— Добре вам, оннате, — наскоро отмолвился Тауринкс, подходя поближе. Знаем мы этих деревенских. Сами такие были. Чай, не городские — тем как заповедано суетиться по делу и без. Не пожар, не страда — значит, обождет. А мужики смурные стоят, как бездетные. Что-то случилось, а не подогнать их — сусоли сусолить станут до кукушкиных похорон.

— Что за беда стряслась? — без обиняков спросил друид, обводя острым взглядом столпившихся вокруг деревенских.

— Эт, коун друид... — Староста помялся совсем уж неуместно — точно девка на выданье.

— Тауринксом меня кличут, — резковато бросил чародей. — Тауринкс ит-Эйтелин, друидской гильдии чародей в полном праве. А вы, верно, оннат Тоур будете?

— Тоур ит-Таннакс, — кивнул староста, едва ли не краснея.

«Э, — понял Тауринкс, — да ему не к делу приступать боязно. Стыдно ему. И впрямь — ровно пацаненок нашкодивший стоит. Невеликая у них беда, в самом деле, только своими силами не сдюжить, а чужих в подмогу звать — стыдно. Эк гордыня заела, надо ж! Ничего, сейчас я ему мозги-то прочищу».

— Так что стряслось-то, оннат Тоур? — повторил друид. — Беда страшная, что всю деревню на сход созвали?

— Да нет... — с трудом промолвил староста. — Беда-то невелика...

— Это тебе, Тоур, невелика! — гаркнул из толпенки горластый мужичок, одетый скудней прочих. — Не тебе, чай, скотину пасти!

— Пасти не мне! — озлился староста. — А владетельское мыто платить — не всем? Ты бы, Норик, постыдился рот разевать!

— А чо? — возмутился мужичонка. — Как сено косить, так Норик корову потравил, а как старшой пришел, так невелико горе? Что за справедливость-та?

Таких Нориков Тауринкс навидался изрядно — и по молодости, и в зрелые годы. Почти в каждой деревне найдется человечек, которому работать не так почетно и приятно, как наводить тень на чужой труд, а пуще того — на чужое понятие и мнение, благо своего нет, и охаять можно сегодня — одно, а завтра — и обратное, лишь бы соседское! А особенно такие людишки рвутся наводить справедливость и, дай им волю, — наведут, да так, что камня на камне не останется! Среди чародеев такие попадаются редко, а коли попадутся — то из городских гильдейских, где волшебники сидят друг у друга на шее и, чтобы выделиться, надо показать совершенно уж особенный дар. Только там и может разгуляться настоящий, отприродный завистник.

Завистников друид недолюбливал. А потому, естественно, целиком и полностью принял сторону старосты против тощеватого Норика, не разбирая, прав тот или нет.

— Керуна еще попрекни, — бросил он, подпустив в голос побольше яду. — Так что стряслось-то, люди добрые, объяснит мне кто-нибудь?

По толпе пробежал смешок. Видно, всем и взаправду представился Норик, донимающий лесного дня укорами, точно злая теща. Керун ведь, известно, к людям недобр. У него свои заботы, а у рода людского — свои.

— Так, коун друид... на лугу горцова трава завелась, — выдавил кто-то из-за плеча старосты.

— Эк!..

Тауринкс крякнул. Вообще-то мог и сам догадаться — вон какими колтунами сбилась трава. Друид сделал пару шагов, раздвигая заросли, сорвал покрытый мелкими синеватыми чешуйками стебелек, принюхался, попробовал на язык, сплюнул горечь. Она, как есть она, клятая! Теперь отчаяние крестьян было ему понятно — почитай, пропал луг. Мало того что жесткая, вроде проволоки, горцова трава превращала косьбу в сущую муку — косы тупятся, трава ровно не ложится, стебли спутывают ее в тугие снопы. Но сорняк этот и для человека был знатной отравой, а для скотины — втройне. Даже несколько случайно попавших в стог сена побегов могли оставить деревенских без буренки.

Понятны становились и попреки настырному Норику. Тот, верно, недоглядел за скотиной, а та по невеликому уму нажралась горькой травы — как только рубец наизнанку не вывернула от эдакой дряни!

— От! — подтвердил мужичонка будто по подсказке. — А говорят — не стряслось! Дело-то скверное!

Последние слова он выпалил с особенной радостью. И что за веселье иным людям с беды, хоть бы и своей?

— Да не то чтобы очень, — отмолвил Тауринкс, только чтобы не согласиться с мужичонкой. — Запущено, конечно... ой, как запущено... нешто своего друида в округе нет?

— В округе-то нейма, — признался староста. — Мало у нас друидов. Редкий в наших краях дар-то, и семей таланных нет. Вот при кирне Бхаалейн прижился один, на нем все и держится. Так он — один, а деревень во владении, почитай, три десятка! До лугов ли потравленных? Скажет: пасите на других, что за деревня об одном лугу?!

— Да-а... — протянул Тауринкс. — Это скверно... скверно весьма...

Собственно, друид ожидал чего-то в этом роде уже по состоянию окрестных лесов. Неухоженные леса, не совсем дикие, а словно бы заброшенные. Теперь нечего дивиться. Будь Тауринкс единственным земным чародеем на владение, да еще такое обширное — у него бы тоже не до всякого медвежьего угла руки доходили.

А насчет недостатка в таланных родах... Тауринкс вздохнул про себя. Он уже догадался, куда староста поведет речь позже, когда работа будет выполнена. Беспременно ведь найдется в деревне молодка незамужняя, а то и не одна, а то и мужняя жена, и коли хоть одна да заполучит дитя от захожего друида — то-то радости будет! Хотя... ребенка заделать девке невелик труд, а вот передать ему дар — посложней будет, и тут никакие усилия не помогут. Только диев моли, когда веришь. Тем более что дар друидов наследуется неохотно и сложно, не то что способности огневых чародеев или движителей. Сам Тауринкс, в свое время живо интересовавшийся этим вопросом (с подачи некоей молодой особы бешеного нрава, всерьез положившей на него оценивающий глаз), знал лишь три рода, в которых подобный его собственному дар был наследственным и два из них имели владетельское достоинство.

Но попробуй все это объясни деревенским, да еще с пограничья! Еще повезет, коли удастся страждущих юниц выстроить в очередь. А ну как перебранку устроят из-за старшинства? Да ну их, право слово, к демонам стоячих камней!

— Ничего... — пробормотал Тауринкс, прислушиваясь своим даром к трепету жизни на лугу. — Как ни запущено, а справимся.

Он шагнул вперед, по грудь в разнотравье, распростер руки и замер, прислушиваясь к биеньям жизни, к неторопливому, упорному шелесту растущих стеблей, к току вод от корней к листьям, к мельтешенью букашек и жучков вокруг. Это несведущему человеку кажется, будто трава растет привольно, а глянешь — какое там! Едва не локтями пихаются. Но все это соперничество имеет один исход — равновесие. На каждое рождение — своя смерть, отмеренная на Керуновых весах.

А для друида главное — не раскачать эти весы слишком сильно, чтобы диев гнев не выплеснул содержимое обеих чаш да не пришлось вести отмер заново. Действовать следует осторожно. Вот... так.

Стебелек, который Тауринкс машинально сжимал пальцами, ощутимо обвял. Друид повел руками, проверяя — не затаилось ли где в глубине почвы зловредное семя.

— Все, — объявил он. — Только с неделю обождите, а лучше — две, покуда не засохнет совсем.

Староста начал было бормотать невнятные слова благодарности, но друид нетерпеливо оборвал его.

— Ничего мне не надо, — отрубил он. — Разве провизии в дорогу. Буду еще проходить вашими краями — заверну, проверю, не нанесло ли опять. А вы, коли хотите мне отплатить добром, разведали бы, откуда эта дрянь взялась в ваших краях.

— Да что тут разведывать! — бросил кто-то из деревенских. — Ясное дело, со стоячих камней нанесло, вон как их разбудило!

Тауринксу показалось, что он ослышался.

— Что, говорите, со стоячими камнями случилось? — переспросил он.

— Да... — Староста собрался наконец с силами и начал изъясняться внятно: — Тут такое дело, коун Тауринкс — недели, значится, три назад это началось. Можа, и раньше было, только не сведал никто. А тут — ночью дело было — видим, за рекой, точнеха в той стороне, — он махнул рукой на северо-запад, — зарево зеленое на полнеба! Думали — все, дракон летит, огнем палит! Ан нет — потрепетало ровно костер, да и угасло. И потом пару раз так же полыхало, да все недолго. А там, в Картрозовой стороне, — оннат Тоур сплюнул, показывая тем самым неизбывное презрение бхаалейнцев к заречным подданным владетеля Картроза, — как раз камни стоячие в лесу на холме торчат.

— А еще, — вступил стоявший рядом широкоплечий мужик, — брехал разъезжий один, что видел черную птицу без крыл, да побольше та птица избы будет. И летела проклятая от стоячих камней. Недобрый знак, коун друид, не будь я Арвир ит-Перуникс!

— А чего ж ему добрым быть, — встрял неугомонный Норик, — когда всем ведомо, что от стоячих камней никакого добра быть не может, а одни только ши из них ползут!

— Это я припомню, — отозвался Тауринкс насмешливо-спокойным голосом, — если про тебя спросят, так и отвечу — так его предки же со стоячих камней вышли, от них никакого добра не жди.

Деревенские так и грянули хохотом над затрепанной шуткой. Норик покраснел и, слава дням, заткнулся.

На самом деле Тауринксу хотелось не лясы точить с этими землепашцами, а бежать сломя голову к ближайшему броду. Неужели никто из них не понимает, что будет твориться здесь очень скоро, если только странные вспышки над стоячими камнями — не плод чьей-то подогретой крепким медом фантазии? Нет, видно, не понимают.

— Со стоячими камнями я разберусь сам, — заявил друид с уверенностью, которой на самом деле не чувствовал.

— Оно и след, уж не в обиду вам будь сказано, — довольно заметил староста. — Так что же, коун друид, пойдемте, устроим в вашу честь такой пир, чтобы им за рекой икнулось?

— Нет, — отрезал Тауринкс. — Я ухожу. Сейчас же. Такая тревожная поспешность прозвучала в его голосе, что староста, собравшийся было настоять, опешил.

— Если не будет меня... дней... десять, — прикинул в уме друид, — не мешкая, шлите весть владетелю. Пусть уж тогда его наймиты разбираются.

Оннат Тоур молча боднул воздух. Суетливый Норик с перепугу зажал рот обеими ладонями, да так и стоял, точно мальчишка, ляпнувший сгоряча поносное слово на знакомого колдуна.

Тауринкс развернулся и торопливо зашагал прочь от деревни, к ближнему броду через Драконью реку. Его манило громоздящееся где-то в лесной чаще кольцо установленных неведомо кем стоячих камней.

— Скажет мне кто-нибудь, куда меня везут? — взвыл Лева Шойфет, не в силах более сдерживаться.

— Не велено, — лениво отозвался его сопровождающий дюжий дядя, чьи знаки различия Лева не сумел бы распознать даже под угрозой военного трибунала.

Мимо промелькнул дорожный указатель с надписью «Барановичи — 15 км».

Лева с омерзением оглядел свой новый — по названию, но не по сути — костюм, состоявший из уставных штанов, тельняшки и мундира. И кирзовых сапог. Сапоги натирали. Нет, это все какая-то ошибка!

Хотя для ошибки дело зашло слишком далеко. В том, что случилось обычное недоразумение, Лева был уверен куда раньше — два дня назад, когда его вызвали к ректору. Он и тогда решительно не понимал, за что его будут пинать. Разве что настучали на очередной анекдот, пересказанный памятливым Левой. Потомок борцов за революцию Шойфет страдал патологическим неумением отличать опасные темы от безопасных, за что неоднократно подвергался репрессиям — конечно, в своем понимании, потому что за спиной юного Левы стоял дедушка, Рувим Израилевич, занимавший должность не то чтобы высокую, зато крайне выгодную — зам. зав. чего-то там в системе снабжения продуктами ветеранов войны. Поэтому обижать Леву было рискованно. Ректор, прикормленный ветеранской икрой, это тоже знал. Значит, дело не в том...

В кабинете Леву ждали. Зрелище увешанного звездочками военного вогнало аспиранта в такой ступор, что глумливые реплики ректора долетали до него обрывками: «Один из лучших... молод и перспективен... прекрасный ученый... потомственный коммунист».

Последнее соответствовало истине не вполне. Коммунистами оставались дед и отец Шойфеты, сам же Лева, избалованный благоденствием, был оторван от реальной жизни настолько, что никакая идеология в его мозгу поселиться не могла, не имея под собой почвы — так не растут на голом камне деревья. Все притязания и мечты юноши сосредотачивались на научной карьере, ей Лева намеревался отдаться всецело, и сообщение, что он, выпускник иняза, должен будет отряхнуть пыль с получаемых за претерпленные на военной кафедре унижения лейтенантских звездочек, повергло его в шок.

Леве даже не дали собраться толком. Все его пожитки умещались в целлофановом пакете, а тот лежал в вещмешке вместе с сопроводительными документами, где черным по белому значилось, что военный переводчик лейтенант Лев Лазаревич Шойфет направлен на базу авиации Краснознаменного и тэ-пэ Флота «Ай-Петри». Это было само по себе нелепо — о флоте Лева знал только, что корабли плавают, а от качки у него начиналась болезнь — морская или воздушная, смотря по обстоятельствам.

Но самолет, вылетевший из-под Серпухова с Левой и грузом тушенки, направлялся вовсе не в Крым. Приготовившийся к долгим желудочным мукам, Лева был изрядно обрадован, когда проклятая машина приземлилась под Минском. Тушенку куда-то увезли, а Леву запихнули в армейский грузовик, подъезжавший теперь к Барановичам.

Лева вздохнул и попытался опереться плечами о борт.

Грузовик тут же тряхнуло, и Лева стукнулся лопаткой, чертыхнувшись про себя.

Внезапно машина вильнула в сторону. Забыв о боли, Лева припал к щели в брезенте. С шоссе они свернули на какой-то проселок, проходивший под плотно сомкнутыми кронами. Мимо мелькали деревья.

— Подъезжаем, — лениво отвесил сопровождающий.

Лева приободрился, но прошло еще минут двадцать, прежде чем грузовик остановился у шлагбаума. Двое суровых и злых часовых проверили документы сопровождающего — на Левины глянуть никому в голову не пришло. Машина проехала еще метров двести, и водитель заглушил мотор уже окончательно.

— Приехали, — сообщил проводник.

Лева вскочил так резво, что едва не пропорол теменем брезент. Первое, что он увидел, выскочив из кузова, была крыша.

Всю территорию базы — другого слова Лева подобрать не сумел — накрывал растянутый, похоже, на окрестных дубах маскировочный полог. Лева уставился на него, раскрыв рот. Он привык не воспринимать всерьез разговоры о секретности с тех пор, как получил зверский нагоняй за утерю разведывательно-ценных методичек (отправленных в стирку вместе с пиджаком), и только сейчас понял, как на самом деле охраняют государственную тайну.

— Простите... — робко пробормотал он, не опуская взгляда, — а что у меня в сопроводиловке... база «Ай-Петри»...

— Какие «Петри»? — фыркнул сопровождающий. — Это пусть натовская разведка читает. Вот здесь ваше место, товарищ военный переводчик. Идите за мной.

Лева послушно обогнул грузовик. И замер.

В центре вырубки зиял огромный — метров ста в поперечнике и не меньше двадцати в глубину — котлован. А в котловане, посреди разливанных луж темной болотной воды, стояли тройками — две и одна на них сверху на манер буквы "П" — каменные глыбы. Каждая была размером, пожалуй, с автобус, разве что чуть потоньше. Если бы Лева хоть немного разбирался в геологии, то бы удивился еще больше, потому что глыбы были базальтовые, а добыть в Белоруссии базальт довольно сложно. Но это обстоятельство осталось лингвистом не замеченным, зато он обратил внимание на другое. Поверх стоящих неровным кругом глыб была уложена конструкция, изрядно напоминавшая ускоритель частиц из учебника физики. От сползания в болото кольцо из балок и магнитов удерживали стальные тросы.

Пыхтели помпы, выкачивая из котлована сочащуюся со дна воду.

На Левиных глазах автокран подцепил контейнер, покрашенный, как и все в армии, немаркой защитной краской, и подвел к кольцу. Запахло озоном, между двумя катушками проскочила искра, и что-то заметалось внутри круга. Древние менгиры, подпиравшие чудо современной техники, затянуло марево. И вдруг пространство в кольце разорвалось, и оттуда блеснуло — вопреки всякой логике, снизу — ослепительное солнце.

Лева затряс головой, пытаясь разогнать бредовое наваждение.

— Вира-а! — донеслось из провала. — Вира-а... ля, то есть майна, ля, мать, ё, короче, опускайте, ё, вашу мать! Ниже, ниже!

— Не держит в...! — взвыл кто-то, перекрывая гул.

Контейнер тряхнуло, и он разом просел на пару метров, перекосившись так, что угол едва не зацепил металлическое кольцо.

— Не держит у него! ... на сосну намотай! — донеслось из провала. — Щас так ...якнет, ни ...я не соберешь!

За этой яростной отповедью последовал поток мата настолько густого, что пристойных слов в нем отыскалось бы одно-два, да и те, верно, попали по случайности.

— Стр-ройбат, — с великолепным презрением процедил сопровождающий. — Лейтенант Шойхет, вам туда.

Он махнул рукой в сторону времянки, над которой развевался зачем-то красный стяг.

Даже не подумав обидеться на перевранную фамилию, Лева послушно зашагал в указанном направлении, стискивая в кулаке замусоленные документы. Яма, из которой светит солнце, серьезно поколебала его представления о возможном и допустимом.

Во времянке находилась, как понял Лева, администрация, хотя в армии ее точно называли по-другому. Неулыбчивый парень с такими же, как у Левы, нашивками, только другого цвета, принял у лингвиста замученные бумажки и, сверившись с несколькими журналами и списками, выписал взамен справку на грязно-сером бланке, напомнившую Леве освобождение от физкультуры.

— Сейчас обождите здесь, — приказал он, — в четырнадцать пятнадцать спуститесь в ворота, там пройдете к майору Кобзеву и получите от него дальнейшие инструкции.

— Ворота? — беспомощно переспросил Лева. Никаких ворот он на базе не видел — только шлагбаум при въезде. Может, это о нем?

— Кольцо на стоячих камнях, — пояснил мрачный лейтенант. — Да, еще вот... — Он вытащил из папки гектографированный бланк. — Распишитесь полностью, здесь и здесь. И вот тут, можно коротко.

— П-позвольте, — неуверенно промямлил Лева, заметив крупно пропечатанное «Подписка о неразглашении», — но я уже подписывал...

— Это вы в Москве подписывали, — безжалостно ответил лейтенант, — а здесь еще нет. Собственно, вы уже почти все видели... однако порядок есть порядок. Без подписки я вас пропустить не могу.

Лева пожал плечами, дважды вывел в указанных местах «Шойфет Л.Л.» и поставил внизу листа незамысловатую закорючку, которую не без гордости называл своим автографом.

Майор Норденскольд стоял у подножия холма и неторопливо, вдумчиво озирался.

Наверху царила рабочая суета — протащенные на ночь через каменное кольцо Стоунхенджа (майор, как и все участники проекта, знал, что точка перехода расположена не в самом Стоунхендже, а в небольшом менгирном кольце неподалеку, но название прилипло) контейнеры и технику спускали вниз, пользуясь при этом не столько кранами, горючее для которых приходилось тащить тем же путем, сколько грубой силой. А внизу было потише. Здесь можно было поднять голову в небо, не опасаясь, что тебя в следующую минуту задавит свалившимся ящиком, и долго вдыхать густой воздух, стараясь за резким запахом пролитого бензина и разогревшегося металла различить ароматы раскинувшихся вокруг лугов.

Все было иным в этом мире. Чуждым, непривычным, раздражающим именно этой незнакомостью. Солнышко в небе имело отчетливый, пусть и слабый, зеленоватый оттенок, и само небо, ясное-ясное, оттого приобретало сходство с толщей чистых вод. В него хотелось смотреть и падать, каждую минуту ожидая сокрушительного прикосновения глубины. Слишком близко лежал горизонт, — глаз невольно искал его дальше, — кривизна земли в этом мире, была иной. И майору мерещилось, что и сам он стал легче, пройдя через портал. Не вполне слушались руки. Только этим утром он уронил папку на походный стол адмирала Дженнистона, вместо того чтобы уложить неслышно, и адмирал, конечно, проснулся.

— Любуетесь, майор? — осведомился кто-то из-за спины.

Обри Норденскольд был слишком хорошо воспитан, чтобы с разворота врезать наглецу в челюсть, но именно это ему очень хотелось сделать.

Окликнувший его человек был невысок и бледен той нехорошей белизной, что отличает кабинетных крыс. Обри видел его в первый раз, но это ничего не значило — группу вторжения набирали из элиты вооруженных сил: на практике это означало «с бору — по сосенке, с миру — по нитке», и солдаты прибывали из самых неожиданных мест. Гораздо интереснее было то, что незнакомец был одет в штатское.

— Ховард Сельцман, — представился незнакомец, не дожидаясь ответа. — Физик.

Он протянул Обри руку, и майор машинально пожал ее, с неприязнью ощутив в ладони нечто костисто-вялое, вроде игрушечного скелетика на ниточках.

— Право, удивительное место этот мир! — воскликнул Сельцман, экспансивным жестом обводя раскинувшиеся вокруг лагеря просторы. — Просто... невероятное!

— Простите, мистер Сельцман, — перебил его Обри своим лучшим командным голосом, — но что вы здесь делаете? Насколько мне известно, открыватель портала находится на Земле.

— Верно. — Физик нимало не смутился. Похоже было, что майору повстречался представитель не столь уж редкой породы — сухарь, увлеченный своим делом настолько, что реальность касается его нечасто и болезненно.

— Тогда что же?.. — Обри сделал многозначительную паузу, от которой человек нервный вполне мог рассудить, что его подозревают не иначе как в шпионаже в пользу Советов, китайцев, кубинцев и трех с половиной корейцев за компанию.

— О! — Сельцман всплеснул руками и, схватив Обри за руку, с неожиданной прытью поволок майора в сторону, к палатке, над которой громоздилась неуместная здесь развесистая антенна.

— Во-первых, мы планируем установить здесь резервную установку, — вещал он по дороге. — Пробой потенциального барьера с этой стороны требует значительно меньших затрат энергии. — «Господи, — ошеломленно подумал Обри, — он что — все время так разговаривает?» — А во-вторых, вы даже не представляете, сколько опытов нам еще предстоит провести! Этот мир — непочатый край работы для ученого! Здесь меняются физические законы!

— Стоп! — С трудом, но Обри удалось все же освободиться от мертвой хватки физика. — Какие законы и почему?

Настроение у него испортилось мигом. Обри Норденскольд не любил неожиданностей, а нарушенных законов — тем более.

— Здесь, — Сельцман было, похоже, все равно, где читать лекцию, и он волок майора к своей палатке только ради удобства, — меняются сами физические константы. Незначительно, само собой, — иначе этот мир вовсе не мог бы поддерживать жизни, — но заметно. Скажем, масса электрона здесь ниже, чем в нашей вселенной. Меняются и некоторые другие постоянные. Вы заметили, сколько здесь звезд?

Сбитый с толку Обри кивнул.

— Это из-за того, что термоядерные реакции облегчаются, — продолжал ученый. — Здешние звезды меньше и легче, они быстрей выгорают и возрождаются. Это светило, — он указал вверх, — тоже поменьше Солнца, и планета к нему ближе, чем к Солнцу Земля. Здесь короче год. Здесь... — Он снова всплеснул руками. — Нам придется строить другую физику, если мы хотим колонизировать эту планету.

— А запрет пользоваться радио с этим как-то связан? — поинтересовался Обри.

— Запрет? — Сельцман как-то странно покосился на майора. — Какой запрет? Мне известно только, что радио здесь не работает.

— Почему? — терпеливо поинтересовался Норденскольд.

— Во-первых, — физик для наглядности загнул палец, — из-за малой массы электрона здесь не действуют транзисторы. Совсем. Отказываются работать. А во-вторых, здесь нет слоя Хевисайда, и, даже если вы перетащите сюда ламповое радио, на длинных волнах вам не удастся наладить никакой связи — сигнал так и уйдет в космос. Кому нужно радио, работающее в пределах прямой видимости?

Обри ошарашено кивнул. Сам он решил, что совершенно свихнувшиеся ребята из АНБ просто поддерживают такой нелепый режим радиомолчания, и напрочь забыл про дурацкий приказ.

— Совсем транзисторы не действуют? — переспросил он.

— Совершенно, — подтвердил Сельцман с какой-то непонятной гордостью, словно он был тем диверсантом, который лично портил злосчастные приборы.

— Э... а лазерные дальномеры? — поинтересовался Обри. — Приборы ночного видения? Радары, наконец?

— Э... не знаю, — признался физик. — А в них транзисторы есть?

Обри махнул рукой. Еще одна головная боль, простите, на derriers! Окружавшая проект завеса секретности начинала раздражать его безмерно.

Приятно хотя бы знать, что русские в тех же условиях. Правда... вот тут их отсталость окажется полезной. Ну и пусть они со времен Второй мировой со своими «Калашниковыми» ходят — зато их примитивная техника станет работать в этом перевернутом мире, а прогрессивная американская — откажет, потому что здешние электроны для нее слишком легкие. Господи Иисусе, это же сколько теперь работы — перепроверить все заказы на технику, убедиться, не прислал ли какой-то излишне ретивый или вульгарно подмазанный снабженец новую технику вместо полагающейся старой... если такая старая техника еще сохранилась... Если кто-то вообще догадался учесть местную специфику при составлении инвентарных списков... А ведь должны же были!

— И, кстати, ядерное оружие тоже здесь бесполезно, — продолжал физик, не обращая внимания на напряженную работу мысли, отражавшуюся на лице майора Норденскольда.

— Почему? — машинально переспросил Обри, думая о своем, и запоздало вскинулся: — Что?!

— Спонтанное деление в этом мире происходит, — объяснил Сельцман, — но по иным закономерностям. Резко увеличивается критическая масса.

— И бомбы выходят из строя? — нервно изумился майор.

— Нет, нет! — отмахнулся физик. — Как и транзисторы, бомбы станут работать, стоит им вернуться в наше пространство.

И то хорошо, подумал майор. Иначе вся затея теряла бы смысл. Использовать целый мир только как плацдарм для вторжения наземных частей через узкие горловины порталов, вдобавок намертво привязанные к пятьдесят второй параллели (почему именно к ней — одному богу ведомо), было нелепо. А вот для запуска ракет порталы подходили идеально. Тем более что точки перехода существовали не только на территории Советского Союза и Англии, где до них легко было добраться. Точки на Американском континенте для тайного запуска не подходили по понятным соображениям — мало того что по другую их сторону плескался океан, но ракета так и так взлетала бы над Штатами, — но ведь где-то в Тихом океане должна была находиться, самое малое, одна зона перехода, которую физики на службе АНБ так и не засекли. И вполне возможно, что там-то, по другую сторону межпространственного барьера, — суша. Там могут встать пусковые установки. И тогда страна Обри сможет диктовать свои условия второй половине мира. Только для этого надо договориться с туземцами, а если не выйдет — силой пробиться ко второму порталу и перекрыть его с этой стороны. На территории русских располагалась, самое малое, еще одна точка перехода, но в ее окрестностях никакой активности не наблюдалось — возможно, там, как и в американских зонах, на другом конце перехода в новом мире было море.

— Майор Норденскольд! — окликнул кто-то. — Майор Норденскольд!

— Извините! — без особого раскаяния прервал Обри физика, разливавшегося соловьем о перспективах сравнительной космологии, и повернулся к встревоженному сержанту: — Что у вас?

— Майор, кажется, нам прислали партию бракованных приборов ночного видения!

Начинается, мрачно подумал Норденскольд, направляясь в сторону менгиров, где его внимания ожидала огромная груда, в чреве которой прятались саботажники-транзисторы.