Если может и хочет, то почему же не уничтожит? Если может, но не хочет, то Господь – сам Зло. Если не может, но хочет, то он не всемогущ, а значит, он не Бог».› Он в силах уничтожить Зло. Но, если Зло в людях, то оно уничтожается только вместе с людьми, а Бог любит своих детей. Действительно, любит. Так вот. Он уничтожил потомков Хама, пораженных «черной чумой» Зла. В Содоме, Гоморре и Севаиме воцарилось благоденствие. Сначала все шло неплохо, но довольно скоро выяснилось, что, помимо здоровых и счастливых людей – хасидеев, в городах появляются и люди больные.
      – В каком смысле больные? – не понял Саша.
      – Во всех смыслах. Духовно больные и больные телесно.
      – Но при чем здесь физические болезни?
      – Знаете, раньше медицина была не столь развита, как сейчас. И, скажем, прокаженных, равно как эпилептиков и многих других, принимали за людей, у которых душевные болячки разлагают тело. Якобы таковы знаки Бога. Во всяком случае, именно это заявляли священники. Хасидеи испугались, что «нечистые» – проявление Зла. Они подумали, что больных посылает Сатана, дабы разрушить царящее в праведных городах благоденствие. Тогда горожане решили изолировать «нечистых». Это и был первый початок Зла. – Потрошитель вздернул брови. – Ведь сегрегация, чем бы ее ни оправдывали, – зло. Не правда ли?
      – Наверное, это зависит от конкретных обстоятельств, – произнес Саша. Убийца засмеялся:
      – Хасидеи рассуждали так же. Кто-то из больных согласился идти в содомлянское подобие резервации – городок Адму – добровольно, но были и те, кто идти не хотел. Таких отправляли насильно, а некоторых даже вместе с семьями, если те не соглашались оставить своих домашних. В числе таких «переселенцев» оказался и некий Лот.
      – Вы имеете в виду библейского Лота? – поинтересовался не без любопытства Саша.
      – Да. Именно его. Племянника Авраама. Он действительно был племянником, но в отличие от вымышленного Лота Лот реальный не имел ни богатства, ни шатров, ни пастухов. Да и сам Авраам не был таким уж богатым. И возле стен Содома шатры Лота не стояли. Это вымысел. Так вот, когда младшая дочь Лота заболела, вся его семья покинула Содом и ушла в Адму вместе с ней. Содомляне не осуждали его. Они ведь были хасидеями. Праведниками. Тем более что теперь ничто не мешало им жить и наслаждаться жизнью. Кстати, чтобы адмийцы не разбрелись, город окружили десятиметровой стеной, ворота которой можно было открыть и закрыть только снаружи. Постепенно город рос, и вскоре выяснилось, что больные голодают. Если раньше немногие здоровые адмийцы еще могли хоть как-то обеспечить пропитанием всех горожан, то теперь больных стало слишком много. Город рос, домов становилось все больше, а места для посевов все меньше. Адму пришлось кормить. Естественно, эта забота тяжким грузом легла на плечи милосердных, абсолютно добрых хасидеев. Первый ропот поднялся через девять лет, когда выяснилось, что около трети запасов Содома, Гоморры и Севаима съедается больными. Но праведные не должны гневаться, и хасидеи продолжали добросовестно, год за годом, отправлять продовольствие адмийцам. Так продолжалось еще семь лет. А потом произошло то, что рано или поздно должно было произойти…
 

***

 
      «- О-ат… – Кто-то тронул его за плечо. – О-ат по-ыпаться. О-ат. По-хо. О-ат. По-хо. Лот открыл глаза и резко повернулся. Рядом с лежанкой на корточках сидел Исаак, тихий помешанный, живущий по соседству с глинобитной хижинкой его дочери. В тусклом свете масляного светильника сумасшедший казался оплывшей бесформенной грудой. В основном из-за лохмотьев, которые носил не снимая, сообщая всем, что тряпье, надетое на него, – его собственная кожа. Он и мылся в тряпье, старательно протирая почти истлевшую, вонючую одежду песком или куском жесткой губки. На руках и ногах толстяка образовались гниющие язвы, с которых клочьями свисали струпья отмершей плоти. Последние полгода безжалостное тление затронуло и лицо Исаака. Сгнившие губы, белые, сочащиеся гноем, беззубые десны и проваливающийся нос делали сумасшедшего не просто отталкивающим, а вызывающе безобразным. К тому же от толстяка нестерпимо воняло. Странно ли, что большинство адмийцев откровенно сторонились бывшего содомлянина. Лот принадлежал к меньшинству, которое жалело несчастного. Время от времени он приносил Исааку что-нибудь из фруктов, сваренную рыбу или размоченный в воде хлеб. Другого Исаак есть уже не мог. Как не мог и нормально разговаривать. В несчастном толстяке Лот видел будущее своей младшей дочери. Помешанной, как и большинство жителей Адмы. Исаак отвечал Лоту преданной, почти собачьей любовью. Он ждал каждого появления Лота на улицах Адмы, а завидев, наблюдал издалека с немым обожанием, улыбаясь сгнившими губами. Теперь гниющая груда плоти сидела рядом с лежанкой, напоминая огромную жабу.
      – Что случилось, Исаак? – прошептал Лот, приподнимаясь на локте и вглядываясь в противоположный угол лачуги, где мирно спали жена и дочери. Он почувствовал тревогу. Никогда еще Исаак не позволял себе войти в чужой дом. Даже когда звали, он лишь смущенно улыбался и испуганно пятился, словно боялся, что за согласие его изобьют или, того хуже, казнят.
      – О-ат и-ти И-акк. По-хо. «Лот идти с Исааком. Плохо». Лот более-менее научился понимать бессвязный язык сумасшедшего.
      – Что плохо, Исаак? – спросил он, сбрасывая накидку и поднимаясь. Толстяк указал на задернутый пологом дверной проем и механически закачал головой, застонал, словно ему причинили страшную боль.
      – По-о-хо, – протянул он. Вой получился утробным, поднимающимся из живота, страшным. Лот ощутил, как у него мороз прошел по коже. Он понял: случилось нечто ужасное, возможно, непоправимое. Однако сейчас ему приходилось думать о младшей дочери. Если бы она проснулась и увидела здесь сумасшедшего толстяка, то испугалась бы, подняла крик…
      – Пойдем, Исаак, – прошептал Лот. – Пойдем. Исаак покажет Лоту, что его напугало. Исаак быстро затряс головой. Его лицо исказила жуткая гримаса, выражающая радость от того, что он, Исаак, оказался полезен Лоту, почти Богу. Ковыляя на коротких, невероятно толстых ногах и жутко покачиваясь из стороны в сторону, он поспешил к двери. Рослый Лот легко поспевал за ним. Они вышли на залитую лунным светом улицу. Порыв холодного ветра, пришедший с гор, коснулся его тела под тонкой милотью‹Милоть – вид верхней одежды на Древнем Востоке. Представляет собой матерчатый прямоугольник около трех метров длиной и двух шириной. Оборачивается вокруг тела, свободный конец же перебрасывается через плечо и пропускается под рукой, а на груди застегивается двумя пряжками. У бедных людей служила также ночным покрывалом.›, заставив поежиться.
      – Ы-о, Ы-о, – запричитал Исаак, поторапливая спутника. Лот зашагал следом, прислушиваясь к звукам ночного города. Где-то неподалеку кто-то громко храпел. От ворот доносились глухие удары – возницы сгружали мешки с продовольствием. В окнах некоторых лачуг еще трепетали огни лампад, но в целом город освещался только низкой крупной луной. Лишь по городской стене медленно плыли редкие желто-красные пятна – факелы хасидейской стражи. «Не хватало еще, чтобы нас заметили разгуливающими по городу среди ночи, – подумал Лот. – Конечно, никто не скажет ничего дурного про него, содомлянина, но как знать, чем закончится прогулка для Исаака». Они быстро пересекли несколько улочек и свернули на широкую дорогу, ведущую к воротам, главной площади и хозяйственным постройкам. Площадь перед воротами была ярко освещена. Трое возниц складывали на землю мешки с зерном, составляли корзины с плодами. Фыркали буйволы. Исаак остановился и указал на ворота, замычал что-то невнятно.
      – Что? – шепотом спросил Лот, отступив в тень и втянув за собой толстяка. – Исаак что-то видел? Исаак замотал головой и сделал жест, словно упал на бок.
      – Кто-то упал? – уточнил Лот. Исаак снова кивнул и, горделиво приосанившись, растопырил ноги и отставил правую руку, как будто держал копье.
      – Охранник? Возница? Сумасшедший снова вытянул руку в сторону ворот.
      – Хранитель ворот? Исаак радостно закивал и, зазывающе махнув рукой, засеменил по боковой улочке куда-то в темноту. Лот широко пошел следом. Толстяк оглядывался, и в полумраке глаза его сверкали, словно куски серебра. За лачугами залаяла собака, но Лот не обратил на нее внимания. Он старался не потерять из вида Исаака. Несмотря на полноту и физическое уродство, тот двигался очень проворно, а лохмотья делали его практически неразличимым в темноте. Через несколько минут улочка закончилась. Дальше была широкая полоса совершенно открытого пространства, сточная канава и городская стена. Исаак остановился и приглашающе махнул рукой.
      – Стоп! – окликнул его Лот, поднимая голову и глядя на приближающийся огонь факела, маячащий на самой верхушке стены. – Исааку и Лоту дальше нельзя. Исаак отрицательно потряс головой, на безобразном лице его отразилось жуткое выражение, в котором Лот не без труда угадал страдание.
      – Нет, – горячо зашептал он толстяку. – Мы не пойдем туда. Для чего Исааку стена? Подниматься на стену нельзя. Плохо. Исаак понимает? Плохо. Исаак указал на стену и отрицательно замотал головой. Затем он протянул руку в полосу тени под самой стеной.
      – А-ам, – гортанно выдохнул он. – А-ам по-хо.
      – Там? Утвердительный кивок. Толстяк вдруг рванулся в полосу яркого лунного света и торопливо засеменил к стене.
      – Стой, – яростно выдохнул Лот, но Исаак не слушал. Он бежал, пока идущий по верхушке стены стражник не заметил его. Лот побежал следом, стиснув зубы и моля Бога только об одном: чтобы стражник не вздумал повернуться. Сердце бухало в груди, но не от бега, а от волнения. Уже стоящий под стеной Исаак довольно оскалился и постучал себе в грудь. – Молодец, – раздраженно прошептал Лот. – Исаак быстрый. – Толстяк закивал утвердительно, чрезвычайно польщенный похвалой. – Но если Исаак еще раз не послушается, я отдам его стражникам! Исаак скорчил жуткую гримасу, означавшую осознание своей вины. Но уже мгновение спустя лицо его приняло прежнее спокойное выражение. Толстяк ткнул пальцем в темноту. Лот сделал несколько шагов в указанном направлении и… застыл. Он увидел то, о чем говорил сумасшедший. Это был труп, лежащий в сточной канаве. Причем труп не горожанина. Человек был одет в голубую милоть, а это означало, что он – с той стороны стены. Хасидей. Из счастливого мира. Лот осторожно подошел к убитому, опустился на корточки и перевернул тело. Убитый оказался совсем юным.
      – Я знаю его, – прошептал Лот, обращаясь то ли к Исааку, то ли к самому себе. – Это – Хранитель городских ворот. Толстяк заугукал грудью и утвердительно затряс головой.
      – Тс-с-с, – прошипел Лот. – Исаак должен молчать, если не хочет, чтобы нас увидели здесь. – Сумасшедший мгновенно смолк. Лот же осторожно, стараясь не запачкаться кровью, осмотрел юношу. Он не заметил ран от ножа, меча или камня, и это несколько удивило его. Однако, присмотревшись, Лот сообразил, почему тот умер. Грудная клетка юноши была изувечена. Кто-то со страшной силой сжал хранителя, обхватив поперек тела. Очевидно, сломанные ребра раздавили внутренние органы юноши. Лот покосился на Исаака. При общей грузности, толстяк обладал внушительной силой. – Это сделал Исаак? – тихо спросил Лот, глядя сумасшедшему прямо в глаза. Толстяк попятился. Лицо его перекосило страдание. Он испуганно замотал головой, замычал немо:
      – Не-ат, не-ат…
      – Тогда кто? Исаак знает, кто это сделал? Исаак видел? Сумасшедший затряс головой и указал за дома, в том направлении, откуда доносились удары мешков о землю.
      – Хранители?
      – Не-ат…
      – Возницы?
      – Тэ-а-а…
      – Зачем бы им это делать? – озадачился Лот. Он не мог поверить в слова сумасшедшего. В счастливом мире давно забыли о преступлениях. Зачем бы хасидеям убивать Хранителя? Исаак с жаром замахал руками, пытаясь немо объяснить своему благодетелю, как все произошло. Лот мгновенно рванулся вперед и зажал ладонью сгнивший рот, но было поздно.
      – Кто здесь? – донесся со стены раскатистый крик стража. Лот прижался к стене, увлекая за собой Исаака. Он почувствовал, как по пальцам его течет кровь. Видимо, лопнул один из струпьев, во множестве украшавших подбородок и щеки толстяка.
      – Кто здесь? – повторил страж. «Сейчас он спустится со стены и застигнет нас на месте преступления, – подумал с отчаянием Лот. – Вот уж чему никто не удивится, так это тому, что убийство совершили сумасшедший и человек, добровольно покинувший счастливый город Содом. По сути, тот же сумасшедший. Он решит, что мы пытались сбежать, убив Хранителя ворот, но нам помешал караван с провизией».
      – Ко мне! – крикнул стражник, и голос его звонко раскатился над крышами ночного города. Лот наклонился к самому уху сумасшедшего и зашептал, задыхаясь от источаемого Исааком зловония:
      – Сейчас Лот и Исаак побегут. Исаак побежит так быстро, как только сможет. Исаак побежит домой и ляжет спать до утра. Исаак хорошо понял меня? – Толстяк тряхнул головой. Его громадное грузное тело колыхнулось в такт движению. – Исаак будет спать? – «Да». – Исаак не станет выходить из дома до утра? – «Нет». – Исаак бежит! Лот разжал хватку, и толстяк с необычайным проворством рванулся вперед. Он бежал настолько быстро, насколько позволяли короткие толстые ноги. Лот же мчался следом, слыша за спиной крики стражей. Милоть его развевалась и хлопала на ветру. Они мгновенно преодолели открытое пространство и нырнули в спасительную темноту узких улочек Адмы. Голоса стражей сперва переместились ближе, но довольно быстро рассеялись – копьеносцы терялись в незнакомой, бестолковой паутине проулков и темных тупичков города. Исаак дышал с влажным бульканьем – в тронутых гниением легких скапливалась мокрота. Впереди, совсем рядом, послышались крики и топот сандалий. От глинобитных стен отразился свет факелов. Лот нырнул в щель между домами и втащил за собой Исаака. Тот тяжело дышал, черный, покрытый коростой язык вывалился изо рта. Глаза толстяка лезли из орбит.
      – Исаак молчит, – прошептал Лот. Они услышали звук быстрых шагов. Через несколько секунд мимо их убежища пробежали двое стражников. Каждый держал в одной руке факел, в другой – копье. Шаги быстро удалялись, пока не стихли совсем.
      – Нас видели, – пробормотал Лот. – Нас видели у тела. Это очень плохо. Исаак должен молчать о том, что ходил по городу ночью. Если Исаак скажет, будет плохо. И Лоту будет плохо тоже. Исаак понял меня? – Толстяк судорожно кивнул. – Хорошо. Теперь Исаак пойдет домой. Они выбрались из щели. Через пару минут Лот неслышно проскользнул в дверь собственного дома и… сразу же увидел жену. Она сидела у стены и испуганными глазами смотрела то на покачивающийся полог, то на мужа.
      – Ты меня напугал, – прошептала она.
      – Спи, – коротко и резко приказал Лот.
      – Что это за крики?
      – Не знаю, – ответил он, ложась и накрываясь накидкой. – Тебя это не должно беспокоить. Спи. Он откинулся на спину, забросил руки за голову и вздохнул. В эту самую секунду откинулся полог и в низкий проем протиснулся мускулистый мужчина, облаченный в голубую милоть. Лот лежал, не открывая глаз. Ему нужно было успокоиться, обуздать бешено бьющееся сердце.
      – Женщина, – низким приятным голосом произнес вошедший, – мы ищем двоих мужчин. Преступников. Твой муж выходил этой ночью на улицу? Лот быстро раскрыл глаза. Стражник даже бровью не повел. Он смотрел на все еще сидящую у стены женщину. Та медленно покачала головой.
      – Нет, – ответила она ровно. – Мой муж всю ночь спал. Страж кивнул удовлетворенно и уже собрался выйти, когда женщина спросила:
      – Что совершили эти злодеи? Мужчина остановился, посмотрел на Лота, затем на женщину, потом снова на Лота и ответил:
      – Убили хасидея. Хранителя ворот. Будьте осторожны, убийцы до сих пор прячутся где-то в городе. Лучше погасите огонь, иначе они могут зайти. Лот кивнул, сказал жене:
      – Погаси огонь и ложись спать. Стражник откинул полог и вышел на улицу.
      Утро началось с гвалта. По улочкам Адмы, поднимая пыль, сновали люди. Серое марево висело над низкими крышами лачуг. И только у храма пыли не было. Как не было и людей. Все спешили к городским воротам – расспросить других и обменяться суждениями. У ворот же толпа останавливалась, наткнувшись на цепь хасидейской стражи. Все как один в голубых милотях, с копьями в руках и с длинными ножами в поясных ножнах. Это было тем более необычно, что никто не мог вспомнить ничего подобного. Слышались возбужденные голоса – весть об убийстве Хранителя быстро облетела город. Дети гомонили, смеялись и под строгие окрики матерей бегали по площади. Слабоумные радовались, решив, что наступил праздник. Сохранившие же остатки разума спорили: кто мог совершить столь тяжкий грех? Указать на адмийца ни у кого не поднималась рука, но содомляне, гоморрийляне и севаимляне – хасидеи, а значит – безгрешны. Люди терялись в догадках».
      15 часов 37 минут
      – Вы знаете, что чувствует мать, когда видит тело своего умершего ребенка? – Казалось, голос убийцы прозвучал в Сашиной голове.
      – Нет, – ответил тот, с трудом разлепляя пересохшие губы.
      – Поверьте мне, человек еще не придумал слов, способных передать глубину переживаемой ею скорби. Никто в мире не сможет понять ужаса этого чувства, пока не испытает его сам. Если бы посторонний человек был способен принять хотя бы сотую часть материнского горя, он сошел бы с ума…
 

***

 
      «Повозка медленно катилась вдоль улицы, от базарной площади к храму. Накрытое окровавленной голубой милотью тело подрагивало в такт шагам волов. Тонкая, белая, как мрамор, рука мертвого свесилась с повозки и теперь касалась пальцами земли, оставляя в бархатистой пыли тонкую полосу. Женщина – низенькая, седоголовая, с отрешенным лицом – шла следом. Она не плакала. Взгляд ее был устремлен на стены храма, возвышающиеся над крышами домов. Позади женщины шагала толпа. Люди выглядывали из окон и торопливо выходили на улицу. Они не знали, что такое убийство, но знали, что такое смерть. Молчание, нарушаемое лишь тяжкой поступью волов да скрипом телеги, было страшным. Словно те, кто присоединялся к толпе, скорбели вместе с несчастной старухой, растворяясь в ее безмолвном горе. С каждой минутой процессия становилась все многолюднее и страшнее. Никто не решался приблизиться к матери убитого юноши ближе, чем на три шага, словно боясь сгореть в чужой тоске. Поэтому казалось, что между горожанами и старухой протянулась невидимая стена. Прохожие, попадавшиеся навстречу, отступали в переулки, пропуская толпу, а потом и сами присоединялись, шепотом выспрашивая соседей, что же случилось. Молчаливый гнев, смешанный со злостью и праведным негодованием, вызревал в самом сердце толпы, давая благодатные всходы. Повозка вкатилась на площадь и остановилась против южной стены, сквозь служительские ворота которой виднелся Храм. Возница торопливо отошел назад и смешался с горожанами, опустив взгляд. Толпа застыла в ожидании. Задние не могли разглядеть, что происходит впереди, но понимали: несчастная мать пришла просить Господа о справедливости. Жаркий шепот покатился над головами. «Кто это сделал?» – «Кто осмелился?» – «Кто не испугался кары Божьей?» – понизив голос, спрашивали одни. «А вы не знаете? – мрачно отвечали другие. – Адмийцы! Кто же еще способен на такое?» – «Племя, проклятое Га-Шемом!»‹Га-Шем (иврит) – Это Имя. Аналог слову «Бог». В Торе Имя Бога пишется полностью и состоит из четырех букв: «йод», «гей», «вав», «гей». Оно носит название «тетраграмматон». В молитвенниках оно заменяется двумя буквами «йод».›. – «Не зря же Господь лишил их рассудка!» Внезапно в толпе возник ропот. Он зародился у храма и волной поплыл по заполненным людьми улицам.
      – Что? Что там? Что? Женщина, до сих пор стоявшая молча, вдруг шагнула вперед и сдернула окровавленную милоть с мертвого тела. Не сводя подслеповатого взгляда со священных стен, она тихо, дрожащим голосом произнесла:
      – Это был мой сын… Толпа застыла. Несколько секунд над площадью висела абсолютная, непроницаемая тишина. Настолько плотная, что от нее начинало звенеть в ушах. Гнев толпы, все еще не нашедший выхода, моментально разросся до неимоверных размеров и вырвался на свободу чьим-то хриплым отчаянным выкриком:
      – Правосудия! И несколько тысяч глоток подхватили этот крик-призыв:
      – Правосудия!! Правосудия-а!!! Толпа мгновенно превратилась в черный страшный монолит, и этот монолит, безудержный в своей жажде мщения, покатился к воротам.
 

***

 
      Лот завтракал, когда вошел Иосиф. Человек рассудительный и здравомыслящий, именно он являлся связующим звеном между Адмой и властителями Содома, Гоморры и Севаима. Иногда Иосиф навещал Лота и разговаривал с ним. Почти всегда он приходил с улыбкой, но сегодня на лице его застыло мрачное выражение. Младшая дочь подала гостю вина в глиняной чаше, тот кивнул в знак благодарности, присел, сделал глоток и только потом завел разговор.
      – Ты уже слышал? – спросил он, глядя то в чашу, то на улицу, где гудела толпа.
      – О чем?
      – Сегодня ночью кто-то убил хасидея, Хранителя ворот. – Лот откусил хлеб, запил его вином. – Стража всю ночь обыскивала город, но поймать убийц так и не удалось.
      – Убийц? – спокойно переспросил Лот. – Их было несколько?
      – Их было двое, – прежним мрачным тоном пояснил Иосиф. – Страж заметил движение у стены и спустился посмотреть, что там такое. Услышав его шаги, убийцы сбежали. Лот сделал еще глоток, якобы раздумывая, затем спросил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее:
      – Он сумел рассмотреть их?
      – Страж свидетельствовал, что это были горожане. Один толстый, низкий, хромой и в лохмотьях. – Впервые за весь разговор Иосиф взглянул Лоту в глаза. – Второй рослый, но внешности его страж не запомнил. Лот не сразу нашелся, что ответить. Описание Исаака было кратким, но точным. И всему городу было известно, кого боготворил толстяк. Лот отломил хлеб, сунул кусок в рот и принялся жевать.
      – Ты говоришь об Исааке? – спросил он.
      – По описанию это и был Исаак, – тихо, но жестко ответил Иосиф.
      – Исаак – не убийца.
      – Пути Господни неисповедимы. Вчера еще Исаак не был убийцей, но сегодня кто сможет поручиться за него? Лучше, если мы сами выдадим его хасидеям, показав смирение свое, и кротость, и покорность свою. Иначе не миновать беды.
      – Исаак – не убийца, – повторил Лот, отставляя чашу и устремляя на Иосифа встречный взгляд. – Раз ты знаешь это, значит, знает и Господь. Он всемогущ и не допустит обличения невиновных. Среди адмийцев нет убийц Хранителя.
      – Ты говоришь так, словно твердо знаешь, кто убил, – прищурился Иосиф, также отставляя чашу. Лот повернулся к дочери:
      – Разыщи мать и сестру. Скажи: мы уезжаем. Ступай. Девушка послушно кивнула и вышла из дома.
      – У ворот стража, – предупредил Иосиф. – Они никого не выпустят из города до тех пор, пока убийца не будет пойман и наказан. Я пытался говорить с ними, но они не желают слушать меня. Хотя… Ты – хасидей, а значит – безгрешен. Тебя, твою жену и твою старшую дочь они, наверное, выпустят, но младшей придется остаться. Она – адмийка.
      – Среди горожан нет убийц, – упрямо повторил Лот.
      – Разве содомляне сравнялись с Господом, что им стали известны все земные дела?
      – Нет. Но я знаю человека, видевшего убийц Хранителя.
      – Скажи мне, кто он. – Иосиф посмотрел на Лота. – Пусть свидетельствует, и, может быть, нам удастся избежать большой беды.
      – Он не может свидетельствовать.
      – Почему?
      – Тебе известно почему. Иосиф подумал, выпрямился, уперев руки в колени.
      – Исаак? – Лот утвердительно кивнул. – Это ты был вместе с ним у стены?
      – Да.
      – Он сказал, кто убил Хранителя?
      – Да.
      – Кто же?
      – Возницы, – ответил Лот.
      – Он солгал. – Иосиф покачал головой. – Ты сам содомлянин и знаешь: содомляне, гоморрийляне и севаимляне – праведники.
      – Как и твои люди, – серьезно парировал Лот.
      – Они не убивают.
      – Как и твои люди!
      – Они живут без греха. Тебе это известно.
      – Как и твои люди!!! – Лот подался вперед. – Это мне известно тоже! Пойди в Храм и проси Господа свидетельствовать за Исаака.
      – Просить Господа, говоришь ты? – Иосиф усмехнулся. На устах его играло презрение. – Именно такой совет я и ожидал услышать от хасидея. Я многие дни прошу Господа излечить нас. Но Он не слышит меня. Я многие дни втрое прошу Его вывести мой народ из Адмы и забрать в царствие свое. И не получаю ответа! Почему же ты думаешь, что Он откликнется на мои мольбы сейчас? Га-Шем забыл про нас и оставил нас. И неоткуда нам ждать теперь помощи!
      – Ты ошибаешься, Иосиф! – сказал Лот тихо. – Ты очень сильно ошибаешься. Но раз я – хасидей, то истинно скажу тебе: Исаак не убивал Хранителя. Это сделали возницы! А теперь иди в Храм и проси Господа свидетельствовать за твой народ. Иосиф отклонился назад, словно хотел получше рассмотреть собеседника.
      – А ты? Ты сам станешь свидетельствовать за Исаака, когда они придут за правосудием? – прищурился он.
      – Стану.
      – Хорошо, – Иосиф поднялся, шагнул к двери, остановился, осматривая улицу и спешащих к воротам жителей, сказал негромко: – Почему Господь так безжалостен к нам? Ведь мы ничем не провинились перед ним. – Затем обернулся к сидящему Лоту и добавил: – Смотри, пришлец‹Пришлец – в Священном писании это слово имеет несколько значений. Здесь – человек, находящийся на чужбине.›. Я поверил тебе. Он шагнул за порог, но свернул не налево, к воротам, а направо, к храму. Подождав немного, Лот тоже поднялся и вышел на улицу. Текущий с неба жар охватил его. Спина сразу стала мокрой от пота, на милоти выступили темные пятна. Лот посмотрел в зеркально-голубое, без единого облачка небо. «Что бы ни говорил Иосиф, а Господь все-таки благоволит адмийцам, – подумалось ему. – В такую жару хасидеи не поедут в Адму. Они подождут, пока солнце опустится ниже. Значит, у нас есть время. Если бы Господь хотел покарать адмийцев, Он не дал бы им времени». От дома дочери Лот свернул к лачуге Исаака. Уже за несколько метров от двери он почувствовал тяжелый дух, идущий из-за истлевшего полога. Превозмогая неприязнь, Лот откинул занавес и шагнул в дом. Исаака не было. Громоздилась на лежанке куча гнилых тряпок. Стояла грязная чаша, наполненная прокисшим вином, по мутной поверхности которого щедро плавали мелкие мушки. Лот поморщился, вышел на улицу, испытав громадное облегчение. Он отчетливо представлял себе, куда мог направиться сумасшедший. Наверняка туда же, куда этим утром спешили все, – к городским воротам. Еще издали Лот заметил Исаака. Несчастный стоял в стороне от толпы и разговаривал сам с собой, отчаянно жестикулируя непропорционально длинными руками. Конечно, его никто не слушал. На него вообще не обращали внимания. Лот ускорил шаг. Остановившись за спинами толпы, он подождал, пока Исаак повернется в его сторону, и призывно махнул рукой. Толстяк радостно улыбнулся сгнившими губами, если эту гримасу можно было считать улыбкой, и, покачиваясь из стороны в сторону, поспешил к своему благодетелю. Когда сумасшедший приблизился, Лот схватил его за запястье.
      – Что Лот говорил Исааку? – негромко спросил он. – Чтобы Исаак не выходил из дома! Почему Исаак не послушал Лота? – Толстяк мычал что-то виновато, мотая лобастой головой и указывая в сторону ворот. – Сейчас Лот отведет Исаака домой, и Исаак расскажет Лоту, что он видел сегодня ночью. Хорошо? Исаак послушно закивал. По дороге Лот нервно оглядывался. Он выдал себя. После того, как страж засвидетельствует, что видел двоих убийц, и опишет их, многие вспомнят, что сегодня Лот уводил Исаака от городских ворот. Чтобы связать два этих обстоятельства, не надо иметь много ума. Их обвинят в убийстве. «Хотя, – подумал Лот, – Иосиф был прав в одном: содомляне, гоморрийляне и севаимляне – праведники, хасидеи. А хасидей не может причинить зла другому человеку. Может быть, все закончится тем, что Лота и Исаака просто изгонят из Адмы, запретив приближаться и к городам хасидеев. Но он-то из-за этого не слишком расстроится. В конце концов они могут отправиться и в Сигор. Лишь бы вместе со всей семьей отпустили и его младшую дочь». Несколько раз им навстречу попадались люди. Некоторые отворачивались, не в силах смотреть на безобразного сумасшедшего, другие удивленно провожали взглядом идущих от ворот, дети указывали на Исаака пальцами. Лот испытал облегчение, когда они вошли в лачугу Исаака. Сумасшедший сразу схватил чашку и принялся жадно пить. По сгнившим щекам его текло вино, и было оно похоже на кровь.
      – Пусть Исаак рассказывает, – напомнил Лот. – У нас мало времени. Сумасшедший застыл, как стоял, с опрокинутой чашей в руках, затем поспешно разжал пальцы, и глиняная чаша грохнулась о земляной пол, разлетевшись на черепки. Исаак опустил руки, сжав кулаки, словно держа поводья, и качнулся из стороны в сторону. Затем вытянул руку, указывая куда-то за стены, вдаль.
      – Возницы приехали к воротам, – прокомментировал Лот. Исаак утвердительно кивнул. – Что было дальше? Сумасшедший изобразил, как молодой Хранитель с трудом открыл створки.
      – Дальше, – потребовал Лот. – Что было дальше? Сумасшедший ударил ладонью о ладонь, резким движением вытер одну о другую и повернул правую руку ладонью вверх. Затем мгновенно вскинул обе руки над головой, схватился за грудь и упал на земляной пол лачуги, прямо на острые черепки. Лот изумленно наблюдал за этим маленьким спектаклем. Исаак тут же вскочил, согнулся, словно поднимая что-то, засеменил в угол лачуги, пригибаясь и поглядывая куда-то вверх, а затем сделал жест, словно бросал что-то в сторону.
      – Они отнесли тело к стене и бросили в сточную канаву, – задумчиво пробормотал Лот. Исаак радостно закивал. – Это я понял. Я только не понял, что произошло перед этим. Сумасшедший снова хлопнул ладонями, резко вытер одну о другую и перевернул правую ладонь вверх.
      – Что это значит? – спросил Лот. – Пусть Исаак объяснит лучше.
      – Это значит, – прозвучал за его спиной чей-то голос, – что повозка ударилась колесом о ворота. Лот резко обернулся. Прямо перед ним стоял Нахор – молодой мужчина, живущий через улицу. Лот практичеcки не общался с ним. Не нравился ему Нахор. Бывшего севаимлянина привезли в Адму полгода назад. Говорили, что у него странная болезнь – время от времени Нахор падал на землю и бился головой, а изо рта у него шла пена. Но Лот не общался с Нахором не из-за болезни. В конце концов, Исаак был болен куда сильнее. Просто ему не нравились глаза севаимлянина. Черные, бездонные, пронизывающие. Лот не видел в них жизни. И вот теперь Нахор, всегда державшийся отдельно от остальных жителей города, пришел в лачугу Исаака.