбалетчику точнехонько в лоб.
      – Господи поможе! – стонет отец Иннокентий. Светящийся крест гнет его к земле.
      У порога расплывается вязкой, тягучей слизью куча мокрого тряпья. Мир праху твоему, бабушка. Не уберегли мы тебя… ну ничего, тебя последнюю.
      Секунду мы с «быками» играем в гляделки. Потом оба разом опускают оружие.
      Я коротко отмахиваюсь стволом – пошли, мол, отсюда, в «воронок». Ребята на лестнице их и встретят, и проводят. А нам троим – вперед.
      В квартире стоит какой-то странный запах, перебивающий даже сырую, стоялую вонь распавшегося зомби. В кухоньке бьется стекло и слышен многоэтажный мат – это оставшиеся «быки» лезут в окно, наивно полагая, что там их никто не ждет. Глупые! Вышли бы через дверь – отделались бы легче, а так «сопротивление при задержании», а то и «попытка побега» – это если наши, кто посообразительнее, крикнут: «Стоять! Вы арестованы!».
      Из-за двери в комнату пробивается неяркое зеленоватое мерцание. И пронзительный визг, истошный, неумолчный.
      – На счет раз! – Мы вышибаем дверь и останавливаемся на пороге.
      Промедлили, остолопы. У входа промедлили. Хотя если здесь уже такое творится – значит, еще до нашего прихода началось.
      Зеленый свет дают перевернутые канделябры. Сейчас такими никто уже не пользуется, сейчас симпатические светильники у всех – огни святаго Владимира, как в газетах писалось. А лет триста тому обратно за перевернутые свечи платили полновесным серебром, потому что делать их умели одни только карлы, они же цверги, а какому же королю охота, чтобы во время балов гостям капал за шиворот расплавленный воск? Никакой магии в них нет, но все равно жутко глядеть, как пламя бьется на фитиле, облизывая подвешенную свечу снизу, будто костер инквизиции – привязанного к столбу эльфа.
      Сейчас перевернутыми свечами пользуются только черные маги. Это от них несет драконьей кровью и кадаверином.
      На полу, прямо поверх потертого половичка, начертан пентакль, темные линии горят изнутри, будто раскаленная проволока. Толстячок в черном балахоне, больше похожий на старшего чародейного сотрудника в каком-нибудь заштатном МИИ, чем на наследника мрачной славы господ Тот-Амона и Жиля де Ре, подергивает ручками, вычерчивая перед собой в воздухе каббалистические знаки острием атейма – как оружие скорее декоративного, но напороться на этот клинок – мало не покажется.
      – Господь Сущий, Господь Святый, Господь Триединый… – разносится по малогабаритке сочный рык гапона. Пентаграмма вспыхивает кровавым огнем.
      Я с перепугу стреляю. Пуля замирает в воздухе над пентаграммой и медленно, как свинцовая снежинка, опускается на пол. Теперь вся надежда на отца Иннокентия. Успеет он заклясть некроманта, покуда тот не завершил ритуал – хорошо. Не успеет…
      Не успел. «Абраксас!». В пентакле намечается какое-то движение, в упор не видимое, заметное лишь краешком глаза. Некромант с торжествующим воплем режет себе ладонь, чтобы капли крови брызнули на знак «шин». И из-под половичка, разламывая пентаграмму, с дурным воем лезет, расправляя перепончатые крылья…
      Выверна. Очень крупная зеленая выверна. От облегчения я чуть не забываю выстрелить. Вторая пуля разбивает твари череп, и недоделанный дракончик валится на пол. Все, моим пистолетом теперь можно разве что по лбу приложить.
      – Лежать! – орет Колька.
      Размечтались. Если б этот гаденыш собирался сдаться, не было б и спектакля со свечами и призываниями. Мы оба кидаемся на него, пытаясь в тесноте не наступить на обрывки пентаграммы, медленно извивающиеся под ногами, и в этот момент наш гапон показывает себя.
      Произнесенное им СЛОВО бело-огневой стеной проходит по комнате, отправляя в небытие все сатанинство. Исчезают черные шнуры на полу, тает труп выверны, сами собой возвращаются в нормальное состояние перевернутые иконы, гаснут свечи. Затем и сам толстопузый чародейчик начинает расслаиваться, аура сходит с него пластами, даже не черными, как положено настоящим злодеям, а – грязно-бурыми, с желтыми прожилками жадности. А вслед за аурой приходит черед души. Этого я видеть уже не могу, но понимаю по тому, как маг впадает в каталепсию. Колька осторожно вынимает из послушных чужой воле пальцев атейм, но тот вспыхивает голубым пламенем и рассыпается в прах.
      Отец Иннокентий решительно раздвигает нас, подходит к окну, срывает тяжелые от пыли занавески. В комнату песчаной лавиной рушится солнечный свет.
      – Исполать вам, батюшка, – хором произносим мы с Колькой, низко кланяясь гапону.
      – И вам, добры молодцы, – без особого смирения в голосе отвечает отец Иннокентий, также кланяясь.
      Что ж, ритуал соблюден – пора и за черную работу браться.
      – Эй! – ору я из окна. – Экспертов сюда! Да поскорее, пока все не рассосалось!
      Следы магии – материя во всех смыслах слова тонкая. Дунешь – и нет ее. А нам надо всю банду подвести под каторгу. Чтобы больше никому в голову не пришло изводить московских старушек.

      До чего же хорошо валяться в казарме после рейда! Просыпаешься… ну, просыпаешься, правда, все равно рано, сигнал к побудке у нас такой, что мертвого подымет. Но зато ты по этому сигналу не взлетаешь, точно петух жареный на плетень, а неторопливо так зеваешь, потягиваешься, переворачиваешься на другой бок и давишь ухо дальше. До обеда. Потому что сон после рейда – он святее всех святых Стройки вместе взятых.
      Интересно, что сегодня на третье? В прошлую среду хороший компот был. Не иначе, сам Эрланир готовил. А кто у нас сегодня старший по кухне? Сдается мне, как раз он и есть. Вот уж нажремся от пуза, за весь этот проклятый подножный корм, за сухпаек из песка… поймать бы того урода-интенданта, который эти заклинания наговаривал, и песка ему в зад засыпать – по самую глотку. Гоблины такое дерьмо не жрут, а уж они-то по дерьму специалисты известные.
      Та-та-та-ти-та-таа!
      Ноги выбрасывают меня из кровати еще раньше, чем мозг осознает этот факт. Казарма, за миг до этого напоминавшая надежно освященное кладбище, превращается в разворошенный муравейник.
      Благо, что далеко бежать не надо – все, кроме оружия, свалено у койки. Кираса, мокасины – шнурую наспех через крючок, потом перевяжу, если будет время. Подхватываю связку с амулетами и бегом за винтовкой.
      За порогом солнце с ходу режет по глазам. Бегу вслепую – иначе затопчут нафиг – пока сквозь слезы не замечаю впереди что-то большое и прямоугольное.
      – Вторая группа – по коврам!
      Глаза, наконец, хоть немного адаптировались, поэтому я могу различить проем в борту и устремляюсь в него.
      Командир уже тут – сидит рядом с пилотом и демонстративно глядит на свой японский «брегет» с котярой на крышке.
      Плохо дело!
      Ковер начинает подъем еще до того, как в него заскакивает последний – Витюню втаскивают подмышки – и с разворотом уходи вверх. Ставя заслонку на место, бросаю взгляд вниз – б…, прости мя Господи, грешного, лучше б я этого не делал, в смысле, вниз не глядел! Высоты не боюсь, но когда земля вот так вниз проваливается…
      Командир щелкает крышкой и, прежде чем спрятать часы, несколько секунд ожесточенно хмурится.
      – Идем в Бай-Муры. Будем вытаскивать седьмую группу. Они выбросились вчера вечером. Должны были оседлать тропу. – Фразы командира отрывистые и четкие, словно винтовочные выстрелы.
      – Их засветили и зажали. Банда до 500 рыл. Есть муллы и шаманы. Портал не открыть.
      Еще бы! Бай-Муры – это настоящее змеиное гнездо, второй по величине укрепрайон в нашей провинции. Там все есть, даже плавленый сыр в хрустящей обертке.
      – На рассвете их пытались накрыть минометами. Выручили ступы «прикрышки». На отходе по ним выпустили осу.
      – В Бога, в душу, в Пресвятую мать! – неожиданно взрывается пилот и, облегчив душу еще парой подобных кощунств, поясняет: – У нас вчера в третьем звене ковре завалили этими осами. Хорошо хоть, пустой шел. Полборта нет, в ковре дыра тлеет – сели на вынужденную за сорок верст до базы и полчаса тряслись, пока портал не открыли. Теперь приказ – в предполагаемую зону действия ос – не входить! Так их всех и перетак!
      Сидящий в хвосте за многостволкой бортпортной-гном добавляет не менее смачное выражение на Старой Речи и ожесточенно давит на педали. Блок стволов с тихим визгом начинает раскручиваться.
      – «Прикрышки» больше не будет, – резюмирует командир. – Перед высадкой отработают крокодилы. Задача – сбить банду с соседних высот. Закрепится и держаться. Пока не снимут седьмую.
      То, что от нее осталось. Если они бой ведут с вечера… огнеприпас на исходе… да и вообще.
      Гном неожиданно разворачивает многостволку и выпускает очередь куда-то вправо.
      – Чего там?
      – А-а, призраки, суки.
      Я кошусь за борт. Несколько лунных призраков сгрудились у засохшего деревца. Мерзкие твари, хотя и не очень опасные – они, в основном, высасывают колдовскую силу, хотя могут напасть и на раненого. Хорошо хоть, не очень живучие, заговоренное оружие их выносит на ять… Вот как сейчас.
      Вторая – более длинная – очередь перерубает деревце пополам и разносит призраков буквально в клочья – на камнях остаются бледно-гнойные брызги эктоплазмы.
      – Патроны побереги, – советует пилот.
      Бортпортной, не оборачиваясь, делает непристойный жест и снова вцепляется в рычаги многостволки.
      – Подлетаем. – Курешан сплевывает за борт какую-то бурую жвачку и поудобнее перехватывает ружье.
      Мимо неторопливо, тяжело пролетают крокодилы. Ветер доносит вонь падали. Солнце поблескивает на чешуе.
      Начинается.

      Пробираясь через толпу торопящихся по домам обывателей от портала к порталу, я размышлял о превратностях магии в применении к убийству.
      Вот этот наш неуловимый киллер, скажем. Теневик. Полагаю, он не единственный представитель этого обделенного меньшинства, подвизающийся на преступной ниве, но уж точно самый… одиозный.
      Такая соблазнительная способность – не оставлять магического следа. Теневики не имеют ауры, с них нельзя снять кирлианку, их не берут никакие мантические приемы и не воспринимают чары определения личности. Их не засекают даже магодетекторы. Те из них, что берутся за развитие своей способности всерьез, способны обмануть заговоренную пулю.
      Думаю, намного больше теневиков работало бы на организованную нечисть, если бы не Третий закон Ньютона: «За всякую магию приходится платить эквивалентной». Теневиков не берет магия – но и сами они практически не могут ей пользоваться. Простейшие заклятья – вот предел их способностей, и то, как правило, не наложенные самостоятельно, а покупные. Наш киллер-невидимка – уникум среди теневиков. Он самостоятельно настраивает оптический прицел, а это требует каких-никаких, а чар.
      Зато пули его никто не заговаривает. Магии в них нет, кроме присущей самим материалам – серебру и железу. Но такая пуля пробивает любую магическую защиту и убьет любое существо, будь то живое, неживущее или мертвое. В чем за последнюю неделю успели убедиться господа Сумраков и Парамонов.
      За неделю… В первый раз Невидимка пошел на этакую наглость. Интересно, почему? Едва ли он выходит на заказчиков сам – так поступает только пушечное мясо. У ребят вроде Невидимки, как правило, есть посредники, обычно очень профессиональные. Одному киллеру не дают больше четырех-пяти заказов в год, и платят столько, что он может жить безбедно. А тут, извольте видеть – одного за другим валят «нового русского» и журналиста. Может, тут есть связь?
      Да нет, это мне уже мерещится. Какая уж тут связь? Сумраков – фигура не того калибра, чтобы привлечь внимание Парамоши. Наша жертва предпочитала министров всяких, губернаторов, олигархов. Новобогатей-колдун, ненароком перешедший дорогу чрезмерно обидчивым конкурентам – это не его профиль. Так, криминальная хроника.
      Значит, напрашивается другой вывод, куда менее приятный. Парамонова надо было убрать как можно скорее. Не через месяц-два, а сегодня-завтра. Что лишний раз подтверждает – дело в нарытом компромате, который Парамоша хотел слить в печать. Жареный материальчик.
      Но почему Невидимка? Засвеченный уже не раз – ему бы на покой собираться, – недавно отработавший Сумракова? Защита, поставленная толстяком Обдуниром, смогла бы остановить разъяренного демона… до тех пор, пока Парамоша сидит на ковре сиднем. Да, в конце концов, разве свет сошелся клином на демонах? Мало ли других способов убить человека. А чего стоит телохранитель из хваленого «Чингизхана», мы уже убедились.
      Поймаем организатора этого цирка со снайперами – непременно спрошу, что ему в голову ударило. А в том, что мы его поймаем, у меня как-то даже сомнения не возникло.
      Потому что убийство это – грязное. Слишком много следов. Что-то видел охранник. Что-то слышали соседи. Не уверен, что сам Парамонов успел заметить своего убийцу, да и попробуй, выбей разрешение на его допрос – справку из городского благочиния, справку от районного благочиния, ордер от прокурора, разрешение от митрополита и штамп от управления по защите прав усопших, который трудно заполучить, даже если призрак явится туда лично и будет требовать допроса, капая эктоплазмой на бумаги. Поговаривают, что весь штат этого злосчастного управления сидит на содержании не то у банды вампиров, не то у призрака Орденского Секретаря бывш. святого отца Иосифа – ни те, ни другой по понятным причинам не хотят, чтобы всякие там благочинные нарушали их и без того сомнительный покой.
      А еще надо будет поподробнее расспросить соседей покойника. Тетку из двадцать пятой, кто там еще был… а, всех не упомнишь. Девушку из осьмнадцатой квартиры, с которой я столкнулся на лестнице, в конце концов. Ну и что, что ее дома не было? Не про убийство расспросить, а просто так. Мне не так часто выпадает поболтать с красивыми девушками.
      Интересно, а если пригласить ее на свидание – что будет?
      Кстати, у меня есть прекрасный повод. Расследование загадочного убийства – чем не способ пустить пыль в глаза? Решено. Завтра с утра загляну к ней… с парой вопросов… и договорюсь на вечер… О дыре, которую мог пробить в моем холостяцком бюджете хотя бы один ужин в ресторане, я старался не думать. А заодно – обойду еще пару квартир в том же подъезде.

      Я ехал к другу, с которым не виделся уже год. Да, ровно год. Но сегодня к нему зайти надо. Сегодня – обязательно.
      Место здесь правильное. Вековые деревья широко раскинули кроны – а сквозь них яркими клинками падают солнечные лучи. Хорошее место для таких как он. Калитка отозвалась на мое прикосновение тихим скрипом. Смазать бы ее…
      – Ну, здравствуй – голос мой отчего-то сделался хриплым.
      – Друг.
      Давно не виделись. Дела, дела, дела… закрутился… ну, сам знаешь, как бывает. Нет, семьи пока нет. Да ладно, не старик, успею еще. На примете… ну… как тебе сказать…
      Я сел на скамейку. Достал из сумки мелодично звякнувшие стаканы. И наполнил их до краев прозрачной, как родниковая вода, огненной жидкостью. Один пододвинул ему, второй взял себе.
      – Ну, – голос снова дрогнул. – Будем.
      Водка обожгла горло. И также обожгли хлынувшие, будто из стакана воспоминания…
      Местность перед кишлаком нашпигована минами. Ихними и нашими. Как они тут все к чертям не подрываются – не понимаю. Большой ведь кишлак. Лоза в руках Аоэллина ежесекундно дергается. Мина справа, мина слева… если бы по нашему следу попыталась проползти змея, сломала бы хребет через две сажени. Это при том, что через добрую половину мин мы просто перешагиваем. Выстрел! Падаем кто где стоял. Первая мысль – только бы не накрыть пузом как-нибудь сувенир с солнечной Сицилии. Вторая – ну все, б… прости Господи… побрились!
      Мучительно медленно текут секунды, а характерного свиста энфильдовской пули все нет. Вместо него из кишлака доносятся гортанные крики басмачей. Орут они где-то с полминуты, после чего все снова затихает.
      Ух! Пронесло. Судя по тому, что лупили вообще не в нашу сторону, палил какой-то по уши обкурившийся аскер.
      Наконец выходим к дувалам. Собаки молчат – хоть одно заклинание работает как надо. Вот часовых бы так…
      Дом, который нам нужен, находится почти в середине кишлака. Информатор донес, что сегодня там будет ночевать Али-ага Зульбеддин – тип, за которым местная инквизиция гоняется уже лет шесть. В банде у него большее пятисот рыл, два миномета и один мулла. Кроме того, по слухам, недавно ему переправили из Пакистана горную пушку. Достал он всех изрядно, и приказ однозначен – в меченом доме валить все живое!
      По дороге попадаются двое местных. Женщину с тяжеленным кувшином замечаем издалека и пропускаем, а на второго нарываемся почти в упор. Приходится валить из арбалетов. Труп оттаскиваем в арык и наскоро присыпаем.
      Около дома двое часовых. Один дремлет, опершись на ружье, за что и получает стрелу в горло. Второго душит шарфом Шар.
      Просачиваемся во двор. Эмиль, Курешан и я остаемся на стреме, остальные на два-три врываются внутрь. Из дома доносятся хлопки арбалетов и бесшумок. Скрип калитки. Во двор заходят два басмача. Один тащит на плече ружье, у второго за поясом сабля и два пистолета.
      Я совершаю головокружительный прыжок с арбы, сбиваю второго басмача на землю и два раза всаживаю нож в толстый ватный халат. Первый начинает поворачиваться и в этот момент Курешан разряжает в него оба ствола бесшумки. Басмач медленно оседает. При этом на рыле у него появляется улыбка и я понимаю, чему он улыбается, еще прежде, чем соскользнувшее ружье ударяется прикладом об утоптанную глину; щелкает курок и сноп огня ударяет в сонное небо. Кишлак превращается в разбуженный муравейник. Басмачи лезут из всех щелей. Информатор – сука! Тут, похоже, вся банда Зульбеддина.
      Связист орет, что если через четверть часа не выберемся, ступы «прикрышки» накроют нас вместе с кишлаком. Подбодрил, нечего сказать.
      Пока что нас выручают троллебойщики – знай себе хлещут из своих дур картечью вдоль улиц.
      Выбрались! Карабкаемся на соседний холм. До него полторы тыщи локтей, и пули вокруг нас продолжают посвистывать.
      Ступы появляются неожиданно, словно чертики из табакерки, проносятся над кишлаком, делают горку и с разворота лупят ослепительными голубоватыми молниями. Потом еще – чем-то оставляющим в воздухе белый след.
      Со склона кишлак видно как на ладони. Над ним повисают облака пыли и дыма, постепенно сливающиеся в одно. В его глубине продолжают сверкать вспышки.
      Звук выстрела почти неразличим на фоне грохота разрывов. Просто Сом – Паша Зарубко – неуклюже заваливается набок, потом на землю. Бросаемся к нему… посреди спины выходное отверстие с кулак. И багровое, быстро расползающееся пятно.
      Я допил второй стакан, зажмурился, медленно вздохнул. Вот. Мне, пожалуй, что, и пора. Ничего, что так недолго?
      Нет, ну как же… Ладно. Бывай. И прости, Бога ради, коль что не так!
      Я закрыл калитку, тщательно завязал узел на веревочке и, напоследок, с тоской посмотрел на крест из красного, с прожилками гранита.

      Когда я подходил к дому покойного Парамонова, настроение у меня было самое радужное. Даже весьма сомнительные перспективы навешенного мне на шею дела не отвлекали меня от наслаждения жизнью. Солнце сияло так задушевно, небо синело так безалаберно, что хотелось немедленно призвать их к порядку. Сновали над головой ковры, блистая яркими узорами – старые, раешные, потусклее и поскушнее, а новые импортные, персидские или европейские – поярчей и поблескучей. Даже вечно злые московские прохожие, которых не повеселит даже смерть злейшего врага, казалось, чувствовали снизошедшую на город благодать, и немного помягчали лицами.
      Вот в таком светлейшем расположении духа я и начал обход квартир.
      Тетка из двадцать пятой меня не порадовала. Удивительно было, как только у нее хватает соображения не одевать правый тапок на левую ногу. Зато в квартире номер пятнадцать, как я выяснил загодя у Коли Иванникова, проживала бодрая старушка старой раешной закалки, живо интересовавшаяся бытьем соседей. К ней я и направился.
      – Знала я его, покойника, знала! – радостно сообщила мне Клавдия Захаровна Дольник, одновременно пытаясь напоить спитым чаем. – Тихий был жилец, упокой Господи его душу!
      – Тихий? – переспросил я, пытаясь не подавиться приторно-сладкой – жизнерадостная бабуся, не спрося, бухнула в кружку с надписью «Свят, свят, свят!» три куска рафинада – жидкостью.
      – А то же! – подтвердила Клавдия Захаровна. – Эти новые-та, с ними же не уживесси! То им ремонт заладится; бусурман нагонят – шуму-грохоту, хоть святых выноси! Вон, в пятнадцатом доме, так вовсе потолок обвалился с такого ремонту. То нет ремонта, и хозяев нету – что делают, где шлендрают, Бог их весть, а тараканы ходют. То вот тараканы опять же, соседка рассказывала – огромные, злые, что твои собаки! Тож бусурманские.
      Я попытался представить себе злого широкоплечего таракана.
      – А наш-то, светлой памяти, тихий был жилец. Нелюдимый, одно ж, ни с соседями не побеседует, ни гостей приведет… оно и к лучшему, конечно, а то такая ноне молодежь пошла… страха Божьего на них нету, что ни девка – то блудница, что ни мужик – то или алкаш, или этот, как их… а, нихремастер! – Старушка махнула рукой, сетуя на испорченность грядущего поколения. – Так к чему я… А! Нелюдимый, говорю, жилец-то был, и в разъездах часто – по ко-ман-ди-ров-кам! – торжествующе выговорила бабуся трудное слово. – А так чисто золотой был. Ни мусора от него, ни шума. И вежливый.
      Я покивал. В натуре В.С.Парамонова начинали открываться неведомые глубины – до сих пор никто из знавших его лично или заочно не называл покойника «вежливым».
      – Так говорите, Клавдия Захаровна, не ходил к нему никто? – переспросил я. – Совсем-совсем? Особенно в последние дни – ну, неделю там, месяц?
      Бабка призадумалась.
      – Было! – воскликнула она радостно. – Эх, старость злая… Запамятовала совсем, ваше благочиние! Был у него гость – как раз тому дня… да, неделю тому обрат. Я еще удивилась – к кому такой прикатил? Не на ковре, вишь, а на карете, а кони таки гладки, блестящи, гнедой масти четыре жеребчика.
      Я подивился острому зрению бабки. Это ж надо – с третьего этажа еще углядеть, что там у коней между ног! Хотя, может, и придумывает. В ее возрасте простительно.
      – А сам такой видный мужчина, представительный, хотя молодой. И как выглядел, помню! – почему-то обиделась бабка, хотя я ничего не сказал. – Значит, волосы темные, лицо такое… длинное такое… на лицедея этого эфирного похож, как его… от, совсем память отшибло… ну, который в «Золушке-восемь» прынца играет?
      Не будучи поклонником бразильских сериалов, я представления не имел, на кого похож давешний парамоновский гость, но почел за благо понятливо закивать. В конце концов, восьмая «Золушка» еще не кончилась; надо будет – включу и посмотрю.
      – Я еще подивилась – нешто в осьмнадцатую кавалер пожаловал? – продолжала старушка. – Значит, зашел он к нашему… упокоенному… а долго не сидел, скоренько вышел, да смурной такой… и ушел. Я и карету-то разглядеть не успела как следует, только, помню, крыша темная, и по ней узоры колдовские.
      Вот пошла мода – на каретах разъезжать! И улицы наши истоптанные не смущают. Это старые, в центре, еще покрыты брусчаткой, как в старые времена, а по новым районам хорошо если дорожки пешеходные проложат. Хорошо тому живется, кому персы ткут ковер… а кому ковра не дали, тот меси родной навоз. Студенческая частушка времен моей юности; в те времена это называлось «сатирой». Хотя счастливые летчики из моих знакомых утверждают, что хрен редьки не слаще. Пробовали когда-нибудь найти в районе Садового кольца свободную вешалку?
      – А с тех пор никто к нему не заходил. Только тот бусурман с ножиком, что за ним таскался бесперечь, – заключила старушка. – Вот такие дела, господин благочинный.
      Бусурман с ножиком – это, надо полагать, телохранитель, ныне лежащий в воскресительном отделении Склифа. Судя по всему, зря лежащий; чудо еще, что после такой раны он не отбросил копыта на месте – видно, Невидимка чуть промахнулся. Но даже если незадачливый сотрудник «Чингисхана» и выкарабкается, показания он не сможет дать еще долго. С того света вызвать, пожалуй, быстрее будет. Только что он расскажет? Как напоролся на нож в подъезде? Или как тип в маске пристрелил его подопечного?
      А насчет кареты с темной крышей – надо будет навести справки, кто это навещал нашего отшельника в его уединении.
      – Благодарю вас, Клавдия Захаровна, – проговорил я, вставая. – Вы очень помогли следствию.
      – Вы уж, ваше благочиние, найдите ирода! – с надрывом попросила старушка, и – готов поклясться – прослезилась. – А то что же деется-то, если хороших людей ни за что на своем пороге убивают!
      Возможно, покойный Парамонов и не был такой уж отпетой сволочью, если по нему хоть кто-то прольет слезу?
      От словоохотливой бабушки я отправился с соседям Парамонова напротив, но тех дома не оказалось. А чего я хотел? Рабочий день, все на службе.
      Проверив еще пару квартир, я, наконец, набрался духу, и, поправив фуражку и отряхнув форменный кафтан, позвонил в дверь квартиры номер восемнадцать.
      Звонить пришлось довольно долго – минут пять, с перерывами и руладами. За это время я успел растерять куцые огрызки новоприобретенного благодушия и всерьез забеспокоился о судьбе госпожи Валевич.
      Марина Станиславовна Валевич… красивое имя у девушки. Необычное. Везет вот некоторым. Не то, что мое – серей некуда: Валька Зорин. Таких валек по стольному граду – на каждом дворе. А Марина Валевич, наверное, одна. Так и слышится что-то шляхетски-гордое, вальяжное… даже в нищете стоящее наособицу. А живет наша Марина, к слову сказать, не бедно. Не роскошно – тому свидетелем поцарапанная дверь времен соломоновых – но и не бедно. А может, дверь – это из-за отсутствия мужской руки? Девушка, вам дверь поменять не надо?
      Наконец за дверью залязгало, точно в кузнице, и глазок на уровне моего плеча залихватски подмигнул.
      – Кто там? – послышался приглушенный голос.
      – Господство Зорин, – представился я, наклоняясь к самому глазку. – Из благочиния, по делу Парамонова. Я к вам вчера заходил, помните?
      – А… – выдавила девушка неопределенно, и дверь чуть-чуть приотворилась – ровно настолько, чтобы просунуть крестик.
      Я от неожиданности икнул. Любой встречи можно было ожидать – особенно в наше время, когда благочинским не особенно доверяют, – но чтобы с оружием в дверях останавливали!
      – А нельзя зайти чуть попозже? – спросила Марина вяловато, и не сдержала зевок.
      – Я вас поднял? – с раскаянием сообразил я.
      – Да, – отрезала девушка.
      Что-то в ее голосе показалось мне неубедительным, хотя брошенный в узкую щель взгляд подтверждал показания – встречать незванного гостя барышня Валевич вышла в халатике, наброшенном прямо на ночнушку. Хорошо живут кафешантанные певички. Спят до полудня…
      – Если вам неудобно, могу зайти в другое время, – предложил я вежливо.
      – Д-да… – Девушка проморгалась немного, тряхнула головой, сфокусировала взгляд на моей физиономии. Дверь приотворилась пошире. – Вы извините… что я так…
      – Ничего-ничего, – с напускным благодушием успокоил ее я.
      – Вы мне напомнили… одного знакомого, – объяснила девушка. – Н-неприятного. Не обидитесь, что я вас не приглашаю?
      – Мне, – улыбнулся я, – по службе не положено обижаться.
      Марина несмело улыбнулась.
      – Вы правда извините, – пролепетала она, – но уж очень невовремя… Может, вечером… Ой, нет, вечером я выступаю…
      – В ресторане «У Ательстана», – закончил я за нее.
      – Знаете? – удивилась она.
      – Служба такая, – пожал я плечами.
      – Нет… – Девушка смутилась. – Решила, захаживали…
      – Ну что вы, – я попытался придать физиономии выражение, подобающее патентованному гишпанскому инкубу, – если бы я наведывался в это заведение прежде, то, без сомнения, запомнил бы вас. Позволите заглянуть к вам на работу?
      Ой, Валя, не перебарщивай! Соблазнитель нашелся.
      – Да, заходите, конечно, – обрадовалась барышня Валевич. – Садитесь за столик налево у эстрады, он обычно в резерве, если спросят – скажете, я пригласила…
      Неимоверным напряжением лицевых мускулов я, не издав не звука, все же смог донести до собеседницы, что ее слова прозвучали несколько двусмысленно. А вот реакция ее показалась мне совершенно уже неправдоподобной.
      – Ну да, – повторила Марина, – пригласила! А что – нельзя?
      Я, к стыду своему, стушевался, как бывает со мной всякий раз, стоит девушке взять инициативу на себя. Издержки усвоенного в нежном возрасте «морального катехизиса строителя рая». У немцев было проще – киндер, кирхе, кюхе, и никаких гвоздей.
      – М-можно… – промямлил я.
      – Тогда подходите к семи, – решительно заявила эмоциональная барышня. – На допрос обещаю явиться… или вам подписку дать?
      – Ну что вы, – усмехнулся я, – все официальные клятвы, будучи пережитком Стройки, давно отменены как вредные для души. Значит, в семь?
      – Непременно, – девушка мотнула головой. – А покуда…
      – Позвольте откланяться, – вставил я, не дожидаясь, когда с нежных женских уст слетит нечто более грубое.
      – Пока! – игриво бросила девушка, захлопывая дверь.
      Если мне не показалось, то изнутри лязгнуло три тяжеленных засова.
      Нелепый какой-то вышел разговор. Донельзя сумбурный. И мало того – меня не покидало ощущение, что барышня Валевич не то пыталась от меня отделаться, то ли, наоборот, решила воспользоваться моим появлением в своих целях.
      И тем не менее, сбегая по лестнице с третьего этажа, я совершенно несолидно насвистывал.

      В магазин я вернулся скорее по привычке. До назначенного на вечер свидания с Мариной оставалось еще добрых пять часов, и тратить их впустую было… ну, почти кощунственно. Во всяком случае для меня, представителя раешного поколения. Это теперешнюю молодежь ежечасно убеждают, что праздность не грех, а вполне богоугодное занятие, нам же с куда большим пылом внушали совсем другое. Кое-что из внушенного осталось.
      Ну а если без шуток, то за последние две-три недели я изрядно подзапустил магазинные дела, беззастенчиво свалив их на Шара с Македонским. Мне действительно было не до того – сначала Сумраков, вокруг которого пришлось поползать по чердакам, колокольням и кустикам, потом этот чертов газетер…
      Поэтому, войдя в магазин, я направился прямиком к прилавку, и, игнорируя взметнувшуюся ввысь бровь Шара и удивленное «мр-ур» Македонского, выволок из-под него здоровенный фолиант, долженствующий служить книгой записи заказов.
      Я, конечно, немного погорячился, когда покупал его. Девять десятых сего чуда переплетного искусства все еще продолжали оставаться девственно пустыми. А примерно такая же доля измаранных страниц была заполнена чушью, за воплощение которой я, будучи пока в относительно здравом уме и твердой памяти, браться не собирался ни под каким видом. Ладно еще просьба достать двух самочек скорпены, – тут добрый человек, похоже, просто не осознавал всей тягомотности просимого. Причем самцы его, видите ли, не устраивают! Спасибо еще, что не самочек василиска.
      А вот о чем, интересно, думал посетитель, заказавший «полное семейство огненных головастиков»? Кроме того, что само содержание этих милых существ можно подогнать под статью «хранение магически вредоносных субстанций», так ведь они удрать норовят чуть ли не чаще, чем все остальные мелкие бесы, вместе взятые. А что может натворить полное семейство огненных головастиков, скажем, в многоквартирной инсуле… тут уж уголовным грехом не отделаешься, тут можно и по терроризму загреметь.
      Так, это мы уже видели, это тоже… лялиусов, в принципе, можно поискать. В Москве ими мало кто занимается, но рыбки красивые, даже если заказчик не явиться, пристроить сумеем. Так, а вот рогатых жаб Хьюи я не повезу специально. А то я не догадываюсь, что этот урод с ними делать собрался! Начитаются всякой доморощенной оккультной муры с лотков, и, сколько потом не убеждай, что из рогатых жаб не делают афродизий, и максимум, что вызовет сие варево – это качественное расстройство желудка… неистребима в народе мечта о магии на халяву. Нет, не повезу. Жалко жабку.
      Хм… а вот этой записи я не видел.
      – Эксклюзивное оформление интерьера, – вслух прочел я. – Заказ от двенадцатого сего месяца. Заказчик – некий господин Вэ Туруханов из ЗАО «Альгамейд Среднеруссия», вызов служебного и личного зеркал прилагается. Что за дела пошли в королевстве датском, а?
      – Да так, – задумчиво отозвался эльф. – Он, по-моему, просто спасался от дождя. 12-е – это прошлая суббота, как раз такой ливень был… ну, ты помнишь.
      – Помню. – Я зябко поежился, вспомнив, как колыхался в своем «вороньем гнезде» под хлещущими струями. Промок я тогда до костей и, если бы не амулет, лежать мне сейчас с хар-рошей ангиной.
      – Ну вот, – продолжил Шар. – И, как всегда при сильном дожде, участок с вывороченной брусчаткой, тот, что напротив сухоручкинского дома, превратился в непроходимую трясину, скрытую под поверхностью огромной луже.
      – Это ты мнерассказываешь?! – возмутился я.
      – В ней-то, – эльф проигнорировал мой возмущенный возглас, – экипаж господина Туруханова и завяз. Намертво.
      – Что ж он не на ковре был, если такой умный? – скептически осведомился я.
      – Сударь, вы безнадежно отстали от моды, – усмехнулся Шар. – Коврами сейчас пользуются только не признающие приличий…
      – В смысле – отмороженные?
      – …так называемые «братки». Солидные же предприниматели или, как принято говорить на заморский манер, «бизнесмены», перемещаются исключительно на собственных экипажах. Высший шик – это, разумеется, единороги, потом следуют олени, желательно златорогие, затем кони. Как обычные, так и магические.
      – Магические – это какие, например?
      – Если постараться вспомнить. – Шар воздел глаза к потолку. – Не далее как два месяца назад мне довелось лицезреть экипаж, запряженный восьмеркой коньшмаров.
      – Мяв, – поддакнул Македонский.
      – Что?! Да эти же твари полквартала снесут в преисподнюю, если сумеют вырваться!
      – Как говорите вы, люди, – оскалился эльф во все тридцать шесть зубов, – за что купил, почем и продаю.
      – Ну-ну, – скептически протянул я. – И давно уже наблюдается сия тенденция в нашем высшем обществе?
      – Да уж года два как.
      – Надо же! – искренне удивился я. – Теряю хватку. В среде моих, можно сказать, клиентов происходят такие вещи, а я о них не имею ни малейшего представления.
      – Ты еще просто не дорос «исполнять» фигуры такого уровня, – серьезно заметил эльф. – И благодари за это Бога. Пока ты «работаешь» по хоть и крупной, но шпане, где крутизна измеряется длиной ковра и набрюшной цепи – у тебя есть шанс.
      – Положим, я не собираюсь останавливаться на достигнутом, – отшутился я, одновременно – чертова привычка! – мысленно прикидывая, как бы я мог «исполнить» клиента в экипаже. М-да, а ведь с точки зрения личной безопасности карета куда надежнее ковра. Ей даже аварию толком не подстроишь – эффект отлетевшего колеса не сравним с эффектом разошедшейся под седоком ткани, под которой – полверсты воздуха и очень твердая земля. Опять же: тот, кто находиться внутри, полностью скрыт от любопытных взглядов – попробуй прицелиться в мелькнувший на миг среди занавесок силуэт. Ну а уж о том, сколько защитных заклинаний можно на нее навесить, не беспокоясь при этом, что они вступят в конфликт с левитационными чарами… Н-да, воистину век живи, а два учись!
      – А у этого… Вэ Туруханова какая упряжка была?
      – Обычная четверка гнедых. – Шар слегка повел плечами. – Хорошие орловские двухлетки, шергинские или нижегородские.
      – Ясно, – вздохнул я. – Будем считать лошадиную тему закрытой… до поры. А скажите-ка вы мне, цветы мои… донные, с чего б это у сего достойного мужа появилась мысль декорировать свое служебное обиталище аквариумами? Сам он дошел до мысли такой, или подмог ему кто?
      – Сам, – невозмутимо отозвался эльф. – Я просто показал ему насколько своих эскизов… рассказал, где мы уже выполняли подобную работу.
      – Ми-ияу! – радостно подтвердил Македонский.
      – Про городскую управу, небось, натрепал, – догадался я. – Маленькую такую слабость второго помощника градоначальника… которая городу ежемесячно в пару тысяч полновесных талеров обходится.
      – Просто, – задумчиво заметил Шар, – я подумал, что, при всей твоей человеческой нелюбви к работе мы можем позволить себе еще одного эксклюзивного клиента. Помимо прочих соображений можешь принять во внимание тот факт, что это позволит хотя бы частично ответить на традиционный вопрос районного мытаря – каким образом насквозь убыточное предприятие безбедно существует уже шестой год.
      – Уж кто бы говорил про нелюбовь к работе, – проворчал я. – Таких лентяев как вы, эльфы… в своих лесах уже сто тыщ лет как могли бы Рай на Земле построить.
      – Даже десять эпох назад, – холодно отозвался эльф, – мои предки были достаточно мудры, чтобы отвергнуть столь безумную идею.
      – Ой-ой-ой! – прищурился я. – А почему же современные исследователи Новых Апокрифов настойчиво указывают на имеющиеся в них эльфийские корни? Что-то там насчет трудов мудрейшего Эплико…
      – Только полные невежи, – перебил меня Шар, – могут пытаться сравнивать труд патера Карла Маркса с древним гностическим учением, написанным совсем по иным причинам, которые вам, людям…
      – Мря! – предупреждающе вякнул кот. – Мрям!
      Несколько секунд мы с Шаром, набычившись, мерили друг друга враждебными взглядами, после чего дружно расхохотались.
      – Воистину, – с трудом выговорил сквозь смех эльф, – правы были ваши мудрецы, когда говорили, что весь вред – от излишнего образования! К вашей расе это относится в превосходной степени!
      – Вообще-то, – скромно заметил я, – первым это сказал гном.
      – Неважно, – отмахнулся Шар. – Так что будем с этим заказом делать? Время-то идет.
      – Знаешь, – задумчиво сказал я, – а пожалуй что я сам навещу господина Вэ Туруханова. Погляжу, где это водятся личности, способные позволить себе собственный выезд. ЗАО «Альгамейд Среднеруссия», как же! Написали бы прямо – ЗАО Родина Продакшн.
      – Зачем ты так, – примирительно сказал эльф. – Что, по-твоему, честным трудом уже вовсе никто не занимается?
      – Нет, почему же, – удивился я. – Грабители, например. Вот уж кто трудится в поте лица. Киллеры, опять же… знал бы кто, какой это тяжкий кусок хлеба с икрой! А то читают всякие бульварные листки…
      – Ты еще потребуй, чтобы тебе молоко за вредность выделяли, – усмехнулся эльф. – Серьезно – пойдешь?
      – Пойду.
      – Когда?
      – Хм… – Я уставился на висевший над кассой календарь с рекламой рыбьего корма. – Сегодня у нас среда, так? Вот завтра и схожу. Только созвонюсь с этим бизнесменом.
      – Мя? – недоверчиво наклонил голову Македонский.
      – Зуб даю, – пообещал я.

      В редакции «Светской жизни», куда я решил наведаться после визита к барышне Валевич, царила рабочая суета. Скрипели самопишущие карандаши, кто-то интеллигентно ругался, обнаружив, что забыл такой карандаш заточить, и тот только зря царапает бумагу, отбивали барабанную дробь печатные машинки, носились люди и нелюди, прижимая к груди стопки бумаг, державшиеся явно на одном Слове… одним словом мне едва не показалось, что я попал в родное центральное городское благочиние. Только мундиров не хватает.
      – Вам что надо? – Вынырнувшая из-за угла особа, отличавшаяся телосложением и ростом тумбочки, взяла меня за пуговицу камзола и требовательно покрутила.
      Я привычным движением вытряхнул из кармана корочку.
      – Благочиние, господство Зорин. – Я подержал документ перед лицом «тумбочки», пока та не сфокусирует на нем взгляд, потом убрал. – Где тут ваш… редактор, наверное?
      – Вы насчет Парамоши? – догадалась «тумбочка». – Так, вам, наверное, к нашему главному, к Варсонофию Нилычу! Только… – Она потупилась. – Он сейчас занят.
      – И сильно? – скептически поинтересовался я.
      Похоже было, что здесь заняты абсолютно все, причем продыха бедным журналистам не предвидится до Страшного суда.
      – Ну… минут на пятнадцать, – созналась «тумбочка». – Вряд ли дольше.
      – Тогда… – Я поспешно раскинул мозгами. – Может, вы меня просветите?
      – В какой области? – парировала «тумбочка».
      – Ну, например, об отношениях в редакции… – Я потер подбородок, изображая бурную мыслительную деятельность. На самом деле вопросы были совершенно стандартные, но людям почему-то льстит, когда стараются ради них. – Не было ли у господина Парамонова врагов… чем он занимался в последнее время… Такие вот вопросики.
      – Тогда идемте! – «Тумбочка» перехватила меня за рукав и потащила куда-то в угол общего зала, где за баррикадой из книжных полок притулился письменный стол, явно рассчитанный на рост моей странноватой собеседницы.
      – Простите, а с кем имею? – полюбопытствовал я, немного ошарашенный таким напором.
      – Хельга Аведрис Торнсдотир, – представилась «тумбочка», не отпуская моего камзола.
      Я постарался не уронить челюсть на пол. Нет, я, конечно, осведомлен, что у карл тоже есть женщины – в конце концов, откуда-то же должны браться маленькие гномики? Но во-первых, гномки редко покидают дом; даже во времена Стройки, когда очереди стояли везде и за всем, в них редко можно было увидеть гномку – уж скорее ее мужей. А во-вторых, я никогда не слышал, чтобы гномка согласилась сбрить бороду.
      Эмансипация, не иначе.
      – Так, Ольга Ториновна, – ненавязчиво напомнил я, – вы что-то хотели мне рассказать?
      – Про Парамошу? – Гномка вспрыгнула на стул – ножки жалобно скрипнули. – Значит, отвечаю по порядку. Врагов у него столько же, сколько знакомых. И даже больше. Его никто больше пяти минут вынести не мог. Для редакции он служит… служил объединяющим началом.
      – Что ж в нем было такого неприятного? – не удержался я.
      – А все! – отрубила гномка. – Более наглого, самодовольного, пронырливого, бесцеремонного типа свет божий не видывал! Я уж не говорю о честности – которой в нем отродясь не было, и совести – которую ему в детстве ампутировали. Вместе с хвостом и рогами.
      Я пришел к выводу, что покойный Парамонов относился к той категории поганцев, что способны занять рубль и не отдать безо всякой корысти, из принципа. Такие действительно долго не живут.
      – Ольга Ториновна, спасибо, я понял, – прервал я журналистку, которая пустилась в красочное, хотя и совершенно фантастическое описание предположительных предков господина Парамонова, из которого следовало, что наш покойник произошел не от обезьяны, как большинство людей и нелюдей. И не из реторты алхимика, как многие другие существа. А… впрочем, это уже поэзия, и ее я приберегу до той поры, когда придет пора описывать собственное высокое начальство. – А не подскажете ли, над чем покойный Парамонов работал в последнее время?
      – Это вам придется у него самого узнавать, – сообщила гномка. – Парамоша у нас был на особом положении. Под кого он копает, даже Снофнилыч не знал. Он и на работе нечасто появлялся – заглянет, может, раз в неделю, всех достанет, материал сдаст и уйдет. Но что-нибудь к очередному выпуску да принесет. Не найдет, так придумает. – Она развела руками. – За то его и держали.
      – Понятно, – протянул я. – Ну, может, у вас какие-то догадки есть?
      – У меня? – картинно изумилась гномка. – Ню-ню. Вы же должны помнить, сколько мозолей Парамоша поотдавил. Да вот хоть норильское дело – там миллионы завязаны. Его за любое могли… – Она пробормотала себе под нос что-то по-древненорвежски, и перевела: – Шлепнуть.