– Взять их, – скомандовал Исав. – Срезать обоим бороды до половины, а одежды до чресел. После же выбросьте их из города, как псов. И не забудьте снять наперстники и запястья. – И, глядя в глаза белому, словно соль, посланнику, добавил: – Когда ваши бороды отрастут и вы сможете вернуться в Иевус-Селим, вам уже некуда будет возвращаться. Царь Аннон решил вернуть себе земли, отнятые у его отцов сынами Израиля‹Сыны Израиля – подразумевается двенадцать колен Иакова, получившего имя Израиль (Боровшийся с Богом) после ночного поединка с Ангелом.›. Сотник подал знак охране, и вокруг левитов моментально сомкнулось кольцо мечников. Солдаты обнажили оружие. Все происходило в полной тишине, лишь слышалось потрескивание факелов да тяжелое дыхание посланников. Под ровный топот сандалий по кедровому настилу и негромкий звон ноженных колец группа прошла в Темничную башню. Исав кивнул удовлетворенно. Он не сомневался в правильности предсказаний посланников. Теперь предстояло позаботиться о том, чтобы дело приняло нужный оборот. Исав зашагал к дворцовым воротам и уже через несколько минут растворился в темном лабиринте городских улиц. Он не боялся, что об отлучке станет известно Царю. Всегда можно сослаться на то, что ходил в Храм. Аннон, как и его покойный отец, Царь Наас, полагался на Господа и считался с верой своих подданных. Поплутав по улочкам Раббата, старательно избегая встреч с редкими прохожими, Исав остановился у нищей лачуги, стены которой давно покрылись трещинами толщиной в половину человеческой руки. Дверь была снята с крючьев, – а скорее, ее и вовсе не было, – а проем загораживала лишь легкая занавеска. Исав не стал входить. Он лишь чуть отодвинул полог и позвал:
      – Доик. Через несколько секунд из дома выскочил человечек – низенький мужчина, хрупким сложением больше напоминавший подростка. Глаза его были припухшими ото сна, давно не мытые волосы всклочены. От грязных одежд пахло потом и тленом.
      – Мой господин, – раболепно прошелестел мужчина, улыбаясь натянуто и оглядываясь через плечо.
      – Слушай меня, Доик, – строго и быстро сказал Исав. – Сейчас ты пойдешь ко мне в дом и скажешь слугам, чтобы дали тебе самого быстрого верблюда. Потом ты поедешь в Иевус-Селим, к Царю Иегудейскому.
      – К Царю Дэефету? От волнения мужчина сглотнул. Сухой кадык его испуганно дернулся.
      – Ты скажешь ему, что Аннон, Царь Аммонитянский, желая унизить и оскорбить Царя Иегудейского, а с ним и весь народ иегудейский, приказал обрезать Дэефетовым левитам бороды до половины и одежды до чресел. Этим днем Царь Аммонитянский Аннон собирается отправить письмоносцев с грамотами к Царям Рехова, Сувы, Мааха и другим дружественным ему арамеям, желая собрать наемников и напасть на сынов Израилевых. Скажешь: посланники Дэефетовы не могут теперь идти в Иевус-Селим и будут ожидать воли Царя своего в Иерихоне. Они подтвердят сказанное мной. Добавь еще, что среди окружения Аннона есть человек, всегда принимающий сторону правого. Он-то и послал тебя в Иевус-Селим. Ты понял меня?
      – Да, мой господин, – закивал подобострастно Доик. – Я хорошо понял тебя.
      – Но прежде ты заедешь в Иерихон, найдешь первосвященника Елиама и скажешь ему о двух левитах иегудейских, которых надо оставить до времени.
      – Да, мой господин, – поспешно согласился Доик.
      – И вот еще что, – Исав нахмурился. – Важно, чтобы о твоей поездке не знал ни один человек. Никто, кроме тебя и меня. И сам ты, вернувшись, забудешь о том, куда и зачем ездил.
      – Да, мой господин. – Доик многозначительно замялся. Советник понял, снял с пояса небольшой кошель, туго набитый серебряными сиклями‹Сикль – денежная единица у иудеев. Существовал простой (серебряный, реже золотой) сикль и сикль священный. Священный сикль, в свою очередь, делился на бека (половина священного сикля или один простой) и геры (десятая часть священного сикля или двадцатая часть обыкновенного).›, и бросил его собеседнику. Верность, равно как и молчание, дорого стоит. Тот ловко поймал кошель, сжал в грязной ладони, пытаясь на вес определить сумму своего богатства и одновременно с крысиным восторгом глядя на благодетеля. Тот приказал:
      – Поезжай немедленно.
      – Да, мой господин, – ответил нищий, торопливо пряча кошель в складках лохмотьев. – Я все сделаю. Исав продолжал стоять, и Доик тоже ждал чего-то, может быть, уточнений или разъяснений, однако советник лишь кивнул головой:
      – Иди.
      – Да, мой господин, – в очередной раз ответил мужчина и стремглав кинулся вдоль по улице, провожаемый долгим взглядом вельможи. Исав же перевел дух. Честно говоря, он немного побаивался этого скользкого маленького человечка. Вернее, не самого нищего, а его ножа, до смешного крохотного, покрытого пятнами ржавчины. Кто знает, что могло прийти на ум Доику. В прошлом наемник, тот умел ловко обращаться с оружием. Вдруг в его гнилой уродливой голове родилась бы нелепая мыслишка: ударить Исава ножом в живот, вспарывая внутренности, превратив важного советника в обычный воющий комок плоти, катающийся в густой уличной пыли. А потом украсть оставшиеся деньги и оттащить залитое кровью тело, старательно ловящее собственные кишки, в царский дворец и сдать с рук на руки дворцовой страже в ожидании благодарностей от молодого Царя. Это было бы умно. На месте нищего сам Исав, наверное, именно так бы и поступил. Но, хвала Господу, он не на его месте. И теперь должен подумать о сохранении не только собственной жизни, но и богатств. Однако этим можно заняться и завтра. Пока же ему надлежит быть во дворце. Возможно, удастся выяснить, кто же тот странный человек, которого так ждет Царь Аннон. Это должно быть крайне важно, и не только для Аннона, но и для Дэефета. Исав зашагал обратно ко дворцу, размышляя о случившемся. То, что он сделал, казалось самым правильным и разумным в подобной ситуации. Аннон заплатил бы нищему не скупясь даже за одно только предупреждение. Он ненавидел предателей, считая предательство и ложь самыми страшными грехами. Непонятно только почему…»
      20 часов 17 минут Саша проснулся от накатившего вдруг грохота и неприятного воя тормозов. Поезд остановился слишком неожиданно, и он, сонный, ничего не понимающий, ударился головой о поручень. Еще висел в вагонной духоте густой запах благовоний, еще слышалось потрескивание уличных факелов и далекая перекличка ночной стражи, но уже сквозь вязкую темноту восточной ночи прорезался яркий электрический свет и залил острой тугой болью глаза, выжимая слезы, нахлынула воцарившаяся в вагоне тишина, нарушенная чьей-то недовольной репликой:
      – Ну, приехали, блин. Стоящий на сиденье «кейс» упал, пребольно ударив его по ноге. Оказывается, он уснул, причем сидя. Впрочем, последнее неудивительно. Он проспал четверть часа, и Царь Аммонитянский Аннон, и первый советник Исав, и бывший наемник, а ныне нищий проныра Доик, были всего лишь невероятно красочным сном? «Да, – подумал Саша. – Наверное. Сон. На библейские темы. Странно ли, после живописного рассказа о Лоте и его сверхъестественном спасителе. И после чтива. Как говоривает сосед дядя Миша: «В кассу пошло». А спать хотелось – нет сил. Глаза закрывались сами собой. Вот тебе и ранняя побудка. Саша вновь раскрыл фолиант на титуле, где крупным черным шрифтом было выведено: «Благов‹F44860M›‹198›‹F255D›ствованiе». Без фамилии автора, зато с длинной подписью внизу: «Москва. Типографiя А. И. Снегиревой. Остоженка, Савеловскiй переулокъ, собств. домъ. 1887». Может быть, в конце? Он перевернул книгу, перебросил полтысячи листов. Нет, никаких данных в конце тоже не было. Но на последней странице Саша с громадным изумлением прочел: «Я знаю, они ждут меня. Каждый раз это происходит почти одинаково. Они похожи на птенцов, вылупляющихся из яйца. Скорлупа трескается, потом в ней образуется крохотная дырочка, в которую начинают сочиться голоса… Мне ни разу не удалось увидеть их, но, я чувствую, они всегда рядом…» Саша захлопнул книгу и нахмурился. Это не могло быть совпадением. Просто не могло. Таких совпадений не бывает. Текст книги практически дословно совпадал с разговором, запись которого он просматривал сегодня в больнице. Только здесь отсутствовали вопросы. Вопросы того самого доктора, о котором так нелестно отозвался Потрошитель. Саша вновь открыл книгу на титуле. Да, все верно. Дата печати – 1887 год. Вывод напрашивался сам собой: Потрошитель – лжец. Нет, конечно, он грандиозный актер. Возможно даже, настолько грандиозный, что в момент рассказа сам свято верит в то, о чем рассказывает, но не более. Он переиграл. Обманул сам себя, симулируя сумасшествие. Сумасшедший не стал бы заучивать текст наизусть. Если бы у Потрошителя действительно была шизофрения и он действительно вообразил бы себя Гилгулом, то и рассказ его должен был бы звучать в соответствии с внутренним миром Гончего. Иные выводы, иные представления о жизни, иные взгляды на современные нравы. Все-таки книга была издана в конце прошлого века, а написана еще раньше. Объективно, шизофрения – не «я – это он», как полагает большинство обывателей, а своеобразный симбиоз двух личностей, натаскивание психики реального «я» на воображаемый «скелет» фальшивой личности. И какова бы ни была эта личность, в ней всегда обнаруживаются черты объективного, первоначального «я». Саша принялся листать книгу, сравнивая напечатанный текст с сегодняшним рассказом убийцы о гибели Адмы, Содома, Гоморры и Севаима. И чем дальше, тем сильнее крепла в нем уверенность, что Потрошитель просто-напросто пытается водить их за нос. Он рассказывал книжную историю. Страницы переворачивались с пергаментным шелестом, глава шла за главой: Царь Аммонитянский Аннон, сын Нааса, прямой потомок Лота. И его Первый царедворец – Исав. И маленький человечек с блудливыми глазами мартовского кота – Доик. Страницы отматывали годы. Годы чужих жизней и время всеобщей смерти. До конечной еще почти два перегона, в первый тоннель состав вошел только что. А остановки короткие. Успеет он прочитать хотя бы пару страниц? Знакомое предложение: «Он ненавидел предателей, считая предательство и ложь самыми страшными грехами. Непонятно только почему…» Саше стало холодно. Значит, это все-таки был не сон? Он опустил книгу, вдохнул полной грудью, обвел взглядом вагон. На последней остановке вышли еще двое. Теперь народу осталось совсем мало. Никто не обращал на него внимания. И это было неплохо. Значит, или спал, или спокойно сидел. Не сошел, стало быть, с ума. А может быть, он успел дочитать именно до этого куска и только потом уснул, а проснувшись – забыл, в какой момент его сморил сон? Такое случается. Саша вновь раскрыл фолиант. Перевернул очередную страницу. Читаем, не вдумываясь, как романчик Буссенара. Как приключенческую лажу Берроуза, как псевдоисторические «шедевры» Дюма или супругов Голон. Читаем, пока не домчались до конечной…
 

***

 
      «Его ввел старший дворцовой стражи. И был он привычно низок, сгорблен и тощ, словно высохший в пустыне труп. Одет странник просто, но лицо его скрыто покрывалом, обычно предохраняющим от жары. В руке – посох, на боку – дорожная сумка. Странник остановился у дверей, не делая даже шага к трону, и Аннон также не двигался с места. Сидел и смотрел на гостя. Лишь взмахнул рукой, приказывая стражнику удалиться. Тот поклонился и скрылся за дверью, плотно прикрыв ее за собой. Только тогда Царь подошел к страннику.
      – Я ждал тебя, Нафан, – сказал он негромко. Тот сдернул покрывало, открывая иссеченное морщинами лицо и густую гриву совершенно седых волос. Губы у гостя были серые, почти бесцветные, отчего казалось, что их нет вовсе. Есть только острый разрез рта. Подслеповатые светлые глаза странника слезились, подбородок, заросший жиденькой седой бородой, мелко подрагивал.
      – Я тоже ждал этой встречи, раввуни‹Раввуни (разг.) – почетный титул, даваемый иудеями учителям и законникам. Буквально: господин, учитель.›, – ответил старик. Аннон обнял гостя, повел его к трону.
      – Ты устал с дороги, Нафан?
      – Гораздо меньше, чем от жизни, раввуни, – сказал старик. – Я жду смерти, как милости Господней. Аннон покачал головой:
      – Я очень хотел бы помочь тебе, Нафан…
      – Ты ничем не можешь помочь мне, раввуни, – спокойно произнес Нафан. – Мои дни долги, а страдания безмерны. Но они – ничто, по сравнению с твоими. Мне следовало бы печалиться за тебя, а не наоборот.
      – Отдохни, – Аннон указал на богато убранный трон.
      – Но это твой трон, раввуни, – возразил старик. – Закон гласит: никто не может садиться на царский трон.
      – Трон – та же подпорка для чресел. Только чуть более высокая, чем другие, – ответил тот, усаживая гостя. – Но разве имеет хоть какое-нибудь значение, кто из нас выше сидит, Нафан?
      – Мой господин никогда не говорил подобного, – пробормотал старик. – Должно быть, вы с ним думаете по-разному, раввуни.
      – Мы с ним всегда думаем по-разному, Нафан, – ответил Аннон.
      – Зато цель у вас одинакова, – заметил тот и, вздохнув, добавил: – Мой господин советовался со мной. Царь Дэефет собирается послать к тебе левитов с утешениями об отце твоем. Он считает, это хороший повод. Ведь когда-то твой род спас его семью, а значит, ты ничего не заподозришь. Левиты высмотрят твою стражу и твое войско, а как только вернутся в Иевус-Селим, Дэефет призовет корпуса Иоава и нападет на аммонитян. Я хотел предостеречь тебя, раввуни. Не верь посланникам Дэефетовым. Остерегайся их.
      – Спасибо, Нафан, – улыбнулся Аннон. – Но ты опоздал. Посланники Царя Иегудейского уже в Раббате.
      – Здесь? – На лице старика отразился ужас. Смуглое, выжженное солнцем лицо его стало белее соли.
      – Не волнуйся. Левиты не увидят тебя. Я приказал увести их из дворца. Нафан вздохнул с облегчением.
      – Твой посланник сказал, что ты хотел меня видеть, раввуни? – с дрожью в голосе спросил он. – Ужели тебе понадобился пророк? – Полоска рта искривилась подобием улыбки.
      – Сегодня я буду пророчить тебе, Нафан, – ответил Аннон. – Мы увидимся еще раз. И следующая встреча станет последней. Через два года я погибну. Но за это время ты должен кое-что сделать для меня…
      – Мне грустно слышать твое пророчество. Значит ли это, что я останусь один? Старик не лицемерил. Он действительно выглядел расстроенным.
      – Возможно, мы увидимся еще, Нафан. Немного позже. Хотя ты, скорее всего, не узнаешь меня.
      – Печально. Но говори дальше, раввуни, я внимательно слушаю, – произнес старик.
      – Если я попрошу тебя совершить ради Господа нечто ужасное… Например, убийство невиновного. Пойдешь ли ты на это? Старик повернул голову и уставился слезящимися глазами на Аннона. Тот сидел рядом с троном и тоже смотрел на гостя.
      – Разве это ужасный поступок в царствии убийцы, где не убивают только младенцы и дряхлые старики, не могущие держать в руке нож? Разве для тебя я не отговорил Царя Дэефета строить Ковчег его Богу? Это ли не грех? Почему же, ответь мне, раввуни, щеки твои покрылись румянцем стыда? Почему на глазах твоих выступили слезы, как будто ты не молодой муж, а дряхлый старец?
      – Прости меня, Нафан. – Аннон сжал в своих пальцах ладонь старика и прикоснулся к шершавой коже горячим лбом. – Я сам боюсь того, что нам предстоит.
      – Я слушаю тебя, раввуни.
      – Ты знаешь, у Царя Дэефета уже есть дочь и пять сыновей. Их яда можно не бояться, он уйдет в землю. Ни одному из них не удастся взойти на трон и править, сея страх, ненависть и смерть. Но при одном условии. Через год Царь Дэефет родит шестого сына. Этот ребенок будет зачат во грехе и, если он останется жить, его путь земной окажется настолько кровав и ужасен, что небеса содрогнутся и вопиют к Господу, Творцу нашему, о справедливости. Шестой сын Дэефетов будет Черным Ангелом и предвестником прихода Великого Зла. Так сказал мне Ангел Господень. – Аннон ожидал какой-нибудь реакции со стороны старика, но тот молчал. – Он должен умереть. И тогда не случится самое страшное.
      – Разве может быть страшнее, чем уже есть, раввуни?
      – Может, поверь мне, Нафан. Может быть гораздо, гораздо страшнее. Если шестой сын Дэефета останется жить, мир перестанет существовать.
      – Мне страшно от твоего знания, раввуни, – пробормотал старик.
      – Скоро Царь Дэефет пойдет войной на царство Аммонитянское, – заговорил вновь Аннон. – Война эта будет длиться два года. Потом она закончится, а вместе с ней закончится и моя жизнь. Он вдруг помрачнел, вспомнив последнюю часть пророчества Ангела: «Ты сам приведешь иегудеев в Раббат».
      – Что с тобой, раввуни? – спросил встревоженно пророк.
      – Ничего, Нафан, – встрепенулся тот и повторил: – Ничего. – Он посмотрел на старика, затем продолжил глухим, ломким голосом: – За полтора года ты увидишь столько крови и боли, что душа твоя станет корчиться от ужаса.
      – Она уже корчится от ужаса, раввуни, когда я вспоминаю о прожитом и думаю о предстоящем.
      – Ты увидишь много больше, поверь мне. Много больше того, что уже видел, и много больше, чем можешь себе представить… Старик замолчал надолго. Он смотрел на собеседника туманно, плывя где-то в собственных мыслях. Наконец Нафан спросил тихо:
      – Скажи мне, раввуни, тебе приходилось читать псалмы, что сочиняет мой господин, Царь Дэефет?
      – Я знаю эти псалмы, – кивнул Аннон. – Но почему ты спрашиваешь?
      – Тогда ответь мне, раввуни, – понизил голос старик, заглядывая собеседнику в глаза. – Как может сочинять такие псалмы тот, чья душа черна, как ночь, что над краем мира. Тот, кому смерть младенца невинного в радость? Тот, кто улыбается, слыша плач старика? Как может призывать к Господу тот, чьи помыслы смердят, словно пустынный пес в третий день смерти?
      – Царь Дэефет верит в своего Господа, и в этом он искренен. – Аннон не отводил взгляда. – Оттого и искренность, и любовь безмерная к Господу в словах его. Оттого и верят ему те, кто идет за ним, и почитают Господа его. Старик опустил глаза и уставился в пол. Он моргал, а по ссохшимся морщинистым щекам текли редкие слезы.
      – Тогда скажи мне, раввуни, верно ли ты знаешь, что мы идем по пути, указанному истинным Господом?
      – Несчастный старик, – прошептал Аннон. – Ты читал псалмы Дэефетовы?
      – Я читал их всю ночь, раввуни, – сказал Нафан. – И еще день и еще одну ночь. И сердце мое разрывалось от горя, а разум мой, ветхий, как мир, созданный Господом, замутился от сомнений. Я потерял веру и мне стало страшно от этого. Помоги мне вновь укрепиться в вере моей. Попроси Господа дать мне знак. Помоги понять, что я не ошибаюсь в помыслах и поступках своих. Прошу тебя, раввуни…
      – Несчастный старик, – повторил Аннон и покачал головой. – Мне жаль тебя, но я не могу дать то, о чем ты просишь. Я не Ангел Господень. Я такое же дитя Господа, как и ты, и то же право имею просить Его. Если Господу будет угодно, Он даст тебе знак. Если же нет… Тебе останется уповать на свою душу, поскольку она и есть частичка Господа, живущая в тебе. Доверься ей. Нафан кивнул обреченно. Ответ Аннона не удовлетворил его. Это отчетливо прочитывалось во взгляде старика.
      – Раввуни, раз ты знаешь, что Царь Дэефет родит сына, то, наверное, тебе открыто, от кого? – спросил он медленно.
      – От Вирсавии, дочери Елиама, – ответил Аннон после короткой паузы.
      – Вирсавия, дочь Елиама? – Белые брови старика выгнулись, словно радуга. – Но ведь она жена Урии Хеттеянина, одного из тридцати оруженосцев Иоава, племянника и военачальника Дэефетова‹$F»Один из тридцати…» – здесь имеются в виду тридцать офицеров, командующих израильскими легионами. «Оруженосец» – синоним понятия военачальник, но относящийся к более низкому командному ряду. Фактически, оруженосцы выполняли функции современных ординарцев при офицерах более высокого ранга.›? Или ты имел в виду какую-то другую Вирсавию, о которой мне пока неизвестно?
      – Нет. Все правильно, Нафан. Пока Вирсавия действительно жена Урии, сына народа хеттеева‹Хеттеи – народ ханаанский, потомки Хета. Хет являлся сыном Ханаана, который, в свою очередь, был сыном Хама. Согласно Библии, весь народ ханаанский по велению Бога подлежал истреблению, но избежал гибели и даже был достаточно многочислен.›. Но скоро Дэефет заберет ее в свой дом, а Урия умрет.
      – И когда же это случится, раввуни?
      – Скоро, – ответил Аннон. – Ты узнаешь обо всем в свое время. – Он поднялся со ступеней трона и направился в дальний конец залы, к балкону. Нафан молча следил за ним. – Когда Вирсавия забеременеет, ты откроешь ей правду. Обо мне, о себе, о Дэефете и о будущем ребенке.
      – Ты думаешь, она поверит мне, раввуни? – спросил старик.
      – Ты ведь пророк, Нафан. Первый пророк в царстве Иегудейском. Хотя тебе придется вложить в свои слова всю душу. – Аннон обернулся на ходу. – Расскажи ей о скорой гибели мужа, расскажи о своей боли. И тогда она поверит. А когда она поверит, ты дашь ей настой. – Он остановился у балкона и отдернул занавес. В стене располагался тайник – крохотное углубление, скрытое подвижной пластиной. В тайнике хранился небольшой золотой сосуд, формой напоминающий кувшин. Взяв его, Аннон вернулся к трону и протянул сосуд Нафану. – Вот он. Вирсавия должна пить по две капли каждый день весь последний месяц беременности. Нафан взял «кувшин», покрутил его в руках. Узкое горлышко сосуда было запечатано царской печатью.
      – Что это?
      – Египетские травы, смешанные с пальмовым маслом, – ответил Аннон. – В малых дозах настой безвреден для женщины, но губителен для плода. Младенец умрет во чреве и его безвинная душа отправится в царствие Господа. Нафан спрятал сосуд в сумку на поясе.
      – Хорошо, раввуни. Если начнется война, если мой господин заберет Вирсавию в свой дом и если Вирсавия после этого забеременеет, я сделаю так, как ты сказал. Правота твоих слов – это ли не знак Господа? Но… Что же потом, раввуни? Когда я увижу тебя снова?
      – Ты увидишь меня, Нафан, когда я тайно приду в Иевус-Селим…»
      20 часов 23 минуты Автобус пришел быстро. Десять минут до нужной остановки, и Саша вывалился в необъятную ночь, словно десантник из чрева пузатого транспортника. Он ловко прошмыгнул в темноте между тюремно-бетонным забором детского сада и плешивой оградкой чьего-то частного подбалконного огородика, мимо бойлерной с вечно шныряющими под ногами развязными крысами и оказался у своего дома. Третий подъезд, третий этаж. «Интересно, – размышлял Саша, поворачивая ключ в замке, – ушла Татьяна или нет?» Татьяна не была его женой. Нельзя даже сказать, что они жили в «гражданском браке». Так, захотелось – встретились, не захотелось – не встретились. Захотелось – провели вместе неделю или месяц, захотелось – час. Удобные, ни к чему не обязывающие отношения. Он открыл дверь квартиры и шагнул в полумрак. Никого. Что же, это, наверное, к лучшему. Саша разделся и направился в комнату. Так и есть, Татьяна ушла. Надолго или нет – выясняется по верной народной примете: если в холодильнике стоит миска с фаршем, значит, ждите завтра к обеду. Он прошел в кухню, но сразу выяснять наличие фарша не стал, а сначала снял трубку телефона и набрал номер Андрея – коллеги и страстного библиофила. И только потом, удерживая трубку плечом, открыл холодильник. Фарш стоял на верхней полке, под морозильным отделением. Саша улыбнулся и закрыл дверцу. Как раз в эту секунду на другом конце провода сняли трубку.
      – М-да? – Голос у Андрея весомо-вальяжный, как у барина после сытного обеда. Он всегда начинает разговор таким вот дурацким голосом. На случай, если это звонит одна из его многочисленных женщин. Надеется, что не узнают.
      – Андрей? Это Саша Товкай. Здравствуй.
      – А-а, Сашка, привет, – узнав коллегу, Андрей сразу заговорил нормально. – Тебя сегодня на работе не было?
      – Да, привлекли… к общественно-полезным мероприятиям. Весь день коту под хвост.
      – Но мероприятие-то прошло благополучно? – Андрей усмехнулся. Кто про что, а вшивый про баню…
      – Нормально, – ответил Саша, еще не зная, не покривил ли душой. – Как у тебя дела?
      – Да Галка позвонила и на жену нарвалась, – поделился Андрей. – Тут, старик, такое началось – аж мухи к стенам прижались. – Саша усмехнулся. – А ты чего звонишь-то? – спохватился приятель. – По делу?
      – По делу, – Саша вздохнул. – Мне, понимаешь, консультация твоя требуется.
      – Что, больной сложный?
      – Да нет, не больной. С больными, будь уверен, я сам разберусь. – Саша присел к столу. – У меня к тебе другой вопрос.
      – Выкладывай, – легко согласился Андрей.
      – Ты никогда не слышал об издательстве А. И. Снегиревой?
      – Слышал, – мгновенно насторожился Андрей. Когда речь заходила о чем-либо, имеющем отношение к книгам, он сразу делал стойку, как охотничий пес на дичь. Учитывая же, что Саша никогда раньше не заговаривал с ним на эту тему… Можно себе представить, какой голос стал у Андрея. – Только не издательство, старик, а типография. Была такая. В Савеловском переулке, если мне не изменяет память. А что?
      – Понимаешь, – начал Саша, – сегодня я у одного типуса купил книгу.
      – Что за книга? – деловито поинтересовался Андрей.
      – «Благовествование». Правда, ни автора, ничего. Только год издания – 1887-й и типография этой самой Снегиревой А. И.
      – Как, ты сказал, называется книга? – По изменившемуся голосу Андрея Саша понял: сообщение его взволновало. – Сейчас, погоди, я телевизор потише сделаю. – Он отлучился на несколько секунд, затем голос его возник снова: – Как, говоришь, название книги?
      – «Благовествование». Вроде Библии, только стихи с прозой.
      – А она у тебя с собой?
      – В коридоре лежит, на полке.
      – Сходи возьми. – Андрей старался говорить равнодушно, но Саша чувствовал, как тот взволнован. – Посмотреть кое-что нужно.
      – Подожди, – Саша поднялся, сходил в прихожую, взял с полки книгу и вернулся в кухню. – Взял.
      – Там, посмотри, на цифре «7», в дате, хвостик в самом низу должен быть такой… вроде размытый, но не размытый, контур четкий, а ощущение такое, как будто плохо пропечатано. Нет? – почти с надеждой спросил он. Саша наклонился над книгой, пригляделся. Точно. Как будто в самом низу хвостика краску смазали водой, но потом тщательно очертили контур.
      – Есть, точно, – сказал он, отчего-то улыбаясь. – А я не заметил.
      – Сколько заплатил? – спросил Андрей.
      – За книгу? Десять.
      – Сколько? – Андрей даже присвистнул. – А, ну да, ты же говорил, что у алкаша взял… Что я могу сказать, старик?.. Тебе повезло. Десять тысяч – это по-божески. Даже более чем.
      – Да нет, Андрюш. – Саша засмеялся. – Не тысяч десять, а рублей.
      – Руб… – тот от изумления лишился дара речи, откашлялся, спросил сипло: – Он продал тебе книгу за десять рублей?
      – За две бутылки пива. – Саша улыбнулся. Ему приятно было удивление коллеги. Тем более знатока книг.
      – Черт… – только и выдохнул тот. – Ну черт, а? Ну почему этот кретин не наткнулся на меня? – И переспросил: – За десять рублей?
      – За десять, – подтвердил Саша.
      – Черт, – снова выдохнул Андрей. – Вот черт, а? – И тут же быстро спросил: – А состояние? В каком она состоянии?
      – В отличном, – ответил Саша. – Как новенькая. Андрей помолчал секунду, затем вынес вердикт:
      – Левак. Не может такого быть.
      – Почему?
      – Подумай сам. Откуда у алкаша такая книга и в таком состоянии? В лучшем случае – подделка. В худшем – спер у кого-нибудь. Но тогда за ней уже пол-Москвы охотится. Найдут – худо будет.
      – Почему?
      – Потому, Саша, – ответил мрачно Андрей, подумал секунду и добавил: – Подделка. Хотя… Значок же на семерке… Ладно, я сейчас к тебе приеду.
      – Постой, – попробовал было отбиться Саша, но Андрей уже бросил трубку. Впрочем, его случай относился к маниям. Если подворачивался редкий экземпляр, он готов был ехать в любое время и на любое расстояние. Наверное, такими и должны быть истинные коллекционеры. Маньяками. Саша нарезал колбаски, растопил в сковородке приличный кус сливочного масла, добавил пару ломтиков сала, разбил три яйца, убавил огонь и накрыл крышкой. Пока ужин доходил, присел к столу, закурил и открыл книгу.
 

***

 
      «Аннон тяжело смотрел в лицо Исава. Он ждал. Первый царедворец откашлялся. Ему было неуютно под жестким, страшным взглядом Царя. Такой взгляд может означать только одно – смерть. К тому же Аннон сидел на высоком троне, а царедворец стоял, и ему приходилось смотреть на Царя снизу вверх, задирая голову. Очень удобно, если хочешь полоснуть подданного ножом по горлу. За спиной Исава уже ожидали мечники из царской охранной когорты. У них были безразличные лица. Они не знали, что такое жалость, но отлично знали, что такое беспрекословное повиновение. У дверей застыл тысяченачальник царской когорты. Если бы Аннон хоть на мгновение заподозрил в поступках Исава злой умысел, ему было бы достаточно согнуть палец – и голова Первого царедворца покатилась бы по полу, орошая кровью драгоценный кедр.
      – Мой Царь, – пробормотал Исав. – Ты сам приказал мне увести посланников Дэефета, чтобы они не смогли увидеть странника. Единственное место, где они были под присмотром – Темничный двор.
      – Ты приказал обрезать левитам бороды, – прежним тоном продолжал Аннон. Он старался уловить малейшие перемены в лице Исава. Движение глаз, непроизвольное подрагивание мышц, румянец, проступающий на щеках. – Ты приказал также срезать им до половины одежды. Тебе известно, что это означает, мой первый советник?
      – Я знаю, что это означает, мой Царь. Оскорбление.
      – Нет, ты не знаешь, Исав. Это означает не оскорбление. Это означает войну. – Аннон резко ударил ладонью по подлокотнику кресла и подался вперед. – Царь Дэефет пришлет к Раббату войско иегудейское! Тебе ведь известно, что мы не можем сейчас драться с иегудеями! Нас слишком мало!
      – Да, мой Царь. Мне это известно, – подтвердил Исав. – Но прошу тебя, позволь мне объяснить мой поступок! Аннон откинулся на спинку трона.
      – Постарайся сделать это быстро и убедительно, Исав. Если тебе дорога жизнь.
      – Мой Царь, я мог бы увести левитов во внутренние покои, но… – Исав поднял палец. – Они заподозрили бы подвох! Почему их не провели в притвор? Почему Царь Аммонитянский сам не принял послов Дэефетовых? Почему их торопятся увести со двора? Это уже было бы не оскорбление. Это было бы начало войны! Причем немедленное! Через день у стен Раббата стояли бы войска иегудейские, и мы ничего не успели бы предпринять. Да, я приказал проявить неуважение к послам, обрезав им бороды и одежды и выбросив за ворота. Да, теперь Царь Дэефет начнет войну против Царя Аммонитянского. Против тебя, мой Царь. Все это так, и я не снимаю с себя вины за содеянное, но, Господь свидетель, в поступках своих я прежде всего руководствовался заботой о царствовании твоем и о твоем народе.