Пролог

Вызовы к начальству — это неприятность уже сама по себе! А если вызов неожиданный? И срочный? Причем начальство не родное и близкое — непосредственное, — и даже не через одну ступень, а гораздо выше?

Все эти мысли вихрем проносились в голове у капитана ГБ Степана Киреевича Кобзева, когда он поднимался по ступенькам самого «высокого» в столице дома. Как шутили препровождаемые сюда острословы: «Из кремлевских окон хороший вид на Красную площадь, а из лубянских — на Воркуту».

Не рассчитывал Кобзев оказаться здесь снова. По крайней мере, так скоро. Всего лишь три года прошло с тех пор, как он спустился по этим самым ступеням в качестве куратора проекта хи-хи на объекте ха-ха в пэ-я уго-го. Одним словом — в глубокой заднице. Чего-чего, а мест, куда можно было бы загнать проштрафившегося, на Руси всегда хватало. Спасибо уж и на том, что только в ссылку и даже звание прежнее сохранили. Не та нынче хватка. В прежние времена эхо от залпа затихало раньше, чем чернила на приговоре высохнуть успевали.

И вот — на тебе!

Кобзев в очередной раз старательно перебрал в уме все возможные причины вызова. Грешков за ним особых числиться не должно — в тихом захолустье, которое, откровенно говоря, представлял собой номерной городок, особо нагрешить было сложно, даже имея соответствующее желание. В могущие вдруг вскрыться происки враждебных разведок майор верил еще меньше, чем, например, в инопланетян и астральных духов — ибо последними усиленно занимались его соседи по городку и вроде бы даже достигли каких-то результатов. По крайней мере, более значимых в глазах руководства, чем успехи его подопечных.

Даже если какой-нибудь Джеймс Бонд и ухитрился бы проникнуть в городок, ознакомиться хотя бы с частью ведущихся там разработок и сообщить о них своим шефам — а на это, по мнению капитана, решился бы далеко не всякий психически нормальный разведчик, — встревоженное начальство, скорее всего, поспешило бы отозвать своего агента из страны, пребывание в которой так скверно сказалось на его душевном здоровье.

Но что же тогда? Что?! Что?!

Эта мысль продолжала яростно стучать в висках капитана все время, пока он шел по коридору, останавливался перед заветной дверью, суетливо поправлял галстук, делал глубокий вздох и, словно в прорубь, шагал навстречу хлынувшему из двери потоку солнечного света.

— Разрешите?

— Проходите, товарищ Кобзев.

Генерал-лейтенант КГБ Подгорных почти не изменился. Все тот же светло-серый пиджак, привезенный им в 69-м из Женевы — «или не тот, больно хорошо выглядит», подумал капитан, «кто его знает, может, он десяток таких костюмов приволок»: две сигареты в пепельнице у правого локтя — их всегда было либо две, либо три, и никому не удавалось засечь момент, когда в пепельнице была только одна сигарета, равно как и увидеть сам процесс генеральского курения. Злые языки судачили, что Подгорных просто-напросто, уходя, оставляет в пепельнице одну сигарету, а пепельницу прячет в сейф, подальше от уборщиков.

И все тот же тяжелый, холодом пробирающий душу взгляд.

Зато второго присутствующего в кабинете капитан увидеть никак не ожидал.

Конечно, официальных причин, по которым генерал-майор ГШ ГРУ Богданович не мог оказаться в кабинете высокопоставленного кагэбиста, не существовало. В конце концов, одно ведь дело делаем, общее. Но каждый чуть по-своему. И все дело в этом самом «чуть».

Да и не полагается вообще-то знать капитану, кто именно этот сухопарый генерал-майор с ранней сединой в висках. Чистая случайность, что именно ему поручили тогда в очередной раз проверить личные дела сотрудников одного зарубежного посольства. Тщательно проверить.

Тогда Богданович был еще только полковником.

— Мы тут с товарищем Богдановичем изучали представленные вашими подопечными материалы. И, приходится признать, сочли себя не совсем компетентными в данной области.

Ну, еще бы, подумал Кобзев, тут даже тучные стада экспертов не помогут, потому как та теория, на которой проект, собственно, и базировался, мимоходом обрушивала парочку других, почитавшихся ныне основополагающими. А какой же ученый будет рубить тот сук, на котором сидит? Только такой псих, как Дробов.

— Самих товарищей ученых мы решили не беспокоить, — продолжил Подгорных. — Поэтому пришлось вызывать вас, товарищ капитан. Вы, так уж получилось, единственный, кто может лично растолковать нам суть проводимых в институте разработок. Ну, и при этом ответить на ряд вопросов уже нашей с вами специфики.

— Я только прошу меня заранее извинить, товарищ генерал, за допущенные неточности, — сказал Кобзев. — Все-таки я не физик и в детали проекта вникаю в той мере, в какой это требуется для проводимых мною мероприятий.

— И хорошо, — слегка улыбнулся Подгорных. — Мы ведь с Глебом Александровичем тоже не дипломированные ядерщики. Тем более в такой специфической области.

Да уж, подумал Кобзев, более специфической, пожалуй, днем с огнем не сыщешь.

— Исходным толчком для начала работ, — оттарабанил гэбист заученно, — послужило предположение профессора Дробова о том, что наша вселенная имеет двенадцатимерную структуру. При этом n -мерный континуум может быть подвергнут преобразованиям...

— Стоп, — сказал Богданович. — Я прошу простить меня, но, товарищ Кобзев, нельзя ли объяснить мне, чугунной армейской башке, еще более наглядно. Без этих... преобразующихся континуумов.

Кобзев вздохнул.

— Человеческие органы чувств, — начал он, — рассчитаны на фиксацию четырех измерений. В стандартной координатной системе их обычно обозначают икс, игрек, зэт...

— Грубо говоря, длина, ширина и высота, — кивнул Богданович. — А четвертый?

— Время, — ответил Кобзев. — Координата Тэ. Мы умеем фиксировать время — с помощью часов, и даже перемещаемся в нем, правда, с постоянной скоростью и только в одном направлении. На самом деле, согласно расчетам профессора... — Кобзев осекся, сглотнул враз набежавшую слюну и продолжил: — Так вот, теория Дробова сводится к тому, что существуют еще и другие... координатные оси. И мы можем научиться их определять и даже перемещаться вдоль них.

Кобзев замялся, тщетно пытаясь припомнить еще какое-нибудь изречение профессора, хоть немного подходящее к данной ситуации. Припоминалось мало. Будучи в нормальном состоянии, профессор Дробов изъяснялся исключительно научной заумью, причем такой, что не то что у Кобзева, а и у научного контингента — минимум кандидаты, а в большинстве своем полные доктора — начинали закатывать шарики за ролики. Будучи же пьяным — а происходило это не так уж и редко, благо доступ к чистейшему медицинскому спирту был практически неограничен (среди сотрудников проекта уже успело родиться выражение «межизмерительная трубка», применяемая для наблюдений за, соответственно, межизмерительными процессами. Вмещал сей чудо-прибор ровно ноль запятая четыре литра спирта, который в ходе опыта благополучно испарялся в загадочной межизмерительной пустоте)... так вот, будучи в подпитии, профессор принимался орать на весь корпус русско-еврейско-украинские песни. Где он их нахватался, было известно только ему да богу, но никак не Кобзеву. Три раза прошерстив всю дробовскую родословную, он не обнаружил ни малейших следов не то что злосчастной национальности, но даже банальных татар. Профессор был настолько русским, что это казалось подозрительным.

— Возьмем, допустим, — с уверенностью, которой он на самом деле отнюдь не испытывал, объяснял Кобзев, — школьный учебник по геометрии. — И представим, что на одной из его страниц, 147-й например, обитает цивилизация разумных э-э... квадратов.

Генералы дружно улыбнулись.

— А на странице, например, 319-й обитают такие же разумные эллипсы. Эти цивилизации будет отделять друг от друга всего лишь несколько миллиметров бумаги. Но... это миллиметры оси зэт, о которой эти существа просто-напросто не подозревают. Они двумерны. И до тех пор, пока у них не появится устройство, способное перелистнуть...

— Достаточно!

Теперь Богданович не улыбался.

— И как далеко, — осведомился он опасным голосом, — вы сумели продвинуться в создании этого «перелистывающего» устройства?

— Сейчас проходит комплексные испытания четвертый образец, — сообщил Кобзев, а про себя подумал: «Сука вы, товарищ генерал-майор. Башка, значит, чугунная? Да вы больше моего об этих опытах знаете».

— И? — Военный подался вперед.

— В ходе экспериментов приборами было зафиксировано образование так называемых «фридмановских проколов», каналов, соединяющих э-э... наш мир с каким-то еще. Что подтверждается косвенными данными.

— Какими?

— Менялся состав воздуха в рабочей камере, — ответил Кобзев. — И... ряд других параметров.

— А! — разочарованно махнул рукой Богданович. — Знаем мы этот «состав воздуха». Здоровенный агрегатище, проводков и трубочек в нем уйма, что по каким подается — сам черт копыто сломит.

— Какого размера были эти ваши «проколы»? — отрывисто спросил Подгорных.

— Пять, восемь и одиннадцать сантиметров, — поспешно ответил Кобзев. — В диаметре. Большие размеры пока получить не удавалось.

— И на это вы угробили столько времени и сил? — возмутился Богданович. — На дырку, в которую и кулак-то толком не пропихнешь?

— Пока получить большие размеры не удалось, — повторил Кобзев, — хотя эксперименты в этом направлении ведутся.

— Это которые 17-го числа? — уточнил Подгорных.

— Да. Проводился опыт с целью получения стабильного канала диаметром в один метр, с последующей засылкой телеметрического робота...

— Ну и?

— При попытке увеличить размер «прокола», — вздохнул Кобзев, — выяснилось, что потребляемая при этом мощность возрастает даже не по экспоненте, а... в общем, — поправился он, — чтобы увеличить размер в два раза, надо в пять раз больше энергии, а в три — в двадцать.

— Обесточили весь город и еще треть области, — тихо сказал Подгорных.

— Так на... — Богданович смял окончание фразы. — И чем вы сейчас занимаетесь?

— Профессор Дробов высказал предположение, — торопливо зачастил Кобзев, — что «коэффициент G», — ну, он так назвал силу, которая мешает увеличению «прокола», — не является одинаковым по всей планете. И последние два месяца он и его сотрудники занимались обработкой спутниковых данных с целью выявления наиболее подходящих...

— Вот это?

Подгорных осторожно вытащил из папки мятый синий лист, представлявший собой карту мира, небрежно исчерканную разноцветными карандашами.

Кобзев молча кивнул, не в силах отвести взгляд от жирного пятна на границе Индии и Пакистана — следа от профессорского бутерброда с лососиной.

В Северном полушарии между пятидесятой и шестидесятой параллелями выстроились разделенные примерно одинаковыми расстояниями пометки. На розовую, как младенческая попка, одну шестую часть суши пришлось три из них — в Белоруссии, за Уралом и в Приморье.

— И что вы можете сказать... — Остро заточенный кончик карандаша Подгорных покружил над Западной Европой и уперся в размашистый черный крест, обведенный красным кружком.

— В Англии? — переспросил Кобзев. — Эта, если я не ошибаюсь, точка совпала с местной археологической достопримечательностью. Стоунхередж или Стоунхедж какой-то. Кстати, в Аркаиме тоже обнаружены мегалитические сооружения. Профессор Дробов считает, что это совпадение не может быть случайным, и, таким образом...

— Оно, — выдохнул Богданович, вставая, — не случайно! Оно, мать вашу за ногу, совсем не случайно!

— Дело вот в чем, — устало сказал Подгорных. — По линии... Глеба Александровича пришло сообщение, что американцы уже нащупали свой, как вы говорите, «прокол». И сейчас, в данный момент, у них идет подготовка к вторжению. Через, насколько нам известно, этот самый Стоунхендж.

— А?!

Внутри у Кобзева что-то с тихим хлюпаньем оборвалось.

Это даже не конец, отрешенно подумал он. Просто п...ц, полный и окончательный. Утечка информации с подконтрольного объекта, да еще... Сделают стрелочником, трибунал и... Но когда эти твари-штатники успели?!

— По всей видимости, работы у них начались раньше, чем у нас, — сообщил Подгорных, не заметив — или сделав вид, что не заметил, — что при этих словах Кобзев буквально-таки восстал из мертвых.

— Где-то в середине шестидесятых, — подтвердил Богданович. — Они тогда находились под большим впечатлением от нашего рывка в космос и запустили массу программ, могущих при успехе послужить альтернативой. Идеи разрабатывались самые бредовые. Денег, правда, с самого начала давали немного, а после лунного успеха и вовсе едва не прикрыли — флот каким-то образом взял лабораторию на свой бюджет. Похоже, держалось это у них на кучке маньяков-энтузиастов, нормальные штатники давно бы плюнули и подались в более перспективное дело. В позапрошлом месяце им удалось наконец пробить полномасштабный опыт и...

— У них получилось? — выдохнул капитан.

— Эти данные относятся к высшей категории секретности, — отрезал Богданович. — Но нам достаточно и косвенных. Сразу после опыта начался, как мы говорим, «шорох». ЦРУ, АНБ и Пентагон срочно выделили людей — не самых плохих — в свежеобразованный отдел, — Богданович на секунду задумался, — «Уризен». Этот отдел немедленно развил бурную деятельность. Арендовал у англичан участок в три сотни гектаров неподалеку от Стоунхенджа, и сейчас там полным ходом идет какое-то строительство.

— Сам Стоунхендж, правда, пока для туристов открыт, — заметил Подгорных. — Мы там организовали постоянное наблюдение. Возможно, он им потребуется позже. Закроют под видом реставрации и...

— Он им может и не понадобиться, товарищ генерал, — внезапно сказал Кобзев, припомнив один из монологов доцента Каширо. — Там очень мощная аномалия, и этих каменных колец по окрестностям разбросана чертова прорва. Стоунхендж просто самый знаменитый из них.

— Что?! — приподнялся Богданович. — Это значит, они уже могли начать операцию по «вторжению», а мы?! Опять проспали, как в сорок первом?!

— Ну, настолько они нас вряд ли могли опередить, — успокоил Подгорных. — По нашим данным, они только-только формируют группировку для предстоящей операции. Имя предположительного командующего этой группировкой — адмирал Дженнистон.

— Адмирал? — удивился Кобзев.

— Проект финансировал флот, припоминаете? — улыбнулся Богданович. — Дженнистон командовал в свое время морской пехотой, он и начинал как морпех... старый «ястреб».

— Короче, — Подгорных четким ударом припечатал карту к столу. — Майор Кобзев, сколько вам потребуется времени, чтобы открыть с нашей стороны достаточно широкий «прокол»?

— А? — только и сумел произнести бывший опальный капитан, в мгновение ока вознесенный обратно к вершинам.

— Постоянно действующий проход шириной... метров десять, я думаю? — осведомился Подгорных у Богдановича.

— Самое малое. Лучше пятнадцать.

— М-м-м... месяца три! — Кобзев наконец сумел собраться с мыслями. Сам он не был уверен, что такое возможно и за три года, но тут уже или грудь в крестах...

— Три дня, — отрубил Богданович. — И не минутой больше.

— Ну, это вы уж, пожалуй, совсем круто загнули, Глеб Александрович, — глядя на побледневшего Кобзева, примирительно сказал Подгорных. — Пара недель у вас, товарищ майор, есть. Но потом действительно ни минутой больше. Или мы через полмесяца имеем полноценный проход, или... Ну, вы сами понимаете... Мы не можем позволить американцам опередить нас ТАМ!

— Т-так точно, товарищ генерал, — выдавил Кобзев. — Понимаю.

Подгорных сухо кивнул и выложил на стол черную кожаную папку.

— С этой минуты, — начал он, — вы назначаетесь исполняющим обязанности руководителя проекта «Шеллак». Здесь ваши новые документы, полномочия, они теперь у нас, — Подгорных слегка улыбнулся, — практически неограниченные, а если все же их не хватит, свяжетесь непосредственно со мной или с Глебом Александровичем. Отчитываться будете также перед нами. И только перед нами! — резко добавил он. — Никто другой, будь он хоть сам... Подгорных оборвал фразу на полуслове и после многозначительной паузы продолжил: — Надеюсь, мера возложенной ответственности вам также ясна. До конца.

Кобзев молча кивнул, жалея в этот момент лишь об одном — что нельзя вытащить из кармана платок и стереть к чертовой бабушке выступивший на лбу липкий холодный пот.

— Какую аномалию будете проверять первой, белорусскую или уральскую? — спросил Богданович.

— Ну... — замялся Кобзев. — Скорее всего белорусскую. Район все-таки более обжитой, железная дорога неподалеку — соответственно, необходимую технику удастся подтянуть быстрее.

— Ладно, — кивнул Богданович. — Я свяжусь с командованием округа.

— Я, со своей стороны, — Подгорных осторожно коснулся папки кончиками пальцев, — также обеспечу соответствующую поддержку со стороны местных партийных и... остальных компетентных органов. Так что, — он резко толкнул папку, и она, пролетев через весь стол, замерла точно перед Кобзевым, — действуйте, майор!

Майор Обри Норденскольд начинал напоминать себе Железного Дровосека, поставленного злой ведьмой Запада вместо статуи у трона. То, что вместо злой ведьмы выступал адмирал Дженнистон, а троном ему служило сделанное по спецзаказу кресло, дела не меняло. Молча стоять по стойке «вольно», которая для Дженнистона мало отличалась от стойки «смирно», и тревожно следить, не слишком ли затягиваются паузы в беседе, — удовольствие и так не из первых. А Обри к тому же очень не нравились ни человек, сидевший напротив адмирала, ни направление, которое принимал их диалог.

— Все это очень интересно, — проговорил адмирал с напором, — но чему я обязан подобным визитом?

Обри обо всем догадался десять минут назад, и глупость адмирала его уже не бесила. Она его пугала. До безъязычия и нервных судорог.

— Мы хотим отдать группу вторжения под ваше командование, адмирал, — ответил человек в штатском, чьему хладнокровию майор Норденскольд мог только позавидовать. — Вы не только обладаете огромным боевым опытом, что само по себе делает вас перспективнейшим кандидатом на эту должность. Ваша карьера проходила в Корее и Вьетнаме, и вы знакомы со спецификой боя в джунглях.

«Вот об этом не надо было напоминать, — подумал Норденскольд, закатывая глаза в безмолвной муке. — Если адмирала сейчас скрутит приступ...»

Но в тот момент приступа не последовало. Позднее Обри горько об этом сожалел. Если бы адмирал заранее продемонстрировал следствия своей контузии лощеному франтишке из Центрального разведывательного, ему, разумеется, не предложили бы командовать вторжением и судьба самого майора сложилась бы гораздо спокойнее. Но в тот момент мятежная душа Обри Норденскольда обращала к небесам страстные мольбы утишить электрические бури в адмиральском сером веществе, и небеса — в виде исключения — решили откликнуться.

Дженнистон со значением прокашлялся.

— Это большая честь для меня — послужить стране, — чопорно ответил он. — Морская пехота США сможет захватить любой плацдарм и удерживать его любой срок — дайте только патроны.

Фраза произвела на цэрэушника неизгладимое впечатление. Обри был бы впечатлен куда больше, если б слышал ее в первый раз. Адмирал имел привычку отвечать подобным образом на всякое предложение, с которым был согласен.

— Значит, решено, — проговорил цэрэушник. — Теперь... — Он пошарил в чемоданчике. — Прошу подписать.

— Что это? — с привычным подозрением осведомился адмирал.

— Клятва о неразглашении, — спокойно объяснил тип в штатском. — Вы должны понять, адмирал, речь идет о проекте, способном перевернуть наши представления о государственной безопасности. И мы не можем делать исключений ни для кого. Невзирая на боевые заслуги.

Дженнистон тяжело подышал, наливаясь дурной кровью, но, увидав, что его пантомима не производит на хладнокровного цэрэушника никакого впечатления, все же поставил выверенную до микрона роспись.

— И вы, майор... Норденскольд. Прошу. — Перед фамилией Обри цэрэушник помедлил миг, как бы вспоминая что-то.

Обри вывел в указанном месте свою аристократическую закорючку, даже не потрудившись прочитать, что же именно подписывает.

— Очень хорошо, — промолвил агент, убирая листы обратно в чемодан.

Дженнистон расписался на столе.

Обри подсунул ему под руку лист желтоватой дешевой бумаги. Адмирал расписался еще раз. Потом еще. Лицо его оставалось трагически сосредоточенным и могло бы послужить моделью для барельефа «Генерал Ли на третий день битвы при Геттисберге».

Цэрэушник взирал на этот процесс, приоткрыв рот.

— Простите, адмирал, — прошептал он, — что это за балаган?

— Можете не шептать, — ответил Обри. — Все равно он ничего не слышит. У него припадок.

Майору было очень обидно. Ему казалось, что он только что совершенно зря дал подписку о неразглашении, ибо разглашать ему будет нечего.

— Какой... припадок? — выдавил агент.

— Эпилептоидный, — пояснил Обри. — Пти маль. После контузии с адмиралом такое бывает. В этом состоянии он ничего не слышит и ничего не запоминает.

— И... часто с ним такое? — поинтересовался цэрэушник.

— Не очень, — честно признался Обри. — Только когда он сильно не в духе. Или волнуется.

— Вы хотите сказать, — медленно, словно не в силах поверить своим словам, произнес агент, — что мы только что доверили важнейший проект со времен Манхэттенского человеку, который впадает в ступор от малейшего стресса?

Обри очень хотелось промолчать, но честность не позволила.

— В общем... да.

Агент сосредоточенно сломал авторучку.

— А переиграть уже нич-чего нельзя, — прошептал он.

— Почему? — машинально переспросил Норденскольд, не очень надеясь на ответ.

— Потому что русские ведут раскопки в районе двух точек перехода, — резко ответил цэрэушник. — Потому что стоит нам промедлить хоть на пару месяцев, и мы рискуем оказаться вторыми. Как нам подгадили наши афганские друзья!

Обри поднял брови.

— Советы ведут в Афганистане полномасштабную войну, — объяснил агент. Майор Норденскольд решил, что после выполнения задания его непременно расстреляют, и он уже заверил свое согласие подписью. Иначе такую откровенность объяснить было невозможно. — Мы потеряли всякую возможность следить за переброской их войск — слишком их много, в то время как нам придется перекидывать морпехов в Англию кружным путем и по одному. А остановить эту войну мы не можем по... политическим соображениям.

Обри не стал спрашивать, по каким.

— Судьба мира решится в ближайшие месяцы, — тихо и внушительно проговорил цэрэушник. — И если адмирал Дженнистон окажется не способен нести эту ношу... она ляжет на ваши плечи, майор.

— Сэр! — Норденскольд невольно вытянулся во фрунт.

— Кто подсунул мне чистый лист? — капризно осведомился Дженнистон. — А... Проклятая контузия! Так о чем мы говорили?

— А с вами, майор Норденскольд, — продолжил цэрэушник, игнорируя адмирала, — мы побеседуем позднее. Вы получите... особые инструкции.

Пучеглазая рыбина лениво шевельнула плавниками и приблизилась к самой поверхности воды.

Там, наверху, был ослепительный свет, справа — огромное, зеленое и еще... что-то еще, и рыбу тянуло к нему... чуть-чуть вперед...

— Иллиен-на!

Девушка упрямо мотнула головой, но было уже поздно — крик, резанув по ушам, скомкал, сбил отрешенную сосредоточенность, — сорвавшаяся с незримого поводка рыбина мгновение висела на прежнем месте, а потом, опомнившись, стремглав ринулась назад, в привычную темную глубину омута.

— Ну вот!

С досады девушка собралась было запустить вслед рыбине гладким камешком, но в последний момент сдержалась. Не пристало истинному эльфу проявлять эмоции столь бурно. И уж тем более ученице самого...

— Иллиена! Илли, ты где?

— Здесь я, здесь! Да, да, иду! — крикнула девушка, ловко соскакивая с нависшего над водой ствола на песчаный берег. — Обязательно было кричать на весь лес?

— Илли! — Мать попыталась было возмущенно нахмуриться, но получилось это у нее плохо — случись рядом человек, он бы, вероятно, нашел это зрелище даже комичным.

— Ну что «Илли», мама? Мне уже и от дома отойти нельзя?

— А ты еще помнишь, как он выглядит, дом-то? Чуть солнце из-за верхушек глянет — она сразу шасть, и нет ее до вечера. А дома...

— ...А дома скотина не кормлена, брухимы не доены, — закончила Иллиена. — Мам, ну мы что — люди?

Несколько секунд две эльфийки молча мерили друг друга хмурыми взглядами. Иллиена первой не выдержала и заливисто, на весь лес, рассмеялась.

— Ей еще и смешно! — всплеснула руками мать. — Ах ты, наглая девчонка...

— Сама смеешься, сама смеешься...

— Вот тебе...

— Не поймаешь, не поймаешь! — Иллиена ухватилась за ствол молоденькой березки, закрутилась и бросилась бежать. — Не поймаешь!. А еще Шиллиела — легконогая!

— Не поймаю! Да я...

Но Илли уже неслась по лесу, перепрыгивая корни кедров, проскальзывая сквозь ветки кустов, которые словно отклонялись в сторону, давая ей дорогу, мчалась навстречу солнцу — и его луч, прорвавшись сквозь зеленый полог, брызнул ей в глаза ослепительным огнем.

...А земля вдруг вздыбилась рыжей вспышкой и плеснула вокруг острым, пахучим металлом, и жалобно вскрикнула березка, чей подрубленный ствол осел на землю, и могучий кедр отозвался протяжным стоном, а в воздухе повис сизый дым, и...

Илли замерла, словно налетев с разегу на невидимую преграду. Набежавшая сзади мать, смеясь, схватила ее за плечо, развернула к себе и тоже застыла, глядя на разлившийся в дочкиных глазах ужас.

— Ох, мама, — выдохнула девушка, зарываясь лицом в расшитый ворот Шиллиелиной курточки. — Я... я видела... Везде и по всем ветвям будущего...

Лицо старшей эльфийки враз отяжелело, став совершенно человеческим.

— Будь проклят! — прошептала она. — Будь проклят твой дар!

Человеческое наследство, порченая кровь — потому что эльфы не бывают провидцами.

— Успокойся, дочка, — выговорила Шиллиела, переведя дыхание. — Что бы это ни было, это, верно, касается лишь людей.

— Нет. — Ее дочь медленно, обреченно покачала головой. — Это горела пуща.

Глава 1

Тяжелые солнечные лучи пылающим потоком заливали пыльный дворик.

— Так вы говорите, полковник, это ваша лучшая пара? — спросил штатский, отвернувшись от окна.

Этот визитер сразу не понравился полковнику. Если сопровождавший его майор представился, как и полагается, полностью, назвав имя и звание, то тип в сером пятисотдолларовом костюме и дешевых солнечных очках небрежно выцедил сквозь сжатые губы «АНБ» — и этим ограничился.

«Если бы ты только знал, — устало подумал полковник, — сколько тебе подобных уже прошло через этот кабинет. И из какой только чертовой задницы вы все появляетесь, такие одинаковые? АНБ, ЦРУ, АСА — Служба армейской безопасности, — даже ФБР. Одинаково выбритые, одинаково подстриженные, одинаково наглые и уверенные, что все, что вы сделаете, будет всегда оправдано „высшими интересами США“. Если бы ты только знал, как вы все мне надоели! Сидите у меня... по самое тут».

— По-моему, — сказал он вслух, — в досье все изложено достаточно ясно. Тридцать девять подтвержденных ликвидации. Медали. Конечно, если вы рассчитывали найти второго Карлоса Хэчкока...

— Нет, нет, — вмешался майор. — Кандидатура старшего сержанта Седжвика нас вполне устраивает. Не так ли, Алекс?

— Во Вьетнаме он был? — скучно осведомился аэнбэшник.

— Нет, — сказал полковник. — Седжвик с самого начала служил у нас.

— Нам желательны люди с боевым опытом, — сообщил аэнбэшник, глядя в стену справа от полковника.

— Старший сержант Седжвик провел в джунглях уже без малого семь лет, — заметил полковник. — А я на основании собственного опыта не могу сказать, что кампучийские джунгли намного превосходят колумбийские — например, по количеству паразитов на квадратный метр.

При этих словах на лице майора заиграла чуть заметная усмешка.

— Впрочем... — Полковник потянулся, точнее, сделал вид, что тянется к стопке папок. — Если вам нужны непременно люди с вьетнамским опытом... то вот, например, сержант Коул. Тринадцать подтвержденных ликвидации...

— К сожалению, — заявил майор, прежде чем аэнбэшник закончил открывать рот, — у сержанта Коула есть семья. Жена и двое, если не ошибаюсь, — полковник кивнул, — двое детей. Старший сержант выглядит в этом свете гораздо более предпочтительной кандидатурой. У него, как я понимаю, вообще отсутствуют близкие родственники.

— Да, — подтвердил полковник. — По крайней мере, никаких данных про таковых у нас нет.

— А этот, второй... — Определенно процесс выговаривания стоил типу из АНБ каких-то совершенно неимоверных усилий, подумал полковник. Ему бы стоило продавать свои слова поштучно, по пять баксов за слово. Впрочем, возможно, именно этим он и занимается.

— ...Крис.

— Капрал Кристофер Рид, — расшифровал майор.

Когда рев моторов «геркулеса» плавно перешел в убаюкивающий монотонный гул, капрал Корпуса морской пехоты США Кристофер Рид откинулся на жесткую спинку сиденья и закрыл глаза.

Спать ему не хотелось. Просто он вдруг отчетливо увидел далекую аризонскую степь, долговязого мальчишку с «марлином» 22-го калибра, пляшущее в прицеле крохотное пятнышко суслика...

...И то неповторимое, пьянящее чувство, когда он плавно надавил на спуск, уже зная, что не промахнется.

Он вспомнил, как бежал — нет, летел, ноги словно не касались земли — все двести семьдесят ярдов, как недоуменно смотрел на крохотное, жалкое тельце зверька, а потом — жар, духота и подошедший следом отец недоуменно смотрел на него, ползавшего среди остатков собственного завтрака.

— Понимаешь, пап... суслик... ну, ведь это нечестно. Он ничего мне не сделал, он просто стоял себе на солнышке, такой маленький, а я... ведь у него не было ни одного шанса!

— Ну да, — улыбнулся отец. — Вот если бы у него был револьвер, и у тебя был револьвер, и вы стояли бы на пыльной, залитой солнцем улице...

— Нет, пап. Но суслик... он же был ни в чем не виноват. Вот если бы это был койот, который напал на кур дяди Слима....

— Или рыжий Билл, который трепал тебя в школе на прошлой неделе.

— Да! — запальчиво отозвался Крис, а потом представил себе рыжего Билла, лежащего так же, как суслик, — в нелепой, вывороченной позе, с остекленевшими, сохнущими глазами.

— Нет!

Но что-то в нем дрогнуло от этой сцены, мелькнула какая-то потаенная мысль, которую он тут же прогнал. Мысль о том, что теперь он знает — стоит ему захотеть, всего лишь очень захотеть, и здоровяк Билл, так лихо таскавший его за воротник... Стоит всего лишь плавно потянуть за спуск.

Конечно, Билл не заслужил такого наказания. Но, с другой стороны, суслик заслужил его еще меньше.

— Пап! — Голос Криса предательски дрогнул. — А, пап. Давай похороним суслика.

— Давай, — серьезно кивнул отец.

Вторую пулю из своей новенькой винтовки Крис выпустил в темнеющее аризонское небо, салютуя первому убитому им врагу.

— Ну вот... — Отцовская ладонь мягко опустилась ему на плечо. — А завтра мы насобираем пивных банок за домом дяди Слима.

— Пап, — обернулся Крис. — Сейчас ведь лунные ночи, да? А как ты думаешь, койот, который загрыз дядиных кур, он как подбирается к курятнику?

Негритенок сверкнул белозубой улыбкой и, повернувшись, бросился бежать.

— Стой!!!

Быстро-быстро ходят вверх-вниз худые лопатки.

— Сто-о-ой!

Черт, как он уже далеко, метров тридцать, только пятки сверкают, кто-то из кубинцев хватает за руку и тут же летит кубарем, но на это уходят драгоценные секунды...

Вспышки почти не видно, только столб серой пыли ударяет вверх, а когда он опадает, становится видно крохотное скорчившееся тельце. И звон в ушах. Мерзкий, надоедливый звон.

— Вяземский слушает.

— Товарищ полковник. — Голос дежурного был какой-то странный. Мнущийся, что ли. — Вам приказано срочно явиться в штаб.

Полковник покосился на лежащие на тумбочке часы.

— Что, прямо сейчас?

Два часа пополуночи. Тиха украинская ночь, чтоб ее...

— Так точно, товарищ полковник. Машина уже вышла. Полковник вздохнул.

— Через семь минут выйду, — сказал он и, не глядя бросив трубку, откинулся на подушку.

Потолок был с трещиной, рисунком напоминавшей пальму.

— Добрый день, товарищ полковник.

— Здравия же... то есть здравствуйте. — После четырехчасового перелета Вяземский даже не сразу сообразил, что на сидящем за столом человеке нет не только погон, но и каких-либо других атрибутов военной формы.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Чай, кофе?

— Кофе, если можно, — выдавил полковник. Сидящий за столом прижал кнопку селектора, немедленно отреагировавшего противным хрипом.

— Нин, сделай нам, пожалуйста, два кофе... Вам сахар, сливки?

Вяземский мотнул головой.

— Просто два кофе, — закончил штатский, посмотрел на полковника, покачал головой и добавил: — И пару пирожных.

— Извините, а не подскажете заодно, где у вас тут... уборная? — спросил полковник. — Я прямо с аэродрома, на транспортниках, знаете ли, с удобствами туго, а встречающим было, похоже, приказано передать меня с рук на руки.

— Вечно у нас так — все, что не нужно, исполняют от и до, — вздохнул штатский. — А что нужно... Направо в конце коридора.

Через несколько минут Вяземский, запив горячим кофе последний кусочек пирожного, пришел к выводу, что счастье в жизни все-таки есть. И полному его наступлению мешало лишь существование сидящего напротив субъекта. Мешало, впрочем, не сильно.

— Ну вот, — округленько вымолвил штатский, проследив, как Вяземский аккуратно ставит беленькую чашку на столь же белоснежную скатерть. — Теперь, думаю, вы в состоянии воспринимать окружающую реальность более адекватно.

Господи, где он слов-то таких нахватался, подумал полковник. У него же на лбу четыре класса образования и школа партактива... или КГБ? Диссидентов, что ли, курировал?

— Я — майор Комитета госбезопасности Кобзев. Степан Киреевич.

«Имя-то какое редкое», — отметил про себя полковник.

— Должен вам сообщить, что вы, в числе прочих, были отобраны для выполнения правительственного задания особой важности, — заявил гэбист и выжидательно уставился на полковника.

«И что мне теперь — вытянуться по стойке „смирно“ и заорать гимн?» — устало подумал Вяземский.

— Товарищ майор, простите, а кем отобран?

— Вышестоящим командованием, — отрубил Кобзев.

— Дело в том, — пояснил полковник, — что я совсем недавно вернулся после выполнения другого важного правительственного задания.

— Нам это известно, — сообщил майор. Вяземский с трудом подавил сильнейшее желание зевнуть.

— Разумеется, вы можете отказаться, — сказал майор тоном, яснее всяких слов говорившим: «лучше, сволочь, не пробуй». — Тогда вам надо будет просто дать мне подписку о неразглашении, и на этом наш разговор завершится.

— О неразглашении, простите, чего? — осведомился полковник.

— Самого факта разговора, — пояснил Кобзев. — Равно как и его содержания.

Ну да, местонахождение здешнего толчка является самой охраняемой гостайной, подумал полковник.

— Я согласен. То есть, — поправился Вяземский (боже, как спать хочется!), — готов оправдать высокое доверие, оказанное мне партией и правительством.

Майор кивнул и, вытащив из верхнего ящика стола тоненькую стопку листов, протянул ее полковнику.

— Вот. Внимательно ознакомьтесь и распишитесь под каждым листом. Это, — он слегка улыбнулся, но до глаз улыбка не доходила. Такого вежливого кривлянья губ полковник насмотрелся вдосталь, и пакостное выражение лица собеседника его уже не коробило, — тоже подписка о неразглашении, но немного другая. Она необходима для получения допуска к проекту.

— Извините, а ручка у вас есть? — спросил Вяземский.

— Да, вот. Возьмите.

Полковник быстро пробежал глазами листы, каждый абзац на которых начинался либо с «запрещается», либо с еще более грозного «карается», и, размашисто подмахнув под каждым, вернул их гэбисту.

— Кстати, а откуда у вас фамилия такая — Вяземский? — спросил Кобзев, пряча листы обратно в стол.

Поздно же вы, батенька, спохватились, подумал полковник. Ну да ладно, ловите... бризантным.

— Это фамилия моей прабабки. Она действительно была Вяземская, из тех самых, князей. Мужа, правда, нашла себе классово чуждого — красного командира. Так что быть мне выходило Потаповым, да вот только когда прадеда-комкора в сороковом, — полковник криво усмехнулся, — взяли, он успел кинуть записку, «так, мол, и так, будь лучше, сынок, потомком князьев, чем сыном врага народа».

Вяземский вздохнул.

— Выпустили его через год, — продолжил он. — В мае, как раз за месяц. Ну а потом было уже не до фамилии. Так вот и остались мы Вяземскими, — закончил полковник и откинулся на спинку стула.

Наблюдать сейчас за гэбистом, подумал он, было сплошным удовольствием. Тот нервно побарабанил пальцами по столу, потянулся было за листами, но моментально отдернул руку, словно на их месте внезапно объявился скорпион, суетливо покрутил в пальцах ручку, бросил ее, полез во внутренний карман, долго там чего-то искал. Не обнаружив искомого, Кобзев наклонился и начал яростно грохотать выдвигаемыми ящиками стола. На четвертом ящике он издал приглушенно-радостное «угум», и на свет божий появилась мятая пачка «Примы». Гэбист лихорадочно вытряхнул из нее сигарету, прикурил от протянутой Вяземским «зиппы», от волнения даже не обратив внимания на идеологически враждебный предмет, и глубоко, с наслаждением, затянулся.

— Ах, да! — спохватился он. — Берите, товарищ полковник.

— Спасибо, я пока воздержусь.

Вяземский с тоской подумал о блоке «Житана», покоившемся на дне его чемодана. Вот его бы сюда или, еще лучше, пару этих французских сигар, которыми его угощали летчики «тушек» морской разведки. Сигары, откровенно говоря, были хуже кубинских, но зато выглядели...

Впрочем, подумал полковник, товарищу майору и без того сейчас хорошо. Привлечь в секретный проект товарища с такой анкетой — ай-яй-яй, что скажут наверху! Могут ведь и выводы сделать, что среди нас появились такие товарищи, которые нам совсем не товарищи. И до тех пор, пока некоторые товарищи, которые нам совсем не товарищи... нет, только не замполит Полищук, чур меня, чур и вообще — изыди!

— Итак, — прервал затянувшуюся паузу майор, яростно вминая окурок точно в центр пепельницы. — Теперь, когда предварительные формальности закончены, я могу ввести вас в курс дела — вкратце, разумеется. Более подробные инструкции вы получите позже и, скорее всего, не от меня, а от вашего будущего непосредственного начальства.

— Вам, товарищ полковник, предстоит войти в состав командования спецчасти, которая будет выполнять э-э... важное правительственное задание по оказанию братской помощи сопредельным народам.

Лихо, подумал полковник. Это каким же сопредельным народам мы еще не успели оказать братскую помощь?

— Насколько я понимаю, вы уже имеете опыт оказания подобной помощи?

— Так точно, — отозвался Вяземский, глядя куда-то мимо Кобзева. — Имею.

Палящее африканское солнце в зените, и облако пыли целиком заволокло позиции, даже вспышки выстрелов с трудом пробивают его. Залп. Нас по этому облаку можно со спутника засечь, говорит он Петровичу, а что делать, спрашивает тот, водой, что ли, прикажете полить? Видели бы в Союзе эту воду, которую мы пьем, да меня бы от этих личинок наизнанку бы вывернуло, три дня бы потом в противохимическом костюме ходил бы, не снимая, а здесь подцепил пальцем, выкинул из стакана и пьешь дальше. И сразу — колонна на шоссе, у «града» рассеивание по дальности больше, чем по фронту, и зона накрытия образует вытянутый эллипс, вот под него колонна и попала. Гиены неплохо поживились, да и остальные стервятники тоже, один гриф до того обожрался, что даже взлететь не сумел, и головной броневик по нему проехался — в лепешку.

— Ну вот, — кивнул Кобзев, словно бы радуясь, что не ошибся. — Но здесь, сразу говорю, вероятный противник посерьезнее. Не исключено соприкосновение с... — гэбист нарочито затянул паузу, — американцами.

«Неужто к латиносам», — подумал полковник. — «Гренада какая, что ли?»

— Про местные условия более подробно я смогу вам рассказать попозже, — Кобзев слегка развел руками. — Потому как сам пока всей полнотой информации не располагаю.

Надо же, признался.

— Сейчас же... — Гэбист встал. — Вас доставят в базовый лагерь. А уж оттуда...

— Лететь хоть далеко? — спросил полковник.

— Лететь больше не нужно, — ответил гэбист. — Это место, куда вы направляетесь... Оно как бы и чертовски далеко, а, с другой стороны, можно сказать, что и совсем рядом. Смотря как смотреть.

Надо же, мать его за ногу, подумал полковник, он еще и философ. Доморощенный.

— А, простите, на это правительственное задание отправляют меня одного? — поинтересовался он запоздало.

— Нет, — отрезал Кобзев.

Туманный Альбион, словно вопреки своему названию, встретил Криса ярким солнечным светом и зычным рыком мастер-сержанта:

— Ну, чего расселись?! Быстрее, быстрее. Крис вопросительно оглянулся на Седжвика. Старший сержант, ничуть не торопясь, встал, потянулся, подхватил сумку и спокойно зашагал к выходу, где продолжал надсаживать глотку комитет по встрече.

— Так, построиться, остолопы! Вас что, нигде ничему не учили?! Так...

Тут он заметил спокойно выходящего Седжвика, осекся, начал было разевать пасть, чтобы набрать воздух для нового, особого рыка, увидел нашивки Седжвика и осекся снова.

— Снайперы?

Седжвик кивнул.

— Вам к капитану Томлинсону, сектор А-3, блок 4, 42-я комната.

Мастер-сержант сделал пометку в блокноте и, разом утратив к Седжвику с Крисом всякий видимый интерес, повернулся к остальным вновь прибывшим.

— Чего уставились! — заорал он так, что ближайший к нему морпех — здоровенный, под два метра, негр, — чуть подался назад.

— Я вас спрашиваю, учили вас хоть чему-нибудь в той поганой дыре, откуда вы свалились на мою голову?

— Сэр, да, сэр! — выдохнула шеренга.

От Томлинсона путь снайперов лежал в арсенал и только оттуда — в казармы. Крис Рид проделал его в некотором обалдении. Он еще не до конца свыкся с мыслью, что из снайпера второго сорта стал настоящим, полноценным бойцом — старшим пары. Но винтовка очень помогала утвердиться в этом.

Крис еще раз любовно повел ладонью вдоль ствола. Новенькая, только что из Квонтико, М40А1. Не просто обычная «ремингтон 700 варминт», как у Седжвика, а доработанная модель. Ствол «Арткинсен» из нержавеющей стали. Пластиковая, армированная стекловолокном «Макмиллан» ложа. И на сладкое — десятикратный «Унерлт», просветленная оптика с износостойким покрытием из фторида магния. Мечта, а не винтовка.

Окончательно же Крис поверил в чудеса тогда, когда возле его койки материализовался такой же новенький и так же отчетливо, как и его винтовка, отдающий учебным центром морской пехоты «Квонтико» рядовой.

— Э-э, капрал Рид, сэр?

Крис неохотно оторвался от созерцания чуда оружейной мысли и перевел взгляд на рядового.

— Да.

Рядовой выронил сумку и вытянулся в стойке.

— Рядовой Боллингтон прибыл в ваше распоряжение, сэр, — отрапортовал он.

Несколько секунд Крис молча смотрел на него сверху вниз... и широко усмехнулся. Заулыбался и рядовой.

— Вольно. — Крис ткнул в соседнюю койку. — Садись. Давно из учебки?

— Две недели, сэр, — выдохнул рядовой, устраиваясь на койке.

— А здесь?

— Второй день кантуюсь, — вздохнул Боллингтон.

— И что слышно? — полюбопытствовал Крис.

Интерес его отнюдь не был праздным. Распоряжение об его откомандировании в «сводную группу особого назначения» (что бы это ни значило) было сформулировано настолько двусмысленно, что понять, в чем будет заключаться его новое задание, Крис так и не смог.

— А ничего! — Боллингтон взмахнул длинными руками, точно идущий на взлет аист. — Одни носятся, словно наскипидаренные, другие, как я, ходят без дела, на Стоунхендж пялятся. Тут недалеко. А совсем под боком — другой круг камней, постарше и не такой красивый.

— Стоунхендж? — переспросил Крис. О древнем могильнике он что-то слышал, но не думал, что повидает его своими глазами. — Да что мы вообще делаем в Англии? Переброски ждем?

Боллингтон замялся.

— Говорят — да, — выдавил он наконец. — Но я не понимаю, как. Здесь нельзя посадить достаточно самолетов на всех или тяжелый транспорт.

— Ничего, — успокоил его Крис. — Скоро все узнаем.

Полковник Вяземский осторожно положил окурок на край пепельницы и прислушался, стараясь не обращать внимания на звон в ушах. Задание еще не началось, а избыток чая давал о себе знать. Полковник предчувствовал, что не успеет еще оказаться в той загадочной дыре, о местонахождении которой Кобзев предпочитал говорить глухо, как перейдет на зловещие шоколадки без этикетки, содержавшие, как подсказал ему знакомый военврач, лошадиную дозу фенамина, и будет жрать их до самого возвращения на Большую землю.

— Так и я говорю, — отчетливо донеслось из-за окна. — Кому он хочет повесить лапшу? Ну какой, спрашивается, из него Иванович, когда отец его всю жизнь был Шмулем и Шмулем же...

Полковник вздохнул и принялся бегло просматривать разбросанные по столу бумаги.

Он как раз успел запихнуть в ящик стола изрядно разбухшую синюю папку, когда за дверью раздался дробный топот.

— Ну и шо ты имеешь мне сказать, майор? Ой, простите, товарищ полковник, с очередным вас. И шо ж вам-таки нужно от бедного еврея, шо потребовалось выдергивать его среди ночи из постели, да еще и не его, а молодая девушка, между прочим, от таких фокусов запросто может заработать дефект речи, а?

Вяземский потянулся было за новой сигарой, но раздумал.

— Дело есть, Аркаша.

— Ой, да шо, не знаю я ваши дела, товарищ полковник, — замахал руками вошедший. — Вас опять будут посылать в какую-нибудь Эфиопию или другую Тмутаракань помогать местным макакам строить развитой социализм, хотя они и без того спокойно жрали свои бананы, и вы хотите, шобы Аркадий Наумович поехал на этот раз с вами, потому что в прошлый раз вам без него было грустно и одиноко и некому было доставить свежий номер родной газеты «Правда» погибающей от дизентерии части? Ну шо, скажете, я не прав? А потом ваши подопечные макаки начнут запихивать снаряд не тем концом, и то, что от вас останется, упакуют в банку из-под шпрот, и ваша безутешная вдова, рыдая, повиснет у меня на шее и спросит: «Аркаша, ну почему ты его не уберег, почему не прикрыл своим телом от вражеской пули?»

В качестве наглядного подтверждения своих слов говоривший выпятил вперед и без того немаленький живот.

Вяземский решил, что за таким брюхом вполне мог бы укрыться мотострелковый взвод вместе с приданной бронетехникой.

— Ну, так и оно мне надо, скажу я вам, товарищ полковник? У меня, между прочим, справка есть. А еще жена с пятью детьми и любовницы во всех крупных городах нашего родимого Союза. Как в песне поется, — полковник заранее сморщился, фальшивил Аркаша просто немилосердно, — «Мой а-адрес не до-ом и не у-улица, мой а-ад-рес — Советский Союз!».

Вяземский нарочито медленно вытянул из обертки сигару, щелкнул «зиппой» и с наслаждением вдохнул душистый дым.

— Ты... все сказал? — осведомился он, выдыхая почти идеальное колечко.

— Почти. Хорошие у вас, товарищ полковник, часики. «Сейко», да? Не продаете, случаем?

— Нет! — отрезал Вяземский.

Часы эти ему подарил вождь племени мбеле — колоритнейшая личность, успешно сочетавшая племенные традиции с докторской степенью Сорбонны и автопарком из трех белых лимузинов, прокатиться на которых не погнушался бы и сам дорогой Леонид Ильич. Вождь обладал забавным видением социализма, которое однажды изложил Вяземскому в ходе полуторачасовой аудиенции — Большая Родина Слонов поставляет ему на халяву оружия на пару «лимонов» «зеленых», а он за это объявляет всем, что вот-вот пойдет по пути социализма и в качестве первого шага проводит демократические выборы в свой новый гарем — кстати, в этом вопросе советские товарищи тоже могли бы поспособствовать.

Вяземский тогда было едва не посоветовал ему съездить на очередной фестиваль Дружбы Народов, но вовремя вспомнил о нехороших слухах, ходивших среди местных про племя мбеле в целом и самого вождя в частности, — учитывая то, что простым каннибализмом местных не удивишь, жрали потихоньку все... — и вовремя прикусил язык.

А еще полковник точно помнил, что Аркаша Либин пытался купить у него часы уже пятый раз (предыдущие четыре раза — именные «Командирские») и каждый раз наталкивался на решительный отказ. Впрочем, отказов снабженец просто не принимал. Вообще. Жить с ним рядом от этого становилось нелегко, зато работать — одно удовольствие.

— Вот что, Аркаша, — проговорил Вяземский негромко и, как мог только он, веско. — Это тебе не Ангола. Это гораздо хуже. Поэтому мне нужен снабженец. Такой, как ты. Чтобы в Сахаре мог льда добыть.

Польщенный Либин напыжился, отчего стал совершенно шарообразен, и Вяземский в очередной раз испугался, что его собеседник выкатится из кресла.

Самым забавным было, что Вяземский почти не привирал. День, когда неимоверно небритый Аркаша с хриплым матом в одиночку приволок откуда-то ящик из-под патронов, полный дынь, стал для застрявшего посреди пустыни батальона счастливейшим в жизни его бойцов. Откуда снабженец достал дыни, он так никому и не рассказал — очевидно, считал профессиональной тайной, — а чем он расплачивался, тоже осталось неясным, потому что ничего не пропало. Злые языки поговаривали, что через девять месяцев по Туркменистану забегают узкоглазые евреи, потому что больше у Аркаши ничего при себе не было.

— Ну, — сдался Аркаша через полчаса улещиваний и уламываний, — ладно, товарищ полковник. То есть что я говорю — «так точно»! Так точно! И где мы будем исполнять интернациональный долг? Среди каких гоим?

Вяземский мстительно улыбнулся. Вообще-то он не слишком сожалел о потерянном времени, но шумный Либин настолько его раздражал, что полковник позволил себе маленькую месть.

— В Барановичах, — проговорил он, с наслаждением наблюдая, как опадают полускрытые неуставной бородой пухлые щеки. — В Барановичах, Аркаша.

Вытолкав оцепеневшего от таких новостей снабженца, Вяземский вернулся было к синей папке и остывшему чаю, плавно переходящему в чифирь, но не тут-то было.

Дверь, как и в прошлый раз, распахнулась без стука.

— Разрешите, товарищ полковник? — Первый из вошедших, высокий блондин, четким движением кинул руку к виску. — Поручик Ржевский в ваше распоряжение прибыл!

— Как-как?! — опешил Вяземский.

— Виноват, товарищ полковник! — В голубых глазах — «Черт, — подумал полковник, — да он еще и голубоглазый. Тоже мне, Зигфрид на мою голову, бабы небось штабелями под такого ложатся» — плясали смешинки. — Старший лейтенант Ржевский.

— Так-то лучше, — усмехнулся Вяземский. — А то ведь ввели у нас одно звание из тех. Я, грешным делом, и подумал — уж не прапорщик ли вы?

— Никак нет, товарищ полковник! — вскинулся Ржевский. — Осмелюсь доложить...

— Ну-ну, — подбодрил его полковник. — Доложайте, тьфу, то есть продолжайте. Кстати, вы всегда изъясняетесь в подобном стиле? Или только с новым начальством?

— Никак нет, товарищ полковник, — отозвался Ржевский. — Само как-то получается. А что касается звания прапорщика, то его обесценили уже в Первую мировую, когда из-за убыли кадровых офицеров начали шлепать погоны всяким... отличившимся.

— Их еще «химическими» называли, — сказал полковник. — Из-за того, что знаки различия приходилось химическим карандашом рисовать.

— Ну а сейчас, — старлей пожал плечами, — это не звание, а, простите, анекдот.

— Достаточно, хм, спорное утверждение, — заметил Вяземский и перевел взгляд на второго вошедшего — смуглого, с четким орлиным профилем и орлиным же взором. В общем, если Ржевский выглядел истинным арийцем, то в его спутнике с первого взгляда угадывался сын гор.

— Ну а вы, надо полагать, корнет Оболенский?

— Старший лейтенант Мушни Кордава прибыл в ваше распоряжение, товарищ полковник, — бодро отрапортовал кавказец и, опустив руку, уже обычным тоном добавил: — Товарищ полковник, вы на этого шута горохового внимания не обращайте. Он такой по жизни, даром что артиллерист — каких днем с огнем не сыскать.

— Ну это мы проверим. — Полковник задумчиво постучал карандашом по столу и неожиданно для самого себя спросил: — Товарищ Ржевский, а вы на гитаре играете?

— Товарищ полковник! — Возмущение старшего лейтенанта было почти не наигранным. — Да я в училище...

— В хорэ ты пел в училище, — напомнил Кордава.

— Да, и что? — с вызовом отозвался Ржевский. — Сам играю, сам пою...

— Сам по библиотекам старые песни разыскиваешь и за свои выдаешь, — докончил абхазец.

— Я тоже когда-то играл, — вздохнул полковник. — Да вот только профессия у нас... немузыкальная. Теперь вот только батареей и дирижировать.

— Чтоб как Валэра играть, большого слуха не нужно, — съехидничал Кордава. — Водка нужна, да, а слух не нужен.

«Интересно, сколько раз они эту сцену репетировали? — подумал полковник. — Тоже мне, Тарапунька и Штепсель».

— Слушай ты, да! — Ржевский картинно тряхнул чубом. — Я...

— Отставить! — тихо скомандовал полковник. — Команды «Вольно» не было.

Оба лейтенанта моментально подтянулись, старательно пожирая начальство преданными взглядами. Ну точно — шуты гороховые, утвердился полковник в своей первоначальной мысли и неожиданно для себя улыбнулся.

— Вольно... поручик.

— Ух, — выдохнул Ржевский. — Товарищ полковник, разрешите обратиться?

— Обращайтесь.

— Нам сказали — откомандированы для выполнения особо важного и секретного задания партии и правительства, — начал Ржевский, — но в чем оно будет заключаться — никто не говорит. Зато подписок о неразглашении мы уже столько подмахнули, что можно эту комнату оклеить.

— Хоть одним глазком намекните, товарищ полковник, — присоединился к товарищу Кордава. — Мы ведь под вашим командованием будем, да?

— Под моим, — подтвердил полковник. — В составе специального сводного подразделения интернациональной помощи.

— Помогать, значит, будем, — задумчиво сказал Ржевский. — А кому именно, конечно, не скажете?

— Пока, — улыбнулся Вяземский, — не могу. Впрочем, вы скоро сами узнаете. Одно могу твердо обещать — угадать не угадаете, зато, когда увидите, удивитесь так, что на всю оставшуюся жизнь хватит.

— На Марс летим, да? — немедленно предположил Кордава, картинно выкатив глаза.

— Ну, — полковник сделал вид, что задумался, и серьезно кивнул, — что-то в этом роде.

«А все-таки неплохая подбирается команда, — не без удовольствия подумал он. — Пожалуй, мне даже удастся пару часов поспать».

Тауринкс ит-Эйтелин вошел в деревню в тот неурочный час, когда мужчины уже разошлись по полям и пастбищам, а женщины, занятые домашними делами, прятались по чистеньким беленым хатам, украшенным зелеными и охряными узорами. Так и вышло, что первыми друида заметили дети.

— Э-эй! Эгей! Друид идет, орехов несет!

— Друид идет — уши надерет! — отшучивался Тауринкс, не пытаясь, впрочем, разогнать малышню. Он давно привык к таким вот встречам — да и как не привыкнуть, когда сам он в детстве вот так же приветствовал восторженным визгом забредавших в его родные края чародеев. И его тогда не пугали ни чужекрайний выговор, ни незнакомые лица — все затмевал чародейный знак на плече или груди. Так и серебряная гильдейская бляха, напаянная на застежку плаща, притягивала взгляды здешней детворы, как камень-магнит — кованое железо, и никто не обращал внимания, что зашлый друид явно был родом не из этих краев.

На восточные окраины Эвейна Тауринкса занесло случайно. Большую часть срока ученичества и не один год после того он провел на юге, где помощь лесных чародеев требовалась всегда — то эльфийские пущи вдруг принимались подминать под себя честной лес, то грязевые потоки с гор прокатывались по узким долинам, смывая поля и дома. То местное зверье беситься вдруг начинало, то опять же дикари запредельные в побег пускались — а до передовых дозоров имперского гарнизона не один день пути, пока еще весть дойдет без редких в том краю чародеев... поневоле друиду приходилось останавливать оголодавших безумцев своей силой. Работа всегда находилась.

Какая блажь понесла Тауринкса из родных краев в странствия — он и сам не мог толком объяснить. Захотелось увидеть своими глазами непроходные дебри востока. Кроме привычки, его ничто не держало на южном пределе — семьей он, вечный странник, так и не обзавелся, не в гильдейском это обычае, хотя детишек по себе оставил, верно, больше, чем самый исправный семьянин. Жаль, не всегда дар передается наследникам... О доме и речи не могло идти — это Тауринкс понимал, еще принося самый первый обет. Так что сборы его не были долгими. С котомкой за плечами и улыбкой на губах друид прошел весь срединный Эвейн, средоточие мощи Серебряной империи. И вот уже второй год он мерил шагами владения Бхаалейн, Картроз, Финдейг, Шориел и Такнаир. На пятерых эти роды поделили огромный и почти не населенный участок между Беззаконной грядой и заливом Рассветного океана, глубоко вдававшимся в эвейнские земли. Поговаривали, что за морем тоже есть какая-то земля, но байки эти друид слушал вполуха. Во-первых, Серебряной империи они уже не принадлежали, а значит, под защитой ее соединенных гильдий не находились. Пусть тамошние жители сами разбираются со своими чащами. А во-вторых, моря лесной чародей профессионально не любил и побаивался.

— Ну а староста ваш где? — спросил Тауринкс у всех малышей разом, и, конечно, ответили ему тоже хором, да таким нестройным, что друид разом осознал свою ошибку. Его уже много лет не переставало удивлять, что со зверями общаться куда проще, чем с людьми, хотя последние вроде бы несравненно умнее.

— Ты! — ткнул он пальцем в первого попавшегося мальчишку. — Так где староста?

— Да в поле он, где ему быть! — пискнул паренек. — От, в той стороне, у реки, за заливным лугом.

— Спасибо. — Тауринкс отсыпал советчику из кармана горсть лущеных кедровых орешков.

— У-у! — восхищенно взвыл мальчишка и тут же для сохранности упихнул гостинец в рот. — Можа, ваш провожыш?

— Ну, проводи, — покладисто согласился друид.

По дороге Тауринкс озирал деревушку хозяйским взглядом. Хорошо, право же, живут на востоке! Покойно. Разве на югах позволил бы кто себе поселиться без крепкой ограды? Сумасшедший или отщепенец, не ценящий ни своей жизни, ни чужой. А здесь — ни палисада, ни даже изгородки самой завалящей: вот дом, вот огород, а за ним — сразу луга, и поля, и лес где-то там подальше. Тихая здесь, верно, жизнь. Тауринкс бы от такой тишины озверел на третью неделю. Ему и дома-то, где житья не было от налетчиков-ырчей и диких драконов, казалось скучновато.

Деревня стояла почти на самом берегу Драконьей реки, отделенная от воды широким заливным лугом. Имя свое речка получила, само собой, не от того, что в ней водились водяные драконы. Даже лишившись и так невеликого умишка, дракон не смог бы подняться по течению из родных морей в реку. Слишком мелкой была она, и галечные перекаты, искрившиеся на солнце, напоминали драконью чешую.

На краю того самого луга столпились деревенские мужики — на взгляд Тауринкса, все до единого. Собрание перешло уже через взаимные обвинения и перебранку к тому томительному молчанию, когда все уже сказано, но ничего не решено, потому что ни у кого не хватает духу примириться с отвратительным и неизбежным. Староста стоял поодаль, понурив голову.

— Дядь Тоур! — гаркнул мальчуган, уже прожевавший угощение и теперь отчаянно сожалевший, что было орешков так мало. — Дядь Тоур, друид пришел!

Староста медленно поднял голову и, завидев серебряную бляху на плече Тауринкса, просветлел лицом.

— Коун друид! — промолвил он и замолк, будто не зная, с какого боку приступить к описанию своих горестей.

— Добре вам, оннате, — наскоро отмолвился Тауринкс, подходя поближе. Знаем мы этих деревенских. Сами такие были. Чай, не городские — тем как заповедано суетиться по делу и без. Не пожар, не страда — значит, обождет. А мужики смурные стоят, как бездетные. Что-то случилось, а не подогнать их — сусоли сусолить станут до кукушкиных похорон.

— Что за беда стряслась? — без обиняков спросил друид, обводя острым взглядом столпившихся вокруг деревенских.

— Эт, коун друид... — Староста помялся совсем уж неуместно — точно девка на выданье.

— Тауринксом меня кличут, — резковато бросил чародей. — Тауринкс ит-Эйтелин, друидской гильдии чародей в полном праве. А вы, верно, оннат Тоур будете?

— Тоур ит-Таннакс, — кивнул староста, едва ли не краснея.

«Э, — понял Тауринкс, — да ему не к делу приступать боязно. Стыдно ему. И впрямь — ровно пацаненок нашкодивший стоит. Невеликая у них беда, в самом деле, только своими силами не сдюжить, а чужих в подмогу звать — стыдно. Эк гордыня заела, надо ж! Ничего, сейчас я ему мозги-то прочищу».

— Так что стряслось-то, оннат Тоур? — повторил друид. — Беда страшная, что всю деревню на сход созвали?

— Да нет... — с трудом промолвил староста. — Беда-то невелика...

— Это тебе, Тоур, невелика! — гаркнул из толпенки горластый мужичок, одетый скудней прочих. — Не тебе, чай, скотину пасти!

— Пасти не мне! — озлился староста. — А владетельское мыто платить — не всем? Ты бы, Норик, постыдился рот разевать!

— А чо? — возмутился мужичонка. — Как сено косить, так Норик корову потравил, а как старшой пришел, так невелико горе? Что за справедливость-та?

Таких Нориков Тауринкс навидался изрядно — и по молодости, и в зрелые годы. Почти в каждой деревне найдется человечек, которому работать не так почетно и приятно, как наводить тень на чужой труд, а пуще того — на чужое понятие и мнение, благо своего нет, и охаять можно сегодня — одно, а завтра — и обратное, лишь бы соседское! А особенно такие людишки рвутся наводить справедливость и, дай им волю, — наведут, да так, что камня на камне не останется! Среди чародеев такие попадаются редко, а коли попадутся — то из городских гильдейских, где волшебники сидят друг у друга на шее и, чтобы выделиться, надо показать совершенно уж особенный дар. Только там и может разгуляться настоящий, отприродный завистник.

Завистников друид недолюбливал. А потому, естественно, целиком и полностью принял сторону старосты против тощеватого Норика, не разбирая, прав тот или нет.

— Керуна еще попрекни, — бросил он, подпустив в голос побольше яду. — Так что стряслось-то, люди добрые, объяснит мне кто-нибудь?

По толпе пробежал смешок. Видно, всем и взаправду представился Норик, донимающий лесного дня укорами, точно злая теща. Керун ведь, известно, к людям недобр. У него свои заботы, а у рода людского — свои.

— Так, коун друид... на лугу горцова трава завелась, — выдавил кто-то из-за плеча старосты.

— Эк!..

Тауринкс крякнул. Вообще-то мог и сам догадаться — вон какими колтунами сбилась трава. Друид сделал пару шагов, раздвигая заросли, сорвал покрытый мелкими синеватыми чешуйками стебелек, принюхался, попробовал на язык, сплюнул горечь. Она, как есть она, клятая! Теперь отчаяние крестьян было ему понятно — почитай, пропал луг. Мало того что жесткая, вроде проволоки, горцова трава превращала косьбу в сущую муку — косы тупятся, трава ровно не ложится, стебли спутывают ее в тугие снопы. Но сорняк этот и для человека был знатной отравой, а для скотины — втройне. Даже несколько случайно попавших в стог сена побегов могли оставить деревенских без буренки.

Понятны становились и попреки настырному Норику. Тот, верно, недоглядел за скотиной, а та по невеликому уму нажралась горькой травы — как только рубец наизнанку не вывернула от эдакой дряни!

— От! — подтвердил мужичонка будто по подсказке. — А говорят — не стряслось! Дело-то скверное!

Последние слова он выпалил с особенной радостью. И что за веселье иным людям с беды, хоть бы и своей?

— Да не то чтобы очень, — отмолвил Тауринкс, только чтобы не согласиться с мужичонкой. — Запущено, конечно... ой, как запущено... нешто своего друида в округе нет?

— В округе-то нейма, — признался староста. — Мало у нас друидов. Редкий в наших краях дар-то, и семей таланных нет. Вот при кирне Бхаалейн прижился один, на нем все и держится. Так он — один, а деревень во владении, почитай, три десятка! До лугов ли потравленных? Скажет: пасите на других, что за деревня об одном лугу?!

— Да-а... — протянул Тауринкс. — Это скверно... скверно весьма...

Собственно, друид ожидал чего-то в этом роде уже по состоянию окрестных лесов. Неухоженные леса, не совсем дикие, а словно бы заброшенные. Теперь нечего дивиться. Будь Тауринкс единственным земным чародеем на владение, да еще такое обширное — у него бы тоже не до всякого медвежьего угла руки доходили.

А насчет недостатка в таланных родах... Тауринкс вздохнул про себя. Он уже догадался, куда староста поведет речь позже, когда работа будет выполнена. Беспременно ведь найдется в деревне молодка незамужняя, а то и не одна, а то и мужняя жена, и коли хоть одна да заполучит дитя от захожего друида — то-то радости будет! Хотя... ребенка заделать девке невелик труд, а вот передать ему дар — посложней будет, и тут никакие усилия не помогут. Только диев моли, когда веришь. Тем более что дар друидов наследуется неохотно и сложно, не то что способности огневых чародеев или движителей. Сам Тауринкс, в свое время живо интересовавшийся этим вопросом (с подачи некоей молодой особы бешеного нрава, всерьез положившей на него оценивающий глаз), знал лишь три рода, в которых подобный его собственному дар был наследственным и два из них имели владетельское достоинство.

Но попробуй все это объясни деревенским, да еще с пограничья! Еще повезет, коли удастся страждущих юниц выстроить в очередь. А ну как перебранку устроят из-за старшинства? Да ну их, право слово, к демонам стоячих камней!

— Ничего... — пробормотал Тауринкс, прислушиваясь своим даром к трепету жизни на лугу. — Как ни запущено, а справимся.

Он шагнул вперед, по грудь в разнотравье, распростер руки и замер, прислушиваясь к биеньям жизни, к неторопливому, упорному шелесту растущих стеблей, к току вод от корней к листьям, к мельтешенью букашек и жучков вокруг. Это несведущему человеку кажется, будто трава растет привольно, а глянешь — какое там! Едва не локтями пихаются. Но все это соперничество имеет один исход — равновесие. На каждое рождение — своя смерть, отмеренная на Керуновых весах.

А для друида главное — не раскачать эти весы слишком сильно, чтобы диев гнев не выплеснул содержимое обеих чаш да не пришлось вести отмер заново. Действовать следует осторожно. Вот... так.

Стебелек, который Тауринкс машинально сжимал пальцами, ощутимо обвял. Друид повел руками, проверяя — не затаилось ли где в глубине почвы зловредное семя.

— Все, — объявил он. — Только с неделю обождите, а лучше — две, покуда не засохнет совсем.

Староста начал было бормотать невнятные слова благодарности, но друид нетерпеливо оборвал его.

— Ничего мне не надо, — отрубил он. — Разве провизии в дорогу. Буду еще проходить вашими краями — заверну, проверю, не нанесло ли опять. А вы, коли хотите мне отплатить добром, разведали бы, откуда эта дрянь взялась в ваших краях.

— Да что тут разведывать! — бросил кто-то из деревенских. — Ясное дело, со стоячих камней нанесло, вон как их разбудило!

Тауринксу показалось, что он ослышался.

— Что, говорите, со стоячими камнями случилось? — переспросил он.

— Да... — Староста собрался наконец с силами и начал изъясняться внятно: — Тут такое дело, коун Тауринкс — недели, значится, три назад это началось. Можа, и раньше было, только не сведал никто. А тут — ночью дело было — видим, за рекой, точнеха в той стороне, — он махнул рукой на северо-запад, — зарево зеленое на полнеба! Думали — все, дракон летит, огнем палит! Ан нет — потрепетало ровно костер, да и угасло. И потом пару раз так же полыхало, да все недолго. А там, в Картрозовой стороне, — оннат Тоур сплюнул, показывая тем самым неизбывное презрение бхаалейнцев к заречным подданным владетеля Картроза, — как раз камни стоячие в лесу на холме торчат.

— А еще, — вступил стоявший рядом широкоплечий мужик, — брехал разъезжий один, что видел черную птицу без крыл, да побольше та птица избы будет. И летела проклятая от стоячих камней. Недобрый знак, коун друид, не будь я Арвир ит-Перуникс!

— А чего ж ему добрым быть, — встрял неугомонный Норик, — когда всем ведомо, что от стоячих камней никакого добра быть не может, а одни только ши из них ползут!

— Это я припомню, — отозвался Тауринкс насмешливо-спокойным голосом, — если про тебя спросят, так и отвечу — так его предки же со стоячих камней вышли, от них никакого добра не жди.

Деревенские так и грянули хохотом над затрепанной шуткой. Норик покраснел и, слава дням, заткнулся.

На самом деле Тауринксу хотелось не лясы точить с этими землепашцами, а бежать сломя голову к ближайшему броду. Неужели никто из них не понимает, что будет твориться здесь очень скоро, если только странные вспышки над стоячими камнями — не плод чьей-то подогретой крепким медом фантазии? Нет, видно, не понимают.

— Со стоячими камнями я разберусь сам, — заявил друид с уверенностью, которой на самом деле не чувствовал.

— Оно и след, уж не в обиду вам будь сказано, — довольно заметил староста. — Так что же, коун друид, пойдемте, устроим в вашу честь такой пир, чтобы им за рекой икнулось?

— Нет, — отрезал Тауринкс. — Я ухожу. Сейчас же. Такая тревожная поспешность прозвучала в его голосе, что староста, собравшийся было настоять, опешил.

— Если не будет меня... дней... десять, — прикинул в уме друид, — не мешкая, шлите весть владетелю. Пусть уж тогда его наймиты разбираются.

Оннат Тоур молча боднул воздух. Суетливый Норик с перепугу зажал рот обеими ладонями, да так и стоял, точно мальчишка, ляпнувший сгоряча поносное слово на знакомого колдуна.

Тауринкс развернулся и торопливо зашагал прочь от деревни, к ближнему броду через Драконью реку. Его манило громоздящееся где-то в лесной чаще кольцо установленных неведомо кем стоячих камней.

— Скажет мне кто-нибудь, куда меня везут? — взвыл Лева Шойфет, не в силах более сдерживаться.

— Не велено, — лениво отозвался его сопровождающий дюжий дядя, чьи знаки различия Лева не сумел бы распознать даже под угрозой военного трибунала.

Мимо промелькнул дорожный указатель с надписью «Барановичи — 15 км».

Лева с омерзением оглядел свой новый — по названию, но не по сути — костюм, состоявший из уставных штанов, тельняшки и мундира. И кирзовых сапог. Сапоги натирали. Нет, это все какая-то ошибка!

Хотя для ошибки дело зашло слишком далеко. В том, что случилось обычное недоразумение, Лева был уверен куда раньше — два дня назад, когда его вызвали к ректору. Он и тогда решительно не понимал, за что его будут пинать. Разве что настучали на очередной анекдот, пересказанный памятливым Левой. Потомок борцов за революцию Шойфет страдал патологическим неумением отличать опасные темы от безопасных, за что неоднократно подвергался репрессиям — конечно, в своем понимании, потому что за спиной юного Левы стоял дедушка, Рувим Израилевич, занимавший должность не то чтобы высокую, зато крайне выгодную — зам. зав. чего-то там в системе снабжения продуктами ветеранов войны. Поэтому обижать Леву было рискованно. Ректор, прикормленный ветеранской икрой, это тоже знал. Значит, дело не в том...

В кабинете Леву ждали. Зрелище увешанного звездочками военного вогнало аспиранта в такой ступор, что глумливые реплики ректора долетали до него обрывками: «Один из лучших... молод и перспективен... прекрасный ученый... потомственный коммунист».

Последнее соответствовало истине не вполне. Коммунистами оставались дед и отец Шойфеты, сам же Лева, избалованный благоденствием, был оторван от реальной жизни настолько, что никакая идеология в его мозгу поселиться не могла, не имея под собой почвы — так не растут на голом камне деревья. Все притязания и мечты юноши сосредотачивались на научной карьере, ей Лева намеревался отдаться всецело, и сообщение, что он, выпускник иняза, должен будет отряхнуть пыль с получаемых за претерпленные на военной кафедре унижения лейтенантских звездочек, повергло его в шок.

Леве даже не дали собраться толком. Все его пожитки умещались в целлофановом пакете, а тот лежал в вещмешке вместе с сопроводительными документами, где черным по белому значилось, что военный переводчик лейтенант Лев Лазаревич Шойфет направлен на базу авиации Краснознаменного и тэ-пэ Флота «Ай-Петри». Это было само по себе нелепо — о флоте Лева знал только, что корабли плавают, а от качки у него начиналась болезнь — морская или воздушная, смотря по обстоятельствам.

Но самолет, вылетевший из-под Серпухова с Левой и грузом тушенки, направлялся вовсе не в Крым. Приготовившийся к долгим желудочным мукам, Лева был изрядно обрадован, когда проклятая машина приземлилась под Минском. Тушенку куда-то увезли, а Леву запихнули в армейский грузовик, подъезжавший теперь к Барановичам.

Лева вздохнул и попытался опереться плечами о борт.

Грузовик тут же тряхнуло, и Лева стукнулся лопаткой, чертыхнувшись про себя.

Внезапно машина вильнула в сторону. Забыв о боли, Лева припал к щели в брезенте. С шоссе они свернули на какой-то проселок, проходивший под плотно сомкнутыми кронами. Мимо мелькали деревья.

— Подъезжаем, — лениво отвесил сопровождающий.

Лева приободрился, но прошло еще минут двадцать, прежде чем грузовик остановился у шлагбаума. Двое суровых и злых часовых проверили документы сопровождающего — на Левины глянуть никому в голову не пришло. Машина проехала еще метров двести, и водитель заглушил мотор уже окончательно.

— Приехали, — сообщил проводник.

Лева вскочил так резво, что едва не пропорол теменем брезент. Первое, что он увидел, выскочив из кузова, была крыша.

Всю территорию базы — другого слова Лева подобрать не сумел — накрывал растянутый, похоже, на окрестных дубах маскировочный полог. Лева уставился на него, раскрыв рот. Он привык не воспринимать всерьез разговоры о секретности с тех пор, как получил зверский нагоняй за утерю разведывательно-ценных методичек (отправленных в стирку вместе с пиджаком), и только сейчас понял, как на самом деле охраняют государственную тайну.

— Простите... — робко пробормотал он, не опуская взгляда, — а что у меня в сопроводиловке... база «Ай-Петри»...

— Какие «Петри»? — фыркнул сопровождающий. — Это пусть натовская разведка читает. Вот здесь ваше место, товарищ военный переводчик. Идите за мной.

Лева послушно обогнул грузовик. И замер.

В центре вырубки зиял огромный — метров ста в поперечнике и не меньше двадцати в глубину — котлован. А в котловане, посреди разливанных луж темной болотной воды, стояли тройками — две и одна на них сверху на манер буквы "П" — каменные глыбы. Каждая была размером, пожалуй, с автобус, разве что чуть потоньше. Если бы Лева хоть немного разбирался в геологии, то бы удивился еще больше, потому что глыбы были базальтовые, а добыть в Белоруссии базальт довольно сложно. Но это обстоятельство осталось лингвистом не замеченным, зато он обратил внимание на другое. Поверх стоящих неровным кругом глыб была уложена конструкция, изрядно напоминавшая ускоритель частиц из учебника физики. От сползания в болото кольцо из балок и магнитов удерживали стальные тросы.

Пыхтели помпы, выкачивая из котлована сочащуюся со дна воду.

На Левиных глазах автокран подцепил контейнер, покрашенный, как и все в армии, немаркой защитной краской, и подвел к кольцу. Запахло озоном, между двумя катушками проскочила искра, и что-то заметалось внутри круга. Древние менгиры, подпиравшие чудо современной техники, затянуло марево. И вдруг пространство в кольце разорвалось, и оттуда блеснуло — вопреки всякой логике, снизу — ослепительное солнце.

Лева затряс головой, пытаясь разогнать бредовое наваждение.

— Вира-а! — донеслось из провала. — Вира-а... ля, то есть майна, ля, мать, ё, короче, опускайте, ё, вашу мать! Ниже, ниже!

— Не держит в...! — взвыл кто-то, перекрывая гул.

Контейнер тряхнуло, и он разом просел на пару метров, перекосившись так, что угол едва не зацепил металлическое кольцо.

— Не держит у него! ... на сосну намотай! — донеслось из провала. — Щас так ...якнет, ни ...я не соберешь!

За этой яростной отповедью последовал поток мата настолько густого, что пристойных слов в нем отыскалось бы одно-два, да и те, верно, попали по случайности.

— Стр-ройбат, — с великолепным презрением процедил сопровождающий. — Лейтенант Шойхет, вам туда.

Он махнул рукой в сторону времянки, над которой развевался зачем-то красный стяг.

Даже не подумав обидеться на перевранную фамилию, Лева послушно зашагал в указанном направлении, стискивая в кулаке замусоленные документы. Яма, из которой светит солнце, серьезно поколебала его представления о возможном и допустимом.

Во времянке находилась, как понял Лева, администрация, хотя в армии ее точно называли по-другому. Неулыбчивый парень с такими же, как у Левы, нашивками, только другого цвета, принял у лингвиста замученные бумажки и, сверившись с несколькими журналами и списками, выписал взамен справку на грязно-сером бланке, напомнившую Леве освобождение от физкультуры.

— Сейчас обождите здесь, — приказал он, — в четырнадцать пятнадцать спуститесь в ворота, там пройдете к майору Кобзеву и получите от него дальнейшие инструкции.

— Ворота? — беспомощно переспросил Лева. Никаких ворот он на базе не видел — только шлагбаум при въезде. Может, это о нем?

— Кольцо на стоячих камнях, — пояснил мрачный лейтенант. — Да, еще вот... — Он вытащил из папки гектографированный бланк. — Распишитесь полностью, здесь и здесь. И вот тут, можно коротко.

— П-позвольте, — неуверенно промямлил Лева, заметив крупно пропечатанное «Подписка о неразглашении», — но я уже подписывал...

— Это вы в Москве подписывали, — безжалостно ответил лейтенант, — а здесь еще нет. Собственно, вы уже почти все видели... однако порядок есть порядок. Без подписки я вас пропустить не могу.

Лева пожал плечами, дважды вывел в указанных местах «Шойфет Л.Л.» и поставил внизу листа незамысловатую закорючку, которую не без гордости называл своим автографом.

Майор Норденскольд стоял у подножия холма и неторопливо, вдумчиво озирался.

Наверху царила рабочая суета — протащенные на ночь через каменное кольцо Стоунхенджа (майор, как и все участники проекта, знал, что точка перехода расположена не в самом Стоунхендже, а в небольшом менгирном кольце неподалеку, но название прилипло) контейнеры и технику спускали вниз, пользуясь при этом не столько кранами, горючее для которых приходилось тащить тем же путем, сколько грубой силой. А внизу было потише. Здесь можно было поднять голову в небо, не опасаясь, что тебя в следующую минуту задавит свалившимся ящиком, и долго вдыхать густой воздух, стараясь за резким запахом пролитого бензина и разогревшегося металла различить ароматы раскинувшихся вокруг лугов.

Все было иным в этом мире. Чуждым, непривычным, раздражающим именно этой незнакомостью. Солнышко в небе имело отчетливый, пусть и слабый, зеленоватый оттенок, и само небо, ясное-ясное, оттого приобретало сходство с толщей чистых вод. В него хотелось смотреть и падать, каждую минуту ожидая сокрушительного прикосновения глубины. Слишком близко лежал горизонт, — глаз невольно искал его дальше, — кривизна земли в этом мире, была иной. И майору мерещилось, что и сам он стал легче, пройдя через портал. Не вполне слушались руки. Только этим утром он уронил папку на походный стол адмирала Дженнистона, вместо того чтобы уложить неслышно, и адмирал, конечно, проснулся.

— Любуетесь, майор? — осведомился кто-то из-за спины.

Обри Норденскольд был слишком хорошо воспитан, чтобы с разворота врезать наглецу в челюсть, но именно это ему очень хотелось сделать.

Окликнувший его человек был невысок и бледен той нехорошей белизной, что отличает кабинетных крыс. Обри видел его в первый раз, но это ничего не значило — группу вторжения набирали из элиты вооруженных сил: на практике это означало «с бору — по сосенке, с миру — по нитке», и солдаты прибывали из самых неожиданных мест. Гораздо интереснее было то, что незнакомец был одет в штатское.

— Ховард Сельцман, — представился незнакомец, не дожидаясь ответа. — Физик.

Он протянул Обри руку, и майор машинально пожал ее, с неприязнью ощутив в ладони нечто костисто-вялое, вроде игрушечного скелетика на ниточках.

— Право, удивительное место этот мир! — воскликнул Сельцман, экспансивным жестом обводя раскинувшиеся вокруг лагеря просторы. — Просто... невероятное!

— Простите, мистер Сельцман, — перебил его Обри своим лучшим командным голосом, — но что вы здесь делаете? Насколько мне известно, открыватель портала находится на Земле.

— Верно. — Физик нимало не смутился. Похоже было, что майору повстречался представитель не столь уж редкой породы — сухарь, увлеченный своим делом настолько, что реальность касается его нечасто и болезненно.

— Тогда что же?.. — Обри сделал многозначительную паузу, от которой человек нервный вполне мог рассудить, что его подозревают не иначе как в шпионаже в пользу Советов, китайцев, кубинцев и трех с половиной корейцев за компанию.

— О! — Сельцман всплеснул руками и, схватив Обри за руку, с неожиданной прытью поволок майора в сторону, к палатке, над которой громоздилась неуместная здесь развесистая антенна.

— Во-первых, мы планируем установить здесь резервную установку, — вещал он по дороге. — Пробой потенциального барьера с этой стороны требует значительно меньших затрат энергии. — «Господи, — ошеломленно подумал Обри, — он что — все время так разговаривает?» — А во-вторых, вы даже не представляете, сколько опытов нам еще предстоит провести! Этот мир — непочатый край работы для ученого! Здесь меняются физические законы!

— Стоп! — С трудом, но Обри удалось все же освободиться от мертвой хватки физика. — Какие законы и почему?

Настроение у него испортилось мигом. Обри Норденскольд не любил неожиданностей, а нарушенных законов — тем более.

— Здесь, — Сельцман было, похоже, все равно, где читать лекцию, и он волок майора к своей палатке только ради удобства, — меняются сами физические константы. Незначительно, само собой, — иначе этот мир вовсе не мог бы поддерживать жизни, — но заметно. Скажем, масса электрона здесь ниже, чем в нашей вселенной. Меняются и некоторые другие постоянные. Вы заметили, сколько здесь звезд?

Сбитый с толку Обри кивнул.

— Это из-за того, что термоядерные реакции облегчаются, — продолжал ученый. — Здешние звезды меньше и легче, они быстрей выгорают и возрождаются. Это светило, — он указал вверх, — тоже поменьше Солнца, и планета к нему ближе, чем к Солнцу Земля. Здесь короче год. Здесь... — Он снова всплеснул руками. — Нам придется строить другую физику, если мы хотим колонизировать эту планету.

— А запрет пользоваться радио с этим как-то связан? — поинтересовался Обри.

— Запрет? — Сельцман как-то странно покосился на майора. — Какой запрет? Мне известно только, что радио здесь не работает.

— Почему? — терпеливо поинтересовался Норденскольд.

— Во-первых, — физик для наглядности загнул палец, — из-за малой массы электрона здесь не действуют транзисторы. Совсем. Отказываются работать. А во-вторых, здесь нет слоя Хевисайда, и, даже если вы перетащите сюда ламповое радио, на длинных волнах вам не удастся наладить никакой связи — сигнал так и уйдет в космос. Кому нужно радио, работающее в пределах прямой видимости?

Обри ошарашено кивнул. Сам он решил, что совершенно свихнувшиеся ребята из АНБ просто поддерживают такой нелепый режим радиомолчания, и напрочь забыл про дурацкий приказ.

— Совсем транзисторы не действуют? — переспросил он.

— Совершенно, — подтвердил Сельцман с какой-то непонятной гордостью, словно он был тем диверсантом, который лично портил злосчастные приборы.

— Э... а лазерные дальномеры? — поинтересовался Обри. — Приборы ночного видения? Радары, наконец?

— Э... не знаю, — признался физик. — А в них транзисторы есть?

Обри махнул рукой. Еще одна головная боль, простите, на derriers! Окружавшая проект завеса секретности начинала раздражать его безмерно.

Приятно хотя бы знать, что русские в тех же условиях. Правда... вот тут их отсталость окажется полезной. Ну и пусть они со времен Второй мировой со своими «Калашниковыми» ходят — зато их примитивная техника станет работать в этом перевернутом мире, а прогрессивная американская — откажет, потому что здешние электроны для нее слишком легкие. Господи Иисусе, это же сколько теперь работы — перепроверить все заказы на технику, убедиться, не прислал ли какой-то излишне ретивый или вульгарно подмазанный снабженец новую технику вместо полагающейся старой... если такая старая техника еще сохранилась... Если кто-то вообще догадался учесть местную специфику при составлении инвентарных списков... А ведь должны же были!

— И, кстати, ядерное оружие тоже здесь бесполезно, — продолжал физик, не обращая внимания на напряженную работу мысли, отражавшуюся на лице майора Норденскольда.

— Почему? — машинально переспросил Обри, думая о своем, и запоздало вскинулся: — Что?!

— Спонтанное деление в этом мире происходит, — объяснил Сельцман, — но по иным закономерностям. Резко увеличивается критическая масса.

— И бомбы выходят из строя? — нервно изумился майор.

— Нет, нет! — отмахнулся физик. — Как и транзисторы, бомбы станут работать, стоит им вернуться в наше пространство.

И то хорошо, подумал майор. Иначе вся затея теряла бы смысл. Использовать целый мир только как плацдарм для вторжения наземных частей через узкие горловины порталов, вдобавок намертво привязанные к пятьдесят второй параллели (почему именно к ней — одному богу ведомо), было нелепо. А вот для запуска ракет порталы подходили идеально. Тем более что точки перехода существовали не только на территории Советского Союза и Англии, где до них легко было добраться. Точки на Американском континенте для тайного запуска не подходили по понятным соображениям — мало того что по другую их сторону плескался океан, но ракета так и так взлетала бы над Штатами, — но ведь где-то в Тихом океане должна была находиться, самое малое, одна зона перехода, которую физики на службе АНБ так и не засекли. И вполне возможно, что там-то, по другую сторону межпространственного барьера, — суша. Там могут встать пусковые установки. И тогда страна Обри сможет диктовать свои условия второй половине мира. Только для этого надо договориться с туземцами, а если не выйдет — силой пробиться ко второму порталу и перекрыть его с этой стороны. На территории русских располагалась, самое малое, еще одна точка перехода, но в ее окрестностях никакой активности не наблюдалось — возможно, там, как и в американских зонах, на другом конце перехода в новом мире было море.

— Майор Норденскольд! — окликнул кто-то. — Майор Норденскольд!

— Извините! — без особого раскаяния прервал Обри физика, разливавшегося соловьем о перспективах сравнительной космологии, и повернулся к встревоженному сержанту: — Что у вас?

— Майор, кажется, нам прислали партию бракованных приборов ночного видения!

Начинается, мрачно подумал Норденскольд, направляясь в сторону менгиров, где его внимания ожидала огромная груда, в чреве которой прятались саботажники-транзисторы.

Глава 2

При первом же взгляде на будущую базу Вяземскому захотелось выматериться. Не выругаться, а именно выматериться, хорошо, от всей широкой русской офицерской души, так, чтобы бывалых прапоров в краску вгоняло — а то ведь какой же ты офицер, если собственных солдат перематюгать не можешь?! Да чтоб тебя головой в ствол и в жопу досылателем... и так далее.

— Вы тут что строите? — осведомился полковник у Сапрыкина, с превеликим трудом удержавшись от употребления неопределенных артиклей.

— П-простите, товарищ полковник, — растерянно моргнул стройбатовец.

— Вы курортную зону строите или укрепрайон? — рявкнул Вяземский свирепо. — Это вот — что?

«Это» представляло собой контуры стен небольшого, на две комнаты, домика.

— Э-э, жилище для личного состава, — оттараторил Сапрыкин. — В смысле, высшего командного. Там дальше — столовая.

Вяземский скрипнул зубами.

— Вы вообще когда-нибудь кроме военных городков что-то строили? — устало спросил он. — Или на дачах специализируетесь?

— Обижаете, товарищ полковник! — воскликнул стройбатовец. — У меня, если хотите знать, личная благодарность командующего округом за... — Он резко осекся.

— Ну? — подбодрил его Вяземский. — За ударное строительство бани?

— Дома офицеров, — вздохнул Сапрыкин потерянно. — Ваша правда, товарищ полковник. Не учили нас этому. Точнее, учили когда-то, да на практике... дачи и казармы, склады и дачи. Какой уж тут из меня Карбышев?

— Ладно, — после недолгой паузы заключил Вяземский. — Как говорил... в общем, наполеонов с Кутузовыми под рукой нет, будем обходиться наличными силами. Ржевский, — кивнул он стоящему поодаль лейтенанту. — Сгоняйте-ка за Перовским, одна нога здесь...

— Уже бегу, тов-полк!

— А вы пока... — Вяземский достал из планшета наскоро начерченный план базы. На бумагу тут же напал внезапно поднявшийся ветерок, норовя вырвать секретный документ из рук и унести за тридесять земель.

— Значит, так. Все эти... — Вяземский скрипнул зубами, — вышки, которые торчат на высоте, как прыщи на роже — убрать на хер! Вам что — сто пятьдесят метров господствующей высоты было мало?! Еще пяток захотелось? Всю эту проволоку... смотать! Потом сделаем нормальное, но всем правилам заграждение, а не забор этот... — Полковник вздохнул. — Товарищ Сапрыкин, я, конечно, все понимаю, но думать-то тоже иногда нужно, даже в армии. Особенно в армии. То, что вы тут начали сооружать, это не укрепленная база, это даже не знаю как назвать, — концлагерь «Солнышко» какой-то. Техника вся в одном месте скучена, боеприпасы рядом с ГСМ... брось спичку, половина базы на воздух взлетит. Вас что — не учили, что это нужно в первую очередь под землю убирать?!

— Так ведь была бы нормальная земля, товарищ полковник, тут же камень сплошной!

— Туфта это, а не камень, — отрезал Вяземский. — Нашли проблему — известняк. Пообещайте одной вашей роте по полбанки сгущенки из доппайка, они вам как раз до обеда котлован и выдолбят. А прожекторы... ладно хоть, подключить не успели, а то бы оставалось только надпись выложить: «Мы здесь!» Буквами пять на пять из красного кирпича.

— Товарищ полковник, капитан Перовский по вашему...

— Вольно, разведка, — усмехнулся Вяземский, опускаясь на корточки. — Давай, падай рядом, будем думу думать. И вы, — кивнул он Ржевскому и Мушни, — тоже падайте.

— Я так думаю, товарищ полковник, — зачастил Ржевский, — здесь уже пора устраивать Великую Октябрьскую. Все ломать и строить по новой.

— Слюшай, умный мысль, — восторженно уставился на друга Кордава. — Надо же, и с тобой случается!

— Молчать, корнет, — отмахнулся Ржевский.

— В первую очередь, — начал Перовский, — предлагаю убрать к чертовой бабушке танки с периметра. Пока для них не готовы нормальные огневые, они изображают большую и жирную мишень.

— Какого их вообще сюда притащили? — воскликнул Ржевский. — Дали бы лучше пару «шилок».

— Мощь нашу демонстрировать, — ответил несознательный Перовский, — Окрестному зверью, которое от его орлов, — он кивнул в сторону оставшегося стоять Сапрыкина, — уже давно на сто первый драпануло.

— Да, кстати, Виктор Павлович, вы тоже садитесь, — предложил Вяземский. — В ногах, как говорится, правды нет, а думать лучше всем вместе.

— Одна голова хорошо, а полторы хуже, — сострил Ржевский.

— К вам, лейтенант, — обернулся Перовский, — как я погляжу, это особенно относится.

— Для начала, — заключил Вяземский, — обустроим систему огневых вот здесь, — острое жало карандаша прошлось по трепыхающемуся листику, — и здесь. Примерно посреди склона. Потом, когда закончим доты на вершинах, можно будет все это засыпать обратно, чтобы не оставлять на склоне непростреливаемых мест.

— Мин мало, — неожиданно сказал Перовский. — То есть... — поправился он, — количественно их уже до хрена, но все почему-то одного наименования — ПМН-ки. Ни сигналок, ни направленных...

— А я тут при чем? — удивился Сапрыкин. — Снабжением ведает Колесничих, к нему и обращайтесь.

— Он сказал, что мои требования рассматривать не будет, потому что он и так не успевает разгребать все, что сыплется через портал, и вообще ему нужен приказ вышестоящего начальства.

— Будет приказ, — пообещал полковник. — Составьте список, что вам... да и не только вам, необходимо в первую очередь, я его завизирую.

— Сколько у нас сейчас всего «Утесов»? — жадно спросил Мушни.

— Не знаю. Десантники только начали прибывать. Наверное, что по штату положено, то и получим. А что?

— Надо будет... — Старший лейтенант замялся. — На позицию их в первую очередь выставлять. Тут деревья такие...

— Тут деревья такие, что их бээмпэшная пушка не возьмет, — хмыкнул Ржевский. — Видали? Сразу за полосой стволы в три шага обхватом. А дальше — больше.

— Толом расчищали, — поддакнул оправдывающийся Сапрыкин.

— Да уж не бензопилой «Дружба», — отмахнулся от него Перовский. — Ставить надо АГС, АГС и гранатометчиков. Пока сектора обстрела не расчистим... Да, и гранатометчикам сказать, чтобы стреляли, если что, по кронам — тогда эффект будет типа шрапнельного.

— Товарищ полковник, а когда наконец наша техника прибудет? — поинтересовался Ржевский. — Второй ведь день уже по палаткам тут без дела маемся.

— Кто без дела, — начал Мушни, — а кто и...

— Завтра с утра, — пообещал Вяземский. — Батарея Д-тридцатых, три минометные и «Град».

— «Град»? — удивился Сапрыкин. — На кой? Куда я его дену? И так весь пятачок техникой забит по самое не могу, одни вертолетчики вон сколько места заняли.

— Действительно, странно, — кивнул Перовский. — У них же минимальная дальность... Тут им разве что на прямую наводку — шар— pax , и пол-леса нет.

— А минометные какие? — осведомился Ржевский.

— Две восьмидесятидвух и одна стодвадцатых, — ответил полковник. — Вот вам, кстати, Валерий, и работа. Наметьте для них позиции... ну и вообще посчитайте. Под ваше начало они и пойдут. Кордава, а вам — то же самое с гаубицами.

— Десантный майор когда должен прибыть? — спросил Перовский.

— В 14.00, — Вяземский глянул на часы. — Еще полтора часа. С ним прибудет начштаба группировки, он и примет на себя руководство.

— Тогда, может, я начну свое хозяйство потихоньку собирать? — предложил капитан. — И погранцам то же самое посоветую. Если нас наконец снимут с охраны периметра...

— Что, не терпится настоящим делом заняться? — усмехнулся Вяземский.

— Так ведь пора бы уже, товарищ полковник! — вскинулся Перовский. — Аэрофотосъемка уже четыре деревни выявила, из них две — меньше чем в четверти часа лету. Поднять две группы и пошарить там по окрестностям... Да можно и пешком, недалеко ведь.

— Вот у начштаба и спросите, — отрезал полковник. — Еще неизвестно — может, пошлет своих драгоценных спецназовцев на разведку... а вам в лагере сидеть.

Тауринкс шел по лесу медленно и осторожно, стараясь ставить ноги на самые крепкие корневища в редком сплетении, настланном на землю, и не провалиться ненароком в лежащую под ними клейкую грязь. Стыд-то какой — друиду в лесу упасть и изгваздаться! Конечно, силы Тауринкса достало бы, чтоб каждый встречный кедр готов был ему подставлять корни под ноги вместо ступеней, но зачем зря тревожить дерева? От него не убудет поглядеть, а лесу прежде всего нужен покой.

Хотя здешние леса и так какие-то... сонные. То ли друидов в здешних краях еще меньше, чем думал Тауринкс после беседы с давешним старостой, то ли колдуют они спустя рукава, но нет в этом лесу настоящего понятия. Разбуженный лес, он ведь какой — когда надо, пособит человеку, когда надо, осадит — не зарывайся, дескать, а когда нужда придет, его и против супостата поднять можно. И ведь не скажешь, чтобы особенно мирно край жил. И с островов в Рассветном океане пираты нагрянуть могут, и с севера приплывают дикари на своих длинных галерах, в которые запрягают морских змеев и на носу помещают грубо вырубленную змеиную голову, а уж про Беззаконную гряду и вовсе речи нет, как бы не сглазить... Теперь вот староста этот уверяет, что стоячие камни опять проснулись. Значит, жди нашествия диких ши. Каких варваров извергнет на сей раз каменное кольцо — сами боги не ведают. Так что же здешние друиды ушами хлопают? Не-ет, тут работы непочатый край... а и точно, весь край, вот же как сказалось!

Может, прямо тут и начать? Вот, к примеру, что за блажь лесу пришла так густо деревья сажать? Да тут каждое третье — лишнее, мешают друг другу, свет заслоняют, толкаются, в тени вода копится, вместо того чтобы в Драконью реку стекать. Здесь прореживать и прореживать... ага, но начинать-то отсюда никак нельзя, повалятся стволы, да так им и гнить без толку, уж лучше с деревенских окраин пойти. Там и на уголь, и на деготь, и на доски переведут. Мало ли какую пользу люди от леса поимеют? Искушение грызло Тауринкса, как бобер — молодую березку, и друид, верно, рухнул бы, забыв и про затею свою дурацкую, и про россказни старосты Тоура, но тут его растекшийся по ветвям и корням разум ощутил некое присутствие:

Тауринкс прислушался — не только своими ушами. Столько мелкой живности обитает в лесу — незнакомый человек и предположить не сумеет. Конечно, от всяких мошек-букашек толку не будет. Слишком по-иному чувствуют они мир. Потому учеников и подмастерьев в гильдии друидов и учат не связываться с ними и в еле заметные умишки их не проникать. Правда, не было такого ученика, что не нарушил бы запрета, чтобы потом долго удивляться про себя — зачем запрещать то, от чего и так пользы не жди? Тауринкс и сам в юные года поглядел на мир многосоставчатыми глазами пчелы и потом не один месяц просыпался в холодном поту, пытаясь вспомнить цвет, которого человеческие глаза просто не видели.

Но при небольшом опыте чародей может воспользоваться, скажем, слухом белки или оленя. Вот и сейчас в десяти шагах от тех, кто нарушил покой леса, кралась за добычей ласка. Ушки у нее чуткие, хотя басовые тона она не различает — зачем ей, привычной находить мышей по еле слышному писку?

Голоса... голоса и шаги, и треск корней, и чавканье грязи под тяжелыми сапогами. Тауринкс поймал себя на том, что не может разобрать ни слова, и успел восхититься даже хитроумием разбойников — ибо никем другим эти люди быть, конечно же, не могли, — переговаривающихся в подражание голосам зверей. И только потом он понял, что невидимые незнакомцы разговаривают словами. Только слова эти не имели ничего общего с языком Эвейна. И вот тут друида пробила дрожь.

Вся Серебряная империя говорила на одном наречии. В разных краях были в ходу разные словечки, в одних всеобщее «кс» становилось "з", в других всплывало начальное "х" перед "э", но купец или путешественник мог пересечь Эвейн от моря до моря, от рубежа до рубежа, не меняя говора, впитанного с молоком матери.

Если чужаки, бредущие по его лесу, не ведают всеобщего языка, тому может быть лишь два объяснения. Или они явились из-за пределов Империи — тогда это варвары, дикари, пришедшие убивать и грабить, потому что купцы, приплывающие торговать, не ходят лесами, как тати, они смело причаливают к пристаням, ибо Серебряный закон не велит причинять вреда торговому человеку. Тогда надо поднимать войско Бхаалейна, да поскорей. Но вначале следует поглядеть на них, потому что есть ведь еще один случай.

Эти пришельцы могут оказаться ши.

И вот тогда надо поднимать уже не одну владетельную дружину, а всю Серебряную империю.

Последнее вторжение из стоячих камней обрушилось на Империю три столетия назад. Обычно память людская коротка, но орда захватчиков, предводительствуемая, против обыкновения, чародеями, набравшими в благословенном Эвейне невиданную мощь, оставила по себе такую славу, что самое имя ши стало бранным. Неплохо образованный Тауринкс знал, что были времена, когда это было не так — ведь и сами предки эвейнцев, основавших Империю, были пришельцами в этом мире, и их царство тоже строилось поначалу на крови. Но народ, тогда еще называвший себя арийнами — родовитыми, — прошел колдовскими вратами завоевывать новые земли. Варвары, чьего истинного имени так и не узнал никто, а если узнал, то постарался похоронить его навеки, пришли разрушать, хотя причины тому были не ведомы никому, и знание это умерло вместе с последним ши. С той поры крупных прорывов не случалось — так, разве что забредет вдруг, заплутав между мирами, случайный странник. Но память оставалась. Потому что нашествие могло случиться в любой год, при жизни любого поколения. И Тауринкс с внутренней дрожью осознавал, что именно его современникам выпало отражать проклятие этой земли.

Как назло, ни одного крупного зверя в округе не оказалось, а зрение мелких тварей было для друида бесполезным. Почти все они страшно близоруки, да и полагаются больше не на глаза, а на уши и нос. Что же, придется глядеть самому. Вообще-то способности Тауринкса позволяли ему похитить и человеческое зрение, но он предпочел этого не делать. Определять издалека чародеев он не умел (все же друид — не провидец), а нарваться по глупости на вражеского шамана не желал. Добрый товарищ его юных лет совершил когда-то подобную ошибку, и Тауринкс до сих пор навещал его могилу — пустую, потому что тела, чтобы уложить под курган, так и не нашли. Среди дикарей попадаются порой необыкновенно одаренные волхвы.

Чужаки ломились через лес, не скрываясь. Некоторое время Тауринкс шел вдоль их следа, чуть приотстав, не переставая изумляться подобной наглости. Только потом ему пришло в голову, что сами пришельцы вовсе не считают свою поступь воловьей. «Они думают, что ступают бесшумно и легко», — понял друид, и мысль эта показалась ему настолько забавной, что он решил рискнуть. Несколькими торопливыми шагами он почти нагнал хвост растянувшейся по лесу колонны и глянул наконец на загадочных чужинцев.

Первым, что пришло ему в голову, было: «Это ши». Никем другим не могли оказаться эти люди. Пускай на вид они мало отличались от эвейнцев, их одежда, странные круглые шеломы, нелепые замысловатые... пожалуй, все же дубинки, решил Тауринкс, — все это не могло происходить из Империи. А для изделий варваров все это было слишком сложным. Не красивым — большего уродства друид не видывал даже в самых бедных домах самых крупных городов. А именно сложным. Чтобы сварганить такую дубинку, нужен не один кузнец, да лучше притом гильдейский. Никакой дикарский ковач, не то что в скулле не бывавший — грамоте не обученный, не сработает ничего похожего.

Нет, перед ним несомненные ши. Демоны из другого мира. Но что им надо?

Те же летописи, что повествовали о последнем нашествии, напоминали, что не всякий ши — кровожадное чудовище. Бывали эпохи, когда чужаки приходили в Империю и беженцами, и союзниками, и торговцами. Возможно, раскрывшиеся врата пропустили их в Эвейн по случайности, и сейчас эти заблудившиеся воины (друиду в голову не пришло, что люди, действующие столь слаженно, могут оказаться кем-то еще) вовсе не подозревают, что попали в населенные края. Вокруг стоячих камней несет стражу заповедная пуща — каково им было продираться через нее?

И Тауринкс решил не торопиться. Он приглядит за этими чужаками. А для этого, пожалуй, стоит устроить им пару сюрпризов... и посмотреть, как они на них откликнутся.

Он потянулся мыслью вперед, в чащу, перед растянувшейся группой захвата. Да... как раз то, что нужно.

Идти по лесу было легко. Даже не потому, что РД-54 оттягивал всего лишь полуторный боекомплект. А просто легко.

После всех этих потогонных кроссов, спаррингов, полос препятствий и снова кроссов идти по лесу было просто легко и приятно, и Васька Сошников был уверен, что все вокруг думают так же.

Ваське нравился лес. Тут стояла тенистая прохлада, и лучи солнца лишь изредка пробивали лиственный покров величественными прямоугольными колоннами. На базе в это время солнце уже начинало доставать до дна окопа, и как ты ни старайся от него укрыться, как ни вертись, но оно тебя неминуемо достанет, сначала кипятя мозги в раскалившемся шлеме-"сфере", а потом и добираясь до всего остального, зажатого между пластинами броника тела. Парилка. А он, Сошников, не для того тягал к себе на задний двор пудовые железяки из МТС, чтобы плавиться в охранении, ни то пехотура какая. Он — разведка. РГСпН ГРУ. Васька уже заранее представлял, какой эффект эта грозная своей загадочностью аббревиатура произведет на односельчан, и даже, бывало, выкатив грудь, мысленно репетировал ответ на просьбу пояснить странные буквы. Да, именно так — расправить пошире литые плечи, чтобы затрещала на груди увешанная значками гимнастерка, и солидно, с ленцой в голосе вымолвить: «А этого я вам, батя, сообщить не могу. Потому как военная тайна». И старики за столом понимающе переглянутся, а сидящий в углу дед Петро аж крякнет от восхищения и пристукнет своей палкой о половицу.

— Ух, ты! — охнул кто-то из шедших впереди. — Ну, е-мое!

— Тишина на марше!

— Дык тов-старш-лей, вы ж сами гляньте. Скильки лет па свити живу, а такого чуда ще не бачив. — Херсонец Кучарюк от волнения начал сбиваться на «ридну» украинскую мову.

— Вот это да, — выдохнул один из разведчиков. — Ну не хера ж себе. Это чего тут — ягодки такие?

— Ну! Мичурину такие бы ягодки подсунуть — он бы сей же час загнулся от зависти.

— И не хрена-то вы не понимаете в колбасных обрезках. Это не ягоды здесь большие, — Леха Ползин недаром слыл первым балагуром во всем батальоне, — а арбузы мелкие. Потому что не могут тута обретаться ягоды крупнее наших, советских. Верно я говорю, тов-стар-лей?

— Отставить! — Лейтенант наконец смог оторваться от созерцания двух налитых соком красных шаров, каждый из которых был сантиметров по пятнадцать в диаметре. — Продолжать движение.

— А может, попробуем?

— Два наряда по возвращении!

— Слушаюсь!

Группа нехотя двинулась дальше, вернувшись к нормальному темпу лишь шагов за пятьдесят. Но красные ягодины продолжали неотрывно висеть перед Васькиным внутренним взором, заставляя поминутно облизывать враз пересохшие губы.

Потом стало еще хуже. Он вдруг вспомнил Аньку — как она идет с ведрами по пыльной улице, а молодые крепкие груди так и стремятся выпрыгнуть из стираного ситца, точь-в-точь как давешние ягоды, как облегает платьишко всю ее ладную фигурку, а уж сзади... Васька тряхнул головой, пытаясь, словно мух, отогнать назойливые мысли, начинавшие уже причинять просто-таки физическую боль.

Не помогло. Он представил, как Анька подходит к колодцу, ставит ведра, нагибается, как ветер треплет подол, задирая его все выше, выше, а он тихонько подкрадывается и...

Сошников шумно сглотнул и с завистью покосился на скользящего рядом Студента — вообще-то его звали Алексей Окан, но почти исключительно «Студент», иногда только «Алекс». Вот уж кого явно не мучают подобные мысли. Струится себе промеж деревьев, ловко придерживая рукой АКМС с черным набалдашником глушителя, и как-то у него это так здорово получается. Аристократ, одним словом, даром что их всех седьмой десяток как повырезали. А вот гляди ж таки — не получилось всю породу под корень извести. Небось трахались баре в прежние времена направо и налево, вот и всплывает...

Сошников вспомнил, как Студент вот с таким же спокойно-отрешенным видом, почти без замаха, метнул малую саперную лопатку и она, со свистом разрезав воздух, врубилась в мишенный щит аккурат посреди головы, под срез каски. И это с первого раза! У всех челюсти поотвисали, даже прапор-инструктор, кашлянув, наставительно сказал: «Во, глядите, салаги. Брошенный умелой рукой дятел летит на двадцать пять метров, после чего втыкается!»

И про баб он точно не думает! Эти городские — Сошников успел поглядеть на них в редкие увольнительные — сплошь кожа да кости, такую тиснешь слегка, а она как завизжит благим матом. Куда им всем до моей Анюты!

Алексей Окан действительно не думал в этот момент о женщинах. Он вообще о них думал достаточно редко. Еще в седьмом классе составив для себя примерные требования к будущей избраннице — той самой, единственной и неповторимой! — он уже тогда понял, что искать ему придется ох как до-олго. Ну и что, как говорится: «Дорогу осилит идущий», было бы терпение, а уж чего-чего, а терпения Алексу было не занимать. А пока можно заняться чем-нибудь более достижимым — третьим иностранным, например, желательно — восточным.

Одноклассницы, наверное, чувствовали эту незримую стену, которой он отгородился — впрочем, не только от них, он всегда был по натуре одиноким волком. Вроде бы нормальный парень, комсомолец, спортсмен, отличник — правда, не круглый, да он и не стремился к этому, — но это его ставшее притчей во языцех по всей школе «олимпийское» спокойствие! Ладно бы учащихся, так ведь оно и некоторых учителей бесило, привыкших, что перед ними должны трепетать. Были бы родители чуть менее познатней — вылетел бы из спецшколы с треском, а так — ну, приходилось терпеть, ибо, чтобы наказать зарвавшегося выскочку «по закону», придраться было не к чему.

И лишь в выпускном... Ольга Шелехова, первая школьная красавица, стройная сероглазая блондинка, за ней увивался сам сынуля второго секретаря райкома, а московский райком это вам не хухры-мухры, а — у-у-у, как страшно, поболе многих провинциальных обкомов весит, такие двери ногой открывает... Она попробовала было подступиться, женщин всегда тянет загадка, но натолкнулась на спокойный взгляд таких же холодных серых глаз и тихие слова в каштановой аллее за парком... Она даже не стала придумывать себе оправдания в кругу подруг, а честно сказала: «Герлз, этот орешек мне не по зубам, но если кто желает обломать свои — плиз, гоу!» Желающих не нашлось.

А потом он решил идти в армию, точнее, решил-то он намного раньше и даже сообщил об этом решении родителям, но те сразу не поверили, что это уже оформившееся, «final decision». Впрочем, отец воспринял это нормально, просто заметил, пожав плечами, что он теряет два года, которых потом будет жаль, хотя, с другой стороны: «В чем-то ты прав, мальчик, в анкете это будет смотреться неплохо, так что можешь и наверстать».

Мать тоже была не против, ну а уж дед...

Дед, похоже, и в мыслях не держал, что он поступит как-то иначе.

Алекс живо припомнил, как он, десятилетний пацан, зябко поеживаясь, осторожно ступает по бриллиантово сверкающей утренней траве, а дед идет рядом, в своих старых, давно уже забывших первоначальный цвет спортивных штанах, генерал-майор КГБ в отставке, упорно именующий себя: «бывший полковник бывшего СМЕРШ», и вдруг — р-раз, толчок в плечо, левый кувырок, перекат, колено прихватить, корпусом оттолкнуться — и, словно мячик, отскакиваешь от земли, готовясь издать радостный вопль: «Получилось!», но дед уже рядом, и новый толчок, в грудь, вроде бы такой несильный, а падаешь от него на спину...

Все случилось настолько быстро, что почти никто из разведчиков, даже те, кто шел рядом, не успел толком ничего разглядеть. Просто была черная дыра под корневищем, и вдруг из этой дыры на свет божий ринулось что-то побольше белки, поменьше барсука, черно-рыже-серое, с длинным пушистым хвостом, сигануло на грудь Фатееву, сбив его при этом с ног, пробежало по упавшему и исчезло в кустах. Даже дикий, короткий взвизг издал, как выяснилось, сам Фатеев.

Группа дернулась было в стороны, пытаясь с ходу наладить круговую оборону — десятки тренировок вбили эту привычку на уровень безусловных рефлексов, но почти сразу же опомнились и сгрудились вокруг упавшего, не опуская, впрочем, нацеленных на лес автоматов.

— Сука! — выдохнул Фатеев, пытаясь встать, точнее, выплыть из лужи жидкой грязи, в которую свалил его обезумевший белкорундук. — Да я эту тварь...

Он попытался с ходу вытянуть из грязи рюкзак, но тот, судя по затрещавшим лямкам, засел хорошо.

— Да я его сейчас в клочья... — Рука Фатеева начала опускаться к гранатному подсумку.

— Отставить! — Старший лейтенант поспел как раз вовремя, чтобы предотвратить грубейшее нарушение режима маскировки.

— Что произошло?

— Да тут, товарищ ста...

— Я своими глазами видел...

— Всем молчать! — коротко бросил лейтенант. — Фатеев, докладывайте.

— Какая-то су... — Фатеев наконец сумел выбраться из лужи. — Простите, товарищ старший лейтенант, какая-то вконец охреневшая местная животная выскочила во-он из той дыры, врезала мне под дых, сбив таким образом с ног, и скрылась во-он в тех кустах.

— Преследование организовать, — вставил неугомонный Ползин, — к сожалению, не удалось.

— Рядовой Ползин!

— Так точно, тов-стар-лей. Два наряда вне очереди.

Старший лейтенант, присев на корточки, внимательно изучил указанную дыру, после чего перевел взгляд на двухметровую фигуру топтавшегося рядом Фатеева.

— Значит, говорите, сбила с ног неожиданным ударом в живот? — вкрадчиво переспросил он.

— Так. — Фатеев шумно сглотнул. — Точно. Я ж говорю — вконец охреневшая зверюга. То ли со страху ополоумела...

— Она того, — шепнул Ползин, прикрывая рот ладонью, — обкурилась у себя в дупле.

— Ага, — так же шепотом отозвался один из разведчиков. — И вообразила себя кабаном.

— Продолжать движение!

Ровно через двести пятьдесят шагов сержант Беловский услышал над собой громкое хлопанье крыльев и поднял голову.

Откуда-то сверху прямо на него падала, растопырив крылья, огромная черная тень.

Будь сержант хотя бы охотником, он бы, без сомнения, умел опознать в птице обыкновенного крупного глухаря, но Беловский до призыва жил в городе и птиц крупнее вороны видел исключительно по телевизору да — два раза в жизни — в зоопарке. В любом случае на орнитологические искания времени у него уже не оставалось.

Птица преодолела уже половину расстояния, отделявшего ее от распахнутого рта сержанта, когда рядом с Васькой Сошниковым негромко хлопнуло.

Обернувшись, Сошников сумел каким-то невероятным способом увидеть и запечатлеть в памяти одновременно две картинки — как замерла в воздухе, натолкнувшись на пулю, птица и как из черного отверстия глушителя струился вверх тонкий синеватый дымок.

А потом лесную тишину разорвал треск пулеметной очереди. Дмитрий «Джон» Малов стрелял, стоя в классической стойке героев вражеских боевиков — уперев приклад в бедро. Пэ-ка трясся, торопливо заглатывая ленту из короба и плюясь гильзами на враждебный лес.

Очередь длилась, казалось, бесконечно — секунду, две, три. Наконец пулемет замолк. В наступившей тишине был отчетливо слышен стук падающей откуда-то с самой верхушки ветки. Она падала невыносимо долго, стукаясь по дороге к земле обо все другие ветки, и с хрустом шлепнулась в двух метрах от продолжавшего стоять с задранной головой и разинутым ртом сержанта Беловского.

Сержант опустил голову, сплюнул окровавленное перо, медленно поднял руку, вытер рукавом лицо и с ненавистью посмотрел на Малова.

— Джон, ты падла! — с чувством сказал он. — Вернемся на базу — ты мне все это отстирывать будешь.

— Птичку, — дурашливо всхлипнул Ползин, — жалко.

— А жирный небось глухарюга был, — предположил кто-то тоскливо.

— Ну... — медленно произнес старший лейтенант, глядя на последние кружащиеся в воздухе перья. — Теперь разве что на бульон.

— А ловко он его срезал, — прошептал Сошников Алексу. — Навскидку — бах, и готово.

— Не нравится мне все это. — Алекс присел, не глядя потянулся за автоматной гильзой. Черный цилиндр глушителя при этом был направлен на ближайшие кусты. — Такое поведение, — уголки его губ слегка приподнялись, — не является типичным для подобных животных.

— А може, они тут все такы скаженны? — предположил Кухарюк.

— Не думаю, — качнул головой Окан. — Тогда бы наша база, — он улыбнулся чуть шире, — давно бы была погребена под грудой дымящегося мяса.

— Кончать разговорчики! — подвел итог дискуссии старший лейтенант. — И вперед! Дозоры — смотреть по сторонам!

Группа двинулась дальше. Первые сотни шагов разведчики настороженно поводили стволами, ожидая появления очередного спятившего лесного обитателя. Но все было тихо, и так минуту, вторую, и вроде бы...

Что-то звонко хлопнуло совсем рядом с Сошниковым. Падая, он почувствовал, как что-то остро хлестнуло его по щеке, а по шее потекла какая-то теплая жидкость.

— Кровь! Б... я что, ранен?! Или убит?

Не помня себя от злости, Васька вскочил, щелкнул предохранителем на «непрерывный» и опустошил весь рожок «калаша» в развесистый куст метрах в двадцати от него.

Остальные разведчики тоже открыли огонь. Кто-то бросил гранату, затем еще одну.

— Прекратить огонь!

Команда была весьма своевременна, учитывая, что некоторые уже меняли третий рожок.

— Прекратить! — снова рявкнул старший лейтенант и, дождавшись, пока стрельба наконец утихнет окончательно, громко осведомился:

— Хоть один человек. Видел. Четко. Куда стреляет? Ответом ему было пристыженное молчание.

— Вроде мелькнуло за тем деревом... — неуверенно сказал кто-то.

— Так, — веско проговорил лейтенант.

— Да ведь, товарищ старший лейтенант... — начал было Сошников и осекся, глядя на ладонь, которой он только что отчаянно пытался зажать рану. Теплая липкая жидкость, якобы хлеставшая из него, была зеленой.

— Ботаников бы сюда, — задумчиво процедил Окан, глядя на покрытое крупными зелеными плодами дерево, стоящее аккурат рядом с тропинкой.

— А это что еще за хрень?

— У нас дома, — Алекс подобрал палку и осторожно ткнул концом в один из плодов, — ближайшим аналогом подобной растительности является так называемый «бешеный огурец». Тоже имеет привычку плеваться семенами. Случается, метров на десять добивает. А тут, как видно, три плода одновременно...

— Сдетонировали, — хихикнул кто-то.

— Не исключено, — пожал плечами Студент. — Равно как не исключено и то, что оно, — он указал на дерево, — среагировало таким образом на наше присутствие.

— Оно, блин, что — как растяжка?

— Может, оно распространяет семена таким вот способом, — пояснил Окан. — Улавливает присутствие животного и выстреливает их вместе с липким, — он кивнул на отчаянно оттирающегося Сошникова, — соком. Это еще что — я читал про растение, которое удобряет себя схожим методом.

— Это как?

— Подходишь к нему цветочек понюхать, а оно тебе — бамм — тыквой по башке! И все — лежишь и удобряешь, — усмехнулся Окан.

Как он и ожидал, никто из разведчиков не был знаком с творчеством Лема, и его сообщение было воспринято вполне серьезно.

— Черт, а оно мне щеку пропороло! — заволновался Сошников. — Слышь, Студент, а эта хрень не ядовитая, а?

— Вряд ли, — пожал плечами Окан. — По идее вот это растение должно быть заинтересовано, чтобы носитель семян оставался жив. По крайней мере, какое-то время.

— Че значит «какое-то время»? А потом?

— А потом свалишься и будешь... удобрением, — не выдержал Леха Ползин. — Тоже мне, раненый герой выискался.

— Тебя бы так...

— Вы что-то хотите предложить, сержант? — спросил старший лейтенант.

— Вернуться.

— Чего?!

— Студент, ты че, серьезно?

— И как же вы это себе представляете, Окан? — осведомился старший лейтенант. — Вернуться на базу и доложить о невыполнении задания по причине...

— Необъяснимо повышенной агрессивности местной фауны, — закончил Алекс. — Нет, не так далеко. Я предлагаю тихо вернуться метров так на пятьсот и попробовать пройти немного другим путем.

Старший лейтенант задумался.

— Пожалуй, так и по... — начал он, но в этот момент справа донеслось «кряк-кряк» и чуть погодя «кии-у».

— Местный, один, идет прямо сюда, — перевел условные сигналы старший лейтенант. — Группе — рассредоточиться!

Тауринкс ит-Эйтелин покачал головой.

«Что за странный народ», — мелькнуло у него в голове.

Во всяком случае, эти ши не столь бессмысленно злобны, как прежние пришельцы. Пожалуй, он мог бы сравнить их в лучшую сторону даже с налетчиками-ырчи — попадая в эвейнские земли, те оказывались не в силах избежать искушения сломать, испохабить что-нибудь на своем пути, хотя бы ободрать листья с ветки, сорвать неспелый плод и бросить под ноги, растерев башмаком... Эти дружинники (иначе друид не мог описать повстречавшихся ему демонов) вели себя иначе. Воевода их пользовался, как видно, большой властью и сдерживал своих подчиненных, даже когда те были готовы выместить злобу на окружающем лесе.

После некоторого раздумья друид решил, что это можно считать хорошей новостью. Ши явились не для того, чтобы сметать все на своем пути. Но что тогда им нужно?

Тауринкс собрался было и дальше последить за отрядом, но понял, что это бессмысленно. И дальше насылать на воинов лесных зверей и птиц — не нужно и жестоко. Он уже видел, что делает их магия с живой плотью. Странно, правда, что они пользуются для ее вызова своими железками, но у дикарей бывают самые невероятные представления о чародействе. Друид самолично видел орочьих шаманов, свято убежденных, что сила их заключена в оберегах из лисьих шкурок. Даже из цивилизованных колдунов кое-кто пользуется для сосредоточения вспомогательными предметами.

Возможно, и даже вполне вероятно, что силы пришельцев еще больше, чем успел увидеть Тауринкс, и проверять их покуда рано. Конечно, следовать за ши друид мог бы сколь угодно долго, оставаясь незамеченным, — все же плохие из демонов следопыты, сами идут, не таясь, а по сторонам не смотрят. Таким даже простого охотника не поймать в лесу, а уж друида могут искать хоть до кукушкиных похорон. Но двигался отряд почти прямиком к деревне. Если так...

Друид задумался. Едва ли эти воины идут грабить — не бывают так послушны своим командирам мародеры. Скорей всего, им нужен пленник. Хотя бы один. Хороший провидец выдернет из человеческого рассудка знание языка, как хозяйка — морковку из грядки.

Возможно, окажись на месте Тауринкса человек, более знакомый с военным делом, он и решение принял бы иное. Друид же решил сдаться врагу.

Причина для такого поступка у него была весьма веская. Кого бы ни схватили ши в деревне или на подходах к ней, это окажется коренной житель земель Бхаалейна. Вместе с языком он поведает демонам немало интересного о здешних краях, войске своего владетеля, его сродственниках и наймитах. Тауринкс же ни о чем этом не имел понятия. В замке Бхаалейн он до сих пор не побывал — как раз в ту сторону лежал его путь, когда беседа со старостой приречной деревни направила стопы друида к стоячим камням, — и даже о родовом даре тамошнего хозяина имел самое смутное представление. Кажется, ат-Бхаалейны были движителями, но каких способностей — Тауринкс не мог бы сказать. Что же до его дружины, никаких сведений о ней друид не мог выдать даже под взглядом провидца. А кроме того — серебряная гильдейская бляха накладывала на друида обязательства не только перед его возлюбленными лесами. Благо людской поросли также находилось в его ведении, и он не мог остаться в стороне, когда угроза нависала над каким-то, еще неведомым, жителем поречья, не мог не занять его место.

Друид перестал таиться и побрел по лесу, стараясь создавать как можно больше шума и наступать на каждый хрусткий сучок.

Надо отдать должное дозорным ши — идущего по лесу человека они заметили чуть быстрее, чем слепоглухой крот. Столпившиеся у подстегнутого друидом брыскун-дерева пришельцы едва успели растянуться в походную череду, когда по лесу разнеслось радостное немелодичное кваканье одного из разведчиков.

Теперь главным было — не выдать себя. Не показать, что ты не в первый раз видишь этих людей, что знаешь, как должно бояться железок на грубых ремнях.

Когда ши окружили Тауринкса, друид ощутил нечто похожее на страх. Просто потому, что их было много. Они были чужды, они болтали на непонятном языке, словно бы созданном для презрения и вражды, перемигивались и бесстыдно разглядывали друида, словно скомороха на ярмарке. И от них пахло — не только потом и прелой тканью, не только металлом и почему-то земляным маслом. От демонов исходил кисловатый запах, которому Тауринкс не мог подобрать определения. От этой слабой, острой вони у друида вставали дыбом волоски на шее.

Воевода бросил что-то повелительное, и дружинники чуть расступились. Тауринкс ощутил нечто похожее на благодарность к этому человеку, рассматривавшему его так пристально.

Потом воевода протянул Тауринксу руку — правую, ладонью внутрь. Что может означать этот жест, друид не имел понятия, поэтому повел себя так, как, по его понятиям, должен был повести себя застигнутый врасплох путник: поднял руки перед собой, ладонями вперед, показывая, что безоружен и не желает зла. Воевода, помедлив, повторил его жест. За его спиной один из дружинников, беззвучно хихикнув, так же поднял руки и скорчил потешную рожу. Товарищ дернул его за рукав, мотнув в сторону друида подбородком.

Тауринкс обвел взглядом своих пленителей. Какая, однако, разномастная компания подобралась. Обычно по лицу собеседника можно сразу определить, из какой тот части Эвейна. В больших деревнях все друг другу какая ни на есть, а родня, а коли в этой деревне близких нет, так найдутся в соседней — во-он там, за полугорком, тут как раз промежду заводка будет, там наши парни за их девками поглядают... а их — за нашими. А уж владетельских приблудков среди них каждый четвертый — кому же из деревенских баб неохота родить чародея? Диво ли, что лица обитателей той или иной местности схожи? Даже волшебники, хотя обязанности порой заводили их в самые далекие концы земли, самим своим обликом выдавали происхождение — из крестьян или владетелей, из купцов или потомственных магов, с севера или юга, востока или запада. И всякий, кому приходилось по воле службы встречать жителей разных мест, невольно научался выделять взглядом эти особенные черты.

Обступившие друида люди (про себя Тауринкс как-то незаметно начал называть ши людьми) словно бы явились из разных концов огромной страны, не уступавшей по размерам всему Эвейну — не только Серебряной империи, но континента от края до края. Слишком разными, несродственными были их лица. Пожалуй, иных Тауринкс вовсе отнес бы к другому народу, чем широколицее, курносое большинство. Но все они явно нанимались в одну дружину или принадлежали к одной орде. Совершенно одинаковые штаны и рубахи, ремни и сапоги, точно владельцы их находили некое извращенное удовлетворение, уподобляясь муравьям. Лишь присмотревшись, друид начал выделять взглядом мелочи, отличавшие облачение одного воина от другого.

Оглядев Тауринкса с головы до ног — друид при этом постарался скорчить как можно более безобидную рожу, — воевода, как видно, остался увиденным доволен. Он приказал что-то дружинникам и, глядя друиду в глаза, резко, повелительно махнул рукой назад, туда, откуда пришли демоны.

Тауринкс с радостью двинулся в указанном направлении. Так, правда, они оставляли в стороне стоячие камни. Но главную свою задачу он исполнил — деревня осталась позади. Теперь, даже если демоны убьют его и пожрут тело, исполнительный староста пошлет гонцов владетелю Бхаалейна, и случится это очень скоро. В конце концов, что может произойти за неделю?

Лева Шойфет почесал нос, темя, локоть, ягодицу, извернувшись — лопатку и понял, что если так будет продолжаться, то сдерет с себя кожу раньше, чем переведет хоть слово. Поэтому он откинул одеяло и встал. С чтением в постели, к которому он так пристрастился дома, придется повременить.

Одно было хорошо — ему выделили отдельную палатку. Конечно, стояла она в ряду совершенно таких же палаток, где обитал офицерский состав, а толстый брезент каким-то волшебным образом пропускал не только запахи, но также комаров, мух и чей-то оглушительный храп. Лева и раньше знал про себя, что он изнеженное, никчемное создание — это было мнение дедушки, ветерана двух войн, — но, проведя бессонную ночь, окончательно в этом уверился. Или так, или это не военная база, а концлагерь, и майор Кобзев вознамерился сделать подотчетный ему личный состав совершенно юденфрай.

Однако палатка, как ни крути, была отдельная. В ней была койка, стол, на который можно было опереться локтем, стул, на который можно было сесть (и еще один, который Лева не то сломал сам, не то выявил скрытый дефект — короче, на него сесть было нельзя), тумбочка, куда Левины пожитки можно было поместить восемь раз, и лампа, которая иногда горела (а иногда — нет, причем закономерности Лева пока не выяснил). Еще была горстка книг, которые Лева нашел сложенными аккуратной стопочкой почему-то в ящике из-под гранат: две полезные, три — нет, и «Материалы XXIV съезда КПСС». Материалы Лева спрятал под подушкой, решив, что оставлять их в ящике — политически незрело, потом устыдился и перепрятал в тумбочку, а все остальное уложил на стол.

Первое утро в новом мире Лева Шойфет начал с того, что проспал побудку. Поэтому его растолкали в шесть часов утра довольно невежливо, приказали одеться, выгнали из палатки, заставили минут пять выслушивать идиотский спор о том, касается ли лейтенанта Шойфета утреннее построение, потом явился Кобзев, на всех, включая безответного Леву, наорал и отправил переводчика досыпать. Лева исполнительно доспал, в результате чего опоздал на завтрак и начал трудовой день холодными макаронами. Макароны были невкусные, но словоохотливый повар уверял Леву, что так роскошно, как здесь, кормят разве что кремлевских курсантов.

После завтрака обнаружилось, что делать Леве нечего. До сих пор миссия помощи не сталкивалась с местным населением и тем более не вела разговоров. Все данные, какими располагало командование, были получены при помощи беспилотных самолетов-разведчиков с фотокамерами, облетавшими окрестности на высоте двадцати километров. Потом фотографии изучала команда картографов с лупами, споря до хрипоты, то ли на этом холме деревня стоит, то ли у эмульсии зерно такое. Только в последние дни руководство согласилось выделить вертолет для получения более детальной информации. Летчики видели несколько деревень, довольно больших, узкие дороги, а один клялся мамой и партбилетом, что на отдельно стоящем холме приметил замок совершенно средневекового вида.

Кобзев, к которому рискнул обратиться одуревший лингвист, пообещал, что в течение дня все изменится, а до тех пор потребовал не приставать к нему с дурацкими вопросами. Общаться с товарищами по несчастью Леве как-то не хотелось, поэтому он отправился в палатку с намерением сбросить нелепые сапоги и полистать «Компаративную лингвистику».

Стрекот вертолета поначалу прошел мимо Левиного сознания, все еще занятого проблемой большого сдвига гласных в среднеанглийском наречии. Только когда еле слышное цокотание переросло в мощный рокот, грозивший пробить полог палатки и смести лингвиста вместе с учебником, Лева понял, что происходит нечто не вполне ординарное. И как раз в этот момент в палатку ворвался незнакомый Леве старлей.

— Товарищ... лейтенант, — скомандовал он, — срочно к майору Кобзеву!

— Угу, — по привычке брякнул Лева и, натолкнувшись на недоуменный взгляд, поправился: — Так точно!

— По уставу положено отвечать «есть!», — поправил старлей язвительно.

Лева промедлил секунду, нагнувшись завязать шнурки, которых на сапогах отродясь не было. Старлей зашипел сквозь зубы, и лингвист опрометью ринулся из палатки.

Вертолет садился посреди базы, напротив командирской палатки. Ветер ударил Леве в лицо, такой сильный, что веки под его давлением закрывались сами. Вот коснулись земли маленькие, словно игрушечные колеса, стих оглушающий рокот, и не успел замереть пяти-лопастной, будто красная звезда, винт, как из люка начали один за другим выпрыгивать неуловимо похожие друг на друга парни в пятнистой камуфляжной форме.

К командиру подошел Кобзев, спросил о чем-то — Лева стоял далеко, и уши его еще ныли от звукового удара, так что лингвист ничего не услышал, — кивнул, явно довольный ответом. Командир махнул рукой, и двое парней покрепче бросились помогать вылезающему из вертолета человеку. Тот, впрочем, спрыгнул сам, сделал пару шагов и застыл, оглядываясь.

Лева понял, что это туземец, раньше чем осознал это. Лучшее в мире образование подсказывало, что крестьянин времен мрачного Средневековья должен быть грязен, обтрепан, изможден, забит — короче говоря, заэксплуатирован до полусмерти. Человек, стоявший около вертолета чуть ссутулившись, точно опасался задеть макушкой лопасти, был каким угодно, только не забитым. Слишком уверенно он стоял, попирая широко расставленными ногами утрамбованную площадку, и слишком бесстрашно оглядывал ряды палаток, собравшуюся неизвестно откуда толпу. Незнакомые одежды и непривычные повадки пришельцев из параллельного мира не вызывали в нем опасения или суеверного ужаса.

И нищим он тоже не был. Добротный зеленого сукна... камзол, решил Лева, такие же добротные штаны с кожаными нашивками на коленях и ягодицах, высокие шнурованные башмаки и нечто вроде плаща, но не расплескавшегося свободно за спиной, а пристегнутого к плечам, к поясу, к бедрам. Лева сначала не сообразил, для чего, а потом понял — это на батальных полотнах свободно ниспадающий плащ смотрится красиво, а попробуй пройтись в таком, ни за что не зацепившись и ничего не свалив! А так и удобно, и плащ при тебе, в случае чего — отстегни и заворачивайся. И, словно этого было мало, на груди туземца красовалась серебряная бляха размером с медаль «За отвагу», только не на орденской ленточке, а на серебряной же цепи.

«Может, он дворянин?» — мелькнула у Левы безумная мысль и тут же ушла. Во-первых, при незнакомце не было оружия, если не считать за таковое нож в ножнах на поясе, а рыцари, сколько помнилось лингвисту, не расставались с мечами. И с конями тоже, но коня на вертолете не притащишь. А во-вторых, Леве пришло в голову, что разведчики едва ли потащили бы в лагерь местного феодала — того обязательно хватятся.

Майор Кобзев, едва бросив беглый взгляд на пленника, подошел к Леве.

— Ну, товарищ военный переводчик, — проговорил он с плохо скрываемой насмешкой, — ваш выход.

— Что?.. — выдавил Лева. — Уже?

— Уже, — кивнул Кобзев. — Этого человека мы взяли в лесу. Ваша задача — научиться его языку. В самые сжатые сроки. Чего я могу ожидать?

— Это я смогу сказать завтра, — ответил Лева. — А точно — через неделю. Мы же об их языке ничего не знаем.

— Тогда приступайте, — распорядился Кобзев и отошел на шаг, всем видом давая понять, что он умывает руки.

Лева несмело двинулся к пленнику. Тот оглядел лингвиста с макушки до ног и покачал головой.

Лицо его показалось Леве странным. Нет, не так... Несообразным — вот слово, которое лингвист после краткого раздумья счел подходящим. Волосы незнакомца были очень светлыми, с чуть заметной желтинкой, но кожа — неожиданно темной, северяне не загорают так — густо, стойко. А глаза — ярко-зеленые, совершенно травянистого оттенка. В ухе туземца Лева заметил золотую серьгу и почему-то смутился.

С чего же начать? Конечно, учить язык в общении с его носителем куда проще, чем расшифровывать иероглифы, как Шампольон. Но как быть, если не знаешь самых основ строения здешнего наречия? В конце концов — агглютинативный это язык или изолирующий?

Тогда Лева решил начать с самого простого.

— Человек, — проговорил он отчетливо, тыча пальцем себе в грудь. — Лева. Человек, — он показал на майора. — Майор Кобзев. Человек, — в третий раз повторил он, указывая на туземца, и сделал паузу, ожидая ответа.

Он не очень верил, что получится с первого раза. Но незнакомец улыбнулся.

— Тауринкс, — произнес он с такой же преувеличенной отчетливостью. — Тауринкс ит-Эйтелин, беарикс вре-тан ан-Эвейн.

Имя — если это было имя — показалось Леве похожим на кельтское. Хотя по одной фразе судить о звуковом строе всего языка наивно.

— Пойдемте, — махнул Лева рукой в сторону палатки, служившей одновременно офицерской комнатой отдыха, красным уголком и еще много чем.

Тауринкс, чуть помедлив, послушно двинулся за ним, сопровождаемый даже не двумя — четырьмя парнями в камуфляже. Майор Кобзев шел рядом, и на лице его читалось нескрываемое самодовольство.

В палатке с Левой случился конфуз. Он намеревался усадить туземца за стол и очень переживал, как объяснить это неграмотному крестьянину. Но Тауринкс, едва окинув взглядом стол, спокойно уселся на самый мягкий стул, выбрав его, как назло. Кобзев хотел было выматериться, понял, что теряет лицо, и угрюмо устроился рядом, пронзив взамен туземца гневным взглядом ни в чем не повинного Леву.

Лева налил в стакан воды из графина, демонстративно отпил сам, подал Тауринксу.

— Вода, — проговорил он.

— Ватра, — откликнулся Тауринкс, брезгливо принюхиваясь.

Дальше пошло веселее. Они одолели добрых две дюжины слов, прежде чем в голову Левы закралось страшное подозрение.

— Товарищ майор, — обратился он к Кобзеву, прервав обмен понятиями. — Можно послать кого-нибудь ко мне в палатку за книгой? «Компаративная лингвистика»?

Майор коротко кивнул. Один из охранников сорвался с места и выскочил из палатки.

— И... — Лева смущенно прокашлялся. — Здесь нельзя нигде достать картинки зверей?

— Каких зверей? — изумился Кобзев.

— Лесных, — еле слышно прошептал Лева. — Медведя, волка... Домашних тоже бы неплохо.

Кобзев так изумился, что, забыв о напускной невозмутимости, ошарашено почесал затылок.

— Только заказать с Большой земли, — признался он.

— Черт... — беспомощно ругнулся Лева. — Так срочно надо...

— Капитан Перовский хорошо рисует, — внезапно подал голос один из оставшихся охранников и смолк испуганно.

— Ко мне, — приказал Кобзев.

Два слова спустя принесли «Компаративную лингвистику», и Лева рылся в ней, как барсук, до прихода Перовского. Капитан был перемазан смазкой и раздражен.

— В чем дело? — поинтересовался он у Кобзева, не слишком смущаясь субординацией.

— Нарисуйте волка, — приказал гэбист.

— Из «Ну, погоди!»? — съехидничал Перовский.

— Нет, — испуганно замахал руками Лева, — настоящего. Как можно более похоже. И медведя... если сможете. Еще лошадь, лосося и орла.

Перовский пожал плечами и взялся за карандаш.

— Странный какой набор, — пробормотал Кобзев, наблюдая, как под руками капитана на листах возникают одна за другой на удивление реалистичные картинки.

Тауринкс — если туземца звали так — наблюдал за царящей вокруг суетой с веселым любопытством. Потом внимание его привлекла электрическая лампочка, подвешенная на шнуре с потолка. Он привстал, чтобы оглядеть ее, с неожиданной осторожностью протянул руку, но касаться не стал и только пробормотал себе под нос нечто раздумчивое.

Лева перебрал готовые рисунки.

— Можно вас попросить, — обратился он к капитану, — э... не уходить пока. Вдруг не получится.

Перовский вопросительно глянул на Кобзева. Тот кивнул.

Лева пододвинул к аборигену первый лист, заглянул в последний раз на страницы «Компаративной лингвистики» и, сглотнув, произнес очень старательно:

— Влк...уос?

— Волкас, — поправил его Тауринкс. — Волкас.

Лева шарахнулся от него, точно от гадюки, невесть каким образом разлегшейся на столе. Листок упорхнул и упал бы под ноги, не подхвати капитан Перовский дело рук своих.

— Что такое? — нервно потребовал Кобзев.

— Сейчас... — пробормотал лингвист вместо ответа. — Сейчас...

Он порылся в книге и нетерпеливо дрожащими пальцами достал еще один рисунок.

— Беарас? — спросил он настороженно.

— Бэрас, — согласился Тауринкс.

Лошадь.

— Эпус.

— Этого не может быть, — прошептал Лева, не сводя взгляда с туземца. — Этого просто не может быть...

— Чего не может быть? — Кобзев тряхнул его за плечо. — В чем дело, лейтенант Шойфет?

— Этот человек... — Лева закашлялся, сбился и начал снова: — Местный язык относится к индоевропейской группе.

— Ну и что? — не понял Кобзев.

— Этот язык, — пояснил Лева медленно, точно дефективному ребенку, — происходит от того же корня, что и русский. Я проверил — ур-корни сохраняются. Очень старые корни... похоже на протокельтскии, протогерманскии... может быть, даже протобалтийский... и странные сдвиги в фонетике... но это индоевропейский язык, несомненно.

— Что-то не очень похоже на русский, — скептически проговорил Перовский.

— А вы послушайте! — воскликнул Лева. — Волк — «волкас», почти как в литовском — «вилкас». Конь — «эпус», от пракорня «хепквос», оттуда же греческое «иппос», Эпо-на — богиня-лошадь кельтов. Медведь — «бэрас», в славянских языках этот корень отпал, а в германских остался, так и звучит в немецком — «бер». Вода — «ватра». Солнце — «шоле», как «сауле» в латышском. — Голос его становился все глуше, по мере того как мысли лингвиста все больше занимали проблемы фонетики. — Хм... странно... совершенно нет первоначальных дифтонгов, как повымело из языка, зато новые появились...

— Хорошо, — перебил его Кобзев, — мы вам верим. Это повлияет на скорость вашей работы?

— Да, конечно! — очнулся Лева. — Теперь, когда мы знаем, чего ждать от местного языка, мы достаточно быстро накопим словарный запас. Грамматика не может сильно отличаться от реконструированной... сложная система флексий... все же довольно архаичный язык... Да, дело пойдет куда быстрее, чем я думал.

— Вот и отлично. — Майор удовлетворенно кивнул. — Тогда я вас оставлю... Вы что-то хотели сказать, товарищ Шойфет? — добавил он, сообразив, что Лева не сводит с него страдальческого взгляда.

— Да, товарищ майор, — виновато прошептал Лева. — Я тут подумал... Если это другой мир, параллельный... то откуда туземцы владеют протокельтским?

Кобзев открыл рот, чтобы ответить... Потом медленно закрыл и уставился на Леву так, словно видел лингвиста впервые.

— И в самом деле, — пробормотал он, — откуда?

Гэбист развернулся и выскочил из палатки почти бегом.

— Товарищ Перовский, — умоляюще воззвал Лева, — вы мне не нарисуете еще немного зверушек?

— Капрал?

Крис с удивлением обнаружил, что он словно бы отключился от происходящего. Странно, но миг назад его больше всего на свете занимал тот факт, что здоровенная муха под потолком домика ничем не отличалась внешне от мириад своих аризонских товарок.

— Сэр?

— Пойдете с Пэрротом. — Капитан щелкнул «зиппой», затянулся и, прищурившись, взглянул на Криса сквозь дымное кольцо. — Вопросы?

— Никак нет, сэр! — выдохнул Крис и, четко развернувшись, вышел из домика.

Он прошел до конца «Мэйн-стрит», как уже успели окрестить батальонные острословы рядок сборных домиков, завернул в проход между последним домиком и здоровенным, только что доставленным «Фордом» и замер, уставившись на блестящую свежеокрашенную рейку на борту грузовика.

Черт! Вот уж влип так влип!

До сих пор Крису удавалось избегать близкого контакта с Чокнутым Уолшем. Задачи разведывательно-снайперскому взводу нарезал комбат, а в личное время снайперы тоже держались вместе. Нарываться же в присутствии Седжвика или Глебовски Уолш не рисковал, понимая или, скорее, ощущая звериным чутьем, что на этих людей его «крутость» не подействует.

Погано!

Мысли Криса отчего-то совершили резкий скачок и вернулись к давешней мухе. Может, это действительно простая американская муха, задремавшая на ящике с пайками и неожиданно для себя угодившая в другой мир. Или ее предки самостоятельно прошли свой долгий путь под солнцем этого.

Крис мотнул головой, стряхивая набежавшее оцепенение, и направился к палаткам рядового состава.

Или... ведь не зря же древние британцы громоздили вокруг точки перехода многотонные монолиты. Кто знает, кого они могли притащить сюда в складках своих шкур?

Правая бутса почему-то начала болтаться на ноге. Крис покосился вниз — ну точно, шнурок развязался. Ровно посреди плаца. Сто против одного, что стоит ему только согнуться, как тут же с воплями сбежится пол-лагеря и все эти лопающиеся от скуки лбы будут самозабвенно глазеть на то, как он завязывает шнурок.

Правда, идти дальше, волоча шнурок за собой, еще более неприлично.

Крис опустился на колено и попытался распутать узел.

— Что, сынок, шнурок развязался?

Не прекращая возиться с неподатливым узлом, Крис скосил глаза. Барнс, сержант из взвода Уолша.

— Со всеми бывает, не так ли, сарж?

— Верно. — Барнс шагнул вперед и присел рядом с Крисом. — Говорят, идете с нами?

Запутавшаяся петля наконец поддалась.

— Забавно. — Крис затянул новый узел и выпрямился. — Когда это они наговорить-то успели, если мне капитан об этом только минуту назад сказал?

Барнс посмотрел куда-то вбок.

— Не понимаю я вас, снайперов, — сказал он. — То ползаете себе на брюхе по джунглям, то на одном месте сутками лежите, под себя ходите, и все ради того, чтобы одного-единственного гука уложить. Я как-то ночью, когда они на наш лагерь поперли, за пять минут дюжину напластал.

— И сколько вы в них всадили, а, сарж? — осведомился Крис.

— Да чтоб я считал! — усмехнулся Барнс. — Но окоп наутро был весь в гильзах — земли не видно.

— По статистике, — заметил Крис, — на одного уничтоженного врага во Вьетнаме тратилось 200 тысяч патронов. Правда, сарж, — мы ползаем на брюхе, как змеи, сутками ждем, чтобы сделать один выстрел. Один выстрел — один труп. Простая арифметика, не так ли, сарж?

— Может быть, малыш, — кивнул Барнс. — Даже, скорее всего, так оно и есть. Только Уолшу об этой своей статистике не рассказывай. Он, кроме старого доброго М60, ничто другое за оружие не считает. Тем более что мы сейчас вроде как снова на войне. А на войне, знаешь ли, всякое бывает.

— Ясно, сарж.

— Вот-вот. — Барнс ловко сплюнул сквозь стиснутые губы.

— Пойду-ка я собираться, что ли, — задумчиво сказал он.

— Крис, это правда, что мы сейчас вылетаем? — завопил Боллингтон при виде входящего в палатку напарника.

— Да.

— С Шотландцем? То есть, — отчего-то смутившись, поправился Джимми, — я хотел сказать, с лейтенантом Пэрротом?

— К сожалению. — Крис присел перед своей сумкой и начал методично перекапывать ее содержимое. — Мы летим с взводом Пэррота. Поэтому немедленно захлопни пасть...

Джимми, который и в самом деле замер с отвисшей челюстью, поспешно водворил ее на место, сопроводив это действие звонким «клац».

— ...И продолжай держать ее закрытой все время, — закончил Крис, — если не хочешь заработать от Чокнутого Уолша полный карман неприятностей.

— Слушаюсь, капрал! — Джимми изобразил растопыренной ладонью что-то вроде салюта. — Сэр, есть одна просьба, сэр. Разрешите взять вместо этого старья нормальную M -16-ю, сэр? Это ведь не специальное снайперское задание, сэр? Разведка и контакт с местным населением?

— Откуда у вас такие сведения, рядовой? — наигранно удивился Крис. — Впрочем, это неважно. В просьбе отказано.

— Мм?

Крис прекратил археологические раскопки и задумчиво уставился на Боллингтона.

— Вообще-то ты мог бы сообразить сам, — медленно произнес он, — или тебе должны были объяснить в Квонтико. Для боя в лесу нужен калибр побольше, патрон помощнее.

— А чем тебе плох 23-й?

— На второй месяц моего пребывания в Панаме, — Крис наконец вытянул из сумки футляр бинокля и задумчиво рассматривал его шершавую пластиковую поверхность, — к нам привезли двоих убитых морпехов — они натолкнулись на герильерос, местных левых повстанцев. Случилось это на банановой плантации, а эта травка там вымахивает ярдов до пяти. И те, и другие успели дать по одной очереди. При этом герильерос из своих «Калашниковых» попали в цель, а наши ребята — нет. Догадываешься, почему?

— Н-не совсем.

— Пуля у M 16-й в полете нестабильна, — пояснил Крис. — Чуть что, малейшая преграда, и она мигом начинает кувыркаться и рикошетировать куда попало. Так что не дури голову. Старичок «винчестер 308» — это как раз то, что доктор прописал.

— Понял, — серьезно отозвался Боллингтон. — Учту.

Стольный град Андилайте недаром прозывался сребро-каменным. Большая часть его башен сложена была из белого, полупрозрачного стекляник-камня, сверкавшего под лучами полуденного солнца, как начищенное зеркало.

С надвратной площадки замка Коннегейльт открывался прекрасный вид. Даже самые высокие башни оставались далеко внизу, высовываясь, точно руки утопающих, из зеленой пены по всему граду росших дерев. Замок словно смеялся над тщеславием строителей, намерившихся поспорить с прихотью природы, воздвигшей над городом невероятный обелиск Межевой скалы. Не спорить с мощью бытия, но обратить ее себе на пользу — таков был урок замка, искрившегося алмазной каплей в небе над разнежившимся в летней жаре Андилайте.

Дартеникс ит-Коннеракс боялся высоты. Впрочем, чтобы ублажить стоявшего рядом с ним человека, он пошел бы и на большую жертву, чем отстоять с ним добрый час на упомянутой надвратной площадке. Ратвир ит-Лорис, помимо родового дара, обладал еще одним, не вполне чародейным, зато весьма могучим — даром располагать к себе людей, особенно близких.

А ближе Дартеникса у рано осиротевшего Ратвира не было, пожалуй, никого. За долгие покойные годы род стражей пришел в упадок. Когда погиб отец мальчика, Лорис иг-Арвир, среди кровных его родичей не нашлось никого, кто смог бы взять на себя воспитание своенравного юнца. С мудростью, достойной государственного деятеля, дядя поручил Ратвира заботам Дартеникса, родовитого анойя, пробивавшего себе дорогу наверх при дворе исключительно хитроумием, не полагаясь на обошедший его при зачатии дар.

Дартеникс, тогда еще и не мечтавший о советничьей цепи, согласился с неприличной поспешностью — прекрасно понимая, какие радужные перспективы открывает перед ним место дядьки при юном страже. Не ожидал он одного — что привяжется к своему подопечному, как не привязывался ни к одному живому существу на своем пути. Он не завел семьи, чем вызвал немало слухов и грязных сплетен (из которых обвинявшая его в противоестественном грехе была еще не самой мерзкой), не оставил по себе наследника, чем вызвал тихую радость родни, предвкушавшей, как по смерти могущественного советника все его достояние получит, по старинному закону, самый таланный — тот, кто победит в состязании чародеев под присмотром мастеров гильдии. Вся его жизнь была посвящена двум неразрывно сплетенным целям — благу Эвейна и благу Ратвира.

И юноша платил своему воспитателю нежной привязанностью. Правда, переносить эту бурную любовь с годами становилось все труднее — мальчишка вырос, сил у него прибавилось, а затеи, которыми молодой Ратвир пытался порадовать дядьку, становились все изощренней. Иной раз даже родной его дядя, покачивая головой, ронял нечто в том смысле, что молодому человеку пора бы остепениться.

К потаенному сожалению Дартеникса, как раз остепениться-то Ратвир был не в силах. Для этого требовалось, самое малое, найти себе дело по руке — а дела подходящего Ратвиру не находилось. Родовой свой дар применить он ну никак не мог — слыханное ли дело, зазря стража призывать! — а иными дарами не владел, кроме разве что слабенького провидческого, да и существование последнего Дартеникс выводил исключительно косвенным образом — уж больно ловко угадывал юноша настроение окружающих, едва ли хуже главы гильдии провидцев, но тому вежество указует истинную силу дара своего предательского скрывать, дабы не смущать добрых эвейнцев. К правлению способностей Ратвир не проявлял — скучным это занятие ему казалось и изрядно неблагодарным, вроде черпания воды решетом, о чем он своему учителю не раз заявлял открыто. В лености и недостаточном прилежании упрекнуть Ратвира нельзя было, однако силы прикладывать он предпочитал в тех областях, где, пусть и ценой кровавого пота, можно было достичь непреходящего успеха. С его способностями открытой могла остаться разве что военная карьера, однако ж заставлять стража вести войска — все равно что драгоценным янтарем мостить дороги. Воевод по окраинным землям много, там что ни дружинник, то готов тысячу в бой вести, а стражей — на всю Империю один род, а в том роду... полноте, да наберется ли десяток взрослых, обученных чародеев? Случись беде — и едва ли хватит их, чтобы отвести ее.

А в результате неприкаянный Ратвир болтался в столице, точно льдинка в стакане, и даже его солнечный нрав с трудом помогал молодому стражу переносить безделье.

Многому он, однако, научился хорошо — к некоторому удивлению Дартеникса, в свое время отчаявшегося дождаться, когда его подопечный доведет наконец хоть одно дело до конца. Ратвир умел драться на мечах и врукопашную, прекрасно танцевал, а еще лучше — ориентировался в хитросплетениях гильдейской политики. Кроме того, у него наметилось необычное, но поощряемое Дартениксом увлечение. Ратвир ит-Лорис собирал странности — всякие, будь то исторические казусы или причуды природы. Упоминание в старинных хрониках уникального чародейного дара могло привести его в экстаз и на неделю заставить закопаться в старинные архивы, чтобы прояснить судьбу талана вместе с его носителями.

Опытный советник поддерживал своего воспитанника в этой странной причуде, имея на то свои, сугубо шкурные интересы. Он проследил, чтобы первоначальный всплеск беличьего собирательства, когда Ратвир просто складывал найденное в свою обширную память, чтобы добытые сведения сгнили там безвозвратно, как орехи в занытке, незаметно перешел в упорное стремление докопаться до самых корней события. Теперь юноше мало было знать «что» — он стремился выяснить «почему». А это было первым шагом на пути к тому посту, на который Дартеникс прочил своего ученика.

Он готовил себе преемника. Пока что себе.

— Вот, — внезапно проговорил Ратвир, нетерпеливо указывая вниз. — Вот оно.

Над стоячими камнями, громоздившимися на Мертвом холме за окраиной Андилайте, поднялось вдруг зарево, такое бледное, что Дартеникс даже не уловил, был ли у негo цвет. Зарево продержалось несколько мгновений и угасло, потом появилось снова, мелькнуло несколько раз и погасло — уже окончательно.

— Вот такое... явление, — с тяжелым сарказмом молвил Ратвир.

Советник промолчал. Пускай он не обладал даром улавливать чувства, но опыт общения с подопечным научил его, когда стоит ответить, а когда — промолчать. Если не подстегивать Ратвира, он сам все расскажет гораздо лучше.

— А я все никак не могу убедить дядю, что это признак грядущего вторжения, — раздраженно выговорил юноша. — Я составил график появления, насколько мог, — определенный ритм есть, но не все вспышки в него укладываются. Но я специально попросил Альтерикса открыть мне ворота на Северную гряду, где есть стоячие камни близ Тройкирна — там то же самое. Камни пробуждаются, Дартеникс... и мне не нужно чертить таблицы, чтобы понять это. Я чувствую.

Еще бы. Кому, как не стражу, чувствовать надвигающийся разрыв в ткани бытия.

— И что ваш дядя? — поинтересовался советник, поняв по затянувшейся паузе, что сам Ратвир больше ничего не скажет.

— Выжидает, — с отвращением бросил юноша. «Впрочем, какой он уже юноша... мужчина, пусть и молодой, это я, старея, называю его так по привычке». — При том, что выслать разведчиков к стоячим камням не будет стоить Империи ничего... а своевременное предупреждение — очень многого... не понимаю. Возможно, он надеется на свой дар... но тогда его талан сильно пострадал за годы, потому что он не чувствует ничего.

— Тогда тебе будет интересно почитать кое-какие письма с окраин, — заметил Дартеникс как бы невзначай. — Нечто похожее творится на востоке и западе.

— Да? — с интересом переспросил Ратвир. — Тогда пойдем.

Дартеникс, сходя с площадки, обернулся. Город по-прежнему покойно дремал, уверенный в собственной безопасности, покуда с высоты за ним приглядывает замок Коннегейльт — Безумие Конне, построившего свое обиталище на отвесной скале.

Надеюсь, что я сумею удержать тебя достаточно долго, мальчик. Чтобы ты не повздорил с дядей прежде, чем твоя правота станет очевидна для всех, а не для одного меня.

Тяжело все же быть племянником императора.

Едва стрекот «хьюи» сошел на нет, старший сержант Уолш подхватил пулемет, на ствол которого он картинно опирался все время высадки, и, покосившись на лейтенанта, заорал:

— Становись!

После нескольких секунд замешательства взвод сумел придать себе форму, отдаленно напоминающую строй.

Уолш скривился и прошелся вдоль замерших морпехов.

— Слушайте сюда, чертовы свиньи, — прорычал он, останавливаясь на правом фланге. Стоявший напротив рядовой-негр, выкатив и без того немаленькие глаза, с ужасом уставился на пулеметный ствол, направленный точно ему в живот.

— Сейчас проверим, осталась ли в ваших куцых мозгах хоть крупица того, что я вбивал в них за последние восемь месяцев. Мы идем в бой... — Какой еще, к черту, бой, подумал Крис, что он несет? — ...И если хотите сохранить ваши задницы целыми, слушайте, меня, как мамочку и папочку, потому что, — голос сержанта упал почти до шепота, — любого, не выполнившего мой приказ, будь он сам господь или главнокомандующий Джордж Вашингтон... я пристрелю на месте!

Кто-то в строю с шумом выдохнул воздух.

Чокнутый Уолш выдержал паузу, злобно буравя взглядом стоящих перед ним морпехов, и продолжил уже нормальным голосом:

— Наша цель — селение в двух милях к... — Уолш осекся, вспомнив, должно быть, о поголовно свихнувшихся на компасах, — ... в двух милях отсюда. Зайдем, поспрашиваем, — сержант хитро улыбнулся, — попытаемся наладить контакт с местными. Крайне желательно уговорить кого-нибудь из них прокатиться с нами до базы. Поскольку командование еще не решило, — ухмылка Уолша все больше становилась похожа на оскал, — насколько местные туземцы дружелюбны, оружие держать наготове, но первому, кто выстрелит без моего приказа, порву задницу в клочья!

Чокнутый еще раз оглядел строй.

— Квинси — в дозор. Аричелла — правый фланг, Дакакас — левый. Манфель и Рид — в хвост. Двинули, парни.

В общем, распорядился Уолш достаточно разумно, подумал Крис, пропуская взвод мимо. Опыта-то у него хватает. Хотя... Манфель, как и снайперы, был придан взводу, и Уолш мог не желать, чтобы в ответственный момент чужаки путались у него под ногами.

Манфель возглавлял расчет тяжелого пулемета. Крис мимолетно посочувствовал этим ребятам, натужно пыхтящим под тяжестью патронных лент. По сравнению с ними они с Джимми шли, считай, налегке.

Идти было легко. Этот лес ничуть не походил на зеленую стену панамских или колумбийских джунглей. Обыкновенный лиственный лес, бежишь по нему, словно скаут из какой-нибудь Тексаны, штат Миннесота, вот только змеящиеся кое-где чудовищные, в рост человека, корни... словно сбежавшие из низкопробного ужастика.

— Связь держи мне! — донесся спереди рык Уолша. — Держи!

— Стараюсь, сэр! Но рация... это старье, не знаю, где его выкопали... и потом, здешняя атмосфера, сэр! Она какая-то неправильная... сигнал то появляется, то опять глохнет.

— ...я сказал. Если не будет связи, я тебя так пну, что мигом на базе очутишься. Я должен иметь возможность в любой момент вызвать поддержку!.

— И какую же поддержку вы будете вызывать, а, сарж? — осведомился один из морпехов. На его лоснящемся от пота предплечье ярко алела татуировка «Чикаго Буллс». — Шестидюймовую батарею или эскадрилью с авианосца?

— Замерли!

Лес обрывался как-то сразу. Неправильно. На опушке леса всегда обычно бывают заросли каких-нибудь кустиков, молодых деревьев. Если только, подумал Крис, эту границу, отрезая у леса ломоть за ломтем, не провел человек.

— Так, — произнес Уолш, глядя на деревню, и, сорвав зачем-то с ближайшего дерева лист, принялся сосредоточенно сминать его в комочек.

Крис покосился на лейтенанта Пэррота. До сих пор тот не произнес не слова, но сейчас-то... Как-никак первый контакт с людьми из иного мира, историческая, можно сказать, минута. Конечно, люди эти всего лишь грязные крестьяне, ну так ведь и Колумб тоже наверняка сначала наткнулся на какого-нибудь нищего рыбака.

Нет, Пэррот, похоже, дар речи утратил напрочь.

— Значит, так, — медленно произнес Уолш. — Манфель, ты со своей громыхалой оседлаешь холм, поближе к дороге. Рид — во-он тот куст с белыми хреновинами на ветках. Барнс и Кюммель — вправо и влево на триста ярдов. Квинси остается здесь. Выдвигаемся через пять минут.

«Не нравится мне все это», — подумал Крис, пробираясь к указанному кусту. Белые «хреновины» при более близком рассмотрении оказались большими, дюймов восемь в поперечнике, и ужасно сложными конструкциями белого пуха. Этакая гигантская, да еще к тому же объемная снежинка. Непонятно, как их не сдуло первым же порывом ветра, но красиво просто чертовски.

Хижины выглядели непривычно. Крис на своем коротком веку успел повидать, на картинках и вживую, множество различных построек, начиная от коробочных домиков далласских нищих и заканчивая плетеными хижинами панамских индейцев. Но тут было что-то другое, причем сразу даже и не скажешь, что именно. Вроде бы все на месте — островерхая двускатная крыша, дверь, застекленные в мелкую клетку окна — выходит, не такие уж дикари здесь живут, — и все-таки что-то...

А Уолш дергается, решил Крис, переводя прицел на землю перед крыльцом, где беспорядочно копошились... индюки? Нет, мелковаты. Какие-то лохматые куры. Можно подумать, мы тут зачистку местности проводить собрались.

Сначала в поле прицела попали ноги. Крис приподнял винтовку.

Скорее всего, это была женщина. Среднего роста, коренастая, со спутанной гривой соломенного цвета волос, одетая в юбку до колен и накидку из грубой серой ткани, она стояла спиной к снайперам.

— Ох! — восхищенно выдохнул рядом Джимми. — Но они же... совсем как мы.

— А ты ожидал, — прошептал Крис, не отрываясь от прицела, — что они будут с рогами и хвостами?

— Нет, но...

Первый выстрел хлопнул неожиданно. Затем еще один... еще, в стрекотание эм-шестнадцатых вплелся гулкий бас пулемета.

— Черт! — заорал Крис. — Нет! Дьявол вас всех побери, нет!

— Смотри!

Из-за крайнего домика выскочила крохотная фигурка, ошалело метнулась вправо-влево и стремительно бросилась бежать как раз в сторону куста, в котором засели снайперы.

Это был подросток, почти мальчишка. Босой, в рваной рубахе, он бежал со всех ног, кидаясь из стороны в сторону, словно заяц. До него было метров тридцать, когда ткань у него на груди внезапно лопнула, разлетаясь кровавыми комочками, и он с разбегу рухнул на землю.

— Придурки, да вы же в нас могли попасть! — заорал, вскакивая, Боллингтон.

Крис перекатился на бок и сел.

— Господи боже всемогущий, — прошептал он. — Они устроили еще одно Сонгми.

Глава 3

Тихо было в лесу. Слишком тихо. Копыта лошадей били в поросшую немятой травой дорогу с таким грохотом, будто боевые бескрылые драконы наступали на незримую крепость. Только граяли где-то впереди вороны.

— Слишком тихо, — повторил про себя Линдан.

Владетель не выслал вперед дозора — что ж, его право, тем более что один из его наймитов — провидец. Вон, скачет пообок владетеля, шарит глазами по кустам, будто это в помощь его чарам. Хотя если на высоких амбоях засели вражеские колдуны, им нетрудно будет накрыть небольшой отряд смертными чарами, прежде чем соратники Ториона ит-Молоя опомнятся.

Деревня показалась из-за леса неожиданно. Ни полей, ни вырубок — просто дорога, вскарабкавшись с непомерным трудом на гребень холма, упала, обессилев, в чей-то огород.

Несомненно, здесь случилось нечто ужасное. Линдан не чувствовал присутствия магии, близкого и угрожающего, но ничто иное не могло враз лишить жизни всех насельников этого проклятого богами места.

Черные, сытые вороны лениво перелетали с места на место, обсуждая на своем жестоком языке вкус детских глаз. Носилась между домов чудом уцелевшая одинокая свинья, жалобно хрюкала, и голос ее звучал совсем по-человечески. Тела валялись на улицах, во дворах, кровь давно впиталась в землю, в доски, в самый воздух, пахнувший медью, холодом и еще чем-то странным, незнакомым и оттого пугающим. Смерть пришла сюда недавно — не прошло и суток, — и потому запах разложения еще не перебил все прочие.

Насколько мог судить Линдан, во всей деревне не осталось ни единой живой души. Само по себе это не было странно — на то она и боевая магия, чтобы убивать. Но молодому наймиту не давала покоя свинья. Смертные чары действуют на всех — или ни на кого, такова их природа. Кроме того, если бы тут поработал чародей-убийца, не пролилось бы столько крови.

Спешившись, владетель Дейга подошел к распростертому посреди деревенской площади телу.

— Странно, — проговорил он негромко, но голос его разнесся, казалось, по всей окрестности. — Льяндорз, Линдан, подойдите сюда.

Линдану и раньше доводилось видеть, как ловко Дейга обходится со своими людьми. Возможно, это умение тоже являлось родовым, отчасти компенсируя слабость наследного дара. Вот, например, к целителю Дейга всегда обращался его родным говором, хотя мог бы произнести имя и на всеобщем — Лландауркс.

Юноша послушно исполнил приказ — а что делать? Хотя Линдану очень не хотелось приближаться к мертвому. Он вырос в точно такой же деревне, в похожих краях, а не в замковых чертогах властителей или городских палатах гильдейских чародеев, и суеверия простонародья имели над ним большую власть, чем мог бы признаться себе молодой наймит. А в народе неизменно считалось, что общение с мертвыми отнимает дар.

— Что вы скажете об этой ране? — требовательно вопросил владетель, указывая на покойного.

Целитель нагнулся, поводя ладонью над кошмарным месивом из сгустков крови и перемолотого мяса.

— Весьма необычно... — пробормотал он, явно чтобы потянуть время.

Это и Линдан мог сказать, хотя за свою недолгую жизнь ему привелось видеть не столь уж много смертей. Эта рана не была нанесена мечом или стрелой. Даже вырезая наконечник из бесчувственного мертвого тела, невозможно так его изувечить.

Льяндорз ухватил тело за плечи, поднатужившись, перевернул. К удивлению Линдана, рана оказалась сквозной. Но с обратной стороны это была лишь небольшая кровавая дырочка.

— Весьма любопытно, — заключил целитель, отряхая руки. — Такие повреждения мог нанести быстро летящий предмет. Летящий намного быстрее стрелы. Вначале он пробивает кожу и мясо, потом теряет скорость и начинает их рвать.

— Вам уже приходилось сталкиваться с подобным? — прищурился Дейга.

— Однажды, — кивнул целитель. Лицо его как-то враз постарело. — Это сделал обезумевший чародей-движитель. Он метал мыслью мелкие камушки, так споро, что нельзя было уследить за их полетом. Чтобы усмирить его, потребовались соединенные усилия трех гильдейских магов.

— Но откуда здесь, в глуши, мог появиться безумный маг? — риторически вопросил Дейга.

— Это, — целитель с гримасой боли на лице обвел рукой мертвую деревню, — сделал не маг.

— Почему? — вопросил Дейга таким тоном, будто и сам пришел к тому же выводу, но мечтает о том, чтобы ошибиться.

Льяндорз вновь повел рукой.

— Тела, — пояснил он. — Эти люди разбегались, точно напуганные овцы. Большинство из них поражено в спину.

Дейга поднял брови. Линдан уже понял, к чему клонит волшебник.

— Я, конечно, потомственный целитель, — пояснил немолодой чародей, — но полжизни я провел в деревне немногим больше этой и знаю здешний народ. Мне тяжело вообразить, что могло бы напугать его до такой степени. Во всяком случае, это не чародей, ибо чародеи привычны вам, богачам с Западных пределов. — Невеселая усмешка на его лице подсказывала, что обидные слова не следовало принимать слишком близко к сердцу — малолюдный Филаннайх, где родился Льяндорз, среди прочих земель Серебряной империи почитался нищим и безволшебным.

Линдану вспомнился отец. Что могло бы напугать его так, чтобы отец бросился бежать, не разбирая дороги, забыв о семье? Уж всяко не дракон. На драконов отец по молодости ходил с вилами. И никак уж не чародей, хоть какой могучий.

— А кроме того, — продолжил Льяндорз, — я нашел снаряд, которым это проделано. Вот.

Он протянул Ториону ит-Молою ат-Дейга что-то маленькое и кровавое. Линдан пригляделся. Это была кривая свинцовая лепешка.

— Мне трудно представить, зачем маг может носить с собой мешок свинцовых шариков, — пояснил целитель. — Разве что он замыслил эту бойню заранее... но это отдает таким безумием, в которое я не верю.

Владетель с силой потер лоб. Из-под шелома стекали капли пота, мелкие и мутные.

— Найдите мне тело старосты, — приказал он. Линдан вместе со всеми бросился выполнять команду, но Дейга остановил его.

— Обожди, мальчик, — проговорил он, и Линдан даже не обиделся на «мальчика». — Ты мне пригодишься здесь... если правда то, что ты нарассказал о своем втором даре.

Молодой наймит уже пожалел, что поведал об этом, поступая на службу. Возможно, это и помогло ему попасть в дружину владетеля Дейга, но, право, жить просто огневиком было бы легче. Похоже было, что сейчас он познакомится с родовым даром Дейга.

— Господин! — окликнули с дальнего конца площади. — Похоже, он тут!

Тело и впрямь могло принадлежать старосте. Пожилой крепенький мужичок был одет лишь чуть получше прочих, но лицо его даже в смерти сохранило властность. Линдан уже приноровился отличать входные раны от выходных и увидел — староста встретил гибель лицом.

Владетель Дейга снял перчатки, бросил на седло. Руки его казались синеватыми, и молодой наймит вдруг проникся твердым убеждением — если бы он сейчас набрался храбрости и взял владетеля за руку, то отморозил бы себе пальцы.

Вот теперь Линдан ощутил присутствие магии. Руки Дейга источали ее, магия хлестала потоком, вливаясь в мертвое тело, растекаясь по жилочкам, несущим от мозга живой ток. Труп дернулся, едва не вырвавшись из рук держащих его солдат, и владетель покачнулся, словно в ответ. Юноша едва успел подхватить его за плечи, направляя свою собственную силу в нужное русло.

Линдан усиливал дар владетеля, как мог вложить собственные силы в любого чародея. Никто не знал, откуда взялась в нем эта способность, она была истинно диким даром. В анналах гильдий таких случаев было записано немало, но из ныне живущих чародеев Восточного Эвейна только один обладал даром усилителя.

А даром владетелей Дейга была некромансия.

— Встань! — прохрипел Дейга. Даже удвоенных, его способностей едва хватало, чтобы оживить человека, умершего день назад. Сила родового талана колебалась из поколения в поколение, к тому же изменялись его проявления.

И труп встал. Дыра в его груди была сквозной, и Линдану вдруг мучительно захотелось заглянуть в эту омерзительную замочную скважину — вдруг там, на другой стороне, ему увидится что-то иное вместо заваленной телами и залитой кровью площади?

— Кто ты? — потребовал ответа владетель.

— Морандон ит-Таркан, староста этой деревни. — Голос мертвеца был глух и невыразителен, да вдобавок очень тих — при дыхании воздух почти целиком уходил в сквозную дыру в груди. Линдану приходилось прислушиваться, силой воли стирая из сознания все прочие звуки — голоса, перестук копыт, шелест ветра и зловещий карк. — Зачем ты поднял меня, Торион ит-Молой, владетель Дейга? Чтобы я умер второй раз?

— Расскажи мне, что случилось здесь, — повелел Торион ат-Дейга. — Кто осмелился напасть на деревню, лежащую под моей рукою?

— Они пришли со стороны стоячих камней, — прошептал мертвец.

Дейга вздрогнул, и, будто в ответ, с востока донесся странный стрекот. Он раскатывался над лесом изумительно отчетливо — возможно, благодаря тому, что рассудок невольно цеплялся за никогда прежде не слышанный звук. Стрекот прервал сосредоточение некроманта. И Дейга, и его несчастная жертва осели наземь почти одновременно. Только Морандон больше не поднялся, а Торион, цепляясь за руку Линдана, встал на ноги почти сразу же.

— Рассредоточиться! — приказал он.

Линдан оттащил обессиленного владетеля под козырек на ближайшем крыльце. Стрекот приближался; теперь молодой наймит мог определить, что источник шума летит по воздуху. Юноша попытался представить себе тварь, которая так орет, и не смог. Звук не вызывал ощущения сродства с чем-то живым. Так могли бы щелкать ожившие ножницы размером с замок Дейга, если бы, конечно, хоть один чародей умел оживлять ножницы.

Рыба выплыла из-за дальнего амбоя неожиданно. Во всяком случае, Линдану на первый взгляд эта штука показалась похожей именно на рыбу — большую черную щуку, висящую под мерцающим, как скудно наведенная иллюзия, диском. Но это, конечно, была не щука — слишком уж осмысленно она двигалась, виляя над лесом. Точно как летающие колдуны, ведущие разведку с воздуха! Может, это голем?

Линдану приходилось слышать о големах — неживых оживленных. Но для создания даже самого простого голема требовалась работа нескольких ремесленников и трех-четырех магов наивысшей силы. К тому же големы колдовать не могут, а значит, летать — тоже. Нет, колдуны явно сидят у этой щуки внутри. Юноша попытался представить, какая силища нужна, чтобы поднять такую махину, и беззвучно присвистнул.

«Такая же сила, что может свинцовый шарик метнуть незримо для глаза? — спросил он себя и сам ответил: — Очень может быть».

— Это враг, — с какой-то особенной убежденностью проговорил Торион ит-Молой. — Линдан, ты можешь повредить эту... этот летучий сосуд, но осторожно, не испепелив целиком? Мне нужны пленники.

Линдан хотел сказать «попробую», но вспомнил, как наставник Клайдаркс всякий раз бил его по пальцам за такой ответ, приговаривая: «Пробовать мало, изволь сделать!»

— Сделаю, — хрипло, пробормотал он, и сила наполнила его, готовая выплеснуться жаром.

У вертолета отвалился хвост.

Это случилось совершенно неожиданно. Только что новенький транспортный «Си Найт» нарезал зигзаги над богом проклятыми местными джунглями, а секунду спустя хвостовой винт летел вниз, и оставшийся без компенсатора вращения корпус крутило, точно взбесившаяся машина решила расплескать пассажиров по стенкам. Потом лес подпрыгнул, затрещали ветви, и Дуглас Чарнс потерял сознание.

Очнулся он, когда его подхватили за руки и за ноги, чтобы вынести. При падении вертолет распорол крышу ветвей и попытался пропахать борозду в дне лесного моря, но ствол какого-то дерева, перед которым даже секвойя из учебника ботаники казалась низенькой и корявой, остановил движение умирающей машины. Пилотскую кабину расплющило о кору, и тех, кто остался в ней, не стали и вытаскивать.

Из двадцати человек, набившихся в грузовой отсек «Си Найта», относительно невредимыми из изувеченного корпуса выбралось восемь. Еще шестерых вытащили и уложили на расстеленных поверх травы скатках.

Дуглас не относился ни к первой, ни ко второй группе. Хотя сознание из него вышибло еще до падения, очнулся он довольно быстро и помогал извлекать товарищей из воняющих тлеющей краской обломков, не обращая внимания на ломящую боль в висках. Правда, когда настал черед вытаскивать из вертолета тела, морпех все же сомлел. Пошатываясь, он отошел в сторону, и его стошнило. Пошарив на поясе, Дуглас нащупал флягу и в три глотка осушил наполовину. Легче не стало, но кислый привкус во рту немного отступил. Наверху, там, где колыхались потревоженные падением вертолета ветви, шумел ветерок, но в нижний ярус леса его дуновение не проникало, и высушить заливавший Чарнса холодный, липкий пот было нечему.

Возможно, если бы сержанта Клелайна не было среди тех, кого товарищи Дугласа вытаскивали в последнюю очередь, события могли бы обернуться иначе. Но сержант лежал со свернутой шеей — «Ал-лабама, — мстительно подумал по этому поводу Чарнс, — шея бордовая...». Капрал Пауэлл, которому полагалось бы принять командование взводом, скрежетал зубами и непроизвольно дергался, несмотря на морфий, пока один морпех держал его за плечи, а второй накладывал шину на переломанную голень. На добрых четверть часа взвод остался без командования. Солдаты оказывали посильную помощь товарищам, кто-то настороженно озирался, но никому не пришло в голову отдать приказ уйти с места аварии или занять круговую оборону. Впрочем, это едва ли сделал бы и ныне покойный сержант.

Лес окружал место падения «Си Найта» даже не сплошной стеной — это было бы понятно и хоть как-то соотносилось бы с понятиями Дугласа Чарнса о джунглях (раз это дикая страна, то в ней должны быть джунгли — так он считал, поскольку это было разумно, а разумное мнение морпех очень уважал). Великанские стволы местных секвой торчали из земли, как высотки, и нормальные деревья служили им чем-то вроде подлеска, в котором, в свою очередь, был собственный подлесок, правда, не очень плотный — если постараться, можно выбрать место с хорошим обзором. Но вот деревья эти были самые обычные — клены, дубы, какие-то еще, знакомые Чарнсу только на вид, — и подлесок самый нормальный, из молодых деревец, ежевики (или малины? черт ее поймет, пока не созрела) и прочего в том же духе. Обыкновенный лиственный лес, если бы не покрытая корой почти прямая стена, у которой дотлевали обломки вертолета.

— Взво-од! — Это уже капрал Пауэлл, бледный, слегка не в себе от морфия и с трудом опирающийся на плечо Хэнка Батлера.

«Что за дела? — пожаловался судьбе Чарнс. — Почему в каждом взводе есть свой Хэнк? Куда ни плюнь, попадешь в Хэнка. Откуда их развелось-то столько?» Он представил себе конвейер, штампующий исключительно Хэнков, и ухмыльнулся про себя. Батлера он не жаловал за глупость и исключительную преданность любому начальству, а Пауэлла — за избыточное, по мнению рядового Чарнса, самомнение. Вот полезут из кустов местные вьетконговцы, тогда этот молокосос поймет, кто умный, а кто дерьмо.

— Слушай мою команду!

Что именно хотел приказать взводу Пауэлл, так и осталось невыясненным. В густом малиннике что-то резко щелкнуло, и свистнула в воздухе стрела.

Серые перья проросли не в груди Пауэлла, как понадеялся было на какую-то долю секунды Чарнс. Стрела вошла точно в глаз Хэнку. Батлер упал первым, на долю секунды опередив матюгнувшегося от боли капрала.

Как и следовало ожидать, взвод отреагировал на угрозу однозначно. Кто-то принялся молотить по кустам с бедра, кому-то хватило ума залечь и продолжить подавлять вражеский огонь из этого положения. Дуглас Чарнс поступил еще умнее. Он не стал зря тратить патроны, а вместо того тихонько пополз к краю поляны, раскинувшейся вокруг секвойи.

Стоящих выбили первыми. Автоматные пули прошивали малинник, разбрызгивая зеленое крошево, а стрелы летели со снайперской меткостью, и каждая находила цель. Чарнсу, в перестрелке участия не принимавшему и оттого сохранившему холодный рассудок, было видно, что лучник не один, что засел противник крепко, а огневые точки расположены сектором.

«Э-э, — подумал Дуглас. — Плохи наши дела». Будь дело где-нибудь во Вьетнаме или какой Либерии, он бы не раздумывая сделал ноги. Но тут... до базы миль эдак двадцать. По незнакомому лесу, где лучники сидят. Дороги нет. Компас не пашет. Народ дикий. Вьеты, конечно, чурки еще те, но следопыты из них — дай бог! Да и... Чарнс покосился на секвойю. Если у них такие елки, какие же тут белки?

А положение складывалось глупое. Пока лучники сидят в кустах, морпехам остается жевать травинку и копать траншею животом. Но и чурки выйти на поляну не могут — положат их из эм-шестнадцатых и имени не спросят! Даже самые глупые из ребят это поняли, так что стрельба прекратилась — патронов немного, беречь надо.

— Козлы, — прохрипел Пауэлл. Чарнс сначала не понял, к кому это, но капрал объяснил: — Хоть бы разговорник местный дали, суки. Вот как им крикнуть: «Не стреляйте!»

— «Хенде хох»? — предположил кто-то.

— А, заткнись!

— Надрываться-то чего? — мрачно спросил кто-то. — Все равно не послушают.

В малиннике завиднелось какое-то шевеление. Морпехи начали было наводить стволы, но Пауэлл предостерегающе поднял руку — обождите, мол, бить наверняка надо.

На поляну выступили трое.

Говорят, что в минуты опасности человек начинает мыслить быстрее. Дугласу Чарнсу хватило секунды, чтобы разглядеть этих троих во всех подробностях.

На вьетнамцев они не походили: даже не узкоглазые. Если бы не наряды, так и не скажешь, что чурки. Люди как люди. Первым шел хлипенький такой мужичок, что твоя глиста. Весь из себя выряженный, в черной коже, бирюльки серебряные всюду висят — сущий Гамлет, только со сцены слез. Но держать себя умеет, вышагивает, как на параде, подбородок вздернул. За ним, чуть в сторонке, молодой парень, одет попроще — курточка там, штаны типа джинсовых. Но тоже — видно, не простая птица. А-ри-сто-кратия. И третьим — здоровый облом, вроде Хэнка этого, Батлера... упокой его, господи. Телохранитель, наверное. Лба нет — весь в плечи ушел. Дуглас себя слабачком не считал, но этого жлоба задирать побоялся бы. Никакой бокс не поможет, никакое карате.

А лица у всех троих — веселей за гробом идут.

И тут кто-то из морпехов не сдержался. Выстрелил.

Ничего не случилось.

Дуглас ни на секунду не поверил бы, чтобы его однополчане, его братья-морпехи могли промахнуться из винтовки с десяти шагов. Не так, значит, просты эти чурки. Или... Дугласа прошиб холодный пот. Или Советы сюда уже добрались? Бронежилет под камзол... а дырочки отсюда и не углядишь, тряпье-то черное. От испуга ему не пришло в голову, что от одного удара пули человек должен был, самое малое, согнуться. Кроме того, имея время прицелиться, стреляют в голову — на нее бронежилета не наденешь. Да и вообще — кто на войне носит бронежилет?

Туземцы посовещались секунду. Потом их главный, тот, что в черном, резко ткнул пальцем в сторону валяющегося на траве Пауэлла. Молодой кивнул и воздел руки к закрытому ветвями небу.

Дугласа Чарнса предупредил даже не рефлекс — никакие тренировки не готовили его к тому, что случилось затем, — а инстинкт. Забыв о лучниках, он бросился в кусты, петляя, точно заяц. Поляна за его спиной взорвалась огнем. Там, где лежали, вжавшись в моховые подушки, его товарищи, одна за другой оставались только горелые проплешины. Люди даже не вспыхивали — они испарялись, как япошки в Хиросиме.

«Это точно Советы, — думал Чарнс, проламываясь сквозь кусты, точно лось, — больше некому. Только эти маньяки могли дать дикарям такую пушку. А парень в джинсах — наводчик. Или спутник молотит с орбиты? Да нет, это я „Звездных войн“ насмотрелся...».

О том, что на самом деле делал юноша за спиной владетеля Дейга, Дуглас Чарнс так и не догадался до той самой секунды, когда метко нацеленная стрела пригвоздила его к стволу векового дуба. Силы удара, превратившего его тело вместе с бесполезной винтовкой М-16 в пар, морпех уже не почувствовал.

Капрал Пауэлл очнулся от холода. Собственно, от холода его начало трясти стыдной, крупной дрожью, а уже эта дрожь отозвалась нестерпимой болью в стянутых накрепко запястьях.

«Суки», — было первой его мыслью. Потом капрал вспомнил, что случилось до того, как он потерял сознание, и от ужаса открыл глаза.

Произошедшее на поляне он не мог объяснить никак. В секретное оружие красных он не верил, будучи твердо убежденным в военном превосходстве родной державы вообще и ее флота — в частности, а особенно — лучших представителей флота, морской пехоты США. А другого объяснения капрал Пауэлл не видел. Поэтому череда огненных вспышек, пожравшая его товарищей, заставляла его память шарахаться и отступать.

Зато отчетливо вспоминалось остальное. Грубые руки, зашвырнувшие раненого на спину огромной вонючей лошади. Бесконечная скачка по лесным дорогам, пока не прошло действие морфия и боль в ноге не заставила капрала отключиться. Резкие, неприятные звуки чужого языка, запах кожаной одежды и гари... гари...

В комнатушке гарью не пахло, хотя в держателях на стене горели две керосинки. Огоньки трепетали в стеклянных трубках, отбрасывая причудливые тени на голые стены.

«Спокойно, солдат, — уговаривал себя Пауэлл. — Спокойно. Твоя задача — выжить. Дождаться, пока наши не разнесут это змеиное гнездо по камушку. Тоже мне, герильерос нашлись». Ему не очень верилось в грядущую подмогу, но капрал отчетливо осознавал — если он не заставит себя поверить в неизбежное, пусть и нескорое вызволение, то попросту свихнется, не дождавшись ни допросов, ни пыток. Или тихо сдохнет от холода и безнадежности.

Чтобы отвлечься от озноба и боли, капрал принялся осматриваться, насколько позволяли путы. Даже его неподготовленному взгляду ясно было — это место не предназначалось в пыточные камеры. Раньше тут была кладовая или ледник — на стенах остались тени от полок и шкафов. Потом все барахло отсюда вытащили, а на его место приволокли здоровенный дубовый верстак. К верстаку привязали одного неудачливого капрала.

«Хорошо хоть нога не болит», — подумал Пауэлл и, только произнеся про себя эти успокаивающие слова, понял — правда, не болит. А ведь перелом был скверный, по всем статьям — осколочный, после такого в госпитале отлеживаться надо. Чудеса, да и только. Рассудок дернулся, будто пойманная на крючок рыбина, пытаясь уйти от неизбежного вывода. И тут из пляшущих теней выступил человек.

Похоже было, что он все время стоял здесь, но взгляд Пауэлла не мог нащупать его, неподвижного, в сумерках. И... капрал узнал его. Этот худощавый мужчина первым вышел на злосчастную поляну у подножия секвойи. Точно, он: даже костюма не сменил.

— Ас-ризане, ши? — поинтересовался человек в черном.

Слова заметались между стенок черепа, как муха, залетевшая в пустую бутылку: «ризан... ризан... ризан...», «ши... ши... ши...».

Из густой мглы вышли еще три фигуры — юноша, шедший по поляне вторым, и двое Пауэллу незнакомых: один с добродушным от природы, а сейчас похоронно-мрачным лицом и второй, чья физиономия полностью скрывалась под низко надвинутым капюшоном.

Словно чья-то жесткая рука проникла в мозг Пауэлла, вороша слова, как палые листья, взметая фонтаны смыслов. «Ризан — встать», — промелькнула мысль, и капрал понял, что знание вложила в него незримая рука, а фраза обрела смысл: «Ты очнулся, ши?»

Пауэлл попытался нащупать смысл загадочного словечка «ши», но если простое «ризан» соотносилось с одним значением, то странное обращение вызывало в мозгу хор голосов, каждый из которых тянул свое: один переводил «демон», другой — «пришелец», третий — еще что-то невнятное... Рука продолжала свою странную работу, наполняя память Пауэлла словами чужого языка, а голову — слоями спрессованной боли.

«Телепаты, — понял Пауэлл. Как ни странно, от этой безумной мысли ему стало легче. — Они тут телепаты. Все подряд. — И тут же поправился: — Нет, не все. Иначе зачем учить меня языку?»

А раз есть телепатия — почему бы не быть, скажем, телекинезу? Или... капрал Пауэлл не помнил, как называется воспламенение на расстоянии, а придумать с ходу красивое латинское слово ему не хватало учености. Но от этой мысли ему сделалось жутко.

Капрал Пауэлл был солдатом. Он привык иметь дело со смертью в различных видах — консервированной и свежей, быстрой и не очень. Но всякий раз то была смерть, воплощенная в металле. Отними у противника его автомат или базуку — и это уже не противник, а слизняк, которого пара пустяков раздавить.

Но что, если огненная смерть подчиняется человеку, а не железке в его руках? Если врага нельзя обезоружить, обезвредить — только убить или быть убитым? И в первый раз Джонатан Пауэлл, чемпион взвода по рукопашному бою, почувствовал себя ущербным.

А холодная рука все наматывала извилины на пальцы, и чужие слова проникали в память, оседая в ней, точно песок на фильтре.

— Зачем вы убили моих людей, ши? — Голос проникал в сознание, не оставляя сил сопротивляться.

— Это не мы! — слабо прохрипел Пауэлл по-английски и медленно, с трудом перевел на... на единый язык. Язык Серебряной империи.

— Это сделали ваши, пришелец. — Лицо человека в черном исказилось презрением. — Не отпирайся. Мы нашли орудия ваших чародеев. — Он покрутил в пальцах смятую пулю от М-16.

— Да кто вы, черт бы вас подрал, такие?! — взвыл Пауэлл, пытаясь вырваться из липкой паутины, куда затягивала его вцепившаяся в темя невидимая лапа.

Удар вышел несильным — человек в черном хотел не столько причинить боль, сколько унизить пленника. Но Пауэлл невольно мотнул головой и здорово приложился виском о торчащую из верстака деревяшку — аж звезды из глаз полетели.

— Не тебе задавать здесь вопросы, ши, — процедил человек в черном. — Но я отвечу. Я Торион, сын Молоя, лорд Дейга, носящий родовое имя Повелителя Мертвых. А это — мои наймиты-чародеи. Лландауркс — целитель, приведший тебя в чувство. Виндерикс — провидец, наделивший тебя знанием единого наречия и следящий за правдивостью твоих никчемных слов. И Линдан, огневой чародей, готовый испепелить тебя при первом же неосторожном движении. Я ответил на твой вопрос?

— Да, — прохрипел Пауэлл.

— А теперь спрашивать начну я, — продолжил Торион.

Пауэллу вдруг пришло в голову, что лорд Дейга куда моложе, чем кажется с виду. Так бывает, когда на юношу сваливается непосильная ответственность — слабых она ломает, а сильных всего лишь гнет не хуже груза лет. Торион Молойссон жил с подобной ответственностью долго, но все же меньше, чем Пауэллу показалось вначале, когда он принял туземца за старика.

— Зачем вы убили моих людей, ши? — повторил Торион.

— Это не мы, — эхом собственных слов отозвался Пауэлл. — Это второй взвод... я не знаю, что там случилось, но они, кажется, решили, будто на них нападают. Это вышло случайно... мы не хотели убивать, поверьте! Мы как раз летели на поиски других селений, чтобы... объясниться с... — Капрал вдруг понял, что передать слово «правительство» на едином наречии затруднительно. — С местными властями.

— Я — здешняя власть, — проговорил Торион с такой убежденностью, что Пауэлл понял — так и есть. — Говори со мной.

— Я не могу... — прошептал капрал неуверенно. — Я...

Он понял, что и его рангу нет здесь аналогов.

— Я просто... десятник в войске! Наш... полусотник погиб при падении... железной птицы! — Проклятие, да как же им назвать вертолет, чтобы они поняли!

— Если ты о вашем летучем големе, то он не похож на птицу, — с мрачной насмешкой промолвил лорд. — Зачем вы пришли на мою землю, ши? Почему вам не сиделось по вашу сторону стоячих камней?

— Мы... искали путей в землю... нашего врага... — попытался объяснить Пауэлл. — Мы хотели пройти вашу землю до следующего портала и оттуда нанести удар, но наш враг оказался хитрее и сейчас проникает в ваш мир через свои ворота. Мы боялись встретить здесь его солдат... поэтому мои товарищи начали стрелять по вашим крестьянам — от страха.

Слова теснились в горле и умирали, потому что на едином наречии все оправдания внезапно становились жалкими и неубедительными.

— Что за убогие у вас, надо полагать, солдаты, если не могут отличить землепашца от воина, — высокомерно проговорил Торион. — И почему ваши воеводы решили, будто им вольно разгуливать по моей земле?

Вот тут самое сложное, решил Пауэлл. Как бы это так завернуть, чтобы этот тип не обиделся?

Но новообретенное знание языка не давало не то что соврать, но даже подретушировать истину. Слишком слабым, слишком обрывочным оно было. Оставалось либо молчать, либо говорить как есть.

— Наши... воеводы... считали вас диким народом. Вы... не строите механизмов... не прокладываете дорог, не имеете... такого оружия, как у нас. Они решили, что с вами можно не считаться.

— Что за бесчестный народ! — воскликнул Торион.

Стой на его месте другой человек, Пауэлл только рассмеялся бы — настолько нарочито это бы прозвучало. Но лорду Дейга было, очевидно, дозволено вести себя театрально, потому что ни грана фальши в его словах не было: только гнев и презрение.

— Дикари, — грустно промолвил пожилой мужчина с добрым лицом, и капрал понял, что имеются в виду именно американцы. — Ты видел их погремушки, Торион?

— Видел. — Губы лорда дрогнули в усмешке. — И с этими орудиями они намеревались выстоять против чародеев? Да любой деревенский кузнец может противостоять им! Подумать только, что десятки моих подданных пали от рук полудиких ши!

Пауэлл понял только, что огнестрельное оружие этих телепатов не пугает.

— Послушайте! — прохрипел он. — Вы просто не знаете, с чем столкнулись! Вы видели только самое слабое наше оружие! Наши... железные птицы могут нести смерть на... много дневных переходов, наши... железные драконы могут сносить перед собой холмы, наши... чародеи могут видеть в ночи и направлять громовую смерть с неба на ваши замки...

Он остановился. Из-под надвинутого капюшона телепата доносилось сдавленное хихиканье.

— Что ты нашел смешного, Виндерикс? — резко осведомился Торион.

— Позвольте, господин, я покажу вам, что почерпнул из его мыслей. — Пауэлл ощутил невидимую улыбку. — Да и вам, товарищи.

Капрала передернуло, прежде чем он сообразил, что последнее слово было не более чем вежливым оборотом, никак не связанным с проклятыми коммуняками.

Несколько секунд все напряженно молчали. Потом юноша — Линдан — расхохотался, по лицу целителя расползлась неуверенная улыбка, и даже губы мрачного Ториона дрогнули.

— Да-а, — протянул целитель. — Не видел ты еще настоящих драконов, ши.

— Да? — прошипел Пауэлл. — А это вы видели? Нате, подавитесь!

Зажмурившись, чтобы было легче, он сосредоточился на кадрах старой хроники — атомная поганка, встающая над пустыней, и руины Хиросимы.

Торион взглянул на него холодно.

— Если надо, — проговорил он, — мы найдем, что противопоставить этой силе.

«Блеф», — подумал Пауэлл. Но до конца поверить в это он не мог.

— Я узнал достаточно, — промолвил лорд Дейга, будто вынося приговор.

В первый миг Пауэлла охватило облегчение — его не будут пытать, выведывая военные тайны или хотя бы месторасположение базы и ее оборонительные схемы. Потом его охватило оцепенение. Такие слова могли означать лишь одно.

— Что же мне с тобой делать, ши? — поинтересовался Торион, когда молчание стало нестерпимым.

— Убей уж сразу, — прохрипел капрал.

На самом деле ему очень хотелось жить. Но в то, что его отпустят, он не верил, а при мысли о пытках к горлу подступал кислый скользкий комок.

— Нет, — решительно покачал головой лорд Дейга. — Я поступлю иначе. Ваши воеводы, я вижу, мало осведомлены о силе наших чародеев и слишком полагаются на своих. Ты отправишься к ним, неся мое слово. А чтобы ты не вздумал, освободившись, отречься от данных под принуждением клятв, я покажу тебе, на что способен мой дар. Правда, это будет последнее, что ты увидишь в жизни. Но за деревню Золотой лес твоя кровь будет тысячекрат малой платой.

— Господин... — с тревогой промолвил лекарь.

— Я знаю твою доброту, Льяндорз, — прервал его Торион. — Но так надо. Линдан, дай мне свою силу. А ты, ши, передай своим воякам, — безжалостно приказал лорд Дейга, — чтобы они убирались вместе со своей армией туда, откуда пришли. На моей земле убийцам нет места.

Стремительным движением он выхватил из-за пояса дагу и вонзил в грудь капралу.

До этого Пауэллу лишь казалось, что он испытывает боль. Сердце его словно пробило высоковольтным разрядом, мучения растекались по телу жгучими струйками... а потом все кончилось. Рукоять кинжала торчала у Пауэлла в груди, капрал смотрел на нее расширенными глазами и пришел в себя, только когда сообразил, что не дышит.

Уже две минуты.

Потом три.

И вот тогда Джонатан Пауэлл закричал от страха.

— Я могу поговорить с ним? — поинтересовался Обри Норденскольд.

— Именно этого он и требует, майор. — Врач даже не улыбнулся. — Вначале он не желал видеть никого, кроме адмирала, но потом согласился на его адъютанта.

— В каком он состоянии? — чуть суше, чем следовало, спросил Обри.

Врач покосился на него как-то странно.

— Мертв, — ответил он. Обри помедлил немного.

— Это шутка? — полюбопытствовал он, всем видом давая понять, что если так, то его собеседнику лучше сразу подать рапорт об увольнении.

Врач покачал головой.

— Нет.

— Тогда как понимать ваши слова?

— Хотел бы я знать и сам. — Врач потер виски, словно его мучила головная боль. — По всем показателям он покойник. Причем несвежий. Сердце его практически не бьется. ЭКГ выдает подпись нашего бухгалтера. Дыхание нерегулярно — собственно, он дышит, только чтобы набрать воздуху для разговора. На теле видны слабые тени трупных пятен, и началось разложение. Из груди торчит кинжал, черт его дери! Пробивший, кстати, левый желудочек, что по всем канонам приводит к смерти в течение минуты. При этом сознание полностью сохранено. Иногда мне, правда, кажется, что пациент бредит, но, если бы мне кто-то описал ту картину, что я вижу перед собой, я бы накачал его промазином, так что мое мнение ничего не доказывает...

Некоторое время майор Норденскольд молча глядел на врача. Он не верил в неупокоенных мертвецов. Но сейчас не поверить в эту муру а-ля Стивен Кинг — значило признать, что строжайший тройной контроль безопасности позволил протащить через портал костоправа-придурка, нарисовавшего свой диплом гуашью на оберточной бумаге и не способного отличить матку от папки.

— Пойдемте со мной, — приказал он. — Вы говорили, что он очень измучен?

— Когда он вышел к воротам, его ноги были стерты до мяса, — сознался врач.

— Тогда не буду долго его пытать, — заметил майор. — Но генерал требует узнать, как погибло отделение... Пауэлла.

Он хотел сказать «отделение Клелайна», но осекся. Ясно было, что сержант уже никогда и никем не будет командовать.

— Заходите. — Врач распахнул дверь госпитального барака. Госпиталь был почти пуст — до сих пор единственными его пациентами были жертвы неумелого обращения со строительным инвентарем. У выгороженного пластиковыми полотнищами закутка стояли, цепляясь за свои винтовки, двое нервных морпехов.

— Он агрессивен? — несколько недоуменным полушепотом спросил Норденскольд. Врач покачал головой.

— Нам пришлось привязать его к койке, — пояснил он, — но только потому, что он все время порывался встать и идти.

— Куда?

— Искать адмирала. — Врач снова потер виски. — У меня сложилось ощущение, что ему промыли мозги... но едва ли это возможно. Такие вещи делаются, знаете? — гипноз, наркотики, болевое воздействие. Туземцы могли бы дойти до этого своим умом, у примитивных народов наблюдаются порой впечатляющие достижения... но нет.

— Почему? — Майор Норденскольд постарался, чтобы голос ею не выдал внутренней дрожью. Больше всего он боялся показаться трусом.

— На промывку мозгов уходят в лучшем случае дни, — объяснил врач. — Реально — недели. А капрал Пауэлл отсутствовал три дня. Притом что большую часть времени у него должна была отнять дорога. Не забудьте, он шел пешком.

Обри Норденскольд молча кивнул. От места аварии «Си Найта» до базы по прямой было миль двадцать. Но это по прямой, а бредущему через лес капралу пришлось, видимо, форсировать реку и обходить не один овраг и бурелом, когда местные «секвойи» — имя уже прижилось — падали, перебраться через ствол было невозможно без альпинистского снаряжения. Просто чудо, что Пауэлл вообще добрался.

— А это точно он? — спросил Обри вслух, пораженный внезапной мыслью.

— Капрал Пауэлл? — догадался врач. — Он. Все сходится... пломбы, шрамы... группа крови не определяется, но это меня уже не удивляет... только...