— Нет, пап. Но суслик... он же был ни в чем не виноват. Вот если бы это был койот, который напал на кур дяди Слима....

— Или рыжий Билл, который трепал тебя в школе на прошлой неделе.

— Да! — запальчиво отозвался Крис, а потом представил себе рыжего Билла, лежащего так же, как суслик, — в нелепой, вывороченной позе, с остекленевшими, сохнущими глазами.

— Нет!

Но что-то в нем дрогнуло от этой сцены, мелькнула какая-то потаенная мысль, которую он тут же прогнал. Мысль о том, что теперь он знает — стоит ему захотеть, всего лишь очень захотеть, и здоровяк Билл, так лихо таскавший его за воротник... Стоит всего лишь плавно потянуть за спуск.

Конечно, Билл не заслужил такого наказания. Но, с другой стороны, суслик заслужил его еще меньше.

— Пап! — Голос Криса предательски дрогнул. — А, пап. Давай похороним суслика.

— Давай, — серьезно кивнул отец.

Вторую пулю из своей новенькой винтовки Крис выпустил в темнеющее аризонское небо, салютуя первому убитому им врагу.

— Ну вот... — Отцовская ладонь мягко опустилась ему на плечо. — А завтра мы насобираем пивных банок за домом дяди Слима.

— Пап, — обернулся Крис. — Сейчас ведь лунные ночи, да? А как ты думаешь, койот, который загрыз дядиных кур, он как подбирается к курятнику?

Негритенок сверкнул белозубой улыбкой и, повернувшись, бросился бежать.

— Стой!!!

Быстро-быстро ходят вверх-вниз худые лопатки.

— Сто-о-ой!

Черт, как он уже далеко, метров тридцать, только пятки сверкают, кто-то из кубинцев хватает за руку и тут же летит кубарем, но на это уходят драгоценные секунды...

Вспышки почти не видно, только столб серой пыли ударяет вверх, а когда он опадает, становится видно крохотное скорчившееся тельце. И звон в ушах. Мерзкий, надоедливый звон.

— Вяземский слушает.

— Товарищ полковник. — Голос дежурного был какой-то странный. Мнущийся, что ли. — Вам приказано срочно явиться в штаб.

Полковник покосился на лежащие на тумбочке часы.

— Что, прямо сейчас?

Два часа пополуночи. Тиха украинская ночь, чтоб ее...

— Так точно, товарищ полковник. Машина уже вышла. Полковник вздохнул.

— Через семь минут выйду, — сказал он и, не глядя бросив трубку, откинулся на подушку.

Потолок был с трещиной, рисунком напоминавшей пальму.

— Добрый день, товарищ полковник.

— Здравия же... то есть здравствуйте. — После четырехчасового перелета Вяземский даже не сразу сообразил, что на сидящем за столом человеке нет не только погон, но и каких-либо других атрибутов военной формы.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Чай, кофе?

— Кофе, если можно, — выдавил полковник. Сидящий за столом прижал кнопку селектора, немедленно отреагировавшего противным хрипом.

— Нин, сделай нам, пожалуйста, два кофе... Вам сахар, сливки?

Вяземский мотнул головой.

— Просто два кофе, — закончил штатский, посмотрел на полковника, покачал головой и добавил: — И пару пирожных.

— Извините, а не подскажете заодно, где у вас тут... уборная? — спросил полковник. — Я прямо с аэродрома, на транспортниках, знаете ли, с удобствами туго, а встречающим было, похоже, приказано передать меня с рук на руки.

— Вечно у нас так — все, что не нужно, исполняют от и до, — вздохнул штатский. — А что нужно... Направо в конце коридора.

Через несколько минут Вяземский, запив горячим кофе последний кусочек пирожного, пришел к выводу, что счастье в жизни все-таки есть. И полному его наступлению мешало лишь существование сидящего напротив субъекта. Мешало, впрочем, не сильно.

— Ну вот, — округленько вымолвил штатский, проследив, как Вяземский аккуратно ставит беленькую чашку на столь же белоснежную скатерть. — Теперь, думаю, вы в состоянии воспринимать окружающую реальность более адекватно.

Господи, где он слов-то таких нахватался, подумал полковник. У него же на лбу четыре класса образования и школа партактива... или КГБ? Диссидентов, что ли, курировал?

— Я — майор Комитета госбезопасности Кобзев. Степан Киреевич.

«Имя-то какое редкое», — отметил про себя полковник.

— Должен вам сообщить, что вы, в числе прочих, были отобраны для выполнения правительственного задания особой важности, — заявил гэбист и выжидательно уставился на полковника.

«И что мне теперь — вытянуться по стойке „смирно“ и заорать гимн?» — устало подумал Вяземский.

— Товарищ майор, простите, а кем отобран?

— Вышестоящим командованием, — отрубил Кобзев.

— Дело в том, — пояснил полковник, — что я совсем недавно вернулся после выполнения другого важного правительственного задания.

— Нам это известно, — сообщил майор. Вяземский с трудом подавил сильнейшее желание зевнуть.

— Разумеется, вы можете отказаться, — сказал майор тоном, яснее всяких слов говорившим: «лучше, сволочь, не пробуй». — Тогда вам надо будет просто дать мне подписку о неразглашении, и на этом наш разговор завершится.

— О неразглашении, простите, чего? — осведомился полковник.

— Самого факта разговора, — пояснил Кобзев. — Равно как и его содержания.

Ну да, местонахождение здешнего толчка является самой охраняемой гостайной, подумал полковник.

— Я согласен. То есть, — поправился Вяземский (боже, как спать хочется!), — готов оправдать высокое доверие, оказанное мне партией и правительством.

Майор кивнул и, вытащив из верхнего ящика стола тоненькую стопку листов, протянул ее полковнику.

— Вот. Внимательно ознакомьтесь и распишитесь под каждым листом. Это, — он слегка улыбнулся, но до глаз улыбка не доходила. Такого вежливого кривлянья губ полковник насмотрелся вдосталь, и пакостное выражение лица собеседника его уже не коробило, — тоже подписка о неразглашении, но немного другая. Она необходима для получения допуска к проекту.

— Извините, а ручка у вас есть? — спросил Вяземский.

— Да, вот. Возьмите.

Полковник быстро пробежал глазами листы, каждый абзац на которых начинался либо с «запрещается», либо с еще более грозного «карается», и, размашисто подмахнув под каждым, вернул их гэбисту.

— Кстати, а откуда у вас фамилия такая — Вяземский? — спросил Кобзев, пряча листы обратно в стол.

Поздно же вы, батенька, спохватились, подумал полковник. Ну да ладно, ловите... бризантным.

— Это фамилия моей прабабки. Она действительно была Вяземская, из тех самых, князей. Мужа, правда, нашла себе классово чуждого — красного командира. Так что быть мне выходило Потаповым, да вот только когда прадеда-комкора в сороковом, — полковник криво усмехнулся, — взяли, он успел кинуть записку, «так, мол, и так, будь лучше, сынок, потомком князьев, чем сыном врага народа».

Вяземский вздохнул.

— Выпустили его через год, — продолжил он. — В мае, как раз за месяц. Ну а потом было уже не до фамилии. Так вот и остались мы Вяземскими, — закончил полковник и откинулся на спинку стула.

Наблюдать сейчас за гэбистом, подумал он, было сплошным удовольствием. Тот нервно побарабанил пальцами по столу, потянулся было за листами, но моментально отдернул руку, словно на их месте внезапно объявился скорпион, суетливо покрутил в пальцах ручку, бросил ее, полез во внутренний карман, долго там чего-то искал. Не обнаружив искомого, Кобзев наклонился и начал яростно грохотать выдвигаемыми ящиками стола. На четвертом ящике он издал приглушенно-радостное «угум», и на свет божий появилась мятая пачка «Примы». Гэбист лихорадочно вытряхнул из нее сигарету, прикурил от протянутой Вяземским «зиппы», от волнения даже не обратив внимания на идеологически враждебный предмет, и глубоко, с наслаждением, затянулся.

— Ах, да! — спохватился он. — Берите, товарищ полковник.

— Спасибо, я пока воздержусь.

Вяземский с тоской подумал о блоке «Житана», покоившемся на дне его чемодана. Вот его бы сюда или, еще лучше, пару этих французских сигар, которыми его угощали летчики «тушек» морской разведки. Сигары, откровенно говоря, были хуже кубинских, но зато выглядели...

Впрочем, подумал полковник, товарищу майору и без того сейчас хорошо. Привлечь в секретный проект товарища с такой анкетой — ай-яй-яй, что скажут наверху! Могут ведь и выводы сделать, что среди нас появились такие товарищи, которые нам совсем не товарищи. И до тех пор, пока некоторые товарищи, которые нам совсем не товарищи... нет, только не замполит Полищук, чур меня, чур и вообще — изыди!

— Итак, — прервал затянувшуюся паузу майор, яростно вминая окурок точно в центр пепельницы. — Теперь, когда предварительные формальности закончены, я могу ввести вас в курс дела — вкратце, разумеется. Более подробные инструкции вы получите позже и, скорее всего, не от меня, а от вашего будущего непосредственного начальства.

— Вам, товарищ полковник, предстоит войти в состав командования спецчасти, которая будет выполнять э-э... важное правительственное задание по оказанию братской помощи сопредельным народам.

Лихо, подумал полковник. Это каким же сопредельным народам мы еще не успели оказать братскую помощь?

— Насколько я понимаю, вы уже имеете опыт оказания подобной помощи?

— Так точно, — отозвался Вяземский, глядя куда-то мимо Кобзева. — Имею.

Палящее африканское солнце в зените, и облако пыли целиком заволокло позиции, даже вспышки выстрелов с трудом пробивают его. Залп. Нас по этому облаку можно со спутника засечь, говорит он Петровичу, а что делать, спрашивает тот, водой, что ли, прикажете полить? Видели бы в Союзе эту воду, которую мы пьем, да меня бы от этих личинок наизнанку бы вывернуло, три дня бы потом в противохимическом костюме ходил бы, не снимая, а здесь подцепил пальцем, выкинул из стакана и пьешь дальше. И сразу — колонна на шоссе, у «града» рассеивание по дальности больше, чем по фронту, и зона накрытия образует вытянутый эллипс, вот под него колонна и попала. Гиены неплохо поживились, да и остальные стервятники тоже, один гриф до того обожрался, что даже взлететь не сумел, и головной броневик по нему проехался — в лепешку.

— Ну вот, — кивнул Кобзев, словно бы радуясь, что не ошибся. — Но здесь, сразу говорю, вероятный противник посерьезнее. Не исключено соприкосновение с... — гэбист нарочито затянул паузу, — американцами.

«Неужто к латиносам», — подумал полковник. — «Гренада какая, что ли?»

— Про местные условия более подробно я смогу вам рассказать попозже, — Кобзев слегка развел руками. — Потому как сам пока всей полнотой информации не располагаю.

Надо же, признался.

— Сейчас же... — Гэбист встал. — Вас доставят в базовый лагерь. А уж оттуда...

— Лететь хоть далеко? — спросил полковник.

— Лететь больше не нужно, — ответил гэбист. — Это место, куда вы направляетесь... Оно как бы и чертовски далеко, а, с другой стороны, можно сказать, что и совсем рядом. Смотря как смотреть.

Надо же, мать его за ногу, подумал полковник, он еще и философ. Доморощенный.

— А, простите, на это правительственное задание отправляют меня одного? — поинтересовался он запоздало.

— Нет, — отрезал Кобзев.

Туманный Альбион, словно вопреки своему названию, встретил Криса ярким солнечным светом и зычным рыком мастер-сержанта:

— Ну, чего расселись?! Быстрее, быстрее. Крис вопросительно оглянулся на Седжвика. Старший сержант, ничуть не торопясь, встал, потянулся, подхватил сумку и спокойно зашагал к выходу, где продолжал надсаживать глотку комитет по встрече.

— Так, построиться, остолопы! Вас что, нигде ничему не учили?! Так...

Тут он заметил спокойно выходящего Седжвика, осекся, начал было разевать пасть, чтобы набрать воздух для нового, особого рыка, увидел нашивки Седжвика и осекся снова.

— Снайперы?

Седжвик кивнул.

— Вам к капитану Томлинсону, сектор А-3, блок 4, 42-я комната.

Мастер-сержант сделал пометку в блокноте и, разом утратив к Седжвику с Крисом всякий видимый интерес, повернулся к остальным вновь прибывшим.

— Чего уставились! — заорал он так, что ближайший к нему морпех — здоровенный, под два метра, негр, — чуть подался назад.

— Я вас спрашиваю, учили вас хоть чему-нибудь в той поганой дыре, откуда вы свалились на мою голову?

— Сэр, да, сэр! — выдохнула шеренга.

От Томлинсона путь снайперов лежал в арсенал и только оттуда — в казармы. Крис Рид проделал его в некотором обалдении. Он еще не до конца свыкся с мыслью, что из снайпера второго сорта стал настоящим, полноценным бойцом — старшим пары. Но винтовка очень помогала утвердиться в этом.

Крис еще раз любовно повел ладонью вдоль ствола. Новенькая, только что из Квонтико, М40А1. Не просто обычная «ремингтон 700 варминт», как у Седжвика, а доработанная модель. Ствол «Арткинсен» из нержавеющей стали. Пластиковая, армированная стекловолокном «Макмиллан» ложа. И на сладкое — десятикратный «Унерлт», просветленная оптика с износостойким покрытием из фторида магния. Мечта, а не винтовка.

Окончательно же Крис поверил в чудеса тогда, когда возле его койки материализовался такой же новенький и так же отчетливо, как и его винтовка, отдающий учебным центром морской пехоты «Квонтико» рядовой.

— Э-э, капрал Рид, сэр?

Крис неохотно оторвался от созерцания чуда оружейной мысли и перевел взгляд на рядового.

— Да.

Рядовой выронил сумку и вытянулся в стойке.

— Рядовой Боллингтон прибыл в ваше распоряжение, сэр, — отрапортовал он.

Несколько секунд Крис молча смотрел на него сверху вниз... и широко усмехнулся. Заулыбался и рядовой.

— Вольно. — Крис ткнул в соседнюю койку. — Садись. Давно из учебки?

— Две недели, сэр, — выдохнул рядовой, устраиваясь на койке.

— А здесь?

— Второй день кантуюсь, — вздохнул Боллингтон.

— И что слышно? — полюбопытствовал Крис.

Интерес его отнюдь не был праздным. Распоряжение об его откомандировании в «сводную группу особого назначения» (что бы это ни значило) было сформулировано настолько двусмысленно, что понять, в чем будет заключаться его новое задание, Крис так и не смог.

— А ничего! — Боллингтон взмахнул длинными руками, точно идущий на взлет аист. — Одни носятся, словно наскипидаренные, другие, как я, ходят без дела, на Стоунхендж пялятся. Тут недалеко. А совсем под боком — другой круг камней, постарше и не такой красивый.

— Стоунхендж? — переспросил Крис. О древнем могильнике он что-то слышал, но не думал, что повидает его своими глазами. — Да что мы вообще делаем в Англии? Переброски ждем?

Боллингтон замялся.

— Говорят — да, — выдавил он наконец. — Но я не понимаю, как. Здесь нельзя посадить достаточно самолетов на всех или тяжелый транспорт.

— Ничего, — успокоил его Крис. — Скоро все узнаем.

Полковник Вяземский осторожно положил окурок на край пепельницы и прислушался, стараясь не обращать внимания на звон в ушах. Задание еще не началось, а избыток чая давал о себе знать. Полковник предчувствовал, что не успеет еще оказаться в той загадочной дыре, о местонахождении которой Кобзев предпочитал говорить глухо, как перейдет на зловещие шоколадки без этикетки, содержавшие, как подсказал ему знакомый военврач, лошадиную дозу фенамина, и будет жрать их до самого возвращения на Большую землю.

— Так и я говорю, — отчетливо донеслось из-за окна. — Кому он хочет повесить лапшу? Ну какой, спрашивается, из него Иванович, когда отец его всю жизнь был Шмулем и Шмулем же...

Полковник вздохнул и принялся бегло просматривать разбросанные по столу бумаги.

Он как раз успел запихнуть в ящик стола изрядно разбухшую синюю папку, когда за дверью раздался дробный топот.

— Ну и шо ты имеешь мне сказать, майор? Ой, простите, товарищ полковник, с очередным вас. И шо ж вам-таки нужно от бедного еврея, шо потребовалось выдергивать его среди ночи из постели, да еще и не его, а молодая девушка, между прочим, от таких фокусов запросто может заработать дефект речи, а?

Вяземский потянулся было за новой сигарой, но раздумал.

— Дело есть, Аркаша.

— Ой, да шо, не знаю я ваши дела, товарищ полковник, — замахал руками вошедший. — Вас опять будут посылать в какую-нибудь Эфиопию или другую Тмутаракань помогать местным макакам строить развитой социализм, хотя они и без того спокойно жрали свои бананы, и вы хотите, шобы Аркадий Наумович поехал на этот раз с вами, потому что в прошлый раз вам без него было грустно и одиноко и некому было доставить свежий номер родной газеты «Правда» погибающей от дизентерии части? Ну шо, скажете, я не прав? А потом ваши подопечные макаки начнут запихивать снаряд не тем концом, и то, что от вас останется, упакуют в банку из-под шпрот, и ваша безутешная вдова, рыдая, повиснет у меня на шее и спросит: «Аркаша, ну почему ты его не уберег, почему не прикрыл своим телом от вражеской пули?»

В качестве наглядного подтверждения своих слов говоривший выпятил вперед и без того немаленький живот.

Вяземский решил, что за таким брюхом вполне мог бы укрыться мотострелковый взвод вместе с приданной бронетехникой.

— Ну, так и оно мне надо, скажу я вам, товарищ полковник? У меня, между прочим, справка есть. А еще жена с пятью детьми и любовницы во всех крупных городах нашего родимого Союза. Как в песне поется, — полковник заранее сморщился, фальшивил Аркаша просто немилосердно, — «Мой а-адрес не до-ом и не у-улица, мой а-ад-рес — Советский Союз!».

Вяземский нарочито медленно вытянул из обертки сигару, щелкнул «зиппой» и с наслаждением вдохнул душистый дым.

— Ты... все сказал? — осведомился он, выдыхая почти идеальное колечко.

— Почти. Хорошие у вас, товарищ полковник, часики. «Сейко», да? Не продаете, случаем?

— Нет! — отрезал Вяземский.

Часы эти ему подарил вождь племени мбеле — колоритнейшая личность, успешно сочетавшая племенные традиции с докторской степенью Сорбонны и автопарком из трех белых лимузинов, прокатиться на которых не погнушался бы и сам дорогой Леонид Ильич. Вождь обладал забавным видением социализма, которое однажды изложил Вяземскому в ходе полуторачасовой аудиенции — Большая Родина Слонов поставляет ему на халяву оружия на пару «лимонов» «зеленых», а он за это объявляет всем, что вот-вот пойдет по пути социализма и в качестве первого шага проводит демократические выборы в свой новый гарем — кстати, в этом вопросе советские товарищи тоже могли бы поспособствовать.

Вяземский тогда было едва не посоветовал ему съездить на очередной фестиваль Дружбы Народов, но вовремя вспомнил о нехороших слухах, ходивших среди местных про племя мбеле в целом и самого вождя в частности, — учитывая то, что простым каннибализмом местных не удивишь, жрали потихоньку все... — и вовремя прикусил язык.

А еще полковник точно помнил, что Аркаша Либин пытался купить у него часы уже пятый раз (предыдущие четыре раза — именные «Командирские») и каждый раз наталкивался на решительный отказ. Впрочем, отказов снабженец просто не принимал. Вообще. Жить с ним рядом от этого становилось нелегко, зато работать — одно удовольствие.

— Вот что, Аркаша, — проговорил Вяземский негромко и, как мог только он, веско. — Это тебе не Ангола. Это гораздо хуже. Поэтому мне нужен снабженец. Такой, как ты. Чтобы в Сахаре мог льда добыть.

Польщенный Либин напыжился, отчего стал совершенно шарообразен, и Вяземский в очередной раз испугался, что его собеседник выкатится из кресла.

Самым забавным было, что Вяземский почти не привирал. День, когда неимоверно небритый Аркаша с хриплым матом в одиночку приволок откуда-то ящик из-под патронов, полный дынь, стал для застрявшего посреди пустыни батальона счастливейшим в жизни его бойцов. Откуда снабженец достал дыни, он так никому и не рассказал — очевидно, считал профессиональной тайной, — а чем он расплачивался, тоже осталось неясным, потому что ничего не пропало. Злые языки поговаривали, что через девять месяцев по Туркменистану забегают узкоглазые евреи, потому что больше у Аркаши ничего при себе не было.

— Ну, — сдался Аркаша через полчаса улещиваний и уламываний, — ладно, товарищ полковник. То есть что я говорю — «так точно»! Так точно! И где мы будем исполнять интернациональный долг? Среди каких гоим?

Вяземский мстительно улыбнулся. Вообще-то он не слишком сожалел о потерянном времени, но шумный Либин настолько его раздражал, что полковник позволил себе маленькую месть.

— В Барановичах, — проговорил он, с наслаждением наблюдая, как опадают полускрытые неуставной бородой пухлые щеки. — В Барановичах, Аркаша.

Вытолкав оцепеневшего от таких новостей снабженца, Вяземский вернулся было к синей папке и остывшему чаю, плавно переходящему в чифирь, но не тут-то было.

Дверь, как и в прошлый раз, распахнулась без стука.

— Разрешите, товарищ полковник? — Первый из вошедших, высокий блондин, четким движением кинул руку к виску. — Поручик Ржевский в ваше распоряжение прибыл!

— Как-как?! — опешил Вяземский.

— Виноват, товарищ полковник! — В голубых глазах — «Черт, — подумал полковник, — да он еще и голубоглазый. Тоже мне, Зигфрид на мою голову, бабы небось штабелями под такого ложатся» — плясали смешинки. — Старший лейтенант Ржевский.

— Так-то лучше, — усмехнулся Вяземский. — А то ведь ввели у нас одно звание из тех. Я, грешным делом, и подумал — уж не прапорщик ли вы?

— Никак нет, товарищ полковник! — вскинулся Ржевский. — Осмелюсь доложить...

— Ну-ну, — подбодрил его полковник. — Доложайте, тьфу, то есть продолжайте. Кстати, вы всегда изъясняетесь в подобном стиле? Или только с новым начальством?

— Никак нет, товарищ полковник, — отозвался Ржевский. — Само как-то получается. А что касается звания прапорщика, то его обесценили уже в Первую мировую, когда из-за убыли кадровых офицеров начали шлепать погоны всяким... отличившимся.

— Их еще «химическими» называли, — сказал полковник. — Из-за того, что знаки различия приходилось химическим карандашом рисовать.

— Ну а сейчас, — старлей пожал плечами, — это не звание, а, простите, анекдот.

— Достаточно, хм, спорное утверждение, — заметил Вяземский и перевел взгляд на второго вошедшего — смуглого, с четким орлиным профилем и орлиным же взором. В общем, если Ржевский выглядел истинным арийцем, то в его спутнике с первого взгляда угадывался сын гор.

— Ну а вы, надо полагать, корнет Оболенский?

— Старший лейтенант Мушни Кордава прибыл в ваше распоряжение, товарищ полковник, — бодро отрапортовал кавказец и, опустив руку, уже обычным тоном добавил: — Товарищ полковник, вы на этого шута горохового внимания не обращайте. Он такой по жизни, даром что артиллерист — каких днем с огнем не сыскать.

— Ну это мы проверим. — Полковник задумчиво постучал карандашом по столу и неожиданно для самого себя спросил: — Товарищ Ржевский, а вы на гитаре играете?

— Товарищ полковник! — Возмущение старшего лейтенанта было почти не наигранным. — Да я в училище...

— В хорэ ты пел в училище, — напомнил Кордава.

— Да, и что? — с вызовом отозвался Ржевский. — Сам играю, сам пою...

— Сам по библиотекам старые песни разыскиваешь и за свои выдаешь, — докончил абхазец.

— Я тоже когда-то играл, — вздохнул полковник. — Да вот только профессия у нас... немузыкальная. Теперь вот только батареей и дирижировать.

— Чтоб как Валэра играть, большого слуха не нужно, — съехидничал Кордава. — Водка нужна, да, а слух не нужен.

«Интересно, сколько раз они эту сцену репетировали? — подумал полковник. — Тоже мне, Тарапунька и Штепсель».

— Слушай ты, да! — Ржевский картинно тряхнул чубом. — Я...

— Отставить! — тихо скомандовал полковник. — Команды «Вольно» не было.

Оба лейтенанта моментально подтянулись, старательно пожирая начальство преданными взглядами. Ну точно — шуты гороховые, утвердился полковник в своей первоначальной мысли и неожиданно для себя улыбнулся.

— Вольно... поручик.

— Ух, — выдохнул Ржевский. — Товарищ полковник, разрешите обратиться?

— Обращайтесь.

— Нам сказали — откомандированы для выполнения особо важного и секретного задания партии и правительства, — начал Ржевский, — но в чем оно будет заключаться — никто не говорит. Зато подписок о неразглашении мы уже столько подмахнули, что можно эту комнату оклеить.

— Хоть одним глазком намекните, товарищ полковник, — присоединился к товарищу Кордава. — Мы ведь под вашим командованием будем, да?

— Под моим, — подтвердил полковник. — В составе специального сводного подразделения интернациональной помощи.

— Помогать, значит, будем, — задумчиво сказал Ржевский. — А кому именно, конечно, не скажете?

— Пока, — улыбнулся Вяземский, — не могу. Впрочем, вы скоро сами узнаете. Одно могу твердо обещать — угадать не угадаете, зато, когда увидите, удивитесь так, что на всю оставшуюся жизнь хватит.

— На Марс летим, да? — немедленно предположил Кордава, картинно выкатив глаза.

— Ну, — полковник сделал вид, что задумался, и серьезно кивнул, — что-то в этом роде.

«А все-таки неплохая подбирается команда, — не без удовольствия подумал он. — Пожалуй, мне даже удастся пару часов поспать».

Тауринкс ит-Эйтелин вошел в деревню в тот неурочный час, когда мужчины уже разошлись по полям и пастбищам, а женщины, занятые домашними делами, прятались по чистеньким беленым хатам, украшенным зелеными и охряными узорами. Так и вышло, что первыми друида заметили дети.

— Э-эй! Эгей! Друид идет, орехов несет!

— Друид идет — уши надерет! — отшучивался Тауринкс, не пытаясь, впрочем, разогнать малышню. Он давно привык к таким вот встречам — да и как не привыкнуть, когда сам он в детстве вот так же приветствовал восторженным визгом забредавших в его родные края чародеев. И его тогда не пугали ни чужекрайний выговор, ни незнакомые лица — все затмевал чародейный знак на плече или груди. Так и серебряная гильдейская бляха, напаянная на застежку плаща, притягивала взгляды здешней детворы, как камень-магнит — кованое железо, и никто не обращал внимания, что зашлый друид явно был родом не из этих краев.

На восточные окраины Эвейна Тауринкса занесло случайно. Большую часть срока ученичества и не один год после того он провел на юге, где помощь лесных чародеев требовалась всегда — то эльфийские пущи вдруг принимались подминать под себя честной лес, то грязевые потоки с гор прокатывались по узким долинам, смывая поля и дома. То местное зверье беситься вдруг начинало, то опять же дикари запредельные в побег пускались — а до передовых дозоров имперского гарнизона не один день пути, пока еще весть дойдет без редких в том краю чародеев... поневоле друиду приходилось останавливать оголодавших безумцев своей силой. Работа всегда находилась.

Какая блажь понесла Тауринкса из родных краев в странствия — он и сам не мог толком объяснить. Захотелось увидеть своими глазами непроходные дебри востока. Кроме привычки, его ничто не держало на южном пределе — семьей он, вечный странник, так и не обзавелся, не в гильдейском это обычае, хотя детишек по себе оставил, верно, больше, чем самый исправный семьянин. Жаль, не всегда дар передается наследникам... О доме и речи не могло идти — это Тауринкс понимал, еще принося самый первый обет. Так что сборы его не были долгими. С котомкой за плечами и улыбкой на губах друид прошел весь срединный Эвейн, средоточие мощи Серебряной империи. И вот уже второй год он мерил шагами владения Бхаалейн, Картроз, Финдейг, Шориел и Такнаир. На пятерых эти роды поделили огромный и почти не населенный участок между Беззаконной грядой и заливом Рассветного океана, глубоко вдававшимся в эвейнские земли. Поговаривали, что за морем тоже есть какая-то земля, но байки эти друид слушал вполуха. Во-первых, Серебряной империи они уже не принадлежали, а значит, под защитой ее соединенных гильдий не находились. Пусть тамошние жители сами разбираются со своими чащами. А во-вторых, моря лесной чародей профессионально не любил и побаивался.

— Ну а староста ваш где? — спросил Тауринкс у всех малышей разом, и, конечно, ответили ему тоже хором, да таким нестройным, что друид разом осознал свою ошибку. Его уже много лет не переставало удивлять, что со зверями общаться куда проще, чем с людьми, хотя последние вроде бы несравненно умнее.

— Ты! — ткнул он пальцем в первого попавшегося мальчишку. — Так где староста?

— Да в поле он, где ему быть! — пискнул паренек. — От, в той стороне, у реки, за заливным лугом.

— Спасибо. — Тауринкс отсыпал советчику из кармана горсть лущеных кедровых орешков.

— У-у! — восхищенно взвыл мальчишка и тут же для сохранности упихнул гостинец в рот. — Можа, ваш провожыш?

— Ну, проводи, — покладисто согласился друид.

По дороге Тауринкс озирал деревушку хозяйским взглядом. Хорошо, право же, живут на востоке! Покойно. Разве на югах позволил бы кто себе поселиться без крепкой ограды? Сумасшедший или отщепенец, не ценящий ни своей жизни, ни чужой. А здесь — ни палисада, ни даже изгородки самой завалящей: вот дом, вот огород, а за ним — сразу луга, и поля, и лес где-то там подальше. Тихая здесь, верно, жизнь. Тауринкс бы от такой тишины озверел на третью неделю. Ему и дома-то, где житья не было от налетчиков-ырчей и диких драконов, казалось скучновато.

Деревня стояла почти на самом берегу Драконьей реки, отделенная от воды широким заливным лугом. Имя свое речка получила, само собой, не от того, что в ней водились водяные драконы. Даже лишившись и так невеликого умишка, дракон не смог бы подняться по течению из родных морей в реку. Слишком мелкой была она, и галечные перекаты, искрившиеся на солнце, напоминали драконью чешую.

На краю того самого луга столпились деревенские мужики — на взгляд Тауринкса, все до единого. Собрание перешло уже через взаимные обвинения и перебранку к тому томительному молчанию, когда все уже сказано, но ничего не решено, потому что ни у кого не хватает духу примириться с отвратительным и неизбежным. Староста стоял поодаль, понурив голову.

— Дядь Тоур! — гаркнул мальчуган, уже прожевавший угощение и теперь отчаянно сожалевший, что было орешков так мало. — Дядь Тоур, друид пришел!

Староста медленно поднял голову и, завидев серебряную бляху на плече Тауринкса, просветлел лицом.

— Коун друид! — промолвил он и замолк, будто не зная, с какого боку приступить к описанию своих горестей.